Фонетическая программа слова как инструмент типологической классификации славянских диалектов

1. В докладе рассматриваются возможности типологической интерпретации правил фонетической синтагматики в славянских диалектах. В славистике принята предложенная А. Исаченко фонологическая классификация языков, основанная по преимуществу на соотношении вокального и консонантного инвентаря в идиоме [Исаченко 1963]. Ориентация на инвентарь дает такие показатели, которые располагаются в рамках статической модели фонетической системы. Типологическая же интерпретация синтагматического аспекта фонетики формирует представление о динамической модели той же системы.

Такая постановка проблемы обусловлена тем, что славянские языки/​диалекты, получив после падения редуцированных в основном сходное праславянское фонетическое наследие [Мейе 1951: 71, 95, 105; Бернштейн 1961: 190], в дальнейшем существенно разошлись на уровне фонетической синтагматики. Одинаковые фонетические сочетания стали по-разному вести себя в разных диалектах — их компоненты то изменялись разными способами, то устранялись, то сохранялись. За этим разнообразием должно стоять неодинаковое представление о произносительном удобстве, поскольку именно к нему стремится всякое фонетическое изменение. Эта ситуация требует объяснения.

Можно думать, что причина разных проявлений фонетической синтагматики кроется не просто в артикуляционной специфике соответствующих сегментов, а связана с факторами, получившими типическое значение после падения редуцированных.

Установление типологических характеристик предполагает выделение некоторых параметров, которые по своему содержанию в большей или меньшей степени абстрагированы от конкретного качества интерпретируемых явлений и поэтому позволяют устанавливать логическое сходство/​тождество между внешне различными явлениями. В качестве параметра, определяющего правила организации звуковых последовательностей, может быть принято пространство, в рамках которого принимаются синтагматические решения. В славянских диалектах это пространство менялось. До падения редуцированных пространством синтагматических определений был слог, имевший однотипное устройство (открытый, восходящая сонорность) и унифицированный в отношении высоты тона (палатальная, велярная просодемы). После падения редуцированных синтагматически значимой рамочной единицей стало фонетическое слово — звуковая последовательность, ограниченная с обеих сторон потенциальной паузой. Соответственно, и правила развертывания звуковой последовательности стали формироваться в пределах фонетического слова.

Фонетическое слово является натуральной единицей членения звукового потока, развиваясь как линейный процесс между потенциальными паузами. Ср. в [Высоцкий 1978: 9]: «…произносимое слово процессуально не только в силу своей протяженности во времени. Живой фонетический процесс сопровождает каждый акт говорения». Именно слово как динамическое фонетическое целое присутствует в сознании носителей языка при порождении и восприятии речи. В основе фонетической организации слова лежит произносительная программа. Это — план-намерение, который предваряет произнесение слова и состоит в пересчете и выборе из серии сегментных и суперсегментных возможностей данного идиома. Фонетическая программа слова задает импульсы, определяющие развитие звуковой последовательности. Такими импульсами, типологически значимыми для синтагматики, являются два вида связи между звуками в фонетическом слове.

Во всех славянских диалектах известны фонетические изменения, определяемые как ассимиляция и диссимиляция в группах согласных и как аккомодация в сочетаниях согласного с гласным (CV, VC). В сочетании звуков один его компонент играет ведущую роль, стимулируя изменение/​утрату второго компонента. В консонантной группе при стимулирующем воздействии первого согласного имеет место прогрессивно направленное изменение — ассимиляция или диссимиляция. Приоритетное значение второго согласного обусловливает регрессивную направленность изменения.

Разное направление фонетических изменений можно рассматривать как экспликацию категориально разных явлений в рамках фонетического процесса, реализующего фонетическое слово.

Регрессивное изменение по своей сущности дистактно (неконтактно) даже в группе рядом стоящих звуков. Первый звук настраивает свою артикуляцию в предвидении еще не произнесенного, а лишь только ожидаемого звука — импульс изменения заложен в фонетической программе слова до ее конкретной реализации. Как сказано в [Брок 1910: 168], «регрессивное направление фонетического изменения означает, что оно основывается на принципе антиципации». Антиципация определенного звука может оказывать на выбор артикуляции большее влияние, чем реальное развертывание звуковой последовательности. Это подтверждается сохранением результатов регрессивно обусловленного позиционного изменения звука при устранении сегмента, вызвавшего такое изменение. Примеры этого: сохранение звонкого согласного перед глухим при нулевой редукции интерконсонантного гласного в русском просторечии и диалектах [Русск. разг. речь 1973: 60; Пауфошима 1977: 217]; мягкость согласного после утраты следующего слабого редуцированного *ь; мягкость конечного согласного в рус. диал. косʼ, жысʼ и др. При регрессивном фонетическом изменении приоритет принадлежит произносительному намерению, а не реальному контакту между звуками, т. е. изменение может происходить и при устранении такого контакта.

Прогрессивно направленное фонетическое изменение, напротив, принципиально основано на реальном контакте между рядом стоящими звуками. Артикуляция второго звука меняется (если это синтагматически предусмотрено) только после того, как первый звук произнесен (в [Брок 1910: 171] это названо «принципом инерции»). Поэтому отрыв второго сегмента от первого, устраняя предпосылки для синтагматического изменения, делает это изменение невозможным — в русском вологодском говоре словоформы йе́шче, рождже́нʼйо (прогрессивное уподобление по ряду и способу образования) при слогоделении, предполагающем некоторую паузу, превращаются в йе́ш/тʼе, рож/дʼе́нʼ/йо. В славянских диалектах прогрессивное изменение в звуковой последовательности редко носит диссимилятивный характер — конфликт (противодействие произносительной инерции) с предшествующей реальной артикуляцией затруднен.

Дистактная и контактная связи между звуками в фонетическом слове различны по своему динамическому статусу — дистактная связь планируется, но может и не реализоваться в виде соприкосновения звуков (прерванное произношение), а контактная связь эксплицирует момент конкретно свершившегося произношения. Эти два вида связи между компонентами фонетического слова по-разному маркированы хронологически. Контактная связь — это онтологическое свойство любой звуковой последовательности вне хронологических ограничений. Она естественна и существует в связно произнесенном слове всегда. Дистактная связь — для славянской фонетики инновация, поскольку становится актуальной преимущественно после падения редуцированных, когда нарушается стереотип слова как последовательности открытых слогов. В условиях, когда полем синтагматических взаимодействий становится фонетическое слово, дистактная связь регулирует синтагматику вновь возникших консонантных сочетаний, согласных с паузой, регламентирует включение вокальных компонентов в фонетическое слово.

