Финно-угры и балты в эпоху средневековья

Глава шестая Латышские племена

Небольшие, малозначительные раскопки памятников в области расселения латгалов велись различными лицами в середине и второй половине XIX в. Опубликованная краткая информация об этих работах представляет лишь историографический интерес. Первые научные исследования латгальских древностей относятся к 90-м годам XIX в. В 1890 и 1891 гг. Е.Р. Романов и В.И. Сизов произвели крупные раскопки грунтового могильника в Лудзе (Люцине). В публикации результатов этих работ, подготовленной А.А. Спицыным, помещены не только обзорно-исследовательская часть и большое количество таблиц с рисунками вещевого материала, но и дневниковые данные по каждому погребению (Спицын А.А., 1893а). Поэтому она до сих пор является важным источником по средневековой истории латгалов.

Существенные сдвиги в археологическом изучении латгалов и других латышских племен связаны с X Всероссийским археологическим съездом, который состоялся в Риге в 1896 г. Н.Н. Харузиным был написан и опубликован обзор археологии Прибалтики (Харузин Н.Н., 1894), Я. Зитцка издал первую археологическую карту этого региона (Sitzka J., 1896), А. Биленштейн предпринял попытку систематизировать городища, расположенные на территории Латвии, основываясь на их внешнем облике (Bielenstein А., 1896, s. 20–34), а Р. Гаусман ввел в научный оборот каталог вещевых находок прибалтийского региона (Hausmann R., 1896), сыгравший большую роль в развитии археологии этой территории. Специфические племенные признаки латгалов в то время еще не были отчетливо выделены, поэтому в названных работах латгальские древности рассматриваются в среде прибалтийских часто недифференцированно.

К самому концу XIX в. относятся первые научные раскопки городищ латгалов — А. Бухгольц в 1899 г. начал изучать городище Мукукалнс (Buchholtz А., 1900, s. 180–189). В 1909 г. Ф.В. Балодисом произведены были раскопки на городище Пекаскалнс (Баллод Ф.В., 1911, с. 1–24), а в 1913 г. исследование на Мукукалнском поселении были продолжены М. Эбертом (Ebert М., 1913, s. 521, 522). Существенным вкладом в изучение археологии Латвии первых десятилетий XX в. являются обзорные исследования прибалтийских древностей, выполненные Р. Гаусманном (Hausmann R., 1909, s. 100) и М. Эбертом (Ebert М., 1913).

20-30-е годы XX в. характеризуются значительным вниманием к древностям Латвии. Латышскими исследователями много сделано было в систематизации памятников археологии. Описание всех известных городищ с их планами, выполненными инструментальной съемкой, опубликовано было в четырехтомном издании «Городища Латвии». Латгальским поселениям посвящен был третий том (Brastinš Е., 1928). Раскопки в более широком масштабе производились на городищах Танискалис Ф. Балодисом в 1927 г. (Balodis Fr., 1928) и А. Карнупсом в 1930 г. (Karnups А., 1931, s. 461–472), Дигнае Э.Д. Шноре в 1939 г. (Šnore E., 1939, 46–64 lpp.) и Ерсике Ф. Балодисом в 1939 г. (Balodis Fr., 1940).

Раскапывались также латгальские могильники. Обычно закладывались сравнительно небольшие раскопы. Так, в 1924 г. на могильнике Карлю Айнава Ф. Озолиньшем вскрыто было 10 погребений, еще четыре могилы на том же памятнике раскопано Э. Штурмсом в 1930 г. В 1925 г. 19 захоронений исследовали в могильнике Кампи Я. Кривиньш и К. Озолс. К 1929 г. относятся раскопки Г. Рикстиньш могильника Маскевицишки, где расчищено 14 погребений. В 1928 г. в могильнике Кристапени Р. Шноре раскопал три захоронения, и тогда же еще 39 могил было исследовано Ф. Якобсоном. В 1938 г. раскопки этого памятника продолжил О. Калейс (вскрыто два погребения). Могильник Мердзенес Дзервас раскапывался в 1933 и 1935 гг. Э.Д. Шноре и в 1937 г. П. Степиньшем, в результате в общей сложности здесь было исследовано 16 захоронений (Šnore E., 1936, 100 lpp.). Небольшие исследования были произведены на ряде других латгальских могильников.

Наиболее полно исследованным в 30-е годы является могильник Вишкю Маскавас, в котором Э.Д. Шноре в 1932 и 1938 гг. раскопано 85 могил. В 1940 г. той же исследовательницей 22 погребения было открыто в могильнике Айзкалне (Ясмуйжас). В 1933 г. и 1935 г. Г. Риекстиньш производил раскопки могильника Смил тайне (35 погребений). В 1939 и 1940 гг. О. Калейс и П. Степиньш исследовали могильник в Ерсике, где было изучено 30 могил (Kalējs О., 1940, 50 lpp.).

Материалы раскопок погребальных древностей остались в основном не опубликованными. Информация об исследованиях до 1936 г. имеется в археологической карте могильников и случайных находок на территории Латвии, составленной и изданной Р. Шноре (Šnore R., 1936).

Этническая история латгалов на материалах того времени получила освещение в трудах Ф. Балодиса (Баллод Ф., 1910, с. 100; Balodis Fr., 1935, s. 50; 1938, 188–198 lpp.).

Вторая мировая война прервала археологические изыскания на территории Латвии. После окончания войны в советской Латвии постепенно формируется весьма работоспособный коллектив исследователей, много внимания уделивший изучению древностей латгалов. Уже в 1947–1948 гг. под руководством Э.Д. Шноре и Я.Я. Граудониса были произведены раскопки Нукшинского могильника в Лудзенском р-не. Впервые был полностью исследован один из латгальских погребальных памятников (Нукшинский могильник, 1957).

Под руководством Э.Д. Шноре в 1949–1954 гг. велись широкомасштабные раскопки городища Асоте, расположенного в 2 км от г. Крустпилс. Тогда же раскапывался и могильник Даугавас Оглениеке, расположенный в 1 км от городища. Результаты раскопочных исследований были опубликованы в виде монографии (Шноре Э.Д., 1961). Этой же исследовательницей написана небольшая итоговая статья по изучению латгальских городищ (Шноре Э.Д., 1959; с. 222–232).

Исследование поселений латгалов стало первоочередной задачей экспедиционных работ латышских археологов. В 1959–1962 гг. большие раскопки на городище Олинькалнс производит Э.С. Мугуревич. Исследовано было свыше 4,5 тыс. кв. м его площади (Mugurēvičs Ē., 1977b, 13–50 lpp.). Этим же исследователем произведены были в 1963 г. сравнительно небольшие, но результативные раскопки на городище Межмали (Mugurēvičs Ē., 1977b, 50–53 lpp.). Э.Д. Шноре в 1959 г. раскапывала городище Кишукалнс в д. Шелупинки на берегу Лудзепского озера (Шноре Э., 1960, с. 23–25).

А.Я. Стубавсом в 1961–1966 гг. велись раскопки на городище Кокнесе (Стубавс А.Я., 1966, с. 166–174; Stubavs А., 1962, 19–21 lpp.; 1963, 12–14 lpp.; 1964, 18–20 lpp.; 1965, 16–19 lpp.; 1966, 24–27 lpp.; 1967, 35–38 lpp.; АО 1966 г., с. 287, 288).

Сравнительно небольшие исследования производились и на некоторых других поселениях латгалов. Так, можно назвать раскопки В.А. Уртаном Цесвайнского (Urtāns V., 1966, 29, 30 lpp.) и Мадаланского городищ (Urtāns V., 1979, 82–84 lpp.; 1980, 101–103 lpp., 1982, 126–130 lpp.), исследования А. Васксом укрепленного поселения Брикули (Vasks A., 1979, 89–92 lpp.; 1980, 110–112 lpp.). Велись разведочные исследования и на некоторых селищах (АО 1976 г., с. 437).

Ко второй половине I тысячелетия н. э. относятся озерные поселения, устраиваемые при помощи деревянных настилов на низких островах среди озер. Одно из таких поселений, расположенных на острове Арайшу, начиная с 1965 г. много лет исследовалось Я. Апалсом (Apals J., 1965b, 45–62 lpp.; 1971, 81–95 lpp.; 1974, 141–153 lpp.).

Менее значительные исследования произведены Я. Апалсом также на поселении, расположенном на оз. Ушуру (Apals J., 1965а, 4 lpp.; 1965b, 45–62 lpp.; 1966, 15, 16 lpp.).

В 50-80-х годах много внимания уделялось и раскопкам латгальских могильников. Наиболее крупные исследования принадлежат В.А. Уртану, раскопавшему в 1948–1950 и 1958 гг. Второй Калниешский могильник с 33 захоронениями и Лейясбитенский могильник, в котором в 1961–1964 гг. была вскрыта 451 могила (Urtāns V., 1962а, 37–82 lpp.; 1962b, 15–17 lpp.; 1963, 16 lpp.; 1964а, 28–30 lpp.; 1965, 21–24 lpp.). Я.Я. Граудонис в 1971 и 1972 гг. вел раскопки на могильнике Яунакены в Мадонском р-не, где было изучено свыше 100 погребений (Graudonis J., 1972, 72–76 lpp.; 1973a, 34–39 lpp.). В трех могильниках раскопки производил А. Васкс. В 1972 г. восемь могил им было раскопано в Дзервес Лудзенского р-на (Vasks А., 1973, 71, 72 lpp.), в 1973 г. в могильнике Саркани близ Резекне открыто 82 погребения (АО 1973 г., с. 397), а в следующем году — 19 захоронений в могильнике Капуканс Мадонского р-на (АО 1974 г., с. 414, 415).

В 1971–1973 гг. Я. Апалс исследовал раскопками могильник Лиепинас (Драбеши) на берегу оз. Арайшу, в результате которых было вскрыто 158 могил (АО 1971 г., с. 429, 430; АО 1972 г., с. 382, 383; АО 1973 г., с. 396; Apals J., 1972, 34–39 lpp.; Apals J., Apala Z., 1973, 3-11 lpp.). Интересные результаты получены при раскопках Э.С. Мугуревичем 1964 г. могильника Редзес на территории г. Плявинас (Mugurēvičs Ē., 1977b, 105–118 lpp.). В основном памятник является латгальским, но наиболее древние погребения в нем, по-видимому, оставлены селами; определенное влияние культуры селов ощущается и позднее. Наиболее значительные раскопки последних лет принадлежат И. Бриеде. В течение трех полевых сезонов (1978–1980 гг.) в могильнике Кристапени на берегу оз. Рушону было изучено свыше 200 захоронений (Briede I., 1979, 17–19 lpp.; 1980, 29–31 lpp.; 1982, 52–54 lpp.). Небольшие раскопки велись различными исследователями и на других могильниках.

Монографического исследования средневековых латгалов пока нет. В коллективной работе по археологии Латвии период второй половины I тысячелетия н. э. рассматривается целостно, без дифференцирования древностей по отдельным племенам (Latvijas arheologja, 1974, 133–174 lpp.). Попытка этнической дифференциации древностей этого времени принадлежит В.А. Уртану. Однако памятники латгалов и селов им рассматриваются все же вместе, хотя и намечаются отдельные различия частного характера (Urtāns V., 1970b, 67–76 lpp.). Также объединение анализируются латгальско-селские древности X–XII вв. в упомянутой выше книге по археологии Латвии (Latvijas arheologja, 1974, 217–233 lpp.).

Трудно сказать, какая часть латгальского населения жила на селищах и какая на городищах. Раскопками исследовались главным образом селища, расположенные при городищах. Отдельно стоящие неукрепленные поселения латгалов известны лишь по разведочным исследованиям и остаются пока слабо изученными памятниками.

Какой-либо закономерности в топографическом положении средневековых городищ латгалов не наблюдается. Они устраивались и на изолированных холмах, и на мысах, и в других местах, пригодных для устройства в силу естественной изрезанности местности. Различны и размеры поселений.

Общая характеристика и классификация городищ территории Латвийской ССР сделана А.Я. Стубавсом (Stubavs А., 1974, 74–88 lpp.). Каких-либо специфических отличий латгальские городища не имели.

Археологами замечено, что в середине I тысячелетия н. э. возрастает число поселений, особенно укрепленных. Это наблюдение целиком относится и к региону латгалов. Городища второй половины I тысячелетия н. э. были поселениями, население которых занималось главным образом ремеслами и обменом. Вместе с тем они становятся местами жительства зарождающейся племенной знати с соответствующими административными функциями.

Заметные изменения в развитии поселений латгалов наблюдаются в X–XI вв. Небольшие, слабо укрепленные городища в это время прекращают свое существование. Более крупные городища становятся значительными экономическими центрами, строятся новые мощные укрепления, поселения превращаются в феодальные замки. В них жили феодалы и знать, которые управляли или владели окрестными землями. В результате агрессии крестоносцев в XIII в. большая часть латгальских городищ прекратила свое существование.

Одним из латгальских городищ второй половины I тысячелетия н. э. является Межмали в Стучкинском р-не. Устроено оно на второй надпойменной террасе Даугавы. С южной и восточной сторон городище имеет крутые естественные склоны к реке и оврагу. С северо-западной стороны оно защищено дугообразным валом шириной 1,5 м, высотой 0,5 м, насыпанным из камней, и рвом шириной 2 м. Площадь городища 5000 кв. м.

Небольшие раскопки, произведенные Э.С. Мугуревичем (Mugurēvičs Ē., 1977b, 50–53 lpp.), показали, что культурный слой на городище не превышает 0,3 м и характеризуется однородностью. При раскопках найдены были 21 фрагмент глиняных тиглей, 155 кусков железного шлака, которые свидетельствуют о том, что жители этого поселения прежде всего были заняты ремеслами. Кроме того, обнаружены железные ножи, небольшая посоховидная булавка, глиняные пряслица, железные пряжки, бронзовые спиральки от одежды, спиральный перстень и мелкие стеклянные бусы. На основе вещевых находок поселение датируется VII–X вв.

Среди фрагментов лепной керамики, собранной на городище, 70 % принадлежат шероховатой посуде, 27 % — гладкостенной и 3 % — лощеной.

Исследованное Асотское городище содержит напластования второй половины I тысячелетия н. э. Однако они были в значительной степени потревожены при больших строительных работах, проводившихся здесь начиная с X в.

Такая же картина наблюдалась и на городищах Дигнае и Танискалнс. Раскопками первого из них установлено, что невысокий земляной вал был сооружен в VI в. При исследованиях южного склона городища Танискалнс вскрыты остатки параллельно лежащих бревен, свидетельствующие о наличии на поселении в I–VI вв. бревенчатой оборонительной стены.

Вещевые материалы, собранные на этих городищах, говорят о том, что они были постоянно обитаемыми поселениями с развивающимися ремеслами, а не городищами-убежищами на случай военной опасности. К VII–VIII вв. относится возникновение открытого поселения у подножия городища Дигнае. Здесь при небольших раскопках обнаружены остатки железоделательных печей и скопление кусков железного шлака.

Значительно лучше изучены укрепленные поселения латгалов X–XIII вв. Асотское городище расположено на правом берегу р. Даугавы, на одном из моренных холмов при устье речки Лаздупите, называвшейся ранее Асоте. Три стороны холма довольно крутые, высотой 10–15 м. С западной, напольной стороны городище защищено валом высотой 2 м и рвом. Размеры его площадки 67,5×55 м. С севера, востока и юга к городищу примыкает неукрепленная часть поселения площадью около 1,5 га (Шноре Э.Д., 1961).

На городище было заложено три раскопа общей площадью 876 кв. м. Памятник многослойный. Самые нижние отложения культурного слоя датируются I тысячелетием до н. э. — первой половиной I тысячелетия н. э. и принадлежат к культуре штрихованной керамики. Наиболее интенсивная жизнь городища датируется IX–XIII вв.

В IX–X вв. по всему периметру городищенской площадки строится оборонительное сооружение, состоящее из двух параллельных стен, идущих на расстоянии 2 м одна от другой. Они были выстроены из горизонтально положенных бревен, соединенных переборками. Раскопками открыты и остатки башни, выдвинутой на 3 м за пределы стен. Длина одной из стен башни 4,5 м. Погибло это оборонительное сооружение в результате сильного пожара.

В X в. было отстроено новое сооружение. Оно было срублено из бревен, образующих две параллельные стены на расстоянии 3,2–3,5 м, которые пересекались через каждые 4 м двумя бревенчатыми переборками (с промежутком в 1 м). Таким образом, это было срубное бревенчатое сооружение, состоящее из прямоугольных камер размерами 4×3,2–3,5 м, чередовавшихся с камерами размерами 4×1 м. Для сооружения продольных стен использовались бревна длиной более 7 м, заходящие концами в малые, промежуточные клетки, обычно расположенные в местах поворотов. В северной части городища находилась четырехугольная в плане башня, выступавшая на 3 м за линию степ в сторону склона. В основании ее лежал пласт сырой глины. Сама башня была рублена из бревен. Раскопками она исследована частично, поэтому размеры не определены.

Оборонительные сооружения из двух параллельных стен характерны для городищ Латвии этого времени. Подобная конструкция защищала площадку поселения Танискалнс. Здесь пространство между стенами было заполнено камнями (Balodis Fr., 1928, 47 lpp.). Двойная оборонительная стена зафиксирована также на Ерсикеском городище (Balodis Fr., 1940, 62 lpp., 30 att.). Такие же защитные сооружения свойственны и городищам Земгале.

В начале XI в. оборонительные сооружения Асотского городища существенно реконструируются. Поселение превращается в раннесредневековый замок — центр округа, судя по косвенным свидетельствам письменных документов, охватывавший значительную территорию (по подсчетам Э.Д. Шноре — свыше 300 кв. км). Городище опоясывается земляным валом с деревянным каркасом. Последний составляли две параллельные бревенчатые стены, отстоявшие одна от другой на 2 м и связанные поперечными стенками-переборками через каждые 2 м. Таким образом, образовывались четырехугольные камеры размерами 2×2 м, а при изгибах стены — размерами 2×1 м. Рубились бревна в «обло» с запуском до 0,5 м. Для строительства использовались бревна лиственного дерева, очевидно дуба.

На западном краю городища описанные конструкции шли в три ряда, на остальных — в два. Наружный ряд в западной части, очевидно, служил для укрепления внешнего склона вала, а внутренние использовались как жилые помещения.

На верху вала существовало дополнительное деревянное сооружение, может быть срубное, однако раскопками изучить его не удалось. В юго-восточной части городища находилась башня, нижняя часть которой представляла собой бревенчатое строение размерами 4×4 м. Это была угловая башня, и здесь, по-видимому, находился вход на поселение.

«Замок Асуте» впервые упомянут в акте 1211 г. о разделе латгальских земель между рижским епископом и Орденом меченосцев. Прежде он входил в состав Ерсикского княжества, теперь перешел во владение епископа. Однако к концу XIII в. Асотское городище-замок в результате подавления латгальской знати орденскими завоевателями пришло в упадок и прекратило свое существование.

Другое, достаточно хорошо исследованное раскопками городище латгалов — Олинькалнс (Mugurēvičs Ē., 1977b, 13–50 lpp.). Оно расположено на правом берегу Даугавы на высоте 20 м от уровня воды. Треугольная площадка городища с востока ограничена береговым обрывом, с севера — древней протокой, а с напольной, юго-западной, стороны устроен вал высотой 7 м. Это одно из самых крупных укрепленных поселений Латгалии; его площадь 2,3 га. Толщина культурного слоя около 0,4 м.

За время существования поселения (X–XII вв.) его укрепления несколько раз обновлялись. Э.С. Мугуревич выделяет четыре стадии их развития. На первой стадии поселение по периметру было укреплено двумя рядами параллельных стен, рубленными из бревен и связанными поперечными переборками. На втором этапе (первая половина XI в.) в Олинькалнсе сооружается вал из камней высотой до 2 м и шириной до 5 м, который с обеих сторон ограждается деревянными конструкциями.

В середине XI в. после разрушения оборонительных сооружений в два приема насыпается земляной вал высотой 6–7 м и шириной 20 м. В насыпи вала были устроены четырехугольные деревянные камеры весьма различных размеров, расположенные в два — четыре ряда и в два яруса. Высота центральных камер достигала 4 м. За валом был вырыт сухой ров.

Олинькалнс — укрепленное поселение, обитатели которого в большей степени занимались ремеслом и торговлей, чем земледелием. Выгодное географическое положение его на крупнейшем водном пути при скрещивании с сухопутной дорогой благоприятствовало развитию торговых и культурных связей. Ситуационное положение и крупные размеры Олинькалнса дали возможность исследователю поселения Э.С. Мугуревичу отождествить его с упоминаемым в документах XIII–XIV вв. замком латгалов Алене, которому принадлежали обширные земельные владения.

Серьезным исследованиям подверглось также городище Кокнесе, расположенное на правом берегу Даугавы у устья ее притока — Персе. Это многослойный памятник с культурными наслоениями мощностью 4–7 м. Нижний слой его относится к культуре штрихованной керамики раннего железного века. Имеются здесь и напластования второй половины I тысячелетия н. э. В них расчищены остатки срубных жилищ небольших размеров с очажным отоплением. Прослежены следы деревянных укреплений. Найдены железные ножи, коса, шилья, посоховидная булавка, глиняные пряслица и многочисленные фрагменты лепной глиняной посуды с шероховатой поверхностью и гладкостенной.

Вышележащие культурные отложения относятся к X — началу XIII в. Городище-замок занимало площадь 2000 кв. м. Оно было обнесено валом с мощными деревянными стенами. Раскопками зафиксированы следы ворот. Площадка городища была плотно застроена жилыми и хозяйственными постройками. В результате раскопок открыта небольшая сохранившаяся часть нежилой постройки — по-видимому, православной церкви XII в. Она стояла на тщательно сложенном на известковом растворе каменном фундаменте. Открыты также настил пола из доломитового камня и каменные ступени, устроенные при входе в здание.

К этому периоду относится возникновение предградья. Здесь раскопками открыты также многочисленные постройки жилого и хозяйственного назначения. Жилища срубные. В слоях XI в. они имеют в основном квадратную форму и размеры около 3,8×3,8 м, в слоях XII в. их размеры увеличиваются (5×4,2; 5,1×4,8 м), застройка становится все более тесной.

При раскопках Кокнесе обнаружен многочисленный вещевой материал. Городище-замок характеризуется более богатым набором украшений и оружия по сравнению с находками в предградье, что свидетельствует о заметном различии уровня жизни этих частей поселения.

В вещевом инвентаре и отчасти в домостроительстве Кокнесе в большей степени, чем в другом каком-либо поселении Латгалии, проявляется влияние древнерусской культуры. К импортным изделиям из Руси относятся стеклянные бусы, браслеты и перстни, шиферные пряслица и др. Найдена в Кокнесе свинцовая печать св. Георгия и Софии с греческой надписью. В культурных отложениях рассматриваемого периода преобладает гончарная керамика древнерусского облика (98 %). Анализ археологических материалов позволил А.Я. Стубавсу заключить, что тесные связи Кокнесе с Полоцком развились уже в XI в.

По-видимому, постепенно Кокнесе становится раннесредневековым городом. Его выгодное положение способствовало развитию ремесленной деятельности и оживлению экономических связей. Судя по находке массивного деревянного предмета с выемкой и ручкой, имеющего аналогии среди приспособлений для натягивания паромного каната, в Кокнесе XII в. действовала паромная переправа через Даугаву.

Материалы раскопок показывают, что в Кокнесе бок о бок жили латгалы и селы; было здесь и славянское население.

Кокнесе впервые упоминается Генрихом Латвийским под 1205 г. (Генрих Латвийский, 1938, с. 92, 93). Здесь находился административный центр Кокнесского княжества. Во главе княжества и города стоял Ветсеке — Вячко, сын полоцкого Владимира. После конфликта с крестоносцами и нескольких столкновений с ними в 1208 г. Вячко сжег свой деревянный замок Кокнесе и вместе с русской дружиной ушел на Русь. Он погиб под Юрьевом (Тарту) в 1224 г.

В 1209 г. начинается строительство Орденом каменного замка в Кокнесе. Верхние напластования этого памятника относятся к последнему периоду его истории — 1209–1701 гг.

Так же как и Кокнесе, другой город Латгалии — Ерсике был населен латгальско-селским и в какой-то степени восточнославянским населением. Он находился на правом берегу Даугавы. С трех сторон городище имело крутые склоны, а с напольной стороны было защищено дугообразным валом и далее ложбиной. Площадь укрепленного поселения 7500 кв. м (табл. CIV, 3). За валами находилась обширная неукрепленная часть.

Раскопки городища велись Ф. Балодисом траншеями. Выявлены мощные деревянные укрепления. Поселение было тесно застроено бревенчатыми срубами с печами-каменками. Известно, что в начале XIII в. здесь стояли две православные церкви, пока не исследованные археологами. Недалеко от городища на берегу Даугавы частично исследован типичный латгальский могильник.

Ерсике впервые упомянут Генрихом Латвийским под 1203 г. (Генрих Латвийский, 1938, с. 125, 126). Ерсикский князь Всеволод, сын полоцкого князя, женатый на дочери литовского князя Даугеруте, боролся в союзе с литовцами против крестоносцев. В 1209 г. Ерсике был захвачен и разграблен Орденом.

Особое место занимают поселения латгалов на настилах среди озер. В настоящее время известно 10 поселений этого типа (Apals J., 1965b, 55–57 lpp.), относящихся ко второй половине I тысячелетия н. э. Все они находятся в западной части региона расселения латгалов. Устраивались они на островах, отмелях и подводных возвышениях среди озер.

Как уже отмечалось, одно из таких поселений на оз. Арайшу в Цесисском р-не было исследовано раскопками. Располагалось оно в 50 м от берега и находилось почти полностью под водой. Поэтому для раскопок уровень воды в озере был понижен на 1 м. В подводных условиях в культурном слое исключительно хорошо сохранились остатки деревянных построек, а также многочисленные изделия из дерева и других органических веществ.

Общая площадь поселения 2200 кв. м. Установлено, что оно выстроено на отроге мели. Первоначально была устроена основа — фундамент. Для этого на грунте сложено было пять продольных и шесть поперечных связанных между собой стен высотой в два-четыре бревна каждая. Образовавшаяся срубная решетка была покрыта сплошным бревенчатым накатом. Размеры прямоугольного фундамента-основы 31×25 м, он на 0,5–1,56 м поднимается над грунтом.

На этой бревенчатой площадке строго в плановом порядке в пять рядов были возведены срубные постройки, подавляющее большинство которых были жилыми с глинобитными печами. В первоначальную застройку поселения входило, вероятно, 23 строения, из которых раскопками исследовано 21. От некоторых построек сохранились стены высотой до семи венцов.

Вдоль внешних краев площадки поселения были обнаружены остатки оборонительного ограждения в виде частоколов. На поселении существовала система дренажа. С берегом оно соединялось деревянным мостом.

Оседание конструкции фундамента поселения вызывало его перестройки. Раскопками выявлено несколько перестроек. Поселение постепенно расширялось и на последнем этапе занимало площадь 1400 кв. м. Погибло оно в результате вражеского нашествия. Хозяйство поселения характеризуется развитым ремеслом. Керамика поселения лепная, шероховатая и гладкостенная.

Радиокарбонный анализ дерева из фундамента поселения ранней стадии показал дату 1120±50 лет, а последней застройки — 1060±60 лет. Таким образом, поселение существовало от первой половины или середины IX в. до середины X в., что согласуется с археологическими датами.

Латгальскому региону свойственно срубное строительство. Наибольшие результаты для изучения жилищ латгалов дали раскопки Асотского поселения. Они дали возможность проследить развитие домостроительства с IX до конца XIII в. (Шноре Э.Д., 1961, с. 55–88). В целом для этого поселения характерны наземные бревенчатые постройки с рубленными в «обло» углами. Размеры жилищ невелики — от 4×3,5 до 6×5 м. Для строительства домов использовались преимущественно сосновые неотесанные бревна, а одна из жилых построек была срублена из дубовых бревен. Нижние венцы срубов ставились непосредственно на грунт. В поздний период функционирования поселения для единичных построек складывались фундаменты из отдельных камней или в виде сухих каменных кладок.

Стены некоторых асотских жилищ в пазах промазывались глиной. В промежутках между бревнами других построек помещался хворост. Полы жилищ, как правило, были глинобитными. Можно предполагать, что только в единичных поздних постройках полы были деревянными.

Данных для реконструкции перекрытий асотских жилищ почти нет. В одной из построек найден загнутый кверху коленчатый конец стропила, свидетельствующий о наличии двухскатной крыши. Не исключено, что постройки, расположенные по краю городищенской площадки и вплотную примыкавшие к оборонительным сооружениям, имели односкатную крышу. Судя по обнаруженным остаткам, можно утверждать, что кровля построек была соломенной. Вместе с тем нельзя исключать и предположение о том, что для изготовления кровель использовались также камыш и дранка.

Все исследованные жилища оказались однокамерными с печами в центре. Характерная для Латгалии вплоть до XIX в. включительно курная изба ведет свое начало от построек типа асотских. Исключением является постройка «Р». Это был, по-видимому, пятистенный сруб, состоявший из жилого помещения размерами 4,50×4,50 м с печью в середине и сеней размерами 4,50×1,25 м.

В IX–XI вв. жилища на Асотском городище располагались по его краям, примыкая к срубному оборонительному сооружению или к валу. Средина площадки оставалась незастроенной. В XII–XIII вв. застраивается уже вся площадь городища.

Подобные срубные жилища небольших размеров с рубленными в «обло» углами обнаружены и на других латгальских поселениях, в том числе в Танискалнсе, Ерсике, Пекаскалнсе и др. Степень сохранности построек в культурном слое Олинькалнса очень плохая. Тем не менее фрагментарные материалы дают основание утверждать, что они принадлежали к аналогичным жилищам (размерами 24–28 кв. м), возведенным в срубной технике. Земляные полы их иногда были опущены в грунт на 0,2–0,3 м. Только одна постройка имела столбовую конструкцию (Mugurēvičs Ē., 1977b, 15–25 lpp.).

На озерных поселениях Арайшу и Ушура постройки имели иную конструкцию (Apals J., 1974, 141–152 lpp.). Это были такие же прямоугольные в плане однокамерные срубы размерами от 3,7×3 до 5,9×4,5 м. Они ставились на фундаменты из коротких круглых бревен или плах. В каждом углу строения ставились вертикально вбитые жерди-колышки, которые фиксировались сопрягающей балкой с отверстиями — «ярмом». Бревна более длинных стен построек укладывались между этими жердями, бревна коротких стен крепились на внутренних жердях при помощи «клешней». Каждая постройка в торцовой (короткой) стенке имела слева вход, а справа — небольшую хозяйственную пристройку. Полы жилищ были или земляными, или покрывались жердями. В углах возле пристройки устраивались отверстия для отвода сточных вод. Отапливались дома глинобитными печами, поставленными в середине постройки.

Потолки устраивались при помощи слег, на которые настилались жерди. При раскопках найдены «курицы», стропила, «самцы», дранка, свидетельствующие о том, что крыши жилых построек были двухскатными и драночными.

Рассматриваемые жилые постройки, как считает их исследователь Я. Апалс, существовали в раннем средневековье у латгалов параллельно со срубами, рубленными в «обло». Это, очевидно, архаический вид жилищ, в начале II тысячелетия н. э. исчезнувший. В латышской этнографии известны амбары той же конструкции сруба с ярмовым сопряжением.

Исследованные раскопками остатки деревянного строительства XI — начала XIII в. Кокнесе свидетельствуют, что жилищами здесь были наземные дома, преимущественно срубные, размерами от 3,5×3 до 5×4,9 м (Стубавс А.Я., 1967, с. 116, рис. 8). Некоторые из них имели земляные или глинобитные полы, в других постройках полы устраивались из плах или отесанных бревен. Открыты в Кокнесе и несколько жилых построек столбовой конструкции. Отдельные дома здесь имели печи, расположенные в середине, что характерно для латгальского региона. В других постройках отопительные устройства занимали один из углов. Не исключено, что постройки с таким интерьером, как и жилища с приподнятыми деревянными полами, отражают восточнославянское культурное влияние.

На Асотском поселении исследованы остатки 63 печей, использовавшихся для отопления и приготовления пищи (Šnore E., 1957, 5-19 lpp.; 1961, 64–75 lpp.). Наиболее распространенными были овальные или круглые в плане печи размерами в основании от 1×1,3 до 2×2 м. Основание их складывалось из мелких камней. Под печей был глинобитным, намазанным на каменное основание, которое снаружи обычно опоясывал венец из крупных валунов, а сверху сооружался бескаркасный глиняный свод.

Печи подобного типа характерны и для других латгальских поселений. Они встречены при раскопках уже упомянутых городищ: Дигнае (Šnore E., 1939, 51 lpp.), Ерсике (Balodis Fr., 1940, 67, 71 lpp.), Кокнесе. Аналогичные круглые глинобитные печи были распространены на поселении Арайшу. В археологической литературе их иногда называют печами латгальского типа. Однако они известны и за пределами расселения латгалов. Такие печи зафиксированы при раскопках поселений земгалов и куршей (Шноре Э.Д., 1961, с. 70, 71), а также на Изборском и Псковском городищах в напластованиях последней четверти I тысячелетия н. э. (Седов В.В., 1982, с. 56).

Две глинобитные печи, открытые раскопками в Асоте, были устроены не на земле, а на четырехугольном деревянном основании.

На латгальских поселениях, расположенных по берегам Даугавы, в первые века II тысячелетия н. э. господствовали печи-каменки. При раскопках Олинькалнса открыто 19 таких печей размерами от 0,85×0,70 м до 1,60×1,50 м в основании. Только одна из них имела глинобитный пол, у остальных он был устроен из плитнякового камня. Печи-каменки открыты также в Кокнесе. В слоях XIII в. Асотского поселения исследованы две печи, сложенные из крупных камней, которые были навалены в несколько ярусов, а в плане образовывали подкову. Поды их были глинобитными.

Наряду с печами в латгальских жилищах изредка встречены простые открытые очаги с утрамбованным и обожженным глинобитным подом.

Господствующие до этого времени в Латгалии коллективные курганные захоронения в VI в. сменяются грунтовыми могильниками (табл. CV). Смена обрядности была постепенной. Если в V–VI вв. умерших хоронили в ямах, вырытых в курганах, которые имели кольцевую обкладку из камней, то начиная с VI в. вместе с этим захоронения стали помещать в могильных ямах, расположенных вокруг курганов. Погребения с внешней стороны каменного кольца, окружавшего курган, совершались и в VII, и в VIII в. Однако в VIII–IX вв. уже господствуют грунтовые могильники с расположением захоронений рядами. Устанавливается закономерность в ориентировке погребенных — мужчин погребали головой на восток, а женщин на запад. Такой обряд погребения бытовал у латгалов до распространения в их среде христианской религии.

Одним из наиболее исследованных грунтовых могильников латгалов, как уже говорилось, является Нукшинский. Характеристику деталей латгальской похоронной обрядности лучше всего сделать на основе материалов этого памятника (Нукшинский могильник, 1957, с. 18–25).

Могильные ямы имели в плане правильную овальную или подпрямоугольную (с закругленными углами) форму, длину 1,7–2 м, ширину 0,40-0,55 м. Заполнение ям отличалось от материков земли более темной окраской и присутствием мелких угольков. Глубина могильных ям небольшая, в большинстве она не превышала 0,5 м, и только шестая часть ям имела глубину 0,51-0,90 м.

Умерших в могилы клали на доски, которые часто выстилались шерстяной или льняной тканью, а нередко лубом или берестой. В ряде случаев зафиксированы подголовники — дощечки, иногда орнаментированные, которые специально клались под голову умершим. Бытовал у латгалов и обычай класть под голову покойнице букет папоротника.

Как редкое исключение отмечено применение камней — ограждение камнями захоронения или только верхней части умершего.

Наиболее распространенный обряд погребения — трупоположения на спине с несогнутыми ногами. Положение рук различное, но чаще обе руки были согнуты в локтях и подняты кистями вверх.

Чрезвычайно редкими являются парные захоронения. Известны могилы, не содержащие следов погребенных, но сопровождаемые вещевым инвентарем. Это, вероятно, символические захоронения павших на чужбине воинов.

На территории могильника зафиксированы ритуальные кострища. Это округлой или удлиненной формы массивы золы с угольками поперечником 0,60-1,50 м и толщиной 0,15-0,40 м.

В немногих латгальских грунтовых могильниках спорадически встречены захоронения по обряду трупосожжения. Они не образуют компактных групп, а разбросаны по всей территории могильников вперемежку с трупоположениями. В Нукшинском могильнике открыто пять погребений по обряду кремации. Единичные трупосожжения выявлены в могильниках Лудзенском, Кивты, Лукстениеки, Лачагалс, Виесиенас и других.

Кремация умерших совершалась на стороне. Собранные с погребального костра кальцинированные кости помещались в могильных ямах кучкой на деревянной подстилке. Сопровождающий инвентарь находился обычно вместе с сожженными костями, а в некоторых случаях предметы украшения размещались в могильной яме так, как лежали бы они при трупоположениях.

Вещевой инвентарь погребений по обряду трупосожжения ничем не отличается от типично латгальского. Исследователи Нукшинского могильника объясняют появление трупосожжений в латгальских могильниках брачными связями латгалов со славянами-кривичами или литовцами (Нукшинский могильник, 1957, с. 22).

Латгальские погребения VI–IX вв. характеризуются следующим инвентарем. В захоронениях мужчин обычны наконечники копий, скрамасаксы, пряжки, воинские манжетовидные браслеты, арбалетовидные фибулы, а для женских могил — железные серпы, пряслица, шейные гривны и ожерелья, вайнаги и др. Топоры, браслеты и булавки встречаются как в мужских, так и в женских погребениях.

Характерными украшениями латгальских женщин X — начала XIII в. являются головные венчики (вайнаги), шейные гривны, дугообразные цепедержатели, браслеты и перстни, а также подковообразные застежки различных типов.

Головное украшение в виде венка, называемое «вайнаги» (табл. CVI, 1), было одной из составных частей латгальского женского костюма в VII–XIII вв. (Zariņa А., 1960, 79–94 lpp.; 1970, 112–117 lpp.). Среди них наиболее распространенными были ленточные венки, состоящие из трех-шести рядов бронзовых спиралей и перемежающих их бронзовых пластин, которые нанизывались на тонкие лыковые жгуты. Такие венки с V в. встречаются у земгалов, а с VII в. бытовали и в регионе латгалов. Впрочем, они известны и в землях других балтских племен.

Начиная с IX в. наряду с ленточными появляются жгутовые головные венки (табл. CVI, 7). Ранние из них составлялись из рифленых бронзовых цилиндриков, нанизанных на лыковый жгут, который обматывался шерстяными нитками. С X в. распространены жгутовые венки из крупных бронзовых спиралей, нанизанных на прядь ссученных шерстяных ниток. Жгутовые венки очень характерны для латгалов и встречены на всей территории их расселения. В XI–XII вв. они нередко дополнялись трапециевидными подвесками и бубенчиками.

С XII в. постепенно входят в употребление венки из ткани, которые украшались мелкими тонкопроволочными спиральками и желтым бисером. В начале XIII в. бронзовые ленточные и жгутовые венки исчезают из обихода.

Характерными шейными украшениями латгалов были гривны из толстого дрота круглого сечения с уплощенной передней частью, орнаментированной насечкой или рубчатой нарезкой, и с далеко заходящими один за другой концами (табл. CVI, 12, 14). Отдельным вариантом являются подобные гривны с трапециевидными подвесками (числом 30–40), которые привешивались при помощи проволочных колечек в дырочки, пробитые на одном из концов гривны.

Широко представлены также в латгальских древностях тордированные шейные гривны (табл. CVI, 15) с различными концами — четырехгранными, коническими, петлеобразными, седловидными.

Кроме шейных гривен, излюбленным украшением латгалок были ожерелья, составленные из раковин каури. Ожерелья из бус чрезвычайно редки. Они составлялись преимущественно из мелких бусин синего, белого, реже желтого стекла или пасты.

В богатых погребениях встречаются нагрудные украшения из нескольких рядов цепочек, подвешенных к дугообразному узкопластинчатому нашейнику.

Браслеты принадлежат к основной категории женских украшений латгалов (табл. CVII, 1, 4, 5, 11, 20, 21, 25, 26, 28, 31, 33, 34). Наиболее распространенными были спиральные браслеты, имеющие до 15–16 оборотов. Изготавливались они из бронзовой узкой ленты сегментного или треугольного сечения. Кроме спиральных, обычны также плоско-выпуклые браслеты (табл. CVII, 21, 33) и браслеты со стилизованными змеиноголовыми (или звериноголовыми) концами. В мужских захоронениях встречаются массивные воинские браслеты (табл. CVII, 11, 28, 33, 34).

Среди перстней преобладают спиральные (табл. CVII, 22, 24), нередки также витые или плетеные спереди и гладкие сзади, усатые (табл. CVII, 6, 7, 29, 30) и др.

Украшениями и принадлежностью одежды были булавки (табл. CVII, 8-10, 12–19, 23). В раннее время они были единственными застежками рубахи и наплечного покрывала. В VIII в. появляются подковообразные застежки, используемые для тех же целей.

Латгалы не имели специфических типов булавок, а пользовались распространенными и среди других балтских племен. Это в основном посоховидные (табл. CVII, 9, 12, 23) или простые с утолщением-ушком.

Набор подковообразных застежек в латгальских древностях весьма разнообразен (табл. CVIII, 4, 6, 10, 13, 16, 17, 19). Наиболее ходовыми являются застежки со спирально загнутыми концами (табл. CVIII, 6, 19). Сами дуги-основания их различны — они круглого, овального или треугольного сечения, тордированные. Встречаются и подковообразные застежки иных типов: с многогранными концами (табл. CVIII, 13), с концами в виде маковых головок, со звериноголовыми окончаниями. В XIII в. подковообразные застежки вытесняются кольцевыми пластинчатыми.

В могильниках латгалов VI–XIII вв. сохранилось большое количество остатков одежды, позволивших создать детальные реконструкции (Zariņa А., 1970b). Женская одежда состояла из рубахи, поясной одежды и наплечного покрывала. Обязательной принадлежностью костюма латгалок был головной венок, уже получивший характеристику. Обувью служили мягкие кожаные туфли, выше ноги обматывались обмотками.

Рубаха шилась из отбеленной льняной ткани полотняного переплетения с длинными рукавами, но без воротника. Юбка изготавливалась из темной шерстяной или полушерстяной ткани полотняного или саржевого переплетения. Иногда снизу она орнаментировалась бронзовыми спиральками или бисером. Пояса делались из тканей, иногда плелись из них; в виде исключения употреблялись и кожаные пояса.

Наплечное покрывало (виллайне) изготавливалось из шерстяной, реже полушерстяной ткани саржевого переплетения, окрашенной в темно-синий цвет. Средние размеры виллайне 60–80×110–130 см. Они часто украшались бахромой, а также бронзовыми спиральками, колечками и трапециевидными подвесками, образующими как простые, так и геометрические фигурные орнаменты.

Украшение тканей бронзой встречается у латгалов, земгалов и селов уже в VII–VIII вв., а в последующие столетия преимущественно среди латгалов. Под влиянием культуры латгалов такие украшения появляются у ливов, эстов, суми и еми. С начала XIII в. орнаментация из бронзы на виллайне латгалов заметно упрощается, а к концу столетия исчезает вовсе.

Уже в XII в. наряду с виллайне, украшенными бронзой, бытовали простые виллайне, сделанные из клетчатых или узорчатых тканей. Ткали их из белых льняных и темно-синих шерстяных нитей в технике саржевого переплетения в три ремизки. Иногда эти виллайне украшались бисером. Такие латгальские виллайне дожили до XVIII–XIX вв.

Одежда мужчин латгалов включала рубаху из беленой холщовой ткани с длинными рукавами, штаны, кафтан из шерстяной ткани с рукавами и шапку. На ногах носили мягкую кожаную обувь типа туфель, ноги до колен обматывались обмотками. Остатки меха, обнаруженные в отдельных захоронениях, свидетельствуют о том, что носились также тулупы и шапки.

Кафтан и штаны стягивались поясом из кожи или ткани с металлическими пряжками и оковками. К последним с помощью колечек прикреплялись оружие, различные бытовые предметы.

Своеобразной деталью одежды латгалов (известной еще только у селов) были нарукавники. Это лентообразная шерстяная ткань (длиной до 140 см, шириной 4–7 см), украшенная бронзовыми колечками. Нарукавники наматывались поверх рубахи от запястья до локтя.

В качестве верхней одежды мужчины носили плащи из грубой шерстяной ткани, а на голове — плотно прилегающие шапки из шерстяной ткани или кожи.

Для застегивания одежды в VII–IX вв. пользовались арбалетовидными фибулами, а в IX–XIII вв. подковообразными застежками. В XIII в. получили распространение кольцевые застежки, а для застегивания кафтанов стали применять пуговицы. В мужских погребениях, очевидно феодальной знати, обнаружены нарядные цепочки, прикрепленные к застежкам. На руках мужчины носили браслеты, отличающиеся от женских массивностью, и перстни. Как к женской, так и к мужской одежде нередко привешивались языческие амулеты — зубы зверей, изображения звериных голов, звенящие подвески (табл. CVIII, 1–3, 7-12).

