Флавиан. Жизнь продолжается

Глава 8 «Победа»

— Папа! А, зачем тебе так много газет одинаковых? — Стёпка искренне недоумевал.

(Чадо! Что знаешь ты о сладости авторского тщеславия, подогреваемого запахом свежей типографской краски, исходящим от газетных листов, на которых в конце пусть даже и не очень большого очерка житийного содержания скромно значится: «автор и составитель Алексей Миронов?»)

— Там, Стёпа, папино литературное произведение, — в голосе Ирины явственно звучало весёлое лукавство, — папа эти газеты друзьям будет дарить, с автографом, а если друзей на все газеты не хватит, можно будет оставшимися газетами стены оклеить в папином «офисе», папа будет смотреть на них и вдохновляться на новые гениальные шедевры.

Я снисходительно взглянул на Ирину.

— Видишь ли, Степан! В нашем несовершенном мире люди, одарённые литературным талантом, как, впрочем, и другими талантами, всегда сталкиваются со стеной непонимания, недооценкой их заслуг, а порой даже гонениями, со стороны серой и творчески неразвитой массы обывателей…

— Я понял, папа! А на чердаке тоже клеить будем?

О! Музы!!!

Писательским трудом меня подвигла заняться Виктория Самуиловна, давнее чадо и помощница по связям с администрацией отца Флавиана. Огненно-рыжая, с редкими сединками в свои шестьдесят с чем-то лет, поджарая и длинная, словно борзая, с широко открытыми ясными голубыми, слегка навыкате, глазами, и абсолютно не воспринимающая слово «нет», произносимое чиновником любого ранга, когда дело касается церковных вопросов.

Кажется, какой-то из ураганов, опустошивших несколько лет назад часть южных штатов Америки и мексиканского побережья, назывался «Виктория». Наша Виктория, по-моему, походя разобралась бы и с остальными штатами тоже.

По крайней мере, сотрудники городских и районных административных и муниципальных учреждений приходили в состояние «благоговейного трепета» и «памяти смертной», едва заслышав в конце коридора её высокий жизнеутверждающий голос с хорошо слышимыми нотками «нержавеющей стали». Этот голос, очевидно, достался ей в наследство от деда, печально отметившегося в этих краях в двадцатые годы несгибаемого чекиста, расстрелянного в тридцатые такими же несгибаемыми энкэвэдэшниками.

Даже местный Т-ской владыка, архиепископ М-й, как мне кажется, её слегка побаивался (хотя, с точки зрения почтения к священноначалию и церковного послушания, Виктория Самуиловна была безупречна — в чём очевидна несомненная заслуга отца Флавиана).

Кстати, для тех, кто не знает, «виктория» переводится с латыни как «победа». Поэтому между собой мы иногда называли нашу «термоядерную» Викторию — Победа Самуиловна.

Её «кредо» звучало так: «Мой дед Иосиф боролся с Богом, расстреливал священников и разрушал храмы. За это он получил пулю в голову в тридцать седьмом году. Мой отец Самуил тоже боролся с Богом и писал лживые атеистические книжки. За это он пропал в колымских лагерях в сорок седьмом году. Я тоже первую половину жизни боролась с Богом и учила студентов „диалектическому материализму“ и „научному атеизму“. За это я получила обширный инфаркт и пожизненную группу инвалидности в восемьдесят седьмом году. Теперь я не борюсь с Богом. Я борюсь с собственными грехами и стараюсь хоть немного искупить перед Богом то, что натворили за свою жизнь мой дед, мой отец и я сама».

Если говорить об «искуплении», то приведу здесь неполный список известных мне деяний «несгибаемой Виктории».

По её инициативе или при активном непосредственном участии возвращено и открыто: 8 храмов, 1 мужской и 2 женских монастыря, архиерейский дом, богадельня, 3 приходские школы, 4 часовни, комплекс зданий Т-го духовного училища с домовой церковью и молитвенные комнаты в центральной районной больнице и двух воинских частях.

За это время её несколько раз жестоко избивали, поджигали квартиру, дважды пытались зарезать (один раз ножом, другой раз отвёрткой) и один раз в неё стреляли (в период, когда она отвоёвывала здание Вонифатьевской церкви, занятое рестораном кавказской кухни).