Поскольку дистактные связи в славянской фонетике являются в большой степени инновацией, можно предположить, что их внедрение в фонетическое слово происходило в конкуренции с контактными связями и с разной интенсивностью в разных диалектах. Противодействие дистактным связям может проявляться в усилении контактных связей.

Различие в приверженности контактным (прогрессивные изменения) или дистактным (регрессивные изменения) связям в фонетической программе слова дает основание для распределения славянских диалектов по типам более архаическим, с одной стороны, и склонным к фонетическим инновациям — с другой.

Другой типологический аспект славянской фонетической синтагматики, выявляемый через призму фонетической программы слова, состоит в динамике уровня значимости признака консонантности в создаваемой фонетической последовательности. После падения редуцированных повысилась консонантность славянской фонетики (меньше гласных, увеличение числа консонантных сочетаний, новые сочетания согласных с паузой). Разный синтагматический отклик на эту ситуацию в разных диалектах имеет типологическое значение. В докладе проблема рассматривается через призму синтагматики согласных, хотя надо иметь в виду, что понижение/​повышение консонантности в принципе сопровождается повышением/​понижением голосности того же сегмента звуковой последовательности.

Согласные располагаются на «шкале нарастания консонантного признака», сообразно которой наибольшая консонантность присуща взрывным глухим, а наименьшая — сонантам [Пауфошима 1977: 50]. Или — «смычные и сонанты как с точки зрения акустической, так и с точки зрения артикуляционной являются максимально полярными типами» [Трубецкой 1960: 172]. Кроме того, в принципе можно считать, что в аспекте синтагматики контрастное сочетание согласных более консонантно, чем заменившее его более унифицированное. Суждение основано на том, что однообразие последовательности соответствует более низкому уровню консонантности, чем разнообразие.

Стабильность консонантного состава слова означает противодействие изменению в нем уровня консонантности.

Изложенные соображения о возможных типологических характеристиках славянской фонетики на синтагматическом уровне далее рассмотрим на фоне правил сочетания согласных разного места и способа образования в рамках фонетического слова в разных славянских диалектах*.

2. Более архаический тип славянской синтагматики репрезентуют прогрессивно направленные изменения в группах согласных (приоритет контактной связи). Наиболее ранняя экспликация этого типа представлена в виде результатов прогрессивного оглушения вибрантов в исконных сочетаниях pr, tr, kr в нижнелужицких диалектах [Калнынь 1989: 160].

В целом прогрессивно направленное изменение согласных по способу и месту образования в масштабах Славии не является широко распространенным.

Ассимиляция по способу образования в виде аффрикатизации спирантов после смычных согласных (эксплозия первого становится имплозией второго) свойственна македонским говорам:

ps, pš > pc, pč — pci, tepcija, pcala, vapcat, stipca, pčenica, pčenka во многих говорах; то же в skopcki, prilepcki при сохранении спиранта после гласного (nebeski, tetoski) [FO 1981: №102, 110], пцови́сан, пченка//​ченка [Видоески 1983: 32];

ts, dz, tš, dž > tc, dʒ, tč, dǯ — otcega, da otcejt, otcučit, potčepnit, otči (= otši), odʒadi, nadʒzornik, nadàni͜et, nadǯivit [FO 1981: №96], potceči, nadǯemi, podʒemi, potči͜e [Ibid.: №101); да го отʹцее, отʹцега, одʹѕади, отʹчие, надџиʹвее [Vidoeski 1970: 87]; ks > kc — se takca, Alekco [FO 1981: №99].

То же после p в сербских говорах — pcùe, lipcàla, pčenìca, pcovka, lipče [Peco 1980: 19, 29, 121]; в болгарском — ва́пцам, липца́ла, те́пцийа [Младенов 1966: 59]. Аналогия этого представлена в серболужицком регионе — здесь спирант, развившийся в результате оглушения rʼ, может заменяться аффрикатой после p, т. е. pćaslʼen, kopćiwa, pčʼacʼɛ [SS 4: K. 15, 97; 8: K. 37].

В македонских говорах прогрессивное изменение способа образования имеет проявление, когда аффрикатизации подвергается не фрикативный, а смычный согласный в št, štʼ, žd, ždʼ (фрикативная артикуляция включается в завершение смычного): ʹguščer, kʹlešči, ogʹnišče, aʹlišča, šʹčavej) [FO 1981: №98], ʹpiščit, ʹpuščat, ʹlešča, ʹrožǯat, ʹmežǯa, ʹsaǯži, ʹcužǯo, ʹdožǯot [Ibid.: №99].

В хорватских диалектах прогрессивной аффрикатизации подвергается только палатальный смычный — šćí:pa:, zòbi:šće, kósišće, ópra:šća [Ibid.: №45]; gùšćerica, pí:šći:, jéčmi:šće, zví:žʒ́i:m [Ibid.: №46], zvižǯʼì:, možǯʼáno [Ibid.: №49]. Здесь же прогрессивное уподобление по месту образования проявляется в виде передвижения сонантов l, n в более заднюю часть ротовой полости после задненебных согласных (локализация в палатальной зоне) т. е. n > ń, l > ĺ — kĺin, kĺaʹči, gʹĺe:tva, gʹĺu:vi [Ibid.: №31], kĺe:ʹpac, kʹĺi:ška, gʹĺedati, ˣʹĺib [Ibid.: №37], gńí:zdo, gńò:j, gĺístina [Ibid.: №45], gń^u̯ò:j, gńè:zdo [Ibid.: №153]. Поскольку палатальные согласные обладают высоким тоном, артикуляционное изменение производит впечатление диссимляции. Но в действительности речь идет только об ассимиляции по месту образования. Сходное явление в сербских говорах: n, l смягчаются перед передним гласным при наличии предшествующих задненебных k, g — sʹtiglʼe, gʹlʼeda, ʹdignʼe, ʹreknʼe, uprè:gnʼe, ʹreklʼi, zaʹmaknʼi [Ibid.: №80]; ʹlegńe, naʹtakńeš, ʹnikńe, gńí:li, kʹńiga, gʹńetav [Ibid.: №69].

Проявление контактной связи между согласными по линии способа образования согласного отражено в нижнелужицкой фонетике. Здесь палатализованные tʼ, dʼ через стадию ć, dź заменены палатальными спирантами ś, ź. Но после фрикативных зубных продолжают произноситься аффрикаты, т. е. контактная связь стабилизировала артикуляционный контраст и тем удерживала смычный компонент согласного. Поэтому śele, śenuś, dajśo, uźimaś и śćelna, śćenuś, rośćo, zdźimaś. Известная аналогия этому есть в закарпатском говоре (Великоберезный р‑н), где аффриката чʼ переходит в фрикативный шʼ, но сохраняется после смычного (шʼоһо, шʼи́стый и вʼічʼчʼоһо, пʼічʼчʼистити [Калнынь 1973: 285]; о том, что это сохранение артикуляции, а не новая ассимиляция, свидетельствует произношение пʼічʼ, шʼісʼцʼ (шість).

