Философская мысль Китая. От Конфуция до Мао Цзэдуна

Глава 2 Исторический период до появления Конфуция

О людях каменного века, живших на территории нынешнего Китая, известно достаточно много; но поскольку никаких письменных источников тех времен до нас не дошло, нам не дано представить себе возможный склад их ума. Древнейшие китайские письмена удалось обнаружить в городе, служившем столицей царей династии Шан приблизительно в XVI столетии до н. э. Он представлял собой центр цивилизации, уже преодолевшей значительный путь эволюции, свидетельством чему служат крупные здания, прекрасные бронзовые сосуды, затейливо сотканные шелка и многие прочие предметы ремесленного производства. Притом что этот народ уже пользовался книгами, с тех пор они обратились в прах, так что единственные короткие надписи, оставшиеся от него, обнаружены на костяных и каменных изделиях. Эти краткие надписи дают нам туманное представление об их затейливых религиозных обрядах и весьма сложной политической организации, но они слишком лаконичны, чтобы составить малейшее представление об их философии.

Этот обладавший высокоразвитой культурой народ царства Шан подвергся нашествию (согласно европейскому календарю в 1122 году до н. э.) жестоких племен, пришедших из Западного Китая. Во главе завоевателей стояла княжеская семья Чжоу, с которой начинается знаменитая одноименная китайская династия. Вначале этим стойким воинам выпала тяжелая доля; ведь они прекрасно владели искусством покорения чужих территорий вооруженным путем, а теперь пришлось овладевать навыками удержания их в своем подчинении с помощью аппарата тщательно организованного управления вассалами.

Через несколько лет после покорения царства Шан царь Чжоу умер. Его престол унаследовал сын, но он был слишком молод, чтобы править с той твердостью, которой требовала складывавшаяся тогда ситуация. Империя Чжоу начала распадаться. От полного развала ее спас дядя молодого царя, известный как князь Чжоу-тун. Он вмешался в дела двора, объявил себя регентом, принял на себя руководство армиями, покарал всех, кто попытался ему противиться, и стал править твердой рукой. Его племянник юный царь вполне мог опасаться расправы, но Чжоу-гун оказался человеком высоких нравственных принципов. Как только опасность краха империи миновала, он перешел от откровенной силы к умиротворяющей кротости, продемонстрировав при этом пример великого таланта в организации государства на прочном основании. Через семь лет он вернул себе власть, провозгласив себя царем.

Хотя Чжоу-гун жил на много веков раньше Конфуция, его почитают в Китае как основателя «конфуцианской» традиции. Кое-кто из китайцев ставит его даже выше Конфуция. И дело не только в его характере, а также в том, что в самый разгар тех переломных событий, участником которых он был, возникли определенные представления, сыгравшие решающую роль в формировании китайской философской мысли. Для их осознания требуется взглянуть на конфигурацию организации китайского общества в то древнее время.

Практически все аспекты жизни в Китае определялись наследственной аристократией, так было одновременно во времена династии Чжоу и, скорее всего, царства Шан. Прославленные основатели аристократических кланов во многих случаях считались мифологическими героями или даже божествами.

Бытовало мнение, что династия царей Чжоу происходила от родоначальника одноименного племени мифологического Хоу-цзи. Буквально это имя означает «Государь-просо», и можно себе представить, что изначально им называли божество, числившееся покровителем хлеборобов. В древнем китайском каноническом трактате под названием «Шуцзи» («Исторические записки») можно прочитать о том, что его мать чудесным образом забеременела им после того, как наступила на отпечаток ноги, оставленный Верховным владыкой. Как случилось со многими другими знаменитыми младенцами, мать его бросила, но никакие невзгоды одиночества его не коснулись. В посвященной ему поэме говорится:

Когда этот замечательный предок династии Чжоу подрос, он научил народ Китая искусству возделывания зерновых сельскохозяйственных культур.

