Флешмоб

Утро чудесное. И погода, и просто на душе радостно, хочется напевать: «трум-трум» — и раскрыть объятия всему человечеству.

Презрев лифт, Афанасьев сбежал по лестнице, вышел на улицу. Улыбка продолжала играть на губах. А может, ну её к чёрту это службу? В такой день надо не преступников ловить, а отправиться со спиннингом на речку или, вообще, заявиться на стадион, попинать мячик.

Многолетняя привычка к дисциплине пресекла плавное течение праздничных мыслей. Утро, солнышко, настроение — это замечательно, но работа ждёт. Ты нужен людям и забывать об этом никак нельзя.

От соседней парадной донёсся взрыв хохота.

Ага, вот и причина острого желания побездельничать.

За кустами на скамеечке сидели пятеро мальчишек и дружно обсуждали что-то весёлое.

— Ребята, — Афанасьев улыбнулся, — а в школу, всё-таки, надо.

— Да мы успеем, — пятёрка нехотя поднялась.

— А то давайте, я подвезу.

— Спасибо, мы сами.

Убежали с хохотом, но по всему видно, что не от него сбежали, а в школу спешат. Славные ребята, остановить их удалось безо всякого глушителя, одним добрым словом. А уроки мотать, особенно коллективно, всем доводилось, и Афанасьев исключением не был.

В машине Афанасьев шлёпнул ладонью по сенсорной панели и скомандовал:

— На работу.

Мотор загудел, но с места автомобиль не тронулся, ожидая, пока водитель пристегнётся. Афанасьев не любил ремней безопасности, но автоматика была неумолима.

В служебном кабинете Афанасьева ожидало бесконечное дело о недобросовестной рекламе. Давно прошло время, когда реклама провоцировала неудержимый шопинг, в результате которого люди лишались всех своих сбережений, покупая прорву совершенно ненужного барахла. Теперь рекламщики действовали куда тоньше, и основным их инструментом был флешмоб, до которого люди оказались так падки.

За соседним столом лейтенант Пырьев вёл мучительную беседу с великовозрастным болваном, вздумавшим ходить по перилам моста.

— А чего она… — уныло талдычил балбес.

— Она пробежалась по оградке вдоль газона. А ты взгромоздился на перила моста. Если бы сорвался, тебе бы не жить.

— Вот ещё… Я бы не сорвался.

— Так все говорят, в том числе и те, кто потом срывается. А ты подумал, что по твоему примеру уже трое подростков вылезли на перила? Мы едва успели их снять.

— А чего они… Я их туда не звал.

— Ты им дурной пример показывал. Знаешь, как говорят: «Замах хуже удара». Ты у нас в этом плане давно на заметке. Так что учти, по-хорошему предупреждаю: ещё раз попадёшься на опасных фокусах, которые за тобой мелкие шкеты повторять начнут, пойдёшь на принудительное лечение.

— Не имеете права, — тупо пронудил парень.

— Мы и не собираемся получать такие права. Возьмём тебя за зёбры, отвезём в клинику. Врачам тоже надоело лечить травмированных мальчишек, которые за тобой полезли головы ломать. Так что за тебя они возьмутся с радостью. Диагноз поставят: сотрясение мозгов, хотя их у тебя и нет. Через три дня выпишут смирным и спокойным. Ты ещё сам будешь нам благодарен.

— Не имеете права, — на этот раз фраза звучала испуганно.

«Ведь и впрямь, права не имеет, — подумал Афанасьев. — На понты берёт пацана».

Он встал и спросил, как бы между прочим:

— Ты, всё-таки, скажи, чем тебя та девчонка привлекла? Красивая, да?

— Вот ещё!.. Плевал я на красивых. Она выпендривалась не по делу. Мол, вот я какая! По ограде прошлась и не сверзилась.

— Ну-ка, выгляни в окошко… Видишь, девчонка с воздушным шариком? Ей всего года три или четыре, а как выпендривается! Той, которая по перилам рассекала, до этой шмакодявки год по заборам лазать.

— Па-адумаешь!.. — презрительно произнёс парень, но Афанасьев видел, как заблестели его глаза. Не надо быть психологом, чтобы понять: уже сегодня вечером великовозрастный младенец будет выплясывать на центральном проспекте со связкой воздушных шариков над головой — штук не меньше пятнадцати. За ним и другие парни потянутся, все с шариками, а там и иные взрослые, которые, кажется, должны быть нечувствительными к такому детскому флешмобу. Даже бабушки, выгуливающие правнучков, привяжут к младенческой коляске воздушный шарик.

