Феодальная монархия во Франции и в Англии X–XIII веков

Заключение

История монархии во Франции при девяти первых Капетингах изображалась в этой книге в одной плоскости с историей монархии английской. Читатель, без сомнения, заметил, что такой синтез оправдывается фактами. Обе страны жили в течение всего этого периода в симбиозе. Короли Англии, начиная с завоевания 1066 г., были нормандского и анжуйского происхождения, они говорили по-французски и почти все часть своего царствования провели во Франции; Генрих II и его сыновья правили «империей», простиравшейся от Шотландии до Пиренеев. Великим делом для королей Франции было устоять против них. Наконец, заимствования в области законодательства и администрации, с одного берега Ламанша на другой, очевидны. И несомненно, на историю обоих народов пролилось немножко более света, благодаря принятому нами порядку изложения.

Если мы сравним эволюцию обеих монархий, то различия между той и другой бросятся в глаза. Дело в том, что и исходные точки и самая почва, на которой происходила эта эволюция, были различны. Но в то же время атмосфера, в которой они развивались, была та же самая, и вот почему и сходство между ними также разительно.

Эта атмосфера такова, что необходимо постоянное усилие, чтобы восстановить ее в своем воображении. В настоящее время движениями человечества управляют торжество научной мысли, развитие производства и потребностей, конфликт между демократией и капитализмом, вспышки националистических стремлений. Как можно без труда представить себе, что Франция и Англия, с X по XIII в., насквозь пропитаны религиозным духом и духом феодальным? А между тем именно в этой моральной среде возрождается, развивается и борется за свое существование монархия. В ней находит она и поддержку, и препятствия. Церковь, которая превозносит монархию, в то же время стремится заставить ее служить своим целям; феодальный дух заключает в себе заразу анархического насилия. Но короли извлекают всю возможную для себя пользу из союза, который они заключили с церковью; точно так же они находят свою выгоду в том, что обладают на основании феодального обычая определенными правами, в том, что имеют «верных», привязанных к ним присягой; и из своего законного положения верховного сеньора они извлекают все более и более значительную выгоду. Curia, политическая и административная, финансы, войско, вмешательство в сеньориальную юстицию, общее законодательство — все эти учреждения и действия имеют корень в феодальном праве; точно так же как источником обаяния, которым обладает король, является освящение, полученное от церкви. Но пусть он, однако, не злоупотребляет своей усилившейся властью: ни церковь, ни знать не терпят «тирана». Обе они считают, что король связан договорами: обязанностями сеньора по отношению к его «человеку» и присягой, принесенной при короновании Король стоит на страже обычая и должен его соблюдать, если только этот обычай не изменен после обсуждения в его курии. Он должен заставлять уважать божеский закон и беречь церковь. Он должен справедливо судить. Если он нарушает свои обязанности сюзерена или коронационную присягу, то произойдет конфликт.

И действительно, конфликт произошел в Англии. Участие английской церкви в борьбе против короля придало этой борьбе довольно возвышенный характер, мы бы сказали конституционный характер, если бы не боялись вызвать этим ложных, преждевременных представлений. Во Франции союз королевской власти с церковью не был нарушен. И хотя развитие королевской власти вызвало и там жестокие восстания, во они были беспорядочны и не имели последствий.