Он числится далеко не единственным древнейшим основателем своей высокородной семьи, ведь власть ей принесли все ее достойные предки. Существовало поверье, что после смерти цвет рода продолжал существование на небесах, откуда его представители следили за судьбой своих потомков. Обычно, если только потомки не чересчур сердили духов своих предков, они даровали им победу в войне и процветание в мирной жизни. Со своей стороны за такие благодеяния предусматривалось, чтобы потомки приносили им традиционные пожертвования, а также обеспечивали выполнение желаний в соответствии с предсказаниями или другими способами ворожбы. Зависимость правителей, как великих, так и совсем не прославленных, от их предков доказывается огромной массой документальных свидетельств. В надписи на одном бронзовом сосуде находим откровение благородного мужа, заявившего о том, что его знаменитые предки когда-то «щедро открывали путь для своих потомков последующих поколений». Автор одного из стихов в «Исторических записках» приписал власть дома Чжоу в конкретное время тому, что наряду с правителем на земле у него находилось «три [бывших] правителя на небесах».

В такой ситуации ни один простолюдин не мог надеяться стать правителем, ни мелким, ни крупным. Ему не хватало главного атрибута власти в лице влиятельных предков. Практически все простолюдины за исключением ремесленников поголовно относились к сословию земледельцев. Сомнительно, что они могли пользоваться какими-либо конкретными правами наравне с дворянством, которое, скорее всего, распоряжалось их судьбой по собственному усмотрению. В древнем воззвании беглые слуги и служанки приравниваются к заблудившемуся крупному рогатому скоту. Автор одного из стихов «Исторических записок» сообщает: «Простой народ доволен, когда у него каждый день достаточно еды и воды». Однако тот же китайский классик признает тот факт, что этот народ далеко не всегда жил сытно. В одном стихотворении говорится:

Дальше читаем:

Действительно ли простому народу вполне хватало всего лишь сытой жизни? О сытой древности судить нам сложно. Совсем немногие, если вообще такие встречались, простолюдины владели письмом, поэтому до нас не дошло ничего из того, что они могли поведать нам о своей судьбе. Тем не менее мы находим кое-какие свидетельства протеста, в частности по поводу принудительной воинской повинности, когда сыновей отрывали от родителей, а мужей от жен, и не было надежды, что они когда-нибудь вернутся домой. Аристократы вполне могли обращаться со своими холопами-простолюдинами без оглядки на вышестоящие инстанции, то есть назначать размер оброка, привлекать на принудительные работы и назначать наказание исключительно по собственному усмотрению. При всем при этом аристократы не могли себе позволить недальновидную политику чрезмерного притеснения своего народа в целом. Такое замечание особенно касается периода истории, начавшегося сразу же после прихода к власти династии Чжоу.

В то время правители Чжоу и их феодальные вассалы для подавляющей части Северного Китая считались людьми пришлыми (завоевания Чжоу явно не распространялись на Южный Китай). Они жили в городах за стенами в окружении населения, настроенного к ним либо враждебно, либо безразлично. Как и большинство успешных завоевателей, они быстро усвоили тот непреложный факт, что силой чужую территорию захватить в принципе можно, но для удержания в повиновении населяющего ее народа одной силы не достаточно. Им хватило разума для осознания потребности в массовом одобрении их правления.

Чжоу-гун прекрасно разбирался в искусстве управления подданными. Он считался достойным полководцем, поэтому владел навыками угроз и наказаний строптивых людей. Поправ священную суть семейных уз, одного из своих собственных братьев он отправил в ссылку, а еще одного приговорил к смертной казни потому, что они посмели встать на сторону народа Шан, предпринявшего неудачную попытку мятежа. А после подавления того мятежа и наказания его подстрекателей он пытался расположить к себе народ Шан. Он предупредил о намерении безжалостно наказывать всех упрямцев и пообещал тем, кто пойдет на сотрудничество с представителями династии Чжоу, светлое будущее. В дошедшем до нас воззвании этот сановник обратился к аристократам Шан с такими словами: «Небеса проявят сострадание к вам, и мы, представители династии Чжоу, окажем вам великое содействие с достойным воздаянием в том, что пригласим вас к нашему царскому двору. При достойном рвении по службе многие из вас могут рассчитывать на высокие государственные посты».