Пару раз её пытались посадить в психбольницу и один раз завести на неё уголовное дело (в результате чего на скамье подсудимых оказались два чиновника, бизнесмен, налоговый инспектор и младший следователь прокуратуры).

После этого прецедента её «непотопляемость» окуталась в глазах представителей местной власти таким мистическим флёром, что больше никто из «власть имущих» не смел даже пытаться оказывать на «эту рыжую бестию» какое-либо давление.

Да! Ещё забыл сказать, что её усилиями три часа в день вещало «Радио Т-кой епархии» и на местном кабельном телевидении полчаса утреннего времени было отдано (БЕСПЛАТНО!) под программу «Православный Т-ск».

Добавьте ко всему вышеперечисленному её абсолютное бессребреничество, не просто нестяжательность, а практически полную нищету.

Пожар в её квартире погас сам, потому, что в ней, кроме железной кровати, стола с двумя железными (со школьной помойки) стульями на цементном полу и железного же огромного несгораемого шкафа с кипами самой разной документации (на них-то, похоже, и покушались поджигатели), гореть больше было нечему.

Всё имущество, накопленное ранее её родителями и ею самой, она давно отдала в открытую ею же богадельню. Даже её знаменитые «бабушкинские» очки, сломанные в переносице во время одного из нападений, она сама аккуратно соединила, связав верёвочкой, предварительно просверлив дырочки в половинках.

Теперь отгадайте с одного раза — возникла ли у меня мысль отказаться, когда, пронзив меня сканирующим взглядом, Виктория Самуиловна радостно возгласила:

— Вот вы, Алексей, и напишите для «Епархиальных ведомостей» статью о новопрославленных местночтимых святых!

Мой умоляющий взгляд, брошенный с тайной надеждой на Флавиана, встретил лишь его понимающее — «Благословляю!»

Пришлось писать. Оказалось, что это даже весьма интересно и увлекательно. Просмотрев мои первые наброски, Виктория Самуиловна поощряюще заметила:

— Когда вы избавитесь от «новоязычного» слэнга, Алексей, у вас можно будет заметить даже некоторое чувство стиля!

— Виктория Самуиловна, — поинтересовался я однажды, когда мы пили чай в сторожке с отцом Флавианом и матерью Серафимой, — а не секрет, как вы стали православной христианкой?

Она вопросительно посмотрела на Флавиана, тот кивнул.

— Не секрет, Алексей. Я понимаю ваше недоумение. Учитывая моё национально-«революционное» происхождение и предыдущую профессиональную деятельность, логичнее было бы увидеть меня в синагоге. Не скрою, я приходила туда в восемьдесят восьмом году, вскоре после моего инфаркта и преждевременного выхода на пенсию, когда я впервые задумалась о смысле жизни.

Я имела полуторачасовую беседу с раввином и ясно поняла два основных принципа современного талмудического иудаизма. Первый — с Богом «можно договориться». То есть когда Бог говорит «нельзя», то на самом деле — «если нужно, то можно». Мне не понравился этот принцип, так как я не верю, что Творца может перехитрить Его же творение.

Второй принцип — разделение людей на «собственно людей», то есть евреев, и «гоев» — человекообразных животных, которые существуют для обслуживания потребностей «собственно людей». Мне не понравился и этот принцип, потому что за свою жизнь я видела множество людей самых разных национальностей, имеющих высокую человеческую культуру. А также я встречала множество евреев, которым я сама, будучи чистокровной еврейкой, брезговала подать руку.

Я поняла, что Бог не живёт в синагоге, и не стала больше туда ходить.

Однажды я поехала в экскурсионную поездку по историческим местам и, по программе экскурсии, попала в Псково-Печерский монастырь. Там я нечаянно отбилась от своей группы и забрела в Михайловский храм, где проводил отчитку архимандрит А-н. Я этого, конечно, не знала, так как вообще ничего не знала и не понимала в то время в жизни Церкви.

Я просто зашла в здание церкви, где уже были какие-то люди, и ходила, разглядывая иконы и фрески, пока не обнаружила, что не могу выйти из храма, так как двери заперты изнутри.

Тогда я обратила внимание на то, что происходило в самой церкви. А в ней происходили совсем непонятные для меня вещи.

В центральной части храма собралась толпа, около сотни человек, среди которых присутствовали, явно не вполне здоровые психически лица. Но, в общем, все стояли вполне благопристойно. Из любопытства я подошла поближе.

