Формула бессмертия

Глава 1 У истоков бессмертия

С одной стороны, человечество, сколько себя помнит, мечтает о вечной жизни. Собственно говоря, из этой мечты и родилась религия — сказка об эфирном бессмертии эфемерного духа. Но дух и «тот свет» — нечто малопонятное. А людям хотелось конкретики. Поэтому один из самых древних мифов — эпос о Гильгамеше — рассказывает нам о путешествии этого шумерского героя в поисках бессмертия. Гильгамеш отыскал некоего Утнапишти — шумерского Ноя, святого человека, который спасся на ковчеге от Всемирного потопа. За этот подвиг боги наградили его бессмертием. Утнапишти поделился с Гильгамешом секретом бессмертия. Он, оказывается, заключался в какой-то траве. Добыв сию траву, довольный Гильгамеш отправился домой в рассуждении о том, как бы провести эксперимент — дать народу эликсир бессмертия и посмотреть, что из этого получится.

К сожалению, смелым замыслам не суждено было сбыться, потому что Гильгамеш бездарно профукал эту целительную травку (ее съела змея, пока герой спал) и вернулся к своему народу ни с чем. У него и у его народа осталось только то, что было раньше, — бессмертие бесплотного духа после смерти. Чтобы хоть как-то утешиться, Гильгамеш пошел в храм и попросил бога мудрости Эа установить связь со своим недавно умершим другом по имени Энкиду. Бог связь установил. Но лучше бы он этого не делал! Ибо информация, полученная от бесплотного духа Энкиду, была неутешительной — тот сильно переживал об утраченном теле:

«Здесь впервые, — пишет В. Авдиев в книге «История Древнего Востока», — с предельной четкостью и в то же время с большой художественной силой и яркостью выражена мысль о неизбежности смерти, которой подвластны все люди, даже те, которые готовы на любой подвиг, чтобы преодолеть неизбежную смерть, даже те, в которых, по меткому выражению автора поэмы, «две трети от бога и одна треть от человека»».

В общем, людям всегда хотелось бессмертия именно в теле, а не в виде чистого сознания, поскольку все радости этому сознанию дарило только оно — тело. Тело могло вкусно кушать, заниматься сексом и щекотать себя разными иными приятными способами. А если нет радостей, к чему бессмертие — для вечной скуки? На фиг! Пришлось религиям вносить коррективы. Ислам прямо обещал павшим воинам райские сады со жратвой и гуриями, христианство тоже сулило своей клиентуре воскрешение и жизнь вечную именно в теле, причем преобразованном — без болячек и геморроя.

Но вера верой, а синица в руках всегда конкретнее журавля в небе. Поэтому на всякий случай алхимики и прочие придворные знахари неустанно искали эликсир бессмертия для своих правителей за казенный счет, а простой народ бесплатно грезил о «живой воде» в народных сказках. Письменные источники древних Индии, Китая, Египта рассказывают нам о попытках обнаружить омолаживающее организм лекарство из смеси чеснока, ладана, лотоса и разных неорганических веществ — золота, серебра, жемчуга… Человечество веками упорно грезило о реальном бессмертии. Это, как я уже сказал, с одной стороны…

А с другой, 19 октября 2007 года социологическая служба «Левада-Центр» приступила к опросу общественного мнения. Исследователей очень интересовал вопрос смерти и бессмертия. Результаты можно счесть шокирующими. На вопрос «Хотели бы вы жить вечно?» положительно ответили только 18 % россиян. Более того! Если даже допустить, что вопрос о вечности может пугать людей («черт его знает, что там будет в этой невообразимо далекой вечности!»), то и просто «жить как можно дольше» согласились всего 22 % респондентов. То ли жизнь их не радует, то ли, напротив, они слишком ценят качество жизни, а «жить подольше» в их понимании — это значит влачить жалкое существование на нищенскую пенсию, болеть и быть немощным. К последней версии склоняет тот факт, что целых 34 % опрошенных предпочли качество жизни ее количеству — они сказали, что «готовы жить до тех пор, пока будут сохранять силы и ясность ума». Это сильная позиция, которая рождает во мне надежду на положительный ответ общества в решении вопроса об эвтаназии. Впрочем, не будем отвлекаться. Вернемся к опросу.

Итак, 82 % россиян заявили, что не хотят жить вечно. Не желают! Почему? И стоит ли им верить?