Нам досталось множество документов, сохранившихся с древнейших времен царства Чжоу. Происхождение значительной их части по традиции приписывается кисточке самого Чжоу-гуна. Ряд ученых считает, что он на самом деле написал некоторые из этих документов, тогда как остальные написали другие сановники династии Чжоу, но их авторство неправомерно приписывают нашему «чжоускому князю» в силу того высокого авторитета, который он снискал. Но воздержимся от бесплодных споров. Нам вполне достаточно отметить, что Чжоу-гун точно так же, возможно, как еще целый ряд первых сановников династии Чжоу, проводил совершенно определенную примирительную политику не только по отношению к аристократам династии Шан, которых они покорили, но еще и к простым людям.

В инструкциях, врученных правителем Чжоу одному из своих вассалов, говорилось: «Должен объяснить тебе, как добродетель помогает с толком применять наказания. В настоящее время народ пребывает в беспокойстве; согласие в его душе отсутствует; невзирая на неоднократные призывы примириться с нами, он не избавился еще от сомнений… Прояви должное усердие! Избегай поступков, чреватых неприязнью; не слушай лукавых советников и не вступай на непроторенные пути. Принимай справедливые и искренние решения… обратись к своей добродетели, прояви дальновидность во всех своих помыслах, чтобы народ жил без заботы. Поступай так, и мне не придется отстранять тебя от порученного дела или лишать жизни». Автор такого рода инструкций постоянно напоминает о том, что с народом следует обращаться как с «подопечными малыми детьми».

В аналогичном документе говорится: «Когда цари назначали чиновников, чтобы те управляли их народом, они им говорили: «откажитесь от жестокости или угнетения. Наоборот, проявляйте [свою заботу] даже о вдовцах и вдовах». Заявления такого рода в старинных документах встречаются в изобилии. Мы находим их не только в письменных памятниках, передававшихся от правителя вниз к исполнителям, которые, смеем предположить, существенно дополнялись позже, но даже в надписях на бронзовых изделиях, на которых они сохранились с тех пор до наших дней. По своему содержанию они напоминают нам очень похожие ханжеские декларации европейских правителей, провозглашавших себя покровителями и защитниками не только веры, но к тому же еще «вдов, сирот и чужеземцев». Вполне очевидно, что такие заявления делаются в силу самых разнообразных соображений и могут служить доказательством по-настоящему человеколюбивых настроений со стороны тех, кто делает их, или наоборот. Однако непреложным остается тот факт, что само провозглашение подобных воззрений оставляет благоприятные воспоминания об их авторах в истории. Особенно важную роль в китайской истории сыграла как раз концепция, получившая развитие в результате завоеваний династии Чжоу.

Цари династии Шан приносили своим предкам щедрые подношения и полагались на их помощь, считающуюся решающим условием успеха в разнообразных их предприятиях. Разумеется, правители династии Шан точно так же, как цари династии Чжоу, сменившие их, свято верили в божественное происхождение своей власти. Победа над врагами правителям Чжоу досталась силой оружия, но нельзя обойтись без особой оговорки, будто эта сила сама собой преобразовалась в священное право управления завоеванными народами. Обоснование завоевания чужих земель всегда представлялось делом деликатным. Оно обычно требует известной доли мифологии, вложенной в уши народа посредством изощренной пропаганды. Последнее время такая мифология часто принимала вид доктрины «предначертания судьбы»; правители династии Чжоу присвоили своему догмату название «мандата Небес». Под «Небесами» подразумевалось имя высшего божества.

Правители династии Чжоу утверждали, будто они не вынашивали намерений по завоеванию территорий царства Шан. Наоборот, бремя завоевательных походов возложили на них сами Небеса. Почему? А потому что последний царь династии Шан оказался запойным негодяем, угнетавшим своих подданных и пытавшимся обманывать богов, так как не воздавал им должного почтения. За большие прегрешения Небеса возмутились его поведением и лишили своего «мандата» на управление Китаем. Этот мандат небесные правители передали предводителю народа Чжоу, который получил распоряжение Небес на покорение царства Шан и восшествие на его престол.

