Фомич - Ночной Воин

В это время раздался скрип двери, и всех зрителей со скамеек как ветром сдуло по щелям и погребам. На пороге стоял Фомич.

- Ну что, я так и буду стоять на улице? - спросил он у опустевшей комнаты.

Тут же выскочила из часов Кукушка и услужливо произнесла:

- Проходите! Гостем будете!

- Я не сам по себе захожу, я по приглашению, - произнес Фомич уже слышанную мною вчера фразу.

- Ну и как, выспался? - спросил он меня.

- Выспался, - буркнул я, отворачиваясь.

- Видел я краем глаза твои откровения, - не выдержал Фомич.

Я в ответ опять застонал, яростно и протяжно, словно бурлак, в одиночку тянущий баржу, попавшую на отмель

- Ладно, ладно... - махнул рукой Фомич. - Забыли. Посмотрим, что дальше будет. Только смотри, кроме меня, двери никому не отпирать! С Домашними ты будь построже. Если что - можно и ложкой по лбу, иногда по-другому не слушают. Они народец сами по себе не злобный, но озорники жуткие. Однако, надо собираться. А то сегодня Нечисть и Чёрная Нежить суетятся больно. Гонцов куда-то посылали, готовят что-то, хотят напоследок счёты со мной свести. Большой у них на меня за эти годы зуб вырос.

- Может, не пойдёшь?

- Как не пойти? - удивился он. - Я - Ночной Воин. Это служба моя такая. Как мне от службы бежать?

- Что же это за служба такая - заброшенное кладбище охранять?

- Кладбище, Дима, это не просто Кладбище. Не просто место захоронения. Это память наша. Наши предки. Отсюда всё начинается. Если мы не будем помнить тех, кто до нас жил, тогда кто же о нас вспомнит? Тогда зачем мы все живём? Не для того же, чтобы забыли о нас, словно нас и не было.

- А почему Чёрная Нежить и Нечисть всякая за Кладбище воюет, им что за корысть от заброшенного людьми кладбища?

- Если Кладбище люди забывают, тогда на охрану этого Кладбища встаёт Ночной Воин. Как только удаётся Нечисти изгнать или победить Ночного Воина с Кладбища, так оно сразу же зарастает Травой Забвения. И там, где вырастает эта трава, воцаряется Царство Тьмы. А Тьма - это даже не мрак, не хаос. Это - Ничто. Беспамятство, вот что такое - Тьма. Понял теперь, для чего Кладбище охранять нужно?

- Понял, - кивнул я. - Это как рубеж, между Светом и Тьмой.

- Между Памятью, и Беспамятством, - согласился со мной Фомич. - А где Русский Воин встал - там и рубеж. Там Нечисти ходу нет. Воин при жизни Отчизну защищал, Родине служил, а после смерти - Память охраняет.

- А что же с Кладбищем без тебя будет, когда ты отслужишь? Зарастёт оно Травой Забвения?

- Другой придёт охранять, - уверенно ответил Фомич. - Может, как и я, любимую у Смерти воевать, может, милую сердцу могилку охранять.

- Это что же, каждое Кладбище силой оберегается?

- Не силой, Дима, - Любовью. Пока над кладбищем Любовь оберегом, оно и ухожено, и в людях Память жива. А без Любви - что? Забвение. И гибнет, зарастает кладбище. А людям и невдомек, что это Память гибнет на их глазах. Нет Любви, нет и Памяти. Все мы живем столько, сколько нас на этой Земле помнят.

Он помолчал и добавил:

- Я раньше об этом не думал, а теперь многое по-другому понимаю. Может, мы и живем так нескладно потому, что могилы легко забываем. Родителей, ещё деда с бабкой с трудом помним. А кто прадеда своего помнит? Ладно, пойду. Пора...

- Может, я чем помогу? - нерешительно вызвался я.

- Да чем же ты, мил человек, помочь можешь? Сиди вот, избушку карауль. Сам теперь видишь, что Сторожка эта на простая, она как крепость на порубежье.

Я посмотрел на часы: близилась полночь.

Разгорелось зеленым глазком Радио:

- Пшшшш, пшшшш... фьюуууиии... фьюуууиии...

Посвистев и пошипев тихонечко, оно заговорило:

- Новости. Экстренные. Перед полуночью.

Возле Кладбища собираются большие отряды Лесной Нечисти. На самом Кладбище полно Чёрной Нежити и всякой Нечисти кладбищенской. Открываются могилы, выходят неприкаянные покойники. Прибывает Нечисть из дальних окраин. Пришли отборные отряды из Чёрного Леса и с Мёртвой Горы...

Отступись, Фомич, не ходи. Не пересилить тебе такую силищу. Беда будет. И сам пропадёшь, и нас погубишь...

- Где же это видано, чтобы Русский Воин от всякой нечисти, с которой всю жизнь воевал, да еще тридцать три года после, за стенами прятался?! возмутился Фомич. - Ну, нет. Мне одна ночь осталась. Если не выстою, то и спиной не повернусь. Русский Воин труса не празднует. Так и запомни, и другим передай. Пускай все слышат.

Радио вздохнуло и грустно сказало:

- Пора! Время - полночь! Блям-блям!

И тут же выскочила Кукушка и затрещала, как из пулемета:

- Ку-ку-ку-ку... - и так - двенадцать раз.

И как точку поставила:

- Блям-блям... Если бы меня отодрали от жёрдочки, я слетала бы, и посмотрела, что там и как...

- Некогда летать и смотреть. На врага не смотреть надобно, его воевать нужно.

Надев шлем, Фомич решительно вышел за двери.

Стоило ему только приоткрыть двери, как раздался ужасающий рёв и крики встречавшей его Нечисти. И тут же из-за захлопнувшейся за его спиной двери раздался яростный звон клинков, который стал медленно удаляться.

Глава одиннадцатая

Трёхпалый

- Дааа, такого еще никогда не бывало, - произнесла Кукушка.

- А почему Домашние в Дом не выходят? - спросил я. - Ваше время, Время Полночь, гулять пора.

- Здесь все давно, - ответила Кукушка.

Я оглянулся. Действительно, все Домашние были в комнате. Только они настолько тихо появились, что я даже не услышал. Все стояли по углам, прижавшись один к другому, внимательно прислушиваясь к происходящему за дверями, стараясь уловить малейшие звуки.

Когда звон мечей стал удаляться от стен Сторожки, они немного повеселели:

- Наш Фомич им покажет!

- Наш Фомич - о-го-го-го!

- Куда им Фомича осилить!

- У них против Фомича кишка тонка!

Но веселье длилось недолго, его сменило напряжённое ожидание. Все что-то делали, чем-то занимались, но непривычно тихо. Так тихо, что порой я даже забывал о присутствующих, оглядывался, видел, что все на местах, никто не уходит. Даже Кондрат с Домовым не лезли в погреб доигрывать матч века.

Я волновался, и возможно больше, чем Домашние. Они жили в странном мире, сроднились с ним, а я не мог поверить в его реальность. Чтобы отвлечься, решил собрать на завтра рюкзак, собираясь пораньше уйти подальше отсюда. Я освободил место на столе и раскладывал нехитрые пожитки.

Это вызвало оживление среди Домашних. Особенно живой интерес проявили Кондрат с Балагулой. Они уселись около стола, и, положив на него подбородки, комментировали появление каждого извлекаемого предмета.

- Смотри, какая маленькая дубинка, со стёклышком... ой, светится...

- Ай-ай-ай! - запрыгал на одной ноге Балагула. - Зуб сломал!

И он отбросил в сторону укушенную консервную банку.

- А написано - "Завтрак туриста"! - возмущался он. - Так бы сразу и сказал, что вы, туристы, ненормальные, железные банки на завтрак едите!

- Смотри, смотри, какое одеяло! С молнией, с капюшоном!

- Это спальный мешок, - пояснил я. - В нём спят.

- Будет врать-то! - обиделся Кондрат. - Кому ты сказки рассказываешь? Я что, мешков не видал, что ли? У нас в погребе их знаешь сколько? Мы с Балагулой спим на мешках, но спать в них какой дурак полезет?

Я приподнял спальник на вытянутой руке, расстегнул молнию и показал, как в него залезают. Балагула тут же, отпихнув в сторону Домового, полез пробовать. Встал в спальник и сообщил:

- Залез. А дальше что?

- А дальше - тяни вверх молнию, до самого подбородка...

Не успел я досказать, как Балагула уже старательно потянул молнию, выпятив от усердия живот и наклонив голову.

- Да чего ты возишься? - подскочил Кондрат.

И не успел я его остановить, как он дёрнул молнию до самого подбородка Балагуле. Тот взвыл, запрыгал, пытаясь вернуть молнию на место, но Кондрат заорал:

- Надо вверх-вниз!

И принялся дёргать молнию. Уж как вопил Балагула!

- Ты же мне мой любимый пупок чуть не оторвал! - орал он на Кондрата, с трудом выбравшись из спальника.

- Но открыл же... - оправдывался приятель.

Мешок и правда сполз к ногам Балагулы.

- Я же говорил: вверх-вниз надо, - проворчал Кондрат.

- Самого тебя вверх-вниз надо! - огрызнулся Балагула, почёсывая пупок.

- Я же говорю, что эти туристы - ненормальные, - ругался Домовой. Завтракают железом, спят в мешках...

Балагула после этого инцидента как-то потерял интерес к вещам, извлекаемым из рюкзака. Он отошёл к печке, прижался к ней животом и грел свой пупок, ворча на всех.

Внимание Кондрата привлёк компас.

- Это едят? - спросил он.

- Нет, на это глядят, - ответил я. - Глядят и видят, куда надо идти.

- Ну дааа! - протянул недоверчиво Кондрат.

- Конечно. Эта стрелочка - на юг, а эта - на север...

- А чего она вертится? Она что - дура?

- Это очень умная стрелочка, а крутится она так потому, что где-то близко много железа...

- А это - едят? - потеряв интерес к несъедобному компасу, спросил вернувшийся к столу Балагула.

Он показывал на две майонезные баночки, в одной из которых я держал джем, а в другой была горчица. Я открыл обе, сняв полиэтиленовые крышечки.

- Это едят. Можешь попробовать. Это - джем, он сладкий. А это горчица, её берут по чуть-чуть, она горькая.

Не успел я объяснить до конца, как Балагула поспешно обмакнул палец в джем и облизал. Довольно хрюкнув, он так же лихо макнул палец в горчицу, лизнул, сморщился и плюнул. Потом потянулся огромной своей лапищей к маленькой баночке с джемом. Я поспешно отодвинул её в сторону.

- Ты полегче, полегче. Мне в дорогу ничего не останется.

Балагула отвернулся, выражая полное презрение к этому джему, к этой баночке, а заодно и ко мне, за мою жадность. Я, увлёкшись укладкой вещей, совсем не обращал внимания ни на него, ни на его ужимки. И, как оказалось, был очень даже не прав, выпустив этого прохвоста из поля зрения.

Видя, что я отвернулся в сторону и оставил стол без присмотра, Балагула, не спуская с меня глаз, нащупал на столе баночку, открыл крышечку, все так же, не пуская с меня глаз, взболтал, и запрокинул её содержимое в раскрытую пасть. Ковш захлопнулся. Он булькнул горлом, поспешно проглатывая добычу, и...

Стены Сторожки затряслись от дикого рёва, он перепутал баночки, и вместо джема выпростал в глотку горчицу.

Что с ним было! Челюсть его непрерывно щёлкала, из пасти валил дым, когти на ногах отстукивали по полу непрерывную дробь, оставляя на половицах глубокие борозды. Морда поменяла все цвета радуги, туда и обратно, пока не остановила свой выбор на фиолетовом. Он метался по всей избе, не зная, за что ухватиться.

Как назло на глаза ему попался котелок на печке. Кондрат попытался преградить ему дорогу, но Балагула смёл его с пути, как пушинку, отмахнув его к другой стенке лапой.

- Не трогай отвар! - завопил Кондрат.

Но было уже поздно: Балагула вылил в ковш всё содержимое котелка с изрядными остатками отвара, которым меня напоил вчера Домовой...

Лицо Балагулы стало приобретать нормальный оттенок, он вытирал уже слезы на глазах, когда что-то забулькало у него внутри. Балагула наклонил голову к животу, с интересом прислушиваясь к происходящему там. Лицо его стало менять цвета в обратном порядке, а самого его затрясло, как стиральную машину, основательно перегруженную. Из пасти повалил пар, сам он трясся, булькал и тарахтел...

И опять Балагула метался по Сторожке, сшибая всё на своем пути.

- Открой! - останавливаясь напротив двери, заорал он Кондрату, героически преградившему ему путь.

Кондрат в отчаянии замотал головой.

Балагула обернулся вокруг себя, потом бросился к печке и запрыгнул в неё, подняв тучу сажи и копоти. Домовой подбежал к печи и заглянул в трубу.

- Выскочил! - сказал он не то с осуждением, не то с восхищением. - В трубу выскочил. И как пролез? Вот каналья!

В этот момент, совсем некстати, раздался стук в дверь. Домашний такой стук, вежливый. Я, совсем забыв, где нахожусь, привычно сказал:

- Войдите...

И тут же прикусил язык.

Но было поздно - дверь со скрипом стала отворяться...

Я бросился на эту дверь с разбега, пытаясь исправить чудовищную свою ошибку.

На помощь мне поспешили все Домашние. На мгновение показалось, что мы пересилим, дверь стала медленно, словно нехотя, закрываться.

Но тут, в маленькую щёлочку, которую осталось дожать, чтобы закрыть дверь целиком, просунулась трёхпалая лапа с огромными загнутыми когтями. Когти эти вцепились в косяк, кто-то навалился с той стороны, и дверь медленно поползла в нашу сторону, открываясь, несмотря на все наши усилия.

- Трёхпалый! Трёхпалый!!! - зашумели в ужасе Домашние.

Я, конечно, не знал, кто такой этот самый Трёхпалый, но глядя на эти безобразные пальцы с чудовищными когтями, глубоко впившимися в дерево, как-то не хотелось знакомиться с ним ближе.

Мы упирались в дверь как могли, но тщетно...

Я чувствовал, как скользят мои ноги по полу, как неведомая и невидимая сила отодвигает нас все дальше и дальше...

- Топор давай! Быстрее!- прохрипел я, показывая Кондрату за печку, туда, где вчера был топор.

Он метнулся к печке, дверь сразу же ещё немного подалась в нашу сторону. Мне казалось, что от напряжения лопнут мышцы.

Кондрат подбежал, протягивая мне топор. Я выбрал момент, когда давление с той стороны ослабело, отскочил в сторону, взмахнул топором, и, примерившись, опустил его изо всех сил на страшные пальцы...

С улицы послышался вой и звериное рычание, на пол хлынула чёрная кровь, но нам удалось захлопнуть дверь, и запереть засов.

Вой повторился, и в двери что-то ударило.

Удары посыпались буквально градом. Дверь ходила ходуном, но держалась, хотя и трещала. И словно для того, чтобы нагнетать еще больше жути, на улице началась гроза.

Затрещал от дикого напора и треснул по самой середине брус засова. Мы сбились в кучу посреди Сторожки, не зная, что предпринять. Я сжимал в руках топор. Кондрат взял ухват с одним рогом. Все остальные вооружились, кто чем смог.