По данным [SS 13: K. 37], в немногих верхнелужицких говорах в сочетаниях sć, zdź возможна прогрессивная ассимиляция второго согласного первому по месту образования (палатальный ряд заменяется зубным), что выражается в изменении ć, dź > cʼ, dzʼ, c, dz, tʼ, dʼ, t, d — hoscʼo, koscʼe, pozdzʼi, čiscʼić, hostʼo, listʼa, hozdʼe, jezdić, nʼesc//​nest, česc, šest [Ibid.: 149, 152].

В восточнославянских диалектах прогрессивная ассимиляция по названным признакам присутствует в меньшей мере.

Гуцульский говор (Раховский р‑н) — аффрикатизация смычного в штʼ, ждʼ, стʼ, здʼ: — по́шта > на по́шʼчʼі, тʼма > лишʼ чʼма́та во́да, жду > зажʼджʼі́т, ко́ждий > у ко́жʼджʼім; стԑ́клий > сʼцʼік сʼе, че́стий > че́сʼцʼі, һо́сти > һі́сʼцʼ, дʼіле́ти > розʼдзʼіле́ти, дзвʼізда́ > дзвʼізʼдзʼі́, зʼдзʼітме́, на по́йізʼдзʼі [Калнынь 1992: 27].

В украинских говорах изменение этого типа в группах стʼ, здʼ распространено более широко, чем в штʼ, ждʼ. Именно синтагматику сочетаний зубного ряда подразумевает вопрос 450 в [Программа 1949]. Материал ответов на этот вопрос приведен в [АУМ: 254]. Прогрессивная ассимиляция по способу образования отмечена также в литературном украинском произношении в виде сʼцʼіна́, јі́зʼӡʼ, һво́зʼӡʼі, а также тс > цс > цц (оцце́й), тш > чш > чч (баһа́ччий) [Курс 1951: 206, 208].

В белорусских говорах прогрессивная ассимиляция по месту и по способу образования наиболее часта в «витебском варианте диалектного произношения» (на северо-востоке Белоруссии) [Крывіцкі, Падлужны 1984: 178]: шцʼ > шч > шш — imper 2 pl је́шша, ма́шша, рʼе́шша, је́шча, ло́шча (< жцʼ) [Там же: 178, 179]; сц, сцʼ > сс, сʼсʼ — кассы́, сʼсʼе́ны, касʼсʼе́ј; здзʼ > зʼзʼ — зʼзʼе́лъў; в гродненско-барановичском произношении (запад Белоруссии) [Там же: 219] — ре́шча, лʼа́шча, ма́шча, а также чцʼ > чч — пазы́чча.

В севернорусских говорах известна прогрессивная аффрикатизация зубного взрывного согласного после фрикативного [Рус. диалектология 1989: 68]. Получившееся сочетание локализуется в одном ряду. Пинежский р‑н — шт, жд > шч, ждж: шчу́ка (= штука, щука), шчаны́, шчап, жджала́; штʺ, ждʺ > шчʼ, жджʼ (вся группа локализуется в передненебном ряду): пое́шчʼе, дожджʼе́сʺсʺе, жджʼот, нужджʼе́й (G pl); стʺ, здʺ > сʺцʺ, зʺдзʺ (вся группа локализуется в палатальном ряду): сʺцʺе́лʼна, косʺцʺено́й, ма́сʺцʺор, вмесʺцʺа́х, нʼеʺздзʺе́шны, гво́зʹдзʺу, сʺцʺено́к (= тень), зʺдзʺі́ной (= Дина), зʺдзʺору́. В говоре Тотемского р‑на в аналогичной ситуации аффриката (из тʼ, дʼ) по высоте тона (по твердости) уподобляется фрикативному согласному — йе́шче, отрʼе́шче, дро́жджы, рождже́нʼйо, обожджы́ и дро́ждʼі. В южнорусском говоре Моршанского р‑на прогрессивная ассимиляция по ряду и способу образования в штʼ, ждʼ (но не шт, жд) — пайе́шчʼа, нʼе трʼаво́шчʼа, пъдажджʼі́, вы́нъжджʼіна [Калнынь, Масленникова 1981: 102].

Ассимиляция только по месту образования представлена в форме imper 2 pl — шсʺ > шʼшʼ нама́шʼшʼе, нʼе трʼело́шʼшʼе, нʼе урʼе́шʼшʼе (Пинежский р‑н); в тех же формах в Холмогорском р‑не произносится сочетание шш [Калнынь, Масленникова 1981: 236]. Ассимиляция только по способу образования в говоре Холмогорского р‑на имеет вид сцʼ > сʼсʼ — пʼесʼсʼа́ной, досʼсʼа́ной. Как сказано в [Касаткин 1999: 286, 289], изменение стʼ > сʼсʼ, здʼ > зʼзʼ известно западнорусским говорам — нʼесʼсʼи́, г госʼсʼа́м, на́сʼсʼа, йе́зʼзʼи, зʼзʼе́лъла, гвазʼзʼа́м, в гнʼазʼзʼе́. Автор объясняет это упрощением сочетаний стсʼ, здзʼ, возникших в результате развития дзеканья и цеканья (т. е. сцʼ, зӡʼ). Если это так, то условием этого упрощения могла быть именно приоритетность контактной связи в консонантном сочетании.

К типу ассимиляции по способу образования следует, видимо, отнести изменение, выражающееся в повышении уровня шума у второго согласного, как это имеет место в Пинежском р‑не в виде сй, зй > сʺсʺ, зʺзʺ — сʺсʺу́га, онʼі́сʺсʺа, сʺсʺе́лʼі, по злочʼе́сʺсʺу, сʺсʺіва́ном (йіва́н), жы́зʺзʺу, зʺзʺе́хала. Это явление не вполне совпадает с тем, которое отражено в [ДАРЯ 1: 176, К. 74]. В ДАРЯ, в соответствии с [Программа 1947: вопр. 66], показаны сочетания основ на ‑ј с флексией («согласные перед разделительным ь»). В таких формах ассимиляция ј предшествующему согласному (позиционно смягченному) представлена в большем количестве русских говоров, чем явление говора в Пинежском р‑не.