Одежда и украшения латгалок были своеобразны и отличались от одежды и украшений родственных латышских племен, тем более от соседних ливов, эстов и восточных славян. Самобытность одеяния латгальских женщин была подмечена еще автором «Старшей рифмованной хроники», написанной в конце XIII в. (Livländische Reimchronik, 1876, 346, 347).

На основе женских украшений и особенностей погребального ритуала территория латгалов очерчивается следующим образом (карта 44). На севере латгалы соседили с эстами. В целом рубеж между ними соответствовал современной границе Латвии с Эстонией. Однако этот рубеж не был стабильным. В конце I и начале II тысячелетия н. э. наблюдается продвижение латгалов в северном направлении. До этого северо-восточные районы современной Латвии принадлежали эстам.

На северо-западе латгальско-ливская граница проходила по р. Гауя в ее среднем течении. Нижнее течение Даугавы принадлежало ливам. Южными соседями латгалов были селы. Эти племенные группировки были очень близки в культурном и этнографическом отношении, поэтому отчетливой границы между их территориями часто провести не удается. В целом можно говорить, что эти племена разграничивала Даугава. Севернее нее жили латгалы, южнее — селы. Поречье Даугавы в ряде мест было смешанным латгальско-селским.

На востоке латгалы вплотную соприкасались с восточными славянами — кривичами. Здесь сформировалась переходная пограничная зона. В восточных районах Латвии в VI–VIII вв. расселяются племена, сооружавшие длинные курганы (Седов В.В., 1974, с. 11–15, табл. I). Однако можно полагать, что кривичское население, проникшее в Латгалию, оказалось ассимилированным латгалами (Седов В.В., 1974, с. 40).

К X–XIII вв. в восточной Латгалии принадлежат полусферические курганы, по внешнему виду не отличающиеся от древнерусских (Рыков П.С., 1917; Urtāns V., 1968b, 65–74 lpp.). Однако погребальный инвентарь их сопоставим с вещевым материалом латгальских грунтовых могильников. В подкурганных захоронениях женщин, ориентированных на запад, найдены спиральные и жгутовые головные венчики, шейные гривны и булавки латгальских типов, цепочки. В погребениях мужчин, обращенных головами на восток, обычной находкой являются топоры, копья, браслеты, перстни, что не характерно для восточнославянских курганных трупоположений. Различная ориентировка мужских и женских захоронений также свойственна латгалам. Можно полагать, что в этих курганах хоронили умерших как латгалы, оказавшиеся под славянским влиянием (обычай насыпать курганы здесь является, безусловно, кривичской особенностью), так и кривичи, испытавшие воздействие со стороны латгальской культуры, а также метисное кривичско-латгальское население (Седов В.В., 1970б, с. 111).

Важнейшими отраслями хозяйства латгалов были земледелие и скотоводство. Во второй половине I тысячелетия н. э. существовала подсечно-залежная система земледелия. Орудиями земледелия были железные ножи с кривым черенком (табл. CIX, 7, 32–37) и втульчатые топоры (табл. СХ, 1, 8).

Верхние горизонты культурных отложений средневековых поселений предоставили множество данных, свидетельствующих о первостепенном значении земледелия в хозяйстве латгалов.

Железные лемехи от двузубых сох найдены на Асотском городище, в Перлюкалнсе, Вецкажоки, Трепе, Ерсике и Резекне. Многочисленны находки кос с длинным и узким лезвием, слабоизогнутых серпов и серповидных ножей (табл. CIX, 40).

Изучение зернового материала из раскопок Асотского городища (Расиньш А.П., 1961, с. 169–174) показало, что в IX в. преобладал ячмень, но встречены также зерна ржи, пшеницы, овса, гороха и семена льна. В X–XI вв. постепенно ведущей культурой становится рожь, ячмень отходит на второй план. Реже встречаются пшеница, овес, горох и бобы. Судя по остаткам растений из напластований XII–XIII вв., в это время господствующей культурой была рожь. В меньшем количестве встречаются ячмень, пшеница, овес, горох, просо, чечевица и лен.

К началу II тысячелетия н. э. значительно возрос удельный вес пашенного земледелия, а рост удельного веса ржи свидетельствует о знакомстве с трехпольной системой земледелия, существовавшей наряду с двухпольной.

Латгальские поселения дали богатый остеологический материал. Ко второй половине I тысячелетия н. э. относится поселение Межмали, в слоях которого встречены кости крупного и мелкого рогатого скота, свиньи, лошади и медведя (Mugurēvičs Ē., 1977b, 52 lpp.). Анализ костного материала из культурных отложений начала II тысячелетия н. э. на латгальских поселениях показывает, что примерно 60–70 % его приходится на домашних животных. Среди костей последних значительный процент составляют кости свиньи. Так, на Асотском городище на долю свиньи приходится 77,5 % всех костей домашних животных. В целом кости свиньи на латгальских городищах составляют 59,7 %, мелкому рогатому скоту принадлежит 18,6 %, крупному рогатому скоту — 13,1 % и лошади — 8,6 % (Цалкин В.И., 1961, с. 219). Впрочем, на некоторых поселениях соотношение было иным. Так, на городище Олинькалнс кости крупного рогатого скота составили 29,4 %, свиньи — 29,0 %, мелкого рогатого скота — 26,2 %, лошади — 13,8 % (Mugurēvičs Ē., 1977b, 43 lpp.) — Скот был низкорослым. Содержался он в хлевах. В Кокнесском форбурге раскопками исследован хлев столбовой конструкции.

Одним из источников питания была охота. Костные остатки свидетельствуют о большом значении охоты в хозяйстве латгалов. По числу костных остатков на первом месте стоят дикие копытные животные, которые добывались преимущественно для удовлетворения потребности в мясе. Это лось, кабан, косуля, олень, зубр. Важнейшими объектами пушной охоты были куница, бобр, в меньшей степени барсук и медведь. Охотились также на птиц (Паавер К.Л., 1961, с. 223–225).

Некоторая роль в обеспечении населения продуктами питания принадлежала рыболовству. Для этого использовались железные рыболовные крючки различных размеров, гарпуны (табл. CIX, 17, 22–24, 28–30) и сети с каменными грузилами. При раскопках поселений найдены и костные остатки рыб. Так, в средневековых слоях Асотского городища встречены кости щуки, окуня, судака, леща, плотвы, карася, синца, линя, язя, густеры, сазана, лосося, сома, осетра и угря (Лебедев В.Д., Марков К.П., Бахметьева Т.Л., Паскуль М., 1961, с. 226–233).

Роль бортничества в хозяйстве латгалов на основе данных археологии определить трудно. Но можно вполне определенно говорить о том, что они занимались лесным бортничеством. При раскопках Арайшу найдены детали специальных приспособлений бортника (Apals J., 1968b, lk. 58, joon 18).

Черный металл добывался из местных болотных руд, которые в большом количестве имелись в Латгалии. Остатки шахтообразной железоплавильной печи были исследованы в слоях V–VI вв. в Кокнесе (Stubavs А., 1965, 17, 18 lpp.; 1966, 25 lpp.; 1967, 35 lpp.; Latvijas arheologija, 1974, 140 lpp., 67 att.). Следы сыродутных печей конца VII — начала VIII в. зафиксированы на Дигнайском городище (Šnore E., 1939, 56 lpp.). Хорошо сохранившийся сыродутный горн был исследован раскопками на Асотском городище в слоях X в. (Шноре Э.Д., 1961, с. 97–99). Основанием железоплавильной печи служил массивный гранитный камень, стены сложены были из глины и сохранились на высоту 18 см. Диаметр печи 1 м. В центре печи имелась цилиндрическая шахта диаметром 0,3 м, к стенкам которой прикипели фрагменты железного шлака. Устье печи было сооружено из поставленных стоймя двух известняковых плит, третья плита накрывала устье сверху. Остатков сопел не обнаружено, почему исследователь памятника полагает, что печь функционировала на естественной тяге.

С железоделанием, вероятно, были связаны и некоторые другие объекты, изученные при раскопках Асотского городища. Железоплавильные горны с соплами исследовались также в Олинькалнсе (Mugurēvičs Ē., 1977b, 44 lpp.).

Ассортимент кузнечной продукции латгальских ремесленников весьма широк. Это и орудия сельскохозяйственной деятельности, и деревообработочный инструментарий (табл. CIX, 8; СХ, 39, 41, 43–46), и орудия железообработки, и различные бытовые изделия (табл. CIX, 13, 15, 16, 18, 25–27; СХ, 23), и предметы вооружения (табл. CXI). Исследование структуры и технологии изготовления железных изделий показало, что они производились на высоком технологическом уровне. В начале II тысячелетия н. э. были знакомы латгальские кузнецы с такими приемами металлообработки, как сварка железа со сталью, цементация, закаливание (Антейн А.К., 1961, с. 175–183).

На территории Латгалии распространена была обработка цветных металлов. Они плавились в тиглях (табл. CIX, 11, 21, 22, 38), а изделия отливались в различного вида глиняных или каменных формах. В изготовлении изделий из цветных металлов постепенно возрастала роль ковки. Она позволяла делать предметы лучшего качества. В X–XII вв. обычно все крупные предметы кованые, мелкие — как кованые, так и литые.

Исследования тиглей из археологических памятников Латвии, в том числе из Латгалии, произведено И.В. Дайгой и И. Гросвальд (Daiga J. un Grosvalds J., 1964, 7-22 lpp.). На Асотском городище, помимо находок тиглей и литейных формочек, открыты мастерские бронзолитейщиков (Шноре Э.Д., 1961, с. 103–109). Мастерские по обработке бронзы зафиксированы и раскопками Олинькалнса (Mugurēvičs Ē., 1977b, 44–46 lpp.).

Как уже отмечалось, для второй половины I тысячелетия н. э. характерна лепная керамика. Преобладают гладкостенные сосуды (они встречаются вплоть до слоев XII в.). Это горшки баночной формы или слабопрофилированные сосуды (табл. CXII, 13, 15, 18, 20). Гладкостенная лепная керамика не является латгальским этнографическим признаком. Такая посуда встречена и на синхронных городищах Латвии, принадлежащих иным балтским племенам, а также за ее пределами.

Вторую группу глиняной посуды составляют сосуды с шероховатой поверхностью. Это преимущественно крупные прямостенные, расширяющиеся кверху сосуды. При изготовлении снаружи они покрывались жидким слоем глины, который и образовывал очень неровную (шероховатую) поверхность. Судя по материалам Асотского городища, шероховатая керамика особенно характерна для IX–X вв. (Шноре Э.Д., 1961, с. 112). На городище Межмали на ее долю приходится около 70 % керамического материала. Бытует шероховатая керамика до начала XII в. Эта керамика опять-таки не является латгальской. Она обнаружена также на поселениях земгалов и литовских племен.

В небольшом количестве на поселениях латгалов встречена лощеная керамика. Изредка фрагменты такой посуды обнаруживаются в могильниках среди остатков погребальной тризны или как пожертвования на краях могил. Это небольшие миски или горшки. Лощеная поверхность темно-серая, черная, красноватая или желтовато-серая. Распространена эта керамика в этнически разнородных областях, как в Латвии, так и далеко за ее пределами. Специально лощеной керамике из памятников Латвии посвящено исследование И. Цимермане (Cimermane I., 1974, 99-108 lpp.).

Появление гончарной керамики в области расселения латгалов датируется концом X в. В XI–XII вв. гончарная посуда сосуществует с лепной, но явно преобладает. Первые сосуды, изготовленные на гончарном круге, появляются у латгалов почти одновременно с распространением гончарной керамики в кривическо-словенском регионе. По своим формам и орнаментации они напоминают ладожско-новгородскую керамику. В дальнейшем гончарная керамика латгалов развивается параллельно с древнерусской и имеет с ней много общего.

Многочисленный вещевой материал, полученный при раскопках поселений и могильников латгалов, всесторонне характеризует быт и культуру средневековых латгалов. Об орудиях ремесла и сельского хозяйства уже была речь. Несколько слов о предметах повседневного быта. Многочисленны железные ножи, шилья, ножницы, кресала, замки и ключи, встречены шипы для хождения по льду. Оружие представлено наконечниками копий, дротиков и стрел, булавами, мечами. Снаряжение коня и всадника составляют шпоры, стремена, удила, пряжки. Все эти предметы не составляют этнографической особенности латгалов, а имеют широкое распространение.

Во второй половине I тысячелетия н. э. латгалы поддерживали торговые связи с соседними и отдаленными территориями. Важнейшим путем сообщения была Даугава. Из Византии и стран Ближнего Востока, а также из Рейнской области в Латгалию поступали некоторые типы стеклянных бус: зонные, цилиндрические, бисер, глазчатые, инкрустированные, рубчатые и лимонки (Urtāns V., 1968b, 76 lpp.). В конце тысячелетия в западных районах латгальской территории появляются клады византийских и арабских монет.

В X–XII вв. экономические связи Латгалии в основном были направлены на восток. Связи с Древней Русью были весьма тесными и проявлялись в распространении ряда железных предметов и глиняной посуды, однотипных с восточнославянскими. Проблема культурных и торговых связей Латгалии с Древней Русью монографически была изучена Э.С. Мугуревичем (Мугуревич Э.С., 1965).

Период V–IX вв. в истории латгалов характеризуется последней стадией первобытно-общинных отношений. На смену патриархальной общине появляется территориальная. Отражением этого, по мнению некоторых археологов, было изменение в погребальной обрядности — на смену старой форме курганных коллективных захоронений распространяются погребения в грунтовых могильниках с индивидуальными захоронениями.

На основе могильного инвентаря можно говорить об имущественной дифференциации населения, о выделении прослойки богатых и знати. О том же свидетельствуют и клады драгоценных вещей. На латгальской территории известны клады в Балтинаве, Кишукалнсе, Леяслепьи, Мишкиневе, содержащие драгоценные серебряные шейные гривны V–VIII вв. (Urtāns V., 1964b, 39–70 lpp.; 1977b, 148–150, 153, 160 lpp.). Известны клады оружия того же времени. Начиная с IX в. зарываются клады с арабскими дирхемами, которых, правда, в земле латгалов немного.

Археологические материалы X–XIII вв. позволяют выделять в обществе латгалов раннефеодальную знать и свободных членов общины. По-видимому, существовало патриархальное рабство. В письменных источниках представители разных социальных прослоек обозначаются различными терминами. Существовала военная дружина. Вопросы войны, мира и внутренней жизни округи решались на совете старейшин.

Политическая структура Латгалии в XII — начале XIII в. исследована М.О. Аунс (Auns М., 1982, 47–55 lpp.). Исследователь показал, что Латгалия дифференцировалась на несколько территориальных образований с государственным или полугосударственным управлением. Наиболее значительное из них — княжество Ерсика, поддерживавшее связь с Полоцком. Ерсика состояла из нескольких округов (Аутине, Ерсике и др.). Небольшим княжеством был Кокнесе. Б других территориальных объединениях (Атзеле и Талава) централизованной власти не было. Они находились в податной зависимости от Новгорода — Пскова.

В заключение характеристики латгальских древностей несколько слов следует сказать о памятниках языческого культа. Языческое святилище латгалов исследовано раскопками в Саркани близ Резекне (Vasks А., 1974, 78, 79 lpp.; АО 1973 г., с. 397, 398). Устроено оно было на холме, в срединной части которого сохранились три крупных валуна. Один из них имел полусферическую выемку диаметром 50 см и глубиной 12 см. В 0,2–1 м от каждого валуна выявлено по кострищу округлых очертаний. Места костров выложены красной глиной и камнями. Исследователь памятника полагает, что здесь, судя по следам кольев у валунов и большому количеству камней, существовало какое-то строение.

В земле латгалов известно довольно большое количество культовых камней (Caune А., 1974b, 89–97 lpp.). Далеко не все они являются памятниками средневековой поры, но несомненно, что многие из них в рассматриваемое здесь время использовались как места жертвоприношений. Культовые камни имеют на поверхности углубления, сделанные человеком.

Селы, по-видимому, одно из древних племенных образований балтов. На Певтингеровой карте — римской путевой карте, составленной в конце III — начале IV в., — обозначено «Fluoius Sellianus» (Millker К., 1888), что значит «река селов». Эта река предположительно отождествляется с Даугавой. Этот источник использовали еще А. Рихтер (Richter А., 1857, s. 28) и первый исследователь селов М. Скрузитис (Skruzitis М., 1889, 19, 20 lpp.). Можно полагать, что селы, давшие реке свое название, в первой половине I тысячелетия н. э. были крупной этнической единицей и жили по обоим берегам Даугавы.

«Повесть временных лет», которая называет племена, населявшие древнюю Латвию (зимегола, корсь, летгола, либь), селов не упоминает. А. Биленштейн полагал, что автор этой русской летописи включал селов в состав латгалов (Bielenstein А., 1892, s. 171).

Некоторые сведения о селах имеются в хрониках Ливонии. Так, в Хронике Генриха Латвийского говорится о падении замка селов в 1208 г., о проживании их вместе с латгалами в Кокнесе, о том, что селы были союзниками литвы (Генрих Латвийский, 1938, с. 116, 162, 246). На основе «Рифмованной хроники» XIII в. можно судить о соседях селов (Livländische Reimchronik, 1876, строки 139–146, 337–340), но территория, заселенная селами, остается неясной.

Согласно грамотам великого князя литовского Миндовга (Bunge Fr., 1853, s. 371, 372, 462), территория селов (Селония) отдана была в подарок Ливонскому ордену. В одном из этих документов, датированном 1261 г. (Bunge Fr., 1853, s. 462), указываются границы Селонии. Однако грамоты эти сомнительны. А. Биленштейн считал их подложными, поэтому не счел возможным учитывать при определении ареалов средневековых латышских племен (Bielenstein А., 1892, s. 171). Наоборот, К. Буга полагал, что в грамоте 1261 г. границы Селонии отражают действительную территорию селов. Подлог документа, считал он, был сделан, чтобы доказать права немцев на земли селов, а для этой цели не могли быть употреблены вымышленные названия местностей и несуществующие границы. На основании грамот Миндовга и топо-лингвистических материалов К. Буга локализовывал селов в XIII в. на левобережье Даугавы, между земгалами, жемайтами и латгалами (Būga К., 1961а, р. 728–742; 1961b, р. 267–282).

Археологические материалы, относящиеся к раннему средневековью, не дают падежных оснований для вычленения древностей территории селов. Поэтому Ф. Балодис рассматривал селов как латгалов с левого берега Даугавы (Balodis Fr., 1938, 136–210 lpp.). Х.А. Моора, отмечая, что в погребальных традициях и вещевом инвентаре селов много родственного с культурой латгалов, рассматривал материальную культуру латгальско-селского региона целостно (Moora Н., 1952, 75–81, 105–110, 148–162 lpp.).

Попытки выделить ареал селов и их древности предпринимались неоднократно и небезуспешно. Лингвисты говоры коренного населения юго-восточной части Видземе и левобережья Даугавы — Аугшземе, относящиеся к верхнелатышскому диалекту и характеризующиеся восходящей интонацией, связывают с древним селским языком (Rūķe V., 1950, 5 lpp.; Rudzite М., 1964, 264, 408, 409 lpp.). На основе распространения этих говоров селы локализуются в Аугшземе и на правобережье Даугавы в бассейне р. Айвиексте. Этот регион отводят селам К.Я. Анцитис и А.Я. Янсон, которые наряду с данными языкознания использовали письменные источники (Анцитис К.Я., Янсон А.Я., 1962, с. 92–104; Ancitis К. un Jansons А., 1963, 52–54 lpp.).

Э. Штурмс обратил внимание на совпадение региона селской восходящей интонации с областью распространения курганных могильников II–VI вв. и на этом основании отнес восточную группу этих памятников к селам (Šturms E., 1939, 38062-38065 sleja). По мнению исследователя, между вещевым инвентарем этих курганных погребений и материалом грунтовых могильников латгалов VII и последующих столетий преемственности нет. Поэтому нельзя считать восточную группу курганов II–VI вв. селско-латгальской, ее целиком следует связывать с селами.

Имеется еще ряд факторов в пользу определения территории расселения селов внутри ареала говоров с восходящей интонацией. В женской народной одежде Аугшземе и прилегающих к ней районов правобережья Даугавы выявляются общие элементы, характерные только для данной территории (Слава М.К., 1959, с. 487–509; 1977, с. 85–88; Slava М., 1961, 83–95 lpp.). Антропологический тип средневекового населения Аугшземе, судя по материалам могильника Леясдопелес, характеризуется грацильностью, долихо-мезокранией, сравнительно узким средневысоким лицом с выступающим носом (Денисова Р.Я., 1964а, с. 19–30; 1965, с. 84–93) и, таким образом, занимает явно обособленное место, будучи отличным от латгальского.

Намечается и некоторое своеобразие археологических материалов. Так, М.К. Атгазису при изучении железных двушипных черешковых наконечников дротиков VII–VIII вв. (типы А, В) удалось установить, что распространение их совпадает с ареалом селских говоров. Это послужило основанием для соотнесения области бытования рассматриваемых дротиков с расселением селов во второй половине I тысячелетия н. э. (Atgāzis М., 1974, 162, 163 lpp., 5 att.).

Однако вопрос о территории расселения селов все же нельзя считать решенным (карта 44). Так, в обобщающей работе по археологии Латвии Я.Я. Граудонис считает возможным восточную область культуры курганных могильников определить, как территорию, заселенную латгалами и селами, причем отнесение к региону селов бассейна р. Айвиексте ставится под сомнение (Latvijas PSR arheologija, 1974, 128–130 lpp.).

Э.Д. Шноре специально проанализировала археологические памятники бассейна р. Айвиексте и утверждает, что в VI–XII вв. здесь жили латгалы. Материалы средневековых могильников и поселений этого региона по всем своим особенностям являются частью латгальской культуры, распространенной на обширном пространстве от среднего течения Гауи на западе до Лудзенского и Даугавпилсского районов включительно на востоке (Шноре Э.Д., 1977, с. 48–50).

С Я.Я. Граудонисом и Э.Д. Шноре дискуссирует А.Я. Стубавс (Стубавс А.Я., 1981, с. 48–50). Компактное расположение курганов с коллективными захоронениями II–VI вв. в ареале говоров верхнелатышского наречия с восходящей интонацией (здесь известно 70 пунктов с курганами, в то время как на латгальской территории их только шесть) свидетельствует, по мнению А.Я. Стубавса, в пользу определения их в качестве памятников селов. Во всяком случае, продолжает этот исследователь, доминирующим элементом в курганной культуре были селы. Сходство древностей бассейна р. Айвиексте с латгальской культурой объясняется миграцией латгалов в ареал селов.

Решить проблему, очевидно, можно будет только после новых археологических изысканий и пополнения материалов новыми раскопочными исследованиями.

В этой связи представляется целесообразным рассматривать здесь только те археологические памятники, отнесение которых к селам не вызывает возражений. Это памятники Аугшземе и прилегающего к нему поречья Даугавы. Древности же юго-восточной части Видземе по своему облику, как уже отмечалось, являются латгальскими. Объясняется ли это широким расселением здесь латгалов и латгализацией местного селского населения или какими-либо иными причинами, покажут дальнейшие исследования.

Начало археологических исследований в Аугшземе относится ко второй половине XIX в. В 1862 г. четыре погребения в курганном могильнике Руки было раскопало Я. Штейном (RK, 343). В 1896–1897 гг. С.К. Богоявленский исследовал раскопками могильники Антужи, Пунгас и Слате (Богоявленский С.К., 1900), а А. Бухгольц начал раскопки (1896 г.) Леясдопельского могильника (Sb. Riga, 1896; 1899).

В 20-х годах XX в. раскопками археологических памятников в этом регионе занимались Ф. Балодис, Х.А. Моора и А. Штокманис. В 1921 г. А. Штокманис вел раскопки могильников Гравани, Приекшани и Платери, а в следующем году исследовал курганы в Боки (Štokmanis А., 1927). Х.А. Моора в 1924 г. производил раскопки двух могильных памятников — Боки и Слате (Moora H., 1928). Раскопки в Слате в 1927 г. продолжил Ф. Балодис (Šnore E., 1933).

К 30-м годам принадлежат раскопки Э.Д. Шноре и П. Степиньша. В 1933 г. Э.Д. Шноре исследовала могильник Мелдеришки, в 1934 г. — Зесерцелми, в 1935 г. — Гринерти, в 1939 г. — Страутмани, в 1940 г. — Кебени. В 1939 г. этой исследовательницей раскапывалось также Дигнайское городище (Šnore E., 1939, 46–64 lpp.). Небольшие раскопки могильников Саласанчи и Рубики в 1935 и 1937 гг. произвел П. Степиньш. В 1942 г. А. Штокманис вел исследования Приедникского могильника.

Наиболее значительные экспедиционные исследования в Аугшземе произведены были в 60-70-х годах. Раскапывались прежде всего погребальные памятники. В 1961 и 1962 гг. под руководством Э.Д. Шноре изучается могильник Леясдопелес (Šnore E., 1961, 8-10 lpp.; 1962, 3–4 lpp.). Материалы этого памятника дали возможность выделить характерные черты погребальной обрядности селов. В 1961 г. Л.В. Ванкина исследовала Бокский могильник (Vankina L., 1962, 13–15 lpp.). М. Бресава в 1960 и 1961 гг. раскапывала могильники Пунгас и Паки (Bresava М., 1962, 4–5 lpp.; 1966, 41–54 lpp). В 1961–1963 гг. И.В. Дайга и М. Атгазис исследовали раскопками два могильника и два поселения в районе Платери и Спиетини (Daiga J., Atgāzis М., 1962, 5–7 lpp.; 1963, 6–7 lpp.; 1964, 6–8 lpp.; Daiga J., 1964, 23–25 lpp.) Могильник и поселение Пигени исследовались в 1962 г. Э.Д. Шноре (Šnore E., 1963, 14, 15 lpp.).

Этой же исследовательнице принадлежат раскопки (1977–1980 гг.) грунтового могильника XI–XII вв. в Бетели Екабпилсского р-на (Šnore E., 1978, 68–71 lpp.; 1979, 77, 78 lpp.), кургана в Ратуланы на берегу оз. Саука (Šnore E., 1979, 78–81 lpp.; 1980, 97-100 lpp.) и кладбища XII–XVIII вв. в Кунцу того же района (Šnore E., 1982, 120–125 lpp.).

Погребальные памятники селов исследовались и в северных районах Литвы. В 1970 г. М. Михельбертас произвел раскопки двух курганных групп середины I тысячелетия н. э. в Дауенай и Берклайняй в Пасвальском р-не (Michelbertas М., 1972а, р. 32, 33; 1972b, р. 28–32). В 1948, 1964, 1968 и 1970 гг. курганы V–VII вв. в Норкунай изучались Рокишкским музеем (Juodelis S., 1972, р. 34, 35).

В 1960–1970 гг. археологические работы производились и на поселениях селов в Аугшземе. Наиболее значительные раскопки произведены были в 1963–1965 гг. в связи со строительством Плявиньской ГЭС на городище Селпилс и на неукрепленном поселении, расположенном рядом (Šnore E., Zariņa А., 1980). В 60-х годах небольшие разведочные исследования поселений производили М. Бресава, Я.Я. Граудонис и Я. Апалс (Bresava М., 1964, 5, 6 lpp.; Graudonis J., 1969а, 35–39 lpp.; Graudonis J., Apals J., 1965, 8, 9 lpp.). Интересные результаты получены раскопками А.Я. Стубавса на городище и селище X–XIII вв. в Ступели Екабпилсского р-на (1976–1979 гг.) и на поселении V–XII вв. на острове оз. Кригану в том же районе (Stubavs А., 1977, 55–62 lpp.; 1978, 62–68 lpp.; 1979а, 72–77 lpp.; 1979b, 67–71 lpp.; 1980a, 91–96 lpp.; 1980b, 86–91 lpp.).

Культура курганов с кольцевой каменной обкладкой, датируемая II–VI вв., была выделена и получила характеристику еще в 30-х годах XX в. (Latviešu kultūra senatnē, 1937, 9-13 lpp.). Она занимала территорию Земгале, Аугшземе и восточную часть Видземе. Курганные могильники, как правило, состоят из небольшого числа насыпей высотой 0,4–1,5 м и диаметром в основании 8-20 м. Каждый курган был коллективной усыпальницей. Первое захоронение совершалось на материке внутри каменного кольца, последующие погребения помещались в различных частях курганной насыпи. В некоторых случаях к каменному венцу с курганом делались пристройки в виде полукруга, выложенного из камней. В насыпях внутри пристроек совершались новые захоронения.

Одним из характерных курганов с каменным венцом в основании на земле селов является названный выше Ратуланский, исследованный Э.Д. Шноре в 1978 и 1979 гг. Его высота 1,4 м, диаметр основания 20 м. Использовался курган для захоронений длительное время. Всего вскрыто 76 погребений. Наиболее ранним (IV в. н. э.) является захоронение 25 по обряду трупоположения с бронзовой шейной гривной с коническими концами. По обе стороны головы умершего находились камни. Другие погребения IV и V вв. оказались разрушенными более поздними захоронениями. Они сопровождались узколезвийными топорами, втульчатыми наконечниками копий, железными ножами, браслетами, булавками, цепочками.

Погребения VI в. и последующих столетий (табл. CXIII) находились вблизи кольцеобразной обкладки из камней, некоторые — за ее пределами. Среди них интересно мужское захоронение 27, где при истлевшем костяке обнаружены около черепа бронзовые проволочные спиральки и колечки, вероятно от головного убора, а также короткая цепочка с треугольными подвесками. Кроме того, в этом погребении найдены бронзовая арбалетная фибула, толстопроволочные браслеты, однолезвийный меч, два втульчатых наконечника копий, узколезвийный топор, две шпоры и остатки пояса. Датируется погребение VI в. При одном из женских трупоположений VI в. найдены железная посоховидная булавка и серп.

Погребения не имели строгой ориентации по сторонам света. Часто они ориентировались параллельно каменному венцу основания кургана. В одном из таких захоронений (59), принадлежавшем молодому мужчине, обнаружены две бронзовые шейные гривны (одна с седловидным концом, вторая — с узкопластинчатым, слегка расширяющимся), посоховидная булавка, наконечник втульчатого копья, узколезвийный топор и нож.

Одновременно с обрядом трупоположения в это время существовал и обряд кремации умерших. Правда, трупосожжения в курганах единичны. В погребении 18 вместе с кальцинированными костями найдена костылевидная булавка. У подножия Ратуланского кургана с XII в. существовал грунтовый могильник. Поэтому в курганной насыпи имеется много впускных погребений XIII–XVII вв., которые потревожили захоронения раннего периода.

Могильник из пяти курганов около Дауенай располагался на всхолмлении. Высота насыпей 0,5–1,2 м. Все они имели круглую или овальную обкладку из камней диаметром 8–9 м. Обычно под насыпью находилось от одного до четырех трупоположений, в кургане 3 их было 16. Погребения находились в основании курганов или в насыпях на различной глубине. Умерших клали на спине в вытянутом положении, с руками на груди или на животе. Ориентировка погребенных разнообразна.

В мужских погребениях найдены втульчатые и проушные узколезвийные топоры, втульчатые наконечники копий и ножи. Женские захоронения обычно содержат украшения — бронзовые шейные гривны с конусовидными концами, браслеты пластинчатые и треугольного сечения, бусы из бронзы, стекла и пасты, а иногда и железные серпы, и шилья.

В одном из женских погребений кургана 4 найден головной венок, состоящий из трех параллельных рядов бронзовых спиралей, разделенных четырехугольными пластинками. Спирали были нанизаны на три льняные веревочки. На затылке к венку была привязана большая бронзовая спираль длиной около 13 см, диаметром 1,5 см. На основе сопровождающего инвентаря погребение датируется V в. Это самая ранняя находка головного венка из бронзовых спиралей и пластинок на племенной территории селов (Michelbertas М., 1972с, р. 121–130).

Начиная с VI в. в земле селов появляются грунтовые могильники. Они устраивались около ранее сооруженных курганов, свидетельствуя о преемственности обрядности, а часто впускные захоронения совершались в могильных ямах, вырытых в самих курганных насыпях.

Одним из могильников, состоящим из курганов и грунтовых захоронений, является Бокский, исследованный, как уже говорилось, Л.В. Ванкиной. Курганы в Боки были сооружены в III–V вв. В VI–X вв. погребения совершались в грунтовых могилах, устраиваемых в курганных насыпях или около них. Часто над могилами клались камни, иногда группы могил, очевидно близких родственников, огораживались каменными оградами. Обряд погребения — трупоположение; в виде исключения встречено трупосожжение.

Для мужского погребального инвентаря характерно оружие — узколезвийные топоры, один-два наконечника копья и однолезвийный меч — скрамасакс. Головные уборы украшались бронзовыми спиральками и колокольчиками или налобными цилиндрическими бляшками. Обнаружены также кожаные шапки с бронзовыми бляшками. Мужчины носили еще браслет и булавки (табл. CXIV, 10, 29).

В женских погребениях обычны предметы украшений — застежки, браслеты, булавки, ожерелья. В некоторых захоронениях обнаружены небольшие топоры и орудия труда — серпы, ножи и шилья.

Выделяются единичные погребения, содержащие богатый инвентарь, что, вероятно, указывает на экономическое и социальное расслоение населения. Так, в мужском погребении 12 (рубеж VII и VIII вв.) кургана 4 найдены массивная серебряная шейная гривна с седловидным и крючкообразным концами, арбалетная фибула и пинцет. В погребении 23 (VI в.) кургана 3 найдены бронзовый орнаментированный кинжал и пальчатая фибула, очевидно привезенная с юга, из славяно-антских земель.

Среди женских захоронений выделяется девятое (VIII в.) в кургане 8. На плечах умершей находилась накидка — виллайне раннего типа, украшенная бронзовыми колечками, на шее — ожерелье из бронзовых спиралек, оловянных и бронзовых привесок и раковин каури. У правой руки лежал небольшой узколезвийный топор с топорищем, обвитым бронзовой лентой.

В XI–XIII вв. в земле селов продолжалась традиция захоронений в грунтовых могильниках. Археологическими работами установлено, что Бокский могильник территориально соединяется с Приедниекским, датируемым XI–XII вв. Оба могильника принадлежат одной этнической группе, демонстрируя непрерывность погребальной обрядности.

Грунтовые могильники в Аугшземе в X–XIII вв. господствовали.

Вместе с тем в отдельных местах ареала селов в это время возродилась традиция захоронений в курганах. Весьма характерным погребальным памятником селов X–XIII вв. является могильник Леясдопелес на левобережье Даугавы. Он состоял из 63 курганных насыпей высотой от 0,5 до 2 м и диаметром основания 6-10 м.

В 1961 и 1962 гг. в могильнике было раскопано 10 курганов, из которых в четырех находились одиночные захоронения, в двух — парные, четыре были коллективными усыпальницами. В кургане 2 имелось 18 погребений. Всего в 10 курганах исследовано 42 захоронения, в том числе 36 трупоположений и шесть трупосожжений.

Наиболее ранним было погребение по обряду кремации на стороне, открытое в кургане 10. Оно датируется X в. Трупоположения относятся к XI–XIII вв. Умерших клали в могилы в вытянутом положении на спине. Характерна противоположная ориентировка мужских и женских погребений, соответственно головой на восток и на запад.

Многие женские погребения в Леясдопелесском могильнике сопровождались орудиями труда (ножами, серпами, шильями, ножницами, пряслицами), что, по мнению Э.Д. Шноре, является характерной погребальной особенностью селов (Latvijas PSR arheologija, 1974, 229 lpp.).

Многие женские украшения из Леясдопелес и других памятников селов совпадают с латгальскими. Селы носили такие же головные венки и наплечные покрывала. Подковообразные застежки селов принадлежали в основном к тем же типам, что и латгальские. С другой стороны, целый ряд украшений селов имеет прямые аналогии в синхронных древностях ливов. Это ожерелья, составленные из раковин каури, стеклянных бус, крестообразных подвесок и колокольчиков, а также зооморфные подвески и привески из медвежьих зубов. Ливское культурное влияние выявляется в некоторых деталях орнаментации виллайне и в тканных бранным узором целайне (Зариня А.Э., 1980, с. 125–131).

Мужские захоронения селов содержат часто оружие. В погребениях, принадлежащих представителям верхних слоев общества, обнаруживается и большое количество иных вещей. Так, при одном из погребенных в кургане 5 Леясдопелесского могильника найдены кожаный пояс с наплечными ремнями, украшенными бронзовыми накладками, нарукавник, орнаментированный бронзой, воинский браслет, два наконечника копья, топор и подковообразная застежка с дугообразной основой, сплетенной из тонкой проволоки. Среди находок этого погребения имелся еще кожаный кошелек с четырьмя серебряными монетами XI в., весами и гирьками. В ногах умершего лежал комплект женских украшений, помещенный как пожертвование.

Второе захоронение этого кургана сопровождалось двулезвийным мечом, топором, наконечником копья и ножом, говорящими о том, что и здесь погребен был воин. При его останках найдены также денежные весы с гирьками.

В погребениях могильника Леясдопелес обнаружена черно-бело-красная или черно-белая роспись на фрагментах предметов из дерева. Они принадлежат щиту или гробу. Аналогичная роспись на деревянных предметах обнаружена в погребениях ливского могильника Лаукскола.

В числе средневековых поселений селов, исследованных археологическими раскопками, прежде всего нужно назвать городище Селпилс (Šnore E., Zariņa А., 1980, 11–45 lpp.). Устроено оно на высоком левом берегу Даугавы и занимает площадку в 4000 кв. м. Раскопками 1963–1965 гг. охвачена пятая часть площади. Культурный слой толщиной 2–3,5 м разделялся на два горизонта. Нижний, более темный горизонт отложился в V–XII вв., верхний принадлежит к периоду постройки и существования на месте укрепленного поселения селов каменного замка Ливонского ордена.

Раскопками нижнего горизонта слоя выявлены остатки вала высотой 0,6 м и шириной 3,6 м. Он был сооружен из песчаного грунта. Жилые и хозяйственные строения сохранились плохо. От жилищ остались лишь печи и очаги. Последние весьма характерны для начального этапа заселения городища. Это каменные кладки в один ярус, до 1 м в поперечнике, овальных или округлых очертаний. Иногда для очагов делались воронкообразные углубления. Очаги встречаются и в вышележащих культурных отложениях нижнего горизонта, однако здесь преобладают печи. Среди последних есть и каменки, и глинобитные. В напластованиях рубежа X и XI вв. зафиксированы остатки срубных построек — жилой размерами 5×5 м и хозяйственной размерами 3×3 м.

Наиболее ранними находками, свидетельствующими о заселенности городища в V–VII вв., являются бронзовый браслет с утолщающимися концами, костылевидная булавка, датируемая концом VI в., и железный слабоизогнутый серп.

Заметное место в хозяйственной деятельности обитателей городища принадлежало земледелию, на что указывают найденные при раскопках серпы, мотыги и зернотерка. Обнаружены в нижнем горизонте культурного слоя и орудия ремесла: зубила, сверло, долота, пила, скобели. Найдены также железные ножи, шилья и иглы, костяные проколки, глиняные и каменные пряслица. Предметы вооружения сравнительно немногочисленны — втульчатый наконечник копья, широколезвийный топор и наконечники стрел.

Украшения представлены многочисленными бронзовыми и железными булавками (табл. CXIV, 1, 3, 5), среди которых численно преобладают посоховидные, подковообразными застежками разнообразных типов (табл. CXIV, 20–23), браслетами (табл. CXIV, 28), в том числе со звериноголовыми концами, перстнями, бубенчиками и трапециевидными подвесками (табл. CXIV, 8, 9, 13). Найдены также детали женского головного венчика, состоявшего из бронзовых спиралек и орнаментированных пластинок.

60 % керамического материала, собранного при изучении нижнего горизонта Селпилсского городища, составляют фрагменты лепной посуды. Преобладает керамика с шероховатой поверхностью, свыше трети лепной посуды является гладкостенной, около 1 % — лощеной. Небольшая часть лепных сосудов орнаментировалась ногтевыми вдавлениями или веревочным узором. Керамический материал весьма фрагментарен и не позволяет судить о формах глиняных сосудов. Гончарная керамика принадлежит к типам, распространенным в XI–XII вв. в Латвии и сопоставимым с древнерусской глиняной посудой.

С юга и юго-востока к городищу примыкало неукрепленное поселение. Культурные отложения второй половины I и начала II тысячелетия н. э. оказались потревоженными в ходе строительной деятельности в последующее время. Прослежены лишь остатки очагов того же типа, что и на городище.

Другим объектом раскопок были городище и селище в Ступели (АО 1976 г., с. 440, 441; АО 1977 г., с. 450, 451; АО 1978 г., с. 474, 475; АО 1979 г., с. 393). Этот комплекс поселений являлся экономическим и административным центром одной из округ на территории расселения селов.

Здесь интересные результаты были получены при раскопках неукрепленной части поселения, которое дугообразно охватывало подножие городища. Общая площадь селища свыше 3 га. Культурный слой памятника имел толщину от 0,8 до 1,4 м. Он был насыщен углями, фрагментами глиняной обмазки стен и многочисленными пережженными камнями. Консистенция слоя свидетельствует о плотной застройке поселения и многократных пожарах, уничтожавших деревянные сооружения.

Установлено, что жилые и хозяйственные постройки были срубными, но размеры и планировку их выяснить не удалось. Отапливались жилища глинобитными печами или очагами. От некоторых печей сохранились остатки обвалившихся куполообразных сводов, сделанных из глины, глинобитные поды (иногда в два-три слоя, что связано с ремонтом отопительных устройств) и кольцевые обкладки оснований из камней небольших размеров. Печи эти имели округлую форму. Будучи сопоставимыми с латгальскими, они отличаются от последних несколько меньшими размерами.

При устройстве очагов делалось незначительное углубление в грунте, которое выкладывалось мелкими камнями. Небольшое число очагов имело углубления (до 0,3–0,4 м), выложенные средними и крупными камнями. Единичные очаги делались из глины.

Ступельское городище является типичным укрепленным поселением селов. Согласно исследованиям А.Я. Стубавса, для Аугшземе характерны городища типа А, устроенные на отдельно стоящих холмах округлой формы, с кольцевой системой укреплений (Stubavs А., 1974а, 76, 77 lpp.).

Городище в Ступели двухслойное: оно было заселено в эпоху раннего железа (I тысячелетие до н. э. — начало нашей эры) и в X–XII вв. В средневековье площадка городища была плотно застроена срубными постройками. Отапливались жилища очагами и глинобитными печами тех же типов, что на селище. На городище открыто еще несколько печей-каменок.

Оборонительные сооружения городища исследованы слабо. На южном краю городищенской площадки раскопками вскрыты остатки однорядной деревянной стены, укрепленной короткими поперечными стенками. В северо-восточной части городища зафиксировано какое-то каменное основание укреплений.

При исследованиях городища и селища обнаружено большое количество вещевых находок. Среди них имеются предметы, свидетельствующие о ремесленной деятельности обитателей Ступельского поселения. Это тигли, зубило, гравировальный инструмент, железные шлаки. Найдены также железные ножи, шилья, иглы, серпы, глиняные, каменные и костяные пряслица. В числе предметов вооружения имеются наконечники копий и стрел, встречены также шпоры и удила. Но наиболее многочисленную группу находок составляют украшения — большое количество железных посоховидных булавок, подковообразные застежки, перстни, браслеты, в том числе со звериноголовыми концами, бронзовая крестовидная фибула с плакировкой из олова, трапециевидные подвески. Обнаружены также костяные двухсторонние и односторонние гребни, в том числе с орнаментированными футлярами, подвески из медвежьих клыков, пряслица из волынского шифера, стеклянные и янтарные бусы, раковины каури.

Керамический материал поселений состоит из фрагментов гончарной и лепной посуды. Последняя имеет гладкие или шероховатые стенки и нередко орнаментирована различными комбинациями ногтевых защипов.

Близ северо-западного края Ступельского селища исследовано культовое место. Центральную часть его составлял огромный камень со следами огня, занимавший площадь 28 кв. м. Его ограждал узкий ровик. Восточнее камня обнаружена значительных размеров овальная глиняная площадка с обожженным пятном в центре диаметром 1,45 м. Исследователь памятника А.Я. Стубавс полагает, что это место жертвоприношений, совершаемых при коллективных языческих обрядах. «Жертвовали» различные вещи: посоховидные булавки, браслеты и др. Первоначально это были целые предметы, в более позднее время их стали преднамеренно ломать. Датируется культовое место X–XII вв.

Средневековые селища селов известны в основном по разведывательным обследованиям. Для характеристики топографии, размерности и застройки их данных пока нет. Одно из поселений, расположенных на первой надпойменной террасе Даугавы в 0,5 км от Леясдопелесского могильника, занимало площадь в 4 га. При его раскопках выявлены несколько очагов того облика, что и на Ступельских поселениях, и столбовые ямы. Обнаружены остатки сыродутного горна с железными шлаками. Вещевые находки и керамика свидетельствуют, что поселение существовало во второй половине I и начале II тысячелетия н. э.

Селище на острове оз. Кригану занимало площадь около 2700 кв. м. Толщина культурного строя 0,4–0,6 м. Раскопками 1978 и 1979 гг. вскрыто свыше 800 кв. м площади поселения. Средневековые напластования делятся на два горизонта. Нижний горизонт, относящийся к V–IX вв., характеризуется лепной керамикой, среди которой преобладает гладкостенная, но встречается также шероховатая и лощеная. Жилые постройки — наземные, срубные, ставились на подкладках из камней. Одна из построек имела глинобитный пол. Отапливались жилища очагами того же типа, что описаны при характеристике Ступельских городища и селища. В нижнем горизонте слоя найдены железные ножи, серпы, косы-горбуши, каменные зернотерки, глиняные пряслица. Среди украшений имеются посоховидные булавки и спиральный браслет. Найдено также блоковидное каменное огниво.

