Фишки нА стол!

Глава 6

Муравьев прилетел к зам по розыску как на крыльях. Вопреки ожиданиям, тот выслушал доклад об установленном убийце не слишком внимательно и даже как-то равнодушно. Заглянув в объяснение киношника, он кивнул и принялся подшивать бумажки.

— Его надо брать! — стал горячиться Муравьев.

— Зачем? — меланхолично отозвался Хусаинов. — Никуда он уже не денется.

— Ну, как же… Допросить, обыск…

— Обыск в комнате мы уже проводили. А обвинение ему предъявит следователь. Он же решает насчет меры пресечения. Отправим материалы ему.

Муравьев сообразил, что осторожный зам не хочет принимать ответственных решений по такому скользкому делу, и сбавил тон.

— Но ведь теперь ясно, что убийца — Гринберг? Липовое алиби…

— Липовое алиби еще ни о чем не говорит. Человек мог испугаться, что его заподозрят и сочинить алиби, хотя к преступлению и не причастен.

— Но ведь другие версии отпали…

— Да ладно… — решил не валять дурака Хусаинов. — Ясно, что Гринберг. Мне тут поступила информация: его видели в тот вечер на этажах. Бегал, как дикий бабуин, и все время руки вытирал — то об стену, то об штаны!

— Так вы все знали?!

— Ну, во-первых, узнал только вчера вечером. А во-вторых, ты-то сам где был? Почему не допросил киношников сразу?

Муравьев взял паузу.

— Но все-таки, — продолжил он минуту спустя. — Гринберга брать будем или как?

— Или как. Сначала надо собрать доказательства. А у нас пока кроме фальшивого алиби — ничего.

— А он не скроется?

— Если скроется, это будет нам большой плюс. Срок следствия приостановим.

— Так, ладно. Какие будем искать доказательства?

— В первую очередь — очевидцев. Поскольку теперь точно известно, что Гринберг был с 22:30 до 24:00 на этаже, мы знаем, кого и о чем именно спрашивать.

— Боюсь, что так просто не получится. Студенты не склонны закладывать своих. Если кто Гринберга и видел, думаю, смолчит.

— Правильно. Закладывать не будут, но и свою задницу подставлять охотников нет. Спрашивай у каждого, где он САМ был в тот период, и кто может это подтвердить. Встречавшие Гринберга назовут его.

— И все равно, раз убийца, то должен сидеть…

Но тут совещание было прервано. В кабинет постучал дежурный и извиняющимся тоном заметил:

— Марат Ахметович, тут вот заявительница пришла. Требует самого главного начальника. Вы примете?

— А Семен что, сплавить ее не смог? — недовольно поинтересовался Хусаинов.

Помощник дежурного по отделению Семен, невзирая на свои лычки, виртуозно расправлялся с дерзнувшими потревожить покой милиции гражданами. Он надувал щеки и гордо изрекал: "Вам что, гражданин?" — таким тоном, какой не у всякого генерала получается. Многие посетители не рисковали тревожить далее столь значительных персон, и до дежурного добиралось не более половины страждущих. К оперу же прорывались только самые настойчивые. Искусством ликвидации таких прорывов владел каждый опер.

Об этом следовало бы рассказать чуть подробнее.

Бандиты нынче уже не заботятся о сокрытии следов преступлений. Эта задача официально возложена на милицию. Все оперативные работники, находясь перманентно в позиции "снизу" по поводу процента раскрываемости, только и думают, как бы не зарегистрировать лишнее преступление. В связи с этим искусство работы с заявителями считается одним из главных для любого сыщика. У каждого из них есть свои излюбленные методы.

Ленивый Ветров, например, приняв заявление от потерпевшего, о чем бы оно ни было, дописывал внизу волшебную фразу: "Ущерб для себя считаю незначительным", после чего с чистой совестью выносил отказной1.

Кулинич обычно действовал тоньше. Он сообщал заявителям, что введена новая форма заявления, которой всем обязательно следует придерживаться. Начинать следует так: "Довожу до вашего сведения следующую информацию" Получив такую писульку, он регистрировал ее не как заявление, а в виде сообщения "доверенного лица" и подшивал в оперативные дела.

Муравьев же как-то, в период обострения борьбы за раскрываемость, когда в его дежурство заявился настырный потерпевший, дело которого безнадежно испортило бы квартальные показатели, пошел нетрадиционым путем. Он долго сочувственно беседовал с бывшим владельцем автомашины, потом ненавязчиво извлек из загашника бутылку "агентурного" коньяка и выразил готовность разделить с гражданином его горе. Позже появилась еще одна бутылка… В итоге заявитель уполз из отделения на четвереньках и долго еще не решался там появиться.

В этот раз самому Хусаинову предстояло продемонстрировать свою отражательную способность, отослав заявительницу как можно более убедительно и как можно более далеко, и желательно без рецидивов. Он жестом изобразил Муравьеву, чтобы тот не уходил, он, дескать, сейчас быстренько разберется, и они продолжат разговор.

Пожилая дама весьма благообразной внешности тихо постучала, вошла и скромно присела на стул. Она явилась с заявлением об избиении. Правда, не ее самой, а ее сына. Сын, как выяснилось, сейчас отсутствует, но мама вызвалась написать и сделать все, что потребуется от его имени. Удивленный Муравьев хотел что-то вставить, но привычный к подобным выходкам зампорозыску строго на него взглянул и пригвоздил к стулу.

Итак, маменькина сыночка избили неизвестные бандиты по дороге в Университет. За что?

Сыщик попросил уточнить подробности. Дама неохотно начала рассказывать. Была у мальчика подруга. Затем они расстались. Но ее родители, такие нехорошие люди, натравливают на мальчика разную шпану. Вдохновенно наговорив массу гадостей про бывшую подругу, ее семейку и ее компанию, заявительница все же вернулась к теме. Так вот, эта шпана сегодня побила сыночка и разбила ему очки. Бедный мальчик из-за этого не сдал зачет!

— Что, просто беспричинно избили? Ничего не сказали? — проницательно спросил Хусаинов.

Дама помялась и сообщила, что сказали. От ее мальчика потребовали, чтобы он подругу не бросал, "а не то еще хуже будет".

— А свидетели при этом были?

Дама снова помялась и рассказала, что мальчик был со своей новой подружкой, которую можно найти там-то и там-то.

Затем выяснилось, что бывшая подружка беременна. От кого, опер даже уточнять не стал. "Повезло вам с сынком, — подумал Муравьев, — что у нее только дружки-хулиганы с классическим понятием о благородстве и чести дамы. У некоторых обманутых девушек встречаются братья-диверсанты. Тут можно разбитыми очками не отделаться."

Из дальнейшего изложения выяснилось, что "мальчик" не просто бросил свою подругу, но и отказался алименты платить. Даже разговаривать с ней не хотел. И вот, кто-то из общих знакомых решил, видимо, объяснить ему, что джентльмены себя так не ведут. И, подкараулив сыночка возле Университета (черт, не могли возле дома разборку устроить!), когда он шел со своей новой подругой, "потолковали по-мужски". Ну, не то, чтоб искалечили, следов-то, как выяснилось, не осталось, а так — очки разбили.

Чем больше подобных сведений выяснялось, тем раздраженнее становилась дама. Под конец, когда оказалось, что девушка еще и несовершеннолетняя, мама и вовсе сорвалась на крик:

— Я согласна не писать заявление, если вы только избавите нас от преследования этой бандой, этой шпаной из Марьиной рощи! Да, МЫ не хотим на ней жениться! Это же уроды какие-то!

