Фермер

Обратите внимание, что у таува нахау с собой бамбуковые палочки с ядови­тыми стрелами - при любом конфликте они могут нас если не убить, то надолго лишить сознания. Прискорбно, Гюнтер, что ты уничтожил троих. Я ведь за них уже уплатил. Мог бы работать аккуратнее.»

После речи Шонера всё более или менее пришло в какой-то порядок: Кречин- ский пока будет в Клинике; троих зооморфов-леопардов, убитых Гюнтером, надо похоронить. Бажене то, что не объяснила Марина, должен объяснить Артур. По­следнему оставшемуся в живых животному, которое Шонер сходу назвал Матиль­дой, надлежало надеть намордник, препроводить его в одну из клеток Клиники и кормить только овощами и фруктами. И только через прутья.

Матильда, уже в наморднике, больше напоминавшем противогаз, подгоняе­мая прикладом карабина, шла по коридору пружинящим шагом, семеня грязными ногами. Руки ее цепляли стену, оставляя на штукатурке царапины от когтей. Вре­мя от времени она оборачивалась на Гюнтера, скалилась и издавала предостере­гающее шипящее рычание, в котором было больше ужаса, чем угрозы. Туолини, вышедший из комнаты «Хунде», оцепенел, увидев ее. Глаза его раскрылись в благоговейном ужасе, он уронил дубинку, упал на колени, уткнувшись головой в пол, и закрыл шейные позвонки ладонями с дрожащими пальцами.

- Санитар леса, похоже, оробел. - с ироничной разочарованностью протянул Артур. - Это ему не «хунде» палкой пугать. Какова все-таки сила веры!

Стало понятно, что ухаживать за Матильдой-леопардом придется кому-то из нас. Впрочем, если не считать привитый навык неизбежно реализуемым, ее можно было и не бояться. По крайней мере Шонер, несколько раз тщательно обследовав Матильду на «Церебрум идеа», после режима релаксации позволил ей жить вме­сте с остальными зооморфами, то есть на Ферме.

ВАЛЕРКА

Жизнь потекла по обычному графику. По истечении трех недель Йозеф Кре- чинский был признан практически здоровым, а шрам не портил его, так как через небольшой срок просто обязан был спрятаться в складках широкой шеи. Баже- на, как по моим наблюдениям, так и по мнению Валерки, успела отблагодарить Гюнтера за спасение. «Шкурка она и есть шкурка. Только у нас она из белки, а у них - из банана».

О скандале между Кречинским и Шонером поведал Артур: Кречинский тре­бовал полного расчета и собирался прервать все отношения с островом. Шонер полностью рассчитался (опять же по сведениям от Артура), но уговаривал Йозефа подумать.

...Появился Валерка. Племя танайя переживало период какого-то местного поста-рамазана, и белого гостя попросили удалиться, чтобы он своим расхле- байством не нарушал устоев. Вильгельм Шонер принял блудного Валерку в со­ответствии с христианскими традициями: угостил шнапсом и принял исповедь. Скорее всего, недостаточно искреннюю, так как, оставшись один на один со мной, Валерка раскрылся:

- Не могу я, Димон, все эти его шуры-муры переносить! До фонаря мне экспе­рименты во имя человечества! Куда оно, человечество, денется? Живу я здесь, на острове, и мне нравится! И вы, и танайцы, а главное - климат! Не станет вас - по фигу. Не станет танайцев - тоже по фигу. Туповатые. А ты что, к этому не при­вык? Дикари-дикари. Живут они, как наши колхозники - с утра до вечера. Ты вот знаешь, что у танайя восемнадцать способов выхватить рыбу из затоки? А то, что у них восемь названий коры одного только фикуса, тебе ни о чем не говорит? И зооморфов ваших не боюсь: по сути - пацаны и девчонки! Между прочим, на Гавайских островах электричество появилось раньше, чем в Вашингтоне!

Как бы промеж делом Валерка начал переключаться на то, что в данный мо­мент волновало его значительно больше.

- Ну, снял меня папаша с довольствия! И что ты думаешь: загнусь от этого? Вы еще и сами от ежа ушки получите.

И нетерпеливо вздохнул:

- Поищи что-нибудь. Может, у доктора попроси. Скажи, что для себя. Мало­вато налил, фашист! И шнапсик их слабенький. Да, Димон, ты сколько рас зна­ешь?

- Меня учили, что основных - три: европеоидная, монголоидная и негроид­ная.

- Да ты расист, Димон! От белого до черного раскидываешь, а не наоборот. Слушай сюда. Только в Океании двенадцать рас. Вернее, тех народов, которые имеют признаки расы. .Это я к чему?

Валерка несколько замешкался, ибо желание «добавить» разгоняло все осталь­ные мысли, как летний ветер - тополиный пух.

- Да, о высшей расе. Немцы в следующей войне будут уничтожать нас, недоче­ловеков, в микроволновых камерах. Кстати, наш папаша сам тирозином форму поддерживает. Уронил как-то обертку. Не помнишь, что это такое?

- Аминокислота. В его возрасте и при его работе с утра полезно.

- Ладно, Димон, кончай кролика доить. Так на чем мы остановились? Ты идешь искать бухло?

У меня имелся свой запас. Валерка был угощен и препровожден в комнату, которая все это время числилась за ним. Я, пока Валерка накачивался, выслушал его не очень внятный, но детальный рассказ о пребывании на узбекско-афганской границе.

КЛАУС

В общении с зооморфами возникли определенные затруднения. Даже те из них, которые были почти ручными и не имели особо негативного опыта общения с людьми, избегали встреч. Созревший Клаус организовал в заповеднике что- то типа прайда, сумев подчинить большую часть вновь образованного племени. Очевидно, он взял от людей даже больше, чем думал Шонер. Когда двухнедель­ный муссон высушил остров, он в одиночку пришел к «Хаймат» и попросил еды. Его накормили, после чего он увлек Шонера за собой, давая понять, что нужно кормить остальных. Папаша Вильгельм был в восторге, так как происходящее прекрасно вписывалось в романтическую легенду о Тарзане-Маугли и в версию о возможном создании человеческого общества от потомков зооморфов. Но особо его восхитила смелость Клауса: «Он пересек изгородь! Пересек так, как это сде­лали бы мы с вами! Очень даже неплохо для имбецила!»

Артур высказал интересную, но бесполезную и недоказуемую мысль, что Кла­ус, возможно, - сын самого Хааканга Тиэрса.

Шонер распорядился поставить по периметру несколько кормушек и прино­сить в них еду. Однако наши запасы не были рассчитаны на три десятка полузве- рей. К тому же есть они могли далеко не всё. Поэтому Гюнтер и Кречинский были отправлены за монопродуктами, полуфабрикатами и концентратами на цивили­зованные острова.

У ТАНАЙЯ

Кречинский уехал. Бажена осталась, прилипнув к Артуру. Марина, по ее прось­бе, отправилась на Родину. Я, поддавшись уговорам Валерки, пошел в стойбище танайя отведать кавы. В качестве закуски предполагались «блюдо от невесты» и рыба лацан «в собственном сакэ», как выразился Валерка.

Необходимо отвлечься, чтоб пояснить, что он, достаточно грамотный человек, зачастую пренебрегал нормами языка, видя в этом некую разновидность юмора. Выражения типа «меню это радует», «поиграть на гормоне», «каждой твари - по харе» и тому подобные он частенько и не всегда к месту вкручивал в речь. Но, к сожалению, его способность к другим языкам кроме родного, по моему мнению, была невысокой. Поэтому при разговоре на любом иностранном языке, включая танайя, он ненамеренно продуцировал подобные хохмы, которые пролетали в неуклюже слепленных предложениях, как вспугнутые стрижи-саланганы. Воз­никал эффект так называемого «одесского» юмора.

В «Хаймат» оставались Бажена, Артур и папа Шонер. Да еще, пожалуй, «са­нитар леса» Туолини, как обычно, реализовывал свой вождизм на запуганных подопытных зооморфах. Он жил, ел и спал в Клинике - было непонятно, откуда у человека, выросшего на природе, такая склонность к затворничеству.

.Свежеприготовленная кава вызвала ностальгические воспоминания о хозяй­ственном мыле за девятнадцать копеек, которое мама скупала в любых возмож­ных количествах, когда я учился в восьмом классе. Впрочем, после нескольких полупротивных глотков эффект был очевиден: мозг работал на взлете, а ноги отказали, что вызывало аналогии с родимой брагой. Валерка познакомил с не­вестой, которую ему предложили танайя. «По их меркам - полукровка, поэтому и свободной осталась. Трахнул ее бабушку какой-то англиец-освободитель. А мне нравится, что у нее есть европейские черты. Только нам вместе жить не положе­но - испытательный срок. Поэтому она здесь будет, пока не прогоню, но не позд­нее заката». На протяжении всего вечера «невеста», которую Валерка сокращенно называл Си, не вымолвила ни одного слова, если не считать однообразного ответа на распоряжения Валерки: «Е, ма хе» («Да, мой повелитель»). «Все они так, козы, пока не женишься», - вяло реагировал на угодливость Жеребцов.