В славянских диалектах редка прогрессивная диссимиляция. Так, например, в [FO 1981] это только mn > ml. Словенские говоры — mle, mlu, ʹkamli, ʹkamla, ʹgu:mla [Ibid.: №1, 21, 149]; хорватские — sà mĺo:m [Ibid.: №39], dì:mla:k [Ibid.: №45], mlȍgo, mložìna, jamlim (от глагола mniti) [Peco 1983: 257]; сербские — gú:mlo, támlica, osámle:s, rámlica [Ibid.: №65]; млого, су́мљиво, сумља:м [Пецо 1975: 243]; болгарские — мло́го [Младенов 1966: 42] млук из мнук [Бояджиев 1991: 21].

3. Основанное на принципе антиципации регрессивное изменение согласных по месту и способу образования свойственно консонантной синтагматике всех славянских диалектов. Однако различны артикуляционное пространство и способ реализации этих изменений. Показательны в этом отношении консонантные последовательности, содержащие шумные согласные зубного и передненебного рядов. Образовавшись после падения редуцированных, они достаточно широко представлены во всех славянских диалектах, составляя тем самым сопоставимый корпус данных. Отсутствие ассимиляции редко бывает последовательным, но наличие таких фактов имеет диагностическое значение, поскольку отражает известное неприятие новых отношений (антиципации) в звуковой цепи.

О недопустимости сочетания фрикативных зубного ряда с такими же передненебными/​палатальными согласными не раз упоминается в описании фонетики сербских и хорватских диалектов в [FO 1981]: «s, z не стоят перед š, ž, č и наоборот» [Ibid.: №41, 52]. Согласные s, z, c не стоят перед š, ž, č, ć, ʒ́, ǯ [Ibid.: №36, 48, 49, 51, 73 и т. п.]. Отступление от этого правила заслужило специального упоминания — «s может стоять перед ć — lí:sće, ʹčesće, zaràsće» [Ibid.: №81, сербский говор]. То же в [Peco 1980: 32] относительно сербских говоров — lȋsće, grȏzđe, gvȏzđe, здесь же как вариант возможны šć, žđ. Примеры изменения по месту образования согласных s, z перед č, dž, ć, đ в сербском говоре — ìš čartnjē, š ćèpēnka, bèš šipke, ìšćerāj, iž džìgarīcā, ž đècōm [Peco 1983: 257]. Наряду с этим в [FO 1981: №83, 85] сочетания фрикативных с аффрикатами одного ряда упрощаются до одной аффрикаты — pʹraci, racè:pi, icèpa, ʹguče, siroʹmače, koʹžuče, vʹlače, oʹračići, raʹčupa (из rasčupa или raščupa?). Антиципация аффрикаты провоцирует замену первого сегмента нулем звука.

Изменение s > š перед ć, č в македонских говорах — vošće, kvašće, mošće [FO 1981: №93], клашче, мишче, појашче, брешче, кошче [Vidoeski 1970: 280; Видоески 1983: 32]. Но возможно и сохранение сочетания sč — neʹvesče, ʹmasče, poʹasče [FO 1981: №102] или носче, восче, класче [Vidoeski 1970: 280].

Сохранение локализации в зубном ряду у фрикативных согласных перед передненебными/​палатальными аффрикатами допустимо в серболужицких диалектах: cysćejšy, žywnosć, šěsć, gózdźik, rozdźěliś, sćelna [SS 13:126]; sćixa, usčejšy, rosćenuś, rozdźěliś [Ibid.: 130]; здесь же показаны и результаты ассимиляции — śćěna, śćakly, śćerpny, śćogno, źdźećimi, źdźělʼba, źdźimaś, roźdźěliś, а также kašć, šćerńe, jěždźić. Допустимость сочетаний sć, sč, zdź (zʒ́) отражает известное противодействие внедрению антиципации в процесс образования фонетического слова. Это же подтверждается отсутствием ассимиляции по месту образования в таких нижнелужицких примерах, как ja som nʼisša//​nʼiša, bošco, kryšc//​kryśc, raśc, mošc//​mośc [Калнынь 1967: 174, 175].

В описании болгарской фонетики в [Андрейчин 1978: 52] в качестве признака разговорной речи приводятся примеры ассимиляции по месту образования зубных и передненебных фрикативных — лъсци (< жц), ишчакам, беш шум, ш чук, вис си (< жс). Примеры из диалекта: с, з > шʼ, жʼ перед передненебным спирантом (сочетание одинаковых спирантов часто сокращается) — шʼа́пка, ашʼ шʼи́х, а‿жʼуԝʼа́х (< жж < зж), съ‿жена́ си, ԝʼи́шʼе (< шʼшʼ); шʼ > с перед с — нас си́на [Калнынь, Попова 1993: 156—158].

Иной тип синтагматически обусловленной ассимиляции зубного и передненебного фрикативных следующему смычному согласному показан в хорватских и сербских говорах в [Peco 1980: 29, 105, 176]. Здесь в позиции перед p, b, k, g происходит аффрикатизация спирантов z, š, ž — veǯba, čpìjun, čkòla, čkembàr; čkola, čkòdljiv, čkoljka, ròʒga, mòʒga, mùʒga, bẽʒga. Механизм изменения предполагает, что антиципация смычки предшествует образованию первого спиранта, способствуя тем самым его аффрикатизации. Можно думать, что в основе этого лежит восприятие консонантного сочетания как артикуляционного целого. То же в македонском говоре [FO 1981: №99] — cʹkala, cʹkara, cʹkitam, čkart, čʹkulaf, čʹkolo.

Регрессивная ассимиляция фрикативных согласных зубного и передненебного ряда — это черта общая для восточнославянских диалектов, хотя и реализуется в них с разной интенсивностью.

В украинской орфоэпии [Курс 1951: 205—206] ассимиляция по месту образования актуальна для всех фрикативных зубных и передненебных согласных. Это — зж > жж; зч > жч, шч; сч > шч; здж > ждж; шсʼ, жсʼ > сʼсʼ, зʼсʼ (нама́зʼсʼа), шцʼ > сʼцʼ; жц > зц. Примеры из гуцульских говоров: бежжа́нноһо, бежʼджʼерһи, шчехʼіў, шʼчʼім, рошчехра́ти, нешший, һрусʼцʼі (Путильский р‑н); шше́тий, рожжʼе́лʼвали, шчоловʼі́ком, бле́шче, пра́шʼчʼета, бешʼшʼе́пкʼі, һру́сʼцʼі, кне́сʼцʼі (кнешка), рʼі́с сʼі́но, не мос сʼі́дати (< мож < можеш), міз за́нними, ву́чисʼсʼе (Раховский р‑н).