Я посмотрел на старушек со скалками в трясущихся руках, и на отрубленные огромные чёрные пальцы со страшными когтями в луже такой же черной крови, и вздохнул, понимая, что серьёзного сопротивления мы не сможем оказать.

По крайней мере, в открытом бою с такими страшилами, как обладатель этих пальчиков, нам было точно не выстоять.

- Что делать будем? - я растерянно оглянулся на Домашних.

- Надо сообщить Фомичу, - отозвалась Кукушка.

- И как это сделать? - спросил её я. - Открыть двери и покричать его на улице? Или сходить за ним?

- Зачем выходить? Я могу слетать, если меня отковырнут от этой жёрдочки. Мне и двери не нужны, я в печку вылечу, как Балагула...

Думать было некогда. Я достал нож и освободил птицу. Она тут же вылетела в печь.

- Что будет, если эти твари ворвутся? - спросил я у Кондрата.

- Плохо будет. Они теперь не отступятся. Ты разрешил им войти. У тебя был шанс остаться целым. Живого они не должны были трогать... Но теперь ты пролил мёртвую кровь, и запрет не действует.

- Долго мы не сумеем выстоять. На Фомича надеяться сложно. У него самого тяжелый бой. А у нас даже оружия нет. Они только ворвутся, разом нас посекут да порубят...

И тут я вспомнил о странном поведении компаса.

- А что, если в доме спрятаны где-то ещё доспехи? Компас показывает, что железа много, стрелка вертится как юла.

Вытряхнув рюкзак прямо на пол, я поискал компас, походил с ним по избе, мне показалось, что в правом углу стрелка вращается быстрее всего. Мы все дружно бросились отрывать половицы и увидели под ними сундук в большом углублении.

В сундуке, к нашему неописуемому восторгу, оказалось около дюжины мечей, и даже один шлем.

Мечи разобрали те, кто посильнее. Теперь мы чувствовали себя хотя бы не такими беззащитными. Кондрат, напяливший на голову шлем, сделал несколько воинственных выпадов мечом, потом взмахнул им над головой и остановился, раскрыв рот и рассматривая пустые ладони, не понимая, куда делось оружие, которое только что было в руках.

И только подняв голову, увидел меч прямо над собой: он воткнулся в потолок. Кондрат попрыгал, попрыгал, но меч так и не достал.

Тогда из угла вышла огромная молчаливая фигура и, не говоря ни слова, достала меч, легко вытащив его из бревна, проделала им несколько умелых финтов, осмотрела внимательно холодную сталь и протянула меч Домовому.

- Нет уж! - замахал тот руками. - Я лучше ухватом, мне привычнее. А ты, Оглобля, раз такой ловкий, владей. Оружие должно быть в умелых руках.

Оглобля уважительно положил меч на вытянутые вперёд ладони, и поклонился, коснувшись лбом стали.

Тяжёлые удары в двери не прекращались, но мы теперь ждали спокойнее, сжимая в руках оружие.

- Как там Фомич? - спросил просто так, ни у кого, Балагула.

И словно отвечая ему, зашелестело Радио, про которое все забыли, увлечённые подготовкой к отражению возможной атаки.

- Пора, Время - Полночь. Новости.

Сегодня все новости и события вокруг Кладбища. Последнюю ночь защищает Ночной Воин Фомич это Кладбище от Нечистой Силы. И чтобы ему отомстить, собралось воинство черное со всех сторон: из Чёрного Леса, из Гнилого Болота, с Мёртвой Горы. Отовсюду.

Фомичу помогают, как могут. Вылезших из Омута загнали обратно Лесные: Лешие, Кикиморы, Ведуны, Ведуньи. На Лесных напали Чёрные Воины, и в свою очередь загнали Лесных в болото. Но из Омута помощь не пришла, да ещё и часть Черных Воинов осталась болото сторожить.

На помощь Фомичу вышли из могил Павшие Воины, те, кто на поле брани убит был. Идут к нему Воины из курганного захоронения. Напали было на них Твари Болотные из Гнилого Болота, но посекли их Воины, и теперь приближаются к Кладбищу. А там идёт страшная сеча. Фомич и Воины сражаются у дальней ограды, трудно им. Но мы все будем надеяться...

Так закончило Радио, грустно вздохнув.

И словно в подтверждение его слов, раздался у дверей звон мечей, потом всё стихло и мы услышали уверенный голос Фомича:

- Открывайте! Отогнали мы Чёрных Воинов, нам надо раны перевязать...

Я замешкался у дверей, не зная, на что решиться, отученный горьким опытом впускать каждого.

- Ты в щёлочку выгляни, - посоветовал Кондрат.

Я так и сделал. Перед дверями стоял Фомич с перевязанной головой, и еще один Воин с рукой на перевязи. Опирались они на мечи, но у Фомича был не тот меч, с которым он уходил, а длинный, почти в рост, с извилистым лезвием.

- Наверное, его меч в бою сломался, пришлось взять вражеский, подумал я, открывая двери.

Фомич вошёл, щурясь после темноты. За ним вошёл второй Воин и встал за его спиной на пороге. Он стоял и, не отрываясь, смотрел куда-то вниз. Я посмотрел туда же.

Он разглядывал плавающие в чёрной луже пальцы, отрубленные у Трёхпалого. Его лицо исказила страшная гримаса.

Я догадался и закричал:

- Оборотни!!! Трехпалый!!!

Глава двенадцатая

Поединок

У Фомича странно съёжилась кожа на лице. Он протянул к нему руку и сорвал с себя это сморщенное лицо, словно резиновую маску, обнажив жуткую морду с горящим взглядом и свисающими на нижнюю губу клыками.

Второй Воин мгновенно покрылся чешуёй: даже лицо его обросло чешуйками и приобрело змеиный вид. Левой, трехпалой рукой, больше похожей на клешню, он воздел над головой меч и бросился в Сторожку, оттолкнув Оборотня, а из-за их спин на нас волной накатывались Чёрные Воины, сверкая мечами, грозя трезубцами...

В одно мгновение эта неистовая волна отбросила нас к стене. Сторожка наполнилась звоном мечей, глухими ударами, рычанием и руганью.

Мы уступали Чёрным Воинам в умении владеть оружием, но защищались неистово и без страха. Страх ушёл сам собой. Я с удивлением заметил, что перестал бояться, как только мой меч ударил по мечу врага.

В избушке у нас было преимущество в оружии: наши мечи были более короткими, чем у Чёрных Воинов. Тот выигрыш, который давала им длина мечей на Улице, здесь, в Доме, оказался помехой.

Они не могли рубить на полном замахе: мечи задевали потолок. Им приходилось делать выпады, а в такой тесноте это было почти невозможно. Поэтому сражающиеся стороны больше отпихивали друг друга, чем обменивались настоящими фехтовальными ударами.

Чёрные Воины, как более опытные бойцы, быстрее нас оценили ситуацию, и Трёхпалый скомандовал:

- Чёрные - два шага назад!

Если бы им удалось отойти на расстояние, на котором они смогли бы пустить свои мечи в ход по-настоящему, хотя бы колоть ими, они бы уничтожили нас...

Но тут за нашими спинами раздался голос. Зычный, как боевая труба:

- Домашние, вперед! Не давайте им отойти! Тесни их! Держитесь к Чёрным Воинам вплотную!

Решительно растолкав всех Домашних, вперёд вырвался Оглобля, в руках которого тяжёлый прямой меч летал как игрушка. Он не замахивался им, ему не позволял рост, он вращал его перед собой по дуге от плеча до плеча, и меч сверкал, отбрасывая в сторону вражеские клинки, как огненный смертельный веер.

Под таким яростным напором Чёрные Воины начали отступать, а мы обрушили на них град ударов, и в такой тесноте враги просто не успевали прикрываться длинными мечами. Видя, что ещё немного, и их воинство вылетит за двери, вперед бросились Оборотень и Трехпалый.

Оборотень, отбросив с дороги ударом меча несколько Домашних, скрестил оружие с Оглоблей, а Трёхпалый почему-то пошёл прямо на меня. Вперёд смело выскочил Кондрат, попытавшийся ткнуть чудище однорогим ухватом, но Трёхпалый так пнул его ногой, что героический Кондрат улетел за мою спину, откуда и заканючил:

- Это честно, да? Честно? Ногами драться - это честно?

- Иди сюда, я тебя мечом ударю! -- оскалился Трехпалый.

Оборотень поднял вверх руку, опустив меч. Все притихли. Сражение остановилось. Он сказал, обращаясь к Чёрным Воинам:

- Не мешайте нам, отойдите!

- Поединок! Поединок! - радостно заурчали Чёрные Воины, отходя почти к дверям, прижимаясь к стенкам, освобождая место для поединка.

Оглобля повернулся к Домашним и тоже велел им:

- Не мешайте нам, отойдите...

Домашние нехотя попятились к стене. Я, честно говоря, с некоторым облегчением тоже попятился, но меня остановил Трёхпалый. Он стоял, воткнув в пол меч, который раскачивался перед ним, как маятник. Он показал левой лапой на меня и произнёс:

- А ты куда? Я тебя не отпускал. Он с ним, - указал он рукой на Оглоблю и Оборотня. - А мы с тобой сражаться будем. Что оглядываешься? Остальные лишние. Должок за тобой, вернуть надо...

По поводу лишних и возвращения долга я был с ним категорически не согласен, но спорить не стал. Не мог я выглядеть перед лицом новых друзей трусом. А если бы я попытался объяснить этому чудищу, что пальцы я отрубил ему случайно, погорячился маленько, он мне всё равно не поверил бы.

Домашние, разгоряченные битвой, стояли возле стен, и сами рвались в бой. Две старушки с трудом удерживали третью. Та отчаянно вырывалась и шепелявила:

- Пушштите меня! Я его жагрыжу! Я их всех жагрыжу!

- Да шем же ты их жагрыжешь? -- удерживали ее старушки. - У тебя же жубов нет.

- Пуштите меня! - не унималась героическая и неукротимая старушка. Я их всех зажую нашмерть!

Оглобля тем временем сказал:

- Пускай Живой отойдет. Он - не Воин. Как ему в поединках драться? Я с двумя сражусь.

- Не Воин, говоришь?! - забрызгал слюной, свирепея, Трехпалый. Пальцы из-за двери рубить он - Воин! А сразиться лицом к лицу - он не поединщик!

- Я буду драться! - сказал я твёрдо, покраснев от обвинения Трехпалого.

И тут же лезвие меча пропороло мне куртку, больно скользнув по рёбрам...

Домашние засвистели, затопали ногами. Это Трёхпалый нанёс подлый удар, вскинув меч вверх от пола, не дожидаясь, пока я приготовлюсь к бою.

Оглобля шагнул в нашу сторону, но ему преградил дорогу Оборотень, успевший обернуться Чёрным Рыцарем, в блестящих латах, в чёрном шлеме с красивыми пышными чёрными перьями. Впрочем, перья красовались на его шлеме недолго. Они тут же осыпались на пол, срезанные как бритвой, мечом Оглобли.

Оборотень даже присел от неожиданности на корточки. Он явно просмотрел стремительный оборот меча Оглобли.

Воодушевленный таким началом, я тоже бросился вперёд, размахивая мечом. Размахивал я им довольно бестолково, потому как после неуловимого финта Трёхпалый выбил у меня меч. Клинок упал прямо под ноги Трёхпалому, и тот наступил на него, насмешливо и зловеще улыбаясь.

А что мне оставалось делать? Не спуская глаз с Трёхпалого, я стал медленно-медленно опускаться на корточки, протягивая руку за мечом.

Трёхпалый с гнусной усмешкой наблюдал за мной, держа свой меч, как нож, лезвием вниз, немного приподняв его над полом.

Дождавшись момента, когда я только коснулся кончиками пальцев рукояти своего меча, Трёхпалый с силой опустил свой вниз.

Я еле успел отдернуть руку. Меч Трёхпалого вонзился глубоко в пол. Вытащить его, да ещё одной рукой, оказалось для него делом непростым. Возмущенный таким вероломством, я бросился к мечу, и оттолкнув Трёхпалого, подхватил свое оружие.

И вот я стою перед ним с мечом в руке, а он всё еще выдирает свой из половиц, скрежеща зубами от ярости. Я честно, хотя и с трудом, дождался, пока ему это удастся, и, не давая ему начать фехтовальную атаку, взял свой меч двумя руками за рукоять и обрушил лезвие изо всех сил ему на голову...

Громкий вздох раздался с двух сторон. Я видел, что промахнулся. Не хватило мне воинского умения владеть мечом, хотя я и занимался немного фехтованием. Стоял передо мной Трёхпалый, как и прежде, целый и невредимый, с головой на плечах.

Я ждал ответного удара. Но его почему-то не было. Трёхпалый медлил.

И только тогда я увидел, что не было меча в руке у него. Вернее, меч-то был в руке, но сама она лежала отдельно от туловища, в луже чёрной крови, рядом с пальцами, сжимая рукоять длинного меча...

Чёрные Воины сделали шаг ко мне, а я поднял меч и рассёк Трёхпалого пополам. Он двумя половинами повалился на пол. Чёрная лужа крови закипела, вспенилась и испарилась вместе с рукой, пальцами и телом Трёхпалого.

А по полу потекли, извиваясь, чёрные змеи...

Вопль яростного отчаяния извергло Чёрное Воинство, а за моей спиной раздались крики радости и ликования.

Оглобля сражался с Оборотнем. Там сошлись два воистину искусных бойца: искры от скрещенных мечей летели во все стороны.

Оглобля наносил мощные, размашистые боковые удары слева направо, перед ним словно река из блестящей стали текла. Казалось, что такие удары не то что отразить, но и проследить глазами невозможно.

Но, тем не менее, Оборотень умело отражал боковые удары Оглобли, вовремя подставляя меч навстречу разящим выпадам.

- Оглобля! - подал голос Кондрат. - Он тебя выматывает! Ты мечом реже маши! Он ждёт, когда у тебя силы кончатся!

- Долго ему ждать придётся! - почти весело отозвался Оглобля. - Я в юности при жизни в кузне молотом махал с утра до ночи, ничего, не уставал, силёнок хватало. А меч малость легче будет, мечом я могу и до утра махать. Посмотрим, у кого рука крепче!

И, словно в подтверждение своих слов, снёс с головы Оборотня шлем. Тот испуганно завертел головой, и тут же со звоном переломился его меч.

Кто-то из Чёрных Воинов мгновенно передал ему свой, но силы покидали Оборотня вместе с уверенностью.

Удары его становились вялыми, он всё реже отражал удары мечом, все больше прикрываясь щитом.

На этот-то щит и обрушил Оглобля очередной сокрушительный удар, от которого щит треснул посередине, а Оборотень, не устояв на ногах от такой встряски, полетел на пол, упав на спину.

Так он и лежал, явно не собираясь вставать, выставив перед собой меч, и прикрываясь расщепленным щитом.

- Лежачего не бьют! - истошно завопил он из-под щита.

- Тьфу! - сплюнул Оглобля. - Тоже мне, Аника-воин! Лежачего и вправду не бьют. А жаль...

И он повернулся спиной к Оборотню, который незамедлительно воспользовался этим и нанёс ему удар в спину длинным своим мечом.