Нам трудно проверить легенду, посвященную поведению китайских богов, а наши знания об описываемом периоде весьма скудные, тем не менее нам известно вполне достаточно, чтобы эту легенду опровергнуть. Археологические доказательства указывают на то, что последний царь династии Шан на самом деле прожигателем жизни не был. Наоборот, он представляется человеком исключительно энергичным. Никакой вины за пренебрежение религиозным обрядом, вменяемой ему, он не несет, наоборот, он проявлял редкий личный интерес к такого рода ритуалам и демонстрировал большую щепетильность в их исполнении. Но конечно же большой разницы предводители племени Чжоу в этом не видели, если только им удалось убедить народ в своей версии истории. В конечном счете они в этом деле преуспели. Кое-какие документы, дошедшие до нас, представляются буквальной подделкой, изготовленной в то время в интересах пропаганды правителей Чжоу. К тому же существуют причины, чтобы предположить существование раздела литературы династии Шан, компрометирующего такую пропаганду. Она исчезла, и поэтому логично предположить, что сановники династии Чжоу могли ее уничтожить, но основания для обвинения их в таком деянии у нас отсутствуют.

Правители династии Чжоу оправдывали свое покорение народа Шан простым повторением истории. Много веков тому назад, утверждали они, правитель царства Шан, известный как Чэн Тан («Успешный»), точно таким же манером получил назначение на престол волей Небес. Причем пришел он на смену недостойного последнего царя предыдущей династии, известной под названием Ся (при всем наличии многочисленных традиций, посвященных династии Ся, до сих пор не удалось получить археологических свидетельств, с достаточной определенностью подтверждающих ее существование). Такая версия истории обеспечила завоеванию Чжоу прецедент, служащий всего лишь случайным событием в циклическом повторе исторических явлений. Вариант истории царства Шан, составленный по документам одноименной династии, сохранившийся в «Книге песен и гимнов», выглядит несколько иначе. Тем самым появляются подозрения в том, что правители династии Чжоу ради обоснования своих завоеваний переписали целый раздел китайской истории.

В дошедших до нас писаниях Чжоу-гун предстает в качестве главного поборника следования догме, посвященной мандату Небес. Он дальше ее развил в воззвании к покоренному народу царства Шан. Заслуживает особого внимания тот факт, что иногда он обращается к верховному божеству по имени Ди, а в других местах он взывает к Небесам; в то время оба этих обращения использовались вполне свободно. Выступавший от имени царя Чжоу-гун сказал:

«Ди ниспослал наказание на народ Ся, но правитель династии Ся, не мудрствуя лукаво, пребывал в еще большей роскоши, чем прежде, и отказался от утешительного общения со своим народом. Он был человеком распущенным и невежественным, к тому же ни на день не мог подчиниться указаниям Ди. Об этих качествах его натуры слышали все. Ко всем указаниям Ди он относился с присущим ему высокомерием… Применявшиеся им жестокие наказания послужили только усилению беспорядка во владениях царства Ся. Его не заботили беды массы народной… и народные горести и недовольства множились с каждым днем…

В этот момент Небеса подыскали достойного господина для народа царства Ся и предоставили свой мандат светлому вану Чэн Тану, покаравшему и свергшему с престола правителя Ся… Все его потомки до последнего царя династии Шан по имени Ди И прославились достойным способом правления, осмотрительно пользовались наказаниями нерадивых подданных, то есть смогли вдохновить свой народ на большие достижения… Но когда пришло время вашего бывшего правителя [последнего царя династии Шан], он не справился с руководством доставшимся ему множеством княжеств и утратил мандат Небес.

Ах! Тот царь обычно высказывался в таком вот смысле: Слушайте и внемлите мне!…не дело Небес решать судьбу правителя династии Ся или династии Шан[4]. Но ваш правитель… оказался слишком развратным, и он презрел распоряжения Небес… он проявил нетерпимую лень и пассивность, отказывался от участия в работе правительства и приношения искренних пожертвований, поэтому Небесам остается только свергнуть его. <…>

На Небесах тогда занялись поиском на территории множества областей… того, кто способен прислушаться к указаниям, но такого человека не оказалось. Нашелся, однако, наш царь рода Чжоу, достойно обращавшийся с народными массами, обладавший необходимой добродетелью, а также должным образом руководивший обрядом приношения пожертвований духам предков и Небесам. Поэтому с Небес нам пришло указание вверить ему свою судьбу; Небеса выбрали нас и предоставили нам мандат на правление династии Шан над многочисленными вашими уездами».

Невозможно переоценить важность такого представления о жизни для истории китайской политики и китайской философской мысли. С данного момента все китайские мятежники, как правило, стали претендовать на обладание «мандатом Небес». Даже в нашем собственном XX столетии революционную партию доктора Сунь Ятсена одно время называли «Союз ради изменения мандата Небес».