Впрочем, на этом условии и согласились. Хусаинов пообещал унять распоясавшихся марьинорощинских бандитов.

Благополучно сплавив заявительницу, он вернулся к прерванной беседе.

— Короче, — решительно заявил Хусаинов, — без Жбана задерживать Гринберга я не буду. Если он возьмет на себя ответственность, тогда — с дорогой душой! Иначе — извини! Мне всего три года до пенсии осталось!

Пенсия Хусаинова, служившая (как и у любого сотрудника милиции) критерием допустимого авантюризма, была чем-то загадочным. В прошлом году до нее оставалось два года. В позапрошлом — Хусаинов как раз собирался уйти на пенсию. Впрочем, это были не самые большие странности вокруг начальника розыска.

Безутешному Муравьеву вместо розысков Гринберга пришлось заняться розысками Жбана, что было гораздо труднее.

В прокуратуре телефон упорно не отвечал, дверь кабинета Жбана оказалась заперта. Поразмыслив, Муравьев вышел на улицу и занял позицию напротив здания военной прокуратуры за "Фрунзенской". Это заведение охраняли бдительные солдаты, не обремененные к тому же знанием русского языка, и никто посторонний не мог преодолеть границу и добраться до мало кому интересных кабинетов военных юристов и до притягательно дешевой прокурорской столовой. Облизывавшиеся на столовую менты со всего района много раз пытались подобрать ключик к заветной кормушке, но военные оборонялись насмерть. Не помогло ни официальное письмо, в минуту пьяной расслабленности подписанное в бане командующим военным округом, ни "воронок" из медвытрезывителя, регулярно по вечерам дежуривший у выхода. Прокурорские держались стойко, оплакивая павших (на койки в вытрезвителе) бойцов, но столовую не сдавали.

Например, столовая мясокомбината, где столовались работники РУВД, сдалась довольно быстро, стоило лишь пару раз отправить в вытрезвитель всю смену охраны. С тех пор милицейское удостоверение давало там своему обладателю статус желанного гостя. В прокуратуре же военнослужащие Советской армии стояли насмерть.

Жбан каким-то образом проходил через кордон. Впрочем, никто не подозревал следователя в двурушничестве — уникальные способности Жбана по просачиванию через преграды были притчей во языцех. Всю прокуратуру облетел рассказ коллеги, как Жбан делал свои новогодние покупки. 31 декабря 1984 года, когда он служил еще опером в 206-м отделении, ему выпало новогоднее дежурство…

Кстати сказать, дежурство в новогоднюю ночь — далеко не самое худшее, что может ждать сотрудника милиции. Напротив, это довольно приятное времяпрепровождение, когда начальство с гарантией отсутствует, граждане (как добропорядочные, так и не очень) заняты праздничными хлопотами и милицию особенно не беспокоят, и можно хорошо отметить праздник и отдохнуть в душевной компании, а после отправиться для продолжения отдыха домой с чистой совестью. Самое худшее, что может придумать начальство для нерадивого милиционера или опера — это дежурство ПОСЛЕ Нового года. Мало того, что после семейного праздника, тебе надо вместо уютной постели отправляться на службу, там тебя ждут все последствия новогодней ночи на подведомственной территории: жертвы пьяных драк, несчастные случаи с пиротехникой и "паленой" водкой, изнасилования и прочие прелести российского "отмечания".

Так вот, Жбан был назначен встречать Новый год в конторе.

Вечером выяснилось, что с "горючим" на Новый год полный порядок, а вот из закуски на праздничный стол поставить совершенно нечего. Поэтому Жбан вместе с участковым Лягушкиным отправились "в обход территории" — раздобыть что-нибудь. В Университете совершенно ничего не оказалось, пришлось коллегам ехать в центр. Там, на проспекте Маркса навстречу им попался мужчина, несший авоську с мандаринами.

Жбан с загоревшимися глазами кинулся к нему:

— Где?!! Где вы купили мандарины? Товарищ!

Товарищ долго отнекивался, утверждая, что "это неважно", "вам туда все равно не попасть". Но Жбан пристал как банный лист. Знающий его сразу бы понял: если Жбан возжелал мандаринов, то не существует на свете преград, способных его сдержать. Незнакомый товарищ некоторое время поупирался, но наконец, не выдержав пыток, сознался, что мандарины — из буфета, что на втором этаже главного здания на Лубянке.

Лягушкин подумал было, что вопрос исчерпан и предложил вернуться в контору, но Жбана уже было не остановить — он рвался за вожделенным фруктом. Игорь некоторое время пытался его удержать, потом плюнул и отправился назад в контору.

Приехав, Игорь поведал коллегам о глупой блажи. Все похихикали над любителем фруктов. Но когда только-только разлили по первой, на пороге возник Жбан. К груди он прижимал пакет с мандаринами!!! Как ему это удалось, он не рассказал. Все полагали такое невозможным, но мандарины — упрямая вещь.

Вот и на этот раз Жбан, демонстрируя легендарную проникающую способность, появился возле военной прокуратуры. Зная, насколько голодный Жбан может быть опасен, Муравьев пропустил его вовнутрь, но при выходе со всей возможной деликатностью преградил служителю Фемиды дорогу.

— Здравствуйте, Юрий Никодимович! — сладко пропел он, увлекая следователя к своей машине (точнее, машине, взятой для такого дела у Хусаинова). — А у нас для вас хорошие новости…

Главной трудностью было Жбана изловить. Уговорить его было значительно легче. Главное в этом деле — знать основной движущий мотив следователя, каковым являлся принцип наименьшего действия.

Следуя полученным от Хусаинова инструкциям, опер выложил перед следователем заранее напечатанные постановления о привлечении Гринберга в качестве обвиняемого и об аресте.

— Вот, Юрий Никодимович, надо это подписать у прокурора.

Жбан не глядя подмахнул постановление о привлечении, а другую бумагу вернул Муравьеву:

— Эту цидульку тебе Муравьед ни за что не подпишет.

Почетное прозвище прокурор района получил не без помощи самого Муравьева, по итогам дела о разбойном нападении.

Как-то, проходя по Фрунзенской набережной, Сережа увидел, как двое подвыпивших парней походя отобрали сумку у проходящей мимо девчонки. Дальнейшее со слов Муравьева выглядело как вежливое приглашение пройти в отделение милиции, а со слов разбойников — как вопиющее нарушение прав человека. Прокурор сразу же поверил в это второе объяснение и возбудил против опера уголовное дело. Возможность лишиться погон, а то и свободы для Сергея выглядела совершенно реальной. Но тут неожиданно вмешался отец девчонки простой советский труженик в ранге Чрезвычайного и Полномочного Посла СССР. Уголовное дело растаяло, как утренний туман, а Генеральный прокурор обозвал районного законника "муравьедом". История эта давно уже забылась, но кличка осталась. Осталось и отношение райпрокурора к Муравьеву.

— Но ведь можно как-то его объехать! Ну давайте, пойду не я!

На Жбана предложение не произвело ни малейшего впечатления.

— Все равно не подпишет. Ни на какое обострение Муравьед сейчас не пойдет. Ему год до пенсии остался.

Пенсия не только в МВД служила универсальным мерилом всех ценностей.

— Юрий Никодимович, ведь у вас такой огромный опыт, — простонал Муравьев, — ну неужели нельзя что-нибудь придумать?

Жбан был сыт и, следовательно, добр.

— Ладно, — протянул он, откидываясь на сиденье и прикрывая глаза, поехали в прокуратуру.