Тут из боковой двери алтаря вышел пожилой священник и встал где-то впереди народа перед иконостасом. Мне плохо было видно из-за спин тесно стоявших людей, и я не могла разглядеть, что именно делал этот священник. Я только услышала, что он начал громко и неторопливо читать какие-то молитвы. Я уже решила поискать кого-нибудь из служителей, чтобы меня выпустили из здания на улицу, как вдруг в храме начало происходить что-то ужасное.

Сперва я услышала дикий вой, похожий на вой раненной собаки, затем я увидела, что многие из стоящих рядом со мной людей начали вести себя неадекватно — дёргаться, хрюкать, гавкать, кричать самыми разными голосами, причём наиболее часто повторяющимися словами выкриков были — «не выйду!» Я замерла, шокированная всем происходящим. А безумная вакханалия вокруг меня нарастала.

Стоявшая справа от меня молодая женщина неожиданно грянулась на пол прямо во весь рост, словно падающий шлагбаум, причём лицом о каменные плиты, которые так сильно вздрогнули, что это ощутила даже я, стоящая от неё примерно метрах в трёх. Я вскрикнула и закрыла лицо руками, представив себе, как начнёт на моих глазах растекаться кровавая лужа вокруг её трупа, не сомневаясь, что после такого удара её голова должна превратиться в кровавое месиво.

Каково же было моё потрясение, когда, открыв глаза спустя минуту, я увидела эту женщину, стоящей на своём месте, причём без малейшей царапины на лице!

Чуть подальше, у стены, я заметила лежащего мужчину неопределённого возраста, которого что-то незримое вздымало с пола на высоту выше метра и со всего размаха швыряло об стену, подобно тому, как милиционеры за руки и за ноги поднимают валяющегося без чувств пьяного и швыряют в машину вытрезвителя. Он падал на пол со стонами, и всё начиналось сначала, его опять поднимало и опять швыряло.

От всего увиденного и услышанного у меня буквально шевелились волосы на голове, я была потрясена и раздавлена.

И тут моё внимание привлекло какое-то волнение в первых рядах людей, стоящих ближе к алтарю, как будто некто старался силой прорваться к выходу сквозь толпу и не мог этого сделать. Затем я увидела, как на том месте, словно ракета в кинохронике, вертикально взлетает вверх над головами людей небольшая плотная старушка и, приняв горизонтальное положение, с воем пролетает в полуметре надо мной в сторону выхода.

Когда я пришла в себя, всё уже кончилось и я обнаружила, что полулежу на скамеечке у выхода рядом с каким-то старичком в чёрном халате, очевидно, прислужником, держащим в руке стакан воды и приговаривающим:

«Испугалась, милая? Поди, впервой на отчитке-то?»

«Извините мою неосведомлённость, — сказала я ему, — но что сейчас здесь происходило?»

«Отчитка, милая, обычное дело, отец А-н бесов из болящих изгонял…»

Я подумала и поняла, что если существуют бесы, в чём, после всего увиденного, я уже не могла сомневаться, значит, существует и Бог. Если в Православной Церкви есть сила, которой бесы боятся, а это я видела собственными глазами, то значит, Бог живёт именно в этой Церкви. Из монастыря я вышла тем же вечером уже крещёной и глубоко уверовавшей христианкой. Вот так это было, Алексей.

— Виктория Самуиловна! А ведь и мой первый опыт столкновения с духовной реальностью был похожим, — я также был потрясён увиденным во время чтения отцом Флавианом заклинательной молитвы над бедной Катюшей. Да и мой Шамиль-Николай стал христианином, сперва увидев нечистого!

Я повернулся к Флавиану.

— Отче! Ты посмотри, как интересно получается: дьявол ненавидит Бога и всё Его творение, а Господь, даже через бесов, помимо их воли, приводит людей к вере и приобретает души для спасения!

— Лёша! Так что же тут нового-то? Ты же читал в Евангелии, какое множество людей, ставших свидетелями изгнания из одержимых бесов Самим Господом и Его учениками, получившими от Него такую власть, начинали веровать в Иисуса Христа и становились Его последователями.

Господь и сегодня творит то же самое, как сказано в послании Апостола Павла к Евреям: «Иисус Христос вчера, и сегодня, и во веки Тот же». И дьявол, кичащийся своей «свободой» от Бога, тоже вынужден, против своей воли, служить инструментом спасения человеков.