На весь период флешмоба продажа воздушных шариков увеличится стократно, в магазинах стойки с шариками будут вынесены к самым кассам, чтобы никто не ушёл без покупки. Это и есть та самая недобросовестная реклама, бороться с которой призван капитан Афанасьев. Но пусть лучше люди покупают шарики, чем кто-то убьётся, сорвавшись с моста.

На капитанском столе проникновенно мурлыкнул телефон. Так нежно умеет звонить только начальство.

— Михаил Аркадьевич, — услышал Афанасьев голос генерала. — Не могли бы вы зайти на минутку ко мне? Только быстренько-быстренько.

Так и бывает с генералами: «не могли бы вы, если вас не затруднит, но чтобы немедленно».

Афанасьев пошёл к дверям, незаметно поманив Пырьева.

— Ты парня-то отпусти. Беседами его не исправишь, но некоторое время он будет безопасен.

— Я видел, как ты его зомбифицировал.

— Не зомбифицировал, а переориентировал. Всё, побегу, меня месье женераль вызывает.

Генеральский кабинет располагался этажом выше помещений следователей. «Чтобы понимать, в какие эмпиреи поднимаемся», — говорили подчинённые.

Вызов на этот раз оказался неожиданным.

— Дачный кооператив «Ромашка» знаешь?

— Разумеется, знаю.

— Бросай свои магазины, они могут и подождать, и отправляйся в «Ромашку». Там убийства.

— Так это убойный отдел должен, я тут причём?

— Ты очень причём. Я сказал, не убийство, а убийства. Четыре трупа, причём каждый раз убийство немотивированно, преступник сам не понимает, зачем он взялся за нож или топор.

— То есть, вы полагаете, что это такой флешмоб?

— А что я ещё могу полагать? Четыре убийства в один день в одном дачном посёлке. Кто убил — известно, но, ни один из виновников не может объяснить, зачем он это сделал. Тут уже всякому ясно: флешмоб. Да, без предварительного сговора, но кому сейчас нужен предварительный сговор?

— Не бывает таких флешмобов!

— Поезжай и выясни, что там бывает, если не флешмоб.

На столе загундосил телефон. Генерал снял трубку, выслушал звонившего. Лицо его помрачнело.

— Да, наш специалист уже выехал. Ждите.

Бросил трубку, повернулся к Афанасьеву.

— Пять трупов, понимаешь? Уже пять. В общем, машина у подъезда.

— Я сниму глушилку с торгового центра…

— Делай, что знаешь. Но в темпе.

Полицейский Мерседес наматывал на колёса федеральную трассу. До садового кооператива «Ромашка» было сорок километров, но, то и дело, на пути встречались знаки, ограничивающие скорость. Казалось бы, включай сирену и дуй, не обращая внимания на знаки. Через полчаса будешь на месте. Только за тобой непременно увяжется сначала один, а потом с десяток подражателей. Будут гудеть наперебой, мчать на ста пятидесяти по деревням, пересекать двойную осевую, выскакивать на противоположную сторону движения. Потом, успокоившись, они безропотно заплатят любые штрафы и лишатся водительских удостоверений, но это будет потом, а покуда — гони во всю мочь! И если гонка закончится трагически, флешмобщик станет уныло ныть: «А чего он?.. Он первым начал…»

Эх, народ, обезьянье племя!

Остановились возле опорного пункта, где обретался местный участковый, полностью потерявший голову от происходящего.

— Наконец! — выкрикнул он, увидав Афанасьева. — Они друг друга режут, а мне хоть разорвись.

— Где задержанные? — спросил Афанасьев.

— Шестерых увезли дознаватели в районное отделение, а последний — у меня, за ним ещё не приехали.

— То есть, уже семеро…

— Да! — плачуще закричал участковый. — Они как рехнулись! Я же их всех знаю, ни за одним ничего подобного не замечал, а тут…

— Тише, тише, — успокоил Афанасьев. — Разберёмся. Где этот последний? Поговорить с ним надо.

— В обезьяннике он. Только он без наручников, где мне на всех наручников набрать?

— Ничего, я тоже без наручников. Как-нибудь обойдёмся.