Поездка заняла немного времени, поскольку до подъезда районной прокуратуры было никак не больше ста метров по прямой. По прибытии Жбан нехотя проснулся и стал вылезать из машины.

Муравьев привычно достал из кармана зажигалку и подхватил Жбана под локоть. Когда дверь прокуратуры захлопнулась за коллегами, наступила кромешная темнота. Сергей сразу щелкнул зажигалкой. В неровном свете проступила вторая дверь в десятке метров впереди, малярные козлы и несколько проводов, протянутых примерно на уровне щиколотки. В отличие от милиции, в прокуратуру посторонние не попадали.

Прождав положенное по рангу время в приемной, Жбан и Муравьев оказались перед прокурором. Разумеется, Муравьед сразу выгонять их вон не стал, а предложил присаживаться на диван, внимательно, не торопясь перечитал бумаги и пустился в словоблудие по поводу политической ситуации и социалистической законности.

Опер заерзал на диване. Он завидовал хозяину кабинета черной завистью, поскольку мягкий и глубокий диван, на котором они со Жбаном помещались, был явно предназначен Создателем для более приятного времяпровождения и в более симпатичной компании.

Из бокового кармана брюк у Муравьева выскользнули ключи и провалились в щель между подушками дивана. Опер покраснел и лихорадочно стал копаться у себя под задом, стараясь достать потерю. Он втиснул руку между подушками (пальцы едва шевелились), что-то нащупал и вытянул наверх. Но вместо ключей на свет извлеклись белые женские трусики.

Прокурор уже закруглял свою речь, неизбежно подводя к тому, что постановление он не подпишет, и вообще все они — козлы. Увидав, ЧТО Муравьев вытянул из его дивана, прокурор смешался лишь на мгновение. Он откашлялся и завершил свой монолог словами:

— Я вижу, на этот раз вы правильно понимаете принципы социалистической законности.

Опер наконец оправился от удивления и поспешно запихал страшный компромат в карман. Прокурор подписал постановление и приложил круглую печать.

— Вот видишь, как надо обращаться с прокурорами! — самодовольно заметил Жбан, когда они вышли в приемную.

Муравьев же снова достал УЛИКУ, задумчиво посморел на нее, потом перевел взгляд на секретаршу, мысленно примерил ей находку и разочарованно отвернулся.

Хусаинов посовещался с Ивановым, и они решили Гринберга колоть. Прижать его фактически было не на чем. Все, что имелось — это липовое алиби.

Иванов пододвинул свою папку, с которой обычно ездил по делам. Среди вороха бумаг, газет и бланков в ней виднелись чей-то паспорт, записная книжка, радиостанция, пара магнитофонных кассет, какие-то прозрачные пакетики с мусором и окурками, носовой платок, отвертка и прочие предметы оперативного обихода. Покопавшись, опер извлек из вороха документов ксерокопию собственноручного объяснения Гринберга, всю испещренную цветными карандашами.

— Я тут провел небольшой анализ. Совсем простенький — на тип мышления. Так вот, судя по частоте употребления глаголов разной модальности, Гринберг наш ярко выраженный визуалист.

— Это что? Я такого извращения не знаю.

— Хм! — Иванов оценил шутку. — Это из области психологии. Потом как-нибудь расскажу… В общем, это дает нам ключ к оказанию на него психологического воздействия.

— А если применить воздействие попроще? — Хусаинов выложил на стол пудовые кулаки и показал свою знаменитую нержавеющую улыбку.

— Каждому свое, — глубокомысленно заметил Иванов.

Когда Иванов был еще молод и горяч, он свято верил во всемогущество Разума и Науки, пытался строить из себя Штирлица и выкладывал ежика из спичек. Но относительность Истины он понял на одной истории. Назовем ее "История про небитого грабителя".

Гражданина Зинатулина задержали по горячим следам после того, как он на улице ограбил женщину. Потерпевшая его опознала. При грабителе нашли похищенные серьги и ожерелье. На сумочке жертвы, которую тоже обнаружили, оказались отпечатки пальцев Зинатулина. Кроме того, его видел свидетель. Но "царицы доказательств" у оперативников не было. Грабитель упрямо отрицал свою вину.

Иванов взялся его расколоть. Он много читал о психологическом поединке с преступником и уже видел себя в образе комиссара Мегрэ… Но психологического поединка не получилось. Задержанный тупо отрицал очевидные вещи!

— При вас обнаружены вещи потерпевшей…

— Подбросили.

— Они изъяты у вас в присутствии понятых…

— Врут.

— Кто врет?

— Понятые.

— Проведенное опознание позволяет со всей очевидностью утверждать, что ограбление совершили именно вы…

— Врет она все.

— Экспертиза подтвердила, что ваши отпечатки пальцев…

— Вранье.

— Вы понимаете, что все улики прямо указывают на вас?

— Нет. Не грабил я.

Вся "железная логика" молодого детектива разбивалась о каменный лоб Зинатулина. Они промучались два часа, пока наконец не выдержал коллега Иванова:

— Ты че, не видишь, кто перед тобой!?

С этими словами он съездил злодея в ухо так, что тот кувырком полетел со стула, потом приложил пару раз мордой об сейф.

— Ты грабил?

— Ну, я.

— А чего дурака валяешь?

— Ну, это… Так бы сразу и сказали.

После этого задержанный беспрекословно подписал признательные показания и с видимым облегчением отправился сидеть.

Под воздействием того случая Иванов несколько пересмотрел свои взгляды на психологию и дифференцировал подход, в зависимости от личности подозреваемого.

Вместе с Хусаиновым они разработали "индивидуальный подход", который, по науке, должен был сработать против Гринберга.

Пришло время для ответственного шага. Пора было задерживать убийцу.

Муравьев вызвался добровольцем.

— Нет, — сказал Валентинов. — Если этот мерзавец будет на нас жаловаться (а он непременно будет — нутром чую), нам необходимо подстраховаться. Я вызвал ОМОН. Пусть они его и задерживают. Постановление и санкция есть. А если потом что случится — крайними окажемся не мы.

— А что это за "омон"? — поинтересовался Кулинич.

Ответа на этот вопрос от начальника он так и не получил. Дверь кабинета Валентинова, которую все сотрудники открывали очень почтительно и осторожно, не иначе, как по великой нужде, распахнулась, чуть не слетев с петель. Дверной проем загородила почти квадратная увешанная оружием туша, которая, удостоив отскочившую дверь еще одного могучего пинка, решительно двинулась на начальника. Вслед протиснулось еще пятеро тяжеловесов. Все как один чертами лица удивительно напоминали стоявший тут же любимый несгораемый шкаф Валентинова.

Главный взял начальника отделения за плечо и сунул ему красное удостоверение:

— ОМОН Москвы, — грозно сказал он, — капитан…сов, — фамилии никто не раслышал. Впрочем, и так все стало ясно.

Отряд представлял собой удивительное зрелище. Формы на них не было, однако и нельзя было сказать, что бойцы в штатском. На некоторых были детали полевого армейского камуфляжа, у одного из-под бронежилета выглядывала форменная рубашка, в целом же складывалось впечатление, что из трудного рейда вернулся партизанский отряд.

— Ну, чего нужно? — начал командир, бесцеремонно усаживаясь на диван.

Валентинов потерял дар речи. Кулинич сообразил, что название подразделения, вероятно, расшифровывается как "орава ментов особой наглости". Он протянул им постановление на задержание Гринберга.

— Убийцу надо задержать, — пояснил он.

— Сделаем! — сложенный в восемь раз документ отправился в задний карман джинсов одного из прибывших. — Брать живым?