Горизонт культурных отложений X–XII вв. характеризуется такими же постройками. Керамика лепная того же облика и гончарная, составляющая около 10 %. Вещевые находки представлены железными черешковым наконечником копья и посоховидной булавкой, бронзовыми подковообразными застежками с маковидными головками, спиральным перстнем, браслетом со стилизованными звериноголовыми концами и др.

В хозяйстве обитателей Криганского поселения важное место занимало рыболовство, о чем говорят находки глиняных грузил для сетей. Занимались также земледелием и скотоводством. О домашнем производстве в ювелирном деле свидетельствует находка полуфабриката бронзовой подвески в виде двухголовой птички, отлитой в глиняной форме по восковой модели.

Селы вместе с латгалами и земгалами сыграли значительную роль в этногенезе латышской народности. Южные районы расселения селов оказались в орбите влияния культур литовских племен. Не исключена миграция литовских племен в области расселения селов в Дигнае. Однако археологически этот процесс еще не изучался.

Земгалы (Зимегола) без указания географических координат называются в перечне племен этнографического введения «Повести временных лет» (ПВЛ, I, 1950, с. 10, 13). Под 1106 г. русские летописи рассказывают о неудачном военном походе на земгалов полоцких князей Всеславичей (ПСРЛ, I, 1962, стлб. 281).

К XI в. относятся сведения о земгалах (simkala) в скандинавских рунических надписях на камнях, на медной коробочке, а также в сагах. Судя по надписи, высеченной на Мерваллском камне (1020–1060 гг.), скандинавские купцы часто плавали на кораблях с дорогими товарами в Земгалию (Мельникова Е.А., 1977, с. 77, 78, 207, 208, рис. 29). В захоронении на берегу оз. Меларен близ Сигтуны была найдена медная коробочка, предназначенная для хранения весов и гирек. Надпись, выполненная на крышке этой коробки, гласит, что Дьярв (очевидно, купец) получил эти весы у земгала (Мельникова Е.А., 1977, с. 104, 105). Semgala упомянута также в «Саге об Ингваре-путешественнике», относящейся к 1035–1041 гг. Сообщается, что Ингвар совершил поездку к этому народу для сбора дани.

Начиная с XIII в. земгалы нередко описываются в немецких хрониках (Генрих Латвийский, 1938) и других источниках, в которых имеются сведения для локализации этого племени. Вся информация о земгалах, имеющаяся в документах XIII–XVII вв., была собрана и проанализирована А. Биленштейном (Bielenstein А., 1892). Исследователь показал, что основным регионом расселения земгалов был бассейн Лиелупе. На карте, составленной А. Биленштейном, были локализованы все главные земли этого племени и их центры.

Научные археологические раскопки памятников Земгале начаты в 80-90-х годах XIX в. В 1886 г. К. Бой, Т. Кайзерлинг и Э. Шмидт начали раскопки грунтового могильника IX–XII вв. в Вецсаулес Чапаны (Альт-Раден), давшие многочисленные вещевые материалы. В 1892 г. исследование этого памятника было продолжено Ф. Брауном (RK, abb. 450–468). В 90-х годах изучался также могильник Яунамуйжа (RK, abb. 536). В 1895 г. К. Бон раскопал 27 погребений в могильнике Циемалде (Boy K., 1896). В 1892 г. А. Биленштейн и Р. Гаусманн произвели раскопки на городище Тервете (Hausmann R., 1893, s. 25, 26). Первые шурфы и траншеи на этом памятнике А. Биленштейном были заложены еще в 1866 г. (Bielenstein А., 1884а, s. 121, 122).

К началу XX в. относятся раскопки А. Бухгольцем могильника Плявниеккалн (Buchholtz А., 1902, s. 41–47), исследования К. Шилингом и Б. Холандером на могильнике Калнасавелас (Sb. Rig., 1900; 1903) и менее значительные работы.

Собранные материалы позволили Р. Гаусманну сделать первый обзор земгальских древностей (Hausmann R., 1909, s. 41–43; 1910, s. 18–20). Археологические памятники земгалов получили характеристику и в сводной работе М. Эберта (Ebert М., 1913).

Значительные полевые работы по изучению земгальских древностей произведены латышскими археологами в 20-х и особенно в 30-х годах XX в. Были продолжены раскопки могильников. Наиболее значимые исследования велись Э. Штурмсом и Ф. Озолиньшем в 1926 г. в Балясе, где вскрыто 67 захоронений, и в Оши, где изучено 73 могилы (Šnore R., 1929, 169–179 lpp.), Ф. Якобсоном в 1927 г. — в могильнике Усини, а в 1928 г. в Плявниккалне (Jakobsons F., 1929, 10 lpp.). Из многочисленных раскопок 30-х годов можно назвать работы 1931 и 1932 гг. Исторического музея Латвии на могильнике Стури, исследования 1938 и 1939 гг. под руководством К. Ошса в Подини, изыскания тех же лет на могильнике около городища Межотне (Ginters V., 1939а, 94–96 lpp.) и работы И. Степиньша 1938 и 1940 гг. по изучению могильника Русиши-Дебеши (StepiņšP., 1939, 14–16 lpp.). Впрочем, и эти работы незначительны.

Исследовались и поселения земгалов. Каталог городищ Земгалии был опубликован еще в 1926 г. (Brastinš Е., 1926). В 1933–1937 гг. экспедиция Исторического музея Латвии производит значительные археологические раскопки на Даугмальском городище. В 1938–1940 гг. под руководством В. Гинтерса велись изыскания на городище Межотне (Ginters V., 1939а, 69–94 lpp.; 1939в, 15–45 lpp.).

Историческое осмысление собранных к тому времени археологических материалов по земгалам принадлежит Ф. Балодису (Balodis Fr., 1938, 112–210 lpp.).

Новый этап в изучении памятников археологии земгалов начался после окончания второй мировой войны. Археологи Советской Латвии регулярно ведут полевые изыскания в земгальском регионе, в результате чего фонд источников увеличился в несколько раз. Самое серьезное внимание было уделено раскопкам поселений. Уже в 1951–1953 гг. под руководством Э.П. Бривкалне производятся раскопочные работы на селище при городище Тервете и на его предградье. В 1954–1960 гг. в широком масштабе исследуется само городище (Бривкалне Э.П., 1959, с. 254–272; Brīvkalne Е., 1959, 35–39 lpp.; 1964, 85-104 lpp.). В 1953 г. параллельно изучался могильник, расположенный по-соседству, в котором было раскопано 27 захоронений.

Значительные результаты были получены в результате раскопочных работ на Даугмальском городище, произведенных в 1966–1970 гг. под руководством В.А. Уртана. До X в. поселение принадлежало земгалам. Расположенное на берегу Даугавы, главной водной артерии древней Латвии, оно привлекало к себе переселенцев из других земель и стало разноплеменным поселением. Рядом с городищем расположено неукрепленное поселение, которое также исследовалось раскопками. Пока опубликована лишь предварительная информация о результатах раскопок даугмальских памятников (АО 1967 г., с. 274, 275; АО 1968 г., с. 370, 371; АО 1969 г., с. 328, 329; АО 1970 г., с. 342, 343; Urtāns V., 1967, 41, 42 lpp.; 1968а, 77–80 lpp.; 1969а, 89–96 lpp.; 1969b, 55–57 lpp.; 1970а, 67–69 lpp.; 1971, 56–58 lpp.).

В 1969 и 1970 гг. М.К. Атгазисом проведены раскопки посада Межотне и грунтового могильника, расположенных напротив городища на древнем русле Лиелупе; тогда было исследовано 90 погребений (АО 1969 г., с. 332, 333; АО 1970 г., с. 336, 337; Atgāzis М., 1970b, 41–46 lpp.; 1971b, 27–30 lpp.).

М.К. Атгазис производил полевые изыскания и в других местах земли земгалов (Atgāzis М., 1966, 17–19 lpp.; 1967, 25–27 lpp.; 1968а, 53–55 lpp.; 1969а, 37–41 lpp.; 1970а, 37–41 lpp.; 1971а, 30, 31 lpp.; 1973, 17–19 lpp.). Заслуживают внимания разведывательные работы по выявлению открытых поселений (АО 1977 г., с. 441; АО 1980 г., с. 366). Уделил внимание исследователь и раскопкам могильников. В 1976 г. изучался могильник Кюры в 5 км юго-западнее Тервете (АО 1976 г., с 432, 433), а в 1979 и 1980 гг. раскапывался могильник Баляс-Шкерстайни, в котором вскрыто 46 погребений (АО 1979 г., с. 384; АО 1980 г., с. 365, 366).

Могильники земгалов раскапывались в последнее время также Я.Я. Граудонисом, А.В. Цауне и И.В. Дайгой. Первый исследователь в 1977–1979 гг. вскрыл 78 погребений в грунтовом могильнике Микласкалн, расположенном при впадении р. Ислице в Лиелупе к северу от хут. Какужены в Елгавском р-не (АО 1977 г., с. 444; АО 1978 г., с. 467; АО 1979 г., с. 386).

Ряд могильников земгалов находится на территории Литвы. Среди них можно упомянуть могильник Линксмучяй, исследованный в 1948 и 1949 гг. Р. Куликаускене и датированный VII–XI вв. (Volkaité-Kulikauskéné В., 1951, psl. 279–314).

В коллективном труде «Археология Латвийской ССР» древностям земгалов X–XII вв. посвящен небольшой раздел, написанный М.К. Атгазисом (Latvijas PSR arheologija, 1974, 204–217 lpp.). Этому же автору принадлежит интересное исследование по этнической истории земгалов, в котором большое внимание уделено курганам с каменными венцами I–IV вв. н. э., преемственно связанными со средневековыми могильными древностями этого племени (Атгазис М.К., 1980, с. 89–101).

Курганы высотой 1–2 м и диаметром 5-15 м образуют обычно сравнительно небольшие группы. Каждая насыпь содержит по нескольку захоронений по обряду трупоположения (до 28). Располагаются они на различных уровнях насыпи, в основании, в неглубоких подкурганных ямах. Для этих курганов весьма характерен венец из крупных валунов, сложенный на материке. Он опоясывает срединную часть насыпи, в которой находятся погребения. Курганы с каменными венцами относятся в основном к I–IV вв., а в отдельных местах доживают до VI в. Ареал их обширен — он захватывает среднюю Латвию и значительные части центральной Литвы.

Еще в 30-х годах XX в. на основе анализа погребальной обрядности и вещевых материалов этот массив памятников был дифференцирован исследователями на несколько локальных групп. В частности, на территории Латвии выделяются западная и восточная группы курганов с каменными венцами (Balodis Fr., 1938, 104–111 lpp.). Исследователи не сомневались, что западная группа этих курганов, занимавшая бассейн Лиелупе, за исключением правых притоков Мемеле, оставлена предками земгалов (Moopa Х.А., 1952, с. 17; Ванкина Л.В., Граудонис Я.Я., Шноре Э.Д., 1964, с. 6, 7; Moora H., 1952, 71, 75 lpp.). Область курганов с каменными венцами севернее нижнего течения Даугавы, т. е. юго-западные части Видземе, на основе языковых материалов исследователи также относят к предкам земгалов (Моора Х.А., 1958, с. 31, 32; Атгазис М.К., 1980, с. 92, 93).

С V в. в бассейне Лиелупе и в юго-западной Видземе курганный обряд погребения исчезает. Он постепенно сменяется грунтовыми захоронениями. Наблюдается генетическая преемственность между этими древностями, исключающая предположение о миграции сюда в то время нового населения. Обряд погребения — трупоположение — остается прежним. В некоторых грунтовых могилах сохраняется венец из камней. Прослеживается постепенное развитие украшений, орудий труда и прочих элементов культуры.

Эволюция обрядности и материальной культуры земгалов на протяжении от V до XIII в., когда принадлежность древностей этому племени определяется письменными источниками, не имеет каких-либо перерывов или скачков (табл. CXV).

В V–VII вв. вырисовываются племенные особенности земгалов, очевидно свидетельствующие об их сложении как отдельной этнической группировки балтов.

Для земгалов, впрочем, как для латгалов и селов, характерна противоположная ориентировка погребенных. Мужчин хоронили в основном головами на восток, женщин — на запад. В X–XII вв. женские погребения ориентируются преимущественно на север — северо-запад или на север, мужские — в противоположном направлении. Мужским захоронениям земгалов свойственно присутствие оружия и орудий труда, в женских обычно встречаются украшения.

Характерным женским головным убором земгалов был жгутовый (или спиральный) венок. Он состоял из массивных трубкообразных спиралей, нанизанных на лыковый жгут, который предварительно обматывался шерстяной пряжей. На затылке он имел своеобразную «косу», сделанную из спиралек в несколько разветвлений. Подобные головные венки характерны также для латгалов и селов. От последних земгальский головной убор отличается массивными скреплениями.

Распространенным украшением земгальских женщин были бронзовые шейные гривны. Пользовались типами, встречаемыми и среди других балтских племен. В V–VII вв. чаще иных бытовали гривны с утолщенными и фасетированными концами (табл. CXVI, 3) а в VII–XI вв. — с петлей на одном конце и пуговицеобразным утолщением или крючком на другом (табл. CXVI, 14) и с неравномерно тордированным стержнем (табл. CXVI, 11). Передки в земгальских древностях также гривны с седловидными концами и дротовые в три-четыре оборота.

Распространенной принадлежностью женской одежды земгалов были бронзовые булавки. Для V–VI вв. свойственны булавки с конусообразной головкой (табл. CXVI, 6, 11), к V–VIII вв. относятся булавки с профилированной головкой (табл. CXVI, 12), к VI–VII вв. — с колесообразной, дополненной треугольником. В памятниках VI–XI вв. встречаются булавки с треугольной головкой, а VI–XIII вв. — с крестовидной головкой. На основе последних эволюционировали крестовидные булавки, получившие широкое распространение среди эстов. Земгальские булавки нередко являлись составной частью нагрудного украшения из бронзовых цепочек.

Все названные типы булавок не были собственно земгальскими. Этнически определяющими для этого племени являлись булавки с кольцевидной головкой (табл. CXVI, 7), ставшие характерной деталью украшений земгальской женщины.

Распространены были среди земгалов также пластинчатые браслеты и различные подковообразные застежки (табл. CXVI, 25).

Собственно земгальскими можно считать массивные бронзовые браслеты с треугольным ребром посредине (табл. CXVI, 23), относящиеся к V–VIII вв. Они стали прототипом манжетообразных браслетов (табл. CXVI, 21), которые получили весьма широкое бытование среди земгалов и жемайтов и в меньшем количестве проникали к латгалам.

Для мужских погребений земгалов характерны железные втульчатые топоры, втульчатые наконечники копий, пешни и косы. Изредка в этих захоронениях встречаются кресала и точильные бруски. При женских трупоположениях обнаружены железные мотыги (табл. CIX, 4), серпы, шилья и пряслица из песчаника.

На основании рассмотренных данных территория земгалов определяется как бассейн р. Лиелупе с прилегающими к нему районами (карта 44). Западная граница ее простирается до р. Вента, охватывая бассейны рек Муша и Левуо. Здесь соседями земгалов были курши. Древности последних в целом заметно отличаются от земгальских, но имеются и общие элементы. Так, например, названные выше втульчатые топоры, мотыги, косы и пряслица встречаются также в погребальных памятниках куршей.

На юге земгалы вплотную соприкасались с жемайтами. Граница между ними проходила приблизительно по линии Шауляй-Папиле-Мажейкяй (Таутавичюс А., 1968в, с. 63). Бассейн р. Нявежис принадлежал уже жемайтам. В течение всей второй половины I тысячелетия н. э. наблюдается близость культуры земгалов и жемайтов. Последние также ведут свое начало от племен, оставивших курганы с каменными венцами. Среди древностей жемайтов имеются жгутовые головные венки, очень распространены манжетовидные браслеты, встречаются общие типы предметов вооружения, в частности короткие широкие боевые ножи (Атгазис М.К., 1980, с. 97, рис. 4). Погребальный обряд и инвентарь позволяют утверждать, что земгалы и жемайты были во второй половине I тысячелетия н. э. близкими по культуре родственными племенами. В дальнейшем различия в обрядности увеличиваются — в среде жемайтов получили распространение трупосожжения и погребения с конями.

Восточными соседями земгалов были селы. Это также были родственные племена. Между ними обнаруживается целый ряд общих элементов, но в заметно меньшей степени, чем между земгалами и жемайтами. Как и у земгалов, в среде селов доминирует противоположная ориентация умерших и близкие типы украшений, но погребениям селов свойствен своеобразный набор предметов вооружения и орудий труда (проушные топоры, черешковые наконечники копии и др.). Граница между жемайтами и селами проходила несколько восточнее линии Паневежис-Пасвалис.

Как уже отмечалось, на севере ареал жемайтов захватывал юго-западную часть Видземе, берега р. Гауи. Здесь известны грунтовые могильники VI–VIII вв. с материальной культурой земгальского облика. Однако, как мужские, так и женские погребения здесь ориентированы на северо-запад, что исследователи объясняют влиянием прибалтийско-финской традиции. В самом начале II тысячелетия н. э. наблюдается сужение территории земгалов. В Видземе и в нижнем течении Даугавы в X–XII вв. имело место взаимодействие культур земгалов и ливов. Господствующим этническим элементом в этом регионе стало ливское население.

Материалов для подробной характеристики рядовых неукрепленных поселений ареала земгалов пока не имеется. Систематических разведок и раскопок селищ здесь не производилось. Имеющиеся сведения, вобранные в процессе полевых работ, прежде всего М.К. Атгазиса, невелики и малоинформативны для обобщений.

Можно только утверждать, что неукрепленные поселения были наиболее распространенной формой расселения основной массы земгалов. На одном из таковых, Ведмерском селище, расположенном недалеко от Даугмале, раскопами исследована крестьянская усадьба середины I тысячелетия н. э., ограниченная изгородью. В наземном жилище площадью около 20 кв. м имелся очаг. Около последнего собраны фрагменты лепной керамики с облитой, защипной, а также гладкой и лощеной поверхностью (АО 1968 г., с. 371).

Ко второй половине I тысячелетия н. э. относятся единичные городища, которые также пока не стали объектами систематического исследования.

Хорошо изучены городища земгалов в Межотне, Тервете и Даугмале. Раскапывались также примыкающие к ним неукрепленные части поселений — посады.

Городище Тервете устроено на мысовой части возвышенности правого берега р. Тервете (табл. CIV, 1). Площадка его невелика — 1000 кв. м. Склоны холма, на котором сооружено городище, искусственно круто подправлены, имеют высоту 12–19 м. С напольной стороны площадка городища защищена валом высотой 7–8 м и рвом. За рвом располагалось предградье (форбург) площадью 2000 кв. м. С напольной стороны его ограждал ров. Раскопками установлено, что перед рвом была устроена оборонительная стена из бревенчатых срубов, обмазанных глиной. За рвом форбурга и у подножия городища располагались неукрепленные части поселения.

Тервете был политическим, военным и торгово-ремесленным центром западной части Земгале. Он неоднократно упоминается в Хронике Генриха Латвийского (Генрих Латвийский, 1938, с. 275–277, 389, 390) и в «Рифмованной хронике» (Livländische Reimehronik, 1876, s. 39, 40, 123, 124, 184, 197–200, 207, 214, 219–221, 227–231). По этим источникам известно, что в начале XIII в. Тервете правил князь земгалов Виестарт. В 30-х годах XIII в. в окрестностях Тервете происходили сражения с вторгшимися в землю земгалов войсками Ливонского ордена. В 1339 г. на месте сожженного земгальского поселения Ливонским орденом был сооружен каменный замок, позднее неоднократно подвергавшийся разрушению.

Археологическими раскопками вскрыта значительная часть площадки городища, небольшие работы были проведены в форбурге и в неукрепленной части поселения (Бривкалне Э.П., 1952, с. 254–272; Brivkalne E., 1959, 35–39 lpp.; 1964, 85-104 lpp.).

Наиболее ранние находки на городище Тервете — золотая пластинка от арбалетной фибулы с кольцами, железный серп и точильный камень — датированы Э.П. Бривкалне V–VI вв. Вероятно, в это время поселение было обнесено бревенчатой стеной, следы от столбов которой раскопками исследованы.

Остатки сгоревшей деревянной стены выявлены и в слое XIII в. Они зафиксированы по периметру городищенской площадки на расстоянии 4 м от края. Э.П. Бривкалне полагает, что ближе к краю находилась еще одна стена, и, таким образом, оборонительная система была двухрядной. В том же слое расчищен каменный фундамент четырехугольных очертаний размерами от 2,6×3,5 до 3×4 м и высотой до 0,9 м. Стены его шириной 0,45 м сложены из крупных доломитовых и валунных камней на глиняном растворе, а пространство посредине заполнено рваными камнями меньших размеров. Исследователь памятника полагает, что на этом фундаменте была сооружена деревянная башня, от которой сохранились обгоревшие остатки с железными гвоздями.

На городище в слоях XII–XIII вв. изучены остатки жилых и хозяйственных построек. Подобные строения открыты и раскопками форбурга. Размеры их 6×4 или 6×5 м. Все они срубные, с деревянными полами. Стены срубов промазывались глиной. Некоторые постройки имели фундаменты, сложенные из камней на глиняном растворе. Одна постройка опиралась на невысокие (0,4 м) столбы, сооруженные из камня. Внутри стены жилищ иногда обмазывались глиной, которая наносилась непосредственно на отесанные бревна или же на тонкие прутья, прикрепленные к бревнам. При раскопках на городище найдены орнаментированные куски штукатурки, датируемые XIII в. На одном из них изображена голова мужчины, играющего на свирели. Отмечены индивидуальные черты лица, волосы и одежда. Выполнен рисунок простыми штрихами.

Исследованные в Тервете печи принадлежат к трем различным типам. Наиболее многочисленными были глинобитные печи. Своды их не сохранились. Основания таких печей представляли собой массивы обожженной глины поперечником около 1–1,5 м. Только основание печи, изученной в мастерской бронзолитейщика, выделялось более крупными размерами (3×1,4 м). Некоторые глиняные печи имели каменное основание, которое промазывалось глиной, образуя под, но большинство таких печей устраивалось без применения камня. Глинобитные печи датируются в Тервете XI–XIII вв.

К XII–XIII вв. относятся также печи-каменки. Одна из таких печей имела глиняный под на каменном основании, лежащем на деревянном настиле. В одной из построек, исследованной на городище, открыта печь, сложенная из кирпича внутри и сверху. Под ее был глиняным. Снаружи печь была облицована камнем. Связующим раствором служила глина. Размеры печи в основании 2,6×2 м.

В ряде построек печи занимали срединное положение. Однако из-за небольшого числа исследованных жилищ утверждать, что такое положение печей закономерно для Тервете, было бы преждевременно.

Вторым крупным экономическим и культурным центром земгалов был Межотне. Это центр одного из округов восточной части Земгале, именуемой Упмале. В Хронике Генриха Латвийского он упоминается неоднократно (Генрих Латвийский, 1938, с. 1–67). Овладев Межотне, немецкий орден приобрел важный опорный пункт в Земгале. Исследователи отождествляют Межотне с городом Медсуна, описание которого имеется в сочинении арабского географа XII в. Идриси (Relewel J., 1853, s. 223; Ekblom В., 1931, s. 67; Emlzelins J., 1932, 283 lpp.). Медсуна, судя по этому описанию, был крупным многонаселенным городом.

Комплекс межотненских археологических памятников включает городище, неукрепленную часть поселения (посад), древнюю гавань и два грунтовых могильника. Межотненское городище расположено на левом берегу р. Лиелупе в 10 км ниже г. Бауска (табл. CIV, 4). Оно укреплено двумя рядами валов высотой 2,7 и 8 м и рвом. Площадка городища занимает 3500 кв. м. С трех сторон к нему примыкали неукрепленные части поселения, занимавшие общую площадь до 13 га.

Археологические раскопки на городище и посаде производились в 1938–1940 и 1942 гг. (Gintars V., 1939а, 64–94 lpp.; 1939b, 15–45 lpp.; Brīvkalne Е., 1960, 61–78 lpp.) и в 1969–1970 гг. (Atgāzis М., 1970b, 41–46 lpp.; 1971b, 27–30 lpp). На площадке городища исследован очень небольшой участок, прорезаны траншеей укрепления в западной части поселения. Установлено, что впервые земляной вал высотой 3 м был насыпан на городище в VIII–IX вв. При его сооружении использовались для плотности деревянные настилы. Прослежено пять ярусов настилов, которые разделяли шесть слоев земли. На валу была устроена оборонительная стена из бревенчатых срубов. Внешняя сторона вала была укреплена вертикально поставленными бревнами, обмазанными слоем глины; с внутренней стороны подножие вала также было защищено частоколом.

На следующих этапах оборонительные сооружения неоднократно реконструировались. Вал наращивался в высоту из глины и земли с использованием повалов из бревен. В XI в. внешний склон вала был подрезан и стал очень крутым. Одновременно была обновлена стена из вертикально стоящих бревен, покрытых слоем глины. На вершине вала имелись сооружения, построенные из двух рядов бревенчатых стен, связанных поперечными, также бревенчатыми перегородками, которые рубились «в обло».

В северной части городища раскопками исследованы въездные ворота, относящиеся к XI в. Это был проем в валу, стены которого были сделаны из толстых бревен, поставленных вертикально, а сверху устроен накат из таких же бревен. Рядом с проходом на вершине вала стояла башня, основу которой составлял бревенчатый сруб больших размеров.

Все исследованные раскопками постройки были срубными. На городище одно из жилищ имело размеры 8×6 м, два — 5×4 м. В неукрепленной части поселения постройки имели несколько меньшие размеры — около 4×4 м. Стены жилищ обмазывались глиной, полы были деревянными. Исследователи памятника полагают, что жилые постройки имели двухскатные соломенные крыши. Глинобитные печи обычно примыкали к одной из стен жилищ. В слоях неукрепленной части поселения, относящихся к XI в., открыты остатки разрушенных очагов в виде черного слоя с обожженными камнями.

Городище Даугмале расположено на левом берегу р. Даугава напротив Саласпилса. Оно занимает площадь 3800 кв. м. Устроено на высоком всхолмлении при впадении р. Варжупите. Защищено дугообразным валом, протянувшимся на 70–80 м и имеющим высоту до 7 м. К городищу примыкает неукрепленная часть поселения площадью около 2 га и древняя гавань на Даугаве. Археологические раскопки на городище велись в 1933 и 1935–1937 гг. (SM, 1936, 1, 33–35 lpp.; 4, 87-104 lpp.), а в 1966–1970 гг. они были продолжены В.А. Уртаном, исследовавшим и неукрепленную часть памятника.

На площадке городища раскопками изучены следы нескольких жилищ. Постройки X–XII вв. преимущественно наземные, срубные. Но имеются и жилища с опущенным в грунт полом — они углублены на 0,2–0,4 м. Один дом XI–XII вв. был двукамерным, с погребом-подпольем. Строились срубы из сосновых бревен. Отапливались они при помощи глинобитных и каменных печей. Встречаются и очаги. Отмечено, что в двух постройках очаги занимали срединное положение. О деталях других жилищ из-за плохой сохранности остатков их говорить не приходится.

Много внимания уделялось расковочным исследованиям укреплений Даугмальского городища. Прорезкой семиметрового вала установлено, что деревянные части его строились и горели 14 раз. Сначала поселение было защищено бревенчатой стеной. Позднее насыпан невысокий песчаный вал, на вершине которого проходила изгородь из кольев и горизонтально вплетенных между ними жердей. Радиокарбонный анализ показал, что 12-й слой датируется III в. н. э. В последующее время вал постоянно достраивался. В X–XII вв., когда городище становится важным торговым и ремесленным центром, на вершине вала сооружаются бревенчатые каркасообразные стены. Склоны вала были укреплены камнями или бревнами, присыпанными землей. За валом был сооружен глубокий ров.

Исследованы были въездные ворота — проезд шириной 3 м. В XII в. по обеим сторонам въезда с внешней стороны городища были сооружены две башнеобразные бревенчатые постройки. Их основаниями были каменные вымостки размерами 4×4 и 3×3 м. В вымостки были заложены культовые приношения (серебряный перстень и бронзовый браслет). Исследована также дорога, проходящая через въездные ворота и посад к гавани на р. Даугава. Она четыре раза мостилась камнем, а по сторонам дороги стояли крупные гранитные камни.

Даугмале выдержало многократные нападения вражеских сил. В самом конце XII в. оно прекратило свое существование. В XI–XII вв. это поселение, осуществлявшее торговые связи по Двинско-Днепровскому и, вероятно, по Двинско-Волжскому путям, имело смешанный этнический состав. Здесь жили земгалы и ливы. Посещали его и останавливались здесь, и вероятно не на короткое время, представители других племен, в том числе не исключено, что норманны и славяне.

Богатые материалы, полученные в результате раскопок поселений, предоставляют возможность обстоятельно охарактеризовать хозяйственную деятельность, быт и культуру земгалов.

Основу их хозяйства составляли земледелие и скотоводство. Железный серп, найденный на упомянутом Ведмерском селище середины I тысячелетия н. э., принадлежит к изогнутым ножевидным орудиям, распространенным в это время на территории Латвии. Железный серп VI в. найден также при раскопках в Тервете. В числе погребального инвентаря земгальских могильников второй половины I тысячелетия н. э. и первых веков II тысячелетия н. э. встречаются железные косы. Большое количество кос, которые могли применяться и для кошения травы, и при жатве хлебных растений, обнаружено при раскопках поселений. На поселениях также неоднократно найдены железные косари и мотыги, свидетельствующие о заметной доле подсечного и залежного земледелия. Мотыги встречены в погребениях женщин-земгалок. С XI в. получает развитие пашенное земледелие. Судя по увеличению удельного веса ржи, наряду с двупольной известна была и трехпольная система земледелия, что свидетельствует о все большем значении землепашества.

На поселениях земгалов второй половины I тысячелетия н. э. преобладают зерна ячменя с редкой примесью яровой ржи, пшеницы, овсюга и проса. На городище Тервете в слоях XI–XIII вв. обнаружены зерна ячменя, ржи, пшеницы, овса, гороха, бобов, проса, а также семена репы и мака. На земгальских пашнях того времени преобладающей культурой был ячмень (он составляет от 6 до 43 % среди находок зернового материала), далее идут рожь и пшеница, просо, горох, бобы. На ряде поселений обнаружены также семена льна (Расиньш А.П., 1959, с. 319).

Постепенно возрастала роль скотоводства. Преобладали крупный рогатый скот и свиньи, меньшее значение имел мелкий скот. Лошадь использовалась как тягловая сила в пашенном земледелии. Находки удил и шпор свидетельствуют о том, что лошадь использовалась и для верховой езды, и в военных целях.

Одним из источников питания была охота. Остеологический материал говорит об охоте на лося, косулю, бобра и кабана. Охотились и на пушных зверей. Заметная роль принадлежала рыболовству. Среди находок на поселениях имеются железные рыболовные крючки различных размеров, остроги, гарпуны и грузила для сетей.

Основные центры земгалов, охарактеризованные выше, были в значительной степени ремесленно-торговыми поселениями. Железо получали из местной болотной руды. На Даугмальском городище около вала были открыты остатки сыродутного горна. На поселениях нередкими находками являются крицы, шлаки и полуготовые кузнечные изделия. Неоднократно найдены были и орудия для обработки металла — молотки, зубила, напильники.

Железные изделия являются одними из самых распространенных. Среди них имеются и бытовые предметы (ключи, замки, ножи, шилья, ножницы, кресала и т. п.), и орудия труда (топоры, долота, скобели и др.), и предметы вооружения (наконечники стрел, дротиков и копий).

На городищах Тервете и Даугмале зафиксированы остатки бронзолитейных мастерских — бронзоплавильная печь XIII в., тигли, льячки, многочисленные литейные формочки, бронзовые и серебряные обрезки, полуфабрикаты бронзовых изделий. Литейные формочки из Тервете исследованы Э.П. Бривкалне (Brīvkalne Е., 1964, 87–93 lpp.). В Тервете вскрыты также остатки мастерской по изготовлению каменных литейных форм. При раскопках этого памятника обнаружен кожаный пояс, украшенный металлическими орнаментированными оковками. Эта находка дает некоторое представление о земгальском прикладном искусстве. На поселениях земгалов найдены также орудия труда ювелиров — молоточки, пинцеты, зубильца и др.

Имеются основания предполагать наличие в Земгале косторезного ремесла; изготавливались здесь и некоторые типы стеклянных бус.

Глиняная посуда земгалов во второй половине I тысячелетия н. э. — лепная, слабопрофилированная, с шероховатой поверхностью. Изредка на поселениях встречается и штрихованная посуда. Такая керамика бытовала здесь и в XI–XIII вв. Вместе с тем в слоях этого времени присутствует и гончарная керамика древнерусского облика. Однако изготавливалась она, нужно полагать, на месте. На Даугмальском городище обнаружены гончарная печь начала XII в. и гончарная керамика с клеймами на днищах.

Земгалы поддерживали культурные и торговые связи с соседними балтскими племенами, а также с эстами и ливами, поэтому в памятниках земгалов встречаются украшения и другие предметы из соседних земель. В XI–XIII вв. устанавливаются торговые и культурные контакты с Древней Русью, в результате чего к земгалам попадают многие изделия восточнославянского ремесла (Мугуревич Э.С., 1965). Из древнерусских земель поступали шиферные пряслица, бронзовые крестики, некоторые типы бус и др. Торговля осуществлялась в основном по Двинскому пути. На Даугмальском городище, стоящем на Даугаве, найдено 53 гирьки, 18 весов и большое количество монет как западноевропейского, так и восточного происхождения.

В начале XIII в. латышские и эсто-ливские земли были захвачены немецкими феодалами. Еще около 1184 г. архиепископ Бремена Гартвик II направил в землю ливов монахов-миссионеров. Было учреждено Ливонское епископство, во главе которого стал Мейнард. Однако дело христианизации местного населения продвигалось очень туго. Поэтому при поддержке римского папы были организованы крестовые походы для насильственного обращения в христианство, для ограбления и захвата земель.

В 1200 г. епископ Альберт вторгся с крестоносцами из немецких феодалов на 23 кораблях в устье Даугавы. Разбив отряды ливов и земгалов, крестоносцы в 1201 г. строят крепость Ригу, а в следующем году учреждается Орден рыцарей-меченосцев. Теперь епископ имел постоянную военную силу.

В 1207 г. под натиском немецких завоевателей пал Кокнесе, в следующем году им удалось занять Селпилс, в 1209 г. ливонские рыцари неожиданным ударом овладели Ерсике, опустошив его.

На завоеванных территориях крестоносцы строили замки, а земли раздавали вассалам и духовенству, подчиняя их власти местное население, которое вынуждено было содержать своих поработителей, работать на них и участвовать в организуемых ими военных мероприятиях.

Начиная с XIII в., историки располагают значительным количеством письменных источников, на основе которых восстанавливаются важнейшие и второстепенные события, разрешаются многие вопросы социальной, экономической и культурной жизни населения территории Латвии.

Вместе с тем в результате значительных археологических работ, проводившихся в течение двух последних десятилетий, были получены важные материалы, заметно расширившие круг источников по средневековой Латвии. Более того, оказалось, что письменные свидетельства, принадлежащие в основном немецким авторам, освещали историю Латвии односторонне. Поэтому археологические материалы в ряде случаев имеют первостепенное значение.

Наиболее существенные результаты получены при систематических раскопках городов и замков. Здесь, прежде всего, нужно назвать раскопки в Риге, проведенные в 50-60-х годах под руководством М.Р. Вилсоне и Т.И. Павеле (Вилсоне М.Р., 1952, с. 124–133; 1960, с. 33, 34; 1963, с. 25–27; 1964, с. 35, 36; Вилсоне М., Павеле Т., 1961, с. 28–30; Павеле Т., 1963, с. 35), а в последние десятилетия А.В. Цауне (Caune A., 1971, 33–35 lpp.; 1972, 47–53 lpp.; 1973а, 19–23 lpp.; 1973b, 7-12 lpp.; 1974а, 58–64 lpp.; 1975а, 12–27 lpp.; 1976а, 29–33 lpp.; 1977а, 20–24 lpp.; 1978а, 25–31 lpp.; 1979а, 23–27 lpp.; 1980а, 36–40 lpp.; 1982, 55–60 lpp.; 1985; АО 1971 г., с. 433; АО 1972 г., с. 394; АО 1973 г., с. 408, 409; АО 1974 г., с. 425; АО 1975 г., с. 456; АО 1976 г., с. 444; АО 1977 г., с. 454; АО 1978 г., с. 476; АО 1979 г., с. 395; АО 1980 г., с. 374–376).

Значительные многолетние раскопочные работы производились в Кокнесе (1961–1966 гг.) А.Я. Стубавсом, где с 1209 г. существовало мощное укрепленное поселение с каменным замком (Stubavs A., 1962, 19–21 lpp.; 1963, 12–14 lpp.; 1964, 18–20 lpp.; 1965, 16–19 lpp.; 1966, 24–27 lpp.; 1967, 35–38 lpp.), в Мартиньсала (1966–1974 гг.) Э.С. Мугуревичем (Mugurēvičs E., 1967, 32–35 lpp.; 1968а, 63–68 lpp.; 1969, 41–45 lpp.; 1970, 54–56 lpp.; 1971а, 47–49 lpp.; 1972, 87–91 lpp.; 1973а, 47–50 lpp.; 1974а, 50–53 lpp.; 1974b, 54–58 lpp.; 1975, 68–70 lpp.), в Саласпилсе (1967–1975 гг.) А.Я. Стубавсом (Stubavs A., 1968, 72–75 lpp.; 1969, 47–51 lpp.; 1970, 59–63 lpp.; 1971, 52–54 lpp.; 1972, 91–96 lpp.; 1973, 54–59 lpp.; 1974а, 59–64 lpp.; 1974b, 64–68 lpp.; 1975, 70–78 lpp.; 1976а, 79–85 lpp.; Стубавс А., 1970, с. 181–188).

Результаты раскопок в замках Локстене, производимых в 1962–1964 гг. Э.С. Мугуревичем, и в Селпилсе, ведущихся в 1963–1965 гг. под руководством Э.Д. Шноре и А.Э. Зарини, опубликованы в монографиях (Mugurēvičs Ē., 1977b, 53–98 lpp.; Šnore E., Zariņa А., 1980).

Крупные раскопки произведены латышскими археологами и на других поселениях. В 1978–1981 гг. М. Атгазис исследовал замок в Алуксне (Atgāzis М., 1979, 10–17 lpp.; 1980, 17–22 lpp.; 1982, 28–33 lpp.). А.В. Дауне начиная с 1976 г. ведет раскопки в Баускском замке (Caune A., 1977b, 24–29 lpp.; 1982b, 60–65 lpp.; Caune A., Verigo V., 1978, 31–35 lpp.; 1979, 27–31 lpp.; Bebre V., Caune A., 1980, 32–36 lpp.) Я.Я. Граудонис с 1976 г. успешно изучает раскопками епископский замок Турайда (Graudonis J., 1977, 40–44 lpp.; 1978, 46–49 lpp.; 1979, 36–41 lpp.; 1980, 57–62 lpp.; 1982, 76–84 lpp.). В 1977–1981 гг. под руководством З. Апала исследовался замок в Цесисе (Apala Z., 1978, 8-12 lpp.; 1979, 6-10 lpp.; 1980, 3–7 lpp.; 1982, 5-12 lpp.).

Производились также раскопки замков Ливонского ордена Алтене (Graudonis J., 1964, 8-10 lpp.; 1965, 5–7 lpp.), в Валмиере (Berga Т., 1980, 28, 29 lpp.; 1982, 46–47 lpp.), церкви и замка Икшкиле (Graudonis J., 1969b, 32–34 lpp.; 1970, 45–50 lpp.; 1971, 36–38 lpp.; 1973b, 39–42 lpp.; 1974, 28–36 lpp.), замков в Дундаге (Mugurēvičs Ē., 1982a, 95-100 lpp.), Лудзе (Daiga J., 1977, 29–34 lpp.), Пилтене (Mugurēvičs Ē., 1977b, 51–55 lpp.; 1978b, 57–60 lpp.), Резекне (Mugurēvičs Ē., 1982b, 101–107 lpp.) и других пунктах.

Много внимания уделено раскопкам могильников. Исследовано в различной степени 137 могильников XIII–XVII вв., на которых расчищено более 4000 погребений. Исследовались как могильники, продолжавшие древние погребальные традиции, так и христианские кладбища.

Как уже отмечалось, в начале XIII в. происходят серьезные перемены в характере поселений на территории Латвии. Это относится в основном к укрепленным местам жительства. В результате агрессии немецких крестоносцев большая часть городищ была уничтожена, другие, хотя и продолжали оставаться населенными до начала XIV в., вынуждены были сильно изменить свой хозяйственный и социальный облик. Жизнь не прекращалась в течение всего XIII в., например, на таких поселениях, как Асоте, Танискалнс, Тервете, Цесвайне и других. Здесь продолжали существовать деревянные укреплении прежних типов.

Вместе с тем крестоносцами на земле латышских племен строятся каменные замки. Как показали археологические раскопки, первые каменные замки в Икшкиле и на о-ве Мартиньсала возводились при участии местного населения. Внутри замков сооружались деревянные постройки, которые отапливались глинобитными печами или очагами.

Раскопками в Локстене обстоятельно изучена застройка одного из каменных замков. Из камня были выстроены только стены замка. Внутренняя застройка — жилые и хозяйственные строения — целиком была деревянной. Постройки имели срубную конструкцию. Площадь жилищ варьировала от 12 до 31 кв. м. Полы их делались из горбыля, который клался на лаги. Пространство между грунтом и полом заполнялось засыпкой из листьев и бересты. Таковы были жилища XIV–XV вв. Глиняные печи с использованием камня продолжали местные традиции XI–XII вв.

В экономике населения Локстене очень важная роль принадлежала сельскохозяйственной деятельности. Анализ остатков культурных (при раскопках найдены зерна ячменя, пшеницы и гороха) и сорных растений позволяет утверждать, что господствующей была система трехполья. Сельскохозяйственные орудия труда представлены косами двух типов: косы с широким клинком использовались для уборки злаковых растений, а узкие косы типа горбуши — для скашивания трав.

Судя по остеологическим материалам, на долю домашних животных в XIV–XV вв. приходилось 93 %. Состав стада и соотношение между видами домашних животных (свинья, мелкий скот, крупный рогатый скот, лошадь, птица) этого периода были теми же, что и в предшествующее время. Среди диких животных на первом месте стоял лось, затем бобр, кабан, куница, медведь и т. п.

Подсобным промыслом было рыболовство. Найдены железные рыболовные крючки и острога. Судя по костным остаткам, ловилась преимущественно крупная рыба — лосось и сом.

Следами ремесленной деятельности в Локстене являются остатки сыродутного горна для выплавки кричного железа из болотной руды и разнообразный инструментарий — железная пила с мелкими зубьями, топоры и скобели, долота и корытообразное сверло, драчка с длинным черенком, применявшаяся в строительном деле.

Локстене был военно-опорным пунктом, выстроенным рижским архиепископом на пересечении важных дорог. Не исключено, что вассалы, жившие в этом замке, происходили из местной среды. Замок мог принадлежать одному или нескольким мелким вассалам, получившим его в лен за службу по охране границ Рижского архиепископства. В Локстене находился небольшой гарнизон, охранявший замок и его округу. Найденные при раскопках оружие и предметы снаряжения всадника и коня — наконечники копий и дротиков, большое количество наконечников стрел, в том числе и арбалетных, ледоходные шипы, шпоры, удила и подковы — подчеркивают военно-оборонительный характер поселения.

Основным населением замка, очевидно, были люди местного происхождения. В пользу этого, помимо уже отмеченных особенностей домостроительства, говорят украшения из слоев XIV–XV вв. Это подковообразные застежки различных типов, браслеты, в том числе со стилизованными звериноголовыми концами, перстни, булавки, принадлежащие к типичным латгальско-селским украшениям. Они имеют прототипы в местных древностях предшествующей поры, с одной стороны, и весьма характерны для погребений деревенских кладбищ XIV–XV вв. — с другой.

Вместе с тем материалы раскопок свидетельствуют о нововведениях в материальной культуре Латвии, имевших место в рассматриваемый период. Это, прежде всего, каменное оборонительное строительство. В замке Локстене — это крепостные стены, сложенные из крупного булыжного камня на известковом растворе. Заметные изменения произошли и в военном деле. В то время получают распространение наконечники копии и стрел, шпоры, подковы и стремена западноевропейских типов. Западноевропейский характер носят также некоторые железные изделия. Импортируется рейнская керамика. Монетные находки принадлежат к брактеатам северогерманских городов (Гамбурга, Штральзунда) или к деньгам, чеканенным в самой Ливонии (с середины XIII в.). Можно думать, что предметы западноевропейского происхождения связаны с обитавшими здесь немцами.