Задержанный, плотный мужчина лет сорока, тёмно-рыжий, густо испятнанный веснушками, сидел, уставившись себе в колени. Видно было, что он трудно пытается осмыслить, как этакое случилось с ним.

— Капитан Афанасьев, — представился милиционер. — Допрашивать вас будет другой сотрудник, а я хочу спросить, как всё происходило. Какие отношения у вас были с пострадавшим, вы были дружны или ссорились?

— Нормальные отношения были, ничего особенного. Соседи — и соседи. Он старик, мне с ним неинтересно.

— А как же получилось?..

— Сам не знаю. Я грядку под клубнику копал. Мне Анна Романовна обещала усы клубничные дать, она как раз клубнику обрабатывала под зиму, так у неё этих усов много. Я копаю, а тут этот дед бежит и кричит: «Мосину убили!» Мосина, как раз Анна Романовна и есть. Я сначала не понял ничего, только смотрю, он бежит прямо по копанному. Не делается так, по ровку обойти ноги не отвалятся. Хотел ему замечание сделать, что, мол, чужую работу портишь, а вместо того, как шарахнул его лопатой! Я представить такого не мог, ведь с одного удара — насмерть.

«А вот это ты врёшь, — подумал Афанасьев, — представлял такое, и не раз. Можно не спрашивать: дразнили в детстве: рыжий, рыжий, конопатый, убил дедушку лопатой! Только это не причина, чтобы соседского дедушку убивать. Просто сошлось: детская дразнилка, лопата в руках и чудовищный, невозможный флешмоб».

Ни один самый опытный гипнотизёр не может заставить самого внушаемого человека совершить убийство, если, конечно, загипнотизированный не является наёмным убийцей. Но тут простые люди и флешмоб, который ещё надо доказать.

В районном отделении царил хаос. Патрульные в полном составе были отправлены прочёсывать многострадальную «Ромашку». Кабинеты были оккупированы понаехавшими из центра дознавателями. Первым делом Афанасьев установил глушилку, чтобы никто из задержанных не мог дальше распространять убийственный флешмоб. Затем расположился в одном из кабинетов, вытребовал дела, оформленные дознавателями, наскоро пролистал их.

— Маслов Геннадий Петрович — первый из жителей садоводства, проливший кровь. Не судим, под следствием не был. Честная рабочая жизнь. Сейчас на пенсии, а вернее, та же работа, но на своих шести сотках. Такому в голову не придёт организовывать даже самый безобидный флешмоб.

— Из-за чего у вас произошёл конфликт с убитым?

— Так ведь не было конфликта! — выкрикнул Геннадий Петрович. — Во всяком случае, такого, чтобы убивать. Хороший парень, он к родителям часто приезжал; заботливый. Ну, был у него один недостаток: как машину у дома поставит, то стекло опустит, а магнитола внутри на полную мощность орёт. И добро бы музыка хорошая, арии из оперетт или ещё что-нибудь такое, а у него — тяжёлый рок: бум-бум-хрясь по мозгам. И ведь сам он его не слышит: у него плеер и наушники, в которых своё бум-бум грохочет.

— Замечание делать не пробовали?

— Сто раз. Ему скажешь, он звук выключит, а в следующий раз — опять. Как об стену горох! Меня такая злость взяла. Я пошёл за вилами, они у меня в компостную кучу за сортиром воткнуты. Хотел сказать, что ещё раз он оставит звук, то я ему радиолу вилами выковыряю. А сам вместо того, ткнул его в живот, да ещё и повернул, словно вздеть пытался…

«Четыре проникающих ранений живота и грудной клетки, два из которых несовместимы с жизнью», — прочёл Афанасьев заключение патологоанатома.

Да, вот уж действительно: не бойся ножика, бойся вилки… Особенно, если это не просто вилка, а навозные вилы.

— И что теперь делать собираетесь?

— Ничего. В тюрьму пойду. А выходить оттуда не придётся, мне и так скоро семьдесят, до освобождения не доживу.

Когда задержанного увели, Афанасьев попытался подбить какие-то промежуточные выводы. Причины для убийства и в самом деле не было. Те причины, что называют подследственные, годятся на то, чтобы обматерить противника, но уж никак не лишать его жизни. И в обоих случаях присутствует фольклорный мотив: рыжий-рыжий-конопатый и не бойся ножика, бойся вилки. Простой следователь пройдёт мимо такой подробности, не заметив, а для специалиста его профиля, это очень важный момент, если, конечно, у других подследственных обнаружатся элементы фольклора. В таком случае, придётся признать, что мы и впрямь имеем дело с флешмобом, и тот, кто его запустил — любитель такого рода поговорок. Хотя, по двум случаям судить рано.