Как я успел отвести этот выпад, сам не знаю. Оглобля обернулся на звон, увидел что произошло, и двинулся к Оборотню, опустив меч клинком вниз.

- Лежачего не бьют! - завопил тот опять, отбрасывая меч в сторону, прикрываясь щитом.

- Лежачего не бьют, это верно, - согласился с ним Оглобля, - но тварь ползучую - очень даже давят!

И опустил меч.

Он пробил насквозь и щит, и чёрные латы, пригвоздив Оборотня к полу. Раздалось шипение, чёрная лужа крови закипела, как и под Трехпалым, но только позеленела и наполнила Сторожку страшным смрадным дымом, зелёным и едким. Дым этот потянуло в дверь, прямо на Черных Воинов. Те закашлялись и бросились на улицу, подгоняемые Домашними.

Дверь захлопнулась, а когда дым немного рассеялся, все увидели около порога вытирающего слезы Балагулу.

- Балагула! Балагула! - обрадованно бросились к нему Домашние.

Но первым, растолкав всех, к нему подбежал лучший друг Домовой. Подбежал и... огрел ухватом по голове! и ещё раз! и ещё!...

Балагула открыл свой ковш, икнул и сел на пол, разбросав в стороны лапы.

Кондрат занёс над его головой ухват, чтобы ещё раз опустить на беднягу, но его перехватил в воздухе Оглобля.

- Ты за что его бьёшь?! - возмущенно закричали на Кондрата со всех сторон.

- Это Оборотень! Оборотень! - шумел Кондрат, показывая пальцем на приятеля. - Видите: он зеленый и непрозрачный?!

- Окстись! Он же - Домашний, - попробоавл урезонить его я. - Он не может быть прозрачным. А зелёный он по твоей милости. Ты сам котелок своего отвара выхлебай, не такой зелёный будешь!

- А я говорю, что это - Оборотень! - спорил упрямый Домовой. - Вот давайте в него кол осиновый загоним, увидите, что будет!

- Давай мы в тебя кол загоним и посмотрим, что будет? - предложил Оглобля.

- Я же не Оборотень!

- А Балагула что, Оборотень?

- Вот мы его и проверим!

- Давай сначала мы тебя проверим! - замахнулся на него Балагула.

- Што вы шпорите? - вмешалась одна из старушек. - Вы што, жабыли как оборотня в то, што он ешть, обернуть?

- И верно! - воскликнул Кондрат. - Вот сейчас пошепчем над ним, и превратится он в какую-либо гадость...

Он наклонился над Балагулой и стал шептать:

Ты без спора-разговора,

стань, кем был до заговора,

стань таким, как в самом деле,

покажи, что прячешь в теле.

Если оборотень жуткий,

подавись своею шуткой!

Балагула дёрнулся, задвинул обратно свою челюсть, открыл глаза, увидел склонившегося над ним дружка, испуганно прикрыл голову руками и стал отчаянно икать.

- Подавился! Подавился! - заорал Кондрат радостно. - Что я говорил?! Оборотень! Оборотень!

Он запрыгал на одной ноге и потянулся за ухватом.

- Погоди, погоди! - остановил его Оглобля. - Он тебя боится и икает от страха. Тебя бы по башке ухватом, не так икал бы!

- Не надо ухватом! - завопил Балагула. - Я больше не буду на шелобаны играть! Зачем же ухватом?! Больно!

- Нет, это не Оборотень, - разочарованно махнул рукой Кондрат, отбрасывая ухват в сторону.

- Ты бы извинился перед приятелем своим, - подсказал я ему.

- Вот ещё! - возмутился Домовой. - Я бдительность проявил, никто же не видел, как он в двери вошёл. А если бы и вправду - Оборотень?! Тут некоторые уже навпускали таких, не спрашивая, да не разбираясь...

И он выразительно посмотрел в мою сторону.

Я в ответ только головой сумел покачать. А что скажешь?

Не знаю, сколько бы ещё разглагольствовал Кондрат, но постучали в двери. Мы все застыли, глядя друг на друга. Вперёд храбро вышел Домовой. Он подошёл к двери, наклонился, посмотрел в щелочку и попросил:

- Дайте-ка мне ухват поскорее, опять Оборотень!

Оглобля сам заглянул в щелочку.

- Вот чудила! Это же Фомич! - он отвесил Домовому шелобан.

- Ага! - хватаясь за лоб, подпрыгнул обиженный Кондрат. - Фомич сегодня уже заходил. Забыли?

- Ладно! - подумав, согласился Оглобля. - Вставай за дверями. Как войдёт - по башке ухватом. Понял?

- А чего тут не понять? Тоже мне, высокие технологии!

- Готов? Только без команды не бей. Сначала разберёмся.

- Открывай!

Оглобля открыл двери, выставив перед собой меч.

- Что в избу не приглашаете? - спросил Фомич.

- Заходи, гостем будешь, - сухо ответил Оглобля.

Глава тринадцатая

Слово Георгия Победоносца

Фомич переступил порог. От стены за его спиной отделился Кондрат, размахнулся ухватом, и... Фомич, заметив движение за спиной, мгновенно обернулся, и обрушил удар кулака на голову Домового.

Тот хрюкнул. Мотнул головой и улёгся на пол, нежно обнимая ухват.

- Вы что это надумали? Почему с ухватами кидаетесь?! - возмутился Фомич. - Я так и зашибить могу!

- Мы думали, что ты - Оборотень, - пояснил я.

- А что - был он здесь? - посерьёзнел Фомич.

- Кого только здесь не было! - махнул я рукой.

- Ну, видать не только у меня весёлая ночка была! - вздохнул Фомич, оглядывая разгром в Сторожке и оружие в наших руках. - Вы, я вижу, тоже повоевали? А что не послали ко мне за подмогой?

- Тебе самому там лихо приходилось, - ответил Оглобля. - И мы посылали к тебе Кукушку.

- Кукушка? - удивился Фомич. - Отпустили её всё же? Не прилетала.

- Жаль птичку, - вздохнуло Радио.

- Так я тебе и поверила! - Кукушка, как ни в чем ни бывало, села на свою жёрдочку.

Все набросились на неё с вопросами и упрёками:

- Ты где была? Что с тобой приключилось?! Почему Фомича не предупредила о том, что у нас творилось?! А если бы мы все погибли?!

- Я летала, - оправдывалась Кукушка. - Я пыталась осмотреть поле битвы с высоты птичьего полета и рассказать все Фомичу...

- Ну и что?

- Меня чуть не затоптали! Там столько существ всяких было!

- Зачем же ты так низко летала?

- У каждой птицы - своя особенность, своя индивидуальность, своя высота полёта, - гордо ответила она.

- А ты что же - повыше летать не можешь?

- Потеря кукулификации, - невозмутимо сказала Кукушка.

- Ты хотела сказать квалификации? - переспросило Радио.

- Я сказала то, что хотела сказать, - моментально обиделась гордая птичка. - Я что, лягушка, что ли, квакать?

- Надо её на место прикрепить, - проворчал Кондрат.

- Самого тебя надо прикрепить! - возмутилась Кукушка. - В следующий раз понадобится, я и пешком ходить не смогу...

- А что там, на Улице? - спросил я Фомича.

- Там - порядок. Подошли вовремя Воины из Кургана, сами мы не справились бы. А так погнали Чёрных - только пыль столбом. Да ещё в самый важный момент у них куда-то пропали сразу Оборотень, а самое главное, Трёхпалый. А без Трёхпалого они не войско, а так. Толпа, стадо...

- Они оба здесь были, - вставил Домовой.

- Кто - они? - не понял сразу Фомич.

- Ну, Трёхпалый и Оборотень...

- Да ты что! А ну-ка, рассказывайте!

И мы, ещё не остывшие от схватки, наперебой принялись рассказывать Фомичу про битву в Сторожке, и про гибель Оборотня и Трёхпалого.

- Так мы, значит, вам жизнью обязаны. И тебе, Дима, и всем Домашним, и Оглобле особенно.

- Какие мне благодарности, когда я сам и виноват, что они в Дом вошли? - застеснялся я такой, как мне казалось, незаслуженной похвалы. - Ты мне вот что объясни, Фомич, никак я разумом не пойму: сражаются давно погибшие и умершие люди, погибают мёртвые, как это так может быть? Они же мёртвые?! Вот ты говоришь: жизнью обязаны. Какая же у вас жизнь? Сколько же раз человек умирать может?

- А сколько рождается, столько и умирает. Кто знает точно - сколько? И до смерти - жизнь, и после смерти - жизнь. Только, конечно, совсем уже другая, - грустно вздохнул он. - Зачем, ты думаешь, я жену свою хочу в царство живых вернуть? Не проще ли найти её в Царстве Мёртвых, и вместе в другой жизни быть? Не знаю. То, что ты видишь, это ещё не Царство Мёртвых. Это вроде как прихожая, промежуточное нечто...

- А что - ТАМ, дальше? - у меня самого от одного этого, вроде бы простого вопроса, дыхание перехватило.

- А ТАМ я пока не был... Давай мы как-нибудь потом об этом поговорим, ладно? Пойдём, надо Воинов поблагодарить, они затемно в Курган вернуться должны. Пойдём, сейчас можно...

По всему Кладбищу лежали тела Воинов - победа далась нелегко.

Фомич подвёл меня к собиравшемуся уходить отряду в шлемах, кольчугах, со щитами, мечами и копьями. Он обратился к высокому седому воину, с глубоким рубленым шрамом через всё лицо, показывая ему на меня:

- Вот он убил Трёхпалого...

Седой богатырь приложил руку к сердцу:

- Я твой должник. Видишь шрам на лице? Это его след, Трёхпалого. Не было мне покоя, пока это чудище ходило живоё и невредимое. Теперь я спокоен.

Он отстегнул от пояса меч в красных ножнах с серебряной насечкой, и протянул его мне на вытянутых ладонях:

- Держи. Пользуйся. Этот меч мне сам Великий Святослав пожаловал за доблесть и верность. В ворота Царьграда его рукоять стучала. Великий Рим наших мечей опасался. Нам предки девиз завещали, мы внукам и правнукам передали: "Жизнь и слава - Отчизне, честь - никому!" И ты запомни.

- Я запомню, только за что такая честь? Трёхпалого я случайно победил. И меч мне ни к чему - я поутру уйду...

- Случайных побед не бывает, - усмехнулся Воин. - А меч возьми. Кто знает свою дорогу? Кто знает, куда она утром повернёт?

Он обнял меня, потом, троекратно, Фомича, махнул рукой, и его отряд вышел за ограду Кладбища...

- А что дальше? - спросил я у Фомича.

- Сам не знаю, - пожал он плечами, - я же сам по себе пришёл, по рассказу соседа Кладбище охранять стал. Может, не тридцать три года надо охранять, может, вообще всё не так? Кто знает? Буду ждать.

Он устало поник плечами.

И вдруг перед Фомичом возник из ничего яркий, серебристый столб света, который падал откуда-то сверху.

И внутри этого столба спускался с неба на белом коне всадник...

Вот уже тонкие копыта травы коснулись. Всадник легко спрыгнул с коня, отстегнул плащ, бросил его поперёк седла.

На нём были серебряные доспехи, талией был он узок, зато в плечах широк. Длинные русые волосы до плеч, красивое открытое лицо.

- Ну, здравствуй, Фомич. Дай я на тебя поближе посмотрю, - подошёл всадник к Фомичу. - Отслужил ты честно. Не за страх воевал, за совесть. Не устал ещё сражаться? Может быть, на отдых пора? Дальше труднее будет. Были отважные и искусные, да и те назад поворачивали. Ты хотя бы у него спроси.

Победоносец указал пальцем на незаметно подошедшего Оглоблю.

- Ты что, ходил в Царство Мёртвых?! - удивлённо спросил Фомич.

Оглобля кивнул и сказал:

- Ходил... Только не дошёл... Но ты - иди! Я сам для того и остался здесь, чтобы помочь тому, кто после меня пойдёт. Иди, обязательно иди, иначе сам себя будешь мучить, как я вот теперь мучаюсь...

- Вот видишь, Георгий, надо идти, - развёл руками Фомич.

- Может, сам пойдёшь в Царство Мёртвых, но не за женой своей, Настей, а на покой? - прищурился Георгий.

- А ТАМ я встречу жену мою? Мы будем с ней вместе? - прямо спросил Фомич.

- ТАМ никто никого не встречает. ТАМ никто никому не нужен, - так же прямо ответил Победоносец.

- Вот видишь? Зачем мне такой покой? Нет уж, я пойду за моей Настей, пускай хотя бы она в Царстве Живых побудет. Даже несколько лет этой жизни стоят ТОЙ вечности, если ТАМ никто никому не нужен.

- Ладно, - пожал плечами Георгий. - Пускай будет по-твоему. Меня прислали не уговаривать, а предупредить. Сам я твой выбор понимаю. Я сам Воин. По-другому ты и не должен был поступить.

Значит, дальше будет так: путь твой лежит к Мёртвой Горе. Сначала будет Медвежья Поляна, потом - Железный Лес, дальше - Омут, потом - Гнилое Болото, за которым начинается Чёрный Лес. Если тебе удастся все это миновать, то, считай, первая половина пути пройдена. Останется самая трудная половина.

Сразу же после Чёрного Леса - Немая Трясина. Немая потому, что затягивает так быстро, что даже пикнуть не успеешь. Дальше Терновые Заросли, а за ними видна уже и сама Мёртвая Гора, она стоит на Гиблом Месте, которое преградой служит, Гору прикрывает.

Гора эта сделана из мёртвого хрусталя, на неё небо опирается. По склонам там ничего не растет - ни травинки, ни былинки. Всё гладко, все сверкает. Гладкая, как лед, скользкая, как стекло. Ближе к вершине чернеет в ней Пещера Кощея. Он без боя не пропустит, для того и поставлен. А на самой вершине - Самшит растет. Он говорящий. И до самой его верхушки ни веточки не растет. А верхушка этого Самшита сквозь небо проросла.

Там, на самой верхушке говорящего Самшита, на громадных стальных цепях качается кованый Сундук. В Сундуке - Медведь. В Медведе - Волк, в Волке - Утка, в Утке - яйцо, а в яйце - ...

- В яйце иголка, иголку сломаешь - Кощей умрет... Я эту сказку давно знаю... - несколько поспешно вмешался Кондрат.

- Не всякая сказка одна на другую похожа, - покачал головой Георгий. - Ты, молодец, не спеши с горы погонять, спеши в гору нахлёстывать. Ты не мешал бы, не успею всё объяснить - беда будет. Значит так: в яйце - Ключ. Ключом этим открывается вход в Царство Мёртвых. И вот ещё что: в помощь ты можешь взять с собой четверых Домашних, и кроме них тебе обязательно будет нужен Живой.

Все дружно повернулись в мою сторону. Я в испуге попятился и замотал головой. Куда-куда, а в Царство Мёртвых я своей волей ни за какие коврижки не пойду. И вообще, с меня было достаточно прошлого путешествия за Сокровищами Лукоморов во Дворец Призраков. При одном упоминании о Ведьмах меня до сих пор в дрожь бросало, а там и кроме них было о чём вспомнить.

- Это ты сам с ним решишь,- кивнул на меня Георгий Фомичу. - Тебе надо, ты и уговаривай. Только Живой может войти и главное, выйти и вывести твою Настеньку из Царства Мёртвых.