Иной характер имел замок Ливонского ордена Алтене. Здесь каменные крепостные стены защищали площадку в 4200 кв. м. Вдоль стен находилось несколько жилых и хозяйственных построек. Раскопками исследован комплекс построек в северо-западном углу замкового двора. В подвальных этажах работали ремесленники. Обнаружены мукомольня с жерновами, фрагментами дубовой бочки и обуглившимся зерном. Одна из жилых построек состояла из двух помещений. Одно из них размерами 4,8×4,5 м, имело плитняковый пол и изразцовую печь, а другое, размерами 9,6×4,5 м, — систему отопления теплым воздухом, широко применявшуюся в западноевропейских феодальных замках. Обычно устраивалась сводчатая печь (в Алтене ее размеры 3×1,5 м), которую перекрывали каменные плиты пола, имевшие отверстия для теплого воздуха. При раскопках изучена также центральная постройка размерами 20×9 м, расположенная в средней части замкового двора. Она состояла из кирпичного подвального помещения, наземной жилой части, выстроенной из дерева и отапливаемой теплым воздухом, и большой хозяйственной пристройки.

Алтене — типичный орденский замок XIV–XV вв. Это исключительно военный опорный пункт Ливонского ордена. В нем находился небольшой военный гарнизон, о чем свидетельствуют находки — наконечники арбалетных стрел, шлем, фрагменты лат, шпоры. Его обитателями были немцы.

Археологическое изучение средневековых замков на территории Латвии, таким образом, показало, что часть их целиком принадлежала немцам, в составе населения других были и местные жители, оказавшиеся под игом завоевателей. Последних замков было немало. Нужно полагать, что все замки, при которых имеются более или менее обширные посады, принадлежат к укреплениям второго типа. В таких средневековых поселениях (Локстене, Кокнесе, Мартиньсала и др.) в быту, строительстве и ремесленной деятельности находят выражение традиционные элементы материальной культуры латышского населения.

Обширные раскопки, произведенные во многих средневековых замках Латвии, дали конкретное представление об их детальном устройстве. Изучены конструктивные особенности строительства крепостных стен и башен, расположение и устройство построек внутри оборонительных стен. Интересные данные получены о быте и хозяйственной деятельности обитателей замков.

Важные результаты по истории домостроительства и застройке средневекового города получены при раскопках в Риге. Установлено, что здесь вплоть до XIV в. большинство жилых и хозяйственных построек были деревянными.

После утверждения крестоносцев в Прибалтике, в Риге продолжалось строительство срубных домов из бревен преимущественно хвойных пород того типа, что характерен для этого поселения в XI–XII вв. Полы по-прежнему были глинобитными или деревянными. Основным отопительным устройством была печь. Обычно печи располагались в углу помещения (в одном случае посредине). Строились они из камня или глины. В некоторых постройках зафиксированы очаги. В XIII в. распространенные прежде очаги в виде каменных кладок в углублениях исчезают. Вместо них появляются наземные глинобитные очаги, огражденные кольцеобразно камнями. Отапливались помещения по-черному.

Такие срубные жилища бытовали в Риге в XIII–XIV вв. С XIII в. на смену однокамерным постройкам, распространенным в XII в., приходят двухкамерные дома. Они состоят из основного сруба с печью, к которому примыкает прируб с тремя стенами, служивший сенями или кухней. В XIII–XIV вв. преобладают двухкамерные дома, но встречаются и трехкамерные, состоящие из основного сруба с печью, открытых сеней и кухни. Все исследованные раскопками срубные жилища принадлежали ремесленникам и рыболовам. В XIV в. такие дома строились в основном на окраинах города и в его пригородах.

С XIII в. в Риге появляются постройки фахверковой конструкции. Стены таких зданий сооружались из деревянного каркаса, промежутки которого заполнялись кирпичом или глиной. Полы были глинобитными, кирпичными или дощатыми. Отопительное устройство было единым для всего здания и находилось посреди центрального помещения. Это были или открытые очаги, или очаги вместе с глинобитными печами.

Фахверковые дома Риги были одноэтажными. Они имели стропильные двухскатные крыши с наклоном около 45°. Кровля состояла из соломы, обмазанной глиной. С XIV в. некоторые фахверковые строения ставились на каменных фундаментах. В XIII в. такие дома отапливались еще по-черному. Под жилищами устраивались погреба с каркасными стенами. Судя по письменным источникам, застекленные окна в домах рижан стали широко входить в обиход с XV в. Размеры фахверковых построек — от 10×6 до 12×8 м. Постройки фахверковой конструкции появились в Риге в результате переселения немецкого населения из Северной Германии. Рижские дома близки нижнесаксонским.

В слоях, датируемых второй половиной XIII–XIV вв., раскопками в Риге вскрыты фрагменты 17 каменных зданий (Caune A., 1978b, 100–116 lpp.). Это однокамерные строения, четырехугольные в плане, размерами от 9,5×8,6 до 5,9×4,8 м. Стены их сооружались из необработанных блоков доломита и облицовывались кирпичом. Толщина стен 30-100 см. Нижние этажи — полуподвальные помещения для хозяйственных целей, верхние — жилые, отапливаемые при помощи каминов, вделанных в стены. Со стороны входа к постройкам примыкало небольшое крыльцо, по которому поднимались на верхний этаж прямо со двора. Каменные дома в Риге принадлежали духовенству и богатым торговцам.

Раскопками зафиксирована уличная застройка древнего города. Прослеживается на протяжении столетий четко выраженная стабильность планировки кварталов и ориентации улиц. Срубные дома без дворов размещались вплотную вдоль улиц. В отдельных случаях открыты небольшие усадьбы, состоявшие из жилого дома и хозяйственных построек. Фахверковые дома ставились торцом вплотную к улицам, на расстоянии 1–2 м друг от друга. Дворы их находились внутри кварталов. Большинство изученных каменных домов в Риге — свободно стоящие строения в середине дворов.

Раскопками на бывшей Ратушной площади выявлены мостовые старого рынка. В других местах прослежены уличные деревянные мостовые. Изучено также свайное укрепление набережной речки Риги. Исследовались участки оборонительной каменной стены XIII в. с четырехугольной башней, ворота Рижской гавани XIV в., судоверфь XIII в.

Основная масса латышского населения в XIII–XV вв. жила не в городах и замках, а в сельских неукрепленных поселениях. К сожалению, эта группа археологических памятников остается пока неизученной. Некоторое представление о культуре сельского населения того времени можно составить по могильникам.

Христианская религия распространялась в массах латышского населения медленно. Там, где власть немецких феодалов еще не укрепилась, население в XIII–XIV вв. и отчасти в XV в. продолжало придерживаться старых языческих погребальных традиций. Погребения XIII–XIV вв. обычно находятся на древних кладбищах.

Так многие латгальские и селские могильники использовались до XIV–XV вв. Сохраняется тот же похоронный ритуал. Некоторые изменения претерпевает ориентировка умерших. Как отмечалось, до XIII в. у латгалов и селов господствует широтная ориентация, причем мужские и женские погребения ориентированы в противоположные стороны. С XIII в. ориентация умерших становится произвольной, не следующей каким-либо закономерностям.

Вблизи крупных населенных пунктов (Валмиера, Селпилс, Цесвайне и др.) раньше, чем в других местностях, устанавливается свойственная христианским погребениям ориентировка головой на запад. Так, на Селпилсском могильнике, расположенном вблизи замка, раскопками были исследованы 234 захоронения XIII–XVI вв. (Šnore E., Zariņa А., 1980, 177–216 lpp.), совершенных по христианскому обряду. Погребения совершены близко одно от другого, рядами, преобладает юго-западная ориентировка. Зафиксированы реликты языческой погребальной традиции — десятая часть захоронений содержала уголь, свыше половины — погребальный инвентарь, в некоторых имелись камни. В одной трети погребений обнаружены шейные ожерелья, в состав которых, помимо бус, входили амулеты — бубенчики и раковины каури. В нескольких мужских захоронениях найдены топоры и копья. Очень распространены подкововидные застежки, которые и по формам продолжают старые традиции. Начиная со второй половины XIV в., их сменяют кольцевидные застежки. Захоронения в Селпилском могильнике оставлены местными крестьянами. В пользу этого свидетельствует и антропологический материал.

В глубинных районах Латгалии и земли селов христианское воздействие на погребальную обрядность было еще меньше. Умерших в XIII–XIV вв. хоронили по старому ритуалу, довольно часто с различным вещевым материалом. Однако противоположной ориентации мужских и женских захоронений не наблюдается. В одних случаях и мужчин, и женщин хоронили головой на восток, в других случаях — головой на запад.

В земгальском регионе старые, языческие, погребальные традиции сохранились в ряде мест вплоть до XVII в. В XIII в. погребения в грунтовых могильниках имеют прежнюю ориентацию с северо-запада на юго-восток, причем мужские и женские захоронения ориентированы в противоположные стороны. Но постепенно мужские и женские трупоположения стали иметь одинаковую ориентировку. В XIII–XIV вв. уменьшается количество могильного инвентаря, в том числе постепенно исчезает обычай класть в мужскую могилу оружие.

Только вблизи крупных центров погребения в земгальских могильниках имеют широтную ориентацию. Таков, в частности, могильник, исследованный в 1953 г. Е. Бривкалне близ Тервете.

У куршей в XIII–XIV вв. продолжали бытовать грунтовые могильники с трупосожжениями. Местами трупосожжения в Курземе встречаются вплоть до начала XVII в. Как правило, сохраняется древний ритуал. Остатки кремации, собранные с погребального костра, с инвентарем, характерным для мужских захоронений, ссыпали в могильные ямы, ориентированные с юго-запада на северо-восток или с запада на восток. Остатки женских сожжений укладывались в могилы с ориентацией северо-запад-юго-восток.

В XIV–XV вв. обряд трупосожжения в Курземе постепенно сменяется трупоположениями. В XV–XVI вв. господствуют еще трупоположения, ориентированные с юго-запада на северо-восток, а с XVII в. погребения с ориентировкой запад — восток становятся преобладающими.

Для ливов, как уже отмечалось, были характерны меридиональные трупоположения — умерших, как мужчин, так и женщин, хоронили в могильных ямах головой на север. В XIII–XV вв. видземские ливы под влиянием христианской религии меняют ориентацию умерших на широтную, головой к западу. В исследованных раскопками могильниках Икшкиле, Мартиньсала и др. все могилы имели западную ориентировку.

В это время начался процесс слияния ливов с земгальско-латгальско-селским населением, результатом которого стала ассимиляция прибалтийско-финского населения балтским.

В северной части Курземе в XIII–XV вв. имело место территориальное и этническое смешение ливов с куршами. В XIII–XV вв. в этом регионе соседствуют погребения по обряду трупосожжения с захоронениями по обряду ингумации, причем умерших хоронили головой на запад.

С XIII в. на территории Латвии устраиваются и христианские кладбища. Они возникали в стороне от древних, обычно рядом с костелом, и обносились оградой. В XIII–XV вв. такие кладбища имели небольшие размеры. Захоронения располагались рядами. Умерших хоронили в деревянных гробах, головой к западу, обычно без вещевого инвентаря, редко — с единичными предметами.

Таким образом, в XIII–XV вв. на территории Латвии одновременно существовали две культуры — местная латышская и немецкая. Археологическими исследованиями показано, что латышская культура сформировалась на базе культурного наследия местных племен. Влияние немецкой культуры на ее развитие было незначительным. Немецкая культура на территорию Латвии привнесена в результате переселения населения из Северной Германии. В процессе своего развития прибалтийско-немецкая культура впитала в себя и отдельные элементы местной культуры.

Латышская народность формировалась в XIII–XVII вв. В изучении вопроса ее сложения археологические материалы уже не являются ведущими. На первый план выступают данные языкознания и диалектологии и сведения письменных источников. Поэтому эта тема здесь рассмотрена кратко.

Латышская народность получила свое название от племени латгалов, но в ее формировании приняли участие также селы, часть земгалов и часть куршей. Ведущая же роль в этом процессе принадлежала латгалам, поскольку они по численности населения и в территориальном отношении превосходили остальные этноплеменные общности. Селское население Латгалии в период немецкой агрессии XIII в., как свидетельствуют археология и косвенно данные письменных памятников, понесло заметно меньшие потери, нежели курши и земгалы. Как известно, последние пытались отстаивать самостоятельность, оказывая ожесточенное сопротивление немецким феодалам до 1290 г., а затем ушли в Литву. По всей вероятности, ведущей роли латгалов в образовании латышской народности способствовали и некоторые политические моменты. К началу XIII в. в Латгалии существовали три княжества — Ерсике, Кокнесе и Талава, но, видимо, латгалы были лучше политически организованы по сравнению с другими племенными образованиями.

В XIII в. и последующих столетиях этнические процессы на территории Латвии получили дальнейшее развитие. Прежняя этноплеменная дифференциация здесь была полностью нарушена. Начался длительный процесс сближения и консолидации родственных в языковом отношении племенных группировок и ассимиляции иноязычного населения, жившего на территории Латвии. Культурной консолидации способствовало классовое членение общества того времени. Как известно, немецкие крестьяне до XVIII в. в Латвии не селились. Немецкие захватчики и переселенцы в Латвии образовали класс феодалов со своей культурой, а все зависимое население состояло из «ненемцев», т. е. будущих латышей.

Археологически процесс формирования латышской народности отражен, прежде всего, в унификации погребальной обрядности. Как отмечалось выше, в могильниках латгалов и селов до XIII в. господствовала ориентация умерших в направлении запад-восток, причем мужские и женские трупоположения ориентировались в противоположные стороны. С XIII в. эта закономерность нарушается. В XIII–XVI вв. в бывших латгальских и селских землях умерших по-прежнему хоронили головой на запад или на восток, но выбор ориентировки абсолютно не зависел от пола погребенного. Вблизи крупных центров, таких, как Селпилс, Цесвайне, Валмиера и других, постепенно под влиянием христианства распространяется обычай хоронить умерших головой на запад.

Аналогичная картина наблюдается у земгалов. Если до начала XIII в. они хоронили умерших в направлении с северо-запада на юго-восток, а мужские и женские погребения были ориентированы головами в противоположные стороны, то позднее этот обычай нарушается. В XIII–XVI вв. погребальные традиции земгалов сохраняются, но теперь и мужские, и женские захоронения имеют одинаковую ориентацию. Вблизи крупных поселенческих центров (Тервете) господствующей постепенно делается широтная ориентация.

В Курземе начиная с XIV в. захоронения по обряду трупосожжения постепенно заменяются трупоположениями. Прежде различная для мужских и женских захоронений ориентировка заменяется на единую — в XV–XVI вв. здесь преобладает ориентация в направлении с юго-запада на северо-восток, а в XVII в. уже господствуют погребения по христианскому обычаю.

Унификация погребальной обрядности затронула и часть ливского населения — в северной части Курземе, где в результате территориального смешения ливов с куршами начался процесс ассимиляции первых. Характерная для ливов северная ориентация погребенных постепенно исчезает. В XIII–XV вв. здесь встречаются еще свойственные куршам трупосожжения, но широко представлены и грунтовые могильники с трупоположениями, где и мужчины, и женщины погребены головами на запад. Видземские ливы испытали влияние христианства прежде всего, поэтому на их территории с XIV в. господствуют могильники с ориентацией могил в направлении запад-восток. Единое развитие погребальной обрядности на всей территории формирования латышской народности, выразившееся в переходе от противоположной ориентации мужских и женских могил к одинаковой для обоих полов, отражает, как считает Э.С. Мугуревич, начало процесса консолидации (Мугуревич Э.С., 1981, с. 33–35). Следующим этапом было укоренение на еще нехристианских могильниках единой ориентации погребенных в направлении запад-восток (XVI в.). Этот этап унификации, очевидно, является отражением наибольшей интенсивности процесса формирования латышской народности.

Параллельно на всей территории сложения народности постепенно формируется единая латышская культура. Складывалась она, согласно новейшим изысканиям, на основе культурного наследия местных племен. Существовавшая параллельно с ней немецкая культура не оказала заметного влияния на латышскую. Это были разные по своей сущности культуры, которые противостояли друг другу.

В современной диалектологии выделяются три основных диалекта латышского языка. Бо́льшую, восточную часть Латвии занимают верхнелатышские говоры, в основе которых находятся племенные диалекты латгалов и селов. В этом большом диалектном массиве изолексы и изофоны позволяют выделить занимающие более восточное положение латгальские говоры и селонские говоры.

Среднелатышский диалект занимает часть Земгале, южную часть Курземе и западную Видземе. В основе этой диалектной зоны можно видеть диалект земгалов.

К нижнелатышскому диалекту относятся говоры северо-западной Видземе и северной части Курземе. Он сформировался, надо полагать, на ливском субстрате.

В Курземе диалектологи выделяют особую группу тамских говоров, возможно являющуюся наследницей диалекта или языка куршей.

Глава седьмая Литовские племена

Литовская ветвь балтов в раннем средневековье занимала основную территорию современной Литвы — правобережную часть Понеманья, исключая небольшой регион нижнего течения Немана, где жили скалвы.

Погребальные древности второй половины I — начала II тысячелетия н. э. отчетливо свидетельствуют, что эта ветвь балтов дифференцировалась на племенные группы, отождествляемые с известными по письменным источникам жемайтами, аукштайтами и собственно литвой (карта 45).

Жемайтия — древнелитовская историческая область на северо-западе современной Литвы. Расположена она на Жемайтской возвышенности с холмисто-моренным рельефом и множеством озер, простирающейся на правобережье Немана от верховьев Миньи до р. Шушве. Жемайты (в русских и польских исторических источниках — жмудь) — литовское племя, основное население Жемайтии. Некоторые особенности в этнографии и языке (жемайтский диалект литовского языка) сохранились до XX в. Впрочем, нужно заметить, что далеко не все исследователи связывают жемайтский диалект со средневековыми жемайтами. В литературе имеется мнение о формировании этого диалекта в XV–XVI вв. в условиях взаимодействия литовского языка с куршским (Zinkevičius Z., 1981, 12–17 psl.).

Первые раскопки археологических памятников жемайтов относятся к 80-м годам прошлого столетия. В это время Т. Даугирдас произвел небольшие раскопочные работы на грунтовых могильниках Палукнис, Титвидишке, Гилвичяй и Паклибакяй (Dowgird Т., 1886, s. 18–26; 1887, s. 3-28; 1888, s. 12), а в 1888 г. исследовал и городище Дербутан. В 1898 и 1900 гг. могильник Юодсоде раскапывал М.Е. Бренштейн (Brensztejn М.Е., 1901, s. 31–35).

В 1899 г. вышла в свет составленная Ф.В. Покровским археологическая карта Ковенской губ. (Покровский Ф.В., 1899а). Было описано и картировано значительное число памятников археологии на территории Жемайтии, однако датировка их оставалась неопределенной.

К первым десятилетиям XX в. относятся работы Л. Крживицкого по изучению городищ — пилкалнисов Жемайтии (Крживицкий Л., 1909, с. 82–129). Раскопочные исследования им были произведены на двух городищах — Бубяй и Дербутай (Kržywicki L., 1906, s. 15, 39, 58, 82–84; 1928, 84–86 psl.). В начале XX в. А. Заборски начал исследование интересного жемайтского могильника Пашушвис (Zaborski А., 1905, s. 145–148).

В 20-30-х годах XX в. литовские археологи раскапывали в основном грунтовые могильники. Наиболее заметными среди этих исследований являются раскопки могильника Пашушвис, производимые в 1924 г. И. Кончюсом, в 1926 г. — им же совместно с Э. Вольтером, а в 1931 и 1933 гг. П. Тарасенка (Puzinas J., 1938, 262–270 psl.). В 30-х годах исследовались также могильники Паезерис (Puzinas J., 1938, 255, 260, 262, 266, 269 psl.), Пашешувис, Шаукотас и др. Шауляйский музей организует раскопки могильников Лепшяй и Куршенай.

Для общего представления о распространении памятников в Жемайтии интересна археологическая карта Литвы П. Тарасенка, изданная в 1928 г. (Tarasenka P., 1928).

Итоги изучения погребальных памятников Литвы, и в том числе Жемайтии, были подведены в 1946 г. М. Гимбутас (Alseikaité-Gimbutiené M., 1946). После Л. Крживицкого раскопок на поселениях Жемайтии не производилось.

Наиболее результативным в изучении жемантских древностей стал период после окончания второй мировой войны. Уже в 50-х годах производятся раскопки на могильниках Вайтиекинай Папилке, Юодсоде и др. (Navickaité O., 1961, 84–85; 96, 97 psl.; Valatka V., 1969, 68–76 psl.), но еще активнее ведутся исследования в 60-х годах. В этот период под руководством А.З. Таутавичюса раскапывались могильники в Паэжярис, Бикавенай и Упина, в которых было вскрыто несколько сотен погребений (Таутавичюс А.З., 1967, с. 274, 280; 1968а, с. 68, 69; 1970а, с. 237–239). Несомненный интерес представляют также раскопки 1963–1966 гг. под руководством В. Валатки могильника Мауджнорай, в котором изучено 134 захоронения (Валатка В., 1966; с. 10, 11; Таутавичюс А., 1970, с. 233, 234). Этот же исследователь раскапывал в 1963 г. могильник Пайомантис.

Активно и плодотворно продолжались раскопочные исследования жемайтских грунтовых могильников в 70-х годах. В. Статкевичюс и В. Валатка раскапывали могильник Парагаудис (Valatka V., 1974, 74–77 psl.). В. Статкевичюс изучал еще могильники Каштауналяй и Пакалнишкяй. Первый памятник исследовался потом Л.М. Вайткунскене. Объектом раскопок Б. Таутавичене был могильник Шаркай (Tautavičiené B., 1974, 67–74 psl.). Нельзя не назвать также исследования могильников Саугиняй под руководством А. Меркевичюса (Merkevičius A., 1974, 58–63 psl.) и Якштайчяй под руководством В. Урбанавичюса (Urbanavičius V., 1974, 63–67; psl.; 1979, 122–151 psl.). Исследовались и другие могильники, в частности были начаты раскопочные работы в Жасинас, Принкайгалис на р. Шушве и др., продолжено изучение могильника Мауджиорай.

Средневековые поселения жемайтов остаются весьма слабо изученными. Раскопочные изыскания велись на единичных селениях. Можно упомянуть здесь раскопки В. Даугудиса на городище и рядом расположенном селище, относящихся ко второй половине I и началу II тысячелетия н. э. около Имбаре (АО 1970 г., с. 320; АО 1980 г., с. 377; АО 1981 г., с. 356). Небольшие исследования произведены также А. Меркевичюсом на городище и селище у д. Вайткунай на правом берегу р. Шушве (АО 1978 г., с. 436; АО 1979 г., с. 459).

Параллельно с накоплением новых материалов велась работа по изучению истории жемайтов, этнической истории, уточнению границ их расселения. В 1961 г. увидели свет «Очерки литовской археологии», написанные П.З. Куликаускасом, Р.К. Куликаускене и А.З. Таутавичюсом (Kalikauskas P., Kulikauskiené R., Tautavičius A., 1961). В книге научно обобщены были все собранные к тому времени археологические материалы. Археология средневековой Литвы в ней рассматривается целостно, без подразделения на племенные или какие-либо еще регионы. Авторы очерков не могли охарактеризовать отдельно археологию и историю жемайтов и их ареал.

Специфические жемайтские особенности в грунтовых могильниках средней Литвы впервые были определены и описаны А.З. Таутавичюсом в 1968 г. (Таутавичюс А.З., 1968в, с. 56–63). Работу в этом направлении исследователь продолжал. На основе распространения различных типов погребальных памятников второй половины I и начала II тысячелетия н. э. А.З. Таутавичюсом восстановлена картина размещения племен на территории Литвы (Lietuvos archeologijos atlasas, 1977, žemelapiai 9; Таутавичюс А.З., 1980, с. 85; Tautavičius A., 1981, 27–36 psl.). К жемайтам А.З. Таутавичюс относит специфические грунтовые могильники от р. Вардува на западе до р. Шушве на востоке. К жемайтам причисляют эти памятники и другие исследователи (Volkaité-Kulikauskiené R., 1970, 33–36 psl.).

Поскольку грунтовые могильники являются важнейшими и наиболее изученными памятниками жемайтов (карта 45), то целесообразно начать с них характеристику древностей этого племени (табл. CXVII).

Могильники жемайтов второй половины I и начала II тысячелетия н. э. являются грунтовыми, не имеющими ныне каких-либо наземных признаков. Они довольно крупные (многие из них состоят из нескольких сот погребений), пользовались ими в течение нескольких столетий. Захоронения совершались в продолговатых могильных ямах длиной около 1,8–2,1 м и глубиной 0,3–1 м. Обычно ямы содержат одиночные погребения, в виде редких исключений встречаются парные. Погребальные ямы разбросаны бессистемно, не составляя правильных рядов.

В V–IX вв. безраздельно господствовал обряд трупоположения. Умерших клали в могилы на спине с вытянутыми ногами. Положение рук различно: сложены на груди или животе; прижаты к бокам; одна рука согнута, другая вытянута вдоль тела и др. Погребения мужчин и женщин обычно имеют противоположную ориентацию. Женщин, как правило, хоронили головами на юго-запад с отклонениями к югу, мужские захоронения ориентировались головами на северо-восток с отклонениями к северу.

Погребальный инвентарь жемайтских захоронений довольно многочислен. В мужских погребениях V–VI вв. часто встречаются втульчатые топоры, которые почти отсутствуют в более поздних могилах. Для погребений V–VI вв. характерны ножи и втульчатые, иногда черешковые, наконечники копий, а для захоронений IX–XII вв. — мечи.

В мужских погребениях найдены немногочисленные украшения. Это железные посоховидные булавки, арбалетовидные фибулы (табл. CXVIII, 9, 10, 15), редко встречаются шейные гривны (табл. CXIX, 4, 5) и спиральные перстни. Кроме того, в погребениях V–VIII вв. встречаются иногда удила, шпоры и пряжки.

В погребениях мужчин IX–XIII вв. обычно находятся одна-две подковообразные застежки. Для северной части Жемайтии типичны короткие широкие мечи, а южнее были распространены однолезвийные и двулезвийные удлиненные мечи или длинные боевые ножи.

В погребениях VII–X вв. немного выше скелетов мужчин, у края могильной ямы, изредка обнаруживаются черепа коней, возле которых иногда находятся бронзовые подвески в виде кленовых семян и удила. В X–XIII вв. в редких случаях вместе с умершим хоронили и коня, или со скромным снаряжением, или же у ног коня клали предметы конского снаряжения.

В женских погребениях жемайтских могильников, относящихся к V–VIII вв., обычны головные венки из бронзовых спиралей или в виде узких сотканных лент с прикрепленными по краям маленькими бронзовыми колечками и крупной спиралью на затылке (табл. CXVIII, 1, 2). В состав женского убранства входили две-четыре бронзовые булавки. Они встречаются обыкновенно парами и соединены цепочками. Иногда на нитке к ним привешивалась маленькая янтарная бусина. Булавки принадлежат к различным типам: посоховидные, с кольцеобразными, раструбовидными (табл. CXIX, 2) и треугольными головками. Изредка в погребениях V–VII вв. встречаются шейные гривны: с дисковидной застежкой, ложковидные или с застежкой — овальной пластиной с дырочкой в виде ключа (табл. CXIX, 7). В V–VI вв. были распространены браслеты с утолщающимися концами и спиральные, в VII–VIII вв. более частыми были манжетовидные браслеты с выпуклой поперечной гранью посредине. Кроме украшений, в женских погребениях встречаются железные ножи, шилья и пряслица.

В погребениях IX–XII вв. количество бронзовых украшений увеличивается. В богатых женских погребениях иногда обнаруживаются шапочки, сделанные из толстых ниток, которые полностью покрывались нанизанными бронзовыми колечками; края их украшались подвесками в виде кленовых семян. Такие головные уборы IX–XII вв. можно считать этнографическим признаком жемайтов (Tautavičius А., 1970, 112–114 psl.).

В женских захоронениях этого времени часто встречаются шейные гривны — витые с петлей и крючком на концах (табл. CXIX, 14), витые с конусовидными концами, гривны с седловидными концами, с круглыми, многогранными и тордированными утолщенными концами.

Среди одежных булавок рассматриваемого периода преобладают экземпляры с крестовидными головками (табл. CXIX, 12), но встречаются также булавки с кольцеобразными или раструбовидными головками. Единичными экземплярами представлены булавки с треугольными головками и посоховидные. На руках женщины носили браслеты и перстни.

В IX–XI вв. в виде редкого исключения на жемайтских могильниках появляются трупосожжения. С XII в. они практикуются чаще, но преимущественно на окраинах ареала жемайтов. Погребения по обряду кремации совершались в продолговатых ямах размерами 2–2,50×0,65-0,80 м и глубиной 0,35-0,70 м. Сожжение умерших совершалось на стороне. Небольшое количество кальцинированных костей, очищенных от погребального костра, вместе с погребальным инвентарем (предметы, не побывавшие в огне) помещались в средней части могильной ямы на площади 0,6×0,3 м. В могильнике Жасинас зафиксированы случаи, когда сожженные кости собирались в мешочек или ссыпались кучкой. Погребальный инвентарь здесь располагался так же, как в трупоположениях.

Наиболее хорошо изученным жемайтским могильником второй половины I тысячелетия н. э. является Мауджиорайский. Находится он на берегу р. Ушна в 20 км юго-восточнее г. Тельшяй. Как уже говорилось, раскопками В. Валатки в 60-х годах здесь было вскрыто 134 погребения. С 1979 г. исследования могильника продолжила В. Валаткене.

Погребения находились в небольших ямах глубиной от 0,25 до 0,90 м. Могильные ямы разбросаны, не составляют правильных рядов и не имеют постоянной ориентации. Мужские погребения ориентированы на северо-запад, север и северо-восток, женские — на юго-восток, юг и юго-запад. Левая рука погребенных чаще вытянута или слегка согнута, а правая, как правило, согнута и положена на грудь. Во многих погребениях над тазовыми костями га костями ног умерших зафиксированы угли. В 1980 г. среди 90 исследованных захоронений одно оказалось трупосожжением.

Трупоположения в срединной части могильника, исследованной в 60-х годах, относятся в основном к IV–VII вв.

В мужских захоронениях этого периода найдены железные втульчатые топоры, втульчатые наконечники копий с пером ромбических или профилированных очертаний, ножи, в том числе иволистной формы, шилья, точильные бруски. В погребении 1 у ног умершего расчищены остатки богато украшенной узды, оковки двух питьевых рогов с украшенными эмалью поясками и железные шпоры. Наконечники копий и топоры, как правило, клались у ног покойников. Только в немногих случаях ножи находились около черепа.

В коллекции украшений из мауджиорайских погребений IV–VII вв. имеются: шейные гривны с конусовидными концами и с утолщенными концами; ожерелья из бронзовых спиралек и единичных стеклянных или янтарных бусин, среди последних имеются и бусы-привески в виде топорика; арбалетные фибулы с подогнутой или звездчатой ножкой; булавки, среди которых господствуют железные посоховидные; браслеты спиральные, с утолщенными концами или пластинчатые; спиральные перстни. Все эти украшения связаны с одеждой и находятся там, где они носились при жизни погребенных. Дополнительных приношений в могилах не зафиксировано.

Восточная окраина могильника Мауджиорай, исследуемая В. Валаткене, содержит захоронения VIII–IX вв. Обряд погребения не претерпевает каких-либо изменений, однако теперь на ряде участков прослеживается рядность в расположении могил.

Для мужских погребений характерны втульчатые и черешковые наконечники копий, широкие боевые ножи. В некоторых могилах найдены шпоры, втульчатые топоры, ножи, пешня, ремень с бронзовыми оковками. Украшения сравнительно немногочисленны. Это арбалетовидные фибулы с головками-маковками, подковообразные застежки с цилиндрическими концами, тордированные шейные гривны с крючком и петлей на концах, браслеты с утолщенными концами или спиральные, булавки с кольцевой или треугольной головками, бронзовые спиральки. Наконечники копий находятся обычно в изголовье, ножи — около бедренных костей.

В женских погребениях обнаружены преимущественно украшения. Это головные венчики, состоящие из бронзовых спиралек и пластин, шейные гривны с тордированной дужкой и крючком, и петлей на концах, ожерелья из спиралей и янтарных или стеклянных бус, булавки с крестообразными или треугольными головками, реже — булавки с костылевидной головкой, спиральные и пластинчатые браслеты. Булавки носились парами; они соединялись цепью, к которой иногда привешивались подвески. В детских погребениях встречены железные посоховидные булавки. Кроме украшений, в отдельных женских захоронениях обнаружены железные шилья и ножи, среди последних есть серповидные.

Для периода X–XII вв. одним из характерных погребальных памятников жемайтов является могильник Упина в Шилальском р-не. Погребальный обряд остается прежним. Из 106 раскопанных захоронений одно было трупосожжением без какого-либо инвентаря, остальные — трупоположения в таких же ямах, как и в предшествующее время. В семи мужских трупоположениях зафиксированы символические захоронения коней: выше черепов погребенных находился череп коня.

В мужских погребениях, а их вполне определенно было 46, найдено около 70 втульчатых наконечников копий, часть которых украшена нарезным орнаментом и, по-видимому, принадлежит к скандинавскому импорту. В погребениях обнаружены также двулезвийные мечи; железные ножи с деревянными рукоятками, украшенными бронзой; кожаные ремни, окованные бронзовыми пластинами; удила, шпоры. В погребениях мужчин много и украшений. Это витые шейные гривны с ходящими концами, завершающимися петлями, многоугольными или конусовидными головками. Попадаются также подковообразные застежки с цилиндрическими или многоугольными головками, реже с зооморфными головками, спиральные перстни и изредка спиральные браслеты.

Для женских погребений характерны металлические украшения. В богатых захоронениях найдены остатки шапочек из толстых нитей, целиком покрытых бронзовыми колечками, а по краю украшенных подвесками в виде кленовых семян. Одежда застегивалась двумя-четырьмя булавками. Преобладают булавки с крестовидными головками, украшенные пятью конусиками, булавки гвоздевидные с круглой широкой шляпкой. Реже встречаются посоховидные булавки и булавки с треугольной головкой. Около булавок обычно находят мелкие янтарные бусы, которые, очевидно, привешивались к ним. В состав женских украшений входили еще бронзовые шейные гривны тех же типов, что и в мужских погребениях, ожерелья из бронзовых спиралек и колечкообразных подвесок, спиральные перстни и браслеты. Изредка в женских захоронениях обнаруживают шилья, ножи и каменные пряслица.

Грунтовый могильник Якштайчяй, находящийся в 15 км южнее г. Шауляй, дает представление о позднем этапе развития погребальной обрядности Жемайтии. В нем вскрыто 215 погребений XIV–XVII вв. по обряду трупоположения. Захоронения находились в ямах размерами в среднем 2×0,65 м при глубине 0,6–1,7 м. В XIV–XV вв. в нем господствовала восточная ориентировка, в XVI–XVII вв. преобладали погребения головой на запад. Рядности в расположении могил не наблюдается.

В мужских погребениях XIV–XV вв. найдены топоры, наконечники копий, мечи, кресала, точильные бруски. Для женских погребений этого времени характерны железные ножи, пряслица, иглы в костяных или бронзовых игольниках, но доминируют бронзовые украшения — шейные гривны с витой дутой в несколько оборотов, с пластинчатыми концами; ожерелья из бубенчиков и раковин каури; серьги, состоящие из проволочного колечка и проволочно-спиральных подвесок с бусиной; подковообразные застежки, кольцевидные и пластинчатые; разнотипные перстни; привески-амулеты из когтей крупных зверей. Ножи, монеты и глиняные сосуды есть как в мужских, так и в женских и детских захоронениях.

В погребениях XVI–XVII вв. обнаружены лишь ножи, перстни и монеты. Середина XVI в. — хронологическая граница между языческими и христианскими захоронениями. Для последних вещевой инвентарь уже нехарактерен.

На основе грунтовых могильников V–XIII вв. и обрисовывается территория расселения жемайтов (карта 45). Граница ареала этого племени проходила на западе по р. Юра до окрестностей г. Таураге и далее резко поворачивала на восток (примерно по р. Шешувис) в направлении нижнего течения Дубисы. Поречье Немана не входило в ареал жемайтов. На юго-западе они соседили со скалвами, а на востоке соприкасались с аукштайтами. Бассейн р. Дубиса целиком входил в территорию жемайтов. На севере эта территория охватывала часть бассейна верхнего течения р. Вента, где жемайты вплотную соприкасались с земгалами. На стыке этих племен известны могильники с трупоположениями, содержащими и земгальские, и жемайтские элементы. Северо-западными соседями жемайтов были курши. Рубеж между этими племенами проходил в верховьях р. Миния.

История средневековых поселений жемайтов не может быть пока написана. Эта категория памятников в ареале исследуемого племени еще слабо изучена. На жемайтской территории известно свыше 100 городищ, но большинство из них не подвергалось археологическим раскопкам (Lietuvos archeologijo atlasas, 1975). Значительная часть городищ, очевидно, являются памятниками раннего железного века.

Раскопками изучены единичные средневековые поселения. Среди них наиболее исследованными являются городище и селище Имбаре, расположенные близ местечка Салантай на берегу р. Саланта при ее слиянии с р. Пилсупис. Имбарское городище было описано еще Т. Даугирдасом (Dowgird Т., 1889, в. 380–389). Его характеристика имеется в работах Й. Жогаса (Жогас Й., 1900, с. 41–47), Ф. Покровского (Покровский Ф., 1899, с. 91, 92), Б. Пшибыльского (Przybyłski B., 1932, s. 5–8) и др. Начиная с 1969 г. раскопки на городище и селище, расположенном у его подножия, ведутся В. Даугудисом (Daugudis V., 1970а, 29–36 psl.; Jablonskis J., 1969, 346, 347 psl.; АО 1970 г., с. 320–322; АО 1980 г., с. 377, 378; АО 1981 г., с. 356, 357).

Для устройства городища был выбран невысокий мыс, с трех сторон ограниченный глубокими оврагами, а с напольной стороны, где площадка городища возвышается на 4,3 м, — искусственным рвом. Городище в плане имеет овальную форму, размеры его площадки 90×40 м. По периметру она защищена валом высотой 1,5–2 м. Кроме того, вал высотой 2,3 м разграничивает площадку на две части.

Мощность культурного слоя городища колеблется от 0,5–0,8 м в центре площадки до 1,5 м по краям. Раскопками установлено, что городище было обитаемо длительное время — с I тысячелетия до н. э. вплоть до XIII в. н. э. Выявлено четыре основных горизонта культурных напластований, два из которых относятся к периоду раннего железа.

Третий горизонт датируется серединой и второй половиной I тысячелетия н. э. В нем в срединной части городищенской площадки открыты следы наземных четырехугольных в плане жилых построек со столбовой конструкцией стен. В центре жилищ находились очаги в виде круглодонных ям диаметром 0,5–0,8 м и глубиной 0,5–0,7 м. В этот период несколько раз подновлялся вал. Внутри он был укреплен бревнами, а на вершине его зафиксированы ямы от вертикально вкопанных столбов, которые, по-видимому, составляли наземную деревянную конструкцию.

В отложениях третьего горизонта найдены фрагменты лепной керамики с гладкой и шероховатой поверхностью и часть женского головного бронзового венка того же типа, что встречаются в могильниках.

Верхний, четвертый горизонт культурного слоя Имбарского городища датируется X–XIII вв. Вал в это время был подсыпан в высоту. С внутренней его стороны была сложена насухо из камней стена, предохранявшая вал от оползания. В восточной части городища в валу обнаружены и исследованы остатки въездных ворот. Это были два ряда вертикальных столбов диаметром 20–30 см, поставленных на расстоянии около 2 м. Ворота имели деревянное перекрытие.

На площадке городища раскопками исследованы остатки хозяйственных построек, в которых обнаружены обугленные зерна пшеницы и ячменя. В верхнем горизонте слоя встречены лепная керамика того же облика, что в третьем горизонте, и большое число фрагментов глиняной посуды, изготовленной на гончарном круге. Найдены также железные ножи, подковообразные застежки с завернутыми концами и пластинчатые браслеты.

При раскопках селища, примыкающего к городищу, в напластованиях V–VIII вв. обнаружены остатки наземных домов того же типа, что и в укрепленной части поселения. Очаги устраивались в виде округлодонных ям диаметром до 1 м и глубиной 0,5–0,7 м. В слоях этого времени найдена лепная керамика с гладкими и шероховатыми стенками.

Верхние горизонты культурного слоя селища относятся к X–XIII вв. В нем зафиксированы остатки наземных срубных жилищ размерами от 4×3,5 до 4,2×4 м. Отапливались они печами-каменками, расположенными в углу. При исследовании верхнего горизонта найдены фрагменты гончарной керамики, в меньшей степени — обломки лепных сосудов, а также железные ножи, шилья, косы, глиняные рыболовные грузила, бронзовые подковообразные застежки, витая шейная гривна и другие предметы.

В 1977 и 1978 гг. А. Меркявичюс и Й. Станкус раскапывали городище и селище в д. Вайтекунай в Радвилишкисском р-не (АО 1978 г., с. 436, 437; АО 1979 г., с. 459). Это мысовое городище, устроенное на берегу р. Шушве при впадении в нее ручья Вингрис. С трех сторон площадка городища размерами 38×18 м имеет крутые естественные склоны, а с напольной, юго-восточной стороны защищена валом высотой до 5 м и рвом. У подножия городища с юго-восточной и северо-западной сторон расположено селище.

Городище первоначально было заселено в первых веках нашей эры. Культурные отложения второй половины I — первых веков II тысячелетия н. э. имеют толщину 0,6–2 м. При их исследованиях обнаружены остатки бревенчатых построек размерами от 2×2 до 3×2 м. Разрез рва показал, что он имел ширину 5 м и глубину 2,35 м; на дне рва обнаружено множество костей животных, фрагменты гончарной керамики.

Селище синхронно описываемым напластованиям городища. О существовании построек столбовой конструкции свидетельствуют столбовые ямы и куски глиняной обмазки стен. Исследовано несколько хозяйственных ям. Как и на городище, здесь встречены лепная керамика с гладкой и шероховатой поверхностью и гончарная посуда XI–XIII вв. Среди вещевых находок, обнаруженных при раскопках городища и селища, имеются железные ножи, фрагмент косы, шило, точильные бруски, бронзовая подковообразная застежка с маковидными головками.

Материалов для обстоятельной характеристики хозяйственной деятельности жемайтов пока недостаточно. Социальное расслоение жемайтского общества IX–XII вв. изучалось Л. Вайткунскене на материалах могильника Жасинас, расположенного в 5 км западнее г. Шилале (Vaitkunskiené L., 1978, 23–25 psl.). На основе изучения остатков одежды, украшений и вооружения погребенных исследовательница выделила три социальных слоя в общине, которой принадлежал этот могильник.

К верхушке общества отнесены три мужских захоронения, в которых найдены мечи (привешивались к поясам, богато отделанным бронзой), наконечники копий, снаряжение коня и всадника, а также металлические украшения. Л. Вайткунскене считает, что это погребения верхушки, которая управляла общиной.

Вторую категорию составляют захоронения знатных воинов, входивших в состав дружины властелина общины. В таких погребениях присутствуют наконечники копий, топоры, боевые ножи, пояса, менее пышно украшенные бронзой, а также иногда и предметы снаряжения коня и всадника. Все эти предметы менее дорогостоящие, чем в погребениях верхнего сословия.

Погребения женщин из знатной среды выделяются наличием большего количества украшений, нередко изготовленных из серебра. В таких погребениях обычны шапочки, сплошь отделанные металлическими колечками.

Погребения третьей категории, как мужские, так и женские, содержат небольшое количество предметов, а среди украшений в них отсутствуют изделия из серебра. Они принадлежат всей остальной массе общинников, включающей земледельцев, как свободных, так и попавших в зависимость, патриархальных рабов и др.

В завершение характеристики древностей жемайтов следует упомянуть языческое святилище, исследованное раскопками близ с. Моседис Скуодаского р-на (АО 1971 г., с. 330). Устроено оно было в болотистой, труднодоступной местности. Основными элементами святилища были большой жертвенный камень с цилиндрической выемкой наверху (ее диаметр 32 см, глубина 11 см) и яма. Нижняя часть камня — грубоотесанный четырехгранник, верхняя — цилиндр диаметром 1,15 м. Высота камня 0,8–1,1 м. Культовая яма имела воронковидные очертания, ее диаметр 1,5 м, глубина 0,7 м. Края ямы выложены камнями. Камень-жертвенник находился у северного ее края и был закреплен камнями. В яме во время языческих мольбищ, очевидно, горел огонь и, возможно, совершались жертвоприношения. При раскопках, помимо пепла и обожженных камней, обнаружены фрагменты трех глиняных сосудов, относящиеся к XVI–XIX вв. Христианство в Жемайтии было введено в 1413 г. Значит, Моседиское святилище функционировало уже в христианский период.

В Жемайтии, как и в других районах Литвы, известно большое количество культовых камней с выемками круглой формы или в виде отпечатков ног и различных других очертаний (Tarasenka Р., 1958). Безусловно, все они связаны с древними языческими представлениями местного населения. Однако определить время их функционирования до производства раскопок не представляется возможным. Раскопки в Моседис свидетельствуют, что какая-то часть культовых камней является памятниками средневековой поры.

Восточнее и юго-восточнее ареала жемайтов, в бассейне р. Няжевис, в низовьях правобережья р. Нависа и в поречье Немана от устья последнего до г. Смалининкай выделяется своеобразная группа могильников (карта 45). Они содержат погребения по обряду трупосожжения, часто сопровождаемые трупоположениями коней.