Валера, отметив, что данная встреча должна отложиться в памяти, вручил мне шкатулочку-портсигар «зоновской» работы. «Эти изделия обходятся практически бесплатно, но выглядят чрезвычайно дорого - ручная работа. На зоне интервью брал - подарили; тебе передариваю». На вопрос, зачем он столько времени таскал шкатулочку с собой, ответил: «Чтоб тебе подарить. А если честно, предполагал у местных на что-то более существенное выменять, но они не придумали, как ее использовать, а до эстетического восприятия не доросли. Впрочем, как и ты».

«Блюдом от невесты» была местная сумчатая зайчатина - валлаби, тушенный в морской капусте, вместо хлеба - лепешки из аланг-аланга. Все это заблаговре­менно приготовила Си. «А вдруг вырвешься отсюда когда-нибудь! Хоть с чистой совестью сможешь рассказать, что пробовал в Океании что-то, кроме бульона «Кнорр» и кофе «Нескафе»!

Хижина Валерки была довольно ветхая. «Дед Загиа помер - вот мне и вы­делили за то, что я их хауду курить научил. Это у них мох такой. Но какой-то галлюциноген в основе имеет, а они и не догадывались. Правда, тут одна тетка меня чуть ли не посланцем злых духов объявила, но вождь - чувак продвинутый, отмазывает. Но беспредельничать не дает. Хочешь попробовать?»

Я тактично отказался, ссылаясь на мощный эффект от кавы.

- Ты, Димон, как и все, наверное, думаешь, что я - неудачник. Фиг ты угадал! Мы все неудачники, включая ретивого, но тем не менее уволенного со службы Гюнтера Краузе и изгнанного из университета доктора Вильгельма Шонера. Кста­ти, Гюнтер страдает эпилепсией. Поимела она его во время какого-то служебного напряга. Правда, ничего серьезного. И приступы не очень глубокие. Но ты сам по­нимаешь, что любой полет на «Викинге», в течение которого он отключится хотя бы на три минуты, закончится в царстве римского водолея и водохлеба Нептуна. Марина, как ты понял, пыталась заработать проституцией - типичное для жертв перестройки увлечение! Только внебрачно-случайное дитя да амнистия по случаю халявного референдума спасли ее от зоны за умышленное заражение весьма по­чтенного человека - клиента из властных сфер. Артур был метеорологом всего полгода. Чем занимался остальное время?. Кречинский - такой же поляк, как я татарин, хотя и из Польши. О тебе не рассказываю - ты сам о себе всё знаешь. Подобьем итоги: может быть, правильнее жить не трепыхаясь, не пытаться зара­ботать лишний балл в надежде, что твои потуги оценит Всевышний. Возможно, и мы сотворены им для какого-то опыта.

А знаешь, как у танайя хоронят? Не просто, как у мусульман, в углублении сбоку, а еще и лицом вниз. И руки за спиной завязывают. Лицом вниз - мол, Бог придет не с неба, а из недр земных. А руки заневолить - так как среди усопших немало недовольных предыдущей жизнью. Чтоб обидчиков не искал.

- Откуда ты всё знаешь, Валера?

- Вы говорите, я слушаю. И, между прочим, стараюсь записывать. Не знаю за­чем. Привычка сексотская. Мы, «журики», такие.

Си интимно простилась с Жеребцовым, коснувшись изящным носиком его плеча.

- Это у них типа поцелуя в щеку.

Валерка продолжал хлестать каву и покуривать мох-хауду до тех пор, пока его не одолела прогрессирующая усталость в сочетании со всесторонним охмурени- ем.

Последняя фраза экс-корреспондента, перед тем как он отключился, показа­лась загадочной, но, как вскоре выяснилось, была почти пророческой:

- Это они. Я их ждал. Воины стихии. Они разорвут, как тузик грелку, и твоего Гюнтера, и Шонера с Артуром. И тебя, Димон, за между прочим как нечего де­лать, если не сачканешь. А мне пофиг: я - легкий. Только злить меня не надо. Ложись на диване.

Я собирался по привычке лечь спать, сняв верхнюю одежду, но вовремя понял, что моя кожа несомненно испытает изрядный дискомфорт от контакта с дерюгой, которая покрывала «диван».

С УТРА

Заботливый Валерка, дежурно поругиваясь, преподнес утреннюю кружку кавы. Впрочем, чувство юмора если и покинуло его, то совсем ненадолго. Бук­вально, через минуту он устроил концерт-попурри из самопальных однострочий на известные песни разных времен и различного статуса: от трагичной «там в степи бухой помирал мужик» до лирической «без нее я, как без секса, жить не в состоянии». Завершил концерт практически неперевраным фрагментом арии, вы­сунувшись из хижины: «Приди скорей ко мне, мой друг! Я - твой супруг!» При­зыв, если и был услышан Си, то, естественно, понят ею и остальным племенем как странности белого прихлебателя и дуралея.

Но ему так и не удалось убедить меня «выбить клин клином»: куда милее сей­час казалась чашка «Нескафе голд», которую с утра подавали в «Хаймат». К тому же я обещал фатеру Шонеру наутро вернуться, а кава, как стало понятно еще вче­ра, здорово притупляет чувство долга. «Дерюга» оказалась не из местного льна, как я предположил, а из древесной коры. «Они называют эту ткань «тапа». Да и у них это сейчас редкость - предпочитают пользоваться достижениями китайской и европейской цивилизаций. Я же говорю: здесь дед Загиа жил. А вождь у танайя - с высшим математическим образованием. Хотя с логикой у местных - напряг. Не нужна им логика».

Я шел по островку, на котором казалось маловероятным заблудиться, но кото­рый нес в себе столько своеобразия и нюансов, что мог бы сравниться со средне­европейским государством. Проходя мимо изгороди, я небрежно и механически постукивал по ней бамбуковой палочкой, пока из зарослей неожиданно не по­казалось чье-то лицо с высунутым на подбородок языком (кажется, пса Эрнеста). Смесь ужаса и отвращения заставила прекратить легкомысленное постукивание, отойти на открытое место и ускорить шаг, так как фантазия неуспокоившегося после кавы мозга легко дорисовывала молниеносный бросок пса или леопарда, вполне, кстати, вероятный, так как я мог являться возмутителем спокойствия и едой одновременно.

В довершение всего из-под самых ног юркнуло что-то шустрое и пушистое - наподобие хорька или куницы, но с коротким облезлым хвостом. Чувство омер­зения и страха ассоциативно извлекло из памяти давнее утро, когда я, добира­ясь поутру со студенческой вечеринки в общежитие, наткнулся на раздавленную ночным лихачом беременную кошку. Все признаки посталкогольного синдрома были налицо. Вспомнилось и легко расшифровалось Валеркино «Я - пас», после которого он сразу выпил: ПАС - посталкогольный синдром. Подумалось, что если Жеребцов регулярно испытывает подобные ощущения, то его стремление к обяза­тельному подшофе вполне объяснимо и в какой-то мере простительно.

ОРЕОЙИ

Уставшим от вчерашнего возлияния кавы сознанием я не сразу воспринял то, что говорил Артур:

- Их было семеро. Они приплыли на рассвете, вызвали Вильгельма, забрали его и Бажену, а мне велели всё рассказать остальным.

- Кто приехал, Артур, откуда? Где Шонер? Где Бажена?

По словам Артура выходило, что приезжали ореойи. Сам Артур проснулся до рассвета и пошел прогуляться к океану. Затем услышал плеск весел, который его не насторожил. Возможно, потому, что в тумане всё слышится издалека. Поэтому он посчитал, что плещутся дельфины или звук доносится из затоки, находящейся в полутора километрах, в которой любят порыбачить танайя.

Когда близорукий Артур увидел перед собой загорелого крепыша в джинсовой безрукавке и шортах и с автоматом Брюсснера наперевес, бежать было поздно.

- Нам нужен сэр Вильгельм Шонер, - чистой английской речью вымолвил ореой. - Он крадет наших детей и пытается сделать их людьми. А дети ореойев должны умирать! У ореойев не должно быть детей!

Артур не смог сделать ничего иного, кроме как отвести этих джинсовых пар­ней в «Хаймат», где отдыхала Бажена и уже бодрствовал Шонер.

- Ты не можешь быть Хааканга Тиэрсом! - фатер Вильгельм довольно быстро осознал ситуацию. - Он старше тебя!

- Хааканга Тиэрс умер. Полная луна забрала его. Я новый Владыка - Туэве Могуна. Ты воруешь наших детей, которые должны умирать. Ты лишаешь их права на смерть.

- Это не большая провинность, чем лишать их права на жизнь, - саркастически отпарировал Шонер. - А смерть любого из живущих неизбежна, Туэве Могуна. Она заложена в генетическом коде.

- Ты уплывешь с нами. И еще мы заберем вот ее.

Новый Владыка указал на Бажену, которую выволокли из комнаты двое оре- ойев.

- Оставь девчонку. Она здесь случайно и не имеет никакого отношения к моей научной работе.