— По возможности, — ответил Кулинич.

Уточнив адрес, группа захвата с достоинством последовала к лифту, сдвигая со своего пути встречных студентов. Предчувствуя неладное, Кулинич поспешил за ними, но не уместился в лифт и вынужден был отправиться на следующем. К сожалению, его лифт останавливался по пути на двух этажах, и он пропустил самое интересное. На 14-м этаже из комнат уже высовывались студенты, привлеченные автоматной очередью.

У дверей комнаты 1430 опер застал финал операции задержания. Гринберга в наручниках двое омоновцев выволакивали из комнаты за ноги. Гринберг лежал совершенно спокойно и смотрел в потолок. Через несколько минут, уже в отделении он пришел в себя и спросил: "Кто там?" Но омоновцы к этому времени уже отбыли.

Допрос Иванов начал с того, что перерыл все отделение в поисках табурета. Сажать допрашиваемого на стул со спинкой знаток научных методов категорически запретил. Найденный табурет установили на самой середине комнаты и торжественно усадили туда Гринберга. Иванов начал допрос…

Иванов выдержал паузу, затем, уставившись подозреваемому в глаза, закончил рассказ:

— Мне осталось выяснить только одну несущественную деталь. Куда вы дели орудие убийства?

Гринберг повел глазками и возмутился:

— Я? Орудие? Да вы что?!

— Может быть, вы думаете, что нет орудия — нет и убийства? Ошибаетесь. Среди доказательств это не самое главное.

— Это вообще несущественно для суда, — вступился Хусаинов. — Я вам могу показать копии приговоров, где встречаются формулировки типа "для передачи взятки неустановленным лицам" или "совершил убийство неустановленным огнестрельным оружием" и тому подобное.

Не дав Гринбергу отреагировать на замечание, Иванов вновь взял в свои руки нить разговора:

— А ведь мы его найдем. Все равно найдем, укажете вы, или нет. И докажем, что орудие убийства принадлежит вам.

— Докажете? Каким же образом? — Гринберг попытался усмехнуться, но вышло какое-то нервное повизгиванье.

— Во-первых, дактилоскопия…

Гринберг скривился.

— Хорошо, допустим, отпечатки пальцев можно стереть. Но существует масса других следов.

— Каких следов?

— Ну, вы же умный человек. Подумайте. Вот, например, волосы, частицы кожи.

— Какой кожи?

— Да вашей же! — Иванов доверительно склонился над столом. — Вы, надеюсь, знаете, что кожа у человека постоянно обновляется? Снизу растет новая, а сверху постоянно отмирает и отслаивается. Знаете?

— Ну.

— Ну так сами подумайте. Мельчайшие чешуйки кожи должны прилипать.

— Чушь.

— Почему это чушь? — Иванов постарался сделать как можно более глупое лицо.

— Никакие чешуйки к пластмассе не прилипают.

— Вы какую пластмассу имеете в виду?

— Ну, рукоятку ножа…

— Стоп! — опер торжествующе откинулся на стуле. — Откуда вам известно, что рукоятка пластмассовая?

— Э-э-э-э, — Гринберг зашнырял глазками.

Иванов не дал ему времени сообразить:

— И откуда вы знаете, что орудие убийства — нож? Я этого слова не произносил.

— Ну и наконец… — Иванов попытался изобразить комиссара Мегрэ. После выдержанной паузы элегантным (насколько мог) жестом он извлек из ящика стола объяснение, которое они с Хусаиновым сочинили полчаса назад, — Вот. Свидетель Меснянкин, проживающий в комнате 1437, указывает, что видел вас выходящим из своей комнаты в двадцать три часа тридцать пять минут, время точное! Как раз в момент, когда наступила смерть потерпевшего.

Хотя в указанной комнате действительно проживал некий студент Меснянкин, однако никаких показаний он не давал и вообще отсутствовал в тот день. Липовое объяснение подшивать в дело никто не собирался, но глупо не использовать для раскола имевшуюся информацию. Привлекать настоящего свидетеля — видевшую его в 23:35 Светлану, о которой говорил Есаул, было нельзя, чтобы не засветить стукача.

Известно, что агент дороже любой информации, которую он передаст. Как-то Кулинич сподобился наблюдать у Хусаинова замечательную сцену. На его глазах зам по розыску, припугнув двух пойманных за спекуляцию студентов отчислением из университета, содрал с обоих подписки о согласии сотрудничать. Глядя на такое вопиющее нарушение всех и всяческих правил агентурной работы, Сергей только рот раскрыл. После того, как ребят отпустили, он поинтересовался у Хусаинова, всерьез ли тот надеется получать от них информацию.

— Нет, конечно, — ответил зам. — Я с ними больше дела иметь не буду.

— А зачем же тогда это?

— А надо же отчитываться. Неужто я сведения о моих настоящих агентах наверх отправлю?

Если в других областях требования секретности соблюдались не слишком строго (честно говоря, на них всегда плевали), то в агентурной работе все опера даже перестраховывались сверх требований Приказа, ибо понимали прекрасно, что лишение агентуры лишит их половины всей раскрываемости.

Но вернемся обратно.

— Ну, — продолжил Иванов, как только Гринберг просмотрел объяснение, — ну, скажите еще раз, что вы в это время смотрели кино!

— Вы, кажется, еще и название фильма помнили, — поддержал Хусаинов, не давая возможности допрашиваемому сосредоточиться.

— Да, "Молчание ягнят".

— О чем фильм, можете рассказать?

— Конечно! — Гринберг явно приободрился.

— Ну, расскажите.

Гринберг начал пересказывать сюжет. Иванов слушал его с нескрываемой иронией на лице. Под конец Гринберг снова занервничал.

— И вы настаиваете на этой версии?

Гринберг кивнул.

— Что ж, мы ее проверили, — Иванов с торжествующим видом вытащил протокол допроса киношника, на это раз уже без всякой липы. — Вы опять попали впросак, Руслан Аркадьевич. Не было тогда этого фильма. Не-бы-ло.

Ознакомившись с показаниями киношника, Гринберг заметно погрустнел. Внимательно посмотрев на Иванова, он опустил глаза и пробормотал:

— Хотите взять меня на испуг? Как это не было фильма? Все прочие были, а именно в тот день не было? Чушь это все. Придумали, чтобы выбить из меня признание. Не верю я этому протоколу. Вы его сами написали.

— Конечно, сам, — спокойно заявил Иванов, глядя прямо на собеседника. Там это указано. Написал именно я. Со слов гражданина Карасева. Хотите с ним очную ставку? Будет очная ставка! И с ним, и другие свидетели подтвердят, что в тот вечер демонстрировался иной фильм.

— Вы сказали, что не верите в такое совпадение? — напирал со своей стороны Хусаинов. — Что именно в тот вечер заменили фильм на другой?

— Да, не верю. Вы это придумали, — повернулся в его сторону Гринберг, но голос звучал гораздо менее уверенно. Слова "очная ставка" его порядком напугали.

Иванов моментально понял мысль и напустился на подозреваемого со своей стороны:

— Верить или не верить в совпадения может лишь тот, кто не видел своими глазами. Если бы вы там были, если бы ЗНАЛИ, то не говорили бы "верю, не верю". Таким образом, вы сами продемонстрировали, что все ваше алиби выдумка!

Несколько секунд до Гринберга доходил смысл сказанного. Иванов предоставил ему такую паузу и как только понял по расширившимся глазам Руслана, что тот переварил мысль, напористо продолжил допрос:

— Отвечай на вопросы быстро, не задумываясь. Только "да" или "нет". Ты уже судился?