Археологические материалы свидетельствуют, что эта группа могильников дает основание для выделения этнографической, а следовательно, и племенной группировки древних литовцев. В научной литературе нет единого мнения относительно того, кто оставил эту группу могильников. Некоторые исследователи определяли их как жемайтские (Куликаускене Р., 1952, с. 118–120; Куликаускас П., 1954, с. 45).

Позднее Р. Куликаускене причислила рассматриваемую группу могильников не ко всем аукштайтам, а только к их западной группировке (Volkaité-Kulikauskiené R., 1970, p. 32; Волкайте-Куликаускене P., 1981, с. 10, 11). А.З. Таутавичюс полагает, что эти могильники целиком принадлежат аукштайтам — восточным соседям жемайтов (Таутавичюс А., 1968в, с. 63; 1980, с. 84, 85). С этим мнением, очевидно, нужно согласиться.

Историческая область Аукштайтия в XIII–XIV вв. охватывала не только регион описываемых могильных памятников, но более широкую территорию восточной Литвы от бассейна р. Нявежис на северо-западе до литовско-белорусской границы на юго-востоке (Пашуто В.Т., 1959). Однако здесь, кажется, имело место распространение названия, производного от этнонима, на историческую область, охватывавшую более широкие пространства, чем племенной ареал аукштайтов.

Первые раскопочные исследования грунтовых мобильников на территории расселения аукштайтов произведены Т. Даугирдасом в 1909 г. Объектом изучения был могильник Радикяй (Puzinas J., 1938, 263 psl.). В первые десятилетия XX в. в литовские музеи стали поступать вещи из случайно потревоженных захоронений аукштайтских могильников. В 20-х годах в Каунасский исторический музей доставляется коллекция из могильника XI–XIII вв. Тульпякиемис (Майшимай), раскапывавшегося неспециалистами. Основные же исследования погребальных памятников аукштайтов относятся к 30-м годам и к послевоенному периоду.

В 30-х годах раскопки этих могильников вели И. Пузинас, П. Баленюнас и др. И. Пузинас в 1938 г. производил работы на трех памятниках — Вершвай, Граужяй и Римайсай, давших интересные захоронения с конскими трупоположениями (Puzinas J., 1938, 218, 219, 287–291 psl.; pav. 36, 77–86; 1941, 28–42 psl., lent. II–IX). П. Баленюнас в 1939–1941 гг. продолжил раскопки Вершвайского могильника, а в 1939 г. раскапывал также могильники Русейняй и Пакапяй. Материалы последнего были позднее изучены и изданы Ю. Антанавичюсом (Antanavičius J., 1971, 147–163 psl.). В 1930 г. небольшие раскопки были произведены на могильнике Венславишкяй (Puzinas J., 1941, 37 psl.). В 1930–1935 гг. исследовался могильник Раудоненай, в 1936 г. — Кейенай, в 1938 г. — Лайкишкяйский могильник.

Материалы большинства могильников, исследованных к началу 40-х годов, были использованы в сводной работе по литовским средневековым древностям М. Алсейкайте-Гимбутене (Alseikaité-Gimbutiené М., 1946, s. 178, 187, 188, 197, 198, 202). Наряду с другими литовскими материалами результаты раскопок могильников Вершвай, Пакапяй, Римайсай и др. позволили Р.К. Куликаускене написать интересную работу о погребениях с конями у древних литовцев (Куликаускене Р., 1953, с. 211, 222).

В 1954 г. О. Навицкайте продолжила раскопочные работы на могильнике Вершвай, в результате количество исследованных там погребений достигло 363. Материалы, полученные при раскопках могильника, были проанализированы и обобщены этой исследовательницей в двух статьях (Navickaité О., 1957, 153–174 psl., 1958, 83–92 psl.).

Раскопочные изыскания в 50-70-х годах были продолжены и на ряде других могильников, уже известных науке. В 1959 г. К. Габрюнайте раскапывала могильник Радикяй, а в 1967 г. здесь вел полевые исследования Ю. Антанавичюс. В 1968 и 1969 гг. В. Урбанавичюс продолжил начатые в 30-х годах раскопки могильников Граужяй и Русейняй (Urbanavičius V., 1970а, 82–86 psl.; 1970с, 86–89 psl.). При раскопках на площади Граужяйского могильника был найден клад, состоящий из серебряных витой шейной гривны с орнаментированными пластинчатыми концами и наконечника ножен меча, украшенного ажурными колпачками, верхний из которых завершается двумя головками птиц (Urbanavičius V., 1970b, 77–82 psl.). В 1974 г. Ю. Маркелявичус и в 1975 г. Е. Йовайша продолжали исследования могильника Раудоненай. На могильнике Тульпякиемис возобновлены были небольшие раскопки в 1979 г. А. Варнасом.

Кроме того, в 60-70-х годах велись значительные раскопочные работы на вновь выявленных могильниках аукштайтов. В 1961 г. на могильнике Кремала, расположенном на правом берегу Немана в Каупасском р-не, под руководством Б. Таутавичене и В. Урбанавичюса вскрыто 1355 кв. м, в результате чего открыто несколько десятков погребений V–XV вв. В 1969 г. Ю. Антанавичюс вел раскопки могильника Романишкяй, а в 1970 г. — могильника Кейенай (Antanavičius J., 1972а, 51–56 psl.; АО 1971 г., с. 326–328).

Под руководством К. Габрюнайте и Ю. Антанавичюса в 1963–1974 гг. производились большие раскопочные работы на могильнике Пакальпишкяй, расположенном на левом берегу Немана. Было исследовано 3869 кв. м его площади, вскрыто несколько десятков трупосожжений людей и около 200 конских трупоположений. Найдено большое количество вещевого материала, датирующего памятник V–XIV вв. (Antanavičius J., 1969, 103–109 psl.; 1972b, 56–58; 1974, 86–91 psl.; 1978, 125–128; Габрюнайте К., 1965, с. 115–125; LLM, 1966, pav. 194–209; АО 1972 г., с. 413–416; АО 1973 г., с. 381; АО 1974 г., с. 386, 387).

В 1966 и 1967 гг. А. Меркявичюс исследовал 1378 кв. м площади могильника Нендриняй, находящегося на правом берегу р. Шешупа. Открыты трупосожжения людей и трупоположения коней со сравнительно немногочисленным инвентарем, датируемым XI–XIII вв. (Меркявичюс А., 1968, с. 72–76; Таутавичюс А., 1970а, с. 234, 235; АО 1967 г., с. 273, 274). Это наиболее южный грунтовый могильник, относимый к аукштайтам.

Небольшие раскопки производились О. Кунецене в 1967 г. на могильнике Микитай, относящемся к XI–XII вв. (Кунцене О., 1968, с. 71, 72). В. Урбанавичюс в 1979 и 1980 гг. вскрыл 1100 кв. м на могильнике Обяляй в районе Укмерге (АО 1980 г., с. 382, 383; АО 1981 г., с. 361, 362).

В аукштайтском регионе известно большое количество городищ. Однако большинство их не подвергалось раскопочным исследованиям, и поэтому они хронологически неопределимы. К средневековым относятся городище Велюона, которое исследовал Л. Крживицкий в 1912 г. (Tarasenka Р., 1956, 73–75 psl.; Kulikauskas Р., Kulikauskiené R., Tautavičius А., 1961, 369, 370 psl.), и два городища около г. Сударгас на левом берегу Немана, обследованные Р. Волкайте-Куликаускене и П. Куликаускасом в 1970 г. (Kulikauskiené R., Kulikauskas Р., 1972, 11–16 psl. Kulikauskas Р., 1975, 105–124; АО 1971 г., с. 324, 325).

Грунтовые могильники, относимые к аукштайтам, не имеют каких-либо наземных признаков. Наиболее ранние из них (V–VI вв.) биритуальные (табл. СXX). Одни могилы содержат погребения по обряду ингумации, другие — трупосожжения. Трупоположения являются наследием предшествующего периода (I–IV вв. н. э.), когда, судя по хорошо исследованным могильникам Вершвай и Саргенай (Navickaité О., 1957, 155 psl.; Kulikauskas Р., Kulikauskiené R., Tautavičius А., 1961, 166–177 psl.), господствовал обряд ингумации. Мужчин и женщин хоронили в противоположных направлениях: женщин — головами на восток, мужчин — на запад или северо-запад. По обеим сторонам от головы и ног умерших нередко клали по камню. Погребальный инвентарь немногочислен. В мужских погребениях встречаются железные ножи, втульчатые топоры и посоховидные булавки, изредка бронзовые браслеты. В женских захоронениях обнаружены железные ножи и шилья, бронзовые булавки и браслеты.

Начиная с VII в. в могильниках аукштайтского региона господствуют трупосожжения. Кремация умерших совершалась на стороне. Для захоронений вырывались круглые или овальные ямы диаметром от 0,3–0,4 до 0,8–1 м. Изредка встречаются более крупные овальные ямы (размерами до 1,9×1 м). Кальцинированные кости складывались на дне ямы небольшой кучкой. Все погребения безурновые. Иногда сверху захоронение обкладывалось небольшими камнями. Ямы обычно заполнялись землей с углями. Погребальный инвентарь немногочислен. В основном это фрагменты различных украшений из цветных металлов. Крайне редко встречаются орудия труда и оружие. По краям могильников при раскопках обнаруживают ритуальные кострища, в которых попадаются обожженные кости, фрагменты глиняных сосудов и других предметов.

В X–XIII вв. на могильниках аукштайтов, в отдельных частях или рядом с погребениями человека, стали хоронить коней. Обряд погребения умерших оставался прежним (трупосожжение). Коней же погребали несожженными, часто с богатым снаряжением. Так, в могильниках Граужяй и Русейняй, остатки трупосожжений людей были помещены поверх захоронений несожженных коней. В могильниках Пакапяй, Вершвай, Римайсай людей по обряду кремации хоронили в одной части, коней — в противоположной. В этих случаях коней закапывали в могильные ямы глубиной 0,4–0,6 м.

Обычно в конских могилах обнаруживают погребение одного коня. Вместе с тем известны случаи, когда в одной могиле встречаются два, три, четыре и даже восемь конских скелетов. Такие могильные ямы имеют неправильные очертания. Поэтому исследователи полагают, что это — не одновременные погребения. В одной яме хоронили коней повторно, трижды, четырежды и т. д. Первоначальные захоронения коней в результате оказываются потревоженными, а самое последнее погребение хорошо сохранившимся. Вместе с тем в единичных могильных ямах с богатым и знатным покойником хоронилось несколько коней. Естественно, что богатый воин «брал» с собой в «загробную жизнь» несколько коней. Герман Вартбергский сообщает, что князь Альгирдас был сожжен и погребен с 18 боевыми конями (SRP, II, р. 113).

Судя по расположению костей конских скелетов, кони нередко находились в могильных ямах в неестественном положении. Поэтому высказано предположение, что в некоторых случаях кони вталкивались в ямы еще живыми и закапывались. На основе полевых наблюдений при раскопках могильника Вершвай можно утверждать, что коней хоронили с завязанными глазами или с надетыми на голову мешками. По-видимому, коней перед захоронением сильно утомляли. Об этом сообщает немецкий хронист начала XIV в. Петр Дюсбург «…литовцы и другие неверующие этого племени упомянутую жертву по своему обряду сжигают в каком-нибудь святом месте, но коней так утомляют ездой, что они едва могут стоять на ногах» (SRP, I, р. 76).

Коней хоронили со снаряжением, часто дорогим и богато орнаментированным. Головы коней украшали бронзовыми спиральными пластинами, число которых колеблется от одной до трех. Пластины были посеребрены или орнаментированы штриховыми узорами. Они прикреплялись к узде или к гриве. У верхней части черепа коня часто обнаруживаются еще янтарные бусы в виде двойного конуса со срезанными вершинами.

В погребениях коней встречаются удила, нередко с железными, бронзовыми или костяными псалиями. В могильнике Граужяй найдены костяные псалии со скульптурными изображениями конских головок. Аналогичные бронзовые псалии происходят из Вершвайского могильника. Далее, в конских погребениях часты разнообразные металлические оковки ремней, уздечки, железные пряжки и стремена. Иногда захоронения коней сопровождаются и украшениями — бронзовыми бубенчиками, подвешивавшимися к узде, цепочками с подвесками, витыми шейными гривнами, стеклянными и янтарными бусами.

К настоящему времени в аукштайтском регионе раскопками исследовано свыше 1000 конских погребений, которые дали обильный вещевой материал. Один из выпусков «Литовского народного искусства» был посвящен предметам вооружения и снаряжения коня и всадника (LLM, 1966), значительная доля которых происходит из характеризуемого региона Литвы.

Погребения V–VII вв. открыты в могильниках Граужяй, Обяляй, Рамонишкяй, Венславишкяй и др. В Граужяйском могильнике, расположенном на правом берегу р. Нявежис в 35 км севернее г. Каунас, исследованные трупоположения VI–VII вв. не имели строгой ориентировки. Они находились в могильных ямах глубиной 0,30-1,15 м. В мужских погребениях обнаружены узколезвийные проушные и втульчатые топоры, втульчатые наконечники копий, ножи, серп, арбалетовидные фибулы, трехгранные бронзовые браслеты и спиральные перстни.

Одним из исследованных в последние десятилетия является могильник Пакальнишкяй, находящийся на левом берегу Немана в 2,5 км северо-восточнее пос. Гелгаудишкис. Расположен он на всхолмлении площадью 227×140 м, примыкающем к болотистым лугам левого берега Немана.

В юго-восточной части всхолмления обнаружено место, где сжигали умерших. При раскопках (исследовано 150 кв. м) выявлен слой черно-углистого грунта толщиной 0,40-0,75 м, насыщенного угольками, золой и мелкими фрагментами кальцинированных костей. В этом слое на разной глубине собраны побывавшие в огне бронзовые подковообразные застежки с маковидными, грибовидными и звериноголовыми концами, кольцевые плоские пряжки, расплавленные арбалетовидные фибулы с длинной ножкой, обожженные наконечники копий, ножи, пряслица и др. Эти предметы относятся к VII–XIV вв. Общая площадь места кремации умерших достигает 500 кв. м.

Многолетними раскопками могильника вскрыто несколько десятков захоронений. Людей хоронили исключительно по способу сожжения. Часть погребений находилась в отдельных ямах поперечником 0,60-1,30 м и глубиной 0,15-0,30 м. Остатки трупосожжения в них вместе с угольками, золой и вещами сложены кучкой или разбросаны на дне могильной ямы. В других случаях остатки трупосожжений хоронились рядом с несожженными конями. Одно из захоронений человека находилось под двойным конским погребением, при этом одно из конских было частично разрушено. Очевидно, здесь погребение с трупосожжением было совершено позже, чем конское трупоположение. В могильнике зафиксировано несколько случаев, когда погребения с трупосожжением людей нарушали конские захоронения. В этих трупосожжениях найдены только подковообразные застежки.

В погребениях людей встречены немногочисленные вещи. Это бронзовая дугообразная фибула со звездчатой дужкой, подковообразные застежки со спиральными, грибовидными, утолщающимися и звериноголовыми концами, литые круглые пряжки, спиральные перстни, а также железные ножи, шилья, втульчатые наконечники копий, топоры, глиняные пряслица.

Коней в могильнике хоронили в ямах неправильной конфигурации размерами от 1,2×1,1 до 1,8×1,1 м. Глубина их — от 0,4 до 1,6 м. Почти все ямы сужаются ко дну, иногда один край ямы на 0,10-0,30 м выше другого.

В большинстве случаев в ямах обнаружено по одному захоронению коня, в единичных — расчищено по два конских скелета. Как правило, копи ориентированы головой на юго-запад, но встречены также захоронения с северной и северо-восточной ориентировкой. Положение коней весьма различное. Одни лежат хребтом вверх с разнообразным положением головы: вытянутыми шеей и головой; прижатой к одному или другому боку головой; со склоненной к груди или положенной между передними ногами головой. Другие погребены на правом или левом боку с различным положением головы, третьи захоронены в скрюченном состоянии. Зафиксированы скелеты с согнутыми, прижатыми к бокам или вытянутыми ногами, на основе чего можно предполагать, что они пытались встать на ноги в момент погребения. В погребении 10 (раскопки 1971 г.) на голове коня расчищены остатки кожаного мешка, который, как полагал Ю. Антанавичюс, был средством удушения коня. Возраст большинства погребенных коней 6-11 лет.

Кони были похоронены с богатым и разнообразным снаряжением. Безынвентарные конские погребения единичны. Как правило, в каждом захоронении обнаружено множество разнообразных изделий. При каждом скелете коня найдены железные удила. Чаще они двухчленные, с железными или бронзовыми псалиями разнообразных форм. Имеются бронзовые псалии, на одном конце которых реалистически изображена головка лошади. Встречаются также трехчленные удила, некоторые из которых имели костяные псалии со скульптурным изображением головы коня на одном из концов. Железные псалии и изредка кольца удил украшались серебром.

В целом ряде конских погребений обнаружены фрагменты кожаных уздечек, окованных железными или бронзовыми грибовидными гвоздиками. К боковым ремням узды иногда привешивались бронзовые бубенчики.

Головы коней украшались бронзовыми пластинами и спиралями. Пластины орнаментировались штриховыми узорами. Очень часто в верхней части черепа находилось по одной янтарной бусине. Бронзовыми спиралями украшались и гривы коней, а в отдельных случаях и хвосты.

От седел сохранились только железные пряжки и стремена различных типов. Преобладают стремена с плоской дужкой и прямым основанием, но немало и стремян с овальной дужкой, нередки стремена с изогнутым основанием. Некоторые стремена орнаментированы треугольниками, иногда украшены серебром.

Находки из погребений Пакальнишкяйского могильника датируют его V–XIV вв. Основная масса конских погребений относится к IX–XIII вв.

Вещевая коллекция, происходящая из конских погребений аукштайтского региона, весьма обширна и является основой монографического изучения отдельных категорий снаряжения литовского всадника и коня. Так, интересное исследование, посвященное стременам Литвы X–XV вв., написано Ю. Антанавичюсом (Antanavičius J., 1976, 69–80 psl.). Этот же исследователь описал и отдельные железные вещи из конских доспехов (Antanavičius J., 1975, 188–194 psl.). Шлемы из погребений могильников Пакальнишкяй и Дусяй обстоятельно исследованы К. Габрюнайте (Габрюнайте К., 1965, с. 125–132).

Каких-либо характерных этнографических женских украшений аукштайты не имели (табл. CXXI). Их ареал может быть ограничен лишь на основе распространения охарактеризованных выше погребальных памятников. Ядром территории аукштайтов был бассейн р. Нявежис. На востоке и юго-востоке они соседили с племенем, которое называлось литва, на севере — с земгалами, на западе — с жемайтами. Кроме того, по-видимому, сравнительно узкой полосой территория аукштайтов простиралась вдоль течения Немана от низовьев Няриса до г. Смалининкай. Здесь аукштайты на севере соседили с жемайтами, а на юге — с ятвягами.

Для аукштайтов были характерны неукрепленные поселения, которые пока не изучались археологами. Небольшие раскопки, произведенные на городищах в окрестностях Сударгаса, показали, что они имели незначительные культурные напластования. Использовались и городища раннего железного века. Так, на городище Жидкапяй близ д. Гринайчяй, основанном в первые века нашей эры, значительная перестройка укреплений относится к началу II тысячелетия н. э. В это время вал, защищавший поселение с южной и юго-западной сторон, был увеличен в высоту и ширину. Древнейший вал был сооружен из глины и имел высоту до 1 м; его поверхность была вымощена крупными валунами. На втором этапе вал был досыпан до высоты 3 м, для чего был использован слой черной земли, сверху укрепленный слоем битой глины толщиной 1 м. Средневековые напластования на площадке городища отсутствуют.

Второе средневековое городище в окрестностях Сударгаса находится в местности Бургайчяй. Оно было устроено на мысу берега Нямупаса и теперь сильно разрушено его водами. С напольной стороны городище защищено валом высотой 3 м и шириной 4–6 м. Раскопками 1970 г. выявлен незначительный культурный слой, в котором собрана лепная керамика с гладкой и шероховатой поверхностью. На основе керамики городище датируется второй половиной I и началом II тысячелетия н. э.

Юго-восточная часть современной территории Литовской ССР с прилегающими к ней районами Белоруссии в эпоху средневековья заселяла племенная группировка, называемая литвой и давшая имя всей литовской народности.

В «Повести временных лет» литвой в разных местах называется и племя (ПВЛ, I, 1950, с. 10, 13), и народность (ПВЛ, I, 1950, с. 103). В других русских летописях этим названием именуются и народность, и страна — территория Литовского государства, и жители последнего.

В западноевропейских письменных источниках название «литва» впервые появляется в 1009 г. в Кведлинбургских анналах (Lietuvos TSR istorijos, 1955, 24 psl.). Начиная с XII в. этот термин довольно часто встречается в польских и немецких источниках.

Если этнонимы «жемайты» (лит. žemutinis — нижний) и «аукштайты» (лит. aukštutinis — верхний) прозрачны, то происхождение названия «литва» окончательно не выяснено исследователями. Высказано положение о связи этого этнонима с речным названием Лиетава (Lietava), приток р. Пярис (Кузавинис К., 1965, с. 74–75; Kuzavinis K., 1964, 5-16 psl.). Однако А.И. Попов считал это мнение неприемлемым, правда не приводя каких-либо возражений (Попов А.И., 1973, с. 91).

Погребальными памятниками племенной группировки литва были курганы, именуемые в научной литературе восточнолитовскими. Территория литвы в связи с этим выделяется среди соседних балтских племен отчетливо (карта 45). Погребальные памятники ее к тому же значительно лучше исследованы, чем грунтовые могильники жемайтов и аукштайтов.

Раскопки восточнолитовских курганов были начаты еще в первой половине XIX в. Этими памятниками в прошлом столетии интересовались и изучали их многие исследователи. Однако подробные описания результатов раскопок курганов отсутствуют, имеется лишь информация о полевых раскопках, а в музеях хранятся вещевые материалы, полученные при этих работах.

В 40-х годах XIX в. раскопками курганов занимались Е. Тышкевич и Л. Кондратович-Сирокомля, исследовавшие большое число насыпей в Чиобишкис Вильнюсского р-на (Tyšzkiewičz E., 1842, s. 446–448), и П.С. Вильчинский, ведший исследования в трех могильниках — Клевицы Ошмянского р-на, Ужпаляй и Сурдегяй Дусетского р-на (Вильчинский П.С., 1850, с. 41–48; Записки АНО, 1849, с. 261, 441; Balinski M., 1846, б. 280).

К 50-м годам относится большое число курганных раскопок. А. Киркор исследовал курганные насыпи в Бражола, Лентварис, Монтатай и Швента (Киркор А., 1859, с. 15–19; Kirkor A., 1855, б. 20–26). К. Тышкевич раскопал по нескольку курганов в могильниках Грабиолай, Кармазинай и Рисгоры (Tyšzkiewičz E., 1871, в. 142, 212, 213, 223). П.С. Вильчинский производил раскопочные работы в курганной группе Семенишкес (ИАО, 1859, с. 174). А. Плятер исследовал свыше 70 курганов в Ракантишкес (ИАО, 1859, с. 28). Несколько насыпей в Судателе раскопал Ван Глазенберг. Л. Кондратович-Сирокомля вел раскопки курганов в Анцуляй (Покровский Ф.В., 1893а, с. 113).

В 1888 и 1889 гг. раскопки курганов производились Э.А. Вольтером в шести могильниках — Вевис, Науейи Мацеляй, Немунайтис, Орлишкес, Памусис, Пунионсшилас (ОАК 1882–1888, с. 329–331; 1889, с. 51–55).

В том же году и в начале 90-х годов исследованием восточнолитовских курганов занимался В.А. Шукевич. Его работы охватили могильники Монтатай, Пабаряй и Памусис (Szukiewicz W., 1900, в. 3-18). В 1890 г. несколько курганов во Втором Грабиолайском могильнике раскопал А.А. Иохер (Покровский Ф.В., 1891), а Б. Каминская вскрыла несколько насыпей в Воропнишкес.

В 1893 г. была издана «Археологическая карта Виленской губернии», составленная Ф.В. Покровским (Покровский Ф.В., 1893а), в которой были систематизированы все накопленные к тому времени данные о курганах и городищах восточнолитовского региона. Городища в то время оставались неизученными памятниками. На некоторых из них, правда, были произведены небольшие любительские раскопки, но они не имеют теперь научного значения.

Наиболее крупные и значительные исследования восточнолитовских курганов принадлежат Ф.В. Покровскому. В 1892–1895 гг. он раскопал около 150 курганных насыпей в 20 могильниках (Бейжонис, Борово, Гуски, Желядь, Засвирь, Зезюлка-Сидаришкес, Линтупис, Ловки-Антасаре, Лоша, Межонис, Палоша, Першукштас, Пильвипы, Поляны, Понизье, Римшаны, Сержанты, Тверечюс, Черная Лужа и Швейцарай), расположенных в восточных районах Литвы и соседних районах Белоруссии. Материалы этих раскопок были обстоятельно опубликованы автором (Покровский Ф.В., 1893б, с. 136–139; 1893в, с. 122–132; 1895, с. 160–220; 1897, с. 138–196; 1899б; с. 71–171) и до сих пор являются важнейшим источником в изучении восточнолитовских курганов.

В 1895 г. небольшие раскопки курганов в Салакас вел К. Гуковский. В 1900 г. И. Жиогас раскопал около 40 насыпей в Лапушишке, а в 1908 г. исследовал курганы в Пасамане (Žiogas J., 1909, 314–324, 327, 329 psl.). В 1906 и 1907 гг. восточнолитовские курганы привлекли внимание В.А. Каширского, который в четырех могильниках (Велионю, Жеймена, Рекучай, Цигельня) раскопал восемь насыпей (Спицын А.А., 1907, с. 248–251). Т. Даугирдас и Л. Крживицкий произвели в 1909 г. небольшие раскопки в могильнике Дукштас. В двух могильниках — Маркинята и Сморгонь — 19 курганов в 1913 г. раскопал П.С. Рыков (Рыков П.С., 1914а, с. 13–17; 1914б, с. 18–22; 1914в, с. 7–13).

К первым десятилетиям XX в. относится начало научных исследований городищ. Раскопки Л. Крживицкого затронули в основном городища раннего железного века, но среди них некоторые имели и напластования средневековой поры (Крживицкий Л., 1913, с. 305, 306, 310, 311; Krzywicki L., 1914, s. 13–18). В 1907 и 1908 гг. городище Мажулонис, относящееся к XI–XIII вв., исследовал В.А. Каширский (ОАК, 1910, с. 106, 107; 1912, с. 161–163; Спицын А.А., 1925, с. 165, 166).

Значительное внимание было уделено восточнолитовским курганам в 1920–1940 гг.: литовскими и польскими археологами было раскопано около 300 погребальных насыпей в 20 могильниках. К сожалению, основная часть материалов этих раскопок осталась неопубликованной.

В 1927 и 1932 гг. Э.А. Вольтер раскопал около двух десятков курганов в трех могильниках близ Гуронай и Довайнионис. В 1928 г. Р. Якимович исследовал группу из 64 курганных насыпей в Жвирбляй (Jakimowicz R., 1929, s. 145, 146; 1948, s. 425, 426). Археологический музей Вильнюсского университета в 1934–1938 гг. проводил исследования в 10 курганных могильниках — Андреевцы, Бевандентишкес (Безводна), Жингяй, Кармазинай, Лоша, Пликшпкес, Парайсчяй, Почкалувка, Сенейи Мацеляй, Яшунай (Cehak-Hołubowiczowa H., 1936, s. 25, 26; 1955, s. 312–330; Hołubowicz W., 1937, s. 84–87; Hołubowiczowie H. i W., 1940, s. 352). Около 30 насыпей в могильниках Засвирь и Межонис исследовано было в 1934 г. Варшавским университетом (Hołubowicz W., 1934; Z otchlani wieków, 1936, s. 67, 68). В том же году 15 курганов в Судата раскопала экспедиция Краковского университета (Z otchlani wieków, 1936, s. 67, 68). В 1938–1940 гг. археологи Музея культуры в Каунасе вели раскопки курганов в Бейжонис, Дубингяй и Скинейкяй.

Результаты исследований восточнолитовских курганов были обобщены в работе М. Алсейкайте-Гимбутене, включавшей обширный список этих погребальных памятников (Alseikaité-Gimbutiené M., 1946, з. 176–220).

В 20-х годах XX в. городищами Литвы занимался П. Тарасенка, составивший подробную карту их (Tarasenka P., 1928). Им же в 1933 г. исследовалось раскопками средневековое городище Великушкес (Tarasenka P., 1934, 411–414 psl.; 1956, 23–27 psl.).

В период после окончания второй мировой войны литовские археологи активно продолжали изучение восточнолитовских курганов и обратили внимание на исследование поселений внутри их ареала. В 1951–1954 гг. в могильниках Девенишкес, Диджюляй, Довайнонис, Капитонишкес, Каткушкес, Курганай, Падваришкес, Пагинай (Боровка), Пошконис и Стакай вел раскопки курганов А.З. Таутавичюс (Tautavičius А., 1957, 95-109 psl.; 1958, 67–81 psl.). В 50-х годах исследованиями курганов занимались также В. Даугудис (Моша), Л. Гайлюшас (Бильдос), Н. Ковригинайте (Купигишкес, Попай, Саусяй), Р. Куликаускене (Пучкалаукис-Неменчине), О. Кунцене (Дарсунишкис) и О. Навицкайте (Лаваришкес). Эти материалы остались неопубликованными.

Важное исследование, специально посвященное восточнолитовским курганам, в котором были систематизированы и обобщены все собранные к тому времени археологические данные, было выполнено А.З. Таутавичюсом (Tautavičius А., 1955, 87–98 рек; Таутавичюс А.З., 1959, с. 128–153). Эти погребальные памятники были рассмотрены тем же автором в книге «Очерки литовской археологии» (Kulikauskas Р., Kulikauskiené R., Tautavičius А., 1961).

В 60-70-х годах исследования восточнолитовских курганов вели многие археологи. Интерес к этим памятникам не ослабевает. Р. Куликаускене произвела раскопки в четырех могильниках — в двух около Русю Рагас, в Чиобишкис и Аукштайи Русокай (Куликаускене Р. 1966, с. 11, 12; АО 1975 г., с. 402, 403). Наиболее крупные исследования принадлежат О. Кунцене. В могильниках Антсаре, Каткушкес, Пабаре, Памусяй, Саусяй и Скубетай ею раскопано около 70 курганных насыпей (Кунцене О., 1966; с. 50, 51; Kunciené O., 1969, 57–68 psl.; 1970, 61–64 psl.; 1971, 73–85 рек; 1972а, 50, 51 psl.; 1972b, 91-100 psl.; 1973а, 91-106 psl.; 1973b, 103–123 psl.). Но наиболее существенными являются работы О. Кунцене в курганном могильнике Григишкес (Наравай) в Тракайском р-не. В 1972–1977 гг. могильник, состоящий из 53 курганов, был раскопан полностью современной методикой (Kunciené O., 1974, 55, 56 psl.; 1978, 59–63 psl.; 1980, 41–53 psl.; 1981, 93-102 psl.; 1982, 43–53 psl.).

Значительные работы по изучению восточнолитовских курганов проведены Э. Бутенене. Раскопками затронуты могильники Забелишкес, Майсеюнай и Немайтонис (Buténiené E., 1972а, 37, 38 psl.; 1972b, 39, 40 psl.; 1974, 53, 54 psl.), а во второй половине 70-х годов было раскопано 54 кургана в большом могильнике в местности Кретуонай, насчитывающем 413 насыпей (АО 1977 г., с. 421, 422; АО 1979 г., с. 450; АО 1980 г., с. 373; АО 1981 г., с. 351).

Менее крупные раскопки велись Д. Андрашюнайте в могильнике Мустеняй (Andrašiunaité D., 1972, 36, 37 psl.), А. Гирининкасом — в том же могильнике и в Стрева (Girininkas A., 1974, 52, 53 psl.), Ю. Маркелевичюсом — в Паалдикис и Пуниос Шилас, А. Блююсом — в Ейтулионис (АО 1980 г., с. 350).

В 50-70-х годах XX в. много внимания уделяли литовские археологи исследованиям поселений. В 1952–1954 гг. П. Куликаускас проводит интересные раскопки на городище Неменчине (Kulikauskas Р., 1958, 20–43 psl.; 1960, 43–45 psl.; Volkaité-Kulikauskiené R., 1958а, 47–51 psl.). Р. Волкайте-Куликаускене в 1954 и 1955 гг. исследовала городище Мигонис (Volkaité-Kulikauskiené R., 1958а, 33–37 psl.; 1958b, 44–57 psl.; 1959, 125–128 psl.). А.З. Таутавичюс в 1955 г. вел раскопки на городище Лаваришкес (Volkaité-Kulikauskiené R., 1959, 130, 131 psl.), а О. Кунцене в 1957 г. исследовала городище Довайнонис (Volkaité-Kulikauskiené R., 1959, 131–134 psl.).

Наиболее крупные раскопки производились в 1957–1960 гг. В. Даугудисом на городище Аукштадварис (Daugudis V., 1962, 43–69 psl.). Этим же исследователем изучались в 1970 г. городище Браделишкес (Daugudis V., 1972, 19–21 psl.), в 1972 г. — городище Бражуоле (Daugudis V., 1974, 19–22 psl.), в 1965 г. — поселение Лаворишкес (Даугудис В., 1966б, с. 7, 8). В. Даугудисом были обработаны и изданы материалы раскопок В.А. Каширского в 1907 и 1908 гг. городища Мажулонис (Daugudis V., 1961, 16–40 psl.).

В 1971 г. Д. Балчюнайте исследовала раскопками городище Меркине. Весьма интересные результаты получены при раскопках двух городищ и неукрепленного поселения в местности Наркунай (Утенский р-н), произведенных в 1975–1978 гг. Р. Волкайте-Куликаускене, П. Куликаускасом и А. Лухтаном (АО 1976 г., с. 432; АО 1977 г., с. 423, 424; АО 1978 г., с. 432; АО 1979 г., с. 452, 453).

Некоторые итоги изучения средневековых поселений подведены В. Даугудисом, правда суммарно, для всей территории Литовской ССР (Daugudis V., 1978, 14–47 psl.; 1982).

Обстоятельная информация о восточнолитовских курганах и поселениях их региона собрана в «Археологическом атласе Литовской ССР» (Atlasas, 1975; 1977).

Восточнолитовские курганы всегда расположены группами. Количество насыпей в них колеблется от нескольких до 100–150. Изредка встречаются и более крупные могильники. По расположению курганов внутри могильников выделяются два типа их. Одни могильники состоят их курганов, расположенных бессистемно и компактно, другие характеризуются разбросанностью насыпей на большой площади. Литовские археологи полагают, что последние могильники в целом являются более поздними по сравнению с первыми. Всего в ареале рассматриваемой племенной группировки литвы в настоящее время известно не менее 250 могильников, в которых было около 7000 курганов восточнолитовского типа.

Это круглые в плане насыпи диаметром от 5 до 20–25 м и высотой от 0,3–0,4 до 2–3 м. Преобладают курганы высотой до 1,5 м и диаметром 6-10 м. Форма насыпей сегментовидная (табл. CXXII).

Ранние курганы (IV–VII вв.) в основании обложены венцом из камней. Для древнейших насыпей характерен венец, сложенный из валунных камней крупных размеров. В VI–VII вв. венцы иногда выкладывались из камней в несколько ярусов, а в южных районах ареала восточнолитовских курганов встречаются насыпи с венцами, достигающими половины их высоты. В VII в. обычай обкладывать курганы венцами из камней постепенно исчезает, но в виде исключения насыпи с каменными венцами встречаются еще в VIII–X вв.

Курганы VI–VIII вв. иногда окружены тремя-четырьмя удлиненными ямами, а начиная с VIII в. насыпи окольцовываются рвом шириной 3–3,5 м и глубиной до 0,8–1,2 м. В основании курганов прослеживается тонкая прослойка черно-серого цвета с многочисленными мелкими углями. Сами насыпи сооружались из чистого песка.

Курганы IV–V вв. содержат одно-два захоронения по обряду трупоположения. Умерших хоронили в отдельных грунтовых (подкурганных) ямах размерами 1,7–2×0,5–0,7 м и глубиной от 0,5 до 1,2–1,5 м. В виде исключения отмечены случаи, когда второе погребение располагается в основании кургана над первой могильной ямой.

Умерших хоронили в вытянутом положении. Погребения мужчин ориентированы головой на запад, а женщин — на восток. Положение рук различное. Детские захоронения, как правило, находятся в основании курганов. Около трупоположений встречаются мелкие угли.

В состав погребального инвентаря мужчин обычно входят железные предметы: нож, узколезвийный проушной топор, один-два наконечника копий, иногда и умбон щита (табл. CXXIII; CXXIV). Кроме того, встречены железные овальные пряжки, подковообразная застежка с выемчатой эмалью, фибула на звездчатой ножке, манжетовидные браслеты. В единичных захоронениях обнаружены шпоры и рога для питья (табл. CXXIV, 9). Погребальный инвентарь находится в основном у ног погребенных. Иногда рядом с мужчиной в одной яме больших размеров захоронен конь.

В женских трупоположениях восточнолитовских курганов встречаются украшения. Среди них имеются немногочисленные проволочные височные кольца со спиральным завитком на одном из концов (табл. CXXV, 4). Характерным украшением были шейные гривны с ложковидными концами или витые. Встречаются также ажурные подвески и браслеты, а иногда также железные ножи, шилья и глиняные пряслица.

Синхронными курганам IV–V вв. являются отдельные грунтовые погребения с трупоположениями, встреченные при неархеологических работах на той же территории. Грунтовые трупоположения идентичны подкурганным и сопровождаются инвентарем, тождественным материалу восточнолитовских курганов.

В V в. в восточнолитовских курганах появляются трупосожжения. В VI в. они уже преобладают. Наиболее поздние трупоположения в этих курганах относятся к первой половине VI в.

Курганы с трупосожжениями по внешнему виду не отличаются от насыпей с трупоположением. Кремация умерших совершалась на стороне. Собранные с погребального костра сожженные кости и остатки инвентаря, а иногда еще и небольшое количество углей помещали компактным скоплением в насыпи на различной глубине или на материке под насыпью. В одном кургане содержится от одного до трех-пяти захоронений; есть немногочисленные насыпи с шестью-семью трупосожжениями. Все захоронения безурновые. В X–XII вв. остатки кремации погребали часто в верхней части кургана на глубине не более 10–15 см. Подобные погребения могли быть со временем размыты дождевыми или талыми водами, или развеяны ветрами. Видимо, этим объясняется наличие среди восточнолитовских курганов насыпей без захоронений. В виде редкого исключения встречаются курганы, насыпанные прямо на погребальных кострищах. Все они относятся к XI–XII вв.

Погребальный инвентарь в погребениях по обряду трупосожжения немногочислен. Он состоит из обгоревших, сломанных или деформированных изделий, кусков расплавившейся бронзы и стекла. Иногда встречаются и предметы, не побывавшие в огне. Погребальный инвентарь обычно складывался кучкой на остатках трупосожжения или рядом с ними.

В мужских погребениях по обряду трупосожжения раннего периода (VI–VIII вв.) обычны предметы вооружения. Почти в каждом таком захоронении обнаруживаются одно-два, а иногда и три наконечника копий, среди которых преобладают втульчатые с различной формой пера (табл. СXXIII, 13, 18–27). Иногда находят также умбоны щитов с конусовидной вершиной и узколезвийные топоры с профилированным обухом. Характерными предметами мужских захоронений являются железные ножи и узколезвийные проушные топоры. Встречаются также железные пряжки и железные или бронзовые арбалетовидные фибулы.

В погребениях конца I и начала II тысячелетия н. э. оружие встречается очень редко, в основном только в единичных богатых захоронениях. Для более ранних из них характерны короткие однолезвийные мечи, а в более поздних изредка находят двулезвийные мечи общеевропейских типов иногда с украшенными серебром рукоятками (табл. СXXIII, 1, 3, 8, 10). Рабочие топоры в это время также становятся редкими. Они постепенно совершенствуются — лезвия их становятся широкими, а отверстие для топорища овальным.

В женских погребениях с сожжениями встречаются обычно железные шилья, несколько глиняных пряслиц и фрагменты бронзовых украшений.

Височные кольца из проволоки характерны только для самых ранних погребений с трупосожжениями. Довольно часты шейные гривны нескольких типов — с седловидными концами, с пластинчатыми заходящими друг за друга концами (табл. CXXV, 9), витые с конусовидными концами. Встречаются в женских погребениях также железные и бронзовые арбалетовидные фибулы, подковообразные застежки с завернутыми в спираль или трубочку концами, или со звериноголовыми концами (табл. CXXV, 19), браслеты с утолщенными концами, железные и бронзовые овальные пряжки, спиральные перстни, бронзовые ложноспиральные бусы биконической формы.

Иногда в восточнолитовских курганах недалеко от захоронений по обряду трупосожжения обнаруживают глиняные сосуды (табл. CXXVI, 6, 7, 9, 10). Число их не соответствует количеству погребений. Так, в кургане 10 могильника Засвирь в основании насыпи найдено четыре горшка, а в насыпи имелось только два захоронения (Покровский Ф.В., 1899б, с. 87). В кургане 1 в Памусис выявлено три погребения, в стороне от них найдено два горшка (Szukiewicz W., 1900, s. 4). Высказано мнение, что в этих горшках приносились остатки трупосожжения с места кремации. Другие исследователи считают их просто обрядовыми.

В курганах с трупосожжениями второй половины I тысячелетия н. э. обнаружены небольшие горшкообразные сосуды и миски, изготовленные без гончарного круга. Они не орнаментированы и слабо обожжены. В курганах начала II тысячелетия н. э., кроме лепных горшков, найдены и гончарные, иногда украшенные волнистыми или горизонтальными линиями.

В течение всего периода бытования трупосожжений в восточнолитовских курганах сохраняется обычай хоронить коня. Наибольшего распространения он достигает в конце I и начале II тысячелетия н. э. Несожженного или сожженного коня обычно погребали отдельно от человека, насыпая ему специальный курган. Курганные насыпи с конскими захоронениями по внешнему виду неотличимы от курганов с трупосожжениями людей. В одном кургане находилось только по одному захоронению коня. Погребение коня по обряду трупосожжения помещалось в насыпи на различной высоте или в ее основании. Несожженного коня хоронили в неглубокой яме под курганной насыпью. Обычай погребать сожженного или несожженного коня в отдельном кургане сохраняется до XII в. Замечено, что для южной части ареала восточнолитовских курганов характерными были захоронения сожженных коней.

В виде редкого исключения встречаются захоронения людей в одном кургане с конем. В таких случаях погребения людей всегда безынвентарные. Только в одном из курганов Пабаряй найдены вместе с конским снаряжением наконечник копья и топор, обычные для мужских трупосожжений.

Инвентарь конских погребений скромен. Это двучленные (табл. СXXIII, 30, 31) или трехчленные удила, иногда с псалиями, и железные пряжки. Сравнительно редко попадаются стремена (табл. CXXIII, 29, 33) и бронзовые бубенчики и колокольчики от узды. Часто рядом или поблизости от конского погребения находится железный серп.

Большинство находок из восточнолитовских курганов с трупосожжениями повреждено огнем и обнаруживаются в основном их фрагменты. Однако все же удается в ряде случаев восстанавливать форму и размеры украшений. Р.К. Волкайте-Куликаускене на основе изучения вещевых остатков из восточнолитовских курганов восстановила женский головной убор VIII–XI вв. (Volkaité-Kulikauskiené R., 1975, 85–94 psl.). Это был венок-оголовье, состоящее из бронзовых пластинок размерами от 3,5×3,5 до 5,2×3,5 см и нескольких рядов бронзовых спиралей. Основой этого убора в ряде случаев была тканая лента. Пластины богато орнаментировались. В затылочной части оголовья часто привешивались на бронзовых цепочках колоколовидные подвески.

Эти головные уборы вместе с ожерельями, состоящими из бронзовых спиральных бус биконических форм, составляли этнографическое своеобразие женщин литвы — племени, оставившего восточнолитовские курганы.

Для исследуемого региона во второй половине I тысячелетия н. э. и начале II тысячелетия н. э. были характерны и укрепленные, и неукрепленные поселения.

В VI–VIII вв. основная масса населения жила на селищах. Городища этого времени есть, но они имели чисто оборонительный характер. На их площадках нет культурных отложений того периода, но они были укреплены значительными земляными валами. Очевидно, городища были убежищами, а селения располагались у их подножий или в стороне.

Наиболее характерными городищами этого времени являются Лаваришкес, Довайнопис, Бродялишкес, Неменчине (табл. CIV, 2). Все они основаны были еще в эпоху раннего железа. Около середины I тысячелетия н. э. как поселения такие городища прекращают существование и используются в качестве временных убежищ.

Городище Бродялишкес устроено на мысу, образованном р. Дукшта в 2 км западнее местечка Дукштас. Площадка его овальной формы, размерами 80×30 м, с напольной стороны защищена валом высотой 1,5 м и рвом глубиной 2 м. Культурные напластования середины и второй половины I тысячелетия н. э. имели толщину 5-10 см. Построек не выявлено. Найдены бронзовая арбалетная ступенчатая фибула, глиняные пряслица цилиндрической формы и немногочисленные фрагменты лепной керамики с шероховатой поверхностью. Селище у подножия городища Бродялишкес размыто почти полностью рекой.

