Острие копья

Глава 2

Припарковав большой черный и блестящий «родстер» перед домом на Салливан-стрит, номер которого назвала Мария Маффеи, я испытал опасения, что могу уже никогда не увидеть его полным жизни и довольства – я говорю о «родстере». Улочка была завалена мусором и кишела итальянскими сорванцами, с воплями носившимися туда-сюда подобно черноглазым бесенятам. Однако мне доводилось оказываться с этой машиной и в местах похуже. Например, в ту ночь, когда я гнался за двухместным «пирс-арроу» молодого Грейвса, который между коленями держал сумку с изумрудами, от Нью-Милфорда через весь округ Пайк, вверх-вниз по дюжине гор, в грязи по колено да в самый скверный дождь, какой я только видывал. Согласно предписанию Вулфа, после каждой незначительной царапины «родстер» необходимо было ремонтировать, чтобы он вновь выглядел как новенький. И я, естественно, его поддерживал.

Это был всего лишь еще один пансион. По той или иной причине все они выглядят одинаково, будь то заведение с претензией на Пятидесятых улицах Манхэттена, или особняк из бурого песчаника к западу от Центрального парка, битком набитый целомудренными актрисками, или же итальянский притон вроде этого на Салливан-стрит. С некоторыми мелкими различиями, конечно. Такими, как запах чеснока, например. Сперва Мария Маффеи отвела меня к домовладелице, славной толстухе с влажными ладонями, приплюснутым носом и со множеством колец на пальцах, а затем проводила вверх по лестнице в комнату брата. Я немного осмотрелся, пока Мария ходила за служанкой, подслушавшей тот телефонный разговор. Комната приличных размеров с двумя окнами располагалась на третьем этаже. Потертый ковер, мебель старая и кое-где поломанная. Однако жилище содержалось в чистоте и в целом производило бы неплохое впечатление, если бы не крики уличной шпаны, ворвавшиеся внутрь, едва я открыл окно, чтобы проверить, остались ли еще у «родстера» колеса. В углу один на другом лежали два больших саквояжа: один хлипкий, старый и уже совершенно негодный, другой тоже старый, но все еще крепкий и в весьма хорошем состоянии. Оба были не заперты. Хлипкий оказался пустым, пригодный же содержал множество небольших инструментов различной формы и величины, частью с бирками ломбарда, а также куски дерева, металла и прочие запчасти вроде пружин. В шкафу обнаружились мужской костюм, два рабочих комбинезона, пальто, две пары туфель и фетровая шляпа. В ящиках комода с зеркалом, стоявшего между окнами, был набор – не такой уж и скудный для человека, около года жившего за счет сестры, – рубашек, галстуков, носовых платков, носков и разнообразнейшего хлама вроде шнурков, карандашей, фотокарточек и пустых жестянок из-под трубочного табака. В верхнем ящике нашлась скрепленная резинкой пачка из семнадцати писем в конвертах, все с итальянскими марками. Там же беспорядочно валялись чеки, оплаченные счета, упаковка писчей бумаги, несколько вырезок из газет и журналов да собачий ошейник. На крышке комода, помимо расчески, щеток и прочих причиндалов, как называл это Вулф, лежало пять книг (на итальянском, кроме одной) со множеством рисунков и схем, а еще груда журналов – трехлетняя подборка ежемесячных выпусков одного и того же названия «Художественная обработка металла». В углу, возле правого окна, стоял простой верстак из необработанного дерева, с изрезанной и исцарапанной столешницей, на которой располагались небольшие тиски, точильный камень и полировальный станок с электрическим шнуром, достаточно длинным, чтобы дотягиваться до лампового патрона, плюс еще кое-какие инструменты вроде тех, что хранились в саквояже. Я осматривал точило, чтобы определить, как давно им пользовались, когда появилась Мария Маффеи со служанкой.

– Это Анна Фиоре, – представила ее Мария.

Я подошел и пожал руку горничной, невзрачной девушке лет двадцати с кожей цвета высохшего теста. Вид у нее был такой, словно ее напугали в младенчестве и она до сих пор не оправилась от потрясения. Я представился и сказал, что узнал от мисс Маффеи, будто Анна слышала разговор мистера Маффеи по телефону перед его уходом в понедельник вечером. Она кивнула.