— Нет.

— Наркотиками колешься?

— Нет.

— Деньги у Фотиева брал?

— Нет.

— Ты собачился с Фотиевым?

— Нет.

— Знаешь, где орудие убийства?

— Нет.

Иванов обратил внимание, что на последние два вопроса Гринберг отвечал с задержкой — примерно на секунду позже, чем на предыдущие. Перед ответом, он прокручивал в мыслях упомянутую сцену. Если же отвечал моментально — значит, вспоминать было нечего.

Иванов продолжал бомбардировку вопросами:

— Тебя видели в тот вечер в общежитии?

— Ты спрятал орудие убийства?

— Ты пил вместе с Фотиевым?

— Был в компании третий?

— Кузьминский Олег здесь замешан?

— Дрожжина угрожала Фотиеву?

Ответов он не слушал, фиксируя лишь время реакции отвечающего и движения его глаз. Анализируя реакцию, он быстро нащупал истину и дальше уже бил в точку:

— Водку ты покупал?

— Ты с ним поссорился?

— Свидетеля ты не заметил или пожалел? Ведь он-то тебя хорошо запомнил!

Прессинг со временем дал результат.

— Итак, давайте попробуем восстановить всю картину преступления, — перенял инициативу Хусаинов. Хотя Гринберг еще не признался, разговор вели уже так, будто признание есть. Ему будет легче.

Возвращаться, хоть и мысленно, на место преступления всегда нелегко. Особенно для таких эмоциональных натур, как наш подопечный. Уловив это, Хусаинов старался как можно более ярко описать картину той ночи. Внимательно следивший за реакцией подозрева емого Иванов подавал знаки типа "горячо-холодно".

— Я его не убивал!!! — Гринберг бился в истерике.

— Конечно, ты его не хотел убивать. Ты его только ударил, да? Ножом ударил, да? Чтобы он замолчал, — Хусаинов подталкивал #### к главному, стараясь заглядывать ему в глаза.

— Да…

— Так получилось. Ты не хотел. Куда ты его ударил?

— В грудь… — Гринберг уже рыдал.

Вот он, момент истины!

— И он упал, да? И ты испугался, правда?

— Я… — за всхлипами трудно было разобрать слова.

— А ножик ты выбросил, да?

— Да…

— Куда?

— В шахту…

Переспрашивать, в какую шахту, Иванов не стал, а просто записал в протоколе допроса так, как он себе представлял. Хусаинов тем временем занялся утешением "раскаявшегося", называя его признание "смелым и мужественным поступком". Чуть успокоившись, Гринберг поставил свою подпись.

"Ну, вот и все, — подумал Иванов. — Дальше дело техники". Он чувствовал облегчение.

Хусаинов понимал, что сейчас как никогда важен темп. Немного остыв, Гринберг сообразит, что своими руками наматывает себе срок, и откажется от признания. Надо закрепить доказательства как можно скорее. Поэтому он развил бурную деятельность, и уже через полчаса все было готово для проведения следственного действия.

У Валентинова взяли его любимую видеокамеру. Оператором, как обычно, выступал сержант Вощанов, которого по такому случаю сдернули с поста. Ценой немалых усилий Хусаинову удалось выследить, схватить за пуговицу и доставить на место действия Жбана — следственный эксперимент без следователя в суде не котировался. Иванов тем временем обеспечил понятых и основательно прокомпостировал им мозги, чтоб не выкинули какого-нибудь номера в неподходящий момент2. Вовремя вспомнили об освещении. Место действия было довольно темновато, и следовало обеспечить свет достаточной мощности, чтобы защита потом не придралась. Собравшись, двинулись к месту.

После многочисленных формальностей Жбан, обращаясь почему-то в камеру, а не к подозреваемому, задал наконец главный вопрос:

— Итак, гражданин Гринберг, укажите еще раз, куда именно вы выбросили нож после убийства.

— Сюда, — Гринберг указал в темноту провала.

— В эту шахту?

— Да.

Иванов с Хусаиновым переглянулись. Подозреваемый вколотил последний гвоздь в собственный гроб.

— На этом съемка прерывается, — провозгласил Жбан, — для подготовки к извлечению из шахты предметов.

Вощанов выключил камеру и, сняв ее с плеча, подошел заглянуть в шахту.

Хусаинов тоже заглянул и присвистнул:

— Ничего себе! Похоже, на все восемнадцать этажей. До самого низа.

Из шахты сильно тянуло запахами столовой, которая находилась в цоколе.

— Сейчас достанем веревок, фонарь… Кто полезет?

Кулинич тоже сунул нос в темноту провала. Его служебное удостоверение, выскользнув из кармана пиджака, красиво спланировало вниз и растворилось в пахучей тьме. Опер только тихо ахнул.

— Так, ясно. Лезть тебе, Серега, — тут же отреагировал зам по розыску, заметив неприятный инцидент. — Давай за веревками!

Кулинич понуро побрел вниз по лестнице, раздумывая, где бы достать веревку достаточной длины и прочности. Навстречу попался спешивший к месту действия Пчелкин. К удаче.

Через минуту его догнал Муравьев:

— Слушай, Сергей, я тут вспомнил… У меня есть один знакомый, то есть знакомая, так она рассказывала про их клуб альпинистов. Он здесь, в Главном здании. Там точно есть и веревки, и прочее. Пойдем!

— Кругом у тебя знакомые! Что б без тебя делали!

К счастью, в комнате за табличкой "Клуб альпинистов" они застали кой-какой народ.

— Мужики! Надо послужить Родине! — провозгласил Муравьев, разворачивая ксиву. Затем он объяснил ситуацию.

Руководитель клуба давать снаряжение категорически отказался, объяснив, что для неподготовленного человека спускаться будет слишком опасно. Зато он выделил двух своих ребят, которые, по его словам, сделают все как надо.

Часа через три (Кулинич удивился, какое, оказывается, сложное дело спуск в шахту, а он-то разбежался!) скалолазы поднялись на поверхность с добычей. Кроме заказанных ксивы и ножа они принесли еще найденную внизу полуистлевшую кисть руки. За расчлененку Хусаинов их сердечно поблагодарил, а чуть позже, подумав, бросил руку обратно в шахту — лишние висяки нам не нужны.

Гринберга тем временем сыщики отвели обратно в контору и попытались пристроить в кабинете Хусаинова, но там было занято. Начальник розыска вкушал подозрительного вида, но великолепного вкуса напиток, только что прибывший к нему из Иркутска. В компании с напитком прибыл и опер Иркутского УВД неопределенного возраста, но огромного веса мужик, татуированный как зек с большим стажем, наполовину седой и с носом одного цвета с удостоверением. Иркутский гость очень интересовался одним своим "протеже", который сбежал из заключения (Хусаинов его хорошо понимал) и, по слухам, обосновался где-то в общаге Университета (этого Хусаинов уже простить не мог).