Люди иррациональны. Новое их пугает. Так что отрицательный ответ может означать все, что угодно, — например, опасение старческой немощи или просто протест против нынешней жизни, которую опрошенные «эстрапальнули» в будущее. Так что не стоит, по моему мнению, особо прислушиваться к тому, что люди говорят. А нужно смотреть на то, что они делают. Что же они делают? А вот что: едва человеку ставят смертельный диагноз, как он ужасается, впадает в депрессию, начинает бегать по врачам, знахарям, отдает бешеные деньги и тем, и другим, цепляясь за жизнь, как утопающий за соломинку. Ради чего он борется, ведь он знает, что все равно рано или поздно умрет? Ради каких-то лишних двадцати лет? Они все равно промелькнут незаметно. Вопрос-то непринципиальный!.. Но все-таки человек упорно хватается за все, что, по его мнению, может помочь ему пожить хоть немного дольше.

И вот как раз это — ответ делом на реальную угрозу смерти, а не пустопорожние салонные рассуждения о весьма абстрактной вечной жизни. Что же может предложить нам в этом плане наука? Как сохранить носитель?

Наука озаботилась этими вопросами давно. Знаменитый Парацельс полагал, что «нет ничего, что могло бы избавить смертное тело от смерти, но есть нечто, могущее отодвинуть гибель, возвратить молодость и продлить краткую человеческую жизнь». Между прочим, именно Парацельс был первым, кто догадался, что человек и вообще все живое состоит из тех же самых элементов, что и неживое. А раз так, почему люди умирают, ведь все элементы, из которых они состоят, вечные! Атом золота или атом железа не могут умереть. И атом кислорода тоже.

Но атомы кислорода могут соединиться с атомом железа, образовав молекулу ржавчины. А потом, при определенных условиях, они могут снова отсоединиться от атома железа. Но будет ли это смертью для молекулы ржавчины? Интуитивно понятно, что нет.

Вечные атомы соединяются друг с другом, образуя более сложные структуры. То есть организуя новый порядок. И этот порядок может разрушаться. Иногда под воздействием сторонних сил, как это происходит с оксидом железа. А иногда сам по себе, как это происходит с живыми существами — со временем они неизбежно распадаются. Ломаются. Выходят из строя. Собственно говоря, тем и отличается живое от неживого, что оно смертно. Метафорически выражаясь, жизнь возникает вместе со смертью.

По какой причине эволюции понадобилась смерть, я писал в «Апгрейде», повторяться не буду. Но дело в том, что интересы эволюции вошли в противоречие с интересами разумного вида, завоевавшего планету в упорной конкурентной борьбе с самим собой. Представителям этого вида хотелось жить и для радости расчесывать свое туловище разными приятностями как можно дольше, потому новый инструмент завоевания природы — разум — они направили на поиски главного ответа: как продлить разумную жизнь человека в его теле здесь и сейчас, а не где-то там, в сомнительном будущем в виде души.

Поначалу это получалось автоматически. Я уже писал, как внедрение канализации в Лондоне сказалось на увеличении продолжительности жизни. Развитие медицины тоже двигало цивилизацию в том же направлении. Одна только идея, чтобы хирургам мыть руки перед операцией, резко снизила смертность.

В начале XX века наш соотечественник Илья Мечников впервые ввел новый термин — геронтология, который дал название науке о старении организма. Но разные теории старения начали появляться гораздо раньше. Люди давно обратили внимание на те ужасающие процессы, которые идут в организме человека и постепенно портят его, приводят в негодность. Старость уродует тело. Как этого избежать?

Гиппократ полагал, что порча (старение) тела ускоряется невоздержанностью в питании, то есть перееданием, и был прав — современные исследования это подтверждают: крысы, которые находятся на «половинном» рационе, живут до полутора раз дольше. Ну а собственно причиной старости Гиппократ считал некое «расходование тепла» в организме. Аристотель придерживался аналогичной точки зрения: как «тепло» кончается, так человек и помирает.

Начиная с XVIII века в Европе появилась масса новых теорий старения, шедших ноздря в ноздрю с развитием европейской науки. Старость наступает из-за постепенного высыхания тела… Старость наступает из-за изнашивания организма… Старость наступает из-за накопления вредных веществ… Старость — результат нарушений в работе нервной системы… Теорий было много. Не меньше их и сейчас. Вот только бессмертия пока так и нет. Хотя некоторые сдвиги явно намечались.

Первый практический результат омоложения получил старенький французский биолог Шарль Броун-Секар. Он родился, когда еще был жив Наполеон, окончил Парижский университет, был членкором Французской академии медицинских наук, изучал кровь, функцию надпочечников, выдвинул теорию внутренней секреции. И в один прекрасный день ему пришла в голову идея омолодиться путем введения в организм вытяжки из семенных желез животных. Эксперименты доктор ставил на себе. К тому времени профессор был уже довольно стар и передвигался с трудом. Но в 1889 году научная общественность с удивлением увидела его легко взбегающим на кафедру для доклада о своих экспериментах. Собственно, после столь впечатляющей пробежки старичок уже мог ничего и не говорить о пользе гормональной терапии для омоложения организма — эффект омоложения был налицо. Над миром замаячила заря вечной молодости!