– Полагаю, мисс Маффеи, – обратился я к Марии, – вы хотели бы вернуться к себе на Парк-авеню. Мы с Анной поладим.

Она покачала головой:

– Если я вернусь к обеду, ничего страшного не случится.

Это меня немного разозлило. Положа руку на сердце, я был согласен с Даркином: дело безнадежное и мы лишь напрасно тратим на него время. Поэтому я заявил Марии Маффеи, что с легкостью справлюсь без нее и ей лучше уйти. Если что появится, Вулф даст ей знать. Она бросила взгляд на служанку, показала мне зубки и ушла.

Я поставил пару стульев друг перед другом, усадил девушку на один из них и выудил свой блокнот.

– Вам нечего бояться, – успокоил я ее. – Самое худшее, что с вами может случиться, – окажете услугу мисс Маффеи и ее брату. А быть может, получите от нее кое-какие деньжата. Вам нравится мисс Маффеи?

Анна как будто все-таки испугалась, словно удивившись, что кто-то счел необходимым озаботиться ее предпочтениями и антипатиями, однако ответ ее был вполне ожидаемым:

– Да, она мне нравится. Она милая.

– А мистер Маффеи?

– Да, конечно, он всем нравится. Если только он не пьяный. Девушкам тогда стоит держаться от него подальше.

– Как получилось, что вы услышали звонок в понедельник вечером? Вы его ждали?

– Да как же я могла ждать его?

– Не знаю. Это вы взяли трубку?

– Нет, сэр. Миссис Риччи. Она велела мне позвать мистера Маффеи, и я поднялась наверх. Потом я убиралась в столовой, а дверь была открыта, и потому я услышала его разговор.

– Вы слышали, что он отвечал?

– Ну конечно. – В ее голосе прозвучала насмешка. – Мы всегда слышим каждое слово, которое жильцы говорят по телефону. Миссис Риччи тоже слышала его, и она слышала то же, что и я.

– И что он говорил?

– Сначала он сказал: «Алло». Потом: «Да, это Карло Маффеи. Чего вы хотите?» А после: «Про свое дело я скажу вам при встрече». Дальше он спросил: «А почему не здесь, в моей комнате?» И заявил: «Нет, я не боюсь, это не я должен бояться». Миссис Риччи говорит, будто он ответил: «Испугался вовсе не я», но она путает. А потом он сказал: «Конечно мне нужны деньги, и намного больше». Затем: «Договорились, полвосьмого на углу», и еще: «Вас не касается, что меня беспокоит». И в конце: «Да, полвосьмого, я помню машину». – Она замолчала.

– С кем он разговаривал? – спросил я.

Естественно, я предполагал ответ, что она не в курсе, уж если не знала Мария Маффеи, однако Анна тут же ответила:

– С человеком, который звонил ему и раньше.

– Раньше? Когда?

– Всего несколько раз. В мае. Однажды два раза за день. Миссис Риччи говорит, до понедельника всего девять раз.

– Вы когда-нибудь слышали его голос?

– Нет, сэр. Трубку всегда берет миссис Риччи.

– А вы когда-нибудь слышали, как его зовут?

– Нет, сэр. Миссис Риччи стало любопытно, и она спрашивала, но он всегда отвечал: «Не важно, скажите ему, что его просят подойти к телефону».