- Нас не интересует твоя работа. Ореойям нужны женщины и не нужны дети. Мы торопимся. Сегодня, когда солнце оставит тень меньше роста, мы казним тебя по древнему обычаю на острове Шингао. Это честь, оказанная тебе, - там мы казним только отступников из своих. Обычных врагов мы убиваем там, где встречаем. А в первую четверть луны мы вернемся сюда и уничтожим всех наших детей и тех, кто посмеет здесь остаться.

Рассказ Артура был ошеломляющим, и поверить ему было настолько же аб­сурдно, как и легкомысленно - не поверить. Настораживало то, что Артур не вы­глядел взволнованным - скорее уставшим, выдохшимся. Впрочем, после стресса это вполне допустимо. Позднее я вспомнил, что не обратил внимания на то, оста­лись ли на острове какие-либо следы пребывания ореойев. А через пару часов полил долгожданный дождь.

Я, помнится, еще спросил Артура:

- Были ли у ореойев мизинцы на руках?

- Да! То есть нет, конечно. У Туэве Могуны и на ногах не было.

Туолини не смог ничего поведать, поскольку не выходил из Клиники, однако

при упоминании об ореойях запаниковал.

На Валерку надежда была слабая. Оставалось одно: ждать возвращения Кре- чинского и Гюнтера.

ГЮНТЕР

Гюнтер и Кречинский появились послезавтра утром. Мы с Артуром встрети­ли их на плато, где садился вертолет. На этот раз «Викинг» сел в лужу, если не озерцо, закрывшее его на половину высоты кронштейнов колес. Гюнтер Краузе впервые за то время, которое мы его знали, удивился, хотя внешне остался спо­койным. Он не мог понять, почему нет Шонера и помощников-туземцев. Задав несколько вопросов Артуру, молча смонтировал тележки и сообщил, что про­дукты придется перевезти за три раза. Кречинский, напротив, ударился в панику: стучал кулаком по надписи «Викинг» на борту вертолета и требовал доставить его в Лангкави. Бывший абверовец двумя пощечинами наотмашь прекратил ис­терику, чем заявил о том, что с этого момента до возвращения Шонера главный на острове - он.

К полудню был доставлен Валерка. Гюнтер угловатыми, но однозначно трак­тующимися фразами обрисовал обстановку: 1. Вильгельм Шонер, скорее всего, уже казнен, если ореойи были и если это настоящие ореойи; 2. Если принять за истину предыдущее, то через восемь-одиннадцать дней воины Солнца вернутся на остров, чтобы уничтожить оставшихся, в том числе зооморфов и танайя; 3. Марина Савич должна быть в отеле «Масури» через неделю, ее необходимо встре­тить и отправить обратно.

На вопрос Кречинского «А что же с Баженой?» был получен неутешительный ответ: «Ее не спасешь в любом случае».

После короткого обсуждения Гюнтером был предложен план действий: 1. Пер­вые пять дней отводятся на подготовку нового пилота; 2. Валерка предупреждает танайя, чтобы они уехали с острова, хотя бы временно; 3. Отлет через шесть дней: улетают Кречинский, Рацин, Турчин и Жеребцов; 4. Он, Гюнтер Краузе, остается, чтобы встретить ореойев и защитить зооморфов; 5. Деньги, которые могут пона­добиться, будут взяты из сейфа Шонера. Сам Гюнтер не имеет права покидать остров из-за неясности ситуации.

Артур, наверное, попытался отвоевать утерянное лидерство, которое должно было бы, как по наследству, перейти к нему от Шонера. Он громко и напористо стал говорить что-то полусвязное об использовании зооморфов в качестве транс­плантантов органов.

- Поймите, они ведь не являются людьми, это научный факт. Подумайте, сколько реципиентов ждут от наших зооморфов помощи! Леопольд Хейли делал это весьма успешно. Ну хорошо, ну оставим, спрячем Клауса, сделаем исклю­чение. У нас полторы недели, мы их всех детально прооперируем, а в Клинике есть холодильники. Мы успеем всё перевезти вертолетом. Кречинский должен организовать холодильные камеры в Сингапуре. А там - уже цивилизация. Дети ореойев убиты, что еще надо Туэве Могуне? Они ведь все равно будут убиты! Мы сможем договориться, и ореойи уйдут. Они сами будут привозить к нам детены­шей, нам не нужны даже таува нахау! Это ведь не просто бизнес, это переворот в медицине! Сколько клиник ждут подобный товар. Не бойтесь за законы - они сдвинутся в нашу пользу. Ведь и у законодателей, и у их лоббистов есть больные дети. Трудно с точки зрения современного человека понять, что аморальнее: да­вать жизнь последствию насилия в виде дикого животного или использовать его органы на то, чтобы истинный человек смог выжить! Это ведь практически - ксе- нотрансплантация.

- Ферштюм! - взбешенно заорал Гюнтер.

И его слово можно было перевести и как «заткнись», и как «убью», и как «ты неправ».

Когда красно-фиолетовая краска сошла с лица Гюнтера, он приказал Туолини всех зооморфов, включая Матильду и Амалию, переправить за изгородь Фермы, а самому убираться к танайя. Санитар не двигался с места, пока Гюнтер при всех не дал ему двести евро компенсации за увольнение без предупреждения. Поло­жив деньги в нагрудный кармашек и щелкнув кнопочной пуговицей, Туолини, поигрывая дубинкой, вразвалочку пошел к Клинике.

ЖЕРЕБЦОВ-ВЕРТОЛЕТЧИК

В ученики пилота был выбран Валерка. Впрочем, сначала были забракованы все: Артур - из-за концептуального недоверия, я - из-за весьма приблизительного знакомства с техникой, Валерка - по понятным соображениям.

Но спецкор Жеребцов все же прошел тест, предложенный Гюнтером, когда тот усомнился в его способностях. И даже стрелял из карабина, сбив при этом пять пустых банок «Пепси» из восьми возможных. В кресло пилота «Викинга» сел со словами «славный корабль - омулёвая бочка», амбициозно понажимал всякие кнопочки с быстрыми вопросами: «А это что? А это зачем?» Гюнтер небрежно хлопнул его по руке - и учеба пошла.

Запомнился разговор Жеребцова с Гюнтером.

- Ты мне с собой карабин дашь?

- Он тебе не понадобится.

- Я должен быть при оружии, я отвечаю за людей.

- Подумаю.

- Ты знаешь, что гласит русская народная мудрость? Один в поле не воин. Я вернусь, и мы вместе защитим детей от отцов.

Гюнтер после непонимания, вызванного произношением Жеребцова, отчека­нил:

- Один - это боевая единица, а не ноль. А ты мне можешь помешать.

Предупредить танайя вместе с Валеркой пошел я. Валерка не совсем хорошо

натаскался в общении на местном наречии, потому что вождь, внимательно вы­слушав эмоционально-артикуляционное сообщение, дал отмашку, после чего все начали собираться. Пришлось уточнить временной интервал, указывая на луну. Танайя приуспокоились и, называя Валерку «Валеум», стали куда-то завлекать. Я не позволил им этого.

Привести в форму Валерку Гюнтер поручил мне. Запоями как таковыми Жеребцов не страдал, однако полежать под капельницей в Клинике ему все же пришлось. Непосредственно перед полетом я дал ему таблетку содафинила, а остальную упаковку - с собой, порекомендовав принимать при проявлении явных признаков устойчивой усталости или рассеянности.

Мы погрузились в вертолет и под мрачное сопенье Валеры Жеребцова, кото­рому Гюнтер так и не доверил карабин, взлетели над островом Шонера. Снизу приветственно поднял в правой руке шмайсер Гюнтер Краузе.

ПРИЗЕМЛЕНИЕ

Аэропорт Лангкави должен был принять нас по заявке. Но Валерка не полетел туда. Он приземлился приблизительно за семьсот километров, отыскав с моей по­мощью цивилизованный островок.

Сели, слава Богу, не в море. «Слава Богу», потому что «Викинг» вихлял, как старческий тазобедренный сустав. «Вынужденная посадка, я должен отдохнуть. Что-то со стабилизатором системы рысканья». Подумалось, что это какая-то же- ребцовская хохма, но, возможно, незнакомый полупровинциальный городок при нашем статусе был надежнее, чем Лангкави.

«Всё, браты, - прокричал Валерка при высадке, в качестве аргумента для по­следнего слова показав нам фигу. - Я лечу обратно. Гюнтеру надо помочь. Ты, Димон, бабки оторви у Йозефа, иначе забодаешься до дому добираться. Марину не фиг встречать, а с Лангкави до острова Шонера ее никто не довезет. Ибо им секретные карты Пентагона неведомы. А тебя, Артур, правильно папа Вильгельм расколол: проходимец от науки! С твоими задатками - да в фотопедофилы! По­лисмены будут цепляться - посылайте на. Но по-русски и вежливо. Ибо мент - это не профессия, а образ жизни. Ни пуха, ни хера вам!»

В чем несомненно был прав Валера Жеребцов: сейф Шонера действительно по­трошили без меня и без него. Это делали Гюнтер, Йозеф и примазавшийся к ним Артур. Личные документы, извлеченные из архивов папаши Вильгельма, правда, раздали.