Еще большую важность представляют причины появившегося предположения о том, почему Небеса проявили благосклонность к новому царю. В данном документе просто приводятся слова, а во многих других трудах содержится утверждение о том, что Небеса отвергали правителей за многие прегрешения, и самым тяжким среди них называлось негодное обращение с народом. Отсюда хотя бы теоретически появилось правило, гласящее: правители существуют ради народа, а не наоборот и что властью они пользовались исключительно в силу доверия к ним со стороны подданных как своего рода организаторы. И власти их лишали, если они использовали ее не должным образом. В самом начале такие представления существовали по большому счету в виде теории, а любая теория требует пропагандистского обеспечения. Но оставим придирки. Теория как таковая появилась, и со временем ей суждено будет сыграть свою очень важную роль.

В тот очень далекий от нас период истории, которым мы как раз занялись теперь, уже существовали кое-какие прочие представления, продолжавшие играть большую роль в развитии китайской философской мысли. Начнем с роли семьи в китайском обществе. С древнейшей китайской цивилизации, о которой мы располагаем достоверными сведениями, первостепенная важность семьи представляется категорией бесспорной. В «Шицзин» можно прочесть следующее:

У западных писателей иногда возникает такое впечатление, будто Конфуций практически выдумал сыновнее благочестие, или, по крайней мере, он обратил на него серьезнейшее внимание. Но в одном из абзацев, написанном задолго до Конфуция в трактате «Шицзин», сказано следующее: «Никто не заслуживает такого обожания, как отец, ни от кого нельзя так зависеть, как от матери». Еще в начале периода Чжоу мы находим утверждение о том, что сыновнее благочестие следует считать не просто нравственной нормой, а нормой юридической. В обвинении одного из вассалов Чжоу утверждается, что определенные категории уголовников совершают гораздо более тяжкие преступления, чем убийцы: «Сын, отказывающий своему отцу в должном почтении, наносит ему глубокую душевную рану; отец, не способный заботиться о своем сыне, просто его ненавидит; младший брат, не способный обратить внимания на откровение Небес, не проявляет уважения к своему старшему брату; старший брат, забывающий о нежном обращении со своим младшим братом, становится ему врагом». Всех таких преступников, говорится в древнем трактате, следует наказывать без всякого снисхождения.

Перед правителями династии Чжоу после завоевания ими царства Шан встала весьма сложная задача. Проблема для них заключалась не в нехватке территории, а в отсутствии средств для управления населявшим ее народом. Общение между отдельными областями осуществлялось исключительно по дорогам, а эти дороги находились в неудовлетворительном состоянии. При наличии определенных средств расчета за товары денег как таковых в нашем понимании в царстве Чжоу еще не существовало. В отсутствие надежных путей сообщения и денег прямое правление на просторной территории выглядело делом практически невозможным. Правители царства Чжоу пошли по большому счету на единственно доступную для них меру: они поручили свои территории вассалам, приходившимся им по большей части родственниками или предводителями других племен, которые помогли им в завоевании Шан. Этим феодалам предоставили практически полную свободу в управлении порученными им волостями при том условии, что они обеспечивали там покой, уплачивали положенную дань царю и возглавляли свои дружины, когда он того от них требовал.

В самом начале такая феодальная система вполне себя оправдывала. Чжоуские вассалы выступали в качестве чуть больше чем комендантов гарнизонов окруженных стенами городов, задача которых заключалась в наблюдении за только что покоренным и враждебно настроенным населением. Им было не обойтись без поддержки царя династии Чжоу и друг друга. Отдельных строптивых вассалов царь строго карал за неповиновение. В крайних случаях он отбирал у таких подданных порученные им земли, чтобы передать их послушным вассалам.

