Флаги над городом

4

Не прошло и двух дней, как нам объявили, чтобы мы собирались в школу. Это была самая радостная новость.

Школа! Сколько мы мечтали о ней, сколько раз проходили мимо гимназии, с завистью поглядывали на окна, за которыми учились буржуйские сынки! Сколько раз бородатый сторож, заметив нас, припавших к окнам, гонялся за нами с метлой! Если он уходил куда-нибудь, мы целый урок стояли под окнами.

Однажды мы видели, как отвечал урок Сенька-колбасник. В классе, развалясь, сидел красноносый поп отец Иоанн, перед ним, понуро опустив голову, стоял Сенька. Не то он не знал урока, не то был тупой (недаром три года сидел в одном классе). Поп злился и кричал на него: «Тебе говорят, болван, бог един в трёх лицах: бог-отец, бог-сын и бог — дух святой!» Колбасник моргал глазами и молчал. Поп Иоанн под конец сказал ему: «Тупа главы твоей вершина, нужна дубина в три аршина» — и велел идти на место.

Мы с Васькой смеялись, а Сенька показывал нам сквозь окно грязный кулак.

Когда раздался звонок, целая орава гимназистов под командой колбасника выбежала со двора и со свистом, гиком осыпала нас грудой камней. «Бей сапожников!» — кричали они. Мы защищались как могли, но нас было двое, а гимназистов — человек сто.

Огорчённые, мы ушли домой. Не то обидно, что нас избили гимназисты, а то, что нам нельзя учиться.

Меня отец кое-как научил читать и писать, но Васька не знал ни одной буквы. А как он хотел учиться!

И вот пришло счастье.

Собираясь в школу, я надел свою драную телогрейку, хотел было выбросить кандалы, но раздумал — вдруг Сенька встретится!

Тётя Матрёна дала нам по куску хлеба с солью, по луковице, и мы отправились.

Над бывшей гимназией, как пламя, колыхалось красное полотнище. Ребят собралось человек сорок. У многих висели через плечо холщовые сумки, но в них не было ни книг, ни тетрадей, ни карандашей. В длинных светлых коридорах гимназии было холодно. Окна почти все выбиты, парты изрезаны ножами. «Наверно, это Сенька-колбасник сделал со зла», — подумал я.

Весёлый шум, беготня наполнили гулкие классы.

Всех нас собрали в большой комнате. Там в ряд стояли поломанные парты. Расселись кто где. Мы с Васькой облюбовали самую высокую парту в отдалённом углу.

Взволнованные необычайным событием в нашей жизни, мы бегали, возились, и некогда было подумать, кто же у нас будет учителем. Поэтому мы удивились и не сразу поняли, что происходит, когда в класс вошёл механик Сиротка. Через плечо у него висел наган (Сиротка работал в отделе по борьбе с контрреволюцией).

— Товарищи ребятишки! — обратился к нам Сиротка, когда шум улёгся и наступила тишина. — Именем революции объявляю первую рабочую школу открытой. Вы, дети горькой нужды, получили право учиться, чтобы стать грамотными и прийти на смену отцам, которые, может быть, сложат головы за рабочее дело. Тогда вы возьмёте наше знамя и пойдёте с ним дальше, к светлому коммунистическому будущему.

Ветер свистел в разбитых окнах, дребезжали торчащие в рамах осколки стёкол. Мы сидели тихо и внимательно слушали Сиротку.

— Буржуи говорят, что мы, рабочие, не сумеем управлять государством. Докажите этим вампирам, на что вы способны, оправдайте великое звание рабочего класса! Всё теперь принадлежит вам: школы, заводы и ваша судьба. Учитесь больше и лучше. Нам надо победить борющиеся с нами классы и пойти дальше. Таково веление жизни, товарищи ребятишки: на земле началась эпоха мировой революции.

Помолчав, Сиротка закончил свою речь словами, удивившими нас:

— Жалко, что учителей для вас мы пока не нашли. Некоторые учителя находятся в Красной гвардии, другие частично расстреляны бывшим царским правительством, а ещё есть такие, что убежали с кадетами. Совет рабочих и солдатских депутатов приказал мне временно быть вашим учителем, пока найдём настоящих.

Хотя из речи нашего учителя я не понял половины слов, зато слова эти были полны тайной красоты: «веление жизни», «эпоха мировой революции».