Афанасьев быстро пролистал дела. Так… все убийства совершены сельхозинвентарём, что не удивительно, если учесть, что дело происходит в садовом кооперативе. Хотя, один случай — номер четыре — выпадает из общего ряда. Вот его мы и проверим.

Модест Андреевич Колчин, мужчина лет тридцати пяти. Хмурый, но уже собравшийся, словно закаменевший в неприятии произошедшего.

— Расскажите, как всё происходило.

— Так уже рассказывал.

— Ещё раз расскажите, а то из протокола ничего толком не понять.

— Приехал на дачу на выходные, с дочерью. Сидел на скамейке, а Лена, это дочь моя, собирала красную смородину. Сентябрь, а смородина ещё висит. А тут от дороги подваливают двое каких-то типов и начинают к Ленке клеиться.

— Через забор?

— Да, через забор. Как будто это что-то меняет. Скажите, говорят, вашему отцу зять не требуется?

— Так это вполне невинная шутка.

— Какая шутка? Ленка малолетка, рано ей такие шутки слушать. Ей нет ещё четырнадцати лет…

«Стоп! — осадил себя Афанасьев. — Это уже не фольклор. Это классика».

— Скажите, вы Шекспира любите?

— Шекспира? Это который Гамлета сочинил? Так я его не читал.

— Ясно. Ну а потом что было?

— Я в дом забежал. Ружьё на стене, патроны в сейфе. Я же охотник, у меня всё в порядке, охотничий билет выправлен, взносы в охотхозяйство уплачены. В общем, я в этого шутника картечью выпалил.

— Я бы вас понял, если бы эти парни вашу дочь изнасиловали. Но ведь они ничего не сделали!

— Что же, мне было ждать, пока они Ленку изнасилуют?

— Шугануть надо было, но словами, без картечи. А впрочем, что я мораль читаю, это дело адвоката и тюремного психолога.

Чадолюбивого охотника увели. Афанасьев с трудом отогнал искушение именно его назвать источником флешмобистой заразы, и принялся дальше перебирать уголовные дела. Вот убийца женщина, тридцать семь лет, разведена, детей не имеет. Кошатница. А у соседки — собака, которая мурлысеньку на дерево загоняет. Тут столько фольклора может быть, что не разгребёшь. Зато орудие убийства редкое — серп. Хорошо хоть без молота. Сейчас баба в голос воет: ой, что наделала, дура! — а поначалу, пока азарт не пропал, призналась, что хотела собачнице косу сжать. А то бабе сорок на сносях, а она, ровно девчонка, косу заплетёт и через плечо перебрасывает, хотя у самой в косе давно седина просверкивает.

Эта тоже не годится в зачинщицы. Кто же тогда пустил поганый флешмоб? Не хватает только, чтобы засел в садоводстве какой маньяк, умело прячущий труп или даже несколько трупов. Пропавших могут далеко не сразу хватиться, здесь не село, где все на виду, а дачный кооператив, ротация людей огромная, одни приезжают, другие — уезжают. Участков несколько тысяч, жителей в летнюю пору — десятки тысяч, а в сентябре на выходных ещё больше подваливает.

Но, что удручает… Следователи пишут, что все убийства немотивированны, а на самом деле у каждого были претензии к убитому. Мелкие, мелочные даже, но были. Что за народ, право слово! — не умеют жить без обид. Один ёлку на участке высадил, а она соседский огород затеняет, другой туалет принялся разносить, когда у соседей гости, третий слишком много воды берёт из общей колонки. Этот срубил спорную берёзу на границе двух участков и поплатился за это жизнью. «Я пойду-пойду погуляю, белую берёзу заломаю…» Вот так и никак иначе. Люди живут в тесноте и обиде, недовольство копится, и дело заканчивается кровавым флешмобом.

Вот случай, выпадающий из общего ряда. Убийца в садоводстве не живёт, лишь изредка наезжает к пожилым родителям. Зато литературная составляющая преступления так и прёт наружу. Убита пожилая женщина, орудие убийства — топор, а фамилия преступника — Трикольников. Остаётся утешаться, что одну старушку зарубил, а не трёх разом. Вряд ли Трикольников порадует чем-то новым, но послушать его надо. Подать сюда Ляпкина-Тяпкина!