После смены нескольких поколений, однако, ситуация приобрела иной вид. Потомки первых феодалов становились на порученных им территориях своими людьми, и от былой враждебности вверенного их попечению населения по большому счету ничего не оставалось. Их власть освятило само время, а местечковая гордость и личный интерес послужили привлечению на их сторону лояльных теперь подданных. Феодальные правители, что посильнее, присоединили территории своих более слабых соседей, а когда царь пытался вмешаться в их дела, они оказывали ему сопротивление. Местные дворяне сформировали собственные свиты и союзы, устраивавшие свары между собой и с самим царем. Наконец в 771 году до н. э. нападение такой коалиции в союзе с некоторыми племенами «варваров» закончилось гибелью правившего тогда чжоуского царя. Его наследника возвели на престол в столице, находившейся дальше на востоке, но с этого времени чжоуские цари выступали всего лишь в качестве марионеток в руках их самых влиятельных вассалов.

Китай таким манером лишился какого-либо центрального правительства в полном смысле этого слова. Войны между группами феодалов стали частым и ожесточенным явлением. Племена варваров, обитавшие в приграничных районах, не только вторглись на территорию Китая, но иногда их в союзники звали одни китайцы для борьбы с другими китайцами. Даже утративший власть царь династии Чжоу иногда приглашал племена варваров на помощь, чтобы вернуть свою вотчину. И каждый раз терпел поражение. Если бы варварам удалось организовать достойное взаимодействие, не приходится сомневаться в том, что они покорили бы Китай, как их союзы позже это смогли сделать не раз.

Такую опасность китайцы признали, и их предводители в целом согласились с тем, что вместо марионеток династии Чжоу Китаю нужен сильный царь. Великие вожаки китайских феодалов с таким выводом проявляли полное единодушие; разногласия между ними касались того, кому из них поручить образование новой династии. Каждый считал себя достойным такой роли. На улаживание данного вопроса ушли многие века войн, а также потребовалось принести в жертву бесчисленные сотни тысяч жизней китайцев-вас-салов.

Тем временем продолжался процесс дробления страны. Мало того что феодалы пренебрегали распоряжениями царя, они к тому же посягали на его власть и пользовались полной свободой действий. В ряде княжеств сановники более высокого ранга обращались со своими формальными повелителями таким же манером. Таким образом, например, в царстве Лу, считающемся родным для Конфуция, формально власть все еще принадлежала вану, но всеми полномочиями пользовались три его родственника, числившиеся главными мандаринами государства. Они не только отправляли властные полномочия по собственному усмотрению, но к тому же убивали законных наследников престола, чтобы возвести на него нужного им человека. В 517 году до н. э. (когда Конфуцию исполнилось уже 34 года) правящий ван царства Лу попытался поднять мятеж против этих зарвавшихся мандаринов. Он потерпел поражение, ему пришлось покинуть свое царство и провести остаток жизни в изгнании.

Не одни только феодалы подверглись такому обращению. Их достигших власти сановников, в свою очередь, обирали собственные подчиненные. Таким манером, когда Конфуцию исполнилось 47 лет, главный узурпатор власти среди сановников вана царства Лу подвергся нападению со стороны начальника собственной стражи, лишившего его свободы и принудившего к присяге на верность своему номинальному вассалу. Тот удалой начальник стражи вана своевольно управлял его государством на протяжении нескольких лет. В конечном счете он решил перебить всех номинальных сановников царства Лу, чтобы взять на себя всю полноту титульной, а также фактической власти. В последний момент заговор его раскрылся, однако и нашему головорезу пришлось спасаться бегством.

Царство Лу оказалось не единственной жертвой такого рода нарушений установленного порядка. В некоторых княжествах условия выглядели еще более удручающими. Можно сказать, что в целом в те времена главенство «закона и правопорядка» существовало далеко не везде в Китае, так как отсутствовала какая-либо сильная центральная власть, способная их навязать. Из-за бессилия царя князья постоянно враждовали между собой. К VI столетию до н. э., когда родился Конфуций, на периферии китайского мира существовало четыре крупных государства, отличавшиеся выдающейся мощью, а в центре сложилась масса мелких княжеств. Правители крупных государств обычно устраивали схватки между собой на территории центральных княжеств; иногда они происходили ежегодно, а продолжались по 10 лет без перерыва.

Внутри государств, так как многие правители оказывались людьми слабыми, наиболее влиятельные из благородных кланов точно таким же образом вступали в войну между собой; некоторые княжества распадались на вооруженные лагеря, находившиеся в более или менее постоянном состоянии осады. Наконец, даже внутри кланов родственники ссорились и собирали свои дружины для проведения так называемых «частных войн» или самочинных военных действий.