Но, увы, эффект от гормональной терапии оказался весьма коротким и сменился ускоренным одряхлением. Смерть опять победила. Природу обмануть не удалось… Я уверен, что Булгаков читал об опытах Шарля Броуна-Секара и, сочиняя «Собачье сердце», использовал эту информацию для создания образа профессора Преображенского, который, как вы помните, тоже омолаживал пациентов, используя яичники обезьян. (Кстати говоря, гормональная теория старения была одной из первых по-настоящему научных теорий.)

С тех пор прошло больше ста лет. Отгремели революции, прокатились по миру две мировые войны, вспух и сдулся красный социалистический эксперимент в России и в других странах. Что же изменилось в науке о бессмертии за эти годы?

Изменилось многое.

Изменилось настолько, что известный британский геронтолог Обри ди Грей утверждает, что нам осталось потерпеть до «бессмертия» всего лет двадцать, и что уже сейчас на планете живет первый человек, который, благодаря геронтологическим инновациям, проживет 150 лет. А сейчас ему, этому счастливчику, лет шестьдесят. Так сказал известный британский ученый. Чем же он известен? Ну, во-первых, своей бородой. Она у него до пояса. Во-вторых, тем, что создал специальный «Фонд Мафусаила», который занимается проблемами борьбы со старением мышей. Ди Грей — весьма колоритный чувак с веселыми глазами. Понятно, что его лозунги, будто «бессмертия» осталось ждать всего двадцать лет, — просто звонкий пиар для привлечения денег миллионеров. И пиар удачный: деньги миллионеров, влекомые посулами и научным авторитетом ди Грея, потекли в нужном направлении. Миллионеры надеются дотянуть до обещанных времен, когда люди, согласно заявлениям ди Грея, «перестанут умирать от старости». А от чего же они тогда будут умирать?

Да много от чего можно умереть, товарищи! Именно поэтому геронтологи и не любят говорить о бессмертии, а говорят только о решении проблемы старения. Что, конечно, здорово, но проблему вечной жизни не решает, именно поэтому в предыдущем абзаце я и взял слово «бессмертие» в кавычки.

Ученые вечной жизни нам не обещают, они обещают лишь нестареющее тело. Которое может погибнуть, упав со скалы. Может покончить жизнь самоубийством. Да мало ли что может случиться с нестареющим организмом!.. Мы с вами (за редкими исключениями) не боимся летать на самолете. Потому что для нас с вами шанс погибнуть в авиакатастрофе ничтожен. Но для нестареющего существа, которое живет и летает «вечно», шанс гибели в авиакатастрофе практически равняется единице — если летать вечно, когда-нибудь точно долетаешься!.. Но скорее погибнешь от чего-то более опасного — автокатастрофы, удара электротоком, отравления или просто смертельной болезни. Поэтому нужно сохраняться. Как в компьютерной игре — почаще «записываться» и, случись чего с телом, восстанавливать его и начинать жить с последней записи. О сохранении и о том, что при этом происходит с сознанием, мы еще поговорим позже, а пока я рассажу вам немного о себе, любимом.

Когда я только-только начинал свою карьеру в журналистике, на моем пути попался один восторженный человек, который заявил, что он открыл секрет бессмертия.

— Открыли для себя — откройте и для наших читателей, — радушно улыбнулся я и приготовился слушать, вольготно откинувшись в кресле и поощрительно улыбаясь.

Идея была простой, как все конгениальное… Чтобы ее понять, надо кое-что вспомнить.

Вот слились сперматозоид с яйцеклеткой. И там, и там были половинные наборы хромосом, а после слияния получился полный набор — 46 штук. В этом хромосомном наборе зашифрован весь человек — его будущие склонности, характер, цвет глаз, раннее облысение, рост, склонность к полноте… В общем, вся телесная матрица, на которую потом запишется личность с ее воспоминаниями и заученными социальными реакциями. Но до этого пока далеко. Пока что мы имеем только одну клетку. Эта клетка чего? Печени? Мозга? Кости?.. Да ничего! Сам вопрос поставлен некорректно! Это просто клетка — одна-единственная. Универсальная.

Но она начинает делиться. Вот уже две таких клетки. Четыре. Восемь… С какого-то момента начинается клеточная дифференцировка, то есть специализация. Одни клетки превращаются в клетки печени, другие — в клетки мышц, третьи — нервной ткани, четвертые — сосудов, пятые — желез внутренней секреции… То есть клетки перестают быть универсальными и становятся специализированными — из полного набора генов включается именно тот ген, который нужен данной клетке для работы на организм. Все клетки зародыша согласованно делятся, зародыш равномерно растет, потом рождается на свет и растет дальше — до самой армии.