Афанасьев ожидал, что увидит человека худого, с горящими глазами, да ещё в гарибальдийской шляпе, но внешность у Трикольникова оказалась вполне ординарная, да и возраст не студенческий.

— Чем вам не угодила покойная Лариса Анатольевна? — спросил Афанасьев.

Трикольников махнул рукой и не ответил.

— И всё-таки? Просто так люди топором не машут.

— Достала. Я сто раз говорил, чтобы моих родителей она оставила в покое, а все вопросы решала со мной.

— Какие вопросы?

— Так она бухгалтер товарищества. Ей бы сидеть ровно и составлять списки должников, так нет, она непременно заявится и начинает пугать, какая пеня будет назначена. У нас задолженности вовек не бывало, но мать из-за этой шлёндры волнуется.

«Всё-таки, процентщица», — отметил про себя Афанасьев, вслух же спросил:

— Полагаете, это даёт вам право убивать?

— Вы ещё спросите, тварь ли я дрожащая! — выкрикнул Трикольников.

Этот узнаёт цитату по одному слову. Видать, немало ему пришлось претерпеть из-за фамилии. Но и он не может стоять во главе флешмоба, его номер шестой.

В кабинет без стука влетел участковый.

— Ещё убийство! Уже девятое!

— Кто?

— Непонятно. Две тётки схлестнулись и отходили друг друга тяпками. Одна в морге, другая в реанимации. И не опросить, кто начал и из-за чего сыр-бор горел.

Чёрт побери! Он поставил глушилку здесь, в полной уверенности, что руководитель флешмоба давно задержан, и осталось только вычислить его. А он сидит дома и продолжает своё гнусное дело. И что же получается, у него уже полный подвал невинно убиенных, которых мы просто ещё не обнаружили… С другой стороны, где ставить глушилку в садоводстве? Тысячи домов, каждый на своём участке, тут никакой мощности не хватит. Хотя… как же он сразу не додумался?

— У вас есть план садоводства? — спросил Афанасьев.

Участковый вытащил из планшета многократно согнутый и исчерканный лист бумаги. Что-либо понять на нём было трудно.

— Вот это разводка воды от артезианской скважины по колонкам. Тут подстанция и электрические сети. Так обозначены пожарные водоёмы и подъездные пути к ним.

Сколько, казалось бы, ненужных вещей вынужден знать сельский полисмен! Само его звание представляет собой оксюморон. Полицейский, от греческого «полис» — город. По-русски — городовой. В деревне городовых надзирателей быть не может, там свои сельские чины.

«Подходит ко мне хожалый, говорит: в отделенье пожалуй!..» — пробормотал Афанасьев, не заметив, что сам цитирует то классику, то фольклор.

— Где здесь на плане границы участков? И сами дома — тоже.

— Границы пунктиром обозначены. А дома — вот. Только половина уже перестроены безо всяких согласований.

— Понятно. Копия у вас есть?

— Конечно, только не с собой.

— Неважно. Тогда этот план мы сейчас испортим. Отметьте, скажем, красным, те дома, где жили убитые, а зелёным, или ещё каким, где убийцы.

— Парень, которого застрелили, ещё не выяснено, откуда он. И те дурёхи, что перетяпали друг дружку, неясно, кого каким цветом метить.

— Отмечайте пока тех, с кем всё понятно.

Через десять минут участковый отложил фломастеры. План садоводства с одного краю был густо усеян красными и зелёными точками. Лишь зарубленная бухгалтерша жила вдали от опасной зоны. Но и она нашла свою смерть рядом со всеми.

— Лёд тронулся, господа присяжные заседатели… — пробормотал Афанасьев, указав на два неотмеченных участка в самом центре аномалии. — Что у нас здесь?

— По этому адресу — ничего. Участок перекуплен ещё в прошлом году, однако новый владелец так и не появлялся.

— Заходили туда?

— Конечно. На двери замок, трава у крыльца не стоптана. А в этом доме обитает гражданка Полякова Валентина Васильевна, старушка — божий одуванчик. Эта и захочет, никого не убьёт. Девяносто пять лет, она уже из дому не выходит. Ей бы в дом престарелых, а она тут засела и даже зимой никуда не выезжает. Вообще, зимующих у нас мало, но она зимует.