«Викинг» взлетел, поводя хвостом, а нам осталось ждать прибытия местной полиции, которая, заметив несанкционированное приземление и почесав мо­бильниками за ухом, решила выяснить: кто, зачем и откуда. Полицианты шли вразвалочку, чтобы впоследствии на несколько суток растянуть протокольно­бюрократическое общение с нами. А Жеребцов улетал, собираясь, без сомнения, километров через тридцать поменять направление полета на девяносто градусов, чтоб не догнали. Ведь он был все-таки военным корреспондентом. И стрелять ему приходилось не только по мишеням. В Афгане он служил салагой, сорванным с военной кафедры второго курса журфака.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Кречинский дал мне деньги - семьсот евро - прямо в тюрьме, сославшись на форс-мажор. Йозеф ухитрился заставить уважать себя на малознакомой плане­те - островной республике Тенга. Даже тюремщики, обращаясь с ним, научились говорить «Пэнь Гречиньскь».

Слегка просроченный советский паспорт, по которому я беспрепятственно проник в Океанию, не произвел впечатления на силовые структуры независимой республики. Но после достаточно долгого пребывания в изоляторе меня все-таки выслали на родину. Правда, почему-то через посольство Филиппин и только до России. Это говорило о том, что «независимость» была в «составе». Помог какой- то словак, возглавлявший строительство больницы и заодно бывший хорошим знакомым начальника тюрьмы. Еще, кажется, повлияло на факт освобождения наводнение, вынудившее местные власти снять больше половины ментов с охра­няемой коробки, которая при желании расковыривалась хорошим тесаком. Но на Тенга считается неприличным бежать на волю: заперли - сиди. Здесь тюрьма вос­принимается, как и все европейские достижения: формально всё делается похо­жим, но своим не считается. Да и сам остров, вчетверо больший острова Шонера, был практически идеальной тюрьмой - вокруг океан. Идеальнее только планета Земля - вокруг безжизненный космос.

Евро, изъятые полициантами Тенга, при освобождении выданы не были. Без объяснений. Так я достаточно емко перевел фразу туземцев: «Геу нехт!». Не по­могли и ссылки на «пэнь Гречиньскь» и Рацина, которых, освободив через сутки после задержания, денег не лишили. Очевидно, по законам острова, средства, изъятые у отъявленных арестантов, шли или в бюджет, или на оплату труда тю­ремщиков. Возможно, я оплатил собственное заточение и доставку до Дальне­Восточной границы.

Я безбарышно отправился на историческую родину через бурлящую, как плохо работающий желудок, Россию. Добираться пришлось, естественно, на электрич­ках и попутках. Люди встречались все больше приветливые: видят, что свой, но нет вариантов выпить - отходят. Более всего я благодарен теще некоего Алексея Кузнецова. Она так часто повторяла имя нелюбимого зятя, что впоследствии от­чество ее самой стерлось из памяти. Но зеленый свитерок тети Нюры, в который чуть ли не насильно заставила облачиться эта добрая женщина, наверняка уберег меня от ангины.

Счет, выставленный моей родной стране за репатриацию, так и не оплачен до сих пор: моя страна «забивает болт» на международные требования, предпочитая не играть по чужим правилам. По возвращении я сразу уехал в дебри Черной Зоны, считая, что нужно побыть самим собой и, желательно, нигде. Зона разоча­ровала обитаемостью и наличием беспредельно контролирующих организаций. Я пробыл там около месяца: октябрьские холода и вышеуказанные причины до­статочно скоро уничтожили рьяное желание уйти от цивилизации. К тому же не хватало элементарного человеческого общения. А эти полупьяные чмошники из официальных структур на мощно ревущих вездеходах больше напрягали, чем рас­слабляли. Кстати, зверья там действительно стало побольше, но сказать, что они «оборзели», как выразился бы Жеребцов, или мутировали, как сказали бы Шонер или Артур, - нет оснований.

Несмотря на дефицит общения, мне по-прежнему не очень хотелось встречать­ся с людьми. И тех, кого порой встречал в Зоне, я не мог воспринимать без содро­гания: слишком четко просматривались в них привитые повадки. Существование мое, как и всего человечества, ранее не имевшее четкого смысла, обрело черты истины: сама жизнь и ее поддержание. Я не только напрочь не верю в бессмертие души, но и сомневаюсь в обязательности ее существования. То, что люди привык­ли называть душой, - лишь комплекс, хотя и достаточно сложный, но созданный природными наклонностями, воспитанием и жизненными обстоятельствами. Бог не создавал Человеку душу. Он просто дал ему возможность ее иметь и способ­ность ощущать ее присутствие.

КОНКЛЮЗИЯ

Можно было бы назвать главу «финалом», но это звучит несколько театрально и к тому же совершенно не соответствует значению слова «финал», ибо пред­ставляется маловероятным, что когда-либо все будет ясно. Приблизительно то же относится и к высокопарному слову «эпилог». «Послесловие» выглядело бы логичным, ибо начиналось повествование с предисловия. Но так как предисловие рисовало некую ситуацию, давало завязку, логично было бы ожидать, что послес­ловие расставит (по устойчивому выражению Жеребцова) точки над «ё». Скажу честно: этого, увы, не произойдет. Поэтому последняя глава повествования на­зывается чопорной иноязычной лексемой, так как русский аналог «заключение» в силу сложившейся традиции употребления имеет равноценный омоним.

Итак, через год после возвращения из Черной Зоны я совершенно случайно встретил Валерку Жеребцова на улицах своего городка. Выглядел он не ахти, но держался бодро. После настороженного вопроса «Вы случайно не Дмитрий Тур- чин?» и моего кивково-утвердительного ответа его понесло:

- А я запомнил название твоего города чисто профессионально. Найти челове­ка среди пятнадцати тысяч - не проблема. Сунулся в «Кокос» и сразу всё узнал от твоего кореша Кости Коваленко. Хотя, если честно, я уже в прошлом году сюда приезжал. О тебе никто ничего толком не знал, а особо светиться в официальных учреждениях мне ни к чему. Поначалу хотел развернуться и в столицу уехать, а потом подумал: «Кому я там нужен?» Поболтался пару недель. Правда, зимой легче в большом городе. У вас народец попроще - отмандячат и выкинут. Или ментам сдадут. Затем поболтался по республике и опять к тебе заглянул.

- Стоп, Валерка. Ты бомжуешь?

- Круче. Я теперь вместо статуса без вести пропавшего признан умершим. Прошло, правда, всего полтора года. Забашляли, наверное, кому надо, чтоб комна­ту мою присоединить к своей. Доказывать, что вот он я, не хочу. И сил не хватит. К тому же я соквартирникам в свое время насолил самым антиобщественным образом.

- Минуту, Валера! А работа?

- Видишь ли, Димон, чтобы существовать, не обязательно работать. Подой­дешь на вокзал перед отправлением поезда, пообщаешься с интеллигентом типа нас с тобой, даст он что-нибудь для поддержания бренного тела. Я ведь журна­лист, а значит - психолог. Моя профессия - уметь людей разговорить. Обломы, конечно, бывают, но по собственной глупости, жадности и нечасто. .А ты зна­ешь, почему охранники порой беспредельничают? Потому что «охрана» палин- дромно читается «анархо». А сам-то как?

- Ветеринар у частника.

- Ну, это я в курсе. Значит, чему-то на Ферме научился?

- Просто других вакансий пока нет.

По дороге домой мы подобрали серенького котенка. Вернее, Жеребцов подо­брал: «Слышь, Димон, у Шонера котяр не было! Возьмем моего брата по судьбе хотя бы на время?»

Котенок внимательно смотрел на меня и, главное, не мяукал. Я согласился.

Валерка, всегда склонный к парадоксальным вопросам, не удержался и вопре­ки своему неопределенному статусу спросил в лоб:

- Чем ты убиваешь животных? Вводишь в кровь нашатырь?

- В принципе нам эвтаназию проводить не положено. Но вообще-то - Т-61.

- Красиво звучит. Почти как танк Т-62, на военной кафедре изучали. - Валер­ка как-то ностальгически хмыкнул и задал еще один вопрос:

- Димка, а ты формулу крысиного яда знаешь?

- Фосфид цинка.

- Блин, и это красиво звучит! А то, знаешь, устал от этих эмоциональных пере­дергиваний.

Через пятнадцать минут мы сидели у меня в квартире. Он, предварительно угостившись пивом, принял ванну и переоделся в мои старые вещи. Его одежду я отнес к мусорному контейнеру. Все-таки есть люди, для которых изношенное, потертое и давно не стиранное шмотье экс-корреспондента является вполне при­емлемым одеянием.

Между делом Жеребцов осведомился, кто есть «ху» в моей фирме. Услышав, что коммерческий директор - жена генерального, рассказал очень даже иллюстра­тивный, но абсолютно нецензурный анекдот о семейной паре, купившей Камасу- тру и пригласившей для освоения Книги Любви соседа.