Городище Бражуоле в 6 км западнее г. Тракай устроено на высоком холме, на левом берегу одноименной речки. Со всех сторон его окружает болотистая местность. Площадка городища (около 2 га) окольцована земляными валами высотой около 2,5 м. Склоны городища с юга и запада вымощены камнями.

Раскопками памятника установлено, что первоначально поселение было защищено земляным валом до 0,5–0,6 м высотой. В середине и второй половине I тысячелетия н. э. городище сильно укрепляется. Воздвигается два вала высотой до 1,5 м, разделенные рвом глубиной около 1 м. Валы были насыпаны из земли. Бревна и камни создавали прочность его. К этому времени на городище относятся фрагменты лепной керамики с шероховатой поверхностью.

Городище Лаваришкес в 30 км северо-восточнее Вильнюса устроено было на вершине холма и имело миниатюрные размеры: площадь его около 60 кв. м. Поселения располагались у его подножия, на обоих берегах р. Вильняле. При их раскопках обнаружены остатки железоплавильной печи, сложенной из глины. Форма ее коническая, размеры основания 1,3×1,2 м. Сохранившаяся часть шахты имела диаметр 0,20-0,27 м. В культурном слое найдена глиняная посуда с шероховатой поверхностью и немногочисленные фрагменты штрихованной керамики, позволяющие определять время поселения IV–III вв. до н. э.

Обобщая немногочисленные пока материалы по поселениям у подножья городищ, Р. Волкайте-Куликаускене полагает, что они занимали значительные площади и состояли в среднем из 10 усадеб. Росли они стихийно, застройка была бессистемной (Volkaité-Kulikauskiené R., 1959, 135–137 psl.).

Сведений для характеристики домостроительства при исследовании поселений рассматриваемого времени собрано очень мало. Они указывают только на то, что в этот период сооружались наземные четырехугольные постройки с открытыми очагами. Часть их была срубными, другие имели стены столбовой конструкции. Об их размерах и планировке данных пет. Полы были глинобитными. Очаги имели диаметр в среднем около 1 м и сооружались из камней и глины или только из камней. В. Даугудис посвятил специальную большую статью деревянным оборонительным конструкциям и постройкам V–VIII вв. на поселениях Литовской ССР (Daugudis V., 1981, 61–72 psl.).

Значительная часть городищ-убежищ в IX–XIII вв. была плотно застроена и заселена. Вновь возникшие городища этого времени единичны, они также использовались как места поселений.

В рассматриваемый период городища заново укрепляются. Так, площадка городища Мажулонис окружается мощным валом высотой до 5–6 м. Земляные валы литовских городищ обычно скреплялись бревнами толщиной 15–20 см, которые клались вдоль и поперек вперемежку с грунтом. На вершинах валов некоторых городищ прослежены остатки деревянных стен.

При раскопках городищ Мажулонис и Аукштадварис на их площадках вдоль подножия вала изучены остатки бревенчатых строений, разделенных на ряд небольших помещений хозяйственного назначения. В одном из них, исследованном на Мажулонисском городище и имевшем размеры 3,5×1,5 м, сохранилось семь венцов. В помещении найдены широколезвийный топор, фрагменты косы и ножей, несколько точильных камней, две пары железных удил, двое посеребренных стремян, четыре железных наконечника стрел, семь шиферных пряслиц, несколько бронзовых бубенчиков и шарообразные стеклянные бусы.

Вблизи таких строений на площадках городищ размещались жилые срубные постройки размерами от 4×3 до 4×4 м. На городище Аукштадварис они имели полы из толстых досок и печи в углу, сложенные из камней и глины. В хозяйственных постройках полы были земляными. На Неменчинеском городище в слоях IX–XIII вв. открыты каменные вымостки (встречено также большое число кусков глиняной обмазки), которые могли быть остатками полов. Камнями вымащивались также дворы. Отопительными устройствами здесь были очаги из камней.

Литовские исследователи считают городища IX–XIII вв. феодальными замками.

У подножия ряда городищ имелись селища, отличающиеся крупными размерами (площадью 2–5 га). Кроме того, судя по письменным источникам, большое число селищ — небольших деревень IX–XIII вв. — располагалось вдали от замков. Однако исследования последних еще не начаты, и поэтому они не могут быть пока охарактеризованы даже в самых общих чертах.

Хозяйственная деятельность населения, оставившего восточнолитовские курганы, развивалась так же, как в землях других литовских племен. Поэтому ее, как и торговые связи, целесообразно рассмотреть в следующем разделе.

Основной территорией племени литва был бассейн р. Нярис с его правыми притоками Швянтойей, Жеймяной. В нижнем течении Няриса и на правобережье Швянтойи литва соседила с аукштайтами. Ее северными соседями были латгалы; их рубеж примерно соответствовал современной границе между Литовской и Латвийской республиками. На востоке ареал литвы достигал верховьев Дисны, левого притока Западной Двины, оз. Нарочь, верхнего течения р. Вилии. Здесь литва соприкасалась с кривичами (Седов В.В., 1982, с. 158–160). Далее на юге граница расселения литвы, охватывая бассейн р. Мяркис, достигала Немана и поднималась по его течению до низовьев Няриса. Южными и юго-западными соседями были ятвяжские племена, а после их славянизации в Белорусском Понеманье — древнерусское население Черной Руси.

В I тысячелетии до н. э. и в первой половине I тысячелетия н. э. будущий ареал литвы был частью обширной территории культуры штрихованной керамики, оставленной одним из древних племенных образований балтов (Третьяков П.Н., 1966, с. 174–177; Седов В.В., 1967, с. 177–194; 1970б, с. 18–25; Митрофанов А.Г., 1969, с. 69–75; 1978, с. 8–83; Данилайте Е., 1970, с. 44–48; Граудонис Я.Я., 1980, с. 59–69; Atlasas, 1975, žem 5).

В литературе было высказано мнение, что памятники культуры штрихованной керамики оставлены восточнолитовскими племенами (Таутавичюс А.З., 1959, с. 142–144; Моора Х.А., 1958, с. 24). Отрицая это, Ф.Д. Гуревич полагала, что литовские племена только около середины I тысячелетия н. э. расселились в той местности, которая отводится им в эпоху средневековья. Исследовательница допускала, что пришельцы вытеснили прежнее население этого региона — носителей культуры штрихованной керамики (Гуревич Ф.Д., 1962, с. 33–36). Ошибочность этих утверждений представляется бесспорной (Седов В.В., 1970б, с. 22). Но вместе с тем нельзя относить и всю культуру штрихованной керамики к восточным литовцам.

Обычай сооружения курганных насыпей в рассматриваемом регионе культуры штрихованной керамики безусловно был привнесен извне. Вполне очевидно, что курганный обряд в восточные районы современной Литовской ССР пришел из срединных и северных районов Литвы, а также смежных с ними районов Латвии, где курганные погребения известны с первых веков нашей эры (Kulikauskas Р., Kulikauskiené R., Tautavičius А., 1961, 158–166 psl.; Моора Х.А., 1954а, с. 9–17; Михельбертас М., 1968, с. 37–46; Таутавичюс А.З., 1980, с. 82). Общие элементы в деталях обрядности и в погребальном инвентаре, присутствующие в курганах средней и северной Литвы, с одной стороны, и в ранних восточнолитовских курганах — с другой, делают этот вывод вполне обоснованным.

Очевидно, курганный обряд захоронения в части ареала культуры штрихованной керамики распространился не сам по себе, а стал результатом миграции населения с северо-запада. В дальнейшем эволюция восточнолитовских курганов была обусловлена взаимодействием пришлого населения с местными племенами — потомками племен культуры штрихованной керамики.

Как уже отмечалось, ранние курганы восточной Литвы содержат захоронения по обряду ингумации. Этот обряд был типичен для курганных захоронений северной Литвы и южной Латвии. Поэтому восточнолитовские курганы с трупоположениями можно считать памятниками пришлого населения.

Распространение же обряда кремации в восточнолитовских курганах, скорее всего, является результатом воздействия погребального ритуала аборигенов, потомков носителей культуры штрихованной керамики. На территории современной Литвы обряд кремации умерших в третьей четверти I тысячелетия н. э. ограничен исключительно ареалом культуры штрихованной керамики.

Таким образом, раннесредневековая литва как особое балтское племя сформировалась в результате взаимодействия местного населения — потомков носителей культуры штрихованной керамики — с пришлым с северо-запада, принесшим сюда обычай погребения под курганными насыпями. Очень скоро (судя по замене обряда ингумации на трупосожжения) последние растворились в среде местного населения (Седов В.В., 1970б, с. 22–25). В восточных районах ареала культуры штрихованной керамики, которых миграционная струя с северо-запада не достигала, курганный обряд погребения не был известен.

На археологических материалах можно исследовать только самый начальный процесс формирования литовской народности.

Основными занятиями литовских племен были земледелие и скотоводство. К сожалению, находок пахотных орудий труда в памятниках второй половицы I тысячелетия н. э. пока не обнаружено. Однако известей железный лопатовидный наральник с селища Юодонис, датируемый первыми веками нашей эры (Nakaité L., 1959, 146 psl., pav. 2, 2). При раскопках Майшягальского городища найдены языковидный наральник и пара сошников, принадлежавших двузубой сохе (Volkaité-Kulikauskiené R., 1974, 51–53 psl., pav. 3, 4). Наральник датируется XII–XIII вв., сошники — XIV — началом XV в. Эти данные дают возможность утверждать, что в начале II тысячелетия н. э. в Литве для обработки почвы под пашню употреблялись однозубое рало и более совершенное орудие — двузубая соха.

Для уборки урожая применялись железные серпы. Последние нередко встречаются в погребениях восточнолитовских курганов; найдены они и на поселениях, в частности на городище Майшягала их обнаружено шесть.

Остатки обуглившихся зерен культурных растений обнаружены при раскопках нескольких поселений. На городище Мажулонис еще при раскопках В.А. Каширского в слоях IX–XIII вв. найдены зерна проса, ячменя, пшеницы и ржи. Особенно много зерна обнаружено на Майшягальском городище. Среди зерновых на этом памятнике, как и на других литовских поселениях, преобладает рожь, особенно озимая. Широко были известны, кроме того, несколько сортов пшеницы и ячменя, а также овес. Сеяли еще гречиху, коноплю, мак, зернобобовые культуры (горох и конский боб). На Майшягальском городище зафиксированы семена сорняков со старопахотных окультуренных земель.

Собранные материалы позволяют утверждать, что в Литве в первых веках II тысячелетия н. э. пользовались паровой системой земледелия, а в крупных феодальных центрах практиковалось трехполье, о чем упоминают документы XIII–XIV вв. (Lowmianski H., 1931, s. 215–217).

Наряду с пашенным земледелием, очевидно, существовало подсечно-огневое. Роль последней системы постепенно уменьшалась. Отдельные сведения о подсечном хозяйстве имеются еще в XVII в. (Дундулене П.В., 1950, с. 77). О занятии огородничеством свидетельствуют находки семян овощей, а также мотыг и оковок лопат.

Основным источником изучения скотоводства в Литве являются остеологические материалы, обнаруживаемые в культурных отложениях поселений. Анализ костных остатков позволяет утверждать, что на первом месте находилось разведение крупного рогатого скота. Конские погребения, широко представленные в литовских могильных памятниках, дают основание говорить о том, что кони составляли значительную часть стада (после крупного рогатого скота). В остеологических же материалах с поселений на втором месте стоят кости свиньи, на третьем — мелкого рогатого скота (Volkaité-Kulikauskiené R., 1978, 64–68 psl.).

В средневековых памятниках Литвы неоднократно найдены косы — орудия, связанные с сенокосом. Для сенокоса могли применяться и серпы.

По-видимому, в первые века II тысячелетия н. э. скотоводство доставляло основной продукт мясной пищи. Охота в хозяйстве литовцев играла второстепенную роль. Так, на городище Майшягала 99,9 % остеологического материала составляли кости домашних животных. Здесь найдены были единичные кости зубра, оленя, кабана. На городище Аукштадварис в слоях XI–XIV вв. на долю костей диких животных приходится 16,7 %, на Неменчинеском — свыше 30 % (Volkaité-Kulikauskiené R., 1978, 68 psl.). Среди этих костей немалую часть составляют костные остатки бобра. Все же следует иметь в виду, что остеологические материалы с поселений несколько приуменьшают роль охоты. Они не учитывают, что в рассматриваемый период охота в значительной степени имела характер пушного промысла.

Можно предполагать, что до VIII в. кузнецы литовских племен были одновременно и земледельцами. Анализ железных изделий V–VII вв. свидетельствует о застойных явлениях в технологии кузнечного дела (Stankus J., 1970а, 57–74 psl.). Позднее, в период зарождения и формирования классового общества, кузнечное дело постепенно отделяется от сельского хозяйства. В X–XIV вв. наблюдаются интенсивное развитие кузнечного ремесла и дифференциация его на отдельные отрасли. Металлографический анализ железных изделий из памятников X–XIII вв. показывает, что литовские кузнецы применяли различные технологические способы, включавшие ковку, сварку и наварку стальных полос, науглероживание поверхности, изготовление узорчато-дамасских изделий. По сравнению с предыдущим периодом в IX–XIII вв. количество цельножелезных изделий уменьшается в два раза (Stankus J., 1970b, 113–133 psl.; 1978, 73–88 psl.). Очевидно, развитию кузнечного дела способствовал спрос на высококачественные изделия.

Изготовление изделий из цветных металлов было известно на территории Литвы еще до нашей эры. В эпоху средневековья литовские племена вступали с развитыми бронзолитейным и ювелирным ремеслами (Vaitkunskiené L., Merkevičius А., 1978, 89-116 psl.). Сырьем для производства бронзовых изделий служили бронзовые палочки, поступавшие в Литву из других стран, старые и поломанные предметы, поступавшие на переплавку. Местные ремесленники при изготовлении изделий из цветных металлов использовали литье, ковку и волочение проволоки. Орудия труда бронзолитейщиков — тигли, льячки и литейные формы — неоднократно были найдены на многих поселениях. Для отделки предметов применялись гравировка, шлифовка, кручение, плакировка, штамповка, плетение, скань. Ювелиры искусно серебрили изделия из бронзы, железа и олова. Наиболее распространенными орнаментами были геометрические и растительные. При изготовлении некоторых изделий использовались элементы зооморфных мотивов.

Остатки ювелирных мастерских исследованы на городищах Аукштадварис, Мажулонис, Экете и др. В могильниках Граужяй (Vaitkunskiené L., 1981, 33–43 psl.; 1982, 58–70 psl.) и Саргенай открыты погребения ювелиров-ремесленников.

В IX–XIII вв. в связи с ростом производства заметно активизировались торговые и культурные связи литовских племен как внутри их территорий, так и с соседними землями и отдаленными краями.

Развитию обмена способствовал подъем бронзолитейного и ювелирного ремесел, требующих сырья для изготовления украшений из цветных металлов, которых в Литве не было. Сырье в виде бронзовых палочкообразных слитков привозилось со Среднего Подунавья, а серебро в виде монет и слитков — с Ближнего Востока и из Западной Европы. Оживлению торговли во многом способствовала историческая ситуация того времени: образование Древнерусского государства с его городами — важными центрами ремесла и торговли, возрастающая роль западноевропейских городов.

Непосредственным отражением развития торговли на территории Литвы являются погребения купцов X–XIII вв., обнаруженные при раскопках в более чем 50 могильниках. Важнейшими атрибутами купцов являются небольшие складные весы (найдено свыше 60 экземпляров) и железные гирьки, покрытые бронзой, усеченно-конической, боченкообразной, реже многогранной формы. Весы и гирьки в Литве появляются во второй половине X в., но большинство их относится к XI–XII вв. Кроме того, погребения купцов выделяются богатым инвентарем, а иногда оружием (мечи, наконечники копий) и предметами снаряжения коня.

В Литве применялись две системы взвешивания. Одной весовой системе соответствуют гирьки весом от 3,9 до 5 г. Это восточная система, покоящаяся на куфических монетах (вес арабского дирхема около 4 г). Единицами веса второй системы были гирьки весом 8-10 г, что соответствует весу скандинавского артуга (8,5 г.).

Самыми прочными и постоянными были торговые отношения с Древней Русью. Отсюда в литовские земли привозились шиферные пряслица, различные бронзовые и серебряные изделия — витые плетеные браслеты, браслеты-наручи, подвески крестовидной формы, шейные гривны, сканные бусы, лунницы, зооморфные подвески и др. Из Руси доставлялись также стеклянные бусы, предметы христианского культа, киевские денежные гривны.

Через земли Руси и при ее посредничестве шла торговля со странами Ближнего Востока. Оттуда в Литву попали арабские монеты, позолоченные, посеребренные и полихромные стеклянные бусы, и раковины каури.

Важная роль в развитии торговых связей Литвы принадлежала Скандинавии. К VIII — началу IX в. относятся бронзовые позолоченные круглые фибулы, круглая ажурная фибула и свыше 20 наконечников копий с втулками, украшенными готическим орнаментом, импортированные с Готланда. К концу IX — первой половине X в. принадлежат найденные на территории Литвы изделия шведского происхождения: круглые стилизованные фибулы, наконечники ножен мечей с зооморфным орнаментом, стремена, шпоры и др. Импорт из Скандинавских стран возрастает во второй половине X — начале XI в., когда доставляются мечи, разделители поясов и др.

Торговля осуществлялась также внутри страны, с прусскими и латышскими племенами, с землями западных славян. В частности, из Польского Поморья ввозилась в литовские земли соль, через посредство западных славян доставлялось бронзовое сырье. Попадали в Литву и изделия из прирейнских областей (мечи).

Литовские племена в обмен вывозили в разные страны свои товары. Они экспортировали воск, меха, мед, янтарь, иногда зерно, а также изделия ремесленников — витые шейные гривны с конусовидными и седловидными концами, подковообразные застежки с утолщенными и расширяющимися концами и с концами в виде маковой головки, булавки с треугольными и крестовидными головками, браслеты и т. д.

Основными путями сообщения были реки Неман, Нярис, Швентойя, Дубиса, Нявежис и более мелкие и, конечно, Балтийское море. Средства передвижения по воде в эпоху средневековья исследовались О.В. Кунцене (Kunciené O., 1975, 51–58 psl.). Анализу торговых и культурных отношений литовских племен с соседними и отдаленными землями были посвящены работы О.В. Кунцене и А.З. Таутавичюса (Kunciené O., 1972с, 149–254 psl.; 1978b, 49–82 psl.; Tautavičius А., 1972, 126–148 psl.).

Р.К. Куликаускене полагает, что ядро литовской народности начало складываться в регионе восточнолитовских курганов. Здесь оформляются особенности литовского этнографического женского костюма, что археологически проявляется прежде всего в головном уборе и шейных украшениях. На этой территории находятся центры раннефеодального Литовского государства, здесь возникают такие крупные городские центры, как Тракай, Кернаве, Вильнюс и Майшягала, сконцентрированы самые крупные клады литовских серебряных слитков.

Процесс консолидации племен, вошедших в состав литовской народности, по археологическим данным, по мнению Р.К. Куликаускене, прослеживается по распространению обряда трупосожжения. В VII–VIII вв. обряд кремации умерших становится господствующим на значительной части литовской территории, объединяя эти земли. В конце I и начале II тысячелетия н. э. из Восточной и Средней Литвы этот погребальный ритуал распространяется в западные районы (за исключением региона жемайтов). Объединяющим элементом культуры всех литовских племен являются также погребения с конями.

Это был период самой начальной стадии формирования литовской народности. Дальнейший генезис ее теснейшим образом переплетается с историей Литовского государства. Все племена балтской языковой группировки, оказавшиеся в пределах территории этого государства, слились в одну литовскую народность (Куликаускене Р.К., 1977, с. 61–65).

Глава восьмая Западнобалтские племена

Пруссы неоднократно упоминаются в древнерусских летописях. В «Повести временных лет» сообщается, что жили они на побережье Варяжского моря. Этноним пруссы (прецун) впервые, как полагают исследователи, появляется в письменных источниках в IX в., в Мюнхенском кодексе «Nomina diversarum provinciarum et urbium». К X в. относится опись земель римско-католической церкви, в которой названа «Pruzze» — область, пограничная с Польшей и Русью (Кушнер П.И., 1951, с. 154). В 965 г. о пруссах под именем «брус» писал Ибрагим ибн-Якуб, посетивший западнославянские земли. Он сообщает, что с польским государством князя Мешка на востоке соседит Русь, а на севере — брус. Смешение п и б в арабской фонетике — обычное явление. Арабский географ Ибн-эль-Варди называет пруссов бераци, а Идриси отмечает землю Боросия в Прибалтике. Это имя встречается и позднее на европейских средневековых картах. Этноним пруссы известен скандинавам и полякам уже в XI в. В документах Тевтонского ордена пруссами называется местное население завоеванных земель в Южной Прибалтике (Pierson W., 1869, s. 100–102).

На основании всех этих данных можно заключить, что пруссы — многочисленные племена, населявшие побережье Балтийского моря от Вислы до Немана. В составе этнической группировки пруссов известны более мелкие племена. Так, жители Земландского полуострова в документах Ордена именуются сембиями, в низовьях Немана жили шалавы (скалвы). Согласно орденским актам XIII–XIV вв., в Пруссии имелись следующие области: Самбия, Натангия, Надровия, Шалавия, Вармия, Барта, Погезания, Помезания, Карссовия, Галиндия и Судавия. Трудно сказать, соответствует ли это областное деление племенному членению пруссов. Определенно от этнонимов производны названия Самбии, Галиндии и Судавии, при этом галинды и судавы-ятвяги были не прусскими племенами, а самостоятельными племенными образованиями западных балтов. Археологически выделяются и скалвы, древности которых получили характеристику в специальном разделе.

О происхождении этнонима пруссы написано очень много, но большинство объяснений являются лишь более или менее удачными догадками. Заслуживают внимания два толкования. Одно из них восходит к Т. Нарбуту (Нарбут Т., 1822, с. 221–226). Как известно, правый рукав Немана в его устье называется Русс, а залив, в который он впадает, именовался прежде Руссна. Оба гидронима производны от литовского апеллатива rus- (впадина, русло реки, промоина). Согласно Г. Нарбуту, предки пруссов жили когда-то в нижнем течении Немана, по Руссу и вдоль Руссны, и отсюда стали называться «поруссы — пруссы».

О.Н. Трубачев полагает, что этноним пруссы невозможно этимологизировать на основе балтских языков и что здесь, возможно, имело место усвоение западными балтами германского племенного имени фризы (Трубачев О.Н., 1965, с. 17–19).

Накопление данных об археологических памятниках пруссов началось еще в XVII–XVIII вв., когда появились их первые описания. В 1790 г. в Кенигсберге было создано Естественно-экономическое общество, интересовавшееся и археологией. В 20-х годах XIX в. вышла в свет «История Пруссии», написанная немецким историком И. Фойгтом. Историю пруссов он попытался восстановить на основе информации орденских летописцев. Он утверждал, что в земле пруссов было много укрепленных поселений, которые были использованы при строительстве замков крестоносцами (Voigt Y., 1827, s. 536, 537; 1829, s. 232–235).

Первым значительным шагом в изучении памятников археологии пруссов является деятельность Ф. Гизе, который зафиксировал и описал около 300 городищ. Его работа осталась в рукописи, но была широко использована впоследствии.

Во второй половине XIX в. начинаются широкие раскопки могильных памятников, которыми весьма богата территория нынешней Калининградской области. Развитию археологии пруссов в немалой степени способствовало создание Общества по изучению древностей «Пруссия» (основано в 1844 г.). Результаты раскопок публиковались в «Известиях» этого общества (Sb. Prussia; Prussia, 1873 и след.) и «Записках Естественно-экономического общества» (Altpreußsische-Monatsschrift).

Собранные при раскопках могильников значительные вещевые материалы были в 80-х годах научно обработаны О. Тышлером. В его работе общую характеристику получил обряд погребения пруссов и на основе эволюции вещей была предложена хронологическая периодизация их древностей. Основное внимание при этом, правда, было уделено первой половине I тысячелетия н. э. (периоды А-Е). После VI в., по представлениям О. Тышлера, развитие культуры в Самбии прерывалось и лишь в конце I — начале II тысячелетия н. э. здесь вновь появилось большое число могильников, которые названы были позднеязыческими.

Раскопки могильников пруссов активно продолжались и в последующие годы. Среди исследованных памятников можно упомянуть могильники Коврово (Айссельбиттен), в котором вскрыто 250 погребений (Tischler О., 1902, s. 26, 27), Грейбау, где раскопано свыше 300 погребений (Tischler О., 1902, s. 15–25), Варникам (Tischler О., 1877, s. 269–278).

Материалы VI–VIII вв. дали могильники Тумяны (Heydeck J., 1895, s. 41–80) и Келары (Hollak Е., Bezzenberger А., 1898, s. 160–198), расположенные несколько южнее, в Ольштинском воеводстве Польши.

Интерес к поселениям пруссов был меньшим, и они изучались в основном по сведениям средневековых авторов. Можно назвать интересные изыскания Ф. Бёнигка о внешнем облике городищ, их оборонительных сооружений (Boenigk F., 1879-1880а, s. 59–80; 1879-1880b, s. 129–139). Учетом поселений занимались также К. Кассвюрм (Kasswürm K., 1873, s. 72–80) и К. Бекгерн (Beckhern C., 1887–1888, s. 11–22; 1895, s. 353–410).

В начале XX в. появились работы обобщающего историко-культурного характера. Так, А. Бецценбергер в книге о бронзовых изделиях Восточной Пруссии (Bezzenberger А., 1904) исследовал их происхождение и датировку. При этом он дополнил периодизацию О. Тышлера периодами F (VI–VIII вв.), G (IX–XI вв.) и H (XI–XIII вв.). В 1908 г. появились работы Э. Холлака, в которых дается обзор всей археологии пруссов по отдельным периодам (Hollak Е., 1908а) и поэтапный анализ погребальной обрядности пруссов (Hollak Е., 1908b). Тем самым прусские древности были дифференцированы в массе материалов культур балтов.

В то же время были продолжены раскопки прусских могильников. Среди них можно отметить работы А. Бецценбергера на могильниках Лаптау (ныне Муромское), Шудиттен (Орехово) и Блюдау (Кострово), Р. Дорра в Бенкенштейне (Эльблонг) и Э. Холлака близ Экриттена (Ветрово). На смену траншейным раскопкам приходят исследования более или менее крупными площадями. Результаты этих раскопок опубликованы лишь частично (Bezzenberger А., 1909, s. 209–220; 1914, s. 213–245).

Раскопки прусских могильников продолжались в 20-40-х годах XX в. Так, Б. Эрлих исследовал погребения в Холланде (Пасленк), В. Нойгебауэр — близ Конрадсвальде (Хойново), В. Грунерт — в Хюненберге (Летное). Большие раскопки были произведены в могильниках Зофен (Суворово) и Тумяны. К сожалению, материалы этих работ не были научно опубликованы и известны нам по кратким информациям и исследованиям обобщающего характера.

Первый сводный труд по археологии Восточной Пруссии был написан В. Герте (Gaerte W., 1929). В середине 30-х годов увидели свет две книги К. Энгеля (Engel С., 1935а; 1935б). Тогда же была произведена регистрация поселений в земле пруссов и составлена подробная карта городищ (Crome Н., 1937, 1938–1940). Однако раскопки на них не производились. Все обширные материалы, накопленные археологией к началу второй мировой войны, были обобщены в монографии К. Энгеля и В. Ла-Бома (Engel С., La Baume W., 1937).

После окончания второй мировой войны археологические работы в северной части бывш. Восточной Пруссии продолжены советскими исследователями, в южной — польскими. В 1949–1952 гг. полевые работы по изучению средневековых древностей в Калининградской обл. велись Ф.Д. Гуревич. Было обследовано 24 памятника археологии, при этом на городищах Грачевка I и Логвиново I были произведены небольшие раскопки. Раскапывались также курганы в Вишнево (Моховое). Результаты этих работ были опубликованы автором в обзорной работе по археологии земли пруссов, не имеющей самостоятельного значения (Гуревич Ф.Д., 1960, с. 328–447).

Более результативные работы произведены археологами Польши. Раскапывались городища, открытые поселения и могильники. Итоги этих и предшествующих исследований были подведены в монографии Е. Окулича (Okulicz J., 1973).

С середины 70-х годов на территории Калининградской обл. разведки и раскопки по изучению древностей пруссов ведет В.И. Кулаков. Наиболее существенные результаты получены при раскопках могильника Ирзекапинис близ д. Клинцовка (Кулаков В.И., 1980а, с. 213–244; 1980б, с. 87–92).

Область расселения пруссов характеризуется большим количеством городищ (карта 46). По поверхностным обследованиям известны и немногочисленные селища, которые открыты, главным образом, при городищах.

Среди средневековых городищ имеются мысовые и поселения, расположенные на холмах. В зависимости от характера оборонительных сооружений мысовые городища подразделяются на простые, защищенные с напольной стороны одним валом (Дружное, Куликово, Лазовское, Пионерск и многие другие), и сложные, огражденные с напольной стороны двумя-тремя валами высотой до 5 м и рвами между ними (Заозерье, Колодцы, Логвиново I, Окунево, Романово, Таммовишкен и др.) или же с мощными кольцевыми валами (Дунаевка). Известны и двухчастные городища, состоящие из двух площадок, каждая из которых имеет валы и рвы (Грачевка, табл. CXXVII, 7; Великолукское). Площадки мысовых городищ, как правило, невелики: около 1000–1500 кв. м. Исключение составляет городище Романово II, имеющее площадь 3000 кв. м.

Среди поселений, устроенных на высоких изолированных холмах и которые исследователи относят к городищам, имеются поселки без оборонительных сооружений (Марьино, Романово I). Но большинство городищ укреплено одним-двумя высокими валами, защищающими поселения по всему периметру, а иногда дополнительными валами с одной из сторон. Городищами со сложной системой оборонительных сооружений являются Ветрово, Клайн-Дрозден, Кумачево, Русское II (табл. CXXVII, 3), Цигенберг, Эллерхаус. Площадь их равна 3000–8000 кв. м.

Многие мысовые городища, относящиеся к средневековью, имеют отложения и более ранней поры. Городища на холмах, как правило, выстроены были в эпоху средневековья заново. К периоду VI–VIII вв. относятся единичные поселения. Это городище Дружное, на котором наряду с керамикой первой половины I тысячелетия н. э. найдены фрагменты сосудов VI–VII вв., и городище Янтарный с отложениями III–VIII вв. Поселения, относящиеся к VI–VIII вв., изучались также в окрестностях Эльблонга на территории Польши. В конце I тысячелетия н. э. число укрепленных поселений значительно возрастает. В начале II тысячелетия н. э. в земле пруссов их было не менее шести десятков.

Основным защитным сооружением укрепленных поселений были валы. Обычно они сооружались из насыпной земли, чаще всего песка, в котором на разной глубине лежали отдельные камни или их скопления. В валах на городищах Дружное, Заозерье и Куликово зафиксированы внутренние деревянные конструкции, интерпретировать которые возможно будет лишь при дополнительных раскопках. Обожженная глина и остатки вертикально поставленных дубовых бревен исследованы были в валу городища Баллетен. Обожженная глина имелась также в валу городища Юдтшен.

О жилищах пруссов эпохи средневековья можно судить на основании материалов, полученных при раскопках на городищах Грачевка (Гуревич Ф.Д., 1960, с. 424–429), Логвиново (Гуревич Ф.Д., 1960, с. 437–440), Русское (Boenigk W., 1879-1880а, s. 59–80) и Растемборк (Bujack G., 1886–1887, s. 120, 121). Это были прямоугольные в плане постройки столбовой или срубной конструкции с очагом в центре. Основания стен выкладывались из камней различной величины, преимущественно 0,2–0,5 м в диаметре. От домов столбовой конструкции, кроме ям от угловых стояков, остались куски глиняной обмазки с отпечатками жердей и соломы. По-видимому, стены домов были легкими срубными и промазывались глиной.

Размеры жилищ довольно разнообразны. В Грачевке постройки имели размеры от 3,5×3 до 5,6×4,4 м. Все девять исследованных жилищ, очевидно, были срубными. На городище Русское открыты следы прямоугольного в плане жилища столбовой конструкции размерами 7×2,2 м. На городище Растемборк каменная кладка основания постройки имела размеры 7,3×4 м. Она состояла из двух ярусов камней, более крупных внизу и мелких сверху. Большинство жилищ были однокамерными. Только внутри некоторых имелась стенка из камней, делившая жилую постройку на две части. На поселениях VI–VIII вв., обследованных около Эльблонга, выявлены прямоугольные в плане жилища со стенами столбовой конструкции.

Отапливались жилища пруссов открытыми очагами, занимавшими, как правило, срединное положение. Это кольцо или овал, выложенный из камней 0,2–0,3 м в поперечнике. Диаметр очагов от 0,4 до 0,6 м. Внутри них обычно находились слой золы и небольшие угольки. Жилища на городищах, судя по материалам раскопок в Грачевке, располагались довольно плотно по всей их площади.

Значительно лучше изученными памятниками пруссов являются могильники. Они — основной источник информации о культуре этого племени. По подсчетам В.И. Кулакова, раскопки производились на 108 могильниках средневековых пруссов, на которых исследованы свыше 1500 погребений.

Все могильники грунтовые, располагаются они на моренных возвышениях по берегам рек или на морском берегу. Обычно погребения в могильниках образуют ряды, выстроенные перпендикулярно продольной оси всхолмления, на котором находится памятник.

В эпоху средневековья среди пруссов господствовал обряд сожжения умерших. Кремация совершалась на стороне, остатки сожжения помещались вместе с золой и углем в грунтовые овальные ямы. Нередко погребения человека сопровождались захоронением коня в нижнем ярусе той же овальной ямы.

Период VI–VIII вв. характеризуется некоторым сокращением населения по сравнению с предшествующей эпохой. Погребения этого времени открыты лишь на 25 могильниках, содержащих и захоронения более ранней поры.

Кальцинированные кости в погребениях VIVI II вв. обычно помещались в ямах. Как и в раннее время, при захоронениях устраивались каменные кладки — круглые, полукруглые, четырехугольные и неправильной формы. При раскопках они открываются непосредственно под дерном (табл. CXXVIII). Захоронения безурновые. Лишь изредка, как полагают исследователи, в наиболее ранних погребениях рассматриваемого периода, встречаются глиняные урны.

Погребения VI–VIII вв. сопровождаются единичными находками — глиняными пряслицами, железным ножом, янтарем и изредка предметами вооружения (табл. CXXVIII). Среди бедных инвентарем захоронений выделяются единичные богатые. Так, в могильнике Варникам в погребении 1 имелись меч с серебряной рукояткой, наконечник копья, нож, серебряные шейная гривна, арбалетная фибула, шесть пряжек и шесть наконечников ремня.

В одной могильной яме находилось и захоронение коня с позолоченными бронзовыми удилами и роскошным убранством: 223 серебряными заклепками, серебряной тисненой пластинкой и двумя золотыми бляшками с инкрустацией из гранатов (Tischler О., 1902, s. 41, 42). В погребении 4 того же могильника найдены 80 серебряных заклепок и пластинка из серебра с растительным и геометрическим орнаментом.

Характерными вещами VI–VIII вв. являются фибулы, витые гривны и браслеты. Для VI–VII вв. типичны арбалетные фибулы с крестовидной ножкой (табл. CXXIX, 2, 3). Продолжают бытовать и арбалетные фибулы с перекладинами в верхней и нижней частях (табл. CXXIX, 4). Появляются пластинчатые фибулы с полукруглой головкой и ромбовидной ножкой. Широкое распространение имеют дисковидные фибулы. Стеклянные и янтарные бусы единичны.

Керамика представлена лепными сосудами с биконическим туловом и удлиненной цилиндрической шейкой. Поверхность их желтовато-коричневая. Изредка встречаются и миски. Сосуды орнаментированы прочерченными линиями или валиками с насечками.

В IX–XIII вв. захоронения совершались также в грунтовых могильниках (табл. CXXVIII). Количество погребений в этот период значительно возрастает по сравнению с предшествующим временем. Многие погребения IX–XI вв. расположены в ранее существовавших могильниках, где они лежат над ранними, а в некоторых случаях разрушают более древние могилы. В отдельных могильниках сохраняются каменные кладки, но в целом идет постепенная замена их одиночными камнями. Заметно увеличивается количество погребений с конем; в некоторых могильниках процент таких захоронений приближается к 100.

В целом погребальный обряд остается прежним. Для захоронений вырывали овальные или округлые ямы. В их нижней части хоронили несожженного коня, в верхней — остатки кремации одного или нескольких умерших людей.

По материалам раскопок могильника Ирзекапинис его исследователь В.И. Кулаков выделил три варианта погребений:

1. Захоронения в овальных ямах глубиной 0,6–0,9 м. В нижнем ярусе помещалось конское погребение. Его сопровождающий инвентарь — орнаментированные накладки и подвески оголовья. В верхнем ярусе находились одно-два скопления кальцинированных костей, рядом — небольшой глиняный сосуд и бронзовое блюдо. Инвентарь представлен парой наконечников копий, фибулами, весами, гирьками, пряслицами, в редких случаях мечом. Все вещи без следов пребывания в огне.

2. Захоронения в округлых, овальных или прямоугольных ямах глубиной 0,3–0,7 м. В нижнем ярусе погребен конь, снабженный стременами, удилами и шпорой, в верхнем — очень незначительное количество кальцинированных костей. Инвентарь — нож, наконечник копья и фрагменты глиняных сосудов.

3. Захоронения в прямоугольных или овальных ямах глубиной 0,8–1,5 м. В нижнем ярусе — погребения одного-трех коней с богато украшенными оголовьями, в верхнем — от одного до шести захоронений кальцинированных костей. Сопровождающий инвентарь: меч, булава, топор, два наконечника копья, богато декорированных, один-два сосуда. Предметы вооружения нарочито повреждены.

Характеристику вещевого инвентаря прусских погребений целесообразней дать по хронологическим периодам (табл. CXXVIII).

Погребениям IX–X вв. свойственны короткие мечи без перекрестия, ланцетовидные копья, стремена с массивной дужкой и широкой рамой для ремня, кольчатые удила с витыми штангами грызла, уплощенные типы арбалетных фибул и крестовидные пряжки.

Второй период (конец X — начало XII в.) характеризуется длинными франкскими мечами (табл. СXXХ, 22, 24, 27, 29), стременами с тонкими дужками и уплощенными сторонами (табл. CXXXI, 22), удилами с уплощенными псалиями (табл. CXXXI, 2), шпорами с прямым или слегка наклонным гвоздевидным шипом (табл. CXXXI, 38, 40), пережиточно существовавшими арбалетными фибулами, подковообразными застежками и двухчастными пряжками.

Следующий этап (начало XII — начало XIII в.) выделяется биритуальностью. Наряду с захоронениями по обряду трупосожжения с начала XII в. получают распространение трупоположения в грунтовых ямах с северной ориентировкой. Конские захоронения в это время встречаются очень редко (до начала XIII в.). Вещи принадлежат в основном к тем же типам, что и в предшествующий период.

С начала XIII в. повсеместно господствует ингумация. На смену северной ориентировке умерших приходит западная. Вещи немногочисленны. Это пластинчатые браслеты, витые шейные гривны, прямоугольные кресала.

К числу находок, которые встречаются во все периоды, принадлежат железные ножи (табл. CXXXII, 11, 26, 30, 31, 36), овальные, позднее прямоугольные кресала (табл. CXXXII, 34, 35), пружинные ножницы (табл. CXXXII, 8), серпы (табл. CXXXII, 27), топоры, глиняные и сланцевые уплощенно-цилиндрические и биконические пряслица (табл. CXXXI, 14; CXXXII, 4, 5).

В погребениях IX–X вв. встречаются лепные сосуды баночных форм (табл. CXXXII, 52), иногда орнаментированные прочерченными прямыми или ломаными линиями. Позднее господствует гончарная керамика, в XI–XII вв. — слабопрофилированные горшки с линейно-волнистым орнаментом (табл. CXXXII, 39, 47, 49, 51, 53). Распространение обычая изготавливать керамику на гончарном круге связано со славянскими землями Польского Поморья.

Культура пруссов не выделялась каким-то специфичным набором украшений. Только учитывая весь комплекс особенностей их погребальной обрядности и сопровождающего инвентаря, а также анализируя информацию, почерпнутую из письменных источников, территорию расселения пруссов можно очертить следующим образом (карта 43). На западе их поселения достигали р. Ногаты, южной границей прусской земли служили лесные массивы в верховьях рек Алле и Ангерапп, восточная проходила где-то в верхней части бассейна р. Преголя, на северо-востоке пруссы соседили со скалвами, жившими в нижнем течении Немана.

Отдельные прусские племена, в том числе известные по письменным источникам сембы, археологически не выделены. Серьезные работы в этом направлении не производились, хотя и представляются перспективными. Сембы, входившие в число прусских племен, заселяли территорию Калининградского (бывш. Самбийского) полуострова. Впервые сембы упоминаются в «Северной хронике», сообщающей, что в конце VIII в. датский король завоевал их страну (Gaerte W., 1929, s. 321). Адам Бременский во второй половине XI в. упоминает пруссов и среди них сембов — жителей Самбийского полуострова (Adam Bremensis, 1917, р. 18). Петр Дусбургский в «Хронике Прусской земли» (1326 г.) называет и пруссов, и сембов (Dusburg Р., 1961, р. 50–52).

Чужеродным погребальным памятником в земле пруссов является курганный могильник в лесу Кауп у д. Вишнево (бывш. Вискаутен). Он когда-то насчитывал свыше 500 курганов, которые раскапывались в последние десятилетия XIX в. И. Гейдеком и А. Бецценбергером (Heydeck J., 1899, s. 61–80) и в 30-е годы XX в. (Nerman В., 1934, p. 372–384). В 1956 и 1958 гг. еще 14 курганов здесь исследованы Ф.Д. Гуревич (Гуревич Ф.Д., 1963, с. 197–209).

Это были полусферические насыпи высотой 0,6–1 м и диаметром основания 5-12 м. На вершине каждого кургана лежал камень, иногда весьма крупных размеров. Около некоторых курганов, у их подножия, имелись каменные кладки прямоугольной или округлой формы. При исследовании кладок обнаружены угольки, кости животных, обломки керамики; изредка встречались вещевые находки. Иногда среди камней находились и единичные пережженные косточки.

Остатки трупосожжений, совершенных на стороне, помещали в верхней части курганной насыпи или на материке. В отдельных курганах зафиксированы небольшие ямки, вырытые в материке, в которые и ссыпали остатки кремации. Вещи обычно находились при захоронениях; почти все они имели следы пребывания в огне, мечи и копья нарочито сгибались.

В мужских захоронениях обнаруживают предметы вооружения: меч, наконечники копий, реже умбоны от щитов. Из железных предметов бытового назначения, как правило, встречаются ножи. Найдены также пряжки, удила, заклепки, обломки костяных гребней.

Женские украшения представлены скорлупообразными фибулами, цепочками, перстнями, бусами из стекла и пасты.

Еще И. Гейдек обратил внимание на отличие рассматриваемых курганов от погребальных памятников пруссов и сопоставил их со скандинавскими древностями. Последующие исследования убедительно показали, что курганный могильник у д. Вишнево принадлежит к памятникам скандинавской культуры IX–X вв. Очевидно, здесь, в земле пруссов, недалеко от берега Балтийского моря, в то время существовала норманнская колония. Нужно полагать, что это было торговое поселение, осуществлявшее связь прусского населения со Скандинавией. Мысль, высказанная в 30-х годах XX в. некоторыми немецкими археологами, о том, что скандинавская колония была источником формирования культуры пруссов и что будто бы норманны политически господствовали в земле пруссов (Engel С., 1935а, s. 116; Engel С., Le Baume W., 1937, s. 202–207), не имеет в основе каких-либо фактических материалов.

Основой хозяйства пруссов в эпоху средневековья были земледелие и скотоводство. Слабая изученность поселений не дает возможности описать эту хозяйственную деятельность пруссов детально. Постепенно внедрявшееся пашенное земледелие, нужно полагать, в конце I — начале II тысячелетия н. э. стало ведущей формой хозяйства. Об этом, в частности, свидетельствует находка железного лемеха на городище Грачевка. Многочисленные захоронения с конями являются показателем значительной роли скотоводства. Адам Бременский (XI в.) сообщает, что пруссы «употребляют в пищу мясо лошадей. Молоко и кровь их они используют как напиток» (Adamus Bremensis, 1917, р. 18). Суммируя сообщения письменных источников, можно утверждать, что пруссы знали сельское хозяйство, охоту, ремесла и торговлю. Участки земли были закреплены по «наследственным жребиям между земледельцами». Частной собственности на землю еще не было, землей владела соседская община при периодических переделах пахотных участков.

Значительную роль играла охота. Адам Бременский сообщает, что меха пруссы имеют в избытке и охотно меняют дорогие куничьи шкурки на шерстяную одежду.

Англосакский путешественник Вульфстан, посетивший в 890 г. земли пруссов на берегу Вислинского залива, отмечает, что в этой стране было много рыбы и меда (SRP, 1, s. 732).