— Посещает её кто?

— Женщина-соцработник, уже немолодая. Дом убирает, воду приносит, в магазин за продуктами ходит, с дровами помогает разобраться. В общем, дела много. Ещё я бываю. Валентина Васильевна полицию вызывает через два дня на третий. То ли бабушка умом тронулась, то ли ей просто скучно. Последний раз сообщила, что кто-то к ней в спальню подземный ход прорывает.

— И как, поймали копателя?

— Ага. Экскаватор дренажную канаву углублял, а старушке помстилось невесть что.

— Соцработник, которая в ней ходит, кто такая, как зовут?

— Это надо в правлении спрашивать, они знают.

— Тогда вы с правлением свяжитесь, а я съезжу с Валентиной Васильевной поговорю.

— Вместе доедем, а то вам одному она может и не открыть.

Надо бы было снять бессмысленно установленную глушилку, но Афанасьев решил, что и без того носился с ней, что дурак с писаной торбой. Действовать надо, а не переставлять технику с места на место. В проверке нуждается подозрительно пустой дом, гражданка Полякова, женщина, которая ухаживает за ней и, кстати, участковый инспектор, регулярно бывающий у Поляковой. Так или иначе, иметь в виду нужно всех.

Уже в автомобиле участковый спросил:

— Вы полагаете, женщина-соцработник может быть причастна…

— Я ничего не полагаю, пока нет фактов. Так что, поговорим о чём-нибудь другом. Вот вы любите Шекспира?

— Это который «Муму» написал?

Увидав, как дрогнуло лицо следователя, полицейский сыграл ретираду.

— Да шучу я. Что я не знаю, что «Муму» Пушкин написал. А Шекспир, он же иностранец, что его любить?

— Шекспир сочинял трагедии, и в каждой куча трупов, почти как у нас здесь.

Участковый задумчиво почесал щёку.

— Вот оно как… Даже не знаю, что сказать. Кто в посёлке выпивает, я знаю всех, а кто Шекспиром балуется — это не по моей части.

— Найдём! — Афанасьевым овладел злой азарт. Как ни вертись, а скрываться флешмобщику уже негде. Если дом Поляковой окажется чист, выпишем ордер на обыск и досмотрим пустой дом. Может там, в подвале проходят сборища секты, а никто не подозревает. С жилым домом сложнее. Если виновна соцработница, то почему флешмоб проявляется только здесь? Выходит, это не случайность, а точно рассчитанное преступление. Старуху со счетов тоже сбрасывать не стоит, случается, что столетние старожилы такими бодрячками бегают, что иззавидуешься. Как там, «внучку этому идёт только сто десятый год…» Тьфу, пропасть, привязалось. И всё-таки, кого убили в одном из этих домов и куда дели труп? Флешмоб совершается напоказ, труп должны видеть все.

Дом был обычный, дачный, обит вагонкой. Участок не разработан, но трава подстрижена. Тропинка от калитки к крыльцу чуть обозначена, сразу видно, что ходят здесь редко. Участковый нащупал в траве брошенную палку и несколько раз с силой ударил в дверь.

— Бабка глухая, ни черта не слышит.

На стук долго никто не отзывался, потом за дверью зашебуршало и невнятный голос спросил:

— Кто?

— Милиция, — ответил участковый и шёпотом пояснил: — Старорежимная старуха, полиции не признаёт. Может и не открыть.

Загремел засов, дверь отворилась. Мадам Полякова и прежде была не особо высокой, а теперь, когда годы сгорбатили её, смотрелась карлицей. Морщинистое лицо складывалось в мордочку, морщинистые руки тряслись. Эта не сможет убить, даже если дать ей пистолет. С двух шагов промажет, с таким-то тремором.

— Валентина Васильевна, — произнёс милиционер, — вот товарищ приехал из города по поводу ваших заявлений. Пожалуйста, расскажите ему всё, а я побегу, у меня ещё дела.

— Капитан Афанасьев, — представился следователь.

— Почему не в форме? — строго спросила старуха.

— Так я же не патрульный. Следователям форма не обязательна.

— Вот с этого всё и начинается, — наставительно произнесла Валентина Васильевна. — Раньше, бывало, дети в школу бегут, у девочек платьица коричневые, одинаковые для всех, передники в будни — чёрные, в праздники — белые, у мальчиков пиджачки строгие — всё по форме. Потому и дисциплина была. А сейчас не поймёшь, то ли они в школу собрались, то ли на танцульку.