А потом он расти перестает. Но клетки делиться не перестают! Потому что государство под названием организм всегда живет дольше, чем его подданные. У клеток есть срок жизни (у разных клеток он разный), и они постоянно обновляются. Старые клетки умирают и разбираются на «запчасти», а им на смену приходят новые, молодые и полные сил. Таким образом, человек за свою жизнь несколько раз полностью обновляется на клеточном уровне.

«Бабочками-однодневками» нашего организма с полным правом можно назвать клетки кишечного эпителия. Они очень короткоживущие. Срок их жизни — несколько суток. Клетки крови живут подольше. Срок жизни эритроцита составляет 100–120 дней, а лейкоцита 8–10. Представили себе жизнь этих пролетариев транспортной системы? Эти волки-одиночки плавают в крови, стареют, помирают, после чего их разбирает похоронная команда других клеток, которые, в свою очередь, тоже помирают, и так далее… Откуда же берутся в крови новые лейкоциты и эритроциты?

Они получаются из универсальных, недифференцированных клеток. Эти клетки выбрасываются из костного мозга и специализируются в крови, превращаясь из универсальной заготовки в узкого специалиста — эритроцит, тромбоцит или лейкоцит.

Но универсальной клетке все равно, в какую клетку превратиться, она же универсальная! Она с таким же успехом может стать клеткой печени или сердца! На этом и была основана идея моего визави о бессмертии. А давайте, говорил он, в наши дряхлеющие сердца, почки и прочие потроха подсаживать культуру универсальных клеток, которые будут превращаться в обновленные клетки сердца, почек и так далее. Таким образом мы откроем новую индустрию — индустрию бессмертия! Люди будут периодически приходить в специальные центры ремонтироваться, то есть заправляться новой дозой «молодильных» клеток.

А где брать тонны универсальных клеток для индустрии омоложения? На этот вопрос у моего гостя был прекрасный ответ — их довольно много в эмбриональных тканях. И вместо того чтобы выкидывать абортивный материал на помойку, как это происходит сейчас, его надо по-умному утилизировать, использовать, извлекая из него полезные клетки. А в дальнейшем, быть может, женщины даже наладят продажу эмбрионального материала, нарочно беременея и специально идя на аборт с целью деньжат срубить по-легкому.

Идея мне понравилась своей смелостью и незамутненностью моральными предрассудками. Почувствовав интерес, мой собеседник начал с жаром обрисовывать великолепные перспективы, его глаза горели:

— Через двадцать лет люди перестанут умирать от старости! Мы наладим конвейер омоложения!

Со времени нашей беседы прошло ровно двадцать лет. Мой собеседник умер. А бессмертие нам обещают опять через двадцать лет. Это как с нефтью, исчерпание запасов которой «через 30 лет» нам обещают вот уже тридцать лет…

Забыл сказать — эти самые универсальные, неспециализированные клетки называют стволовыми. Именно тогда и начался тот самый «стволовой бум», который мы сегодня наблюдаем вокруг. Бессмертия на этой ниве человечество так и не достигло. Но кое-какие успехи есть. Например, вы можете прочесть, что достигнуты прекрасные результаты лечения последствий инфаркта. После инфаркта часть тканей сердца отмирает. Это плохо и неинтеллигентно. А вот если обколоть омертвевшую зону стволовыми клетками, сердце восстановится буквально «в ноль», то есть как будто и не было никакого инфаркта. В целом весьма впечатляюще, хотя и очень далеко не только от бессмертия, но даже и от широкой практики.

Так вот, друзья мои, когда я двадцать лет назад общался с тем посетителем редакции и бриллиантовый дым бессмертия мерцал по углам редакционной каморки, я познакомился с другом того энтузиаста — геронтологом Валерием Мамаевым. Просто мне перед публикацией нужно было проконсультироваться с серьезным ученым насчет фантастических перспектив идеи. Мамаев оказался большим поклонником свободно-радикальной теории старения и возлагал большие надежды в борьбе со старением на антиоксиданты. Мы уже говорили про свободные радикалы, которые нас губят, и антиоксиданты, которые нас спасут; тогда эта теория тоже еще только-только пробивалась к общественному вниманию.

И вот прошло, как я уже сказал, двадцать лет. Поклонник клеточно-стволового бессмертия, приходивший в редакцию, давно почил в бозе. «Наверное, умер и Мамаев, — подумал я. — Ведь и он тогда был уже отнюдь не молод!» Решил, однако, позвонить, проверить. И с радостью убедился — жив курилка! Значит, надо встретиться.