После речи Сиротки в класс вошёл товарищ Арсентьев — дядя Митя. Он окинул нас внимательным взглядом, что-то сказал Сиротке, и они пошли по рядам, внимательно оглядывая каждого из нас, ощупывая одежду. Около Алёши-пупка дядя Митя задержался особенно долго, даже присел на корточки и потрогал его рваные галоши, подвязанные верёвками.

После осмотра дядя Митя вышел в коридор, а затем вернулся, но уже в сопровождении двух красногвардейцев, нагруженных ворохами разнообразной одежды и обуви.

Всё стало ясно. Мы заволновались.

Сиротка начал вызывать нас по очереди к доске, где дядя Митя разбирал кучу вещей и выдавал кому новый пиджак, кому тёплую шапку, кому тяжёлые солдатские ботинки с обмотками.

Ваське досталась зелёная военная гимнастёрка, а мне — новые ватные штаны и чёрная жилетка. Вернувшись на место, я осторожно, чтобы не звенели кандалы, снял свою телогрейку и напялил на себя жилетку. Она была без рукавов, грела плохо, но зато в ней имелось четыре карманчика.

В классе раздался смех, когда Уче дали сапоги. Дядя Митя и Сиротка растерялись: сапог пара, а у гречонка одна нога. Обрадованный, Уча сам нашёл выход и сказал, что он сперва износит левый сапог, а потом на той же ноге будет носить правый.

Всем понравилось, что Алёшу-пупка одели с ног до головы. Сиротка снял с него женский сак и выбросил в коридор. Вместо этого на Алёшу надели новое пальто, тёплую шапку-ушанку, дали новые ботинки и огромные синие галифе с красными лампасами.

Никого не обделили — каждому что-нибудь досталось. Когда дядя Митя ушёл, Сиротка сказал, что подарки прислал нам Совет рабочих и солдатских депутатов.

— Я знаю, — тихонько шепнул мне Васька, — это Ленин прислал нам вещи.

Растроганные, мы долго не могли угомониться.

Потом начался урок. Тетрадей не было. Откуда-то принесли кипу старых газет «Русское слово» и роздали каждому по газете. Вместо карандашей дали по кусочку древесного угля. Если им провести по газете, получалась ясная линия.

Снова поднялся шум: шуршание газет, шёпот. После этих приготовлений учитель опросил всех по очереди, кто грамотный, а кто совсем не знает букв.

Васе пришлось пересесть в левую часть класса, где собрались неграмотные. Вместо него ко мне посадили Витьку-доктора.

Сердце зашлось от счастья: мы в школе и сейчас начнём учиться. Но вдруг опять открылась дверь, и в класс вошли какие-то люди с винтовками. Они вызвали Сиротку. По громкому разговору за дверью я понял: поймали какого-то буржуя и красногвардейцы пришли спросить у Сиротки, что с ним делать.

— Не отрывайте меня по пустякам, — говорил Сиротка. — Не знаете, что делать? Посадить в кутузку до моего прихода.

Не успели уйти эти, как явились новые, опять вызвали Сиротку и сказали, что его срочно требуют к телефону. Наш учитель в сердцах хлопнул дверью и не пошёл.

Урок начался с того, что Сиротка вывел мелом на доске букву «а» и приказал неграмотным десять раз написать эту букву у себя на газетах. Умеющим писать, — мне, Витьке-доктору и ещё двоим ребятам из посёлка «Шанхай», — он стал громко диктовать с какой-то бумажки.

Разгладив свою газету на парте, я старательно выводил:

«Товарищи рабочие, солдаты, крестьяне, все трудящиеся! Рабочая и крестьянская революция окончательно победила в Петрограде…»

Руки мои дрожали. Напрягаясь изо всех сил, так что на лбу выступил пот, я аккуратно выводил каждую букву. Сначала писал на полях газеты, а когда не хватило места, начал чертить буквы прямо на газете, где было напечатано отречение царя: «Божию милостию мы, Николай Вторый…»

«Дождался, царюга-зверюга», — невольно подумалось мне, и я с удовольствием подчеркнул написанную мною строчку: «Революция окончательно победила». Я хотел ещё яснее обвести эти хорошие слова, но у меня сломался уголёк. Писать было нечем. Я оглянулся: Васька тоже сидел сложа руки; нос у него был испачкан в угле. Оказалось, что у многих ребят кончились угольки, и они сидели, не зная, что делать.