- А где вход в Царство Мёртвых? - спросил Фомич.

Но столб света неожиданно рассеялся и исчез, словно его и не было. А вместе с ним исчез и Георгий Победоносец - Чудесный Всадник.

- Всё ты виноват! Говорили тебе - не встревай! - шагнул к Кондрату раздосадованный Фомич, хватаясь за меч.

Домовой благоразумно попятился за спины домашних, не желая подворачиваться ему под горячую руку.

Оглобля остановил Фомича, положив ему руку на плечо:

- Не злись! Злость - плохой советчик. Такие дела, как тебе предстоят, делать дружно надо. Не гоже нам друг с другом воевать. Виноват, а ты его прости, не по злобе он, а по глупости...

- Ладно, - буркнул Фомич. - Вылезай из-за спин, мечом сечь не буду, а как до леса дойдём, хворостиной выхожу, чтобы впредь неповадно было в разговоры встревать. А вход... ладно. Найдём ключ, найдём и двери... Кто со мной пойдёт? Быстрее решайтесь. Времени на раздумья долгие у нас нет.

- Времени у тебя чуть больше будет, чем ты думаешь, - подал голос Оглобля. - Теперь всем, кто с тобой пойдёт, можно и днём идти, все вы будете видимые.

Он сошёл с крыльца, подошёл к Фомичу и сказал, торжественно и с достоинством поклонившись в пояс:

- Ты - храбрый Воин. Возьми меня с собой. Ты не смотри, что я не до конца дорогу осилил. Второй раз не струшу. Специально я здесь оставался, чтобы помочь тому, кто после меня придёт. Возьми, дай моей душе успокоиться. Я тебя не подведу.

Он ждал ответа, склонив голову.

- Не мне твой страх судить. Мне сначала свой надо преодолеть. Вставай по правую руку, со мной пойдёшь, - решительно сказал Фомич. - Ещё трое нужны. Кто?

Вперёд вышел мужичок с лицом, заросшим шерстью.

- Ты куда, Борода? - спросил удивлённо Оглобля.

- А чем я хуже тебя? - вопросом на вопрос ответил тот. - Я тоже пойти желаю. Я вам в пути пригожусь. Оружием я не ахти как владею, но зато наговоры, заговоры, травы целебные знаю, лес, зверей и повадки их ведаю. Возьми...

- Что ж, - после недолгого раздумья махнул рукой Фомич. - Не с одного же меча в дороге кормиться. Мудрость тоже требуется. Вставай по правую руку... Ну, еще двое...

Вперёд вышли, как всегда отчаянно отталкивая один другого локтями, Балагула и Домовой.

- Я!

- Я!

- Ты куда прешься?

- А ты куда лезешь?!

- У тебя даже коленок нет!

- А у тебя есть, только ты их не моешь!

- А при чём здесь умывание?

- А при чём здесь коленки?!

- Вот как дам сейчас!

- Это я как дам сейчас!

- Это я дам!

- Нет, это я дам!

- Куда же мне вас с собой в поход брать, если вы не с врагом воюете, а друг друга лупите? - спросил насмешливо Фомич.

- Это военная хитрость такая! - ответил Балагула. - Увидит враг, как мы один другого колотим безжалостно, подумает: как же они будут нас бить, если своих так бьют? Испугаются враги и убегут сами.

- Ну, если убегут, - улыбнулся Фомич, - тогда вставайте по правую руку, только сразу бить друг друга не начинайте, подождите, пока враги появятся.

- Так что же, - Оглобля уткнулся взглядом в острую макушку вставшего рядом с ним Балагулы, маковкой достигавшего как раз его коленки. - Значит, мы теперь с тобой в одном войске состоим. Так что ли, животное?

- Какое я тебе животное?! - завопил Балагула, привстал на цыпочки и едва не отхватил ковшом Оглобле коленку, которую тот едва успел отдёрнуть.

- А кто же ты? - удивился Оглобля. - Не человек же ...

- Он лучше всяких там людей! - вышел на защиту своего приятеля Кондрат, на всякий случай выставив перед собой однорогий ухват.

- Я и не спорю, - согласился добродушный Оглобля. - Только нам ведь вместе в дальний путь идти. Должен же я знать, кто рядом со мной идёт.

- С тобой идёт прекрасное существо, мой лучший друг - Балагула, важно пояснил Домовой.

- Вот ты и расскажи нам, кто он такой твой друг приятель, - попросил Оглобля. - А то и вправду, идём вместе, а с кем - не знаем. Существо, не существо, человек, не человек.

- Давно это было, - начал Кондрат...

Глава четырнадцатая

Откуда есть пошёл красавец Балагула

Давно это было. Жил да был в одном большом селе возле леса мужик. Мужик как мужик, только немножко слишком балаболистый, шебутной. Про таких, как он, в народе говорят, "без царя в голове". Куда ветер дунет, туда он и думает.

Сам по себе он был безвредный, безобидный. Лёгкий был человек. Только очень беспечный.

Все односельчане на огороды трудиться, а он залезет на крышу, развалится там на солнышке, и лежит, тренькает на балалайке, песни дурашливые горланит.

Не грызи подсолнухи,

не гляди с укором,

цвёл я как черёмуха,

вырос мухомором!

Я нашёл себе деваху,

на окраине села.

Всё смотрел, да только ахал.

Она плюнула, ушла.

Ты куда меня ведёшь,

сладки песенки поёшь?

Я веду тебя в сарай,

иди, не разговаривай.

- Эй! - кричат ему односельчане. - Ты хотя бы у себя крышу на сарае перекрой! Сгнила совсем! Сам же провалишься!

- Иди ты! - восклицает мужик, и тут же запевает:

Ох, сарай, ты мой, сарай,

непокрытый мой сарай!

Я куплю мешок соломы,

и покрою свой сарай.

Ясный месяц укрылся за тучи,

мои лапти на той стороне.

Ничего мне в жизни не надо,

лишь бы лапти вернулись ко мне!

Ох, сарай, ты мой, сарай,

непокрытый мой сарай...

И всю песню сначала. И так поёт он, пока не плюнут односельчане, не отстанут от него. Лежит он так-то, опять идут к нему соседи:

- Пойдём мост ремонтировать! - зовут они. - Мост общественный провалился, всем миром чиним.

Мужик, вздохнув, берётся за балалайку:

- Сейчас приду, только песню допою!

- Это какую песню? - спрашивают односельчане.

- Про сарай, - радостно отзывается мужик.

- Нет! - возмущаются соседи. - Знаем мы тебя! Это бесконечная песня. Мы никогда не дождёмся, что она кончится.

- Хорошо, - соглашается мужик. - Тогда я спою про ворону и про мост.

- Ну, про ворону давай, - нехотя соглашаются односельчане.

Мужичок быстренько хватает балалайку и запевает во всё горло, да так громко, что ему тут же в голос отзываются все собаки в селе.

Он лежит на полусгнившей крыше, зияющей дырами, солнышко ласково гладит лучами его сияющую плешь, а он болтает ногами, лупит по струнам балалайки и блаженно орёт покорно слушающим его соседям, ждущим конца песни, чтобы отправиться на ремонт моста.

Однажды еду: вижу мост,

под мостом ворона мокнет,

взял ворону я за хвост,

положил её на мост,

пусть ворона сохнет!

Он ударяет по струнам и садится. Односельчане, страшно довольные тем, что песня такой короткой оказалась, ждут, что сейчас он слезет и пойдёт чинить мост.

Как бы не так! Они забыли, с кем имеют дело. Мужичок тренькает по струнам и продолжает петь:

Еду дальше, вижу мост.

На мосту ворона сохнет,

взял ворону я за хвост,

положил её под мост,

пусть ворона мокнет!

Односельчане со слабой надеждой вздыхают, надеясь, что теперь-то песня вся, но ничуть не бывало! Мужичок начинает всё сначала:

Однажды еду: вижу мост,

под мостом ворона мокнет...

Рассерженные соседи, понимая, что этот прохиндей опять бессовестно надул их, плюют и идут чинить мост сами. А мужичок, лёжа на крыше, до самого их возвращения попеременно мочит и сушит на мосту несчастную ворону.

Так что в работе мужичок БЫЛ совершенно бесполезен. Но зато если уж где свадьба, или другая какая гулянка, тут уж без него никак! Да он в таких случаях и не заставлял себя просить дважды. Он хватал свою балалайку, съезжал на тощем заду по сгнившей соломе с крыши, и спешил туда, куда его приглашали.

И уж веселье там обеспечено. Гости скучать не будут, да ещё и на много лет воспоминаний о весёлой гулянке останется.

За это и терпели мужичка. За это и подкармливали. Иначе не выжил бы он. Огород у него репьём, сорняками, да лопухом-крапивой весь зарос.

От того, что рот у него постоянно открытым был, - ведь мужичок постоянно песни распевал, рот у него стал большущий, а нижняя челюсть постепенно стала походить на ковшик.

И всё бы ничего, только веселясь сам и веселя гостей на многочисленных гулянках, припал мужичок на стакан. Стал много лишнего употреблять.

Поначалу в праздники, а после и без праздников. Напиваться стал. Скандалить. А кому, вместо веселья, скандал да драка нужны? Перестали его на гулянки приглашать, чтобы он праздник не портил.

Вот тут-то и настали для него чёрные дни. Работать он совсем разучился, да ещё пьянка эта. А голод не тётка, заработать не можешь, что делать? Стал он потихоньку воровать.

Раз его за этим делом поймали, второй.

Поколотили слегка. Потом уже не слегка. А что толку? К тому же сарай у него рухнул, дом разваливается. А он всё ворует, да пьёт.

Лопнуло терпение у односельчан. Никто не хочет держать в селе вора и пьяницу.

Собрались на сход, да и решили всем селом выгнать мужичка вон.

Посадили его в телегу, вывезли из села подальше, ссадили возле леса и возвращаться строго настрого запретили. Сказали, что если вернуться надумает, прибьют.

Сказали так и уехали. А мужичок остался один посреди просёлка, по колено в грязи. Сверху его дождик осенний мочит, по бокам его ветер насквозь продувает, между рёбер посвистывает.

Поёжился мужичок, и, застревая в грязи, пошёл в лес. Там хотя бы от дождя можно под деревьями укрыться.

Короткое время мужичок жил в лесу. Ночевать в листву опавшую закапывался. Днём последние грибы собирал, тем и кормился.

Пока морозы не ударили, кое-как перебивался. А первый снежок выпал, совсем мужичку худо стало. Есть нечего, холод собачий, огня нет. На землю в снег спать не ляжешь. Одну ночь на дереве спал, к стволу привязавшись.

Утром встал, рукой ногой шевельнуть не может. Побегал, согрелся малость, пошёл еду отыскивать. Да только где её под снегом найдёшь? Он уже веточки глодал, снег сосал.

Потом понял, что не выжить ему зиму в лесу. Замёрзнет. Не бегать же день и ночь. Сил не хватит. И пошёл мужичок вешаться.

Выбрал сучок на дереве покрепче, стал верёвку на поясе развязывать, чтобы на ней повеситься. Верёвку развязал, штаны свалились.

- Как же я буду вешаться? - думает мужичок. - Это же стыдоба висеть в петле без порток. Что люди скажут? Жил, как дурак, и помер так же?

Сел он возле дерева и заплакал от бессилия.

И вдруг опускается ему на плечо что-то. Поднял мужичок голову, смотрит - на плече его какие-то ветки лежат. Оглянулся, и как закричит!

Стоит возле него удивительное существо. Вместо рук - веточки, лицо диким мхом поросло, вместо носа - сучок, вместо глаз - клюквины. Одето существо в еловые ветки, верёвкой подпоясанные.

- Ты кто? - испуганно спросил мужичок.

- Я - Лешачиха, лесная жительница. Я здесь, в лесу, родилась, в лесу живу. А ты что тут в такие холода под деревом сидишь? Почему плачешь?

И такая тоска мужичку сердце сдавила, что он взял, да и рассказал Лешачихе всё, как есть, всё что с ним, с горемыкой, приключилось.

- Так ты, значит, совсем одинокий? - спросила Лешачиха, жалобно вздохнув.

- Совсем, - признался мужичок, и горько всхлипнул.

- И я совсем одна, - призналась Лешачиха. - Все Лешие из леса разбежались. Есть здесь один, да и тот всё на болото бегает, Кикиморку пучеглазую себе приглядел. А меня в упор не замечает. А чем я хуже?

Мужичок, конечно, Кикиморку в глаза не видывал, но без тени сомнения заявил, что Лешачиха ничем не хуже пучеглазой Кикиморки, а во многом даже и лучше.

- Ты так считаешь? - засмущалась Лешачиха.

- Конечно! - горячо заверил её мужичок.

- А знаешь, - смущаясь, предложила Лешачиха, - давай вместе жить. Пропадёшь ты один в лесу. Да ещё и зимой. А у меня нора большая и тёплая. Можешь не навсегда, а только на зиму. Летом уйдёшь...

А что мужичку было делать? Согласился он.

А за зиму так с Лешачихой сдружился, так полюбились они, что он никуда уже и уходить из леса не захотел.

И к следующей зиме родился у них от любви сынок.

Вот откуда есть пошёл красавец Балагула. Сын человека и Лешачихи.

Глава пятнадцатая

Сборы. Как у Балагулы горб вырос

Кондрат закончил историю, и вызывающе посмотрел на Оглоблю.

- Ну, теперь тебе всё понятно про Балагулу?

- Теперь всё понятно, - уважительно отозвался Оглобля. - С такой родословной можно в цари идти. Только как же он в Дом попал?

- Это особая история, - вздохнул, вступив в разговор, сам Балагула. Мы жили от этих мест в стороне, в Лесу возле болота. Хорошо жили, весело в Лесу было. А потом пришли Демоны, завоевали Лес, разогнали всех Лесных. Мои папочка и мамочка убегали, меня на руках уносили. За ними Демоны погнались. Попробовали убежать мои родители, а когда поняли, что догоняют их, посадили меня возле заброшенной избушки в кусты, а сами стали Демонов за собой в чащобу заманивать...

Он вздохнул, и замолчал.

- А потом что? - осторожно поинтересовался Оглобля.

- Родители мои так и не вернулись, а меня, совсем маленького, подобрал добрый Кондрат и взял в Дом. Потом вырастил из меня друга.

Вот так, щёлкнув ковшом, закончил свой рассказ красавец Балагула.

- Друга! - не удержался Кондрат. - Друзья так по лбу не лупят.

Фомич осмотрел своё воинство и сказал:

- Ну, кажется, всё. Все в сборе. Ну, что скажешь, Оглобля, не страшно с таким войском в бой идти?

- Да что ты! - пробасил тот, оглядывая с высоты своего роста Кондрата, Балагулу и Бороду. - С такими героями куда угодно можно смело идти.

- Тогда порядок, - вздохнул Фомич.

Он помолчал, помялся, потом подошёл ко мне, и, глядя прямо в глаза, спросил:

- Ну так что?

- Что - что? - Я сделал вид, что не понимаю.

- Ты идёшь с нами? - спросил напрямик Фомич.