Надо выяснить, куда ушла наука за эти двадцать лет. И вообще…

Передо мной стояла сама история геронтологии. Валерий Борисович Мамаев, который пятьдесят лет, то есть со студенческой скамьи, занимается сохранением человеческого тела в живой нетленности. Который наблюдал науку геронтологию от самого ее зарождения и видел, откуда она проклюнулась. А проклюнулась она из физики. И по сию пору самые уважаемые наши геронтологи почти сплошь сидят в Институте химической физики. А где же им еще сидеть? На биофаке, что ли? Жизнь надо изучать от самых ее основ! То есть от физики.

Ленинский проспект в Москве — средоточие всего физического. Тут столько хороших физических институтов, что хочется снять шляпу с головы и убрать имя Ленина с проспекта — чтобы дать ему новое имя, например, Ландау. А что? Проспект Ландау. Звучит!..

Мы с Мамаевым передвигались в сторону Института химической физики имени Семенова, и он рассказывал: вон там один корпус, здесь другой, там циклотрон, а мы посидим в библиотеке, потому что меня в лабораторию без допуска не пустят: по старой советской памяти институт этот — один из самых секретных в стране.

— Здесь делали бомбу, работали над ракетным топливом… Ой, да много чего! Нам запрещалось по выходе из института даже называть вещества, с которыми мы работаем, ибо враг не дремлет! И вокруг близко строить дома запрещалось, чтобы враг из соседнего окошка не подсмотрел, в какую пробирку мы что доливаем.

… Я люблю посещать старые научные здания — с их характерным запахом, мраморными балюстрадами, скрипучим желтым паркетом и остатками имперской роскоши. Былое величие чувствовалось и в Институте химфизики, ныне безлюдном и тихом. Именно здесь работал физик Чибрикин, о котором я писал в книге «Кризисы в истории цивилизации», — человек, исследовавший влияние солнечных циклов на земную жизнь.

Мы прошли в пустой читальный зал и сели за парты — это были самые настоящие парты, за которыми длинными зимними вечерами, когда за окном тихо падает оранжевый снег, подсвеченный уличными фонарями, так хорошо, наверное, почитать научную книжку в мечтах о диссертации.

— Это великий институт, — сказал Мамаев, оглядывая золотую пыль науки, незримо лежащую на всем вокруг. — Тут много корпусов. Все великие ученики великих учителей строили свои корпуса. Я сам ходил на воскресники и субботники — строить 11-й корпус и 12-й. Как раз там сейчас находится Институт биохимической физики имени Эммануэля, отделившийся от Химфизики. Я хорошо знал и Семенова, и Эммануэля. Я общался с Энгельгардтом, имя которого носит сейчас Институт молекулярной биологии. Вообще все, кого я знал, теперь уже — «имени». Я и Бучаченко знаю, ученика Эммануэля. Он еще жив, но, глядишь, и его именем потом что-нибудь назовут…

— Люди-институты…

— Да… И у нас тут такая штука, что сотрудники вместе с комнатами, где они сидят, переходят из лаборатории в лабораторию и из института в институт. Так что во всех корпусах — слоеный пирог: лаборатории из разных институтов. Моя лаборатория принадлежит институту Эммануэля, хотя физически находится в корпусе института Семенова.

— А каким образом такая вроде бы биологическая штука, как геронтология, оказалась в институте со словом «физика» на табличке?

— Так уж вышло. Это история. История страны и история науки. Семенов учился у Иоффе. И Капица тоже учился у Иоффе. После революции Семенов остался в России, а Капица уехал в Англию и стал работать у Резерфорда, занимаясь, как тогда говорили, высокоэнергетической физикой. Видимо, самые прозорливые догадывались, что на этом знании можно сделать что-то очень мощное. Да и направление было интересным, туда пошли многие умные головы. А Капица был лидером в этом направлении. Ему построили лабораторию, на открытие которой приезжал премьер-министр Англии. Тут институты открывают — премьер-министр ничего не знает, а там на открытие всего лишь лаборатории приехал. Понимали люди значение умных голов!.. Так вот, Семенов уговаривал своего друга Капицу приехать в Россию. Уговорил. Тот приехал, а обратно его Сталин не выпустил. Посадил в золотую клетку. Капицу решили кинуть на «бомбу», но он был строптив, написал Иосифу Виссарионовичу докладную, что не может работать с Берией, и его от бомбы отстранили. Но не посадили… Пришлось работать другим. Семеновские сотрудники — Харитон и Зельдович применили весь теоретический аппарат семеновского обсчета цепных химических реакций для расчета цепных реакций в бомбе… Так, что-то я сбился с мысли. К чему это я?.. Да к тому, что замечательных людей, достойных Нобелевской премии, в этих стенах работало много. Вот взять Оловникова. Он, в отличие от Семенова, нобелевку не получил, хотя на нее и выдвигался…