Васька сообразил: он попросил разрешения сбегать на улицу и скоро вернулся с пригоршней щепок. Тут же, в классе, их обожгли с одного конца. Неважные получились угольки, но всё-таки…

Занятия возобновились. Сиротка ходил по классу и диктовал:

— «…Революция окончательно победила в Петрограде, рассеявши и арестовавши последние остатки небольшого числа казаков, обманутых Керенским…»

Чтобы Витька-доктор не толкнул меня под локоть, я отодвинулся. Витька уже давно написал и теперь вертелся и заглядывал ко мне в газету. Ему было хорошо — он ещё при царе учился в приходской школе, но мне не хотелось уступать Витьке, я старался написать не хуже его. Повернувшись к нему спиной, чтобы он не заглядывал, я трудился. Но Витька вдруг засмеялся и крикнул учителю:

— А Лёнька неправильно пишет!

— Как так неправильно? — возмутился я.

— Слово «Керенский» он пишет с маленькой буквы, а нужно с большой.

— Вот так сказанул: Керенский рабочих расстреливал, Ленина хотел арестовать, а мы его будем писать с большой буквы?

— Рабочие здесь ни при чём, — заявил Витька. — Если фамилия, значит, нужно с большой.

— Может, скажешь, что и царя Николая нужно писать с большой буквы?

— Конечно.

Это было уж слишком. В классе поднялся шум. Как Сиротка ни успокаивал, ребята кричали.

— С маленькой! — заявляли даже те, что сидели слева.

Васька поднялся с места и сказал:

— Довольно, попили нашей крови! Нехай буржуи пишут с большой, а мы будем с маленькой.

— Писать будем так… — сказал Сиротка, нахмурив брови.

Мы насторожились. Воцарилась тишина, ученики впились взглядами в Сиротку.

— Писать будем так, как требует грамматика, то есть с большой буквы. Керенский от этого больше не станет, он для нас теперь маленький, вроде блохи. А кричать в классе не разрешаю, — продолжал Сиротка строго. — Вы не в буржуйской школе, а в пролетарской. Должна быть дисциплина и сознательность. Если нужно спросить, подними руку и скажи: «Прошу слова».

— Съел? — прошипел Витька, поворачиваясь ко мне.

— Только выйди, я тебе дам! — пригрозил я.

Сиротка продолжал диктовать, а мы старательно шуршали угольками по газетам.

«За нами большинство трудящихся и угнетённых во всём мире. За нами дело справедливости. Наша победа обеспечена…»

Подождав пока отставшие закончат писать, Сиротка стал диктовать дальше:

— «Товарищи трудящиеся! Помните, что вы сами теперь управляете государством. Никто вам не поможет, если вы сами не объединитесь и не возьмёте все дела государства в свои руки… Берегите, храните, как зеницу ока, землю, хлеб, фабрики, орудия, продукты, транспорт — всё это отныне будет всецело вашим, общенародным достоянием. Председатель Совета Народных Комиссаров В. Ульянов (Ленин)».

Слово «Ленин» мне захотелось написать красным, но чем? Потом я вспомнил: у меня под полой телогрейки должен лежать кусочек бурой шахтной породы. Я пошарил и нашёл. Слово «Ленин» получилось таким красивым, что ребята запросили: «Дай!» Не хотелось мне, чтобы у других было так же, как у меня, но я подумал: «Нельзя быть жадным, ведь мы все теперь товарищи». Я роздал ребятам по кусочку породы, только Витьке-доктору не дал.

Когда закончился диктант, Сиротка прошёл по рядам и у кого было чисто написано, хвалил, а кто размазал уголь по газете, ругал. Меня он даже погладил по голове и сказал:

— Молодец.

На переменке никто не кувыркался, не скакал.

Все ходили степенно — боялись помять подаренную одежду. Абдулка даже не захотел подворачивать рукава новой телогрейки, и они висели до колен. Я решил помочь ему, но он зашипел на меня:

— Отойди, не цапай!

После урока чистописания рассказывали стихи. Витька-доктор, задаваясь, рассказал: «Дети, в школу собирайтесь». Я прочитал: «Кушай тюрю, Яша, молочка-то нет». Васька удивил всех: он вышел к доске и громким голосом рассказал по-украински стих: «Поховайте та вставайте…» Горящее от волнения лицо Васьки было красивым, а глаза — точь-в-точь два огонька.

На этом уроки закончились. Две работницы внесли в класс большую тарелку, накрытую газетой, и роздали каждому ученику по кусочку селёдки без хлеба и по два сладких леденца.