Развиты были у пруссов и различные ремесла. Найденные на городище Грачевка железные шлаки свидетельствуют о местном железоделательном производстве, сырьем для которого служили в изобилии встречающиеся в прусской земле болотные руды. Показателем широкого развития железообрабатывающего ремесла являются многочисленные железные изделия, найденные при раскопках как могильных памятников, так и поселений. На городище Грачевка обнаружены уже названный лемех с коротким и широким лезвием, серпы, топор с расширяющимся лезвием, нолей (табл. CXXXI, 26), ножницы, гарпун, пила-ножовка, дротик, дужки ведер, пряжки.

Бронзовых изделий на городище Грачевка мало — пластинчатый браслет с геометрическим орнаментом, ложновитой перстень, боченковидная гирька.

В земле пруссов изготавливали сланцевые пряслица различных форм, которые постоянно встречаются как в могильниках, так и на поселениях.

Заканчивая краткую характеристику ремесленной деятельности пруссов, несколько слов нужно сказать о гончарном производстве. Проникновение гончарного круга на территорию пруссов происходит в X–XI вв., в это время гончарная керамика постепенно вытесняет лепную. Как уже отмечалось, гончарный круг заимствован пруссами от северо-западных славян, поэтому прусская керамика в некоторой степени производна от поморско-польской глиняной посуды. Распространение гончарного круга в земле пруссов, как и в других местах, следует связывать с процессом выделения специалистов-гончаров.

О развитии торговых связей пруссов, прежде всего, свидетельствуют монетные находки. Прусские земли входят в один из трех регионов Балтики, где наблюдается концентрация кладов куфических монет (Фомин А.В., 1982, с. 16–21). Наиболее ранние монеты в этих кладах здесь относятся к 810-м годам. Клады монетного серебра активно оседали в земле пруссов в IX–X вв., свидетельствуя о том, что этот район выполнял функции торгового посредника или транзитного центра во взаимосвязях Европы с арабским Востоком. Сводка находок византийских монет в Восточной Пруссии была составлена шведским нумизматом С. Болином (Bolin S., 1925, s. 203–240).

Привозными изделиями в земле пруссов являются мечи, стремена, некоторые наконечники копий. Вместе с тем необходимо подчеркнуть, что далеко не все оружие пруссов импортировалось из других стран. В XI в. местные оружейники изготавливали предметы вооружения по североевропейским образцам, при этом ими вырабатывались вполне самостоятельные типы мечей, копий и топоров. До широких исследований прусских поселений невозможно говорить о повсеместном выделении ремесленников в особую прослойку, но можно предполагать, что в земле пруссов имелись центры ремесленного производства, ориентировавшиеся на местный рынок сбыта.

Пока трудно сказать, насколько широко была развита торговля янтарем в раннем средневековье. Владея крупнейшим месторождением янтаря, предки пруссов добывали его и в первой половине I тысячелетия н. э., широко экспортировали, по сведениям Тацита, в необработанном виде. Добыча янтаря продолжалась и в эпоху средневековья, о чем говорят находки янтаря в погребениях пруссов и на городище Грачевка, где обнаружено около 300 кусков необработанного янтаря.

В памятниках пруссов имеются пряслица из розового шифера. Однако трудно сказать, поступали ли они в прусские земли непосредственно из Древней Руси или же через посредство летто-литовских племен. В XII–XIII вв. к пруссам проникают и отдельные женские украшения восточнославянских типов.

Описание пруссов Вульфстаном дает материалы для понятия социальной структуры их общества. Он упоминает «королей», «богатых людей» или людей «высокого звания», неимущих и рабов. «Короли» и «богатые люди» выделяются своим богатством.

Анализ погребальных памятников пруссов не позволяет конкретно представить эти различные социальные группировки. Погребальная обрядность, очевидно, в большей степени связана была с языческим мировоззрением пруссов. Могильные памятники говорят об относительном равноправии общинников при наличии патриархальных тенденций. Мужчина-воин был основой прусского общества в эпоху средневековья. Это вытекает из единообразной структуры мужских погребений. Захоронения женщины обычно безынвентарные или малоинвентарные, что обусловлено опять-таки язычеством — жены отправлялись в загробный мир вместе со своими мужьями. Только в отдельных наиболее богатых погребениях прусских могильников можно видеть захоронения племенной знати или военных предводителей. Такие погребения выявляются начиная с XI в. Основная же масса погребений принадлежит свободным общинникам. При этом предметы вооружения клались в погребения и «неимущих», и «богатых людей».

Социальная дифференциация прусского общества, по-видимому, сдерживалась частыми войнами, постоянными набегами, совершаемыми с разных сторон. Внешняя опасность обязывала иметь вооруженное население.

Еще в X–XII вв. совершали военные походы на прусские земли правители Дании и Польши, которые оказались безрезультатными. В начале XIII в. папская курия направила в Пруссию для миссионерской деятельности Христиана, получившего вскоре сан епископа прусского. Это было частью общей политики папства и Германской империи в наступлении на земли юго-восточной Прибалтики. Христиану удалось привлечь на свою сторону и обратить в христианство отдельных представителей прусской племенной знати. Однако в 1212–1218 гг. произошло большое восстание пруссов против Христиана и его рыцарей, против собственной знати. Папа Гонорий III объявил крестовый поход на пруссов. Но пруссы твердо стояли против всяких попыток силой оружия захватить их земли, лишить их самостоятельности.

В конце концов Тевтонский орден при поддержке польских князей и предательстве прусской знати постепенно сумел подчинить одну за другой части территории пруссов, залив их кровью местного населения, опустошив местные села и крепости. На захваченных землях рыцари возводили свои замки.

Археология мало что может добавить к тем довольно многочисленным письменным документам — договорам, «правдам», актам и описаниям, на основании которых восстанавливается история пруссов XIII–XIV вв., их героического сопротивления захватчикам, постепенной сдачи ими своих позиций и начавшегося онемечивания. Историками написано об этом довольно много. Специальный обзор историографии древних пруссов был сделан Г. Ловмяньским (Lowmiański Н., 1947). Обзор и анализ основных источников по истории пруссов принадлежит В.Т. Пашуто (Пашуто В.Т., 1959, с. 79–112). Им же написана специальная статья, посвященная борьбе пруссов за независимость (Пашуто В.Т., 1958, с. 54–81), и издан один из важнейших источников — «Помезанская правда» (Пашуто В.Т., 1955). На основе сравнительно поздних письменных источников сделаны попытки осветить культуру, религию и общественное устройство пруссов до их завоевания Орденом (Перцев В.Н., 1953, с. 329–378; 1955, с. 90–123).

Прусский язык имеет большое значение не только для исследований по балтистике, но и для изучения индоевропейских языков. Памятники прусской письменности издавались и исследовались Р. Траутманом (Trautmann R., 1910) и В. Мажюлисом (Mažiulis V., 1966). Словарь языка древних пруссов подготовлен к печати В.Н. Топоровым (Топоров В.Н., 1975; 1979; 1980; 1984).

На восточном побережье Балтийского моря, примерно до р. Вента на востоке, не достигая Рижского залива на севере и низовьев Немана на юге, жили курши (карта 47). В «Повести временных лет», рассказывая о расселении племен в Восточной Европе, летописец называет это племя под именем корсь. Вторично оно названо в перечне племен данников Руси (ПВЛ, I, 1950, с. 10, 13). Впервые курши упоминаются в письменных источниках IX в. (Scriptores Sveciarum, р. 173–260). В XIII–XIV вв. курши неоднократно упоминаются в «Хронике Генриха Латвийского» (Генрих Латвийский, 1938) и в «Рифмованной хронике» (Livländische Reimchronik, 1876).

Начиная с середины XVIII в. среди ученых имел место спор о том, были ли курши балтами или прибалтийско-финским племенем. Окончательно этот вопрос был решен латышским языковедом Я. Эидзелиным, который, проанализировав топонимы и антропонимы, убедительно показал, что курши были балтским племенем (Endzelins J., 1912).

Первые археологические исследования в земле куршей были проведены еще в 30-х годах прошлого столетия. Это сравнительно небольшие раскопки Ф. Крузе в могильнике Капседе (Kruse Fr., 1842). В 60-х годах XIX в. исследованиями могильников в Курземе (Димитровас, Яздай, Прышманчяй) занимался К. Гревингк (Grewingk С., 1870, s. 7-44). Менее значительные раскопки принадлежат А. Розену (могильник Варвес Стрики). К 80-м годам относятся раскопки могильника Имбаре Т. Даугирда (Dowgird Т., 1889, s. 3-11). Тогда же раскопки в Варвес Стрики были продолжены К. Бой, а в Прышманчяй — Берлинским музеем.

Работы по изучению могильных древностей в земле куршей весьма активизировались в 90-х годах XIX в., что в значительной степени обусловлено было подготовкой и проведением X Археологического съезда (Рига, 1895 г.). В.И. Сизов раскапывал в 1895 г. могильники Капседе, Пасилциемс и Варвес Стрики (Сизов В.И., 1896). Значительные исследования были произведены на могильнике Андуляй Е. Фрёлихом и А. Гётце (Jahresbericht, 1895, s. 4, 5; 1897, s. 9-11; Sb. Prussia, 1896, s. 107, 108; Götze A., 1908, s. 489–498). В Пасилциемсе раскопки в 1897 г. были продолжены Н.Е. Бранденбургом (Бранденбург Н.Е., 1902), а в Имбаре в 1898 г. — Й. Жогасом (Жогас Й., 1900, с. 46, 47).

К этому времени относятся первые обобщения накопленного археологического материала. В 1895 г. в Рижском научном обществе с докладом о состоянии и задачах археологии выступил Я. Зиемалис, в котором дал обзор могильных древностей Курземе (Ziemalis J., 1895). В работах Р. Гаусманна были подмечены специфические особенности погребальных памятников куршей: в раннее время — погребения с каменными венцами, в VIII–XIII вв. — грунтовые могильники с трупосожжениями (Hausmann R., 1896, с. 1909). Важной сводкой древностей стала археологическая карта Ковенской губ., составленная Ф.В. Покровским (Покровский Ф.В., 1899а).

В первые десятилетия XX в. были продолжены раскопочные работы на могильниках Курземе. Среди них следует назвать исследования А. Бецценбергера в Андуляй, Лайстай и Рамучяй (Bezzenberger А., 1904, s. 95, 96; Götze А., 1908, s. 489–500) и В. Нагевичюса в Кяулейкяй, Кретинге и Пришманчяй (Nagevičius V., 1909, 333–336 psl.; 1931, s. 337–352; 1935, 7-61, 64 psl.). Раскапывался также могильник Дири в 1909 г. Г. Видеманисом и в 1911 г. А. Рафаелем (Sb. Kurl. 1909–1910).

Значительными успехами в области изучения куршских древностей характеризуются 20-30-е годы XX в. Большие раскопки были произведены в Апуоле, где исследовались городище и могильник (Volteris Е., 1933, 467–472 psl. Puzinas J., 1938, 292–294 psl.). В 1929 и 1930 гг. под руководством Ф. Балодиса и Б. Нермана исследовались могильники Порани, Приедиляй и Смукими в окрестностях Гробиня. В последнем было вскрыто более сотни погребений. Все эти могильники связаны со скандинавским поселением Гробиня, возникшим в земле куршей, и, таким образом, являются памятниками, важными для изучения куршско-скандинавских отношений (Nerman В., 1958).

Наиболее значительные раскопки могильников в земле куршей в 20-30-х годах произвели Э. Штурмс и П. Баленюкас. Первый в 1931–1942 гг. исследовал по нескольку погребений в 10 пунктах. Апаринас, Балтени, Бунка, Дарзниеки, Гравениеки, Злеку Приедниеки, Мазкатузи, Пасилциемс, Страутини, Яци. Результаты раскопок остались в основном не опубликованными (Šturms E., 1950). П. Баленюкас с 1926 по 1941 г. вел раскопки на могильниках Гинталишке, Годеляй, Кяулейкяй, Лайвяй, Рудайчяй и Яздай также небольшими площадями. Материалы исследований автором не были введены в научный оборот. Небольшими раскопками был затронут и ряд других могильников. Так, в 1922 г. И. Криевиньш копал могильник Бучас, в 1924 г. Е. Вале вел раскопки в грунтовом могильнике Мазкатузи (Vale Е., 1928), а К. Рубулис — в Лики. В 1927 г. Ф. Якобсон исследовал погребения в Илксуми, в 1930–1934 гг. копался могильник Кукяй, в 1932 г. очень небольшие раскопки произвели А. Карнупс в Салдус Езера и Г. Риекстиньш в Варвес Стрики. В 1940 г. К. Ошс пять погребений раскопал в Тилтини.

Исторические обобщения по археологическому изучению куршских памятников были сделаны Ф. Балодисом (Balodis Fr., 1930; 1935; 1938). Из всей совокупности археологических материалов он впервые попытался выделить древности куршей. В I–IV вв. они хоронили умерших по обряду трупоположения в грунтовых могильниках, иногда имевших каменные конструкции. В VI–VIII вв. получает распространение обряд кремации умерших. Характерными вещами куршских захоронений V–IX вв., по Ф. Балодису, были втульчатые топоры, бронзовые оковки питьевых рогов, миниатюрные глиняные сосуды, изготовленные от руки, большие булавки, браслеты с утолщенными гранеными концами, круглые привески. Наиболее типичными могильниками являются Дири в Латвии и Андуляй в Литве. В IX–XII вв. курши продвигаются на север, расселяясь в области, заселенной ливами, их курземской частью.

В 1935 г. интересную работу по древней истории куршей опубликовал Э. Штурмс (Šturms E., 1935). Он проанализировал историю Курземе от раннего железного века до средневековья включительно и дифференцировал древности этой земли на две части. Южную часть, так называемую клайпедскую культуру с преобладанием трупосожжения, исследователь относил к скалвам, северную, где господствует ингумация, — к собственно куршам.

Для каталогизации древностей литовской части региона расселения средневековых куршей большое значение имели археологическая карта, составленная в конце 20-х годов П. Тарасенка (Tarasenka Р., 1928), и книга М. Гимбутас, посвященная погребальным памятникам территории Литвы в целом (Alseikaité-Gimbutiené М., 1946). Весьма ценным источником является работа И. Гоффмана, в которой обобщаются материалы раскопок могильников Литовского Приморья (Hoffmann J., 1941).

Самые крупные и самые значительные раскопки в земле куршей проведены латвийскими и литовскими археологами в последние десятилетия, после окончания второй мировой войны. Уже в конце 40-х годов были начаты исследования могильников Лайвяй и Наусодис под руководством Р. Куликаускене и П. Куликаускаса. В 1949–1951 гг. в Лайвяй было исследовано 174 трупоположения и 100 захоронений с остатками сожжения. Еще 22 погребения этого могильника были вскрыты в 1956 г. И. Наудужасом (Navickaité О., 1961, 73–84 psl. Buténiené Е., 1964, 83–99 psl.). Наиболее крупные раскопки произведены в Паланге, где в 1961–1962 гг. А. Таутавичюсом было исследовано 374 погребения VIII–XIII вв. (Volkaité-Kulikauskiené R., 1964а, 41–52 psl.; Таутавичюс А., 1970, с. 235–237). Большие раскопки произведены Р. Куликаускене и П. Куликаускасом в 1968–1971 гг. в могильнике Гиркаляй (Куликаускене Р., 1968а, с. 69–71). Целый ряд могильников (Акменскине, Гинталишке, Застаучяй, Кукяй, Сирайчяй) был затронут раскопками В. Валатки (Buténiené Е., 1959, 159–176 psl.; Cholodinska А., 1974, 77–81 psl. Navickaité О., 1961, 87–88 psl.; Valatka V., 1970, 89–90 psl.; AO 1974 г., с. 388). Производились также раскопки могильников Пришманчяй (О. Кунцене), Кашучяй (Radzvilovaité Е., 1970, 68–71 psl.; АО 1970 г., с. 318, 319), Лаздининкай, Яздайчяй и др.

На территории Латвии П. Степиньш исследовал в 60-х годах могильники Дири, Мазкатужи, Руцавас, Смукуми и Струнгас (Stepinš Р., 1967). В 60-х годах начинаются значительные полевые работы в Курземе под руководством Э.С. Мугуревича. В том числе им были исследованы могильник Злеку Приедниеки и ряд поселений (Mugurēvičs Е., 1964, 14, 15 lpp.; 1965, 13, 14 lpp.; 1966, 23, 24 lpp.; 1968а, 68–72 lpp.; 1968b, 18–21 lpp.; 1971b, 49–52 lpp.; 1973, 50–52 lpp.; 1976, 73–78 lpp.; 1977, 48–51 lpp.; 1978а, 54–57 lpp.; 1979а, 57–61 lpp.; 1979b, 54–57 lpp.; 1980, 76–80 lpp.).

Параллельно с накоплением фактологических материалов исследователи стремились все более конкретно осветить археологию и средневековую историю куршей. Обзор погребальных древностей Литвы, сделанный в 1947 г. Ф.Д. Гуревич, был компилятивным и ныне принадлежит к числу устаревших (Гуревич Ф.Д., 1947, с. 31–37). В 50-х годах прибалтийскими археологами была написана серия статей, в которых среди прочих древностей рассматривались и куршские. Это работы П. Куликаускаса (Куликаускас П., 1952, с. 104–107; 1954, с. 36–46), Р. Куликаускене (Куликаускене Р.К., 1952, с. 108–122), Х.А. Моора (Моора Х.А., 1952, с. 33–39), Р. Яблонските (Яблонските Р., 1955, с. 3–19).

В «Очерках по археологии Литвы» (Kulikauskas Р., Kulikauskiené R., Tautavičius А., 1961) наряду с другими памятниками территории Литвы получили обстоятельную характеристику и были систематизированы древности части куршей. Некоторые итоги изучения могильников куршей IX–XII вв., расположенных на литовском побережье Балтийского моря, были подведены в небольшой статье Р. Куликаускене (Куликаускене Р., 1968б, с. 51–55). Несомненный интерес представляет ее же работа об этнической принадлежности могильников литовского побережья Балтики (Волкайте-Куликаускене Р., 1970, с. 241–246).

Этнические особенности погребальных памятников куршей на территории Латвии изучались В.А. Уртаном (Urtāns V., 1970b, 61–65 lpp.). В «Археологии Латвии» (Latvijas archeologija, 1974, 133–174, 180–191 lpp.) куршские древности V–IX вв. получили обстоятельную характеристику наряду с другими, а древности куршей X–XII вв. выделены в специальный раздел. Полная сводка данных по куршским древностям территории Литвы вошла в «Археологический атлас Литовской ССР» (Atlasas, 1975, 1977, 1978). Наконец, следует назвать работу А.З. Таутавичюса по этническому размежеванию территории Литвы в I тысячелетии н. э. (Таутавичюс А.З., 1980, с. 80–88). Э.С. Мугуревичу принадлежит важная статья о взаимоотношениях куршей с прибалтийско-финским населением в северной части Курземе (Мугуревич Э., 1970, с. 21–38).

Во II — первой половине VII в. в земле куршей были распространены грунтовые могильники с поверхностными венцами из камней (табл. СXXXIII). Обряд погребения — трупоположение в неглубоких ямах (часто 0,2–0,3 м). Погребальная яма засыпалась землей и мелкими камнями и окружалась венцом диаметром до 4–6 м из валунов. Некоторые венцы погребений середины I тысячелетия н. э. имеют овальную или подчетырехугольную форму и меньшие размеры. К венцу одного погребения присоединяли венцы других — получалась целая могильная система. Умерших в могильные ямы клали головой на север, в середине I тысячелетия н. э. — преимущественно на северо-запад. Обнаруживаемые остатки кострищ свидетельствуют о распространении культа огня.

В могильном инвентаре мужских захоронений встречаются втульчатые топоры, косы, наконечники копий, ножи, точильные камни, миниатюрные горшочки. Изредка вместе с умершим хоронили и коня. В женских захоронениях обычны ножи, шилья, миниатюрные горшки, иногда пряслица, берестяные коробки и украшения — ожерелья из бус, браслеты, булавки.

Наиболее известными могильниками с каменными венцами являются Капседе, Курманчяй, Мазкатужи и Шерняй. Во второй половине VI или первой половине VII в. обычай сооружать венцы из камней исчезает. Вопрос о причинах этого явления в археологии пока не изучен.

С этого времени у куршей получают распространение грунтовые могильники без каменных венцов. Умерших хоронили рядами в направлении север — юг или юг — север, на спине, в вытянутом положении; кисти рук обычно складывались на груди. Погребения мужчин и женщин имеют противоположную ориентировку.

Мужчинам в могилу клали орудия труда и предметы вооружения. Типичными для мужского погребального инвентаря являются втульчатые топоры, наконечники копий, косы, совообразные фибулы, арбалетовидные фибулы со змеиными головками, ритоны. Для погребений VIII–XI вв. характерны боевые ножи в окованных бронзой ножнах и ремни с бронзовыми накладками. В погребениях IX–XII вв. нередко встречаются мечи, иногда боевые топоры. С конца X в. в мужские захоронения клали весы с гирьками. Нередки и украшения — витые шейные гривны, массивные браслеты, янтарные подвески.

Для женских погребений характерны булавки для крепления головных уборов, большие нагрудные булавки с цепочками и подвесками для застежки одежды (табл. CXXXIV, 1, 6–8), многочисленные браслеты разных типов, в том числе с утолщенными концами и спиральные массивные (табл. CXXXV, 11–13, 16–18), перстни (табл. CXXXV, 8, 14), янтарные бусы и пряслица.

С конца VIII в. наряду с трупоположениями получают распространение и погребения по обряду кремации умерших. Количество последних постепенно увеличивается. С X–XI вв. трупосожжения в куршских могильниках господствуют. Погребальный костер устраивался либо на месте захоронения, либо вне его. Различные предметы, предварительно ритуально поломанные или побывавшие в огне, вместе с остатками трупосожжения бессистемно ссыпались в могильные ямы. В VIII–IX вв. вырывались такие же погребальные ямы, как и при трупоположениях. Позднее для захоронений остатков сожжений устраивались круглые или овальные в плане ямы различных размеров. Остатки кремации иногда помещались в небольших деревянных коробах; погребения в глиняных урнах неизвестны вовсе.

Среди фрагментарных и обгоревших вещей обычны витые шейные гривны (табл. CXXXIV, 5, 9, 10, 13, 14), подковообразные застежки (табл. CXXXIV, 16, 18–20, 23, 25, 30) и браслеты. В мужских погребениях встречаются также кресала, цилиндрические замки, ключи.

На основании наблюдений за расположением вещей при трупоположениях и остатков тканей, встреченных в единичных могилах, реконструируются женские головные уборы типа намитки, которые прикреплялись к волосам булавкой. В одежде мужчин важное место занимал пояс, богато украшенный бронзовыми и серебряными бляшками. В одном из погребений могильника Дири найден шлем.

Этнически определяющих украшений среди куршских древностей нет. Но весьма характерными являются бронзовые привески-гребни, сделанные из пластин и по форме делящиеся на два вида: 1) прямоугольные с прямой или изогнутой спинкой; 2) трапециевидные с прямой или изогнутой спинкой. Зубья гребней короткие, иногда, намеченные лишь короткими насечками.

Такие гребни, по подсчетам И. Озере, в количестве 22 найдены только в куршских могильниках в захоронениях по обряду сожжения. Датируются они XI–XIV вв. Их распространение обусловлено специфическими языческими представлениями куршей. В XI–XII вв. привески-гребни известны и в древностях видземских ливов, но они отличаются от куршских зооморфной орнаментацией спинок.

Большинство предметов в куршских захоронениях складывалось у головы умершего (наконечники копий, косы, топоры, пряслица, точильные бруски). Здесь же иногда помещались миниатюрные глиняные сосудики или рог для питья, а в отдельных случаях добавочный погребальный инвентарь, завернутый в бересту.

Обычай помещать в могилы миниатюрные сосудики является типично куршским. Этот обряд прослеживается здесь в течение длительного времени, начиная с первых веков нашей эры. Так, в могильнике Рудайчяй I погребения с миниатюрными сосудами составляли свыше 40 % исследованных и большинство их относилось к III–IV вв. (Michelbertas М., 1968, 81, 96-112 psl.). В раннесредневековых могильниках процент захоронений с миниатюрными сосудами колеблется от 13 до 55. В самом большом из исследованных могильников в Паланге обнаружено 50 сосудиков, большая часть которых датирует X–XI вв.

По форме миниатюрные глиняные сосуды обычно не повторяют бытовую керамику. Они весьма разнотипны — от слабопрофилированных цилиндрической или тюльпановидной формы до профилированных или с ребром на плечиках. Высота сосудиков 3,5–9 см.

Для определения функций миниатюрных горшочков существенно то, что, во-первых, нередко в них находятся кусочки янтаря, украшения и другие предметы; во-вторых, некоторые из них вложены в берестяную коробочку, содержащую и иной инвентарь; в-третьих, некоторые из них настолько малы, что они не могут быть использованы для жертвенной пищи (известно, что в Литве еще в XVI в. умершим «жертвовали» хлеб, пиво и др.). Л. Накайте, посвятившая миниатюрным горшочкам из погребальных памятников с территории Литвы специальную работу, полагает, что они клались в могилы с чисто ритуальными целями, как символы бытовых сосудов (Nakaité L., 1964, 53–73 psl.).

Наиболее характерными могильниками куршей являются Дири, Гейстауты, Мазкатужи, Паланга, Шайвяй, Гиркаляй. В качестве примера коротко охарактеризуем Гиркаляйский могильник (Клайпедский р-н Литовской ССР). Он был устроен на невысоком холме среди луговой равнины. Могильник занимал весь холм и содержал погребения от VIII до XIII в. включительно. Более ранние погребения — трупоположения, более поздние (XI–XIII вв.) — трупосожжения. Самые ранние захоронения находились в восточной части холма, а самые поздние — в западной.

Для трупоположений устраивались большие ямы размерами 2,2–2,6×0,8–0,9 м. Трупосожжения составляли основную часть могильника. Часть их обнаружена в больших ямах, сходных по строению с ямами для трупоположений. Иногда остатки кремации ссыпались прямо в такие ямы, в других случаях помещались в небольшие деревянные ящики.

Часть погребального инвентаря сжигалась вместе с умершим, другую часть клали в могилу. Оружие в могилах представлено наконечниками копий, боевыми топорами, боевыми ножами и мечами. Среди украшений имеются витые шейные гривны с петлями на концах, спиральные и пластинчатые браслеты, подковообразные застежки, стеклянные бусы. Найдены и остатки головных уборов.

Могильник Гиркаляй по обрядности и инвентарю является типичным для куршских погребальных памятников Литовского Поморья.

В Курземе на некоторых могильниках вплоть до X–XI вв. продолжал бытовать обряд трупоположения. Обычно такие кладбища содержат наряду с ингумациями и трупосожжения, но известны и единичные могильники (Барта, Дикули, Медзе), содержащие исключительно трупоположения. Возможно, это обусловлено слабой изученностью памятников.

В период X–XIV вв. в Курземе, как и в более южных областях расселения куршей, преобладали грунтовые могильники с трупосожжениями. Наиболее распространенными были ямы площадью от 1 до 4 кв. м, ориентированные с юго-запада на северо-восток или с юга на север, т. е. примерно так же, как были ориентированы трупоположения в могильниках куршей. Изредка встречаются и более крупные могильные ямы, некоторые из них имеют площадь до 10 кв. м. Они предназначались для коллективных захоронений или для погребений знати.

В куршских могильниках восточных районов (Звиедви, Тилтини), там, где они соприкасались с земгалами, преобладает ориентация с северо-запада на юго-восток, отражающая, скорее всего, влияние земгалов.

В Курземе зафиксирован и иной погребальный ритуал, выявленный в нескольких пунктах, — сломанный и сожженный погребальный инвентарь погружали на дно озер. Одно из таких мест находок было обнаружено в оз. Вилкумуйжас в г. Талсы (Šturms E., 1936с, 72–86 lpp.). Произведенные здесь подводные исследования показали, что предметы находятся часто в небольших углублениях на дне озера. В местах скоплении вещевых находок зафиксированы остатки свай (Apals J., 1968а, 48 lpp.).

Начиная с XIII в. в северных и срединных частях Курземе появляются новые могильники с трупоположениями (Анце, Дундага, Маткуле, Лаукумуйжа, Пилтене и др.). Большинство их устроено на новых местах. Погребения в них ориентированы на запад и юго-запад, иногда с небольшими отклонениями, и сопровождаются украшениями — шейными гривнами, лентовидными браслетами, перстнями с витой передней частью или со щитком, монетами-подвесками XIII–XIV вв. Судя по инвентарю, это погребения куршей. Э. Штурмс полагал, что такие могильники оставлены куронизированными ливами, поскольку большинство их расположено в пограничной зоне, где соприкасались курши и ливы (Šturms E., 1936b, s. 49). Другие исследователи допускают, что это христианские захоронения части куршей — жителей так называемой области Vredecuronia, которая попала под власть католической церкви. Согласно договорам, заключенным в 1230 и 1231 гг., курши этой области согласились креститься и принять священников, присланных из Риги. В пользу такого предположения говорят и способ захоронения в рассматриваемых могильниках, характерный для христианских кладбищ, и примерное совпадение территории их распространения с областью Vredecuronia (Мугуревич Э., 1970, с. 34).

В то же время на остальной части Курземе долго сохраняется традиция кремации умерших. Только в XIV–XV вв. погребения с трупосожжениями постепенно уступают место христианским трупоположениям с ориентацией на юго-запад.

С историей Курземе тесно связана история ливов. Основываясь на письменных источниках, историк П. Йоханзен правильно утверждал, что в XIII–XIV вв. курши в северной и центральной частях Курземе жили вперемешку с ливами (Johansen Р., 1939). Это было подтверждено В. Кипарским, исследовавшим курземские топонимы, упомянутые в документах XIII–XVI вв. Среди них были выделены и топонимы прибалтийско-финского происхождения (Kiparsky V., 1939, karte 5). На основе археологических данных вопрос о куршско-ливских отношениях исследовался Х.А. Моора (Moopa Х.А., 1950, с. 29–37) и Э.С. Мугуревичем (Мугуревич Э., 1970, с. 21–36).

Погребальными памятниками ливов в Курземе, прежде всего, являются каменные могильники с оградками, функционировавшие здесь до X–XI вв. и единичные каменные курганы, по мнению Э. Штурмса и Х.А. Моора, восходящие к каменным могильникам. Э. Штурмс относил к ливам и песчаные курганы X–XI вв. Ливам принадлежат также грунтовые могильники с трупоположениями XI–XIII вв., ориентированными на северо-восток. Все эти погребальные памятники известны преимущественно в северной Курземе, куда, судя по распространению могильников с трупосожжениями, начиная с XI в., проникают курши. Северная Курземе стала областью внутрирегионального контакта куршей и ливов, результатом которого стала постепенная ассимиляция последних. Еще в XV в. помимо Куршского населения в Курземе проживали ливы, составляя около 20–30 % населения (Johansen Р., 1939, fig. 168). При этом можно полагать, что ливы в это время расселились в центральной и даже в южной частях Курземе. Как отмечал В. Кипарский, о ливах, проживавших между Гробинем, Кулдигой и Кандаваой в начале XV в., упоминал Жильбер де Лаянуа (Kiparski V., 1939, s. 48, 49).

Поселения куршей исследованы раскопками пока сравнительно слабо, поэтому делать какие-либо историко-культурные построения обобщающего характера преждевременно. Изучались в основном городища с прилегающими к ним открытыми поселениями.

Одно из неукрепленных поселений раскапывалось Э.С. Мугуревичем в Приедниеки на правом берегу р. Вента. Исследована береговая полоса протяженностью 130 м и шириной 2–3 м. Выявлено семь выложенных из камней очагов, которые имели диаметр 0,7–0,8 м и небольшие углубления. По лепной керамике и некоторым находкам поселение датируется второй половиной I — началом II тысячелетия н. э. (Mugurēvičs Е., 1971b, 49 lpp.).

Рядом с этим поселением находится городище Паберзкалнс. Оно имеет длинную, узкую площадку размерами 100×20 м, защищенную двумя параллельными валами. Их разрезы показали, что они имели внутренние столбовые конструкции. Городище синхронно селищу. На площадке городища исследованы остатки наземных построек с очагами.

Наиболее значительные исследования произведены Э.С. Мугуревичем в Сабиле в бассейне р. Абавы (Mugurēvičs Е., 1976, 73–78 lpp.; 1977а, 48–51 lpp.; 1978а, 54–57 lpp.; 1979b, 54–57 lpp.; 1980, 76–80 lpp.). Городище принадлежит к типу мысовых и устроено между двумя оврагами, с напольной стороны защищено валом и рвом. В 1922 г. небольшие раскопки здесь произвел Е. Брастиньш. Э.С. Мугуревичем исследовались укрепления на северном склоне городища. Оно было основано во второй половине I тысячелетия н. э. и первоначально имело деревянную ограду, устроенную на двухметровой террасе посредине 20-метрового склона холма. За оградой был вырыт ров шириной 3 м и глубиной 1 м. В X–XI вв. эти укрепления были уничтожены, была сделана подсыпка склонов, закрепленная камнем, которая увеличила площадку городища и крутизну склонов.

Основные раскопочные работы велись Э.С. Мугуревичем на посаде, где за три полевых сезона вскрыто 2600 кв. м. Выделено три строительных периода. Ранний характеризуется полуземляночными жилыми постройками со столбовой конструкцией степ (слои XI–XII вв.) В плане они имели четырехугольную, иногда округлую форму. Отапливались жилища очагами, устраиваемыми в воронкообразных углублениях. В некоторых случаях края очагов выкладывались камнями. Свыше 20 очагов выявлено вне построек.

К среднему и верхнему строительным периодам (XIII–XVII вв.) относятся наземные жилища, которые выявляются по остаткам фундаментов в виде скоплений камней. Отопительными устройствами были глинобитные печи, реже — печи-каменки. Глинобитные печи устраивались непосредственно на земляных полах. Основаниями их служили округлые площадки из глины. Иногда основание ограждалось камнями. Верхние части печей сводчатые, своды делались из глины или из камней.

К среднему строительному горизонту относится сыродутная печь, сложенная из глины. Ее основанием являлась округлая в плане площадка (диаметром 1 м) из обожженной глины с небольшим углублением в центре. В печи и около нее встречены крицы и шлак общим весом 110 кг.

При раскопках Сабильского посада найдено большое количество предметов, многие из которых свидетельствуют о значительном развитии здесь ремесленной деятельности. Обнаружены доломитовые литейные формы, тигли, зубило, пробойник, скобели. Встречено много бытовых предметов. В числе украшений имеются подковообразные застежки, разнотипные подвески (ромбовидные, круглые, «топорики», «птички», зубы животных, бубенчики, лунницы), перстни, браслеты, шейные гривны. На их основании можно утверждать, что поселение принадлежало куршам и ливам.

Значительные раскопки велись на городище Талсы, представляющем собой типичный раннефеодальный замок. Расположено оно в куршско-ливской смешанной зоне, но населяли его в основном курши. Первое упоминание о Талсы в письменных источниках относится к 1231 г.

Площадь поселения около 3500 кв. м. Основные раскопки (1936–1938 гг.) принадлежат А. Карнупсу (Karnups А., 1938). Выявлено девять строительных горизонтов в напластованиях, отложившихся в течение полтысячелетия (X–XIV вв.). Основным типом жилища были квадратные в плане полуземлянки площадью около 16–18 кв. м. Это были срубные постройки, опущенные в грунт на 0,6–0,9 м. В верхних горизонтах (XII–XIV вв.) имелись уже наземные постройки той же конструкции. Размеры домов — от 3×5 до 5×6,5 м.

Небольшие раскопки были произведены также на городище Маткуле, расположенном в излучине р. Имулу, левого притока Абавы (Мугуревич Э., 1966, с. 26, 27). Нижние горизонты культурного слоя памятника относятся к культуре штрихованной керамики. В эпоху средневековья поселение было отстроено заново. Площадка городища размерами 50×25 м была защищена валами с двух сторон — два вала имелись в мысовой части и один с напольной стороны, за которым на 6 м ниже площадки городища находился форбург.

Наибольшими раскопками на площадке городища исследованы остатки углубленной в грунт постройки столбовой конструкции. С запада и севера от городища располагался обширный посад. Это был один из политических и экономических центров части земли куршей. В письменных источниках Маткуле впервые упоминается в 30-х годах XIII в. На противоположном берегу Имулу находится культовый холм, где собирались племенные собрания и совершались жертвоприношения (Šturms E., 1938, s. 118).

Раскопками на городище исследованы остатки полуземляночной постройки, в основании которой найдены два крупных рога — характерное для куршей языческое жертвоприношение. Работами в форбурге и на посаде жилищ не обнаружено. Вещевые находки (железные ножи, шилья, наконечник стрелы, ключи; бронзовые фибулы, браслеты, крестик и подвески; каменные пряслица) свидетельствуют об интенсивной хозяйственной деятельности. Дата поселения X–XIII вв.

В Литве среди прочих поселений куршам принадлежит городище Апуоле. Оно устроено на высоком (75 м) холме при впадении р. Врикис в Луову. Площадка размерами 80×55 м с напольной стороны защищена валом высотой 9-10 м. Его шурфовка произведена в 1928 и 1929 гг. Э. Вольтером, а траншейные раскопки в 1931 и 1932 гг. В. Нагевичюсом. В валу были открыты бревенчатые конструкции. На основе вещевых находок установлено, что поселение функционировало в X–XIII вв. (Puzinas J., 1938, 292–294 psl. Volkaité-Kulikauskiené R., 1958a, 42–47 psl.).

На территории расселения куршей находится Гробиня — городище и могильник переселенцев из Скандинавии. Поселение раскапывал в 1929 и 1930 гг. Б. Нерман (Nerman В., 1958, s. 8-12, 81–84, 168–170). В культурном слое толщиной 0,9 м были выделены три горизонта, относящиеся к IX–XI вв.

Общественно-экономическое развитие куршей опережало другие латышские и литовские земли, чему в немалой степени способствовало их расселение по Балтийскому побережью. Находимые в памятниках куршей предметы вооружения и украшения свидетельствуют о торговых связях их с другими странами, в частности со Скандинавией и Готландом. Осуществляли курши и военные набеги на соседние земли. Известно, что флот куршей в начале XIII в. неоднократно угрожал немецким захватчикам, в 1210 г. курши напали на Ригу.

Еще раньше курши упорно и успешно боролись с набегами скандинавов, целью которых были грабежи и сборы дани с приморских земель. Источник IX в. «Житие святого Ансгария» рассказывает, что в начале IX в. курши освободились от временной зависимости от шведов, а в 854 г. наголову разбили датчан, уничтожив половину их войска и кораблей. Этот источник сообщает, что «княжество куршей» подразделяется на пять городских округов. Упоминаются два крупных и богатых города куршей — Апулия и Зеебург, вмещавшие гарнизоны в 7-15 тысяч человек (Senās Latvijas, 1937, 5 lpp.).

В сочинении Саксона Грамматика «Датская книга» говорится о том, что курши избирали «королей»-предводителей перед военными походами. Власть их, очевидно, ограничивалась племенным собранием и не была наследственной. Саксон Грамматик сообщает и о некоторых конкретных куршских предводителях. Так, рассказывается о правителе Локере, разбившем шведского викинга и обладавшем единоличной властью, и о короле куршей Дорно (Saxo Grammaticus, 1900). Налицо оформление полугосударственного образования куршей. В источниках XIII в. называются земли куршей: Пилсатс, Мегове, Дувзаре, Цеклнс, Пиемере.

В «Саге об Эгиле Скалагриммесоне» — участнике военного похода на куршей в начале X в. — говорится о том, как он и его воины были захвачены в плен при попытке грабежа одного из куршских селений. Эгилу с окружением удалось бежать из плена, прихватив с собой трех других пленников-датчан. По-видимому, куршская знать использовала в своих хозяйствах рабов-пленников.

В начале XIII в. значительные области куршей оказались под властью немецких крестоносцев. Последние строят здесь замки. Среди исследованных археологами упомянем епископский замок в г. Пилтене, построенный на рубеже XIII и XIV вв. С 30-х годов XIV в. до второй половины XVI в. он был столицей Курляндского епископства. Каменный замок с форбургом, огражденный рвом, был устроен на берегу р. Вента.

Раскопками Э.С. Мугуревича исследовано 600 кв. м его площади (Mugurēvičs Е., 1977с, 51–55 lpp.; 1978b, 59 lpp.). Были исследованы конструкции моста, перекинутого через 4 0-метровый ров, и кирпичные помещения внутри нижней части моста. Собраны немногочисленные вещевые находки, характеризующие культуру прибалтийских немцев XIV–XVI вв.

Курши приняли участие в этногенезе латышского и литовского народов.

В языковом отношении курши принадлежали западным балтам. О близком родстве пруссов и куршей писали Э. Блессе (Blesse Е., 1929, 154 lpp.; 1931, s. 293–312), Я. Эндзелип (Endzelins J., 1979, 551 lpp.; 1982, 385 lpp.) и др.

Южными соседями куршей были скалвы, заселявшие земли по обеим сторонам нижнего течения Немана, включая часть восточного побережья Куршского залива (карта 47). Именно здесь локализуют скалвов письменные источники орденского периода (SRP, I, 1863, s. 151). Восточными соседями скалвов были жемайты, на юго-востоке они соприкасались с ятвягами, а на западе — с пруссами, Скалвия (Скаловия), согласно хроникам XIII–XIV вв., одна из прусских земель. Однако, судя по археологическим материалам, скалвы были наиболее близкими и, очевидно, родственными куршам.

Исследования средневековых могильных памятников в Скалвии были начаты в 90-х годах прошлого столетия А. Бецценбергером. В 1891–1893 гг. в могильнике Вежайчяй им было раскопано несколько сотен захоронений (Sb. Prussia, 1893, s. 135; 1895, s. 250; 1896, s. 136; Katalog Prussia, 1897, s. 16–18, fig. 47–54). В 1897 и 1898 гг. А. Бецценбергер вел раскопки на могильнике Грейженай, исследовав там 17 погребений (Bezzenberger А., 1900, s. 135–152). В 1901 и 1902 гг. тем же исследователем раскапывался могильник Лумпенай (Bezzenberger А., 1909, s. 130–147). В 1909 г. небольшие раскопки на могильнике Скомантай произведены были В. Нагевичюсом (Nagevičius V., 1935, 70–72 psl.). Еще в 1902 г. А. Бецценбергером и Г. Шеу начаты были небольшие раскопки в могильнике Страгнай. Они были продолжены в 1911 г. Г. Шеу и В. Гайгалайтисом (Engel С., 1931а, s. 330; Volkaité-Kulikanskiené R., 1964b, 224–226 psl.).

B 20-30-х годах XX в. раскапывались два могильника в древней земле Скалвии — Николай (Puzinas J., 1938, 284–287 psl.) и Паулайчяй (Puzinas J., 1938, 226, 266, 283, 284 psl.).

В левобережной части Нижнего Понеманья исследовался могильник Линкунай (Engel С., 1931а, s. 313–324).

Особый интерес представляют раскопки могильника Юргайчяй, произведенные в 60-х годах Л. Накайте (Накайте Л., 1968, с. 65–67; Nakaité L., 1971, 126–128 psl.; 1972, 101–121 psl.). В 1968 г. той же исследовательницей раскапывался могильник Вилку Кампас в том же Шилутском р-не Литовской ССР (Nakaité L., 1970а, 43–56 psl.; 1970b, 71–73 psl.).

Поселения региона расселения скалвов раскопками пока не изучались.

Своеобразие могильников исследуемого региона, их отличие от погребальных памятников прусских племен V–XIII вв. было подмечено давно (Engel С., 1931а, s. 327; Waetzold D., 1939, s. 116–120). Большинство исследователей стало относить могильники нижнего Немана к скалвам (Hoffmann J., 1941, s. 139; Volkaité-Kulikauskené R., 1970, 38–40 psl.; Волкайте-Куликаускене P., 1970, с. 242–246). Некоторая противоречивость мнений относительно племенной атрибуции нижненеманских могильников обусловлена тем, что они несколько различаются между собой на севере и юге территории своего распространения. Так, могильники, входящие в северную группу (в окрестностях селений Прекуле и Швекшна, и города Шилуте), некоторые ученые считали куршскими (Hoffmann J., 1941, Karte), хотя они заметно отличаются от куршских.

Эти две компактные группы могильников, почти одинаковых по своей обрядности, по-видимому, нужно связывать с двумя племенами скалвов. В начале XIII в. в письменных источниках между Скалвой и Курсой называется земля Ламата. Согласно источникам XIII–XIV вв., Ламата локализуется между Куршским заливом и р. Юра (Lowmiański Н., 1932, s. 100, 101, 111). В этой связи А.З. Таутавичюс полагает, что могильники северной группы следует связывать с жителями земли Ламата, а к собственно скалвам относить древности поречья Нижнего Немана и нижнего течения р. Юра (Таутавичюс А., 1968в, с. 60–63; 1980, с. 86).

Для территории Скалвии (и позднейшей Ламаты) характерны грунтовые могильники, датируемые V–XIII вв. В раннее время сосуществовали два обряда погребения — трупоположение и трупосожжение. Число захоронений по обряду кремации умерших постепенно увеличивается, и на рубеже I и II тысячелетий н. э. они становятся преобладающими.

Погребения по обряду ингумации ориентированы в основном на север и северо-запад. В северном регионе вместе с мужчинами иногда погребался конь. В южном регионе погребения с конями весьма редки, но в составе погребального инвентаря встречаются предметы конского снаряжения.