Валерка, психолог чертов, ни слова не говорил об острове Шонера, прекрасно понимая, что меня не может не интересовать эта информация и, видимо, считая ее единственным надежным капиталом, который можно обменять на дружеское отношение.

Однако, когда была распита первая бутылка, сдался он:

- Понимаешь, Димон, ничего не было: ни острова Шонера, ни самого Шонера, ни ореойев, ни зооморфов! Нам все это привиделось.

- Гюнтер выжил? - я игнорировал категоричность, противоречившую действи­тельности.

- Бывают такие дичайшие накладки: ты ведь помнишь то цунами? Волна сли­зала всю нижнюю часть острова. «Стюарт» ушел под воду. Погибли и те из пле­мени танайя, которые не захотели уплывать, и зооморфы. Скорее всего, погиб и Гюнтер. Без вопросов погибли ореойи в своих моторках, так и не успев добраться до острова.

- Аккурат как в «Таинственном острове». - иронией я продемонстрировал недоверие к рассказу Жеребцова. - А как же ты?

- Наверное, Бог меня оставил, потому что считает, что я еще недостаточно помучился. Или не сделал то, что надлежит. Самое смешное: очнулся я оттого, что затекла рука, на которую напетлил ремень шмайсера. И страшно болел за­тылок.

- Постой, Валера! Ты же претендовал на карабин!

- Мы потом с Гюнтером поменялись. А нет, в самом деле - карабин!

- Ты сказал, что ореойи были на моторках? Артур Рацин, помнится, говорил, что кайаки были парусные.

- Ну, не знаю, что он тебе говорил, - я слышал шум моторов. Да и кто мешает иметь и то, и другое? Выключил мотор - и иди под парусами!

- Как ты слышал, если цунами шло?

- Не цепляйся к мелочам и не перебивай. У меня самого, честно сказать, каша в голове. Если не сдвиг по фазе. Возможно, это все - только мои замуты. Кстати, ты помнишь затопление Братска Леной?

Несомненно Валерка учел мое критическое отношение к тому, чем пытался по­разить. Но, возможно, он и вправду мало чего знал. Я решил «не гнать жеребцов». В конце концов, экс-корреспондент, а ныне бомжующий бич - один из немногих дорогих мне в этом мире людей. И он у меня в гостях. А затопление Братска Леной я вспомнил только с помощью Валерки.

- Как ты выбирался?

- Клаус остался на острове. Он, не желая покидать его вместе с волной, за­цепился за куст, другой рукой удерживая за волосы свою последнюю подружку, судя по поджатым кистям - из «хунде». Правда, у Клауса было две дырки «пять шестьдесят пять» - в животе и в груди, а у Амалии одна - слева к виску. Да еще в ноге, кажется. Или о сук царапнулась.

Из танайя уцелела женщина. (как «уцелела»? - осталась лежать на остро­ве!), которая мне выговаривала за неправильный образ жизни. За курение хауду в основном. Мол, предки об этом знали, но предостерегали, что придет светлый че­ловек и вскроет старинный рецепт. Ее нога попала между ритуальными кольями, вокруг которых плясали в новолуние танайя. Правда, голова размозжена.

Я - к «Хаймат». Общий вход - нараспашку, воды по пояс, двери заблокиро­ваны. Знаю, что там как минимум консервы есть, а добраться не могу. А тут еще одна волна. Шарахнулся башкой о дверь, но сознание не потерял. Или потерял, не помню. Удалось как-то выплыть. А весь «Хаймат» - в воду и с концами. Короче, жил в согласии с природой недели две. А потом подъехали какие-то местные эм- чээсники, посигналили, без особых проблем по заявлению отправили куда надо. Да, кстати, кажется, наводнение было после того, как Гюнтер всех зооморфов порешил.

- Гюнтер?

- Ну, не знаю! Потопли-пострелялись. Какая разница?

- Валера, ты писал обо всем этом куда-нибудь?

- Глохни, Димон! Такой материал нигде не прокатит.

- У тебя были дневники.

- У меня нет протежеров - в лучшем случае опубликовали бы после смерти. Давай, наливай, Димка. И - по полной.

Видя, что Валера не хочет или не может рассказать ничего конкретного, я по­просил обождать пару минут. Сходил в туалет, затем постирал в ванной носки, вышел на балкон, чтобы со своего второго этажа найти Большую Медведицу и Полярную Звезду.

Когда вернулся на кухню, Валерка спал, уронив голову на руки, предупре­дительно раздвинув посуду и демонстративно положив на скатерть обе бутылки «Беловежской».

В процессе перемещения в более комфортные условия для отдыха он невнятно поведал о том, как в составе Юго-Западного фронта мочил немцев под Сталин­градом:

- Ну, я там по-скромному: в Чертково отсиделся. Несытно было - с ополчен­цами пайку делили. Больше хлопот с пленными фрицами. Холодрыга! Но немцы, даже пленные, подисциплинированнее наших салаг!

- Когда это было, Валера? - спросил я, перетаскивая бренное тело на свежую кровать.

- Не помню точно. Где-то перед Новым годом. Ах да, ты же про остров Шо- нера спрашивал! Завтра доскажу, устал я что-то. Молодец, что не бросаешь товарища в биде.

Последним словом он, естественно, обозначил не свое состояние, а туалетную раковину для подмывания. Я понял намек и не поленился сводить его в туалет, не посчитав помощь в выполнении сей процедуры унизительной.

Сам я лег на диван, укрывшись туристическим спальным мешком, доставшим­ся от родителей.

.Валерка не просто храпел, что присуще его возрасту и пьяному состоянию, но и иногда что-то угрожающе выкрикивал.

Впрочем, назавтра вечером, когда мы снова сидели за бутылкой (причем я пил номинально, а Жеребцов не только отсыпался и отъедался за день), была пред­ложена иная версия:

- Ореойи приплыли на два дня раньше, чем обещали. Поэтому танайя не все и выехали: у них три нормальных шестиместных кайака и тридцать восемь чело­век. А еще и скарб погрузить нужно! Естественно, Гюнтер был готов к схватке и обстрелял ореойев до того, как они ступили на берег. Но Туэве Могуна, новый Владыка, был неплохим тактиком: вторая группа, состоящая из лучших воинов, зашла со спины, высадившись, скорее всего, за пределами видимости - в дальней лагуне. После этого они пошли в племя танайя, но там остались в основном толь­ко немощные. Остальные успели переплыть за сорок километров на восток - на остров Дреноу к родственному племени.

Потом устроили настоящую охоту на оронао. Бедные дети привыкли отно­ситься ко взрослым как к извергам, но не как к убийцам. Пожалуй, только Клаус сообразил что к чему. Я встретил его назавтра. Ему удалось вместе с собой спасти собаку Амалию.

- Не понял. А ты сам-то как?

- А что тут непонятного? Поскольку ничего не ожидалось, то послал Гюнтера с его дисциплиной, набухался кавы да спал поближе к «Викингу». А как сушить стало - сполз вниз и весь этот беспредел увидел. А Туэве Могуна к тому времени съехал со своими гавриками. А через пару часов или там дней - цунами. Мне эти сцепленные руки Клауса и Амалии нормальные сны портят.

- Так Клаус и Амалия живы или утопли?

- Только что были живы, а теперь - утопли.

- Ты сказал, что встретил Клауса и Амалию.

- Да? Вроде я сказал «увидел».

- Ты сказал: «Клаус спас Амалию!»

- «Пытался спасти», наверное, Димон, а?

- Откуда ты взял каву, если танайя уже уплыли?

Понятно, что разговор был длиннее - я излагаю только суть и характер Валер­киных «замутов». При всей моей благорасположенности к ближним, захотелось попытаться получить какой-либо конструктивный результат:

- Валера, давай попробуем написать об острове Шонера. У тебя ведь были дневники.

- Ничего писать не буду. Дневники остались, спрятал в столице на одной «ма­лине» за батареей. И писал я там о жизни как прибежище бомжей - вообще. Но, если хочешь, что-то и тебе пришлю, как там окажусь. Если бомжи истинные не сдадут в макулатуру.

- Так, может, я напишу, а ты подправишь?

- Моя правка даст мой текст. А если я возьмусь за перо, то ты должен будешь тихо умереть. В хорошем смысле этого слова.

Затем Валерка рассказал анекдот о мальчике, который лепил из подручных материалов то милиционера, то пожарника.

Я вновь отлучился якобы за пивом, которое, правда, и принес. На этот раз Жеребцов меня дождался. Пришлось выслушать, как он в начале августа сорок четвертого в составе ошметков батальона немецкой армии «Центр» героически защищал Брестскую крепость от превосходящих сил Первого Белорусского фрон­та.

Полночи у Валерки шел сплошной мат, затем он начал хныкать. Меня это удивило, так как за весь срок нашего общения он ни разу не обозначил никакой слабины. Еще более меня удивило, когда он поднялся и, попинав стены и двери, сходив в туалет, улегся и снова захныкал.