Рассмотрим этапы. Англия накануне нормандского завоевания едва начинает выходить из своего изолированного положения. Эта кельтская страна никогда не была основательно романизована и в течение ряда веков подвергалась наплыву англо-саксов и скандинавов, германизовавших ее. В ней существовали прочные местные учреждения — hundred, wapentake, shire, sheriff, — следы которых не изгладились и до сих пор и которые сохраняют большое значение на протяжении всех средних веков. Но англо-саксонская королевская власть, судьба которой напоминает судьбу каролингской королевской власти, стала неспособной отстаивать себя: режим коммендации только подорвал ее авторитет. Ее слабость, энергия и лукавство Вильгельма Завоевателя, политический смысл и отважный дух нормандской расы объясняют ловкую проделку 1066 г., одну из самых коренных перемен, которые когда-либо преобразовывали какую-нибудь страну. Вильгельм основывает свое могущество на союзе с церковью, на режиме военного лена, и управляет при помощи некоторых учреждений англосаксонских и нормандских, которые он амальгамировал своей мощной рукой. Ему надо было вознаградить авантюристов, высадившихся вместе с ним в Англию, и для этого произвести колоссальную передачу земель, осудить часть туземного населения на жалкое существование; новая знать, образовавшаяся из его спутников, груба и часто будет брыкаться; но это ничего не значит; зато он создал государство. Царствование жестокого Вильгельма Рыжего продолжается недостаточно долго, чтобы подорвать дело его отца. В следующем веке два великих человека, Генрих I Боклерк и Генрих II, которым служит замечательная корпорация юристов и финансистов, довершают это дело. Самое сильное и самое искусное правительство, какое только существует в Европе, создано. Оно воскрешает каролингскую практику и в то же время точностью своего механизма, суровостью тона и приемов вызывает мысль о римском государстве или, если угодно, о государстве современном. «Анжуйская империя», образовавшаяся благодаря брачным союзам, угрожает самому существованию капетингского королевства во времена Ричарда Львиное сердце.

Преждевременная смерть Ричарда и полубезумие Иоанна Безземельного отсрочивают более чем на одно столетие угрозу поглощения Франции английской монархией. Иоанн имеет глупость поссориться одновременно и со своей знатью, и с церковью. Он спасает свою династию, примирившись с папой. Иннокентий III, который также думает «по-феодальному» и представляет себе политическое верховенство преемника святого Петра в виде сюзеренитета, превратил Англию в лен святого престола. Но это появление на сцене папства не имело счастливых последствий для умиротворения Англии. Оно не помешало союзу английской церкви со знатью против тирании, ни сильной феодальной реакции, отмеченной Великой хартией и ее подтверждениями; а в царствование благочестивого Генриха III, который всю свою жизнь остается благодарным питомцем святого престола, неразумные требования римской курии являются одной из главных причин продолжительных волнений, которые приводят к гражданской войне и диктатуре Симона де Монфор.

Но несмотря на важность этого трагического) кризиса, английская королевская власть устояла к концу изученного нами периода, и учреждения, которыми великие короли XI и XII вв. ее наделили, настолько прочны, так твердо опираются на старинные местные обычаи self-governmenfa (самоуправления), что Эдуарду I достаточно будет нескольких лет, чтобы восстановить королевскую власть во всей силе.

Но это не значит, однако, что ничего важного не осталось под сомнением. Великая хартия имела целью прекращение захватов со стороны королевской власти; ее применение полностью в том виде, в каком она была подтверждена в 1225 г., не мирилось с политикой короля и его чиновников. С другой стороны, финансы короля, его войско, ращение, вопроса о войне и мире, даже отправление правосудия в важных случаях, находятся в зависимости от содействия его «верных»; а их участие не регулировано; слове «парламент» едва только появилось на свет, а самое учреждение еще находится в младенческом возрасте: нам редко приходилось о нем говорить, и мы упоминали о нем больше всего для того, чтобы предостеречь читателя от предвосхищения того, чего еще не было. Бароны Генриха III ничего не сделали для организации народного представительств а; единственное, чего они хотели, это — создать правительственный совет для того, чтобы помочь неспособности царствующего государя. Наконец, даже принцип наследственности трона не установлен твердо, В последний раз, когда этот вопрос обсуждался, после смерти Ричарда Львиное сердце, английская церковь нашла нужным провозгласить сохранение принципа избирательности. При применении соправительства, к которому Генрих II сделал попытку прибегнуть, сразу же обнаружилась его опасность, и от него отказались. Вопрос о регентстве был по поводу смерти Иоанна Безземельного поставлен, и его тогда решили наилучшим образом при помощи превосходного средства; нона будущее время он не был урегулирован. Ввиду всех этих обстоятельств, к которым надо еще прибавить незадачу королей, бездарных и порочных, быстрый упадок английской церкви в XIV в., крайнюю буйность этого страстного народа, становится понятным, что восстания против Иоанна Безземельного и против Генриха III лишь начали собой очень долгую эру монархических трагедий.

Истерия королевской власти во Франции, с 987 по 1270 г., менее бурна. Ее успехи начинаются с опозданием, они не ярки и медленны. Единственное время, когда они дошли быстро и без остановок, это царствования Филиппа-Августа и Людовика VIII.