Я начал склоняться к мысли, что, пожалуй, из этого может выйти кое-что занятное, а может, даже и кое-какие деньги перепадут. Не то чтобы они меня особо интересовали – это по части Вулфа. Развлечение – вот чего я искал. Как бы то ни было, дело могло обернуться не просто ограблением и трупом в Ист-Ривер. Я решил посмотреть, что можно выведать, и взялся за девчонку как следует. Я неоднократно был свидетелем, как это проделывает Вулф. И я знал: по большей части успех ему приносит какое-то шестое чувство, мне несвойственное. Однако многого он все же добивается за счет терпения и удачи. Так что я взялся за Анну. Я угробил на нее два часа и собрал уйму фактов, однако ни один из них ничего мне так и не дал. Раз я было решил, что напал на след. Выяснилось, что у Карло Маффеи были шашни с двумя женщинами, с которыми время от времени он открыто появлялся, и что одна из них замужем. Но, убедившись, что дамочек никак не связать с телефонным звонком, оставил эту нить. Маффеи упоминал о возвращении в Италию, но в подробности не вдавался. Своему делу он отдавался со всей душой. Ему никто не звонил, за исключением сестры да приятеля, сохранившегося со времен былого процветания. Иногда он с ним ужинал. В общем, я выкачивал сведения битых два часа, но лучик так и не блеснул. И все же нечто в этом звонке не давало мне объявить дело беспросветным и взяться за шляпу. Наконец я сказал ей:

– Подождите здесь минуточку, Анна. Я спущусь и переговорю с миссис Риччи.

Домовладелица подтвердила версию телефонного разговора, данную служанкой, и посетовала, что понятия не имеет, кем был звонивший, хотя несколько раз и пыталась это выяснить. Я задал ей несколько вопросов о том о сем, а потом попросил отпустить Анну со мной. Она ответила отказом: близится обед и подавать его одна она не может. Пришлось продемонстрировать ей долларовую банкноту. В ответ она спросила, когда может ожидать возвращения своей служанки. Та должна возвратиться никак не позже девяти вечера, предупредила она.

Вручив ей доллар, я ответил:

– Ничего не могу обещать, миссис Риччи. Когда мой шеф начинает задавать вопросы, время ничего не значит. Но она вернется целой и невредимой как можно скорее.

Я поднялся наверх, позвал Анну и прихватил кое-что из ящика комода. Когда мы вышли на улицу, я с облегчением обнаружил, что «родстер» не лишился ни крыла, ни запаски.

По городу я катил неспешно, отнюдь не желая добраться до Тридцать пятой улицы слишком быстро. С четырех до шести вечера Вулф неизменно возился наверху с растениями. Потревожить его в эти часы без крайней необходимости было не самой лучшей идеей. «Родстер» Анну просто потряс, она сидела, спрятав ноги под сиденье и сцепив руки на коленях. Это меня позабавило, и я даже почувствовал к ней расположение и пообещал ей доллар, если она расскажет моему шефу что-нибудь полезное. Была минута или две седьмого, когда я остановился перед старым особняком из бурого песчаника менее чем в квартале от реки Гудзон, где Вулф проживал вот уже двадцать лет, треть из которых с ним провел я.

Тем вечером Анна не вернулась домой к девяти часам. Только после одиннадцати Вулф послал меня в редакцию «Таймс» за газетами, и было уже далеко за полночь, когда мы в конце концов добились от Анны толку. К тому времени миссис Риччи звонила три раза. Когда я доставил девушку на Салливан-стрит почти в час ночи, домовладелица ожидала нас у дверей, возможно с готовой отповедью. Однако она не проронила ни слова, лишь испепелила меня взглядом. Я отдал Анне доллар, ибо на то имелась причина.

Я отчитался перед Вулфом наверху, в солярии перед оранжереей, оставив Анну в кабинете. Он сидел, развалившись в огромном кресле, красная с коричневым орхидея дюймов восемь в размахе щекотала ему затылок, и выглядел совершенно незаинтересованным. Ему и вправду было неинтересно. Он едва взглянул на мои записи и вещи из комнаты Маффеи. Правда, Вулф согласился, что звонок наводит на размышления, однако вряд ли ради этого стоило себя утруждать. Я пытался убедить его взяться за девушку, раз уж она ждет внизу. Вдруг что-нибудь и выяснится. Наконец я добавил со злостью:

– Как бы то ни было, она стоила доллар. Мне пришлось отдать домовладелице доллар.

– Это был твой доллар, Арчи.

– Нет, сэр, это был расходный доллар. Он занесен в бухгалтерскую книгу.