В белорусских диалектных текстах [Крывіцкі, Падлужны 1984: 191] примеры ассимиляции фрикативных в раж:ы́тца, рышчапʼі́цʼ, је́шча. Примеры из полесского говора (Лунинецкий р‑н) — шшыцʼ, шшу́райу, жжанка́мʼі, ма́шча, ре̑шча, һра́шʼ чы́шчу, на по́сʼцʼі, лʼі́псʼ сʼе̑ном, лʼі́бзʼ зʼімо́йу, ву́чысса, прыйежджа́й [Калнынь, Масленникова 1981: 238, 304].

В русских диалектах ассимиляция фрикативных согласных не происходит в сочетании шц (мышцы, онежцы) и ограничена в шс. Последняя — только в возвратной форме praes 2 sg. Севернорусский говор (Холмогорский р‑н) — вы́шшого, шшко́лы, бʼеш штано́ф, ж жено́й, вʼек ижжыла́, врожʼ жы́тʼ, бро́жʼ жо, в то же время в этом говоре произносится сʼвʼесʼцʼе́нна клʼа́дʼба, вы́тасʼцʼілʼі, есʼцʼо́//​ешчо́, т. е. ш > с перед цʼ, явившимся результатом проникновения цоканья в шч (из *tj, *skj).

Говор Пинежского р‑на имеет палатальный спирант сʺ, который перед зубной аффрикатой цʼ перемещается в зубной ряд — косʺецʼ и косʼцʼом; соответственно и с > сʺ перед сʺ — росʺсʺеку, ісʺсʺела́; а также рошшумʼе́лʼісʺ, жжолта́, жжолʼе́зом, дошчо́цʼкʼі, подлʼе́цʼісʺсʺе.

Южнорусский говор (Моршанский р‑н) — шшы́тʼ, жжыма́тʼ, шʼчʼі́сʼтʼітʼ.

После падения редуцированных образовались сочетания взрывных согласных с фрикативными и аффрикатами. Сочетания имели альтернативное развитие в зависимости от того, какому виду синтагматической связи между согласными отдавался приоритет. Как показано выше, ориентация на контактные связи способствовала аффрикатизации спиранта после взрывного согласного (прогрессивное изменение), т. е. взрывной согласный не изменялся. Но в славянских диалектах изменения во вновь возникших сочетаниях достигались и другими способами — регрессивной ассимиляцией и утратой смычного согласного.

В описании фонетики сербских и хорватских говоров сказано, что взрывные зубные не сочетаются с последующими аффрикатами [FO 1981: №26, 39, 50, 56, 62 и др.]. Что касается способов устранения запрещенных сочетаний, то предлагается альтернатива: утрата взрывного или продление аффрикаты — последнее возможно через стадию аффрикатизации взрывного согласного.

Примеры на сочетания смычных зубных согласных с зубными и передненебными фрикативными и аффрикатами из сербских говоров: утрата смычного согласного — пре́сиднӣк, пре̑става, прѐстража, о̀свакле, поши́шати, о̀шла, о̀ступ, прѐ собо̄м, са̀ ђу, по̀ чесму, са̀ ђемо, по̀звизд; если же смычный не утрачивается, то он не ассимилируется следующему согласному — по̀једше ме, доведше, заматци, младца, жутца, а также домађца, спавађца [Пецо 1975: 249, 250]; pozíđat, nažívjet, pò zīdom, ka‿su, ò škōlē, ò četnīkā, ò cigāna, ko žénā, kò žandarske, kò čatrnjē, а также сохранение tš, tc — pòtšiti, pòtcim [Peco 1983: 255].

Инициальные сочетания смычного, в основном губного, согласного с фрикативными и аффрикатами также упрощаются путем утраты смычного. В македонских говорах — ʹcojsan, ʹcaltir, ʹčenica (через стадию ps, pš > pc, pč) [FO 1981: №93], ʹceto, ʹčeła, čeʹłarnik, čeʹnica [Ibid.: №103]; хорватских — čèla, šénica, а также tìca (< pt), kò: (tk) [Ibid.: №33], čéla, tìca, šénca, kò:, ʒ́e (< gd) [Ibid.: №36], ʹtica, čelĩ:ńak, ʹdi, kò: [Ibid.: №41], tìca, čéla, kò, dì, zòvina [Ibid.: №41], ćè:r, sèto, sètećī, čèla, šènica, tìca, tičùrina [Peco 1980: 103]; сербских — tìca, sèto, čéla, šénica [FO 1981: №50], šènica, zòvina (< bz) [Ibid.: №57] и др.; су̀је̄, со̀вању, шѐница, шѐнишно, чѐла, ти́ца, ти́ђи [Пецо 1975: 249]. В серболужицких диалектах также возможна утрата инициального p в континуанте сочетания *prʼ — śedaś, śedawa, śi, ćestań, ćiprosna, ćišla, ćitwarʼk [Калнынь 1989: 187]; šipojedać, šipowńu, širodna [SS 13: 126]. В этих случаях антиципация провоцирует в предшествующем сегменте ноль звука, артикуляционно упрощая таким образом начало слова.

В македонских говорах наряду с аффрикатизацией спиранта после смычного согласного возможно и произношение одной аффрикаты на месте ts, tš, dz, dž — ʹocedne, ʹocoli, ʹpoʒede, ʹpečes (< (t#š), naʹǯiveal [FO 1981: №100], ʹpoceči, peʹčestina (< t#š), ʹocpredi, sʹre‿celo (= sret selo), ʹnaʒemi, naʹǯivei̯ [Ibid.: №101], что оценивается как «слияние в аффрикату взрывного и фрикативного согласного» [Ibid.: 714]). Но не исключено, что в подобных случаях имеет место упрощение сочетаний tc, tč, dʒ, dǯ (из сочетаний с фрикативными). На это указывает неполная утрата взрывного перед аффрикатой — poᵈʒina, naᵈʒiveet [Ibid.: №90], параллельное употребление c//tc, ʒ//dʒ, ǯ//dǯ [Ibid.: №101]. Исконные сочетания tc, tč здесь же остаются вне ассимиляции — на их допустимость указывают результаты прогрессивного уподобления фрикативных согласных, а регрессивная ассимиляция неактуальна. Поэтому в македонских говорах фиксируется произношение livatče, bratče, patče, žitce [Ibid.: №96] или žiᵗce, livaᵗče [Ibid.: №93], а также упрощение сочетаний tc, tč до одного согласного — br̥ce, žice, riče, koriče [Ibid.: №94].

