Форестьера

I

Паоло Баруччи был молод и беден. Сидя на скамье Английского бульвара, он с недоуменьем наблюдал, как много было вокруг него богатых и сытых людей, и еще острей ощущал несправедливость своего положения. Ему было всего лишь двадцать шесть лет; у него были крепкие мускулы, великолепная грудь и плечи, и ни одного сольдо в кармане. А желудок пуст, как резиновый мяч…

Ослепительно плавилось на солнце лазоревое море; горели всевозможными красками роскошные цветники; шумела вокруг нарядная и праздная Ницца; изумительный воздух рождал волчий аппетит… Паоло Баруччи, в рваных ботинках, в ярко-красном жилете и заломленной на затылок шляпе, сидел, отвалившись на спинку скамьи, и насвистывал арию из «Тоски». Время близилось к обеду. Из подъезда отеля «Негреско», одного из самых дорогих отелей Ниццы, вышла нарядная парочка — красивая молодая дама и старикашка, похожий на полуистлевшее выкопанное корневище…

У Баруччи невольно вырвалось:

— Во-от, посмотрите! И на кой черт этой перечнице сольди?!

Старикашка заправил в глаз стеклышко и брезгливо обошел вытянутые ноги Баруччи, а его дама с любопытством посмотрела на живописную фигуру итальянца.

Баруччи вздохнул. Мысленно он поставил себя на место этого старикашки, себя — молодого, сильного, и, забывая, что он сидит на бульваре, неожиданно пустил полным голосом из «Тоски»:

Почти сейчас же перед ним выросла фигура полицейского.

— Я бы советовал вам выбрать другое место для концерта. У вас превосходный голос, но… проходите! Вы слишком долго сидите здесь!

Баруччи всегда отличался кротостью и миролюбием, но здесь вдруг им овладело раздражение. Он смерил с головы до ног полицейского и, не меняя позы, спросил:

— А почему бы мне не сидеть здесь?

— Я вам рекомендую проходить! — настойчиво и многозначительно повторил полицейский.

— Почему вы не рекомендуете этого другим? — с злобной усмешкой сказал Баруччи.

Рука полицейского потянулась к свистку.

— Будьте любезны не рассуждать, или я вас приглашу следовать за мной!

Баруччи выругался и встал. По опыту он знал, чем кончаются споры с полицией во Франции. Но, уходя, не удержался и проворчал:

— Мы еще поговорим когда-нибудь по-другому!

— Шагай, шагай! — бросил ему вслед полицейский, сразу переходя на «ты».

Английский бульвар тянулся на добрых три километра, одним концом уходя к старому городу, а другим — к предместью Ниццы, где ютилась вся беднота, состоявшая преимущественно из итальянцев. Баруччи свернул с бульвара на Авеню Калифорни, мимоходом заглянул в две виллы, предлагая свои услуги в качестве садовника, и, получив отказ, твердо решил идти в Грасс, в надежде найти там работу на одной из шестидесяти цветочных фабрик.

Кривой переулок в конце Авеню Калифорни завел Баруччи в тупик. Тупик заканчивался пустошью и оврагом. Над самым оврагом прилепился небольшой домик в три окна. Вокруг домика была изгородь, обвитая цветущей огненной настурцией; около изгороди — каменный бассейн с журчащей водой. Баруччи подошел к бассейну, напился студеной воды и, выбрав на пустоши укромное местечко, растянулся на траве и уснул богатырским сном. Разбудил его родной итальянский говор.

— Разве можно спать на солнце?! — говорил женский голос, очевидно обращаясь к нему. — Так можно заболеть, солнечный удар…

— Для отдыха можно бы выбрать другое место! — вторил женщине мужской голос.

— Черт подери, как же я крепко уснул! — с улыбкой приподнялся Баруччи. — Здравствуйте!

Баруччи сразу узнал в мужчине и женщине соотечественников, генуэзцев, и добавил:

— Я генуэзец.

Мужчина и женщина улыбнулись.

— Мы видим. Без работы?

— Вот именно! Четвертый день шляюсь по городу и ничего не могу найти!

— О-о-о, теперь найти работу так же трудно, как выиграть в банко-лотто! — со вздохом проговорила женщина. — Сезон приходит к концу, все разъезжаются…

— Хочу идти в Грасс, попытаться на фабриках, — сказал Баруччи.

И мужчина, и женщина одновременно замахали указательными пальцами у себя под носом и зачмокали губами, как это обычно делают итальянцы, когда не соглашаются с чем-нибудь или что отрицают.

— В Грасс можно не ходить!

— В Грасс идти незачем!

— Да, но мне нужна работа, черт возьми! — сказал Баруччи.

Разговор этот происходил на пустоши, у изгороди, неподалеку от домика, прилепившегося на краю оврага. Девушка с золотистыми волосами, в простеньком светлом платье, вышла из домика, направляясь к бассейну. Увидя ее, мужчина и женщина в один голос ласково поздоровались:

— Добрый день, синьорина!

— Добрый день, Беппина! Добрый день, Марио!

Девушка ответила на приветствие по — итальянски, но Баруччи сразу уловил в ее выговоре созвучья, изобличавшие ее неитальянское происхождение, и вполголоса спросил:

— Форестьера?[1]

Марио утвердительно кивнул головой, а Беппина тихо добавила:

— Русская.

Баруччи никогда не видел русских, и его представления об этом далеком народе не отличались большой точностью. Так, например, он был убежден, что все русские женщины огромного роста, неуклюжие и говорят басом. Поэтому с особым любопытством он посмотрел вслед золотоволосой девушке. Она была скорее миниатюрна, чем громоздка, и ее голос совсем не напоминал баса. Но больше всего поразили Баруччи ее волосы. Их цвет напоминал светлое золото. Таких волос не найти во всей Италии.

— Белла рагацца,[2] — восхищенно проговорил он. Марио и Беппина в знак согласия кивнули головами. Беппина добавила:

— Революционерка, беглая… Русский царь хотел ее удушить…

— Удушить?! Ее? Но за что? — искренне удивился Баруччи.

Марио посмотрел на жену, на Баруччи, снова на жену и не совсем решительно предложил:

— Вот что, женка… А что если мы предложим ему работу у нас?..

И еще раз обласкал взглядом богатырскую грудь Баруччи. Беппина также обвела деловитым взглядом всю фигуру молодого соотечественника и, видимо, учитывая его силы, сочувственно поддержала:

— Я не думаю, чтобы это было совсем плохо!

— Как вас зовут? — спросил Марио и, получив ответ, предложил: — Идем, потолкуем! Мы заарендовали вот эту самую пустошь под гвоздичную плантацию. Тут будет немало работы!..

— Никакой работы я не боюсь! — поторопился согласиться Баруччи. — Я работал на гвоздике.

— Придется повозиться с землей, — продолжал Марио, — она здорово загажена. Мусор, камни, сорная трава…

— Вижу, знаю! — торопливо соглашался Баруччи, — мусор, камни, сорная трава, да, да…

— Будет много поливки!

— Да, да, и поливки!..

В этот вечер, в первый раз за четыре дня, Баруччи ел суп из лука и белого хлеба, макароны с томатами и пил кьянти. Его жилищем была сколоченная из жидких тесин хижина на пустоши. Марио и Беппина помещались тут же.

С утра следующего дня все втроем принялись за трудную работу по очистке пустоши.