Я направился с ним к лифту. Если бы ему приходилось спускаться и подниматься пешком, то, думаю, он никогда бы не появился наверху даже ради растений.

Он тут же принялся за Анну. Это было прекрасно, хотя пятью годами ранее я бы не оценил этого. Красота же заключалась в абсолютной всеохватности расспросов. Если девушка владела хотя бы крупицей информации, если в ее памяти хранилась полустертое ощущение или реакция, способная указать нам след или дать намек, они просто не могли ускользнуть от Вулфа. Он допрашивал Анну на протяжении пяти часов. Его интересовал тембр голоса Карло Маффеи, его привычки, манера одеваться, пристрастия в еде, умение вести себя за столом, отношения с сестрой, миссис Риччи, самой Анной и всеми, с кем Анна когда-либо встречала его. Вулф расспрашивал ее о миссис Риччи, обо всех жильцах, снимавших комнату в пансионе за два последних года, о соседях и торговцах, доставлявших товары на дом. Все это он проделывал с легкостью и неспешно, заботливо следя за тем, чтобы не утомлять ее. Совсем не так, как в тот раз, когда при мне допрашивал Лона Грейвса. Его Вулф мочалил почти целый день и в итоге едва не свел с ума. Мне казалось, что он выудил из девчонки лишь одно, да и то немногое. Признание, что она вынесла нечто из комнаты Маффеи тем самым утром. В среду. Бумажки из ящика комода, с клеевым слоем на обороте и с напечатанными спереди названиями пароходов «Лючия» и «Фьоренца». Конечно же, это были наклейки на багаж. С помощью подшивки газет я выяснил, что «Лючия» отплыла восемнадцатого мая, а «Фьоренца» – третьего июня. По-видимому, Маффеи намечал отъезд в Италию не один раз, а дважды и оба раза откладывал. Анна, по ее словам, взяла бумажки, потому что они были очень яркие. Ей захотелось наклеить их на сундук, в котором она хранит одежду. За обедом, когда мы все трое сидели в столовой, Вулф оставил Анну в покое и говорил лишь со мной, в основном о пиве. Однако, когда настал черед кофе, он отвел нас назад в кабинет и вновь принялся за расспросы. Он ходил вокруг да около и возвращался обратно, наугад набрасывался на темы столь неуместные и незначительные, что любой, кто прежде не видел, как он из подобной шляпы вытаскивает кролика, несомненно, принял бы его за психа. К одиннадцати я совершенно вымотался, отчаянно зевал и готов был сдаться, раздражаясь при этом, что сам Вулф не выказывает ни малейших признаков нетерпения или разочарования.

Затем он внезапно попал в точку:

– Так мистер Маффеи никогда не дарил вам подарков?

– Нет, сэр. Кроме той коробки мела, о которой я говорила. И газет, если это можно назвать подарком.

– Да. Вы сказали, что он всегда отдавал вам свою утреннюю газету. «Таймс».

– Да, сэр. Однажды он сказал мне, что выписывает ее из-за объяв. Ну, знаете, объяв о работе.

– А в понедельник утром он отдал вам газету?

– Обычно он отдавал мне ее днем. В понедельник днем, да, сэр.

– Полагаю, тем утром не произошло ничего особенного.

– Нет, сэр.

Очевидно, Вулф уловил, как что-то мелькнуло у нее в глазах, некое едва заметное движение, ускользнувшее от моего внимания. Во всяком случае, он настоял:

– Точно ничего особенного?

– Нет, сэр. Кроме… Ну конечно… Вырезка!

– Вырезка?

– Он вырезал кусок газеты. Большой кусок.

– А он часто делал вырезки?

– Да, сэр. В основном объявы. Может, только их и вырезал. Я заворачивала в газеты отбросы, и мне приходилось просматривать, нет ли в них дырок.

– Но это был большой кусок.

– Да, сэр.

– Значит, не объявление. Вы уж простите меня, мисс Фиоре, что я не говорю «объява». Предпочитаю не употреблять это слово. Значит, из понедельничной газеты он вырезал не объявление.

– Ах нет, это было на первой полосе.

– Вот как? А он когда-нибудь до этого делал вырезки на первой полосе?