Указаний на регрессивную ассимиляцию взрывных согласных фрикативным и аффрикатам в перечисленных говорах не встречается.

Аффрикатизация взрывного согласного перед фрикативным и аффрикатой в болгарском говоре: уц слу́жба, уц Со́фʼийа, кури́цци, пʼецʼ сʼе́ла, кац съм бʼи́л (< кат); сокращение сочетания цц — у цʼалу, срʼецʼелу (< сред село), крацʼи (< крадци); пʼечʼ шту́ка, уч чʼарда́ка, учʼше́л, крива́ч𞁅и, пʼечʼ ше́сʼ. На месте сочетания дзʼ, дз может произноситься аффриката — уѕʼа́ԝа, надѕъ́рна [Калнынь, Попова 1993].

Такая ассимиляция взрывных зубных согласных может отсутствовать в нижнелужицких диалектах: letsa, ʹwôtstoi̭ana, ʹvôtcyńiś, su̯otšy, tšawa, kmutš, słotćei̯, ʹwôtćube; в то же время достаточно широко распространено изменение в аффрикату сочетаний tš, tšʼ из *tr, *trʼ — čoxu, čax, ćox, ćexa, ćau̯ńik [Калнынь 1967: 178, 179]. Утверждение, что на месте *tr, *trʼ произносится только č, ć/čʼ [Michałk, Sperber 1983], не вполне соответствует действительности.

Аффрикатизация зубного взрывного перед передненебной и палатальной аффрикатой свойственна польским говорам, как это показано в [OF 1983, 1984: №282, 296, 314, 323].

Для украинской фонетики в [Курс 1951: 205—206] констатируется регрессивная ассимиляция по месту и способу образования зубных взрывных и передненебных аффрикат — дс, дц > ӡс, ӡц (наӡ ци́м, молоӡʼцʼі́), дсʼ, дцʼ > ӡсʼ, ӡцʼ (вʼіӡсʼі́ч, у буӡʼцʼі), дз > ӡз, дш, дч > ӡ̌ш, ӡ̌ч (піӡ̌ши́ти, сʼвʼіӡ̌чі́ти), тс, тц > цс, цц (оцсе́й/​оцце́й, вʼіцце́м), тш, тч > чш, чч (баһа́чший/​баһа́ччий, ччемо́), чсʼ> цʼсʼ (не моро́цʼсʼа). Примеры из диалектов: бойковский говор — пʼцісы́пати, пʼіцʼсʼі́йати, вʼіццем, пʼічше́ти, пʼі́чʼ чʼім, ччу́т, пʼідззера́ти, вʼідз дзега́рка, пʼідзʼ зʼі́лʼа, пʼідж жоно́ў, пʼіджʼ жʼе́боў (Турковский р‑н) [Калнынь 1973], гуцульские говоры — віц сԑ́һо, пічшука́ли, віцце́м, ка́цʼцʼі, ја ччу́, вʼічче́м, прекле́ц сво́һо нʼе́нʼе, нʼі́ц зимо́ў, на бо́цʼцʼі, пʼі́дз зелʼі́зна (Раховский р‑н), пʼіцсади́ти, пʼіцʼсʼі́ју, боло́цце, пано́цʼцʼіў (= панотец), кʼі́цʼцʼі, не му́цсе, пʼічше́ти, моло́чʼшʼі, віччо́һо, пічʼчʼі́м, согласный д в этом говоре не ассимилируется следующим з, ж (піджо́һа, від жʼі́нкі, від земнʼі́), а при сочетании с аффрикатами дз, дзʼ, джʼ взрывной сливается с аффрикатой (відзо́белей < ддз, підзʼо́пком < ддзʼ, віджʼе́рһи, віджʼу́һаса < дджʼ) (Путильский р‑н).

В белорусском полесском говоре (Лунинецкий р‑н) — ацʼсʼу́лʼ, ац стака́на, хаццы, нʼе упацʼцʼе, падзʼ зʼі́му, адз дзба́нка, падзʼ дзʼару́һайу, у бо́цʼцʼі (< чц), ач ша́пкʼі, адж жо́нкʼі, брычче́, аччы́нʼена, паджжы́лый (= пожилой). В то же время в [Крывіцкі, Падлужны 1984: 179, 191] приводятся примеры во́тчым, у бо́чцы, т. е. без ассимиляции.

На этом фоне русские говоры значительно менее активно демонстрируют регрессивную ассимиляцию взрывных зубных в рассматриваемых позициях — аффрикатизация происходит только перед глухими фрикативными и аффрикатами. В севернорусских говорах: потсу́нул, от сʼлʼо́с, под за́т, под зʼерно́, робо́тшой, лʼо́тшык, помла́тше, самолу́тшых, на поджо́мʼі и сʼі́цʼцʼо, промолоццо́вано, похоцʼцʼе́й, поцсуслонʼнʼі́цʼа, оцʼсʼе́лʼ, оцʼ сʼлʼо́с (Холмогорский р‑н), потсоблʼе́йут, мʼетсʼестра́, од золо́фкі, подзо́ркʼі, посла́тше, потшы́тʼ, от шы́шкʼі, од жары́, лу́тшо и молоццо́м, нʼе обʼі́цʼцʼева, поцʼ цʼвʼеты́, оц стру́боў, поцʼ сʼебʼа́ (Кологривский р‑н). В южнорусском говоре (Моршанский р‑н) — ацсу́два, пацсо́хлʼі, ацʼ сʼістрʼе́, ацца́рвъла, ма́цца (= матица), палу́чше, пачшы́тʼ, прʼіну́чʼчʼік и о́джыл, паджа́рʼітʼ, падʼ зʼі́ну, морфологизованное отсутствие ассимиляции в imper 2 sg и pl — залʼо́тʼсʼі, атʼмʼе́тʼсʼі, нʼьсадʼі́тʼсʼтʼа.

Особого внимания заслуживает такое регрессивное изменение согласных, которое по своему артикуляционному содержанию является диссимиляцией по месту образования. Это — увеличение артикуляционного расстояния между согласными путем передвижения первого компонента сочетания в задненебную или фарингальную зону. Явление характерно преимущественно для южнославянского региона. Выглядит это следующим образом.