- Ты подумай сам! Как я - живой! - своей волей в Царство Мёртвых пойду?! С меня хватит приключений ещё с прошлого года! Ладно бы ещё с Чертями, или Ведьмами воевать, а то прямиком в Царство Мёртвых!

Я замолчал и сердито засопел. Я, конечно, всё понимал и искренне сочувствовал Фомичу, но разрывался буквально пополам: сердцем я готов был пойти с ними, но разум долбил мне, что это глупо и бессмысленно.

Кто знает, как бы всё решилось, возможно, у меня хватило бы воли и ума отказаться, но вмешалась Кукушка:

- Он не хочет идти! Боится! Возьмите меня!

- Да что я?! Трусливей оловянной птички?! - рассердился я. - Иду я, иду...

- Ну вот! - возликовал Фомич. - Теперь порядок. Быстро собираемся и в дорогу! Времени у нас в обрез.

Мы пошли в Дом и стали собираться. Я искал, что могло бы стать перевязью для меча, не в руках же мне его было нести. На поясе он волочился по земле, застревал при ходьбе в ногах, мотался и стукал по коленям.

И тут я увидел умело замаскированный шкаф в стене. В нём, к моему удивлению, стояла почти новёхонькая, хорошо смазанная тульская двустволка, а рядом висел на гвоздике патронташ. На верхней полке в шкафу стояли коробки с патронами.

Я нашёл в чулане тиски и ножовку по металлу, обрезал стволы покороче, взял картечь и жакан, оставив патроны, заряженные дробью, не на птичек мы шли охотиться. Надел патронташ на пояс, коробки уложил в рюкзак, а ружьё повесил на правое плечо, стволами вниз.

Настроение у меня несколько улучшилось. Это было для меня намного привычнее всевозможного холодного оружия.

- А меч ты за спину повесь, так, чтобы рукоять над левым плечом была, тогда в случае надобности легко достать правой рукой, - посоветовал мне Оглобля.

- Зачем мне теперь меч? - удивился я, поглаживая ложе ружья.

- Не скажи! - живо возразил Оглобля. - В бою лишнего оружия не бывает. Не хватало - помню такое, бывало, а вот про лишнее - не помню.

Сам он тщательно приладил на спину два меча. Один под правую руку, другой - под левую. На поясе у него висел кинжал. Кривой татарский нож, отточенный как бритва, он засунул за голенище. Потом пересадил, предварительно наточив, старенький топор на свежевыструганное топорище, подлиннее.

Глядя на такие тщательные сборы и я, не став спорить с опытным в ратных делах Оглоблей, приладил меч за спину.

Фомич сидел в сторонке, погружённый в свои думы, и точил и без того острый клинок боевого меча.

Домовой осколком стекла полировал большую рогатину, чтобы не посадить занозу, рядом с ним лежала уже приготовленная увесистая дубина.

Балагула бродил по избе и сопел. Он брал в руки то один предмет, то другой, взвешивал на руке, качал головой и откладывал в сторону.

- Что ты маешься? - спросил Домовой. - Пойди, сделай себе дубину, как у меня. Или возьми меч, вон их полно после боя осталось.

Балагула только поморщился недовольно.

- Сам таскай такую тяжесть, - фыркнул он. - Палку, если надо будет, я и в лесу под ногами подберу. Чего её из дома тащить?

- Ты что - совсем без оружия пойдёшь? - спросил его приятель.

Балагула ничего Домовому не ответил и молча полез в погреб вниз головой.

- Что это он так полез? Свалится! - удивился я.

- Нет, не свалится, - как мне показалось, с некоторым сожалением ответил Кондрат. - Он всегда так лазит. Чистый обезьян...

В погребе был слышен стук и звон. Вскоре вылез оттуда Балагула. На поясе у него гирляндой висели... вилки!

- Ты зачем в мой сундук лазил?! - подскочил Домовой. - Там моё приданое за столько лет собранное лежит!

- Приданое у невесты бывает, - возразил Балагула.

- Это только у вас так бывает, у тех, кто родился от человека и Лешачихи, - ворчал Кондрат. - А у нас, у Домовых, приданое всегда за женихом.

- У тебя там, в сундуке, всё равно всё наворованное, - махнул на него Балагула.

- Не наворованное. А взятое у хозяев во временное пользование...

- Вот и я взял во временное пользование, - кивнул Балагула, и добавил. - У тебя. И вообще - это будет моё оружие.

- Какое же это оружие?! - потянулся к поясу с вилками Кондрат.

- Грозное!

- Что же ты этим оружием делать будешь? - улыбнулся Оглобля. - Врага по кусочкам кушать?

- Чёрные Воины выше меня? - ответил вопросом на вопрос Балагула.

- Выше, - согласился Кондрат. - Ниже тебя только табуретка, да и то не всякая.

- Кто бы говорил! Если тебя постричь, та ещё меньше меня будешь. Вот ты, допустим, Чёрный Воин...

- И что дальше? - недоверчиво переспросил Домовой.

- Встань на скамью. Вот так, - командовал Балагула приятелем. - Рост подходит. Бери теперь в руки свою дубинку и маши...

Кондрат взял в руки дубинку и махнул ею.

Прямо по голове Балагуле. Тот только охнул и сел на пол, привычно разбросав руки и ноги в сторону.

- Ты чего дерешься?! - закричал он.

- Ты сказал "маши", я и махнул... - оправдывался его дружок.

- Я сказал тебе в воздухе махать, а не по голове. Вот так и маши, а я будто подхожу к тебе сзади...

Кондрат увлеченно махал над головой дубиной, а Балагула, подкравшись сзади, ткнул его снизу вилкой в зад.

Не ожидавший такой каверзы Домовой взлетел под потолок, ударился об него головой, шлёпнулся вниз и сел прямо на стол, на воткнутую ему подлым образом вилку. Тут же он подскочил опять, взвыв от боли.

Выдернув вилку, он воздел дубинку и бросился на Балагулу, который прятался за столом и кричал оттуда:

- Я просто показать хотел! Я просто показать хотел!

- Да уймитесь же вы, обормоты! - прикрикнул на разбушевавшуюся парочку Фомич. - Надо вас дома оставить. Шуму - на сто вёрст вперед...

- Нет! Мы будем тихо! - хором заверили его два обормота. - Это мы оружие опробовали...

- Ладно. Все готовы? - оглядел воинство Фомич.

- Все, - ответил Борода. - Сейчас травочки в коробочки уложу да корешки по мешочкам.

- Балагула! Возьми Радио, - распорядился Фомич.

- Да на фига оно? - поморщился сын человека и Лешачихи, с ненавистью глядя на огромный ящик.

- Как же мы новости узнавать будем?

- Ой, тоже мне, проблема! В лесу сорок полно...

- Всё. Разговор окончен. Или бери, или оставайся.

- Возьму, возьму... Только, смотри, Кондрат мало чего несет.

- Это я буду решать, кто мало, кто много, - рассердился Фомич.

- А я что? Раз надо, значит, надо, - стушевался Балагула. - Я всегда и на всё ради общего дела готов.

Он завозился, прилаживая к Радио ремни, чтобы повесить его на спину, как рюкзак. Кондрат даже подозрительно покосился на дружка, видя такую непривычную готовность к послушанию.

Балагула продел руки в лямки, взвалил Радио на спину, сделал два шага и... сел на пол. Лицо его исказилось от боли.

- Ты чего уселся? - подозрительно спросил его Кондрат.

- Горб... - тихо и проникновенно, со слезой в голосе произнёс Балагула.

- Какой горб?!!! - заорал Домовой. - Откуда он у тебя?!!

- Вырос, - развёл руками Балагула. - Наверное, от перенапряжения всех моих остававшихся сил.

Ему помогли освободиться от ремней и самого Радио, и помогли с трудом подняться на ноги.

Кондрат недоверчиво зашёл ему за спину, и удивлённо покачал головой:

Спину Балагулы действительно украшал чудовищных размеров горб. Самый что ни на есть настоящий.

- А можно потрогать? - спросил недоверчивый Домовой.

- Конечно, можно... Только болит очень... - страдальчески ответил его приятель, доверчиво подставляя спину дружку.

Но тот уже передумал трогать. Застеснялся своей недоверчивости.

- Ладно, раз уж он стал инвалидом, тогда я понесу рогатину, дубину, и Радио, - великодушно предложил он.

На том и решили, тут же и выступили. Время на месте не стояло, напоминая, что и нам пора двигаться.

Впереди шёл Оглобля. Он уже когда-то начинал этот путь...

Следом за ним - Фомич, за ним я, потом пыхтевший как паровоз Кондрат, согнутый в три погибели под тяжёлым Радио. За ним шагал с торбочкой на палке Борода, за которым едва поспевал плетущийся сзади всех Балагула.

- Может, ты в Доме останешься? - спросил его Фомич. - Куда ты с таким горбом? Путь дальний, трудный.

- Конечно! - тут же обиделся несчастный горбун. - Как Радио тащить, так пожалуйста. А как стал инвалидом, так никому и не нужен. Нет уж, я просто обязан совершить, возможно, последний подвиг в моей молодой, короткой и прекрасной жизни...

Красавец Балагула умел произносить красивые речи. Как после таких слов можно было оставить его дома?

Шли мы довольно долго. Оглобля сказал, что к полуночи мы должны миновать Медвежью Поляну и отдохнуть перед тем, как войдём в Железный Лес. И еще одну важную вещь сказал он, о которой не успел нам поведать Георгий Победоносец.

Оказалось, что весь путь мы обязательно должны были проделать ровно за три дня и три ночи. Если к третьим петухам третьей ночи мы не выведем из Царства Мертвых Настю, мы все останемся там. Навсегда.

Все, кто дойдёт.

От такой перспективы мне стало совсем тоскливо. Ради чего я, живой и молодой, тащусь в это Царство Мёртвых, за чьей-то женой, помогаю в этой смертельной для меня затее то ли призраку, то ли привидению, да впридачу ещё даже и рассказать об этом никому не смогу. Кто поверит? И на фига он мне сдался, этот подвиг, о котором никто никогда не узнает?

- Вернуться хочешь? - тихонько спросил Оглобля. - Я вот вернулся. До самой пещеры Кощеевой дошёл и вернулся. До сих пор душой маюсь. Тридцать три года в углу тенью простоял. Своего часа дожидался. Пока хотя бы другому не помогу дойти, не будет мне покоя. Дело, конечно, твоё. Но я возвращался. Я знаю, что будет потом....

Ушедший вперёд Фомич обернулся к нам:

- О чём речь держите, Воины?

- Скоро Медвежья Поляна, - ответил Оглобля, и прислушался к странным звукам за спиной. - А что это хрустит?

- Это Балагула, - ответил Домовой. - Он всю дорогу вот так хрустит. Горб чешет и хрустит.

Мы оглянулись. Балагула, заметив это, постарался героически выпрямиться, но горб согнул его обратно, и на лице несчастного калеки отразились нечеловеческие страдания, которые он героически попытался скрыть вымученной улыбкой.

Оглобля подошел к Домовому, протянул свою большую лапищу:

- Давай сюда Радио, я сам понесу.

- Неет, - покосившись на героического Балагулу, ответил тот, с сожалением вздохнув. - Я сам. Я понесу.

И он постарался выпрямить отсутствующие коленки.

Хорошо, что идти оказалось недалеко. Я раздвинул кустарник и прямо перед носом увидел удивительной красоты полянку.

Глава шестнадцатая

Медвежья Поляна

Большая, светлая, окружённая зарослями малины, она тянула прилечь на травку и греться на ласковом солнышке, подставляя бока.

- Отдых! - скомандовал Фомич.

Мы с Оглоблей отправились за дровами. Как оказалось, не все у нас, как Фомич и Оглобля, питались воздухом.

Борода принялся собирать какие-то травки, Фомич пошёл за водой, Кондрат увязался за ним, Балагула остался охранять лагерь.

И тут же полез в густые заросли малины...

Нас с Оглоблей заставил всё бросить и бежать на Поляну леденящий душу вопль, перешедший в пронзительный визг.

К нашему ужасу мы опоздали. Выскочив из кустов, мы остановились, оцепенев от вида ужасающей картины:

Посреди поляны валялся лицом вниз несчастный страдалец Балагула, а сверху его беспощадно рвал огромный медведь.

Я вскинул обрез, целясь в медведя, но Оглобля толкнул стволы вверх, и картечь с визгом ушла в небо.

Медведь, от испуга присев, бросил трепать Балагулу, подпрыгнул, опустился на четыре лапы, и бросился наутек.

При этом с ним от страха случилась могучая медвежья болезнь...

Огромный медведь, ошалевший от страха, несся на другой конец поляны прямо на Кондрата и Фомича, возвращавшихся с вёдрами, полными воды.

Фомич успел отскочить за дерево, а Кондрат остался стоять как вкопанный, его сковал страх. Всё, что он смог сделать в свою защиту, это пронзительно завопить, отчего только усугубил медвежью болезнь.

Косолапый сбил с ног Домового, промчался всей своей массой прямо по нему и скрылся в густом кустарнике.

Фомич бросился к распростёртому Кондрату, но тот, хотя и с трудом, но всё же встал сам, вытянул перед собой дрожащие от страха руки и пошёл так в нашу сторону неуверенной деревянной походкой.

- Кондратик, что с тобой? - участливо спросил его Фомич.

- Меня медведь об... обболел...

Фомич бегом принёс оставленные на краю поляны ведра с водой и вылил одно на Кондрата. Тот осмотрел себя, обнюхал, поморщился, горестно повздыхал и заспешил к бездыханному другу.

Дохромав до него, он склонился над телом Балагулы, и тут же вскочил, закрывая лицо руками:

- Ой, я не могу! Он ему... Он ему... Медведь ему горб отъел! - в ужасе прошептал Кондрат.

Мы с опаской приблизились. Спина бедняги была залита кровью. Над ним, отогнав нас в сторону, склонился Борода, велев никому не мешать и принести воды.

Он долго и осторожно рассматривал бедного Балагулу, потом посмотрел на свою руку, понюхал её и облизал пальцы.

- Он Вурдалак!!! - заорал Домовой.

- Это же малина! - выкрикнул Борода. - Это не кровь. У него вся спина в малиновом соке.

Мы с опаской приблизились и увидели, что спина у лежащего без чувств Балагулы вся в раздавленных ягодах малины.

Борода перевернул несчастного горбуна на спину и плеснул ему в лицо водой. Тот задёргался, задрыгал ногами:

- Не люблю воду! Не надо воды!

- Дружок, ты больше не калека! У тебя медведь горб отъел! - радостно сообщил ему Домовой.

- Чтоб он у тебя что-нибудь отъел! - сердито огрызнулся Балагула.

Кондрат поднял лежавший рядом с его дружком полотняный мешочек и заглянул в него:

- Странно, - пожал он в недоумении плечами. - Горошины, сухари, малина... Да это же - горб!

- Как - горб?! - подошёл к нему Оглобля.

- Это он, подлая его душа, чтобы ничего не тащить, засунул себе на спину мешок с горохом и жрал этот горох всю дорогу, отчего и треск стоял, возмущался взбешённый Домовой. - А я думаю, что это он всё время спину чешет, а это он горох да сухари доставал! А в малиннике решил малинки добавить...

- Сейчас другое важно, - остановил всех Оглобля. - Медведи - народ мирный. Просто так не нападут. Я точно знаю, сам здесь проходил. Чем ты его обидел? И не вертись, говори, как есть, иначе беда будет.