— Ты секи, как, мерзавец, подстроил, — рассказывал приезжий. — Чалится он, значит, у нас в академии. Тянуть еще девять с половиной лет ломает. Ему, видать, скучно стало! И вот, этот фраер захарчеванный вдруг раскручивается еще на одно дельце — берет скачок в Москве. Кореша на Петрах проверили — вроде, подтверждается. И терпила тоже говорит: "Да, пропало то-то и то-то" Возбуждают дело, и везут его в Москву на следствие. Это у них бывает — подписывается еще на какое-нибудь дело (иногда — чужое, иногда — свое) чтоб лишний раз по этапу прокатиться, а то скучно им париться безвылазно, понимаешь! Здесь все в темпе расследуют и отправляют в суд. На свадьбе, представь себе, этот козел идет в полную несознанку! Терпила (видать, отбашляли) — тоже. Пропавшее, трендит, нашел на антресолях. Ну, тут, в натуре, делу конец. Патриарх выносит вердикт: этого фраера вчистую оправдать и освободить из-под стражи в зале суда. Там, в деле должна была быть ма-а-аленькая справочка, что обвиняемый в настоящее время отбывает наказание по другому преступлению. И эта бумажечка куда-то заныкалась. И эта тварь с видом честного человека сваливает из-за барьера и фьюить! А мне его теперь здесь искать! Ух, поймаю — кишки на шею намотаю!

Гринберга, уважив гостя, пристроили в "обезьяннике".

Кулинич не возвращался. В дежурке то и дело звонили телефоны, бормотала рация, дежурный что-то неразборчиво бубнил сразу в три микрофона, успевая одновременно лениво препираться с какими-то гражданами, потрясавшими из-за барьера, как флагами, пачками старинных заявлений.

Оглушительно хлопнула дверь в коридоре, зазвенело стекло и по раздавшимся возмущенным голосам дежурный понял, что работы ему сейчас прибавится. Сержант Семен, отлучившийся три часа тому назад пообедать, вернулся не с пустыми руками. Он приволок за рукав отчаянно возмущавшегося студента в сером джемпере с эмблемой юридического факультета. Студент все время кричал, так что уже несколько охрип и утратил членораздельность. Из общего потока выделялись лишь отдельные слова: "Конституция, прокуратура, презумпция, пустите руки, заявление, пресса!"

С явным облегчением Семен дотащил юриста до деревянной скамейки в обезьяннике, усадил его и поспешно улизнул.

— Да вы сами тут сидеть будете! — завопил ему вслед студент.

Дежурный, не отрываясь от телефонов, ловко поймал Семена за полу кителя и всучил ему бланк рапорта. Попытавшись вырваться и не преуспев, Семен достал ручку и принялся сочинять.

Бланки рапортов были изобретены от отчаяния Валентиновым. Сержанты, отслужившие в милиции по нескольку лет и доставившие в дежурку не одну тысячу граждан, тем не менее, испытывали необъяснимый ужас при виде чистого листа бумаги, на котором им предлагалось что-либо написать. Результаты же этих трудов вызывали нервный смех следователей и судей и постоянный стыд начальника. После того, как один из постовых сообщил в рапорте, что "доставил в дежурную часть гражданина Сенькина по приказу начальника отделения, который был пьян и дебоширил", а судья ехидно посоветовал Валентинову впредь не напиваться на работе, начальник решился на радикальные меры. Он самолично сочинил Универсальный Рапорт, пригодный на все случаи жизни. Для заполнения бланка требовалось лишь вписать несколько слов, после чего возникал более-менее приличный документ. Например, как у Семена:

НАЧАЛЬНИКУ 206 ОТДЕЛЕНИЯ МИЛИЦИИ

МАЙОРУ МИЛИЦИИ ВАЛЕНТИНОВУ Б.В.

РАПОРТ

Докладываю, что "16" с-ря 1989 года я совместно с никем

доставил в 206-е отделение милиции гр. студента юрфака МГУ

Вышинского А.Я., который ударил сотрудника по совместной работе

на месте совместной работы.

Зам ком. взвода ППС

206 ОТДЕЛЕНИЯ МИЛИЦИИ

с-й с-т Редкий С.Н.

Семен протянул дежурному рапорт. Едва дежурный взял бумагу, сержант тут же исчез. Второй раз поймать его уже не удалось. Петрович обреченно вздохнул и повернулся к задержанному:

— Документы у тебя, батькович, есть?

— Вы за это ответите!

— Ну непременно ответим, что же ты так волнуешься. А пока давай-ка сюда документы.

Будущий Плевако неохотно протянул дежурному студенческий билет. Заполняя протокол, дежурный попутно уличил Семена в невнимательности — фамилия в билете была совсем не Вышинский, а другая. Добравшись до описания правонарушения, дежурный снова приподнялся над бумагами и без энтузиазма поинтересовался:

— И кого же ты, Алексеич, там ударил?

Из юриста снова полился поток слов. От попыток выделить в нем смысл дежурного отвлек вывалившийся из кабинета Хусаинова иркутский гость. Впрочем, тот сразу же восстановил вертикальное положение и твердым шагом, внимательно смотря себе под ноги, направился в сторону дежурки.

— Как вам тут работается, товарищ капитан? — вежливо поинтересовался гость. Одной рукой он оперся на стол дежурного, а другой успел присвоить и целиком отправить в необъятный рот сбереженный дежурным коржик.

— Да как везде…, - неопределенно ответил дежурный.

— Не-е-е, тут у вас хорошо, чисто, спокойно. У нас нигде такого не увидишь!

Ответ дежурного был заглушен новым фонтаном правозащитных слов. Иркутянин медленно повернулся к обезьяннику.

— А это еще что за шкворень тут сидит?

— Ну, чего… избил кого-то а теперь не признается и права качает, — не подозревая худого, отозвался Петрович.

Гостю было уже очень хорошо. Отличная выпивка и вкусная закуска, выставленная Хусаиновым, примирили его с миром. Своим счастьем он стремился поделиться со всеми окружающими людьми. Естественно, за таковых у него считались только сотрудники родного ведомства.

— Да как это не колется? — широко улыбнувшись, спросил сыщик. — Как же это может быть, чтобы человек в милиции не кололся?!

Все еще улыбаясь, гость зашел в обезьянник. Ласково взглянув на задержанного, он спросил:

— Слушай, братишка, ты Уголовный кодекс читал? — и сыщик махнул рукой в угол комнаты, где на стенде под самым потолком были вывешены правила работы с заявлениями граждан.

— Не читал и не собираюсь! — с вызовом ответил юрист. — Я его получше вас…

— Так почитай! У нас в Иркутске его все читают!

С этими словами иркутянин легко подхватил одной рукой студента за волосы и поднял так, что правила оказались у того перед самыми глазами. Студент яростно дернулся, едва не лишившись при этом скальпа, и завыл уже на одной ноте, как водопроводный кран. Не обращая на это внимания, сыщик столь же ласково продолжал втолковывать:

— Вот видишь, там написано, что чистосердечное признание смягчает вину. Вот сейчас покайся, и тебе скидка на суде выйдет. Будешь сидеть по нижнему пределу.

Студент был согласен не только сидеть, но даже и стоять, лишь бы не болтаться в воздухе.

— Так что надо сделать? — задал контрольный вопрос сыщик.

— Ууууууууу!

Дежурный, стряхнув оцепенение, бросился в обезьянник, но зацепился карманом за ручку двери. Пока он освобождался, студент, видимо, уже успел в чем-то чистосердечно признаться, поскольку иркутский сыщик опустил его на пол и подтолкнул к обшарпанному столу в углу комнаты, где лежала бумага и ручки. Выходя из обезьянника, сыщик потрепал сидящего в углу Гринберга по щеке и поинтересовался:

— Ну а ты кодекс читал?

Гринберг лихорадочно закивал, но дежурный уже уволок просветителя из обезьянника. Несколько минут спустя в кабинете у Хусаинова возобновился звон стаканов и прерванная беседа. Гринберг остался цел и невредим, если не считать почему-то прилипших к ногам брюк.