Словенские говоры — d, t > g, k перед n, l — gʹna r, kʹnạła, kʹlije [FO 1981: №18], ʹve gne, gʹna ko, gnes, gʹla n, ʹmekla, а также kʹmica [Ibid.: №149]; хорватские и сербские — d, t > g, k перед l, m — ʹmakla, gʹlạn, gʹlakạ, kmĩ ca [Ibid.: №29], glàko, gléto, pèklja, zaperkljȃ ga [Peco 1980: 31], māklò, glī͜ētvè, nàkle [Ibid.: 182], македонские — knoko, knočko, kłanik [FO 1981: №90]; болгарские — д > г перед нʼ — за́гнʼа, сре́гнʼа, ѕа́гнʼо, пре́гнʼо [БДА: 3. К. 63, 64]. В словацких такая же мена согласных возможна и перед вибрантом — kĺ̥cť, skl̥p, kl̥mačiť, gl̥hí, gl̥háň, gl̥žen, gl̥h [ASJ: K. XXV, 132], ožlknúť, sveklo, istokne, gněs, gnu, nozgra, grot [Stanislav 1958: 545]. Это встречается в виде единичных явлений в нижнелужицких говорах — glymoko, glejko, glʼa, гуцульских — клу́мок, мʼікла́, свʼі́кло, клʼі́йе, но дл > лл, т. е. сʼілло́, пілло́һа (Путильский р‑н).

Специфическое содержание этого типа артикуляционных изменений состоит в том, что для его реализации следует преодолеть такую антропофоническую особенность, как артикуляционная слитность сочетаний зубных взрывных с назальным и латеральным согласным [Брок 1910: 144; Панов 1967: 102]. Изменение таких сочетаний, т. е. их разрыв, должно иметь особую мотивацию. Она состоит в стремлении перестроить консонантную последовательность в фонетическом слове в соответствии с естественным направлением шумопрохождения. Подход к сонанту происходит не путем перемещения языкового сближения спереди назад, т. е. навстречу шумодвижению (так в тл, дл, тн, дн), а из задней зоны в более переднюю (так в кл, кн, гл, гн). Такая трансформация слитной артикуляции осуществляется при определенном импульсе в рамках фонетической программы слова, направленном на достижение удобства произношения. Сущность коррекции направления шумопрохождения средствами синтагматических изменений не покрывается определением «диссимиляция».

Явление этого типа присуще южнославянским диалектам также в виде замены зубного/​передненебного спиранта задненебным перед аффрикатой. Переключение спиранта в аффрикату того же ряда осуществляется навстречу движению воздушной струе, образующей шум. Перемещение подхода к аффрикате из передней части ротовой полости в ее заднюю часть соответствует естественному направлению шумопрохождения. Хорватские и сербские говоры: hrtìhce, puhćãn je, hćãp, zobīhće [Peco 1980: 185], prohci, vojhci, bohča, pahče, lihće, gvohđe [Ibid.: 98]; ʹvuko:h̑ći, pʹrah̑ci, mʹładoh̑ću, gʹroɣʒ́e, gvo.ʹɣʒ́e, beɣʹʒ́eće [FO 1981: №75], lí:h̑ca, klà.h̑ce, pùh̑cim, bá:h̑ča, grò:ɣʒ́e, brè:ɣʒ́e [Ibid.: №78], seléxce, piléxce [Ibid.: №50]. Замена фрикативного согласного взрывным (не фрикативным) задненебным показана в сербском говоре [Ibid.: №81] как šč > kč — ʹgukče, gukčé:nce, ʹgukčići, koʹžukče, oʹrakče; возможно, в этом случае имело место h > k [Peco 1980: 32]. Македонские — брехче, глухче, клахче, обрахче, прахчар, мехче, невехче, мехце, ихцеди, рахцепи, глухци с возможным дальнейшим изменением х > ф [Vidoeski 1970: 283]. Болгарский — са̣х цʼар, Та̣на́хца̣, хце́на́, бʼих цʼина́, лʼи́хчʼи, хчупʼишʼ, ва̣хчʼарвʼе́ну, ах чʼе́то̣х (< з#чʼ), свʼгхчʼи́ца̣́, но́хчʼи, чʼу́хчʼицʼи, сʼа́ка̣х чʼи (< ш#чʼ) [Калнынь, Попова 1993: 157]. Изменение šć > xć свойственно и некоторым верхнелужицким говорам — klěxće, wěxćić, jexć, kaxć, pwaxć, jěxćelca [SS 13: K. 35, 141—142].

4. Рассмотренные правила фонетической синтагматики эксплицируют уровень значимости признака консонантности в фонетическом процессе, составляющем слово. Снижение контраста между согласными, как и замена сочетания одним согласным, понижает уровень признака консонантности в звуковой цепи. При этом согласный, получившийся в результате ассимиляции, сам по себе может быть более консонантным, чем тот, который он заменил. Значение имеет само снижение контраста в сочетании как таковое — поэтому pc, pč, ck, čk менее консонантны, чем ps, pš, sk, šk, и именно поэтому они упрощаются в с, č.

Снижению уровня консонантности в фонетическом слове способствуют все рассмотренные выше проявления ассимиляции в консонантных сочетаниях. Поскольку эти уподобления в том или ином виде, хотя и в разной степени, свойственны всем славянским диалектам, можно считать, что консонантизация фонетического строя, спровоцированная падением редуцированных, вызвала общую реакцию отторжения, что и выразилось в преобразовании сочетаний согласных с целью снижения уровня признака консонантности в фонетическом слове. Из рассмотренных диалектов эта тенденция в меньшей степени выражена в основной части русских диалектов (сравнительно более узкий диапазон ассимиляции шумных согласных по месту и способу образования).

Особенно очевидно отношение к уровню консонантности (голосности) фонетической программы слова выражено в синтагматике сочетаний согласных, расположенных на разных полюсах шкалы консонантности, т. е. взрывных и сонорных. Слитное артикулирование сочетаний bm, dn (губной, зубной щелчковый взрыв [Панов 1967: 37]) создает благоприятные условия для регрессивной ассимиляции dn > nn, dm > mm, чем понижается уровень консонантности фонетики слова (повышается уровень голосности). Хотя артикуляционные предпосылки для такой ассимиляции в принципе есть везде, тем не менее реализуется она отнюдь не во всех славянских диалектах. Пример этого — локализация изменений сочетаний dn, dnʼ, (bm, как явление редкое, диагностически менее значимо).

Распределение назализации зубного смычного перед назальным в восточнославянских диалектах показано в [Калнынь 1998]. Изменение dn, dnʼ > nn, nnʼ в русских говорах представлено преимущественно на территории северо-западных областей и в меньшей степени на северо-востоке. Это же свойственно белорусским говорам [Крывіцкі, Падлужны 1984: 177, 218]. Что касается украинских диалектов, то назализация зубного смычного является особенностью юго-западных говоров региона Карпат [Жилко 1955: 135]. Примеры: бойковский говор — спʼінни́цʼа, полу́нне, два нны́, унну́, пйанʼнʼі́ў (= пять дней) (Турковский р‑н); гуцульские — за́нний, у велико́нному, пере́нний, до полу́нʼнʼе, вʼін нԑ́йі (Раховский р‑н), не һо́нна, послʼі́нне, тун на робо́тʼі (< д#н) (Путильский р‑н).