С учетом того, что Китай даже в те времена по своему положению находился на уровне наиболее цивилизованных стран мира, ситуацию в нем следует оценить как весьма скверную. Едва ли кто из китайцев того времени, будь то высокопоставленный вельможа или самый забитый простолюдин, мог рассчитывать на спокойную жизнь. На долю простого народа выпали большие невзгоды. Ведь именно ему приходилось выносить все тяготы междоусобиц. Одним из последствий раскола Китая следует назвать то, что даже самые худородные аристократы пытались подражать великим вельможам, позволявшим себе роскошную жизнь; они настолько алчно обирали свой народ и эксплуатировали его настолько безжалостно на поденных работах, что в неурожайные годы многие хлеборобы буквально гибли от голода.

В некоторых отношениях условия могли выглядеть более благоприятными на заре династии сразу после завоевания царства Шан племенем Чжоу. В те дни аристократам приходилось заниматься примирением народа, а также насаждать дисциплину в русле племенной морали, сложившейся в спокойной ситуации. Простому народу оставался только лишь упорный труд и редкие радости жизни, но у читателя «Книги песен и гимнов» («Шицзин») возникает такое впечатление, что владельцы крупных поместий проявляли прямой личный интерес к судьбе тех, кто пахал землю, тогда как земледельцы отвечали искренней привязанностью к своему господину. Усложнение общества принесло вместо его нравственного совершенствования один только упадок. Аристократы увлеклись соревнованием друг с другом в роскоши жизни и непрекращающимися междоусобными войнами. Мир устанавливался исключительно под угрозой применения силы и тут же нарушался, как только представлялся удобный для того случай. Причем коварный нарушитель мирного договора не подвергался страшным проклятиям духов предков, как это полагалось по стародавней традиции. Из-за этого неизбежно подрывалась вера в бога. В складывавшихся тогда условиях в целом получали широкое распространение такие представления, что только глупец держит свое слово или поступает иначе, чем диктует его собственный корыстный интерес.

В самом начале китайская феодальная система послужила совершенствованию государственного управления. При ней царь мог назначать на государственные должности толковых мужчин, способных достойно править в различных уголках царства, и увольнять с них людей нерадивых. Получается так, что в Китае, а позже в Европе феодальные владения с самого начала по наследству не передавались; если сын считался достойным преемником своего отца, царь должен был назначить его на должность отдельным распоряжением. Однако по мере усиления роли благородных кланов и ослабления авторитета монарха последнему пришлось в силу обстоятельств подтверждать чисто механически права своих вассалов – наследников князей; и наконец от такой формальности отказались вовсе. Когда установившийся порядок получил широкое распространение и стал касаться даже чиновников низшего звена, Китай оказался во власти мандаринов, получавших должности по наследству. Весьма часто они не только не обладали необходимыми для государственной службы талантами, но и не хотели ничего на ней делать. Многие из них полагали, что их должности представляют собой всего лишь внешние атрибуты права на власть, привилегии и роскошь. Неизбежным результатом стала утрата управляемости в стране.

Многие китайцы осознавали эту утрату; кое-кому из самих аристократов даже дано было признать очевидный факт того, что многие представители их сословия превратились в откровенных паразитов на теле китайского общества. Правителям государств не составляло особого труда увидеть себя жертвами алчного дворянства наравне практически со всем чжоуским народом. Чиновники высшего звена при правителе любого китайского княжества номинально числились его подчиненными, облеченными всевозможными функциями управления. Но теперь они не только пренебрегали своими обязанностями, но к тому же обзавелись собственными дружинами, которые использовали в качестве частных армий, чтобы попирать, если не подменять, власть своего правителя.

В 535 году до н. э., когда Конфуцию было всего 16 лет, ван одного небольшого княжества пытался восстановить свою власть. Вместо раздачи высших постов в своем правительстве собственным благородным родственникам, у которых, разумеется, уже вошла в привычку передача их сыновьям по наследству, этот князь лишил родственников официальной кормушки. На их места он назначил людей из соседних княжеств и поручил им управление своей вотчиной. Такой поступок настолько остро обидел родню, что она объединилась, устроила покушение на его жизнь и положила конец вмешательству в свои традиции с положенными привилегиями.