Погребальный инвентарь весьма многочислен. В мужских захоронениях обычны предметы вооружения. Встречаются также фибулы и браслеты. При женских погребениях часты металлические подвески от головных уборов, своеобразные бронзовые булавки для крепления головного убора (длинные пруты с расплющенной средней частью), нагрудные фибулы. Украшения головного убора составляют этнографическую особенность скалвов. Головной убор имел форму шапочки, которая отделывалась металлическими сердцевидными подвесками. Такие шапочки известны в основном по раскопкам могильников Вежайчяй и Юргайчяй.

Захоронения по обряду трупосожжения совершались в круглых или овальных ямах разной величины. Сожжение умерших производилось на стороне. Погребальный материал такой же, как и в погребениях по обряду трупоположения. В мужских захоронениях IX–XII вв. встречается больше предметов вооружения, в женских — увеличивается число украшений, особенно витых шейных гривен и подковообразных застежек.

Мужские погребения IX–XII вв. в северном регионе изредка сопровождаются трупоположениями коней. В южном регионе захоронения коней очень редки, но есть вещи конского снаряжения. В погребениях по обряду сожжения встречается согнутое или сломанное оружие.

Одним из могильников, давших ценную информацию о раннесредневековой культуре скалвов, является Юргайчяй, находящийся близ городища Йомантай возле рек Телынена и Ашва. Площадь могильника около 2 га. При его раскопках встречены преимущественно трупоположения, захоронения по обряду кремации единичны.

Умерших хоронили в продолговатых ямах глубиной 0,3–0,7 м. В засыпях могильных ям зафиксированы угольки и зола. Ориентированы умершие в основном головами на север, реже на северо-запад, и как исключение встречено юго-западное направление. Умерших клали на спине с вытянутыми ногами, с согнутыми и сложенными на груди руками.

При захоронениях по обряду трупосожжения вырывались ямы такой же формы и величины. Сожженные кости рассыпались посредине ямы на небольшой площади — около 0,30×0,30 м.

Вместе с покойником в одной яме нередко хоронили его коня. Коней помещали справа от мужчины. Головы коней часто украшали серебряными и бронзовыми сердцевидными подвесками. Кони хоронились с железными удилами, уздечками, украшенными бронзовыми спиральками, и поводьями, обмотанными бронзовой проволокой.

В мужских погребениях нередко оружие: железные втульчатые наконечники копий, однолезвийные мечи с деревянными рукоятками. Изредка встречаются бытовые предметы — косы, ножи, огнива. Есть и украшения, чаще всего различные арбалетные фибулы (табл. CXXXVI, 1, 4), спиральные перстни; в одном из погребений обнаружена шейная гривна. Редкими находками являются железные шпоры и рога для питья. Несколько раз зафиксированы остатки кожаных поясов с бронзовыми пряжками. Некоторые ремни имеют нарядные разделители разнообразных форм и оковки.

Для женских захоронений характерны различные украшения (табл. CXXXVI). Среди них выделяются серебряные сердцевидные или круглые подвески, разделенные бронзовыми спиральками, — остатки головных уборов (Nakaité L., 1971, 126–128 psl.). Нередки различные арбалетные фибулы, спиральные перстни, браслеты с утолщенными концами и выпукло-вогнутые с расширенными концами (табл. CXXXVI, 13, 15), ожерелья из янтарных бус (табл. CXXXVI, 3) и бронзовых спиралек. Более редкими находками являются шейные гривны с петлей и крючком на концах, с витой, тордированной или гладкой круглого сечения дужкой и булавки для головных уборов. Изредка встречаются железные ножи, шилья и пряслица.

Могильник Юргайчяй принадлежит к числу ранних и датируется в основном VII–VIII вв. При его раскопках зафиксированы остатки круга, выложенного из камней, свидетельствующие о том, что здесь были и более ранние погребения, относящиеся к первым столетиям I тысячелетия н. э. Кроме того, обнаружены изделия и более позднего периода — начала II тысячелетия н. э.

К VIII в. относятся погребения, исследованные раскопками в могильнике Вилку Кампас. Здесь раскопано восемь погребений, в том числе три трупоположения и пять трупосожжений. Первые захоронения находились в ямах глубиной до 0,75 м, умершие были положены в них головами на северо-запад или северо-восток. Для трупосожжений устраивались такие же ямы.

Погребальный инвентарь представлен железными ножами, шильями, втульчатым топором, глиняным пряслицем, несколькими железными втульчатыми наконечниками копий и мечами. Среди украшений имеются бронзовые арбалетовидные фибулы, шейная гривна с петлей и крючком на концах, бронзовые выпукло-вогнутые браслеты с сильно расширяющимися концами, спиральные перстни.

Более поздние погребения исследованы на могильниках Никелай, Паулайчяй, Скомантай, Вежайчяй.

Как уже говорилось, могильники северного и южного регионов различаются слабо. В мужских погребениях могильников южного региона больше предметов вооружения, но редки захоронения коней. В погребениях по обряду сожжения встречены согнутые и сломанные предметы вооружения, чего не отмечено в северном. Очевидно, различия в целом носят второстепенный характер. Поэтому в настоящем разделе они рассматриваются целостно и отнесены к скалвам. Может быть, эти две компактные группы древностей оставлены двумя скалвскими племенами и одно из них составило основу населения земли Ламата.

В древности ятвяжские племена, по-видимому, занимали довольно обширные пространства южнее прусских и литовских земель (карта 48). Язык ятвягов не сохранился и изучается лингвистами по реликтам — данным, извлеченным из литовских диалектов, сформировавшихся на ятвяжском субстрате, по топонимическим материалам, отчасти по материалам антропонимики. Согласно исследованиям Я.С. Отрембского, язык ятвягов западнобалтский, которому не чужды особенности, весьма характерные для славянских языков (Отрембский Я.С., 1961, с. 3–8).

Русские летописи именуют рассматриваемую здесь этническую группировку исключительно ятвягами. Польские и немецкие средневековые источники наряду с этим этнонимом называют их также судавами или судинами. Тождество терминов ятвяги и судины очевидно из текста указа императора Сигизмунда, в котором сказано: «Terrain vocatam Suderlant alias Jetven» (Gerullis G., 1921, s. 44), «земля, называемая Судовией или Ятвягией».

Этноним судовы впервые назван Птолемеем (II в. н. э.). Они вместе с галиндами жили к востоку от Вислы (Клавдий Птолемей, 1948, с. 236, 237).

Русские летописи упоминают ятвягов начиная с X в. Среди послов Руси в Византию под 944 г. называется «Ятвяг Гунарев» (ПВЛ, I, 1950, с. 34). На этом основании некоторые исследователи полагают, что уже в это время какая-то часть Ятвягии находилась в даннических отношениях с Русью. К 983 г. относится первое известие о военном походе киевского князя Владимира на ятвягов: «Иде Володимеръ на ятвягы, и победи ятвягы и взя землю их» (ПВЛ, I, 1950, с. 58). В 1038 г. был организован новый поход: «Ярослав иде на ятвягы» (ПВЛ, I, 1950, с. 103). Походы киевских и волынских князей на ятвягов имели место и в XII в. Повторение походов на подданные народы — дело обычное в ту эпоху. Однако эти фрагментарные известия летописей не позволяют наметить даже приблизительно пределы ятвяжской территории того времени. Более детальные сведения о ятвягах относятся к XIII в., когда их земли находились севернее г. Визны, за р. Бебжа (северо-восточные области современной Польши).

С середины XIII в. ятвяги в русских летописях не упоминаются. У польских хронистов они известны еще длительное время. Немецкие авторы писали о ятвягах в связи с завоеванием крестоносцами земель пруссов. В XV в. ятвяги были описаны польским хронистом Яном Длугошем, который сообщает, что областью расселения их было все Подляшье (между русскими, мазовецкими и литовскими землями) и главным городом был Дрогичин. По М. Стрыйковскому (XVI в.), ятвяжские земли в древности простирались от Волыни до пруссов, столицей их был Дрогичин, им принадлежал и Новогрудок (Карамзин Н.М., 1766, с. 180). Матвей Меховит, писавший в начале XVI в., сообщает, что ятвягов осталось уже немного, но отводит им обширные земли Подляшья (Меховский М., 1936, с. 108).

Основываясь на сведениях польских хронистов XV–XVI вв. и картографии географических названий, производных от этнонима, многие исследователи стали полагать, что до XIII в. ятвяги заселяли обширные пространства, включавшие Сувалкию, Подляшье, Берестейскую волость и Верхнее Понеманье. Сторонниками этого мнения в русской историографии были Н.П. Барсов, В.Б. Антонович, А.М. Андрияшев, П.Д. Брянцев, И. Филевич, М.К. Любавский и др., в польской — Т. Нарбут, Д. Шульц, Я. Ярошевич. Специально истории ятвягов была посвящена работа А. Шёгрена (Sjögren А., 1858), в которой к землям этого племени прибавляется юго-западная Литва. Н.П. Барсов, основываясь на топонимике и летописных известиях, полагал, что древнейшие поселения ятвягов вплоть до IX–XI вв. находились в Верхнем Понеманье и отделяли русские земли от Литвы. В XII–XIII вв. ятвяги были оттеснены славянами и литвой за Царев и Бебжу, в южную часть прусской озерной области. Оставшиеся в Понеманье ятвяги слились со славянами и литвой (Барсов Н.П., 1885, с. 38–42).

Предпринимались попытки археологического и антропологического обоснования широкого расселения ятвяжских племен. Так, Ю.Д. Талько-Гринцевич отмечал примесь ятвягов в антропологическом строении современного населения Подляшья. Ряд исследователей, в частности Э.А. Вольтер, Н. Янчук и Р. Эйхлер, относили к ятвяжскому населению каменные могилы Побужья (Вольтер Э.А., 1908, с. 1–9; Янчук Н., 1892, с. 223–255; Kohn А., 1878, s. 256).

Только немногие историки скептически относились к мнению об обширных ятвяжских землях. Так, Ю. Кулаковский отрицал правдоподобность известий польских хронистов XV–XVI вв. о расселении ятвягов от Пруссии до Волыни и полагал, что они занимали только области севернее р. Нарев (Заметки…, 1858, с. 47–73). Н.П. Авенариус утверждал, что ятвяги были преимущественно охотниками и бродягами, поэтому они не оставили памятников археологии. По его мнению, ятвяги никогда не жили в Подляшье, южнее Нарева, а ятвяжские поселения в окрестностях Дрогичина, о которых сообщают Я. Длугош и Матвей Меховит, были поселениями пленных или беглых ятвягов (Авенариус Н.П., 1890, с. 27–34). К числу исследователей, отрицавших широкое расселение ятвягов, принадлежит и М. Тэппен (Toeppen М., 1858, tabl. 1; 1870, s. 1-17).

В 30-х годах нашего столетия немецкий археолог К. Энгель предпринял попытку выделения группы археологических древностей, которые он связывал с культурой ятвягов (судовов). Эти древности исследователь назвал восточномазурской культурой, которая территориально помещалась на сравнительно небольшой части северо-восточной Польши (Engel С., La Baume W., 1937, s. 291).

Начиная с 50-х годов много внимания вопросам истории и археологии ятвягов стали уделять польские исследователи. Здесь прежде всего следует назвать обстоятельную библиографию по археологии ятвягов, составленную и изданную А. Каминским (Kamiński А., 1956, С. 193–271). Он решительно возражает против широкого расселения ятвягов в древности. Исследователь полагает, что в письменных источниках нет вполне определенных данных в пользу широкого расселения ятвягов, а местности с названиями, производными от этнонима «ятвяги», могут быть связаны с местами, которые были заселены пленными ятвягами, переселенцами или беженцами. Археологических памятников, подчеркивает А. Каминский, которые можно было бы связать с ятвягами, нет ни в Подляшье, ни в Верхнем Понеманье (Kamiński А., 1953). Каменные могилы, известные в Подляшье, польские исследователи считают мазовецкими.

Для времени, предшествующего XIII в., А. Каминский считал ятвяжскими землями, кроме Сувалкии, район р. Слины, название которой, вероятно, связано с именем одного из ятвяжских племен — злинцев, и бассейн верхнего течения Свислочи (Неманской), где известны р. Ятвязь и несколько деревень с тем же названием и где Я. Розвадовский открыл специфические реликты западнобалтских языков.

И другие польские исследователи ограничивают древнюю ятвяжскую территорию сравнительно небольшим участком северо-восточной Польши, полагая, что Подляшье, Берестейская волость и Верхнее Понеманье не были заселены ятвягами (Антоневич Е., 1957, с. 172). Эту точку зрения разделяла и Ф.Д. Гуревич (Гуревич Ф.Д., 1950, с. 110–120; 1961, с. 177–179).

Однако с этим мнением согласиться никак нельзя. В распоряжении науки имеется слишком много косвенных и немало прямых свидетельств в пользу некогда широкого расселения ятвяжских племен. Так, остатки ятвяжского населения еще в начале XIX в. сохранялись в Гродненском уезде по берегам рек Котры и Пелясы (Янчук Н., 1892, с. 235). По свидетельству Т. Нарбута, литовцы называли эту часть Понеманья (южнее р. Пелясы) Ятвягией (Narbut Т., 1842, s. 170). Э.А. Вольтер при описании говоров литовского населения Слонимского уезда подчеркивал его несомненно западнобалтские особенности и утверждал, что литовцы Верхнего Понеманья не являются собственно литовцами, а ведут свое происхождение от ятвягов (Volter Е.А., 1895, s. 166–187; Вольтер Э.А., 1912, с. 151–160). Недавно Я.С. Отрембский подтвердил это (Отрембский Я.С., 1961, с. 7). В. Курашкевич выявил следы ятвяжского языка в окрестностях Дрогичина, Мельника и южнее, на левом берегу Буга (Kuraszkiewicz W., 1955. s. 334–348). Я.С. Отрембский писал о большом влиянии языка ятвягов на польский язык. Областью ятвяжского воздействия является восточная Польша, в частности, мазовецкие говоры польского языка (Otrębski J., 1964, s. 207–216).

Еще А.Л. Погодин на основе анализа водных названий пришел к выводу, что Понеманье целиком и Побужье частично (ниже Бреста) входили в круг земель, заселенных в древности балтскими племенами (Погодин А.Л., 1910, с. 354). Последующими работами К. Буги, Я. Розвадовского и других ученых подтверждено наличие в гидронимике названных территорий значительного слоя балтского происхождения, что говорит о том, что пришедшие славяне застали здесь балтов. К. Буга на основе лингвистических данных считал, что восточные славяне вошли в контакт с ятвягами в период между VII и X столетиями (Būga К., 1913, с. 12).

Среди гидронимов балтского происхождения в Сувалкии, Верхнем Понеманье и Побужье обнаруживаются названия, специфически ятвяжские. К. Буга к числу последних отнес названия рек с суффиксом — da (Būga К., 1923, 100 psl.). В.Н. Топоров показал, что гидроним Кшна (левый приток Бута) по происхождению — ятвяжский (Топоров В.Н., 1959, с. 251–256). Гидронимы ятвяжских типов были картографированы В.В. Седовым (Седов В.В., 1964, с. 39, рис. 1), и оказалось, что они известны на широкой территории, которую отводили ятвягам польские хронисты XV–XVI вв. Дискуссия, имевшая место после этого, в которой приняли участие и лингвисты, и археологи (Tautavičius А., 1966, 161–182 psl.; Ванагас А.П., 1968, с. 143–155; 1976, с. 139–151; Савукинас Б., 1966, с. 165–176; Седов В.В., 1968а, с. 177–185; Таутавичюс А., 1968а, с. 187–190), выявила спорные моменты, но подтвердила то, что древняя ятвяжская территория, судя по данным гидронимики, охватывала не только северо-восточные районы современной Польши, но и земли Белорусского Понеманья, юг Литовской ССР, Литовское Занеманье и части Брестского Побужья.

В статье «Курганы ятвягов» (Седов В.В., 1964, с. 36–51) было отмечено, что почти на всей территории распространения ятвяжской гидронимики известны своеобразные погребальные насыпи, целиком сложенные из камня, или каменно-земляные курганы, в которых камень был существенным компонентом. Эти так называемые каменные курганы существенно отличаются как от славянских погребальных памятников, так и от восточнобалтских могильных древностей.

Исследователи западнобалтских погребальных памятников неоднократно отмечали, что для племен западных балтов в течение длительного времени было характерно применение камня при захоронениях (Engel С., La Baume W., 1937, s. 141; Alseikaité-Gimbutiené M., 1946, s. 77, 84). Обряд погребения под каменными курганами распространился у всех западнобалтских племен еще в I тысячелетии до н. э. (Engel С., La Baume W., 1937, s. 84–86). У пруссов и галиндов в I тысячелетии н. э. произошла эволюция обрядности — на смену курганам пришли грунтовые захоронения. Однако применение камня в виде кладок или вымосток сохраняется длительное время, в частности у пруссов вплоть до XIII–XIV вв.

В отличие от прусско-галиндских племен ятвяги сохраняли курганный обряд захоронения в течение всего I тысячелетия н. э., а в отдельных местах древней ятвяжской территории обряд погребения в каменных курганах удержался до конца XIII в. (табл. CXXXVII, 35). На смену каменным курганам пришли так называемые каменные могилы. Наиболее ранние из них датируются концом XI–XII в., но наибольшее число каменных могил относится уже к XIV–XVI вв. Применение же камня для обозначения погребений в отдельных местностях расселения ятвяжских племен сохранилось до XVII в. (Talko-Hryncewicz J., 1920, з. 48–51). Территория нашей страны охватывает только восточные части древнего ятвяжского ареала. Поэтому настоящий раздел не является монографической характеристикой всех средневековых ятвяжских древностей. Основная масса последних находится на территории современной Польши, где в последнее десятилетие проделана большая работа по обследованию и раскопкам погребальных памятников ятвягов.

Второе, что следует оговорить заранее: некоторые, может быть, многие каменные курганы и каменные могилы Верхнего Понеманья и Брестского Побужья, относящиеся к эпохе Древней Руси, не являются собственно ятвяжскими памятниками. Расположены они на восточнославянской территории, где в целом господствуют древнерусские курганы, а в погребениях под каменными насыпями обычны древнерусские вещи. Поэтому каменные курганы и могилы XI–XVI вв. нельзя относить безоговорочно к ятвягам. Можно говорить только, что эти памятники по происхождению являются ятвяжскими, а оставлены могли быть и ятвяжским населением, кое-где островками сохранившимся на древнерусской территории, и славянизированными потомками ятвягов, и, что не исключено, славянским населением, воспринявшим ятвяжский погребальный обряд в силу тесного контакта с остатками коренного населения.

Каменные курганы и каменные могилы в Верхнем Понеманье были введены в научный оборот после раскопочных изысканий Э.А. Вольтера и В.А. Шукевича. В 80-90-х годах прошлого столетия этими археологами раскапывались могильники в Слабаделе (Слободка), Бундориай, Мицконисе, Дворчанах, Дунич-Могилицах, Опаковцах, Пузеле, Вензовщине, Воробьяк, Церемце и др. (Шукевич В.А., 1893, с. 96–100; Szukiewicz W., 1899, s. 35–38; 1902, s. 40–45; ОАК, 1891, с. 329; 1892, с. 50). А.А. Спицын вскоре после получения первых сведений об этих раскопках, основываясь на женских украшениях, принадлежащих к продукции древнерусского ремесла, предложил считать каменные курганы и могилы Белорусского Понеманья памятниками русского населения Черной Руси (Спицын А.А., 1899, с. 303–310).

Активные раскопки этих древностей были продолжены В.А. Шукевичем в первые десятилетия XX в. (Szukiewicz W., 1910а, s. 63–69; 1910b, s. 39–45; 1911, б. 57–62; 1914, s. 56–75). Менее значительные исследования каменных курганов и могил производились С. Яроцким в конце прошлого столетия (Jarocki S., 1901, s. 47, 48), а в первые десятилетия XX в. И. Басанавичюсом (Basanavičius J., 1936, 123, 124 psl.) и С. Круковским (Krukowski S., 1911, с. 1–17; 1914, s. 1-13). В Среднем Побужье подобные памятники исследовались С.А. Дубинским (ОАК, 1911, с. 65, 66).

В интересной обзорной статье, посвященной археологии балтов, А.А. Спицын выделил каменные курганы Неманско-Вилийского междуречья в отдельную группу памятников и рассматривал их как древности балтского населения (Спицын А.А., 1925, с. 131, 132). Материалы, поступившие из раскопок рассматриваемых памятников в 20-30-х годах, незначительны. В это время были произведены очень небольшие исследования лишь литовскими археологами в могильниках Лиепинай (Puzinas J., 1938, 233 psl.; Alseikaité-Gimbutiené M., 1946, Э. 80, 81), Лукснепай, Ейтулионис, Бейжионис. Интересные курганы были раскопаны в 1936 г. у д. Подрось в гродненском течении Немана (Jaskanis D., 1962, в. 337–361).

Для изучения ятвяжских древностей на территории Литвы существенное значение имеют раскопки курганов, выполненные в послевоенные годы. П. Куликаускас исследовал могильники Папишкес и Вилькаутинис (Kulikauskas Р., 1974а, 45, 46 psl.; 1974b, 46–52 psl.), Ю. Маркелевичюс продолжил работы в Папишкес, Э. Бутениене произвела небольшие работы в могильнике Немайтонис (Buténiené E., 1972b, 39, 40 psl.). Могильник Лаваришкес исследовался О. Навидкайте и А. Таутавичюсом (Таутавичюс А., 1959, с. 150), могильник Мустенай — Д. Андрашюнайте и А. Гирипипкасом (Andrašiunaité D., 1972, 36, 37 psl.; Girininkas A., 1974, 52, 53 psl.), Моша — В. Даугудисом.

Полная информация о всех каменных курганах на территории Литвы помещена в «Археологическом атласе Литовской ССР» (Atlasas, 1977).

В Белорусском Понеманье и Брестском Побужье в послевоенные годы исследовались преимущественно каменные курганы древнерусского времени. Их раскопками занимались Ф.Д. Гуревич (Гуревич Ф.Д., 1962, с. 204), И.В. Бируля (Бируля И.В., 1966, с. 280; 1970, с. 120–122), В.В. Седов (Седов В.В., 1963, с. 41–43) и Я.Г. Зверуго (Очерки, 1972, с. 45). В последние годы исследованиями понеманских каменных могил занимается А.В. Квятковская.

Сводный обзор ятвяжских погребальных памятников был выполнен В.В. Седовым (Седов В.В., 1964, с. 36–51).

Каменные курганы — погребальные насыпи, целиком сложенные из камня или каменно-земляные, в которых камень был существенным компонентом. Каменные курганы обычно имеют задернованную поверхность, поэтому по внешнему виду их часто невозможно отличить от славянских или литовских погребальных насыпей.

Каменные курганы — круглые в плане, диаметром 8-15 м, образуют сравнительно немногочисленные группы. Лишь в виде исключения известны могильники, состоящие из нескольких десятков погребальных насыпей. В частности, крупные группы отмечены в южной части Литовского Занеманья, где встречены среди круглых курганов и отдельные длинные насыпи (Kulikauskas Р., 1974b, 51 psl.).

Древнейшие погребения в каменных курганах на территории нашей страны относятся к IV и V вв. Эго захоронения по обряду кремации. Находятся они, как правило, по одному в кургане, в грунтовой яме под насыпью или в основании насыпи. Погребальные ямы заполнялись в значительной степени камнями. Мужчины хоронились головой на север, женские погребения в ранних каменных курганах пока не выявлены.

Погребальный инвентарь этих курганов немногочислен. Это втульчатые или проушные узколезвийные топоры, ножи, наконечники копий, пряжки, изредка встречаются арбалетовидные фибулы, умбоны щитов.

К наиболее ранним из числа исследованных на территории нашей страны принадлежат каменные курганы в Луксненай, Радостей, Рудамине и Слабаделе, датируемые IV–V вв. В Слабаделе (Слободке) 26 курганов, сложенных из камней, раскопаны были еще в 1888 и 1889 гг. Э.А. Вольтером (ОАК, 1891, с. 329–331; 1892, с. 52, 53). Открыты захоронения по обряду трупоположения, лишь один курган содержал безынвентарное трупосожжение. Среди немногочисленного инвентаря, обнаруженного при трупоположениях, имеется железный умбон.

Подобный умбон конической формы, датируемый IV–V вв., найден в кургане с трупосожжением в Рудамине в Литовском Занеманье (Radzvilovaité Е., 1966, 137 psl.). Насыпь, была сложена из камней и земли (Antoniewicz W., 1920, с. 141, 142).

V–VI вв. датируются курганы, раскопанные в Немайтонис в 1970 г. Э. Бутениене (Buténiené E., 1972b, 39, 40 psk). Это были насыпи высотой около 1 м и диаметром основания 12–13 м. Погребение по обряду трупоположения открыто лишь в одном из трех исследованных курганов. Оно находилось в грунтовой яме размерами 3×1,4 м. Яма была заполнена в значительной части камнями.

Все эти курганы в целом идентичны синхронным погребальным насыпям ятвяжского населения Сувалкии, которые ныне хорошо известны благодаря плодотворным работам польских археологов. Наиболее известными среди последних являются курганы в Осове, Живой Воде, Шурпилах и др. (Jaskanis J., 1974; 1977, s. 239–249).

В III–IV вв. обряд трупоположения сосуществовал у ятвягов с обрядом трупосожжения. Начиная с V в. трупосожжения становятся господствующим, а вскоре единственным обрядом. Принадлежность трупоположений и захоронений по обряду кремации умерших в каменных курганах Сувалкин и соседних областей одному и тому же населению не вызывает каких-либо возражений. Нахождение курганов с трупоположениями и трупосожжениями в одних и тех же могильниках, присутствие в одной насыпи обоих видов захоронений, тождество погребального инвентаря и керамического материала неоднократно отмечались многими исследователями.

Ятвяжских курганов второй половины I тысячелетия н. э. на нашей территории раскопано довольно много. Обычно под дерном курганов открывается покров, сложенный из камней в один или несколько ярусов. Немало курганов и целиком сложенных из камней, есть насыпи с внутренним ядром из камней. Остатки трупосожжений (кремация умерших, как правило, совершалась на стороне) в курганах середины и третьей четверти I тысячелетия н. э. помещаются под насыпью в небольших могильных ямах или среди камней самой насыпи. Число захоронений в одном кургане колеблется от одного-трех до шести.

В северной части Верхнего Понеманья такие курганы известны еще по раскопочным исследованиям В.А. Шукевича и Э.А. Вольтера. Каменные курганы с сожжениями раскапывались ими в Баготе, Версекеле, Вилкопис и Мицконис (Szukiewicz W., 1914, s. 58–68). В курганах Баготе и Мицконис остатки трупосожжений были зафиксированы в подкурганных ямах, в Версекеле и Вилкопис остатки кремации находились среди камней погребальных насыпей.

Некоторые трупосожжения этих курганов сопровождались вещевым инвентарем. Так, в курганах Версекеле обнаружены узколезвийный железный топор, втульчатый наконечник копья, конический умбон щита, железная пряжка, точильный камень (Radzvilovaité Е., 1966, 2 рау.). Некоторые исследователи полагают, что этот инвентарь типичен для восточнолитовских курганов. Однако предметы тех же типов были распространены у многих балтских племен, в том числе ятвяжских.

Основная масса погребений в каменных курганах — безурновые. В Сувалкии урновые захоронения встречаются чаще, но также в целом составляют незначительный процент. Урновое погребение было исследовано В.А. Шукевичем в одном из курганов в Версекеле. В насыпи, целиком сложенной из камней, имелось два захоронения по обряду кремации. Одно из них было безурновым и безынвентарным, второе находилось в горшке, который сверху был накрыт другим, с острой гранью на плечиках и низкой шейкой.

Из раскопок ятвяжских погребальных памятников последних лет очень интересными и существенными являются исследования П. Куликаускаса в д. Вилькяутинис в Литовском Занеманье. Когда-то могильник насчитывал около 150 каменных курганов. В 1913 г. несколько насыпей здесь было исследовано С. Круковским. В 1973 и 1974 гг. шесть курганов раскопаны экспедицией Вильнюсского университета (АО 1973 г., с. 389, 390; АО 1974 г., с. 407, 408).

Сожжение умерших совершалось на стороне. Собранные с погребального костра кальцинированные кости ссыпались в виде небольшой кучки на выровненную площадку, которая оконтуривалась венцом из камней булыжника. Насыпь сооружалась из камней и земли. Высота курганов около 1 м, диаметр основания 5–7 м. Обычно в одном кургане хоронили двух умерших. Иногда сожженные кости рассыпались в основании кургана, занимая площадь около 1×0,6 м.

При захоронениях встречены вещи: арбалетные фибулы с треугольной ножкой, датирующие погребения V–VII вв., железные наконечники копий, железные профилированные пряжки, ножи, оковки ножен, бронзовая шпора.

В составе Вилькяутинского могильника имелся каменный вал длиной 40 м, шириной 3–4 м и высотой 0,5–0,6 м. Раскопки его показали, что это погребальная насыпь, в некоторой степени напоминающая длинные курганы кривичей. Вал был сооружен из трех-четырех рядов камней, под которыми открыты захоронения того же облика, что и в круглых курганах. Они находились как в срединной части основания вала, так и по его краям. Кальцинированные кости ссыпались на выровненную площадку и обкладывались венцом из камней или несколькими камнями. После этого сооружалась погребальная насыпь. В одном из погребений обнаружены железный нож, наконечник копья и пряжка, остальные могилы безынвентарные.

Погребения по обряду сожжения в ятвяжских каменных курганах последней четверти I тысячелетия н. э. почти всегда лишены погребального инвентаря, и поэтому их выделение затруднительно. В каждом кургане содержится одно-два захоронения. Это кучки кальцинированных костей, помещенные в различных частях насыпи или под нею.

Самые поздние ятвяжские курганы с трупосожжениями определяются находками гончарной керамики X–XII вв. По своему устройству курганы конца I и первых веков II тысячелетия н. э. не отличаются от предшествующих.

В качестве примера таких курганов можно назвать могильник в Ясудово в Гродненском р-не (Krukowski S., 1911, s. 1-21). Он находится на левом берегу Немана в низине среди холмов. В его составе было несколько полушаровидных курганов высотой до 2 м и диаметром основания 5,5-12,5 м. Лишь один из 15 курганов достигал высоты 2,3 м, а две насыпи имели удлиненную форму.

Курганы были сооружены из глины и песка и внутри содержали прямоугольные (в одном случае — округлую) каменные кладки, уложенные в основаниях. Наиболее крупная из них имела размеры 3,5×3 м и высоту 1,45 м.

В основании насыпей зафиксированы кострища. Обряд погребения — трупосожжение (в одном кургане — трупоположение). Кальцинированные кости обнаруживались или в насыпи, или на кострище. Иногда сожженные кости помещались в глиняных сосудах-урнах. Курганы содержали в основном по одному захоронению, но в отдельных встречено по нескольку сожжений.

Многие курганы были безынвентарными. Часть захоронений сопровождались единичными находками в виде обломков керамики или ножа. Обилием находок выделялись два кургана. В кургане 2 встречены 10 глиняных сосудов (табл. CXXVI, 5, 14, 16), пять железных ножей и бронзовые украшения, в кургане 3-11 сосудов, наконечники копий и бронзовые украшения.

Украшения и предметы одежды представлены подковообразными застежками (табл. CXXXVII, 16, 19), в том числе с фасетированными концами, пластинчатыми и массивными браслетами (табл. CXXXVII, 20–22, 26, 27), перстнями различных типов (табл. CXXXVII, 1, 2, 5, 7, 14, 15), витыми шейными гривнами (табл. CXXXVII, 3) и трапециевидными подвесками (табл. CXXVII, 24). Глиняные сосуды изготовлены при помощи гончарного круга. Они украшены рифлением, широкими полосами, насечками и штампом. Форма сосудов горшкообразная, один — в форме ведра.

Некоторые могильники функционировали длительное время. К числу таковых принадлежат курганы в д. Каткушкес Эйшишкского р-на Литовской ССР. Они располагались на правом берегу р. Гуя и имели полушаровидную форму высотой до 1,4 м и диаметр основания 8-10 м.

В 1951 г. один курган высотой 0,6 м и диаметром 7 м был раскопан А.З. Таутавичюсом (Tautavičius А., 1958, 69–71 psl.). Захоронение по обряду трупосожжения открыто в насыпи, сложенной из камней и грунта. Найденные здесь железные серп, удила и пряжка позволяют датировать захоронение VII–VIII вв.

В 1969 г. еще пять курганов в этом могильнике исследовано О. Кунцене (Kunciené О., 1973а, 91-106 psl.; Buténiené Е., 1970, 64–66 psl.). Насыпи были сооружены из крупных камней, уложенных беспорядочно. В основании их прослежены черные прослойки толщиной около 0,1–0,2 м. В курганах в центре основания открыто по одному захоронению по обряду кремации. Кальцинированные кости занимали площадки размерами от 1×0,9 м до 1,1×1 м. Среди костей находился поврежденный огнем инвентарь, в основном предметы конского снаряжения (железные двух- или трехчленные удила, железные полукруглые пряжки, бронзовые оковки уздечек) и железные серпы. В одном из курганов были еще железные стремена. Курганы, раскопанные О. Кунцене, датируются IX–XII вв.

Как уже говорилось, в целом ареал каменных курганов ятвяжского типа обширен. Помимо Литовского Занеманья, он простирается на северо-востоке в глубь современной территории Литвы, захватывая правобережье среднего течения Немана с бассейном р. Мяркис и часть левобережья Нериса.

В VIII в. ареал каменных курганов здесь несколько сокращается. В междуречье Нериса и Мяркиса каменные курганы сменяются земляными насыпями — погребальными памятниками восточнолитовского типа. Очевидно, здесь имело место расселение литвы в земли, принадлежавшие ранее ятвягам. В бассейне же Мяркиса каменные курганы сохраняются до XII в. включительно.

А.З. Таутавичюс обратил внимание на то, что на территории Литвы на правом берегу Немана каменные курганы по вещевому инвентарю во многом сходны с восточнолитовскими. Вероятно, полагает в связи с этим исследователь, каменные курганы севернее р. Мяркис оставлены одним из ятвяжских племен, по культуре близких литве (Таутавичюс А.З., 1980, с. 84).

В течение XI–XII вв. обряд трупосожжения в каменных курганах постепенно сменяется трупоположением. Смена обрядности происходила неодновременно в разных районах. Так, в отдельных местах Неманско-Нерисского междуречья обряд кремации удерживался до начала XIII в., а в Брестском Побужье последние сожжения в каменных курганах датируются XI в. Допустимо предположение, что смена обрядности протекала в условиях сильного воздействия славянского этноса, заселившего к тому времени значительные области Верхнего Понеманья.

Многие каменные курганы с трупоположениями первых веков II тысячелетия н. э. расположены в тех же могильниках, что и курганы с сожжением. Устройство курганов остается неизменным. По-прежнему курганные насыпи имеют покров, сложенный из камней в один или несколько ярусов, встречаются курганы, возведенные целиком из камней. Умерших клали или в основание курганов, или в подкурганные ямы. Большинство погребенных имеет западную ориентировку, но всюду изредка встречаются захоронения мужчин, обращенных головой к востоку. Около погребенных обнаруживаются скопления золы и углей. В каждом кургане, как правило, находится одно трупоположение, в редких случаях — два-три.

Погребальный инвентарь женских захоронений состоит из перстнеобразных височных колец с заходящими концами, немногочисленных трехбусинных височных колец (табл. CXXXVII, 4), браслетов и перстней восточнославянских типов. Кроме того, попадаются спиральные перстни и браслеты, характерные для балтских племен. В курганах междуречья Немана и Нериса нередко обнаруживаются фрагменты налобных повязок (головных уборов, по А.А. Спицыну): бронзовые или серебряные бляшки с тисненым узором. В очень немногих курганах встречены бусы (от одной до шести в погребении) — мелкие из синего, светло-зеленого или матового стекла, пастовые или глиняные, стеклянные посеребренные и изредка бронзовые. Железные ножи и глиняные сосуды древнерусских типов (табл. CXXVI, 18) отмечены и в мужских, и в женских погребениях. В мужских захоронениях встречаются железные топоры, наконечники копий, кресала, пряжки.

Для определения этнической принадлежности каменных курганов с трупоположениями XI–XIII вв. существенно то, что они ведут свое происхождение от более ранних каменных курганов, ятвяжская принадлежность которых представляется бесспорной. Тот факт, что эти памятники нигде не выходят за пределы ятвяжского гидронимического ареала, тоже косвенно указывает на их связь с ятвягами. Славянский характер женских украшений в поздних каменных курганах вполне понятен. Каменные курганы относятся к тому времени, когда Верхнее Понеманье и Брестское Побужье уже были заселены славянами и эти земли вошли в состав Древней Руси. Поэтому каменные курганы со славянскими украшениями нужно относить в основном к славянизированным ятвягам.

В XIII–XIV вв. в Верхнем Понеманье широко распространяются каменные могилы (Гуревич Ф.Д., 1962, с. 121–130; Седов В.В., 1982, с. 122). По своему происхождению они связаны непосредственно с каменными курганами. Однако считать каменные могилы ятвяжскими уже нельзя. Это были памятники древнерусского населения Черной Руси, населения, сложившегося в результате тесного взаимодействия ятвягов со славянами.

Поселения древней ятвяжской земли изучены крайне неравномерно. Целый ряд городищ середины и второй половины I тысячелетия н. э. (до широкого славянского расселения) выявлен в Верхнем Понеманье, но они пока не подвергались серьезным раскопанным исследованиям. Наиболее изученным регионом в этом отношении стало Литовское Занеманье. Еще в 1909 г. увидела свет книга Ю. Радзюкинаса (Radziukynas J., 1909), в которой получили характеристику 36 городищ этого региона.

В 1950-1970-х годах литовскими археологами были проведены обширные исследования раннесредневековых поселений Занеманья (Kulikauskas Р., 1982). Этими работами установлено, что городища в Занеманье возникли в конце I тысячелетия до н. э. — в первые века нашей эры. Ранним поселениям свойственно было сочетание керамики со штрихованной, шероховатой (ошершавленной) и гладкой поверхностью, но наиболее характерной является шероховатая (хроповатая) керамика.

В раннем средневековье ятвягами использовались старые городища. Охарактеризуем некоторые из них.

Городище Кумелёнис находится на берегу р. Шешупе близ г. Капсукас. Устроено оно на возвышении, защищенном водами реки. С напольной стороны городище укреплено валом высотой 1,5 м и рвом шириной 6 м. Исследование памятника произведено В. Даугудисом (Daugudis V., 1970в, 24–27 psl.; Kulikauskas Р., 1970, 20, 21 psl.; Куликаускас П., 1970, с. 95, 96).

Культурный слой на площадке городища достигал 0,6–0,8 м толщины и был разделен на три основных горизонта. Поселение было основано в первые века нашей эры. К раннему горизонту относится штрихованная и гладкостенная керамика. Средний горизонт слоя датируется IV–IX вв. и характеризуется керамикой с шероховатой поверхностью. Венчики горшковидных сосудов украшались защипами. Остатков построек здесь не сохранилось. Разрез вала показал, что он состоял из глины, скрепленной положенными вдоль и поперек бревнами и камнями. На вершине зафиксированы остатки сгоревшей деревянной ограды.

Верхний горизонт культурного слоя городища Кумелёнис на основании находок железных наконечников стрел датируется X–XI вв. Гончарная керамика этого слоя украшена волнистым узором. Найдены обугленные зерна бобовых культур. На вершине вала также были обнаружены остатки сгоревших деревянных укреплений, а с внешней стороны склон вала был вымощен камнями, что характерно для ятвяжских городищ.

В 100 м юго-западнее городища расположено селище площадью около 1,5 га, устроенное на возвышении. Поселение функционировало с III по XI в. В слоях второй половины I тысячелетия н. э. выявлены следы железоплавильных печей и ямы хозяйственного назначения. Найдены фрагменты глиняных тиглей и обломки глиняной посуды — шероховатой, чернолощеной, гладкостенной и гончарной.

Среди городищ, раскапывавшихся П. Куликаускасом, наибольший интерес представляет Каукай. Городище устроено на возвышении левого берега р. Першеке в Алитусском р-не. Площадка его почти округлая, размерами 25×22 м. Почти со всех сторон городище защищено валом высотой до 6–8 м. Раскопки производились в 1967–1969 гг. (Куликаускас П., 1970, с. 97–100; Kulikauskas Р., 1970, 15–22 psl.; 1982, 29 psl.).

Культурный слой памятника в его центре имел толщину 0,5–0,6 м, а около вала — до 1,8 м. Для нижнего горизонта типична керамика с шероховатой поверхностью. Среди находок имеются улиткообразное спиральное височное кольцо, железная арбалетовидная фибула с короткой ножкой, датирующие нижние горизонты слоя V–VII вв.

Для верхнего горизонта слоя (VIII–XIV вв.) характерны каменные кладки — вымостки, расположенные по краям городищенской площадки. Между камнями встречено много фрагментов глиняной посуды, кости животных, обугленные зерна бобов. Такие каменные кладки свойственны и другим городищам Занеманья. Они использовались при сооружении оборонительных укреплений и служили полами хозяйственных помещений.

От наземных жилых построек сохранились лишь очаги, сложенные из камней и имевшие круглую или овальную форму и размеры около 1,5×0,8 м. Они были углублены в грунт на 0,4–0,6 м. Выявленные ямы от столбов свидетельствуют, что жилищами были постройки со стенами столбовой конструкции. В домах имелись хозяйственные ямы для хранения пищевых запасов.

При раскопках собрано большое количество вещевых находок, в том числе около 120 наконечников стрел, многочисленные ножи, косы, каменные зернотерки, стеклянные и бронзовые бусы, одежные булавки и др.

Городище Рудамина устроено на вершине большого и высокого холма (табл. CXXVII, 4). Овальная площадка размерами 85×65 м окружена валом высотой до 3 м. В 1965 г. раскопками Р. Куликаускене и П. Куликаускаса вскрыты вымостки из камней, очаги, ямы от столбовых построек. Найдены многочисленные находки, в том числе железные наконечники стрел, коса, бронзовая перекладчатая фибула, покрытая серебряным листом, и др. Нижний слой поселения характеризуется лепной керамикой с шероховатой или гладкой поверхностью, для верхнего типична гончарная керамика с волнистым и линейным орнаментом. Поселение существовало продолжительное время, от I до XIV в. (Kulikauskas Р., 1972b, 83-109 psl.).

Примером городища, возникшего относительно поздно, является Пилякальняй в Вилкавишском р-не. Оно исследовалось П. Куликаускасом (Kulikauskas Р., 1972а, 143–161 psl.; Куликаускас П., 1966, с. 79–81; 1968, с. 308–311). Раньше здесь имелось открытое поселение, датируемое второй половиной I тысячелетия н. э. В XII в. рядом строится укрепленное поселение размерами 55×35 м. По периметру его защищал мощный оборонительный вал, внешний крутой склон которого был вымощен камнем. По-видимому, одновременно часть селища защищается валом высотой 2 м и длиной 190 м. Это единственное в Литовском Занеманье поселение, имеющее укрепленный форбург — посад. В культурном слое выявлены остатки столбовых построек и очагов, каменные кладки, гончарная керамика и немногочисленные металлические вещи. Поселение погибло в XIV в.

Материалы, полученные при раскопках поселений Литовского Занеманья, дают возможность утверждать, что основой их хозяйства были земледелие и скотоводство. О земледелии свидетельствуют железные серпы, зернотерки и обугленные зерна культурных растений — проса, ячменя, пшеницы, гороха, бобов и вики. Богатая остеологическая коллекция с городища Каукай содержит прежде всего кости домашних животных — крупного и мелкого рогатого скота, свиньи и лошади. Роль охоты и рыболовства была незначительной. О развитии металлургии и металлообработки говорят многочисленные местные типы изделий, остатки ремесленных печей, крицы, шлаки и фрагменты литейных форм.

Значительные части ятвяжской земля постепенно вошли в состав Древнерусского государства, Польши и Литвы. Свою независимость долго сохраняла лишь Сувалкия, занимавшая северо-восточную часть современной Польши и соседние районы Литовской ССР. Эта земля ятвягов последней среди западных балтов утратила независимость. В XIII в. в процессе войн с немецкими крестоносцами одна за другой пали ятвяжские волости, которыми правили князья и нобили.

Вопрос о дифференциации ятвягов на отдельные племена не раз ставился в исторической литературе. Б. Налепа на основе исторических и лингвистических данных выделяет четыре ятвяжских племени — судиной, дейнове, поллексяне и собственно ятвяги (Nalepa J., 1964). В.В. Седов локализует дейнове в правобережной части Верхнего Понеманья (Седов В.В., 1968б, с. 24–30). Впрочем, вопрос о племенном членении ятвяжской земля по археологическим данным пока не разработан.

Судьба западнобалтских племен различна. Курши и скалвы, как уже говорилось, вошли в состав литовской и латышских народностей. Ятвяжские земли в значительной части были заселены славянами, восточными и ляшскими (польскими). Постепенно ятвяги были славянизированы, а северо-восточная окраина Ятвягии вошли в территорию формирования литовской народности. Земли пруссов, несмотря на отчаянное сопротивление, были завоеваны немцами-крестоносцами. Часть пруссов бежала в литовские и западнорусские земли, остальные оказались ассимилированными.

Иллюстрации части второй