Вот был такой случай в Т-ском соборе, когда я служил там, ещё до моего назначения в Покровское.

Меняли у нас электропроводку в здании собора. Электрики, два родных брата, были неверующими, хотя и непьющими и даже некурящими, и очень толковыми мастерами.

Приходили они работать сразу после окончания литургии, а в соборе она служилась ежедневно, и начинали тихонько, никому не мешая, делать своё дело в то время, когда ещё служились молебны, панихиды или отпевания.

Так вот, однажды, после окончания отпевания, уже и не помню — кто был покойный, подходит ко мне младший из братьев-электриков, Геннадий, взволнованный, бледный, с испуганными глазами.

«Батюшка, у вас в храме привидения какие-то водятся! Я их сам только что видел!»

«Что ты, Гена, такое видел, — спрашиваю, — ты не волнуйся, рассказывай!»

«Батюшка! Я сейчас распаечную коробку менял на левом крылосе, в приделе, где вы отпевали, и со стремянки посмотрел немного на отпевание, так — из любопытства.

Смотрю и ничего понять не могу: лежит в гробу покойник, в изголовье вы молитвы свои читаете, вокруг родственники стоят, а слева от вас этот же покойник — живой стоит! Или как живой! И на самого себя, лежащего в гробу, печально так смотрит! А его не видит никто, как будто и нету его! Но я же вижу! Хотите, батюшка, я дыхну на вас? Да вы и так знаете, что мы с братом не пьём на работе.

Так вот, смотрю я на него, ничего понять не могу, а он поднимает голову и смотрит вверх вон туда, в арку! И вдруг как закричит испуганно! Я его слышу, а больше никто не слышит, все стоят спокойно, вы „со святыми упокой“ поёте. Я посмотрел туда, куда он смотрит, вижу, а там, на перетяжке железной, которая арку стягивает, какая-то мерзкая образина сидит с крыльями перепончатыми, похожая на птеродактиля из фильма про динозавров, только гаже намного и страшнее.

И вдруг, эта тварюга расправляет свои крылья облезлые, метра, наверное, три в размахе, и пикирует на того покойника, который стоит.

Тот вопит истошно, аж у меня в ушах зазвенело, руками заслоняется, а эта гадина сграбастывает его своими когтями и вместе с покойником вылетает в дверь! А все стоят спокойненько, вы лежащему в гробу что-то в руку вкладываете, как будто и не произошло ничего!

В общем, батюшка, еле дождался я, когда вы освободитесь, чтобы вам всё это рассказать. Что это было, отец Флавиан, я ведь не свихнулся, правда? Это ведь на самом деле что-то было?»

«Я думаю, Гена, что ты не свихнулся. Просто, по непостижимому Промыслу Своему, Господь тебе на время зрение духовного мира приоткрыл, чтоб ты сам воочию увидел, как демон душу грешника нераскаянного в ад уносит, несмотря даже на молитву церковную. Видно, грехи его перевесили наше молитвенное за него ходатайство.

Тело-то его на кладбище понесли, памятник, наверное, дорогой поставят, судя по гробу — покойный совсем не бедным был. А что с душой его стало — ты сам лицезрел. Так вот всегда и бывает. Либо Ангелы ко Господу души умерших уводят, либо вот такие монстры в преисподнюю утаскивают. Нас с тобой эта смертная участь тоже не минует. Как проживём, так и получим, брат Геннадий…»

Гена сейчас в том же соборе алтарничает, а брат его, Леонид, с женой своей, Аннушкой, на левом клиросе поют.

Дивны дела Господни!

Кстати, как потом выяснилось, прадед этих братьев-электриков до революции в том соборе диаконом служил. Видно, праведник был — намолил своим правнукам чуда Божьего для обращения к вере.

— Отче! Ну неужели молитвы предков на нашу жизнь такое большое влияние имеют?

— Просто огромное, Лёша! И не только молитвы, но и вся их жизнь. Вот посмотри, что Давид в Псалтири говорит в псалме тридцать шестом: «Я был молод и состарился, и не видал праведника оставленным и потомков его просящими хлеба: он всякий день милует и взаймы дает, и потомство его в благословении будет».