Назавтра последовала еще одна история (пил только Валерка и при этом до­зировал):

- Я высадил вас на острове, сделал обманный финт для береговой охраны, если таковая имелась, и взял курс на Лангкави: все-таки Гюнтер велел встретить Марину, а у меня армейская привычка выполнять приказы. Кстати, стабилизатор угла рысканья действительно вышел из строя. После приземления меня начала дрючить полиция аэродрома, так как предварительная заявка на посадку то ли была передана неправильно, то ли ее вообще не было. Наконец полисмены, дав мне тридцать минут на заправку и взлет, убрались.

Тут я увидел Марину Савич с двумя европейцами, на которых, кроме типич­ных для курорта светлых брюк, были еще и сиреневые пиджаки. Из внутренних карманов у «сиреневых пиджаков» выпирало, похоже, оружие.

Я сделал то, что часто описывается и показывается в сериалах: «Всё понял, ребята, я - за документами». Изображая, что вошкаюсь, снял с предохранителя карабин и уложил обоих. Затем (а куда было деваться?) - и тех самых местных полисменов, которые, как сейчас вспоминается, не были вооружены. По крайней мере ничего на меня не наставляли и ни за чем таким не лазили. Так чего бежите, если слышите, что стрельба началась?! Навел ствол на Маринку и крикнул: «И тебе конец, сучка! Продалась бэшникам за пайку мороженого!» Маринка ойкнула, выронила сумочку. «Пятьдесят шагов назад! Считать вслух! Держу тебя на при­целе». Влез в кабину и спокойно взлетел - нужно было Гюнтеру помочь.

- Валера, у тебя не было карабина. Гюнтер решил, что он в полете ни к чему.

- Я сам взял, он и не заметил, - выкрутился Валерка. - Есть такой древний спо­соб приобретения нужных вещей. «Кража» называется. А спрашивал перед самым отлетом, уже имея карабин, чтоб ему не вздумалось обыскать вертолет.

- Хорошо. Ты из кабины стрелял через стекло? А как потом летел?

В ответ я услышал старый грузинский анекдот, который завершался словами: «Слушай, дорогой! Кто тебе друг: я или медведь?»

- Да, кстати, Димон, по-моему, я тебе наврал: это была не Марина, а Бажена. Красивая девушка, правда? Хитрая и умная - мой идеал. Но если ты восхищен человеком - значит, ему удалось тебя обмануть. То есть, я имею в виду, он за пределами твоей шкалы оценки. Человечество порой выдает таких особей - целые народы обманывают. И это, к сожалению, относится и к нам, журналистам. Но обман раскрывается при очередном вдохе-выдохе цивилизации, - и имя псевдо­гения предается забвению или же на нем ставится клеймо. Но мы не об этом, да, Димон? Давай я тебе про войну.

Сдаваясь в очередной раз расслабляющему действию алкоголя, Валерка, по традиции, рассказал, что был советником в Белграде во время югославского кон­фликта. О белградских наводчиках из «пятой колонны» и точечном бомбомета­нии, рассчитанном не только на уничтожение структуры сопротивления и жиз­необеспечения, но и на психологический слом населения. Из оружия у него тогда имелся только пистолет Макарова, и то не настоящий - камуфляжный.

.Спал Жеребцов практически спокойно. Хотя, может быть, усталость при­тупила мои чувства. Однако с утра он пожелал принять ванну (горячей воды не было, пришлось зарядить пару чайников), жалуясь на то, что «пот гнало, как с хижины дяди Тома во время ливня».

Следующим днем было воскресенье - единственный выходной (всего два экс­тренных вызова). Жеребцов, который в самом деле стал для меня превращаться в Зеебцова, как было написано в его загранпаспорте (через «зет») и как произносил Шонер, попытался поразить еще одним бредом, хоть пил номинально уже и он, хотя ел как не в себя:

- А еще слушай: Гюнтер напрягся - океан пасет. А вокруг то птичка пискнет, то оронао хрямкнет. Короче, припадок у него случился. От волнения, наверное. Ты же помнишь: он - эпилепсор. Те, которые без нервов, они тоже по-своему волнуются. А безмизинцевые бойцы Туэве Могуны со спины зашли - взяли как младенца. Тряхнули за шкуру (а он через пару минут в сознании был), нож из голенного кармашка прибрали, обезоружили:

- Ты, мускулистый, беги к оронао - там тебе место! Сумеешь добежать до вон той пальмы - нам в тебя и не попасть. Охота начнется - тут как карта ляжет. А оружие тебе не положено: ты - животное.

Гюнтер, в очередной раз скрипнув зубами, не имея в этот раз оружия, совер­шил на Владыку бросок, который под силу только офигенным профессионалам или обреченным.

И был подстрелен одним из ореойев. Пуля, похоже, попала ему в легкое, так как Гюнтер пытался вымолвить что-то типа Родина - «хаймат», и поэтому хри­пел: «Хай-хай-хай.» А Туэве Могуна не шелохнулся, настолько доверял сво­им нукерам. Руки Гюнтера, или, как ты его любил называть, Дольфа, захватили бронзовую шею Владыки, сжали, разжались и, сползая, разорвали тесемки чер­ной майки Могуны. Тот, по-моему, даже как-то по-своему перекрестил павшего воина. Правда, перед этим на всякий случай постоял с минуту полиуретановым сандалетом на его горле.

.Слушай, Димон, меня это все не слишком интересует, а тебе наводку - в одно слово - дам: на остров я прилетел на вертолете, но потом нашел только его взорванные обломки, но не с южной стороны кальдеры, куда ему логично было упасть. К тому же топлива было недостаточно (я ведь так и не заправился в Ланг- кави), чтобы разнести «Викинг» на такое расстояние. По башке меня шарахнули, что ли. И вообще не помню даже, как сел на площадку. Видел, что подлетаю, а дальше - ноль.

Валерка жил у меня еще с неделю, каждый вечер выдавая неправдоподобные версии. Затем, видимо, почувствовав, что надоел, пропал, оставив записку, напи­санную нарочито аккуратно, почти каллиграфически: «Димон, я у тебя немного одолжусь и съеду. А то у меня на твоих харчах уже и жирок появляться стал, а серый алкогольный загар стал вытесняться номенклатурным румянцем. Если что - жди как снег среди лета». Я был не в обиде на Валерку, хотя и голодал по­том почти две недели: Жеребцов выгреб остатки аванса, просить еще было бы неосмотрительным нарушением служебной этики, одолжаться не привык. Да и не у кого особо: получают, как правило, меньше, и с семьями.

Было заметно, что Валерка, ощутив силу пушкинских «слуг проворных», хо­чет избавиться от меня, чтобы снова спрятаться в виртуальный мир, в котором не существовало ни Турчина, ни Шонера, ни Кречинского, ни Гюнтера, ни Клауса. И где он сам обретался как субстанция, нуждающаяся в постоянной подпитке, призванной его погубить.

Дневники от Валерки пришли через полгода с письмом, в котором он благо­дарил за приют и сообщал, что встретил Судьбу двадцати восьми лет (не хуже Си, но трындит больше) и собирается прожить следующую жизнь, как я ему когда-то советовал. Дополнительно сообщил, что о нашем общем прошлом вспоминать не хочет, поэтому обратного адреса не сообщает и, в полной уверенности в моей порядочности, ненужные остатки дневников просит уничтожить после исполь­зования материалов, хотя искренне не верит, что так будет. А Судьбу зовут На­стя, если мне это что-то напоминает. Имя «Настя» ничего не напоминало, кроме одноклассницы, которую я даже не любил. Впрочем, через две строки Жеребцов милостиво пояснил, что предпочитает называть ее официально и полным име­нем - «Анестезия».

Общий оптимизм нарушало повествование о «черных» снах. «Представь, Ди- мон. Вижу нормальный человеческий сон. Затем картинка застывает и на нее, светлую и жизнерадостную, начинает сверху течь какая-то черная гуашь, пока не зальет всё. А я остаток ночи любуюсь этой чернотой. Во сне, разумеется. И утром помню. Несколько раз было».

В конце Валерка желал мне достичь «наиболее высоких ступеней общества».

Я поступил с дневниками, как и советовал Жеребцов. Переписал от руки то, что счел нужным, как материал для работы, а выбросил только полную ерунду, которая не перестанет быть ерундой по крайней мере до конца жизни - моей и Жеребцова.

С того времени прошел еще год. Я по-прежнему живу один, если не считать нескольких - молчаливых и не очень - котов, которых подобрал на улице.

КОНЕЦ

Я дочитал рукопись, закрыл папку, завязал тесемочки и определил на стеллаж за спиной. Достал чистый лист бумаги, но всё, что пытался сформулировать, зачеркнул,, а затем на новом листе написал: «Автору: никаких «конклюзий»! Конец должен быть конкретным».

Правильное решение выкристаллизовалось само собой: через день Гра­довский был направлен в райцентр к Турчину. Вернулся Кирилл необычайно воодушевленным (для меня до сих пор загадка, как он сохранил бодрое со­стояние духа после трехчасового переезда на маршрутке).