…Тут я опять должен кое-что пояснить читателю. Алексей Оловников — редкий тип ученого. Он биолог, но при этом теоретик. Мы привыкли, что теоретики есть в физике. Теоретик в физике — дело обычное. А вот в биологии… В биологии теоретиков — раз, два и обчелся. Теоретикам ведь хорошо там, где много математики. Вот чистые математики — все теоретики. И в физике очень много математики, поскольку это точная наука. А биология в этом смысле не совсем наука. Поэтому теоретику в биологии зацепиться не за что. Оттого и редок теоретик в биологии. Будучи именно таким редким видом, Оловников теоретизировал, то есть думал о старении клеток при помощи своей могучей головы. И выдумал из нее механизм старения клеток. Сейчас я попробую вам объяснить его придумку, а вы, наблюдая за ходом рассуждения, поймете, чем отличается физик-теоретик, покрывающий листки бумаги формулами, от теоретика в биологии.

Всем гражданам нынче известно, что наследственная информация записана в ДНК — очень длинной, двойной спиралеобразной молекуле. Эти молекулы могут удваиваться при делении клетки. Как это происходит? Да очень просто! К концу двойной пружинки ДНК, пыхтя, подъезжает специальный хитрый агрегат, молекулярная машинка под названием полимераза. И начинает резать молекулу ДНК вдоль — примерно также, как замочек, разделяющий пополам две части застежки-молнии — на две одиночные линии. Тут же из окружающего раствора к зубчикам-молекулам каждой одиночной нитки нашей «молнии» подплывают комплементарные молекулы и присоединяются, дополняя одиночную нитку до двойной.

Машинка проехала, разрезала спираль вдоль и не успела еще доехать до конца, как разделенные линии достроились, образовав уже две двойные спирали. Молекула ДНК размножилась. Красота!

ДНК — основа, сердцевина клетки, она сидит в клеточном ядре. С нее и начинается клеточное деление. Всегда считалось, что генетическая информация неизменна. Кроме того, было известно, что на концах ДНК находится информационный мусор — бессмысленный набор молекул, который ничего не кодирует. Эти «пустые» в информационном смысле концы ДНК называют теломерами. Зачем они нужны?.. Наконец экспериментально было выяснено, что соматическая (не половая) клетка не делится более пятидесяти раз. Раньше-то думали, что клетки бессмертны и могут делиться бесконечно, а значит, старение существует только на организменном уровне — как системная проблема государства клеток. И вроде бы опыты бессмертность клеток подтверждали. Но потом выяснилось, что опыты эти были «грязными», и если поставить эксперимент корректно, смертность клеток подтверждается — не могут клетки поделиться более полусотни раз! Этот факт конечного числа делений был назван по имени открывателя эффектом Хейфлика или пределом Хейфлика.

Если деление клетки на 25-м или 49-м делении остановить, клетку заморозить, подержать в замороженном состоянии год или два, разморозить и поместить в питательный раствор, она очнется и снова начнет делиться — ровно с того момента, с которого ее деление прервали. Если прервали на 25-м делении, клетка поделится еще 25 раз. А если на 49-м, то еще разок. Значит, смертные часы находятся где-то внутри самой клетки и считают количество делений.

Часовая бомба тикает внутри каждой клетки. Где она? Можно ли сломать этот самоубийственный механизм, и как он вообще выглядит?.. Именно эти вопросы и мучили Оловникова. После того как он прослушал лекцию известного гистолога Александра Фриденштейна об эффекте Хейфлика, Оловников, по его собственному признанию, вышел из здания МГУ в состоянии транса. Была золотая осень, землю покрывали сплошным ковром желтые листья, но Оловников не замечал красот природы. Его мозг напряженно и безостановочно прокручивал один вопрос: строение клеток неплохо изучено, где же там прячется эта самая мина, этот самый часовой механизм, который нас убивает?

В этом состоянии он спустился в метро, посмотрел на рельсы, на подходящий состав — и его осенило! Рельсы — двойная линия ДНК, соединенная шпалами химических связей, а поезд — та самая машинка, которая режет молекулу пополам. Допустим, резак стоит не в кабине машиниста, а в первом вагоне. Тогда, подъезжая к тупику, поезд не сможет «разрезать шпалы» до самого конца — паровоз помешает!

Молекулы ДНК своим хвостом крепятся к «тупику» — клеточной оболочке. И крепятся как раз теломерами — бессмысленными участками ДНК, не несущими никакой информационной нагрузки (как хвост магнитной ленты в катушечном магнитофоне, который нужен только для закрепления в катушке, а до магнитной головки не дотягивается и никакой записи не несет).

Значит, до конца молекула ДНК не режется и, стало быть, не копируется. Каждый раз она копируется во все более укороченном варианте, становясь все более и более ущербной. Пока ущерб касается информационного мусора, специально для этого находящегося на конце молекулы, ничего страшного не происходит. Но как только начинают страдать информационно значимые куски «текста», происходит жизненная катастрофа.