- Так я значит чего? - заюлил разоблачённый "горбун". - Я собираю тут малинку, никого не трогаю, слышу в кустах трещит. Заглянул туда, вижу сидит мужик в шубе, спиной ко мне, и малину жрёт. Главное, не по ягодке собирает, а сгребает куст в охапку и тащит ручищами в рот, вместе с листьями. Я ему кричу:

- Ты что же, такой сякой, делаешь? Ты что же это с ягодой вытворяешь?! Кто же так малину собирает?!

Он в ответ на меня ноль внимания, только фыркает. Разозлился я, подошёл поближе, да как дам пинка! Очень меня обидело, что он не по ягодке собирает...

- Да как же медведь будет по одной ягодке собирать, когда у него пальцев нет?! Дурья твоя башка! - сплюнул Фомич.

- Я-то думал, что это мужик, - оправдывался и без того смущённый Балагула. - Ещё смотрю на него и думаю, чего это он в такую теплынь в шубе ходит? Ну, когда он повернулся, я понял, что это не мужик. Извините, говорю, обознался: не за того принял. А он - грубое животное. Кааак накинется! Ну, я, конечно, грудью... это... на землю. Ну, а он сверху, этот... горб мне давай рвать...

- Горб! Я тебе покажу - горб! - бросился на него Домовой.

Обеспокоенный Фомич остановил его, удержав за плечо:

- После отношения будете выяснять. А сейчас надо побыстрее отсюда убираться, как бы нас хозяева об этом не попросили, тогда хуже будет.

- Медведи, что ли? - испуганно поинтересовался Балагула.

- Нельзя Хозяина по имени звать. Придёт. Зови, как хочешь: Хозяин, Босой человек, только не по имени, - погрозил ему Оглобля...

Кусты малины на краю поляны затрещали, зашевелились...

- Ну вот, накликал... - тихо сказал Оглобля, доставая топор.

- Ты стрелять не спеши, пока я не скажу. - удержал вскинутый мной обрез Фомич.

Мы встали посреди поляны спина к спине, заняв оборону, готовые дорого отдать свои жизни. Обступая нас плотным кольцом, изо всех кустов, выходили и выходили медведи.

Тогда вперёд выступил Фомич:

- Мы не враги Лесному Народу! Мы воюем с Нечистью, с Лесной тоже. Я - Фомич, Ночной Воин. Вы меня должны знать. Я ваших медвежат во время обходов в лесу находил и к Поляне выводил. Наш друг обидел Медведя не по злобе, а по глупости и по недоразумению. Если вы на нас нападёте, мы будем защищаться. Кому польза, что мы побьем друг друга? Я сказал, вы - думайте.

Он вернулся к нам, а Медведи собрались в круг, что-то обсуждая. Потом вперёд вышел самый большой и старый из них. Он сказал:

- Идите, куда шли. Мы вам вреда не причиним. Если сумеем, то и поможем. Отдыхайте. Мы покараулим.

Медведи скрылись в кустах, а мы поели, приготовив на костре кашу. Вернее, поели все, кроме Фомича и Оглобли.

Я спросил у них, не выдержав:

- Чем же вы кормитесь? Не спите, не едите...

Ответил мне Фомич:

- Надеждами питаемся, чужие сны смотрим, чужой покой охраняем. Зато с нами и хлопот меньше: готовить не надо, нам ни холодно, ни жарко не бывает...

Вздохнул, помолчал, потом добавил:

- А хотелось бы...

И отошёл в сторону, где они с Оглоблей принялись что-то горячо обсуждать.

А у меня почему-то пропал аппетит.

Зато Балагула и Кондрат ели с такой поспешностью, что только ложки со свистом воздух рассекали.

Балагула, как оказалось, из лени даже миски с собой не взял. Пришлось ему есть из одной миски с Кондратом.

Сначала они долго перетаскивали эту миску каждый в свою сторону, стараясь подтянуть поближе к себе, потом вцепились левыми руками каждый в свой край, и со страшной скоростью замолотили ложками по каше.

Брызги летели во все стороны, оба были в этой каше по самые уши. При этом Балагула так быстро работал ложкой, что не успевал вовремя открывать свой ковш, отчего пару раз кашу с ложки вместо ковша перегружал прямо себе на физиономию.

Кондрат тоже несколько раз промахнулся и забросил кашу себе за спину, вместо каши удивлённо ловя ртом воздух.

При этом оба они бросались на миску с удвоенной энергией, когда им казалось, что сидящий напротив зачерпывает чаще. В один из таких моментов Кондрат только засунул ложку в рот, как ему показалось, что его приятель зачерпнул лишний раз.

Он ринулся к миске, Балагула рванулся на перехват...

Раздался стук лбов, глухое оханье, а потом что-то булькнуло...

Услышав непривычную тишину с того места, где они ели, я поднял голову и увидел, что Балагула сидит на корточках, торопливо перегружая содержимое миски прямо себе в распахнутый ковш, а Кондрат сидит на земле с выпученными глазами, открыв рот, из которого торчит... черенок от ложки!!!

Ложка, между прочим, была у него деревянная, с хороший кулак. И когда они лбами стукнулись, он эту ложку и проглотил, а она застряла у него в горле.

Глаза у Домового покраснели, вылезли из орбит, а по щекам и бороде градом катились слёзы.

К нему подскочил Борода, попытался похлопать по спине, но безуспешно. Я попробовал вытянуть ложку за черенок, - не тут-то было, застряла она в горле наглухо. Оглобля и Фомич топтались рядом, не зная чем помочь в такой неожиданной ситуации.

Балагула, как ни в чем не бывало, продолжал вытряхивать себе в рот остатки каши.

Наполнив остатками ковш, он задвинул его на место, булькнул, заглатывая, потянулся и подошёл к нам.

Посмотрев на наши безуспешные потуги, послушав горячие споры о том, как помочь Домовому, он отстранил меня, наклонился над раззявленной пастью Кондрата, двумя пальцами покачал деревянную ложку за черенок. Встал, помычал, покачал головой. А потом, мы даже охнуть не успели, взял и затолкнул ладонью ложку внутрь.

Кондрат судорожно дёрнул кадыком, и в наступившей тишине было слышно, как ложка тяжело чавкнула на дно желудка.

Страдалец Домовой сидел, отчаянно и со свистом хватая ртом воздух, вытирая со лба испарину.

Немного придя в себя, осторожно потрогал живот. Прислушался, наклонив голову, к своим внутренним ощущениям, явно остался чем-то недоволен, встал, подобрал увесистую палку и медленно пошёл на Балагулу, бессвязно бормоча в ярости:

- Мы не дойдём вдвоём! Я его порешу! Не мешайте мне! Он меня вилкой! Меня Медведь из-за него обболел! Я Радио тащил! Он в меня ложку!!!

Балагула попытался залезть на дерево, это ему не удалось, мешал пупок. Он сорвался, тут же спрятался за ствол, и оттуда заговорил:

- Я тебе жизнь спас! Задохнулся бы ты без меня - дурак!

- Ты не кипятись, Кондрат! - стараясь быть объективным, вмешался я. - Мы действительно не могли эту ложку вытащить. Так что выходит, что он тебе и вправду помог.

Так мы уговаривали Домового.

- Ну и ладно! - размазывая по физиономии слёзы обиды, произнес Кондрат. - Только Радио он дальше сам попрёт... И рогатину!

- Ладно, ладно, всё сделаю... - на удивление покладисто согласился Балагула.

- Слышь, Борода, - обратился Домовой к нашему знахарю. - Ты всё знаешь, скажи, дерево переваривается?

- Мне кажется, что нет, - задумчиво почесал Борода бороду.

Кондрат заметно помрачнел, и заметивший это добродушный Борода попытался успокоить его:

- Ты не переживай, Кондрат, - всё лишнее из желудка само собой выходит, естественным путём...

- Что?! - выпучил глаза Домовой. - Да ты что! Ты знаешь, какая ложка здоровенная?! Она в горло еле прошла, как же она выходить будет?! Больно же!

- Ну и что? - выставил ковш осмелевший Балагула. - Потерпишь!

- Я потерплю! - зловеще согласился Кондрат. - Но только потом засуну тебе эту ложку туда, откуда она у меня выйдет...

- Чтоб она у тебя там застряла, - проворчал тихонько Балагула.

- И зачем только я с вами увязался? - ворчал Кондрат, прислушиваясь к тому, что происходит у него в животе.

- Правильно, - поддакнул красавец Балагула. - Сидел бы в избе, Дом охранял. Только зачем тебе пустой Дом охранять? Что там охранять?

- Очень даже многое! - рассердился Кондрат. - Даже в пустом доме всегда есть что охранять...

Глава семнадцатая

Что Домовой охраняет?

Наверное, никого из Домашних полудухов в народе не знают так хорошо, как Домового, или Дедушку, как его ещё иногда называют.

И ни про кого из Домашних столько кривотолков не ходит.

Попробуйте заговорить о Домовом среди людей. Каждый начнёт с горячностью доказывать что-то своё. Одни будут утверждать, что Домовой добрейшее и милейшее существо, другие - что Домовой самый отвратительный пакостник из всех Домашних, что он не только пакостит по всякому, но ещё и самую тесную дружбу ведёт с нечистой силой, её за собой в Дом тащит, по углам расселяет, хозяев выживает.

Так где же правда? Какой же он на самом деле, это самый Домовой?

Правда, как всегда, где-то посередине. И те, и другие в чём-то правы, но в чём-то и не правы.

Домашние на Руси живут сравнительно недавно. До того, как появились Домовые, да Кикиморы и Шишиморы всякие, в домах славян обитали языческие боги. Много было богов, потому и обитали они повсюду.

Одним из главных Богов, наравне с Даждьбогом, Ярилой и Перуном, был могучий Велес. Он покровительствовал скоту и огню. Его называли "скотий бог". В языческом Киеве идол Перуна стоял на горе, в центре, а идол Велеса - на Подоле, внизу, под горой.

Потому Перун считался княжьим Богом, а Велес - Богом всея Руси.

Поскольку имя Велес созвучно со словом "волос", то иногда так его и называли. Отсюда и легенды о волшебной силе, таящейся в волосах, вспомните хотя бы бороду Черномора. И другое поверье напоминает о Боге Велесе, или Волосе.

Замужние женщины обязательно должны ходить с покрытой головой, скрывая волосы. Если покажет чужим волосы, "засветится волосами", очень гневается на это Домовой, поверенный Бога Волоса. А об уронивших платок, говорили, опростоволосилась, волосы выпростала, всем показала. Отсюда и выражение пошло: "опростоволосился", попал в глупую ситуацию.

Но князь Киевский Владимир изгнал с Руси языческих Богов, насильно заменив язычество христианством. Не водяной купелью, огнём и мечом крестил Русь Владимир.

Ушли языческие Боги. Но поселили повсюду множество Домашних, чтобы те напоминали потомкам, что от язычества Русь пошла, что все мы от одной матери - Природы.

Скотий Бог Велес оставил в напоминание о себе Домовых, которые должны были не просто Дом стеречь, как многие теперь думают.

Домовые изначально хранители не самого Дома, а огня, очага в доме. Раньше в каждом Доме был очаг и огонь. Бог Велес был покровителем душ умерших. Мудрый Бог Велес завещал Домовым не просто огонь в очаге или стены Дома охранять. Вверяя им хранить огонь, олицетворение душ умерших предков, он доверил хранить им самое святое - Память.

Дом раньше переходил из поколения в поколение. Старился дом, его сносили и на этом самом месте ставили новый. И всегда горел в Доме очаг. Всегда живой огонь напоминал хозяевам о предках, они как бы жили рядом.

И сам Домовой, который служил в этом Доме ещё тем хозяевам, души которых теперь трепетали в очаге языками пламени, был связью между живыми и мёртвыми.

Он сам по себе почти никогда не покидал Дом, в который его поселил ещё сам Велес. Если хозяева собирались куда-то переезжать, они должны были очень сильно просить Домового, чтобы тот поехал вместе с ними.

Тот соглашался на переезд только в том случае, если точно знал, что в оставшемся Доме поселится другой Домовой, и что могилки предков, живших в этом доме, не останутся без присмотра.

Он настолько всегда роднился с хозяевами, что зачастую даже лицом на них похож становился. Называли Домовых по-разному: Шишок, Дедушка, Хозяин.

Домовым мог стать и обычный человек, умерший без причастия. Живут они в основном за печкой, куда нужно было бросать мусор, чтобы Домовой не перевёлся.

Ни в коем случае нельзя было выносить мусор из избы. Вот откуда пошло выражение: "выносить сор из избы". Это означало остаться без покровителя, без Домового.

Потому же уборку в доме всегда начинали от порога, заметая мусор к печи, не вынося его за порог. Да и сейчас многие хозяйки ни в коем случае не начнут уборку от печки, или из угла, всегда от порога. Именно в углах и за печкой излюбленное место проживания Домового, да ещё в подполе.

Домовой не всегда такой добрый. Если хозяин его творит плохие дела, не помнит родственников, предков забывает, Домовой его наказывает. Он начинает скот хозяйский мучить, лошадям гривы заплетать, птицу домашнюю по ночам пугать, с насестов сгонять.

Если в Доме кавардак, если скотина словно взбесилась, если среди бела дня кувшины сами собой с полок валятся, значит, чем-то Домовой недоволен, свой протест выражает.

Вот какие мы, Домовые.

А я в этом доме много столетий прожил. Ну, не точно в этом, а в том, что на его месте стоял. Хорошие были у меня хозяева. Трудолюбивые, добрые, радушные. Родителей чтили, предков всегда с уважением вспоминали, меня, Домового, жаловали.

Жил я так с ними, нарадоваться не мог.

А потом получилось так, что умерли мои хозяева, и поселился в Доме злой Бобыль.

Был этот Бобыль лодырь и пьяница. И вместе с ним в Доме поселились чёрное пьянство, и чёрная брань.

К тому же Бобыль был жаден и вороват. И ещё всегда и всем завидовал. Напьётся вечером, сидит на лавке и сам себе на всех жалуется.

Уж как я старался ему помочь! Как пытался его вразумить! Всё бесполезно. Пропил всё Бобыль. И Дом пропил.

Когда уходил, меня не то чтобы с собой пригласить - не вспомнил даже.

Мало того, он перед уходом настриг свиной щетины и распихал тайно в Доме повсюду. Это для того, чтобы в Дом нечистую силу привадить!

Он-то ушёл, а мне пришлось щетину эту собирать. Да разве всю её сразу выберешь? Поселилась всё же в Доме и Нечистая Сила. Я попробовал было с ней воевать, да куда мне!

Только не мог же я просто так Дом бросить! Стал я Домашних приводить, селить их. Так вот вместе мы Нечисть и выгнали.

А что никто из людей не живёт... Ну так и что? Нас, Домовых, только сами хозяева прогнать могут. Или Нечистая Сила, которая сильнее нас.

Мы для того, чтобы на месте Дома Трава Забвения не выросла... Ясно теперь, что Домовые охраняют? - закончил Домовой.

Мне, например, стало ясно.

Мы стали собираться в путь. Впереди нас ждал Железный Лес.