Ту же фонетическую черту имеют диалекты к западу и юго-западу от названных украинских. Назализация зубного смычного или упрощение сочетания до одного назального фиксируется в польских диалектах — stuńńa, bʼynne, u̯anny [OF 1983: 92]; словацких — honní, pannúť, suňňička и hono, sreňi, vino, stuňa, ňeska и др. [Stanislav 1958: 549]; чешских — jennou̯, polenne, žánnej, ve nne, hlanný, přeňňi, žennik [Belič 1972: 56]; сербских — pònnica, glá:nna, jénnog, prése:nnik [FO 1981: №61], žé:nna, ʹupanne, pó:nne, jánni:k [Ibid.: №60]; болгарских — енна́ш, гла́нни, сре́нник, поннича́рка [Младенов 1966: 41], бе́ннъ, гла́ннъ, енно́, плънни́нъ [Бояджиев 1972: 41], нъпа́ннъ, енно́, по́ннушки, срʼа́нну, углънʼнʼа́ф, здесь же упрощение сочетания до одного сонанта [Бояджиев 1991: 114, 128 и др.]. Как результат утраты смычного согласного квалифицируется произношение одного сонанта в хорватских говорах — ʹje:na/​jẽ:na, ʹżańi, ní:no [FO 1981: №22, 43], glãna, opãne [Peco 1980: 97, 119]. То же в македонских — ʹeno, ʹpana, sʹi̯ạna, ʹnovi, ʹenaš [FO 1981: №106, 109], но и ʹpanna, ʹenno, ʹsenna [Ibid.: №113а].

В серболужицких диалектах произношение panuś, śenuś, panuć квалифицируется как результат утраты d в сочетании dn [Michałk, Sperber 1983]. В материалах десяти томов [SS] нет ни одного примера на замену dn > nn — сочетание или сохраняется, или упрощается в n. В нижнелужицких диалектах контраст по сонорности в сочетании dn снижается в результате замены n на r — parnuś, gu̯orny, spôrny, pśerńica, wytabʼerarńica. В этом случае комбинируется антиципация сонорности назального согласного с нежеланием отождествления с ним смычного согласного. Компромисс достигается заменой смычного согласного таким сонорным, который является самым шумным из сонантов. В этом проявляется известная склонность говоров к синтагматической архаике, т. е. к некоторому отторжению антиципации, предлагаемой в фонетической программе слова.

Соноризация смычного перед сонантом, хотя и менее часто, отмечена в сочетании dl. Выше приводились примеры изменения dl > ll в гуцульских говорах. К ним можно добавить факты словацкой фонетики — palla, ukralla, villi, millo, jella [Pauliny 1963: 200]. В нижнелужицких говорах dl > rl — šturlica, parlʼe, pôrlʼa//​pydlʼa nas, fʼirlarʼ, ku̯ʼirľau̯a. В хорватском говоре [FO 1981: №42] изменение d, t > l происходит перед любым смычным и аффрикатой — ʹpolkova, olʹkat, ʹpolpis, olʹcepit, kolʹca (G sg koʹtac), ʹpol bogọn, ʹolgovor.

Наложение соноризации рассмотренных сочетаний на разные виды ассимиляции в сочетаниях шумных согласных и на их упрощение позволяет выделить диалекты, репрезентующие такой тип фонетической программы слова, в которой тенденция к понижению уровня консонантности задается более интенсивно. Это свойство западной части восточнославянских диалектов и более южных и западных регионов Славии. Синтагматика, в наибольшей мере стабилизирующая уровень консонантности в фонетическом слове, является особенностью основной части русских говоров. Некоторое отклонение от этого типа показывают говоры северо-запада, где есть соноризация сочетаний смычных с назальными (но зато слабее, чем в других русских говорах, выражена регрессивная ассимиляция шумных согласных).

5. Анализ предложенного фрагмента консонантной синтагматики в славянских диалектах дает результаты, которые можно следующим образом переформулировать в типологические характеристики на уровне фонетики.

После падения редуцированных в славянских диалектах полем синтагматических решений стало фонетическое слово. В нем программировались конкурировавшие друг с другом контактные (традиционные) и дистактные (новые) связи между звуками.

Ориентация звуковых изменений на контактный тип связи в звуковой последовательности (прогрессивное направление) репрезентует более архаический тип синтагматики. В частности и потому, что усиление контактной связи может быть знаком неприятия вновь образующихся дистактных связей. Диалекты, которым свойственна эта особенность, расположены преимущественно на окраине Славии — это южнославянские (особенно македонские), а на западе — серболужицкие.

Регрессивное изменение согласных известно во всех славянских диалектах. Но там, где оно имеет сравнительно более низкую частоту, это является знаком того, что в программе фонетического слова присутствует некоторое сопротивление внедрению в образование фонетической последовательности синтагматической инновации в виде дистактных связей (антиципации). Отсутствие ассимиляции фрикативного согласного возможно в сербских, македонских, серболужицких диалектах. Отсутствие ассимиляции взрывного согласного — черта македонских, нижнелужицких, севернорусских диалектов. Как можно заметить, это те же диалекты, которые по принципу прогрессивной ассимиляции отнесены к архаическому типу.

В диалектах южных регионов, а фрагментарно еще и в серболужицких, известна такая особенность, как организация консонантной последовательности в фонетическом слове в соответствии с естественным направлением шумопрохождения (замена согласного более переднего места образования задненебным или фарингальным). Эту фонетическую черту, которая не покрывается только понятием «диссимиляция», можно также считать проявлением особого синтагматического типа.

Повышение консонантности славянской фонетики, вызванное падением редуцированных, предлагало альтернативу — принять это новое состояние или с помощью синтагматических факторов противостоять ему. Было выбрано противостояние, но реализовалось оно в разных регионах Славии с разной интенсивностью. Снижение консонантности имело место там, где в программу фонетического слова включалась ассимиляция во вновь возникших консонантных сочетаниях. Если ассимиляция не происходит, то потому, что неприятие дистактных связей более сильное, чем тенденция к снижению уровня консонантности в слове.

Эти правила построения фонетического слова имеют типологическое значение, поскольку под них может быть подведено то разнообразие консонантной синтагматики, которое стало характерным для славянских диалектов после падения редуцированных.