И ещё: «Уклоняйся от зла, и делай добро, и будешь жить вовек: ибо Господь любит правду и не оставляет святых Своих; вовек сохранятся они; (а беззаконные будут извержены) и потомство нечестивых истребится».

Видишь? Про праведника — «потомство его в благословении будет», а про грешника — «потомство нечестивых истребится».

Покойный архимандрит Н-й, соборный мой настоятель, высокой духовной жизни был человек и пастырь самоотверженный. Сталинские лагеря прошёл, пытки, ссылку, много всего видел за свои восемьдесят девять лет, многое понимал в жизни, а главное — много молился. И Господь ему за его молитвы большую духовную мудрость даровал, а порой и случаи прозорливости отца Н-я открывались.

Так вот, он такую вещь мне как-то в начале девяностых годов сказал:

«Мы порой удивляемся, почему сейчас люди так плохо живут, и в духовном плане и материально. Так отчего бы нам сейчас и жить-то хорошо? Ведь мы кто, чьи потомки? Чей багаж духовный мы в наследство получили?

Большевики, когда власть схватили, сразу лучшую часть общества истреблять стали: благоговейных священников, крестьян трудолюбивых, образованных людей, кто к ним на службу не пошёл, словом — цвет нации, носителей православного духа и православной культуры, которые от своей веры и от благочестия предков не отреклись даже под страхом казней и тюрем. Их-то первыми и перестреляли, да в лагерях и тюрьмах погноили. Они, стало быть, потомства уже и не дали. А потомство от кого произвелось?

От тех, кто расстреливал, от тех, кто молчал трусливо по углам, от тех, кто голосовал „за“, кто от веры и Церкви отказывался, то есть от тех, кому сами большевики жить позволили. За отдельными, конечно, исключениями.

Так посуди теперь сам, — говорит, — отец Флавиан, носителями какого генофонда является основная масса современного русского народа? И с чего нам жить-то благополучно? За грехи предков и свои собственные епитимию от Бога несём. Зато многие, пройдя через земные скорби, стали ко Господу обращаться, в церкви ходить.

Причём ценно ведь то, что ходить-то начали во времена атеистические, богоборческие, когда быть верующим не только не популярно было, но и опасно. Для Бога такое обращение наиболее приятно. А сейчас, когда за веру гнать перестали, качество приходящих в церковь, в основной массе, понизилось, стали и „на всякий случай“ ходить, и ради моды на церковное, и просто ради „экзотики“, от скуки.

Но и среди таких прихожан немало становится искренне верующими, познающими Бога и старающимися жить по Евангелию. Хуже будет потом, если народ материально жить богаче станет.

Я-то уж не доживу, а ты, отец Флавиан, наверное, застанешь время, когда люди к Богу с деньгами пойдут, думая, что за деньги спасение купить можно. Вроде как выгодно деньги вложить, с надеждой на проценты в будущем, забывая, что и сами эти деньги им Господь как инструмент собственного спасения доверил, для творения дел милосердия. А ещё будут многие, кто в первую очередь не о спасении души думать станет, а о том, чтобы здесь и сейчас за свою „благотворительность“ ещё больше мирского благополучия от Бога получить, чтобы „деньги к деньгам“!

Храмы начнут возводить и золотить, священников щедро одаривать, деньгами баловать, машинами, дома им строить. Смотри, не продайся тогда, отец иеромонах! Искушение благополучием посильней искушения гонениями, а ведь — „сытое брюхо к молитве глухо“! Хотя истинные богомольцы всегда будут. И среди „сытых“ тоже. Только мало».

— Вот, похоже на то, Лёша, что мы до этих, предсказанных отцом Н-м времён, уже дожили.

— Батюшка! А что же нам-то делать, порченным, со своим этим генофондом греховным? Как нам в Небушко прорываться, если на ногах такие гири привешены — и своих грехов, и родительских? У меня ведь тоже отец коммунистом был, парторгом отдела в своём НИИ, и дед политработником на фронте. Есть ли шанс прорваться-то, а?

— Шанс «прорваться», Алексей, есть всегда и у всех. Разбойник же на кресте «прорвался»?

— Прорвался, отче!

— Именно, прорвался, Лёша! Сквозь самого себя прорвался, сквозь всю свою прежнюю греховную жизнь! А другой разбойник не прорвался, не захотел, точнее — не смог захотеть.

— Что это значит — не смог захотеть?