Незамысловатые провинциальные методы работы, безраздельно царившие на пространстве за Московской кольцевой автодорогой, здесь, в столице, а тем более — в Университете, полном начальственных сынков и дочек, были чреваты.

Драчливого юриста отпустили, оштрафовав за мелкое хулиганство. А вот Гринберг несколько дней спустя, посоветовавшись с адвокатом, написал в прокуратуру заявление, что в дежурной части 206-го отделения милиции его, применив насилие, заставили признаться в убийстве, которого он не совершал. Признание, якобы, выбивал некий милиционер из Иркутска, таская его за волосы. (Как ни странно, сцена задержания ОМОНом в жалобе не фигурировала — она начисто стерлась из памяти у Гринберга.) В доказательство была представлена справка от врача. Прочитать докторские каракули в прокуратуре никто не сумел, но сразу же поверили.

Впрочем, позиции Хусаинова были тверды.

— Ну вот сами подумайте, — объяснял он Муравьеду, — если бы мы решили применить к задержанному незаконные методы принуждения к даче показаний, зачем было вызывать для этого кого-то аж из Иркутска? Мы что, сами не умеем?

Муравьед согласно кивнул и полез в тошнотворные рассуждения о политической подоплеке дела, общественном резонансе и "так называемых демократах".

Иркутский гость к тому времени уже благополучно убыл восвояси, прихватив с собой пойманного беглеца. Это оказалось несложно, стоило лишь иркутянину минут пятнадцать погулять по этажам. ("Слышь, братишка, другана ищу. Не подскажешь, где он живет?") Документальных следов его пребывания не осталось, задержание, согласно договоренности, записали за угрозыском 206-го отделения.

Гринберга же после такого мерзкого заявления отправили в ИВС.

По дороге в изолятор Гринбергу стало еще хуже. В голове проплывали лишь какие-то обрывки мыслей, фантастические планы побега — прямо в США, какие-то люди в полосатой одежде за колючей проволокой и почему-то палач Иванов, умирающий с ножом в груди. За всеми этими размышлениями Руслан Аркадьевич даже не услышал, как дежурный сержант что-то ему втолковывал, как отбирал брючный ремень, шнурки и бумажник и как его втолкнули в камеру.

Наконец Гринберг вернулся к реальности. Он находился в большой мрачной комнате с зарешеченным окном. Ярко горели две электрические лампочки под металлической сеткой, освещая темно-зеленые шершавые стены и ряды странных двухъярусных нар. На нарах сидели и лежали два десятка человек самой разной внешности — от мрачного бандита, покрытого наколками (попавшегося за то, что справлял нужду под окнами этого самого ИВС) до щеголевато одетого, уверенного молодого человека в костюме-тройке (который до ареста числился главным бухгалтером в нескольких десятках кооперативов). Возле Гринберга сидел пожилой мужичонка незапоминающейся внешности. Мужичонка тянул Руслана Аркадьевича за рукав и спрашивал:

— Эй, мужик, ты сюда за что подсел?

Это хамское обращение стало последней каплей, переполнившей чашу. Гринберг вскочил, сжал кулаки и заорал на мужика:

— Да идите ВЫ ВСЕ на хрен* со своими проблемами! На хрен* идите!!!

В камере водворилась зловещая тишина…

Тем временем адвокат Гринберга, потратив двое суток на тщетные поиски следователя, заявился в кабинет Хусаинова. С собою он привел Киндера, который был обрадован возможностью наконец-то официально сыграть роль правозащитника.

Нежданные визитеры ничуть не обрадовали зампорозыску. Даже одного Киндера Хусаинов выносил с трудом. Но в присутствии адвоката Зверева он испытывал невыносимую тошноту и временами ощущал себя великорусским шовинистом, хотя и был чистокровным татарином.

Виталий Ноевич Зверев начал свою трудовую биографию в ХОЗУ ГУВД. Однако скромные доходы, извлекаемые там, вскоре перестали его удовлетворять. Он перешел на работу следователем. Но в новой должности Виталий Ноевич не успел по-настоящему развернуться. Со своими инстинктами он пришелся как нельзя более "ко двору", когда новый министр Федорчук объявил жестокую войну старым порядкам. В тесном кабинетике с видом на "Детский мир" очень вежливый молодой человек стал задавать Звереву смешные вопросы:

— Виталий Ноевич, на какие средства вы приобрели кооперативную квартиру на проспекте Калинина?

— Виталий Ноевич, почему вы отдыхали в санатории Министерства внешней торговли?

— А как вам удалось построить такую замечательную дачу всего за 500 рублей?

— По какому праву вы получали продовольственные заказы в магазине номер 51?

Расставшись с Виталием Ноевичем и так и не получив ответов на свои вопросы, молодой человек поделился сомнениями с начальником — крупным мужчиной в лоснящемся на локтях отечественном костюме.

— Да гони ты этого чудака* в жопу из милиции! — рявкнул шеф.

— Но ведь он у нас на связи уже два года, — осторожно возразил молодой сотрудник!

— Гнать в жопу, я сказал! — отрезал начальник.

Распоряжение было исполнено частично. Вместо указанного органа Виталий Ноевич перебрался в Московскую коллегию адвокатов, где быстро поправил пошатнувшееся материальное положение. Ореол жертвы КГБ и действительно неплохие ораторские способности по нынешним временам ценились и привлекали клиентов. На этом достоинства их защитника не исчерпывались — он действительно знал, КАК надо разваливать дела.

Вот и сейчас Ноевич взялся явно за самые уязвимые места.

— Изъятие ножа из вентиляционной шахты было проведено с нарушением процессуальных норм, — заявил адвокат. — А предметы и документы, полученные с нарушением закона, как известно, исключаются из числа доказательств. Так что про ножик можете забыть, Марат Ахметович.

— Но вы забыли про…

— Нет, Марат Ахметович, я-то все помню!

— Но даже если следственный эксперимент и проведен неправильно, нож к делу все равно привязан — на нем кровь Фотиева, и это доказано…

— Это неважно! Раз нож выпадает, то и заключение эксперта из доказательств исключается.

— Ничего подобного, Виталий Ноевич! — ласково сказал Хусаинов, — насчет нарушения процессуальных норм при изъятии ножа — это только домыслы! Нож доставали из шахты незаинтересованные граждане, и суд это нарушением не признает!

Спор в таком духе продолжался еще минут 10 и закончился ничем. Наконец, Зверев решил прибегнуть к сильнодействующим средствам. Благоразумно приоткрыв дверь, он предложил зампорозыску подтвердить свою правоту некоторым количеством денежных знаков.

— …мне кажется, Марат Ахметович, это решение было бы действительно справедливым и приемлемым для всех, — соловьем разливался адвокат, держась за ручку двери и приготовившись спастись бегством.

Впрочем, чрезвычайные меры не понадобились. Взяв под локоток защитника и выведя его в курилку, зампорозыску растолковал, что гораздо выгоднее для них обоих будет иной вариант. Хусаинов раскручивает клиента на убийство с отягчающими, предъявляя дополнительные улики, а адвокат "отмазывает", естественно за дополнительное вознаграждение, которым делится. Ноевич сразу же почуял, что так действительно будет выгоднее, и быстро согласился. Нож снова вернулся в число доказательств по делу.

Избавившись таким образом от адвоката, Хусаинов принялся спроваживать Киндера, что оказалось не так легко. Кривозащитник изливался безостановочно, не делая пауз. Казалось, что он не нуждается в кислороде. Из общего потока иногда вылетало: "права человека… демократическое общество… президент США… независимая пресса… Хельсинкские соглашения… вы совершаете ошибку…"

Смысл в этом потоке отсутствовал полностью. Хусаинов и не пытался его уловить. Он просто скорчил ужасную гримасу и приложил палец к губам Киндера. Тот потрясенно замолк.