Понимаете, Владимир Алексеевич, у Турчина дома живет не меньше десяти котов. Ну, как в той рекламе прошлых лет: «И за ней бежали тридцать три ее кошки». Он всех их называет по именам своих героев, только себя и Валерку не включил. Самый толстый у него - Йозеф, старый с рыжими подпалинами - Вильгельм, черная короткошерстная кошечка - Бажена, и так далее. Остальных - просто немецкими именами: при мне один с прогулки вернулся - Людвиг.

Получает в ветеринарной клинике около пятисот американских уёв. По ихним меркам - нехило. Правда, жаловался, что в последнее время за­держивают - задолбали проверки, власти затеяли перелицензирование, ограничивают ассортимент продаваемых препаратов и оказываемых услуг и предлагают контрольный пакет акций передать государству.

А вот еще! Бывшая жена Турчина теперь редактор газеты «Любовь и Надежда», которую ей подарил спонсор и по совместительству - новый муж. Вы ведь Любовь Сереброву знаете? Бывшая Турчина! А Надежда - это мать спонсора. Как вам расклад?

...Ну, еще бы я Любу не знал! Она ведь у меня еще студенткой подраба­тывала года два, когда Кирилла и близко не было, а потом... Да-да, вышла замуж и съехала в провинцию: мол, надо быть ближе к народу и всё такое прочее. Правда, Сереброва - тоже псевдоним, но это неважно.

Еще больше я обалдел, когда через неделю Градовский за кофейком в по­рядке обмена житейскими новостями положил на стол книгу В. Жрецова «Жизнь-бомжарня» и зачитал резюме: «Автор книги, член Союзов журна­листов Белоруссии и России, бывший выпускник Омского университета, человек с богатым жизненным опытом, описывает ту сторону жизни общества, от которой мы стыдливо, с брезгливостью, неприязнью и стра­хом отводим глаза.. Нет сомнения в том, что книга вызовет не меньший резонанс, чем в свое время «Трущобные люди» В. Гиляровского и позднее «Москва - Петушки» В. Ерофеева».

Градовский протянул книгу и изрёк эдак обрадованно:

- Встряхнулся наш Жеребцов! Семью завел, умеренно в религию ударил­ся, по утрам зарядку делает.

- С чего ты взял?

- Он в предисловии пишет А самое главное - демонстративно отказался от мяса животных, мотивируя свое вегетарианство тем, что у людей и животных слишком много общего.

- С чего ты взял, что это Жеребцов, спрашиваю? Я вижу только некоего Жрецова, в том числе и в выходных данных!

- В предисловии написано, что раньше у автора была другая фамилия, от которой он отказался, как и от прошлой жизни.

- Какая другая, на хрен!? - Меня уже и терпение покидать стало.

Кирилл постукал себя пальцем по лбу (я уж подумал, что он показыва.ет,

что один из нас дурак. Я б тебе, блин, постукал!) и ткнул в фотографию автора на обложке:

- Родинка у него над левой бровью - помните, в начале повести... А еще, если обратили внимание, на вкладыше анонсируются книги «За что сидим?» - интервью с заключенными с учетом их статуса до ареста, и «Люди - зверье», о том, что.

...А я его озадачивал темой о воздействии удара молнии на человека. Он отбрехался - мол, козе понятно: как карта ляжет, какую зону заряд пробьет. Уничтожит человека или возбудит дремавшие в нем качества И занимаются этим сейчас те, кому делать не фиг. А он вот над чем не­делю мудохался: над Турчиным, Жеребцовым да Шонером с его Дольфами и Кречинскими...

Дальше еще веселей. Через пару дней сообщает Градовский, что нашел Артура Рацина. Фамилия, говорит, редкая, параславянская, имя - тоже не каждый второй: по телефонному справочнику вычислил. Работает ин­спектором Проматомнадзора. Но насчет острова Шонера идет в отказ. Да, говорит, отдыхал года три назад в Лангкави, но не больше того. Улы­бается, очечки поправляя. Обучение в Лейпцигском университете, куда был послан в рамках программы по обмену студентами, подтверждает. Мол, учился два года., а затем перестройка грянула - отправили доучиваться в Минск. Признает, что был кандидатом в члены СЕПГ, но Шонера якобы не помнит. Только в конце разговора подмигнул, ладошку к уголку рта при­ставил и заговорщицким шепотом: «Подписка у меня». И дверью хлопнул.

Не поленился Кирилл сходить в «Incub», но оказалось, что агентство ли­шили лицензии на трудоустройство, оставив лишь туристические услуги, включив в обязательную квоту отечественный туризм. На директора две недели назад надели наручники: в бдительные органы поступил сигнал, что некоторых молодых девушек, отправляемых на работу в буржуй­ский общепит, по дороге перевербовывают для обслуживания неуемных посетителей борделей. С директором, пока суд да дело, разбираются, а «Incub» сведений ни о клиентах, ни о работодателях прессе, по крайней мере негосударственной, не дает.

Вижу, вразнос Кирилл идет С ним это бывает: увлекается.. Подкидываю классную тему: «Цыгане как индийская каста». К концу недели доклады­вает, что с бароном Максимом из сельхозпоселка Шмелевка корешкует, психологию осознал («Гитара, скрипка, нож. На расстоянии - пистолет. Золото настоящее и фальшивое, наркота конкретная и фуфловая. С Ин­дией увязать - нет проблем, раз татарское иго от венгерских Арпадов пришло»).

Казалось бы - вот тебе тема! Нет, через пару недель опять за свое:

- Пробил я по Нету остров Дреноу, на который, согласно Валеркиному бреду, танайя съехали с острова Шонера Кстати, Турчин еще с пяток жеребцовских (Градовский сказал так, как говорил Шонер) версий изложил и дневники его показал.. Не уничтожал он их, естественно, подчистую! В дневниках, на мой взгляд, больше индивидуалистического пофигизма, чем реальных наблюдений, хотя порой встречаются шикарнейшие идиомы! Представляю, что было в той части, которую даже скромняга Турчин от­браковал! Наверное, все его войны, начиная с Грюнвальдской битвы.

Тут я Градовского прерываю:

- По делу, Кирилл Игоревич, по делу!

- По делу, Владимир Алексеевич: нашел в «Google» космический снимок той части Океании, отодвинулся сорок километров на запад - вот он, остров Шонера!

Градовский положил листок с распечатанным контуром острова., дей­ствительно похожим на голову чудища с выпученными глазами, и продол­жил чуть ли не по фене, что позволяло бренди «Кандагар», нами в процессе беседы употребляемое, которое Кирилл прикупил по поводу опубликования им же «Альгемонов» (нашел, понимаешь ли, чудика-сантехника, который вбил ему в мозги, что в системах водоснабжения налажена разумная жизнь!):

- Я - в Национальную библиотеку, чтоб вопрос добить. На самом деле остров называется Суам. Не путать с Гуамом, на котором генерал Эй­зенхауэр пересел на крейсер «Хелена», возвращаясь из Кореи в Штаты! Но и Суаму досталось: во время второй мировой войны был занят япоха- ми, которых выбили америкосы. В сорок восьмом танк «Стюарт» ушел в воду - остров кульнулся от наводнения. Он, остров то есть, как тот по­плавок. При любом офигенном тайфуне - то на запад, то на восток: на тектонической плите стоит.. Как пресс-папье, по-вашему. И наклончик-то небольшой - с полградуса, но это же в высоту метров двадцать! Триста метров берега заливает. Поэтому там то танк «Стюарт» всплывет, то печатные станки.

Да, о станках, тут вы не в курсе. В шестьдесят восьмом после от­ставки де Голля франы своих революшнов в эту зону выслали. А там уже ирландские мэны-экстремисты ка.ву пьют и местных телок дрючат. Интеллигентные франы предложили объединиться и объявить о себе. До восемьдесят пятого года Суам был отдельным микрогосударством- колонией: население из ссыльных боевиков-ирландцев, французов шестой республики и местных женщин. Двести тридцать жителей; управлялся президентом совета острова., избираемым эксклюзивно мужчинами; основной доход - экспорт выпускаемых на острове открыток с экзотиче­скими видами местной флоры и фауны.. Что случилось с жителями Суама позже - понятно по логике: опять кульнулся островок. Печатный цех - в воду; «Стюарт» снова всплыл.. Бродяги-революшны, которые не утопли, разбрелись и мимикрировали под местных; возможно, один из них и был необъявленным тестем Валеры Жеребцова.. Буйным (которые способны государством себя объявить), наверное, - хана. И не надо забывать, что все это время бесчинствовали ореойи. Двенадцать лет остров мертв. Безмолвие полное. В девяносто седьмом появляется папа Шонер (на самом деле - Хаммер, от Нобелевки в миллиметре стоял, с кем-то сдвоился: не поделилась Нобелевка). Инвесторов своего сумасшедшего проекта находит, башляет местной крыше в лице ореойев (или принимает секретный за­каз от какого-то мощного государства - уж чего не знаю, того не знаю!) и занимает остров. Вождь танайя с негостеприимного острова летучих леопардов Рамуша (обнаружить на картах не удалось) приезжает с уни­женным поклоном, папа дает ему восточную часть взамен на помощь аутохтонов в восстановлении всплывшей из глубин американской турби­ны и расчистке «Хаймат». Ну, последнее я домыслил. Да, кстати, остров Шингао, на который, по словам Артура, ореойи увезли Шонера и Бажену, тоже (в различных вариациях пробовал) нигде пробить не удалось. Похоже, он из островов-призраков: то поднимется над океаном на пару метров, то опустится.