— То это значит, Лёша, что при бесконечном Милосердии Господа способность человеческой души к восстановлению, реанимации отнюдь не бесконечна. Как и тела, кстати. Борется, например, печень с алкоголем, борется, напрягает все защитные механизмы, противостоит яду какое-то время, а потом — бах — цирроз, и помер хозяин этой печени.

Так и душа — противится она греху, восстает против него, тянет за душу совесть, мучает грешника. А он всё валит на неё грехи и валит, она задыхается под ними и слабеет, как человек, которого заживо закапывают, потом — раз и затихла, смолкла совесть — умерла душа. Смотришь — живёт человек, активно даже живёт, грешит направо и налево, и уже ничто внутри не тянет, не сосёт за сердце, не мешает ему грешить. Это и есть — смерть души.

И говорить ему что-либо о Боге, о добре, о любви — бесполезно, как в компьютере: программа совести принудительно удалена, и сколько ни вызывай её, на экране только «Еггог» — «ошибка»!

Ведь почему Сам Господь среди людей ходил, Евангелие Божественной Любви проповедовал, множество чудесных деяний совершал, и одни, слышавшие Его, всё бросали и вслед за Ним устремлялись, а другие Его Самого со скалы сбросить хотели, как в Назарете? И ведь «сбросили» — распяли, и у Креста, стоя над Распятым, издевались! Потому, что уже задолго до этого души их были грехами умерщвлены и не способны не только почувствовать благодать Божью, Его Любовь, но даже и захотеть этого.

А Бог исполняет лишь просьбы, идущие от сердца, искренне этим сердцем желаемые. Бесполезно просить у Него, например, помощи в «бросании» курить, если просишь от ума, лишь осознавая пагубность этой страсти, но при этом в сердце её лелея и любя…. «Ибо где сокровище ваше — там будет и сердце ваше», — говорит Евангелие. И если твоё сокровище в сердце — греховная страсть, то места в нём для Бога уже нет. Нельзя в один стакан и молоко и бензин наливать, ни пить будет невозможно, ни в бензобак залить.

— А что же делать, когда умом понимаешь, а сердце страстью занято, отче?

— Заставить себя захотеть, понудить себя к очищению сердца, как в Евангелии сказано: «От дней же Иоанна Крестителя доныне Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его». Необходимо приложить осознанное усилие к испрашива-нию у Господа очищения сердца и вселения в него искреннего желания оставить греховную жизнь. И, когда человек, подобно евангельской вдове, неотступностью своего молитвенного усилия умилостивит Господа, тогда Он Сам сотворит то, что «невозможно человекам, но возможно Богу» — коснётся Своею благодатью сердца человека и вселит в него искреннее и горячее желание победы над грехом, а уже следом, по желанию сему, дарует и саму победу.

То есть сначала проси у Господа: «Даруй мне захотеть не курить»! А получив от Бога первый дар: искреннее сердечное желание, проси второго — «Исцели меня от страсти сея»! И исцелит! Ведь Господь сказал же в Евангелии: «Бог ли не защитит избранных Своих, вопиющих к Нему день и ночь, хотя и медлит защищать их?» Защитит от разжигателей страстей — демонов, от собственной удобопреклонности ко греху, от вечной погибели.

А медлит иногда почему? Да для пущего осознания страждущим своей немощи, для сознательного отказа от всякой надежды на собственные силы — греховного «Я сам!» Для полного и всецелого предания себя в волю Божью и упования на Его Божественную Милость!

Часто бывает, что сам человек настолько поражён грехом, что не только сердцем захотеть, но и умом осознать своё положение не способен. Тогда усиленные молитвы близких могут сделать за него часть работы, а именно, испросить у Господа, чтобы открылись у него глаза и чтобы смог он своё гибнущее состояние увидеть. Увидеть и ужаснуться. Ужаснуться и захотеть спастись. А дальше уж его собственная работа начинается — молить Господа о спасении. С неотступностью евангельской вдовы, с усилием сердца и понуждением ума. Вот так и «прорвётся».

— Отец Флавиан! Я не была замужем, и у меня нет детей, — Виктория Самуиловна обратила на батюшку внимательный взгляд своих ясных голубых глаз, — но если бы они были, они бы тоже понесли на себе последствия родовых грехов?