Глава восемнадцатая

В Железном Лесу

Лес оказался по-настоящему железный. Ноги грозила проколоть острая, как проволока, трава. Над головой шуршали железные листья с острыми краями. Отовсюду пахло холодом и железом.

Бедняге Домовому упало на голову дикое яблоко, тоже железное. Хорошо, что ещё совсем маленькое, теперь он прикладывал его к здоровенной шишке.

- Здесь внимательно и под ноги, и по сторонам смотрите! Лес нехороший. Глаз да глаз нужен, - предупредил нас Оглобля, побывавший в этих местах раньше.

Я прислушался к жестяному шелесту листьев, к звону железных иголок на железных ёлках, и мне стало не по себе.

Зябко поведя плечами, я тихо сказал Фомичу:

- Ну и Лес!

- Когда-то это был обычный Лес, - услышав, что мы говорим о Железном Лесе, вставил своё слово Оглобля.

- И почему же он так вот вдруг стал Железным? - оглядываясь на металлические ветки, спросил я.

- Давняя это история, - вздохнул Оглобля. - Точно не знаю, что случилось, но зато могу рассказать Легенду о Железном Лесе.

И он рассказал.

Легенда о Железном Лесе

Когда-то здесь был самый обычный Лес. Зелёный и красивый. Но потом пришли люди и вырубили часть деревьев. И на освободившемся месте возвели Город.

И в нём построили громадный Завод, который делал Железо. И все люди в этом городе делали Железо. Потому, что за это Железо им платили Деньги.

И чем больше они делали Железа, тем больше Денег им платили.

В Городе стало не хватать Заводов, чтобы делать ещё больше Железа.

Его и так делали очень много, но людям хотелось во что бы то ни стало делать ещё больше, чтобы получать за него ещё больше Денег.

И они стали строить ещё больше Заводов.

Им даже камень для строительства завезти некогда было. И стали они строить Заводы из Железа. И дома строить людям тоже было некогда.

Когда строишь дома, говорили они, не делаешь Железо. Когда не делаешь Железо, теряешь Деньги.

Стали люди жить на Железных Заводах. А их каменные жилища развалились, потому что и жёны их, и дети, все стали жить на Заводах и делать Железо.

Вскоре стоял возле Леса Город Железных Заводов.

И так много стало этих Железных Заводов в Городе, что люди стали делать Железных Людей, чтобы они работали на этих Заводах.

Лес же вокруг почти весь вырубили, потому что нужно было много места для новых Железных Заводов.

И вода в реках и озёрах вокруг Города Железных Заводов вобрала в себя столько металла, что берега стали Железными, трава вокруг тоже стала Железной, потому что питалась водой из этих рек и озёр.

И даже дожди стали Железными. И постепенно остававшийся ещё вокруг Города Лес тоже стал сплошь Железным, и звери, и насекомые в Лесу - тоже.

Постепенно вымерли люди. Некоторое время поработали на Железных Заводах Железные Люди, но им не нужны были Деньги, поэтому работали они плохо. К тому же не могли ремонтировать сами себя.

Остановились и замерли Железные Заводы. Растащили их на части рыскавшие вокруг Железные Муравьи.

И на месте Города Железных Заводов вырос Железный Лес, по которому мы сейчас и идём.

Так закончил Оглобля эту историю.

Пока он рассказывал , я шёл вперёд и внимательно смотрел вверх, опасаясь что какое-нибудь железное яблоко рухнет мне на голову. И едва не поплатился за свое верхоглядство.

- Берегись! - раздался крик.

Чудом я успел отпрыгнуть, - распластавшийся в стремительном прыжке огромный Волк, щёлкнув стальной пастью, пролетел мимо.

Острой болью обожгло бок. Я схватился ладонью и увидел на ней кровь. А Волк развернулся и готовился прыгнуть ещё раз: он стоял передо мной, расставив лапы, разинув пасть. Шерсть на нём была железной, ею-то он и ободрал мне до крови кожу.

Раздумывать было некогда, я сорвал с плеча обрез, не целясь вскинул, да и что толку было целиться с такого маленького расстояния? Положив палец на курок, я почувствовал себя уверенней.

Потом случилось что-то непонятное: Волк зарычал, попятился задом, и ушёл в кусты, зашуршав железом о железо.

Но только я с облегчением перевёл дух, как в мою ногу кто-то впился. Я вскрикнул, глянул вниз, и увидел убегающего железного муравья, чёрного и блестящего, размером с кошку. С другой стороны, раскрыв стальные жевалки, на меня набегал другой муравей. Я не стал ждать, пока он меня цапнет, и выстрелил.

Во все стороны с пронзительным визгом полетели пружинки, шестерёнки, гаечки, обломки железа. Раздался жуткий визг...

Рассмотреть свой разлетевшийся на запчасти трофей я не успел. Со всех сторон к нам устремились Железные Муравьи.

Я разнёс в клочья ещё одного, успел перезарядить обрез и развалить еще пару злобных насекомых, но перезарядить второй раз не успел. Муравьи подбегали так быстро, что пришлось доставать меч и молотить им направо и налево, благо особых навыков в фехтовании в таком бою не требовалось.

Вот когда я с благодарностью вспомнил Оглоблю, настоявшего на том, что в бою лишнего оружия не бывает.

Сам Оглобля крушил Железных Муравьёв на запчасти топором, который пришёлся как нельзя более кстати.

Фомич демонстрировал чудеса фехтования, лихо и легко перерубая Муравьёв точно посерединке, где было тоньше всего. При этом он непрерывно двигался, не давая Железным тварям приблизиться.

Кондрат, прижавшись к Железному дереву спиной, молотил набегавших Муравьёв сверху вниз увесистой дубиной. Борода сидел на ветке железного дерева, и что-то лихорадочно смешивал из мешочков и торбочек.

Хуже всех чувствовал себя Балагула. Он вперевалку бегал на своих ножках без коленок, отягощённый ящиком Радио, пытаясь вилкой поразить Муравьёв, которые почему-то норовили пообкусать ему пальцы на ногах. Так же тщетно, но воинственно размахивал он в воздухе зажатой в другой руке вилкой.

Сложно сказать, чем бы всё это закончилось, если бы не Борода.

Наколдовав что-то с травами и порошками, и выбрав подходящий момент, он спрыгнул прямо на спину большому Муравью, пробегавшему под деревом. Тот рухну, а Борода быстро и ловко связал ему лапы кушаком, взвалил трофей на плечо, и взгромоздился со своей добычей обратно на ветку.

Муравьи моментально побросали охоту за нами и собрались под деревом, на котором сидел Борода.

- Вы не подходите сюда близко! Я сам справлюсь! - крикнул он нам. Я Муравьиную Королеву захватил!

Борода терпеливо дождался, пока все Муравьи соберутся под деревом, развязал кисет с приготовленным заранее порошком, и посыпал толпящихся внизу Муравьёв. Они стали лопаться у нас на глазах с глухими хлопками. И во все стороны разлетались со звоном и с визгом детальки, шайбочки, кусочки железа, гаечки и всё такое прочее.

Через каких-то пять минут на полянке вместо боевых Муравьёв со стальными челюстями валялась куча металлолома.

- Вот что значит разрыв-трава! - весело сказал Борода, спрыгивая с дерева, залихватски подмигнув нам.

Дальше мы прошли Железный Лес почти без приключений, если не считать нападения пары Железных Волков, с которыми мы сравнительно легко справились.

Железный Кустарник начал редеть, и впереди завиднелась полянка.

Но когда мы подошли ближе, она оказалась тяжёлой черной водой, абсолютно непрозрачной.

Глава девятнадцатая

Омут и Водяной

- Смотри, смотри, - подтолкнул меня в бок Борода. - Видишь, левее? Вооон, воронка на воде крутится. Если где увидишь на воде такую воронку, знай - это Водяной на дне пряжу прядёт, веретено крутит. Омут это...

Он зябко передёрнул плечами.

- В Омут попасть - заживо пропасть. Как попадёшь в такую вот воронку на воде, тебя Водяной закрутит, за ноги ухватит, прямиком к себе на потеху, на дно утащит, - добавил Домовой.

- Что будем делать? - спросил Фомич.

- Может, обойдём? - робко предложил я.

- Пока обходить будем, без малого день потеряем, - покачал головой Фомич.

Он задумался, глядя на чёрную воду, словно ждал ответа оттуда, из мрачной бездонной глубины.

- Переплывать надо, - вздохнул у него за плечом Оглобля. - Больше ничего не остаётся. Я, например, другого способа не придумал.

- На чём переплывать? - оглянулся Фомич. - На железных брёвнах? По всей округе живого кустика не отыщешь, не то что деревца. А без плота, вплавь, с оружием, ни за что не осилим Омут.

- Можно шкуру горячим воздухом надуть, - сказал, злобно оглядываясь на Балагулу, Кондрат.

- А где взять шкуру? - не заметив его взгляда, спросил Фомич.

- Если хорошо поискать, найдётся, - ответил Кондрат уверенно, показывая Фомичу глазами на своего приятеля.

- Не! - заорал тот, тоже заметив этот взгляд. - У меня шкура с дыркой! Во!

И он раззявил свой чудовищный ковш.

- Ладно, поплывем на верёвке, - сказал Оглобля.

- А как это - на верёвке? - заинтересовался я таким более чем оригинальным способом плавания.

- Ну, не верхом, конечно, на верёвке, - засмеялся Оглобля. - Делают это так: привязывают к пловцу верёвку, и держат за конец, потихоньку отпуская. Если Омут станет затягивать, все вместе вытаскивают на берег, самому с Омутом не справиться.

Достали длинную верёвку, прикинули на глаз, добавили на всякий случай, связав намертво заветными узлами, которым нас научил всё знающий, и всё умеющий, Борода.

Фомич скинул с плеч плащ, готовясь первым шагнуть в воду.

- Постой, - остановил его Оглобля. - Ты не спеши. Успеешь ещё пример показывать, давай я попробую.

Не дожидаясь согласия, быстро разделся, обнажив мощный торс, покрытый глубокими шрамами. Связал одежду узлом, закрепил на голове ремнем, обвязался вокруг пояса верёвкой, привязал меч на спину, и вступил в воду.

Чёрная вода нехотя расступилась перед ним, словно не хотела пускать. Но он вошёл, мощно оттолкнулся и поплыл, крикнув нам:

- Вы там с берега подсказывайте, направляйте, куда плыть, чтобы я в Омут не заплыл.

И замахал сажёнками через чёрное зеркало воды.

Доплыл он относительно спокойно и без приключений. Ни Омут, ни Водяной его не потревожили. Вышел на берег, крикнул:

- Привязывайся ты, Фомич, я тебя отсюда подстрахую!

Фомич быстро обернул вокруг себя другой конец веревки, и поплыл. С ним всё так же обошлось благополучно.

Следом собрался идти в воду и я, но тут мы спохватились, что верёвка теперь целиком осталась на том берегу. Мы бранили себя за торопливость и беспечное недомыслие, но что было делать?

Воодушевлённый примером Фомича и Оглобли, я вошёл в воду. Крики и поддержка обоих берегов помогли мне, и я с трудом, но всё-таки доплыл.

Не успел я выйти на берег, как меня отругал Фомич:

- Зачем ты, балбес, на этот берег поплыл? Всё равно кому-то из нас назад плыть придётся, верёвка-то так и осталась здесь.

Я принялся было оправдываться, но с другого берега раздался вопль:

- Тонет! Тонет!

Мы обернулись и увидели, что Омут тянет все ближе и ближе к воронке Кондрата, который залез в воду, когда этого никто не видел.

Мы попытались добросить до него веревку, но было слишком далеко, и нам это не удалось. Не успевший одеться Оглобля полез в воду, но его остановил Борода:

- Не успеешь! Да и не вытащишь ты его!

И действительно, голова Кондрата была уже в самом центре воронки. Он ещё пытался вырваться, но всё было напрасно.

- Ой! - закричал он. - Водяной за ноги схватил!

И отчаянно замолотил по воде руками.

- Ну, всё, - с горечью и отчаянием произнес Оглобля. - Раз Водяной ухватил, он своё ни за что не упустит...

И тут в воду бросился Балагула. Плыл он совсем скверно, по-собачьи, но тем не менее, удивительно быстро.

Мы, не сговариваясь, все бросились в воду. А Балагула, не доплыв до Домового, неожиданно нырнул под воду.

- Водяной утащил! - ахнул Борода.

Но дальше произошло нечто совсем невероятное: воронка закрутилась в обратную сторону, потом просто встала столбом, выбросила вверх огромный фонтан воды, и выбросила нас обратно на берег.

Из того места, где только что была воронка, выскочил огромный голый мужик с большой белой бородой, весь опутанный зелёными водорослями, и завопил:

- Водяного загрызли! Ой, кусают! Ай!!!

И завертелся вокруг себя. На мгновении даже выпрыгнул из воды, отчаянно молотя воздух огромным рыбьим хвостом. Повисев в воздухе, он шлёпнулся обратно, потом опять вынырнул, а рядом с ним вынырнул и Балагула.

- Отпусти Кондрата! - завопил он на Водяного. - Брось, а то загрызу!

- Да отпустил я его! Отпустил! - в ужасе вопил Водяной. - Вон он плывёт. Только не кусайся!

Кондрат в это время уплывал к берегу без оглядки.

- Я тебе что сказал?! Рыба ты голопузая?! - заорал Балагула, грозно щёлкая ковшом.

- Я отпустил! Отпустил! - испуганно заверещал Водяной.

- А я сказал тебе: брось! Понял ты? Брось!

Водяной протянул руку, поймал в воде отчаянно мельтешившего руками и ногами Домового, и действительно, что есть силы, бросил его в сторону берега.

Бросок показал, что силы у Водяного есть, и предостаточно. Если бы мы дружно не пригнулись, нам пришлось бы худо. Домовой просвистел над нашими головами, как пушечное ядро. Мы проводили его взглядом до кустов, откуда раздался звонкий шлепок, и яростный вопль Домового:

- Ну, Балагулааа! Держись!

Тот же, выставив угрожающе на Водяного ковш, щёлкнул зубищами, отчего у Водяного едва не случился обморок.

- Ну ты, мочалка подводная! Будешь еще безобразить - загрызу! Понял?! Вернусь - загрызу!

- Не, больше не буду, никогда не буду, - чуть не плача, оправдывался огромный Водяной перед крохотным Балагулой.

- Ладно, плыви к себе в тину, вилки выковыривай, - милостиво разрешил ему героический красавец, сын человека и Лешачихи, Балагула, улёгся на спину, выставив кверху пупок, и поплыл в нашу сторону...

А Водяной ухнул и нырнул с головой, только вилками, в толстый зад воткнутыми, сверкнул.

Балагула вышел на берег героем. Даже Кондрат проворчал что-то среднее, то ли угрозу, похожую на благодарность, то ли благодарность, похожую на угрозу.

Все пожали герою лапу и похлопали по плечу.

Кондрат даже предложил ему понести Радио, но герой скромно отказался, чем ещё раз удивил всех.

На берегу, куда мы вышли из воды, рос весёлый белоствольный березняк, по которому даже идти было приятно.

Но следующие неприятности начались очень скоро, и звались они Гнилое Болото.