– Нет, сэр. Точно нет.

– Ничего, кроме объявлений?

– Ну, я не совсем уверена в этом. Пожалуй, только их, мне так кажется.

С минуту Вулф сидел, опустив подбородок на грудь. Затем повернулся ко мне:

– Арчи, дуй на Сорок вторую улицу и привези двадцать экземпляров понедельничной «Таймс».

Я был только рад взбодриться. Не то чтобы наметился повод для воодушевления. Я понимал, Вулф всего лишь нащупал единственную трещинку, из-за которой мог бы блеснуть свет. Я не ожидал ничего особенного и полагал, что он не ожидает тоже. Однако июньская ночь выдалась чудесной – прохладной, но спокойной и приятной, – и, мчась через город к Бродвею и поворачивая на север, я с удовольствием вдыхал свежий воздух, подставляя лицо ветру. На Таймс-сквер я приметил знакомого копа Марви Дойла, который раньше патрулировал Четырнадцатую улицу, и он позволил мне поставить машину на обочине Бродвея, пока я перебегал улицу к редакции «Таймс». Тротуары были запружены толпами зрителей из театров и кино, решающими потратить пару баксов в нелегальном кабаке или десять центов в «Недиксе».

Вернувшись в кабинет, я обнаружил, что Вулф предоставил девушке передышку. Он велел Фрицу принести пиво, и теперь она отпивала из стакана маленькими глотками, словно горячий чай. На ее верхней губе осталась полоска высохшей пены. Сам он прикончил три бутылки, хотя я отсутствовал не дольше двадцати минут. Стоило мне войти, как он объявил:

– Надо было сказать тебе, что нужен городской тираж.

– Точно, именно его я и привез.

– Хорошо. – Он повернулся к девушке. – Если не возражаете, мисс Фиоре, было бы лучше, чтобы вы не видели наших приготовлений. Разверни ее кресло, Арчи, туда, к столику, чтобы она могла поставить пиво. Теперь газеты. Нет, не отрывай ничего. Думаю, лучше оставить лист целым, ведь именно так она ее впервые увидела. Отложи вторую часть газеты. Она пригодится мисс Фиоре. Подумай, сколько отбросов в нее поместится. Сюда.

Я развернул перед ним на столе первую часть газеты, и он, потянувшись из кресла, склонился над ней. Это было все равно что смотреть на гиппопотама в зоопарке, приготовившегося обедать. Я вытащил вторую часть из всех выпусков и сложил стопкой на стуле, а затем сам взял первую полосу и принялся ее изучать. На беглый взгляд, никакой надежды она не вселяла. В Пенсильвании бастовали шахтеры. Национальное управление экономического восстановления спасало страну, чему посвящалось сразу три статьи. Двое юношей пересекли Атлантику на девятиметровой шлюпке. У ректора университета случился сердечный приступ на площадке для гольфа. В Бруклине гангстера выкурили из квартиры с помощью слезоточивого газа. В Алабаме линчевали негра. А где-то в Европе некто обнаружил старинную картину. Я украдкой взглянул на Вулфа. Он изучал всю страницу. Единственное, что представлялось мне достойным внимания, была найденная в Швейцарии картина: предполагалось, что ее украли в Италии. Однако, когда Вулф наконец-то достал из ящика ножницы, вырезал он вовсе не ее, а статью о бандите. Затем он отложил страницу в сторону и потребовал другую. Я подал ему ее и на этот раз ухмыльнулся, увидев, что он взялся за сообщение о картине. Что ж, я пришел вторым. Когда же он потребовал третью, мне стало любопытно, и я таращился на него, пока он вырезал заметку о происшествии с университетским ректором. Вулф заметил мою реакцию. Не поднимая глаз, он произнес:

– Молись об этой, Арчи. Если это окажется она, к Рождеству у нас будет Angræcum sesquipedale.

Я смог написать это мудреное название, поскольку вел счета, учитывая его расходы на орхидеи, равно как и на все остальное, но произнести это название мне удалось бы не лучше, чем вообразить какую-либо связь между ректором и Карло Маффеи.