Вот в чем причина старения и умирания!

Оловников был так возбужден, что прибыв домой, тут же написал об этом статью, которая была опубликована в 1971 году в докладах Академии наук и в американском журнале «TheoreticalBiology».

У внимательного читателя может возникнуть вопрос: а откуда берется самая первая — молодая клетка, от которой начинает отсчет пятидесяти делений? Она образуется от слияния двух половых клеток. Половые клетки, раковые клетки и стволовые клетки — бессмертные. Почему? Отчего в них не укорачиваются ДНК при делении? А оттого, что там существуют специальные молекулярные машинки, которые достраивают теломеры — «пустые» концы ДНК. Машинки эти Оловников назвал теломеразами. И настоятельно рекомендовал науке их открыть.

Оловников бегал кругами и просил всех проверить его теорию. Но над ним только посмеивались. «Ведь в Америке проверят!» — грозил Оловников. Так и случилось. Проверили там, и нобелевка уплыла туда. Впрочем, мы по широте душевной потеряли не одну нобелевку…

— Вот Ванин, работающий в соседнем корпусе, — продолжает копаться в истории этих стен и в старых обидах Мамаев. — Он открыл радикалы NO. С одной стороны это типичный радикал, с другой — медиатор. Нитропрепараты вам известны?

— Да, их от сердца принимают.

— Точно. А их действие на организм объяснил именно он. Он сделал более семидесяти работ в этом направлении. Потом это подхватили испанцы. И уж затем американцы. После чего американцы получили за это Нобелевскую премию, а испанцы и Ванин нет. Испанцы возмущались: за что дали американцам, которые были в этом деле последними, когда уже все было ясно и сформулировано до них? А у нас никто даже не возмутился… А знаете, почему Оловников не получил нобелевку за открытие предсказанной им теломеразы? Потому что ее решили дать троим американцам, экспериментально подтвердившим его теоретические выводы, а по нобелевским правилам премию могут разделить только трое ученых. Оловников был четвертым лишним.

Думаю, американцы так часто получают Нобелевские премии исключительно из-за собственного пиара. Если спросить простого человека, кто открыл антиоксиданты, он скажет: американцы. А на самом деле у нас антиоксидантами занималась еще Бурлакова в те далекие времена, когда Семенов заведовал кафедрой химической кинетики на химфаке. У него работал Эммануэль, а дипломницей была Бурлакова.

(Да-да, читатель! Это та самая Бурлакова, о которой упоминал биофизик Зенин в первой части книги и которая занимается влиянием сверхмалых доз на организм. Мир науки тесен.)

— Ее Фросей не дразнили? — спросил я, вспомнив чернобелый советский фильм.

— Да, так ее в кулуарах и называли. Тем более что она всегда любила правду-матку резать. Так вот, у нее были знакомые на кафедре биофизики. А завкафедрой биофизики — Тарусов — под влиянием работ Семенова предположил, что радиационные поражения клеткам наносятся семеновскими цепным реакциями. Аккурат тогда, в 1956 году, Семенов получил свою Нобелевскую премию, все это было на слуху — атомная бомба, радиация, цепные реакции — все этим увлеченно занимались, и Тарусов, как я уже сказал, пытался объяснить радиационные поражения цепными реакциями. Это же чистая биофизика — повреждения, наносимые физическим фактором биологическому объекту. А юная Леночка Бурлакова тогда делала дипломную работу и тоже смотрела в ту сторону — думала, как все это можно смоделировать или на это повлиять. Пошла серия работ, созвали конференцию, на которой в 1957 году впервые была изложена точка зрения о свободно-радикальных процессах. После этого старые академики-биологи, которые редко когда могут воспринять что-то новое, возмутились: какие еще свободные радикалы и цепные реакции?!. Человек, по-вашему, атомная бомба, что ли? Почему он не взрывается, если там идут цепные реакции?.. И на следующий год они собрали антиконференцию, где собрали доклады, которые доказывали, что все это — мура и лженаука. И что никаких свободных радикалов нет и быть не может, поскольку это все высокоэнергетические реакции, которые присущи физике, а не биологии. И никакой связи между физикой и биологией нету и быть не может.

— Был бы жив товарищ Сталин, этих свободных радикалистов и прочих оппортунистов, продвигающих лженауку, отвлекающую пролетариат от классовой борьбы, закатали бы на Колыму, — необычайно остроумно пошутил я. — А так просто дискуссия разгорелась.