Продолжая ворчать, старуха проковыляла в комнату, тяжко опустилась в ротанговое кресло, указала Афанасьеву на венский стул.

— Вы были учительницей? — осторожно спросил Афанасьев.

— Сорок пять лет стажа.

— Младшие классы?

— Нет. Русский язык и литература.

«Оп! Тихо! Главное не делать поспешных выводов. Старушка действительно дышит на ладан и убийцей быть не может».

— Так о чём вы хотели рассказать?

— А сами не видите? Ведь ворьё кругом и жульё. Вор на воре едет и вором погоняет. Вот тут, неподалёку пустой дом. Купил его в прошлом году какой-то тип и ни разу не появился. Зачем, спрашивается, покупал? Спекулянт! Ждёт, пока цена на землю поднимется, чтобы перепродать. А вы куда смотрите? Его бы за ушко, да на солнышко!

Афанасьев кивнул, но возражать не стал.

— А по правую руку от меня семья живёт, — продолжала старуха, — так владелец дачи на иномарке раскатывает. Я узнавала, кем работает — оказывается, сварщик. Не знаю, что он варит, но если честно работать, то ему бы на Москвич скопить или на Запорожец. Я, вот, за сорок пять лет ничего не скопила.

— Сейчас Москвичей не выпускают, да и Запорожцев, кажется, тоже, — заметил Афанасьев, благоразумно умолчав, что и сам катается на иномарке.

— Вот то-то и оно! Разорили страну, олигархи проклятые! При Сталине они бы все под расстрел пошли, а при нынешней власти — жируют. И простой народ развратили, люди за ними тянутся. Дисциплины никакой не осталось. Телевизор лучше не включать, одни убийства на уме. Чему учат людей? Книги, которые новые, раскрыть страшно — мат на мате. Вот у меня книжки в шкафу, их читаешь, и душа радуется. От проблем писатели не прятались, но умели жизнь показать без грязи. А нынешних — всех бы под расстрел, никого не жалко. Ведь это они, нынешние властители дум, так народ воспитывают. Тут неподалёку пара живёт, с виду приличные люди. Вечерами под ручку ходят гулять. Вроде бы, дело хорошее. Так они не просто гуляют, а встанут посреди улицы и целуются на глазах у всех. Откуда такое бесстыдство берётся? Они женаты чуть не двадцать лет, дома им места мало целоваться? Нет, им на людях надо развратничать. Я бы таких своими руками поубивала!

Бывают в жизни мгновения, когда прежде непонятное разом становится очевидным, словно высветило его прожектором. Ну, с чего он взял, будто провокатор, создавший флешмоб, сам в этом флешмобе должен участвовать? Известны случаи прямо противоположные. Вот пример, тоже с участием учительницы. Она воспитывала на глазах у всего класс обормота, катавшегося по перилам, а тот, как обычно, гундел: «все катаются». Педагогическая дура возьми да и ляпни: «Если все начнут в окна прыгать, ты тоже прыгнешь?»

— Прыгну, — ответил великовозрастный Митрофан.

— Давай, прыгай! — и классная дама распахнула окно, не заклеенное по случаю тёплого мая.

Балбес, не умеющий соразмерять степень опасности, прыгнул с третьего этажа, а за ним сиганули ещё человек десять. Училка металась, орала, но флешмоб, если он вошёл в силу, так просто не остановишь.

Третий этаж. Кажется, никто до смерти не убился, но ног наломали довольно. А в основе флешмоба обычная педагогическая провокация. По всему видать, что и Валентина Васильевна поднаторела в таких провокациях. Немощная старуха сидит и истекает злобой. Отблески этой злобы падают на унавоженную почву садоводческой коммуналки. «Своими бы руками поубивала!» — а зачем своими? Так ещё удобнее, никакой ответственности, никакого наказания законом не предусмотрено. На её совести девять трупов и множество искалеченных судеб, а она продолжает пыхать ядом.

Афанасьев медленно поднялся.

Ах, ты, стерва! Своими бы руками поубивала!.. это тебя надо своими руками… Не тех, испорченных квартирным вопросом, а тебя!

«Стой! — запоздало пискнула спасительная мысль. — То, что ты думаешь, это тоже бабкин флешмоб!..» — но непослушные пальцы уже сомкнулись на морщинистой старушечьей шее.