Капетингская династия, начиная с 987 года, окончательно заняла место каролингской и сохранила за собой трон благодаря случайной плодовитости королев и при помощи такого средства, как соправительство, которое превратило правило избрания в пустую формальность; однако это средство было сомнительным, и Филипп-Август, наученный примером восстания Генриха Молодого в Англии, перестал им пользоваться. Наследование по прямой линии в порядке первородства вошло, таким образом, в обычай. Вопрос о регентстве в случае несовершеннолетия наследника или отсутствия короля решался самим королем, перед его смертью или отъездом; этот вопрос может вызвать волнения или беспокойства, но не может привести к революции. Неделимость королевства остается неприкосновенной; благодаря обстоятельствам даже создание уделов для младших принцев не приводит еще к пагубным последствиям. Одним словом, непрерывность королевской власти и единство монархии обеспечены. Но, сойдя с этой точки зрения юриста, перед какой действительностью мы очутимся?

Первые Капетинги представляют собой невзрачные личности, как и большинство Робертинов, их предков, а также Каролингов X в. Монархические учреждения рушились, нет даже подобных английским местных кадров, таких собраний, как собрания shire'а. и hundred'а, которые могли бы впоследствии послужить для умного короля орудием действия. Все распалось. Сеньориальный режим является единственной социальной связью. Франция расчленена, и дух местной обособленности стал так силен, что он переживет даже сеньориальный строй. В это время монархия продолжает влачить свое существование с очень скудными средствами и отжившими свой век претензиями. Без поддержки церкви, она кажется, вот-вот угаснет, и никто этого не заметит. Церковь наделяет Роберта Благочестивого даром исцелять больных. Она поддерживает воспоминания о каролингской славе, о Франции, объединенной под скипетром великого императора. Но как раз в то самое время, когда писалась песнь о Роланде, королевская власть все более и более инертная, съеживается и засыпает. Крупные сеньоры даже утрачивают привычку являться в курию короля.

Новая эра начинается лишь с Людовика VI. Угрожаемый даже в тесных пределах своего домена феодалами разбойниками, он тратит все свое время на борьбу с ними; теперь в Галлии говорят уже о Rex Francorum; и, — замечательный симптом, — его вассалы собираются под знамя св. Дениса для того, — чтобы не позволить императору Генриху V перейти границу. После него бездарный Людовик VII упускает прекрасный случай окончательно присоединить Аквитанию к королевскому домену; но раз начавшееся движение уже не останавливается вполне. Curia начинает организовываться, разбирать важные дела, а вместе с Сугерием уже вполне ясно намечается то племя великих слуг капетингской монархии, которые, вместе с некоторыми королями, сделали из нее то, чем она стала. Наконец, король Франции выходит из пределов своего домена: Людовик появляется в Лангедоке и даже отправляется в крестовый поход. Но рядом с Генрихом II, который царствует в Руане, Нанте, Пуатье, Бордо и Байонне, даже рядом с богатым графом Фландрии Людовик VII представляет собой весьма скромную фигуру, и общие указы, которые он решается обнародовать, представляют — собой платонические манифестации, остающиеся в области добрых пожеланий.

Филипп-Август, Людовик VIII, Бланка Кастильская и Людовик Святой вывели королевскую власть из этой скромной колеи. Она имела ту удачу, которой больше у нее не будет, а именно в течение почти целого столетия она была представлена королями и регентшей, которые, при всем различии своего темперамента, все были людьми одаренными и смелыми и жизнь свою посвятили тому, чтобы осуществить мечты о славе или о действенной святости. С них, собственно говоря, и начинается летопись монархии во Франции, Историческое значение такого короля, как Людовик Святой, символизируется плодовитостью его брачного союза с Маргаритой Прованской: все короли Франции до самого XIX в. были потомками его сыновей.