Глава двадцатая

Гнилое Болото

Его дыхание мы ощутили сразу, как только поднялись на взгорок. В лицо пахнуло гнилью, тлением и ледяным холодом. Мы поневоле остановились и услышали чей-то тяжёлый, протяжный вздох.

- Гнилое Болото дышит... - почему-то шёпотом пояснил Оглобля.

Мы как-то сразу приуныли, поскучнели, даже пошли медленнее, словно оттягивая момент свидания с этим Болотом.

Но оно было неотвратимо. На другом склоне взгорка березняк был совсем редкий, тусклый, вялый, вперемешку с осинником. Он редел, редел... И на самом спуске обрывался.

Дальше начиналось Гнилое Болото, и тянулось оно почти до горизонта...

Кочки, грязная трава, осока, болотный камыш, чавкающая сама по себе вонючая чёрная грязь, лопавшиеся на поверхности пузырьки сероводорода, лютый холод. И у самого горизонта - тёмно синяя, почти чёрная, полоска леса.

- Кровь из носа, а до Чёрного Леса мы должны к ночи дойти. Иначе все наши труды напрасны. Не успеем, - развёл руками Оглобля.

- Как же! Дойдёшь туда до темноты! - проворчал Кондрат. - Тут к утру бы доползти. В этой мерзкой жиже придётся чуть ли не по пояс идти...

- А мы не пойдём по пояс, мы на лыжах пойдём, - подал голос Борода.

- Это как это так - на лыжах?! - все обернулись к нему.

- Сами увидите, только давайте время не терять, помогите мне прутья лозы побыстрее нарезать.

Мы дружно принялись резать лозу, благо возле края болота она росла густыми зарослями, и вскоре завалили Бороду охапками свежесрезанных гибких веток.

Он сгибал каркас, похожий на каплю воды, только с закругленным краем, потом оплетал его более тонкой лозой, как теннисную ракетку. Только размером это сооружение было примерно до плеча каждому.

Мы по мере возможности помогали ему, выполняя все его указания, и работа была закончена быстро. Борода соорудил каждому по паре таких лыж, а напоследок он сделал ещё одну лыжу, только вдвое большего размера.

- Это будут наши санки, - пояснил он. - Мы положим на них груз. Тогда не придётся тащить поклажу на себе, и нас самих лыжи лучше держать будут.

Примерно посередине каждой лыжины он приделал крепления, к санкам привязали верёвку, сложили вещи, и один конец верёвки прикрепили к поясу везущего, как страховку. Если санки перевернутся, можно будет вытащить вещи.

Борода срубил длинную палку, которую назвал слегой, вдел ноги в крепления и пошёл. Он, конечно, не скользил на самодельных лыжах, как по снегу, а переступал, но лыжи удерживали его на зыбкой, коварной болотной почве.

- Так и идите! - крикнул он нам. - Только открытую воду обходите!

Для меня это предупреждение было лишним, кое-какой опыт хождения по болотам у меня ИМЕЛСЯ с прошлого года. Мы двинулись в путь и довольно быстро добрались до островка, который находился на середине болота.

С этого островка ясно был виден Чёрный Лес. Теперь, когда цель сегодняшнего похода была ясна, никто не говорил об усталости, все торопились идти дальше.

Только Оглобля что-то встревожено высматривал, крутил головой, беспокойно оглядывался.

Я тоже стал прислушиваться, и услышал какое-то шлёпанье, напомнившее мне шлёпанье лягушачьих лап, только эти шлепки были намного глуше и тяжелее.

- К бою! - закричал Оглобля, хватаясь за меч.

Фомич молниеносно выхватил свой, а остальные бросились к санкам, на которых оставалось сложенное оружие. Я поспешил следом за остальными. Обрез был при мне, а меч я тоже оставил на санках.

- Поберегись! - закричал у меня за спиной Фомич.

Я обернулся и увидел, что на меня, сверху летит нечто огромное. Инстинктивно отпрыгнув, я зацепился ногой за корень, споткнулся и упал на спину, успев выставить перед собой обрез и нажать на курки, выпалив сразу из двух стволов.

Картечь с визгом ушла в небо, раздался глухой звук, словно с грохотом лопнула шина на автомобиле.

Сверху на меня обрушилась какая-то огромная туша и придавила к земле. Туша была настолько тяжела, что выбраться из-под неё самостоятельно я не мог. Всё, что мне с трудом удалось сделать, это высунуть наружу голову.

От того, что я увидел, у меня мороз по коже побежал. На маленький островок нападали огромные Лягушки. Не просто огромные, а чудовищно огромные. Каждая Лягушка была размером с маленький садовый домик.

Вы никогда не пробовали сражаться с садовым домиком? Нет? Правильно делали. И не советую. Я лежал под таким домиком.

Я-то лежал, а мои товарищи сражались.

Опытные Воины Фомич и Оглобля приловчились воевать с этими воинственными чудовищами на пару. Пока один размахивал мечом перед носом рассвирепевшей лягушки, отвлекая её внимание на себя, второй бесстрашно подбегал под неё, и распарывал беззащитное брюхо, успевая сам выскочить.

Две Лягушки уже лежали кверху лапами, Фомич и Оглобля атаковали третью, которая, заметив, какая участь постигла её неповоротливых подруг, никак не позволяла забежать себе под брюхо, и отмахивалась громадной лапой.

Кондрат и Борода на пару с трудом отбивались ещё от одной, но было заметно, что силы у них на исходе.

Третья Лягушка сидела перед чёрной грязью на краю островка. Правую лапу она держала поднятой кверху и сдержанно урчала. В одном глазу у неё торчала вилка.

Она пристально смотрела оставшимся глазом на черную грязь, на поверхности которой поднимались и лопались пузыри. И вдруг вслед за пузырями воздуха из грязи вынырнул Балагула. Он выплюнул грязь из своего ковша прямо в морду Лягушке и метнул в неё вилку, которая воткнулась ей в лоб.

Лягушка заорала и принялась яростно молотить лапами по тому месту, где только что скрылся Балагула.

С огромным трудом я вырвался из-под лежавшей на мне гигантской туши. Как раз в это время Фомич и Оглобля, разделавшись с третьей лягушкой, поспешили на помощь Кондрату и Бороде.

Я же, на ходу загоняя патроны в стволы, бросился на выручку к Балагуле. Нападавшая на него Лягушка совсем озверела и молотила лапами по тому месту, куда нырнул её ненавистный противник, не переставая.

Я выстрелил ей в спину. Лягушка взвизгнула и подпрыгнула. Но вопреки моим ожиданиям не лопнула, как шина, а развернулась в мою сторону. Я с ужасом догадался, что по неопытности всё же прихватил вместо картечи патрон с дробью.

Лягушка привстала для прыжка, а я выстрелил вторым стволом, надеясь, что второй патрон - картечь.

На мое счастье, дробь оказалась только в одном патроне! Лягушка упала в грязь на спину, а брюхо ее превратилось в решето.

- Где Балагула? - спросил подбежавший Кондрат.

Я молча показал ему на то место, куда упала Лягушка. Мы попробовали оттащить её за задние лапы, и общими усилиями нам это удалось, хотя и с огромным трудом.

Но Балагула на поверхность не показывался.

Кондрат принялся шарить в этом месте рогатиной...

- Нашел! Зацепил! - радостно заорал он.

Мы все подбежали, чтобы помочь ему тянуть.

Вскоре показался и Балагула. Рогатина зацепила его за верхнюю челюсть, попав одним рогом в рот. Второй рог маячил напротив его выпученного от ужаса глаза.

Сказать он ничего не мог, поскольку во рту у него торчала рогатина.

Когда его вытащили, он даже ругаться не мог. Только молча показал кулак Домовому, да и то как-то вяло и неубедительно.

После боя мы даже не стали отдыхать. Стараясь не смотреть на поверженные и безобразные туши, мы быстренько собрались, и пошли дальше, дальше, дальше...

С оружием мы больше не расставались. Весь зеленый и совсем ослабевший Балагула наотрез отказался отдать Радио.

- Ты хотя бы Живому спасибо сказал за спасение, - подсказал ему Домовой.

- Он, может, и живой, но мозги у него точно мёртвые, - проворчал вместо благодарности Балагула. - Он меня чуть не похоронил под Лягушкой...

Мы шли, внимательно глядя по сторонам.

Но смотрели мы не туда.

Откуда-то, я даже не сразу понял, откуда, раздался свист. Тут же острая боль пронзила мне плечо. Рядом выронил рогатину Кондрат, хватаясь за руку.

Я нащупал в плече что-то вроде короткой стрелы. Поморщившись, я выдернул эту стрелу и с удивлением увидел, что держу в руках... птичье перо! Только оно было стальное, с острым концом.

Пока я его рассматривал, у моих ног со свистом воткнулось в землю ещё одно железное перо... и еще... и еще... Я поднял голову и увидел, что над нами летают Коршуны, а свист издают летящие вниз перья.

Нас атаковали Стальные Птицы из Железного Леса.

Фомич и Оглобля вращали над головой мечи, образуя блестящий круг разящей стали, которая отражала смертоносные перья, а иногда и доставала неосторожно приблизившихся Коршунов: несколько птиц лежало у их ног.

Кондрат бестолково отмахивался рогатиной, но успеха в этом он не достиг: у него уже торчало перо в плече, сразу два впились в руку, а ещё одно застряло почему-то в его многострадальном ухе, пришитом белой ниткой.

Борода неумело и попусту размахивал мечом.

Я попробовал повторить приём Фомича и Оглобли, но у меня явно не хватало ни сил, ни умения.

- Я про что-то похожее читал в античной мифологии, но плохо это помню, - крикнул я Бороде.

- Там птицам отрывали головы, но они были не стальные, железные у них были только перья, - ответил он.

Я повертел головой и заметил Балагулу, он скинул вещи с санок, и накрылся ими, как корытом.

- Достань щиты! - закричал я ему. - Достань, или я тебя вместо щита поставлю!

Он пополз с санками на горбу. Так на четвереньках и разнёс он нам щиты.

Прикрывшись щитами, мы повели свои дела успешнее. Мы были защищены от летящих сверху стрел, и теперь имели возможность наносить ответные удары.

Скоро вокруг нас валялось уже множество Стальных птиц. Коршуны осыпали нас напоследок тучей перьев и улетели.

Фомич после боя подошёл к Радио.

- Надо послушать, что там нового.

Минут пять он крутил ручки, тряс его, даже слегка стукал. Всё было бесполезно. Ответом была тишина.

- Кто разбирается в этом? - он кивнул на Радио.

- Давай я попробую, - предложил я.

Открыл перочинным ножиком крышку и остолбенел.

- Оно всегда так работало?! - спросил я.

- Как это - так?!

- Да вот так - в нём нет ни деталей, ни динамиков, ничего нет.

- Как это - ничего?! - возмутился Фомич.

Оттолкнул меня, заглянул внутрь и ахнул! Потом повернулся к Балагуле:

- Кажется, теперь я догадываюсь, почему он не давал никому нести Радио. Этот прохиндей вытряхнул из него все внутренности и тащил на себе пустой ящик. Всё - кончилось мое терпение!

Фомич оглянулся по сторонам.

- Нет! - закричал Балагула. - Я исправлюсь! Не надо!

- Дудки, брат!

Фомич, ухватив Балагулу за шкирку, засунул его головой между двух осинок. После этого он задрал ему балахон, наломал лозы и выдал всё, что тот так давно и старательно выпрашивал...

Камыш на болоте полёг от пронзительных воплей Балагулы. Мы все едва ушей не лишились, так он верещал.

Первым не выдержал Оглобля:

- Брось ты его воспитывать, - остановил Фомича Оглобля. - Он так орёт, что Кощей на своем Самшите дуба даст, нас в гости не дождавшись.

Фомич сердито отбросил хворостину в сторону и пошёл к своим лыжам.

- Эй! А меня кто отпустит?! - испуганно завопил Балагула.

- А ты будешь стоять здесь с голым задом до тех пор, пока не прилетят опять Стальные Коршуны и не воткнут тебе железное перо туда, куда его давно следует тебе воткнуть, - шутя сказал Фомич.

Я повернулся спиной к Балагуле. И тут же обернулся обратно, потому что тот издал оглушительный рёв.

Балагула, размахивая руками, выплясывал какой-то дикий танец, вертя попой, в которой торчало стальное перо.

Какой-то одинокий Коршун вернулся на минуту.

Перо вытащили, Балагулу, конечно, отпустили, но в случайность возвращения Железной Птицы он так и не поверил, обвинив всех в заговоре.

Темнело быстро, но это нас не пугало, берег был близко, и можно уже было различить отдельные деревья в Черном Лесу.

Вот и прибрежный болотный камыш, осталось только продраться через него, и мы выйдем на сухое место...

Камыш с сухим шуршанием раздвинулся, нам навстречу вышли одна за одной тени, которые оказались мужиками в грязных белых балахонах, в белых вьетнамских конусообразных шляпах. Лица у мужиков были так же белые, словно мукой посыпанные.

В руках у них были дубины, и мужиков было много.

- Мужики! Горе у нас! Горькое горе! Помогите! - со слезой в голосе начал один из них, выступив вперёд.

- Опохмелку мы ищем. Дайте, а? Помогите, мужики, а не то мы сами возьмём! - поддержали его остальные.

Мы молчали, ожидая, что последует за этим балаганом.

- Нас не понимают, - грустно вздохнул один из них. - Объясним?!

- Объясним! Объясним!

Завопили белые мужики, завертелись, закружились в дикой пляске, размахивая воинственно дубинами и подпевая сами себе:

Мы болотные поганки,

нас качает после пьянки,

как же нам развеселиться,

если не опохмелиться?!

Мы болотным дышим газом,

курим всякую заразу.

Пьем и курим задарма,

что лишает нас ума!

- Ну как, мужики, дадите на опохмелку?! Мы - наркоманы, мы токсикоманы, мы - алкоголики, мы - пропащие!!!

- Нууу?!!! - с угрозой рявкнули они, подступая стеной.

- Видите, как нас много?! Видите, какое нас количество?! размахивали они дубинами у нас перед носом.

- Видим, видим, - спокойно ответил Оглобля, выходя вперёд и засучивая рукава. - Ну, кто первый?! Только не забывайте, что бьют не по количеству, а по вполне индивидуальным физиономиям и головам. Ну?! Есть желающие?!

Поганки робко попятились и стали отступать.

Вперёд выскочил Балагула, щёлкнул своим жутким ковшом, топнул ногой по тине, обрызгав при этом больше своих, чем чужих, и заорал:

- Быстрррро все разбежались! А не то - загрррызу!!!

На Поганок это возымело немедленное воздействие, окончательно перепуганные, они убрались в камыши.

Смертельно усталые, мы выбрались на берег, где и разожгли костёр, чтобы согреться и поужинать.

В полумраке наступающих сумерек покачивались сухие камыши, шорох, как водомерка, скользил по чёрной воде, растворяясь в тишине, словно кто-то невидимый тихонечко охал на Болоте.

- Вот бы все враги были такие же, как эти Поганки! - мечтательно потянулся Балагула, отваливаясь на спину от миски с кашей.

- Не жди врага слабого, - покажется сильным, жди врага сильного одолеешь, - задумчиво сказал Фомич.

- Фомич, - спросил я. - Ты много лет сражаешься. А какой враг самый страшный? Самый опасный?