— Понесли бы, в том случае, если бы родились до вашего крещения и воцерковления. Собственным обращением ко Христу и присоединением к Его Святой Церкви вы пресекли на себе преемственность передачи греховного «наследства» своих предков и, в случае рождения вами детей, стали бы родоначальником новой династии освящённых благодатью Святого Духа христиан.

— Отче! — не удержался я, — а если уже крещёный в детстве человек, но, подобно мне, полжизни провалявшийся в грехах, начнёт жить с Богом и рожать детей, его дети унаследуют ли родительские страсти?

— Лёша! Вспомни, что Покаяние называют — вторым Крещением! Господь говорит в Писании через пророка Исайю: «Омойтесь, очиститесь; удалите злые деяния ваши от очей Моих; перестаньте делать зло; научитесь делать добро, ищите правды, спасайте угнетенного, защищайте сироту, вступайтесь за вдову. Тогда придите — и рассудим, говорит Господь. Если будут грехи ваши, как багряное, — как снег убелю; если будут красны, как пурпур, — как волну убелю. Если захотите и послушаетесь, то будете вкушать блага земли».

Вот видишь — покаяние и изменение жизни в сторону добродетели преображает всё существо человека, подобно Таинству Крещения, и дети, рождённые в «убелённом» состоянии души, соответственно понесут в себе благословение Божье. Те же дети, кому довелось родиться от родителей-грешников, в своём духовном развитии начинают как бы с заниженной «стартовой позиции» по сравнению с детьми родителей благочестивых.

Однако, своим личным подвигом они могут не только догнать и опередить других детей в духовном росте, но и достигнуть высот святости, чему немало примеров в Житиях Святых. Особенно, если их родители, обретя веру, начнут поддерживать своих детей усиленной родительской молитвой, которая, как принято говорить у православных, «и со дна морского поднимает».

— Отец Флавиан! Простите мне мою назойливость, — голос Виктории Самуиловны почти незаметно дрогнул, — а как же: «Кровь Его на нас и на детях наших»? Вы понимаете моё переживание по поводу этой фразы?

— Сестра во Христе Виктория! Кровь Иисуса Христа попаляет богоборцев подобно огню, падая на главы отвергающих Спасителя. К тем же, кто открыл своё сердце и душу Сыну Божьему, обращены Его слова: «Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем» и другие: «Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день».

Флавиан взял с полки Евангелие, пролистав, открыл в нужном ему месте.

— Сестра Виктория! Все национально-религиозные вопросы решаются в следующих словах Апостола: «А теперь вы отложите все: гнев, ярость, злобу, злоречие, сквернословие уст ваших; не говорите лжи друг другу, совлекшись ветхого человека с делами его и облекшись в нового, который обновляется в познании по образу Создавшего его, где нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем — Христос. Итак, облекитесь, как избранные Божий, святые и возлюбленные, в милосердие, благость, смиренномудрие, кротость, долготерпение, снисходя друг другу и прощая взаимно, если кто на кого имеет жалобу: как Христос простил вас, так и вы. Более же всего облекитесь в любовь, которая есть совокупность совершенства».

— Значит, Христос простил и меня? — тихий голос Виктории Самуиловны был лишён всех обычных «металлических» ноток.

— Безусловно! И освятил в Таинствах Крещения и Причащения.

— Батюшка! Благословите меня в это воскресенье причащаться в городском соборе! В последнее время по утрам опять стало побаливать сердце, мне трудно будет сюда приехать к литургии.

— Благословляю! Причащайтесь с Богом! Поисповедуйтесь у отца Василия, передайте ему от меня поклон.

— Спаси вас, Господи, за всё, батюшка!

В воскресенье Виктория Самуиловна умерла. Была на службе в соборе, исповедалась, причастилась. Вернувшись домой, прилегла на свою железную, похожую на тюремные нары, кровать, задремала. И не проснулась. Во сне у неё остановилось сердце.

Отпевал её владыка М-й в сослужении восемнадцати священников, сказал проникновенную проповедь.

А похоронили её у нас в Покровском, недалеко от алтаря, рядом с попадьей, мужа которой, новомученика протоиерея Ферапонта, расстреляли по приказу комиссара Иосифа Альтмана. Деда Виктории Самуиловны.

Я теперь прихожу к ней иногда на могилку, молюсь о её упокоении перед сдачей в редакцию местного православного журнала очередного материала. Мне кажется, что я получаю от неё помощь в своём «писательстве».