— Нет, Михаил Яковлевич, это вы совершаете ошибку! — Хусаинов выложил на стол три толстенные папки. Верхняя в самом деле касалась убийства Фотиева, две другие зам по розыску достал за компанию. — Вот эти доказательства, — он внушительно похлопал по бумагам, — убедят любую "демократическую общественность", что член вашего "Союза демократов" — вор и убийца. Хотя я лично думаю, что он не имеет к вашей организации непосредственного отношения, — Хусаинов скорчил физиономию "я все понимаю".

До Киндера начало доходить, что в этом кабинете он ничего не добьется. Еще через какой-то час он окончательно уверился в таком мнении и в раздражении покинул кабинет зампорозыску.

В великом гневе захлопнув дверь отделения, Киндер отправился прямо на квартиру Стародомской. Собственно говоря, Калерия Ильинична постоянно опасалась ареста и скрывалась на квартирах своих знакомых. Сейчас она жила в громадной квартире в "сталинском" доме на Фрунзенской набережной, где ее пригласил пожить один из самых надежных и доверенных соратников и в которой, по ее мнению, под диванами не сидели "стукачи" и "сексоты". Уважая одиночество великой демократки (а еще больше свои нервы), хозяин квартиры предпочитал ночевать в своем кабинете на площади Дзержинского, ограничив общение с Калерией Ильиничной прослушиванием всех ее разговоров. На квартире в основном сидели двое его подчиненных, выполнявших мелкие поручения Стародомской и заодно фотографировавшие всех гостей.

Киндер позвонил в дверь условным звонком. Открывшая ему девушка радостно улыбнулась, пропуская гостя в прихожую, и убрала в карман приготовленные сигареты с зажигалкой "Минокс" — Киндер уже всем намозолил глаза. Девушка заглянула в гостиную и интимным шепотом предупредила:

— Калерия Ильинична, к вам Миша Киндер!

Тут Киндер просочился в комнату собственной персоной. Он уже не мог сдержать словесный понос.

— Гринберга арестовали! — воскликнул почти восторженно Киндер. — Надо его вы… — слово "выручать" замерло у него на языке, показавшись неуместным, его… защищать от преследований режима, — подобрал он наконец формулировку, соответствующую окружению.

Негодованию Стародомской не было предела. От ее мощного голоса вибрировали стекла и звенела посуда. В соседней квартире человек в наушниках страдальчески сморщился и торопливо выдернул штеккер — он мог все слышать и без техники.

Громкие заявления Стародомской однако не вылились в громкие акции "СД" ввиду наступивших уже назавтра чрезвычайных обстоятельств. У "Союза демократов" пропала казна.

Возможно, судьба Гринберга сложилась бы несколько иначе, начнись кампания в его поддержку. Но кампания не началась. Все, включая комитетчиков, были бы очень удивлены, если бы узнали, что благодарить за это следует маленького скромного человечка, известного в определенных кругах как Сергуня Ковалевский, а в еще более определенных — как агент "Пилигрим".

Операцию "Пилигрим" гостеприимный квартирохозяин Стародомской готовил полгода и всерьез рассчитывал на повышение по службе после ее завершения. Задумка действительно была грандиозной. Главным героем операции волею судьбы стал настоящий советский патриот и неудачливый воришка Сергуня Ковалевский. Этот импозантный господин ("Сергей Адамович, к вашим услугам!") издавна пробавлялся мошенничеством, но в последние, перестроечные времена его стала преследовать неудача, которая в конце концов и привела интеллигентного жулика в объятия грозного Комитета. Грозного, но милосердного. Если, конечно, "грешник" проявит благоразумие…

Далее предполагалось внедрить Ковалевского в ряды "Союза демократов", позволить ему продвинуться в организации, стать широко известным диссидентом. Потом естественным образом следовала эмиграция. Попав же в США, Сергей Адамович при всем желании не смог бы удержаться от многочисленных соблазнов. Ибо клептомания — это не политические убеждения, а медицинский диагноз. Здесь-то и планировалось взять реванш у забугорной пропаганды. На этот раз видного советского диссидента будут судить по уголовной статье не у нас, а в самой демократической стране — стране развитого капитализма.

План операции получил одобрение на самом верху и полным ходом начал воплощаться.

Акции Сергея Адамовича в "Союзе демократов" постепенно, но уверенно росли, о нем уже говорили пару раз в передачах "Немецкой волны", эмиграция неуклонно приближалась.

Но тут самым печальным образом проявилась ошибка гебешников. Сергуня был вором по призванию и не красть уже не мог. От многих соблазнов его удерживало всевидящее око Старшего брата, но и оно оказалось не таким уж всевидящим. Сергуня, благодаря навыкам профессионального жулика, опередил Комитет в поисках "золота партии" — секретной кассы Союза демократов. Но вместо того, чтобы доложить своим хозяевам, Ковалевский по-тихому "приватизировал" всю кассу, причем так ловко, что демократы его даже не заподозрили, а все привычно списали на происки КГБ.

Уже через несколько месяцев, благодаря щедрым пожертвованиям заокеанских друзей, фонд восстановился. Сергуня же раздумал уезжать в Америку: ему стало неплохо и здесь.

Последствия сего неприятного происшествия сказались на наших героях. Стародомской стало резко не до арестованного Гринберга, да и выручать его уже было не на что. Таким образом, благодаря правозащитнику и диссиденту Сергуне Ковалевскому, уголовное дело на Гринберга далее двигалось, почти не встречая на пути препятствий. Не причастные же к тайным тропам истории объяснили это тем, что дело перешло от разгильдяев-оперативников в руки опытного следователя Жбана.

Когда дело Гринберга окончательно прилипло к прокуратуре, в 206-м отделении все вздохнули с облегчением.

Примечания к гл.6

1 Постановление об отказе в возбуждении уголовного дела. По идее, находится в компетенции следователя, но на практике пишется операми и участковыми.

2 Понятые, когда их подбору не уделяется должного внимания, способны выкидывать самые немыслимые номера. Как-то Шестое управление (ныне РУБОП) проводило операцию по задержанию с поличным банды вымогателей. Процесс вымогательства, происходивший в общественном месте, следовало снять на видео. Оператора с камерой замаскировали в строительном вагончике-бытовке, которую специально для такого случая притащили к месту действия, поскольку иных укрытий поблизости не нашлось. Согласно нашему (не будем уточнять, какому) законодательству, аудио- и видеозапись должна вестись в присутствии понятых. Поэтому в вагончик вместе с оператором посадили в качестве понятых двух отловленных в близлежащем общежитии студентов, пообещав компенсировать затраты времени милицейскими повестками (игравшими роль индульгенций за прогулы занятий). Операция затягивалась. Вымогатели прибыли не место за три часа до срока, проверили местность, расставили наблюдение. Все это следовало фиксировать на пленку. Понятые — парень и девушка — сначала скучали за спиной у оператора, а потом нашли себе занятие. Несмотря на тихие протесты оператора, этого своего занятия они не прерывали и так увлеклись, что вагончик начал заметно раскачиваться. Тем временем рекетиры осматривали местность, предполагая, что их может ждать милицейская засада. Их внимание привлек наш строительный вагончик. Один бандит подошел, внимательно посмотрел, прислушался, после чего с улыбкой пошел заверить своего босса, что все нормально, никаких ментов там быть не может. Вымогателей успешно задержали.