...А цунами у них пожизненно не было, и быть им здесь не положено: климат не тот - почти экватор. Здесь вселенские вихри только зарож­даются. Кориолисовой силы в зоне экватора практически нет. У них даже вода в умывальник без завихрений стекает.

Тут я опять Градовского прерываю, читаю небольшую лекцию о бес­толковых головах, нафаршированных ненужными фактами, о слэнге, в котором от русского языка скоро останется лишь нецензурщина, и снова призываю говорить по делу. Не потому, что сильно достают его россказ­ни. Просто Градовский из таких, которых если не прерывать, так они с этими речами и на броневик залезут. А потом поздно снимать будет. Поуспокоился Кирилл, продолжает:

- Валерка Жеребцов с бодуна тайфун с цунами отождествил. Да и как ему, почти сухопутному, их различить? Но серьезные тайфуны в тех местах тоже раз в тридцать-сорок лет бывают... Есть еще одна версия: что-то типа ядерных испытаний. Я разговаривал вчера со знакомым ко­митетчиком., он недавно в Штатах стажировался. Правда., по хакерским технологиям, но это неважно: у них общий круг друзей и особая информаци­онная сфера. Так вот, он сообщил, что в той зоне пересекаются интересы четырех мировых держав, поэтому она как бы и нейтральная.

А Жеребцову, по-моему, кто-то по затылку врезал, как только он из вертолета выбрался. Поэтому и не помнит, как посадил «Викинг». Есть такая область в мозге: при сотрясении возникает амнезия не только на время отключки, но и на предшествующие удару пятнадцать-тридцать минут. А уж почему Турчину плел что ни попадя? То ли от фантазий в его нетрезвой башке, пораженной вирусом логики, то ли просто отсидеться- пожировать хотел.. А возможно, путал только последовательность со­бытий и некоторые детали, которые касались лично его.

Градовский помолчал и, убедившись, что я пока не прерываю, продол­жил:

- Но настоящей разгадки того, что произошло после отъезда Турчина с острова Шонера, пока не вижу. Жеребцов - не пацан: он почувствовал, что Бажена - не случайный человек на острове. Понятно одно: Шонер (он же Хаммер) - жив и никуда не делся. Нутром чую: такие люди от бандит­ских разборок не умирают! Наезжал ли на остров Владыка ореойев Туэве Могуна - вопрос тоже открытый. Тем более: оба раза или только первый? В Нете дополнительно никаких новых сведений о Хаммере не содержит­ся: три часа вчера сидел. Вот только как про кандидата на Нобелевку в области медицины. То ли фуку ему объявлено, то ли просто никому не интересен. А, да еще шесть румынов, которые пропали семь лет назад, как утверждается, в Филиппинской республике! А на самом деле, похоже, они работали у Шонера на Суаме.

Может быть, Бажена подставой была и приехала на остров для того, чтобы увезти Шонера от греха подальше. И никакие ореойи в тот раз не приплывали. Тогда все логично: убирают с острова людей, решив, что зооморфами можно пренебречь; высадившиеся морпехи, уж не знаю какой принадлежности, но точно без знаков отличия и в полупляжной форме, за­чищают остров, убивают Гюнтера, оказавшего сопротивление, по приказу и беспределу охотятся за зооморфами; вырубают Валерку, пощадив белого невооруженного соплеменника или решив, что сам дойдет; уничтожают вертолет.. Так что опять на неопределенный срок остров Шонера стано­вится юдолью скорби.

Ясен хрен, что лет через тридцать все будет понятно как Божий день. Мне бы еще одну жизнь...

Градовский почти демонстративно сгрыз ноготь большого пальца, хотя закусывать явно было чем.

Тут уже и я по-отцовски взбеленился, видя, что он впал в типичную для себя «закольцовку» темой Обругал Кирилла: мол, я не Господь Бог, чтоб жизни выдавать. «Ты зарплату получаешь вовремя? Я тебе о своих труд­ностях не рассказываю?! Гонорары я тебе отстегиваю как положено? Так и в какой-нибудь объединенной с Европой Литве-Румынии далеко не всем платят!»

И велел больше об острове Шонера-Хаммера-Херанера-Буянера не за­икаться, если не хочет в какой-нибудь «Домохозяйке и имеющих ее семи гномах» писать статьи о том, как правильно вязать носки, замачивать рейтузы без стирального порошка, лечиться без докторов и лекарств, варить высококалорийный суп из топора и удовлетворять всех трех (вир­туальных) мужей без секса. Или вон пусть к Любе Серебровой в «Любовь и Надежду» переходит - я слышал, она своих девочек вообще на хлеб с водой посадила. Чтобы жаждали настоящей любви и не теряли надежду!

За «мудака», который проскочил в процессе идейно-воспитательной беседы, я, правда, извинился. Вернее, рассказал студенческую хохмочку- аббревиатуру: «Мыслящий, удачливый, дальновидный, активный корреспон­дент». А Кирилл ведь такой и есть. Мудак полный.

Тем более такие сведения, что Градовский сообщил, в Нете появиться не могут, если это не деза, что обычно. Наши бойцы невидимого фронта в Штатах стажируются.... Это не те хлопцы, которые командировоч­ные прожирают или на них экономят! Хотя Кирилл Игоревич если по- настоящему включится, то и Штирлица раскрутит.

Успокоился малец, слава Богу, притих. Видно, чувствует мою мощь, и уважает за то, что я его слабину только обозначил. Всерьез взялся за тему о молниях: подключил ученого-биолога с нереализованными амбициями и студента-математика. Выдали они статью со схемами-таблицами.: две­надцать основных путей прохождения молнии через человека, их вероят­ность и возможные последствия. Практической пользы от таких сведений, конечно, не больше, чем от тестера беременности мух. Но потенциал аналитического мышления продемонстрировали, и читается интересно.

И даже когда Дмитрий Турчин перезвонил ему, Градовский абсолютно спокойно сообщил (пра.вда, возможно, из-за того, что был увлечен очередной, чуть ли не жеребцовской, темой: социальный статус бомжей до бомже- вания), что окончательное решение принимает главный редактор. И тут же прибежал ко мне в кабинет: мол, автор «Фермера» сейчас позвонит, а то у него почему-то телефон неправильный - на приемную прокуратуры нарывается.

Это минуту назад было. Сейчас мне звякнет.. А я недавно разорился на новый телефончик: красивый такой,, перламутровый, и кнопочки светятся.. Смотрю - и душа радуется.

А с зооморфами и их а.втором - ветбратом частной провинциальной клиники - особо крутить не собираюсь. Мутноватый он какой-то, неполно- ценный, как операция под общим наркозом, но без клизмы. И не подходит его чухня моей «Сенсации и обыденности». Что такое интрига без концов­ки - пусть любая женщина объяснит. Можно было бы привлечь одного таланта-бессребреника, чтоб сделал классно. А мне это надо? Тем более и бессребренику хотя бы на харчи башлять придется. А харчи сейчас немало стоят - деньги из дела вырывать не хочется. К тому же объем - номеров на пять, даже если профессионально сократить. О читателях тоже ду­мать приходится - у них мозги короткие и рыхлые.

А возможно, противление мое турчинской повести растет от авторско­го умиления (как минимум - презентации) жеребцовскими анекдотиками, хохмочками и лексическими примочками. «Ветеран перестройки, инвалид умственного труда, участник мирового кризиса..» Прохохотали, просрали всё, что можно! И царизм, и коммунизм., и капитализм - по большому счету. Накуражились? Человечество, смеясь, расстается с прошлым, а «прикалы­ваясь» - еще и с будущим. Мне и от фени-жаргона-слэнга-новояза Кирилла часом муторно. Но Градовский все же мой работник и - поколение-некст, приходится терпеть и считаться, блин! И учиться-учиться-учиться, как завещал великий. Вот то-то и оно-то: обязан - значит, обвязан.

В общем отмазочку сочинить надо. Но Кириллу лучше этого не поручать: проникся парень, переживает. Он же и сам в разводе, как Турчин, - ушла его Ольга три года назад к какому-то оптовику с Муховского рынка.

Гонорары наши в сравнении с турчинскими пятьюстами баксольдами невелики - с голоду Димон не сдохнет. «Фрукт и овощ - ему в помощь!» - как Градовский выражается. А то, вишь, котов бездомных собирает! Я и то своих тружениц подвесил почти на госзарплаты, одному Градовскому изыскиваю. От себя, можно сказать, отрываю.

И самое главное: Турчин мое издание при первом знакомстве чуть ли не открытым текстом несолидным обозвал! А я его - публикуй? Вот уж..! Нет, я хотел сказать. Потому как информационный повод не наличеству­ет и протежеров у тебя нет!

Звони-звони, Димон-чехонте-без селезенки!

- Трлинь-трлинь!

Нежный звоночек, не зря полтинник за аппарат отслюнил.