Эти четыре государя нашли себе поддержку в церкви, в мелком дворянстве, преданном и хорошо вознагражденном, и в буржуазии, которая внутри своих городских стен организовала единственный вид self-governmanf'a (самоуправления), существовавший во Франции. Вокруг короля растет и трудится целый новый класс чиновников, духовных и мирян, соответствующий тому, который в XII в. создал величие нормандской и анжуйской монархий. Успехи в, области администрации, финансов и суда идут в ногу с приращениями домена. Учреждение бальи, появление в недрах королевской Curia парижского парламента, который очень скоро уточняет и подчеркивает старые традиции и становится упорным защитником короны, являются событиями столь же важными, как и крушение «Анжуйской империи» и альбигойской высшей знати. Эти глубокие преобразования совершились не без потрясений. Со времени коалиции 1214 г. до коалиции 1241–1242 гг. королевская власть стояла перед большими опасностями; так же как и в Англии, но без поддержки представителей церкви и без иной программы, кроме дележа добычи, аристократия пыталась заставить ее отступить, но потерпела неудачу. Она, впрочем, и не могла привести каких-нибудь веских оснований для своего восстания, и мысль составить Великую хартию не могла у нее явиться. Ее права не нарушались так открыто, как в Англии. Для получения средств в виде денег и войска, так же как и для завоевания и удержания части наследства Иоанна Безземельного или для подчинения Фландрии, Филипп-Август и его преемники основывались прежде всего я а феодальном обычае.

Сдерживаемая, таким образом, соблюдением обычая, как могла французская монархия продолжать свое поступательное движение? Проникновение римского права, которое уже преподается в парижском университете, изменят консервативный дух королевской Curia. Но еще до наплыва южных легистов Людовик Святой, без всякого политического расчета и в полной простоте сердечной, дал королевской власти такой источник силы, каким не пользовались ни его предшественники, ни могущественные короли Англии. Тем толкованием миссии короля, которое он дал и заставил принять, он открыл для своей династии неограниченное поле деятельности. Ни одно царствование не имело такого решающего значения, как его. Положение, что король находится в непосредственном общении с богом, что он гложет обойтись без советов, в тех случаях, когда он чувствует себя вдохновенным им, что он может давать «установления для общего блага», что его следует слушаться, как уполномоченного бога, — это положение о монархии божьей милостью именно Людовик высказал во Франции и благодаря своей добросовестности и своим добродетелям заставил принять. Его династия применит это положение на практике и злоупотребит им. Он же пользовался им, чтобы попытаться установить порядок и справедливость на земле и возвести своих подданных на небо. Он был воспитан священниками и очень благочестивой матерью, и его мораль была христианской моралью, а не государственной, как та, которой руководствовался Филипп-Август и которой будут руководствоваться преемники Людовика Святого. И его святость, его жалость к страданиям христиан, его справедливость, его желание возмещать причиненный вред доставили капетингской монархии как во Франции, так и за ее пределами тог престиж, которого она никогда не потеряет. Когда он умер в Африке, его восхваляли во всем христианском мире. Одна заупокойная молитва о Людовике Святом, составленная в XIV в., резюмирует все то, что церковь, уже причислившая его к лику святых, говорила о нем, и все, что он сделал для нее и для Франции:

«Счастливо королевство, король которого предусмотрителен, миролюбив, благочестив и целомудрен, неустрашим в годину бедствий. Таков был святой Людовик… Король, ты заставил Францию жить в мире и поддерживал свой престол справедливостью… Благодаря этому королю церковь возвеличилась, и Францию теперь почитают»[1050].

Естественно, конечно, что этого святого, этот совершенный плод церковного воспитания прославляли клирики. Но вот свидетельства других, а не церкви, и притом свидетельства, имеющие более широкое значение в глазах историка: с севера до юга королевства, при известии о смерти Людовика Святого, труверы и трубадуры выражали скорбь, которая представляет собою чувство мирское и народное и даже чувство национальное, выходящее из узких пределов вассальной верности, так как Людовика оплакивали не только его «люди», для которых он был лояльным сеньором, но и все французы даже самого низкого звания. Автор Regrès da roy Loeys[1051] пишет: «Добрый король Людовик. Он держал землю на благо баронов и мелкого люда… Кому понесут бедняки теперь свои вопли, когда умер добрый король, умевший так любить их?» Но с этих пор надежда найти в короле покровителя уже не исчезнет. Народ будет терпеть, словно ожидая нового воплощения святого Людовика.

Культ монархии был создан. Королевские люди — юристы, финансисты, бальи, чиновники, крупные и мелкие, — совершат все остальное, чтобы сделать этот культ всемогущим.