– Покажи ей одну страницу, – велел Вулф.

Последняя вырезанная им страница лежала сверху, но я пропустил ее и взял следующую: статья о картине, заключенная в жирную рамку, располагалась в нижней правой четверти страницы. Я раскрыл ее и вытянул на руках перед Анной, и Вулф сказал:

– Взгляните на нее, мисс Фиоре. Так был вырезан кусок в понедельник утром?

Она лишь бросила взгляд:

– Нет, сэр. То был большой кусок наверху, вот здесь, дайте я покажу…

Я быстро убрал газету, прежде чем девушка успела дотянуться, бросил на стол, взял следующую и развернул ее. На этот раз она несколько помедлила с ответом:

– Да, сэр.

– Вы уверены?

– Она была вырезана именно так, сэр.

Какое-то время Вулф молчал, потом вздохнул и сказал:

– Поверни ее, Арчи. – Я взял кресло за подлокотники и крутанул его вместе с девушкой; Вулф посмотрел на нее и спросил: – Насколько вы уверены, мисс Фиоре, что газета была вырезана именно в этом месте?

– Совершенно уверена, сэр. Это точно.

– Вы видели саму вырезку? В его комнате, в мусорной корзине, быть может, или у него в руках?

– Нет, не видела. И ее не могло быть в корзине, потому что у него ее нет.

– Хорошо. Если бы все доводы были столь убедительны, как этот. Можете отправляться домой, мисс Фиоре. Вы были хорошей девочкой, любезной и терпеливой, и в отличие от большинства особ, с которыми я избегаю встречаться в своем доме, вы способны держать язык за зубами. Но не ответите ли вы еще на один вопрос? Прошу вас как об одолжении.

Она совершенно измучилась, но у нее все же сохранилось достаточно сил, чтобы в глазах отразилось замешательство. Девушка уставилась на него. Вулф продолжил:

– Всего один вопрос. Вы когда-нибудь видели в комнате Карло Маффеи клюшку для гольфа?

Если он хотел достичь кульминации, то это у него получилось, потому что впервые за все эти часы девушка не смогла вымолвить ни слова. Было даже забавно, насколько явной была ее реакция. Какое-то мгновение она лишь смотрела на него, затем, когда смысл вопроса дошел до нее, слабый румянец, что все еще оставался у нее на лице, сошел окончательно, и она побелела как полотно, челюсть же у нее так и отвисла. Она выглядела совершенной идиоткой, ее всю начало трясти.

Вулф невозмутимо сверлил ее взглядом:

– Когда вы ее видели?

Неожиданно она плотно стиснула губы, а руки на коленях сжала в кулаки.

– Нет, сэр, – только и пробормотала она. – Нет, сэр, никогда не видела.

Вулф смотрел на нее секунду-другую, затем сказал:

– Ладно. Все в порядке, мисс Фиоре. – Он повернулся ко мне. – Отвези ее домой.

Девушка даже не пыталась подняться, пока я не подошел к ней и не тронул за плечо. Тогда она оперлась о подлокотники и встала. Вулф определенно на чем-то ее поймал, но все-таки она не выглядела напуганной, скорее сокрушенной. Я снял ее жакет со спинки кресла и помог ей надеть его. Когда она направилась к двери, я обернулся, чтобы сказать что-то Вулфу, и глазам своим не поверил: он поднимался из кресла! В самом деле! Однажды я видел, как он снизошел до подобной любезности, когда из этой же комнаты выходила женщина, обладавшая состоянием в двадцать миллионов американских долларов и имевшая в мужьях английского герцога. Но я все же сказал, что собирался:

– Я пообещал ей доллар.

– Тогда, боюсь, тебе придется раскошелиться. – Он повысил голос, чтобы его услышали в дверях. – Спокойной ночи, мисс Фиоре.

Она не ответила. Я прошел за ней в прихожую и отвел к «родстеру». Когда мы добрались до Салливан-стрит, на крыльце нас поджидала миссис Риччи, и глаза ее так сверкали, что я счел за благо не задерживаться ради любезностей.