— Да, разгорелась дискуссия о том, почему люди не взрываются, если там цепные реакции и свободные радикалы. На что юная поросль, включая Бурлакову, ответила: а потому и не взрываемся, что есть антиоксиданты, которые все это постоянно гасят. Перепалка длилась долго; в результате на это обратили внимание, стали изучать роль радикалов и антиоксидантов в канцерогенезе. А уж потом обратили внимание и на то, что мыши с вводимыми антиоксидантами живут дольше. Ага, сказал Эммануэль, да это еще и старение замедляет! Отсюда и вытекла геронтология. Из цепных реакций, атомных дел, радиации с ее повреждающим действием… Исходная посылка была такой: свободно-радикальные процессы приводят к раку, старению и лучевой болезни.

— А я читал, что свободно-радикальная теория старения сама уже устарела.

— Как может устареть экспериментальный факт? — возмутился Мамаев. — Мыши, которым антиоксидантами давят свободные радикалы, живут дольше. Свободные радикалы нас старят, то есть разрушают, — это факт.

Я побарабанил пальцами по парте.

— Хм. Тогда я переформулирую вопрос. Помимо этой, любимой вами свободно-радикальной теории старения, появились и другие — ничуть не хуже. Оказалось, что старение — настолько комплексный процесс, что просто руки опускаются. За одно ухватишься, другое поползло. Одно исправил, второе ухудшил. От одного спасся, а второе тебя убило. Мне знакомый молодой биофизик рассказывал, что увлекшись одной теорией старения и уверовав в нее, он какое-то время жил надеждой: причина найдена — сюда надо работать! А потом сталкивался с другой теорией и верил уже только ей. А потом понял: они все верны — природа тащит человека в могилу за тысячу веревок. Сколько вообще существует теорий старения?

— Не существует ни одной теории старения! Под теорией мы понимаем некую точно установленную совокупность фактов, которую можно выразить в виде математических Уравнений. Сама геронтология как наука появилась совсем недавно, а до этого геронтологии как науки не было вообще. Была мечта — а вот хорошо было бы не стареть! При Академии медицинских наук был даже Институт геронтологии в Киеве, который эту мечту пытался как-то овеществить. Но медики — это же не ученые. Их потуги выглядели смешно. Они разрабатывали какие-то «научные» критерии, по которым можно было бы определить биологический возраст человека. У них были целые лаборатории под это задействованы — вычисляли возраст испытуемого по тестам и выдавали результат: ему 40 лет плюс-минус пять! А опытный врач укажет возраст пациента с точностью плюс-минус два года. Да и любой человек может более-менее точно определить возраст другого человека просто на глаз, без всякого института. Однако киевляне именно свою «геронтологию» считали настоящей наукой, а все остальное — ерундой. И всякие попытки других ученых внедриться в их епархию пресекали. А сами писали сплошь философский бред типа «планомерные отступления», «контратаки», «ухудшается», «улучшается». Это не язык науки.

К счастью, был у нас в Москве такой ученый Лев Комаров, который сделал огромную черновую работу для построения здания геронтологии как науки. Он вырыл котлован. Лев Владимирович ходил по коридорам Академии наук, доказывая, что нужно заниматься этой проблемой, нужно поставить перед наукой вопрос преодоления видовых границ жизни homo, если уж он sapiens. Искусственное продление жизни он считал главной задачей науки и заявил об этом еще в 1959 году. Комаров говорил, что традиционные резервы продления жизни, такие как канализация, санитария, борьба с инфекциями, — практически исчерпаны и надо идти дальше, взламывая уже саму человеческую природу.

…Здесь я прерву Мамаева, чтобы подтвердить: Комаров был прав! И современная статистика его правоту прекрасно подтверждает. Сейчас, например, миллиарды долларов вкладывают в борьбу с раком. Но ведь рак — возрастозависимое заболевание, то есть чем старше человек, тем выше для него вероятность получить рак. Отмена старения во многом решила бы раковую проблему. Это во-первых. А во-вторых, как вы думаете, на сколько продлит среднюю продолжительность человеческой жизни даже полная победа над раком? Не трудитесь угадывать — всего на два-три года! А полная победа над сердечно-сосудистыми болезнями, которые сейчас являются убийцей номер один в мире, продлит среднюю продолжительность жизни на пятнадцать лет. Но избавиться от сердечно-сосудистых сегодня каждый может самостоятельно, просто ведя здоровый образ жизни, а вот самостоятельно, без помощи науки избавиться от старости не удастся. Так что, куда вкладывать миллиарды, выбор ясен. Но главное, избавиться от сердечно-сосудистых нам не поможет никакая наука, это все — деньги на ветер. Потому что наука своими таблетками будет гнуть в одну сторону, а человек своим пережором и гиподинамией — в другую. И человек таблетку всегда пересилит. Он круче! Тем паче что таблетка не только помогает, но и вредит своими побочками — какой-то подсистеме организма она помогает, а другую обваливает…

Итак, победа над раком продлит жизнь на два года. Победа над сердечно-сосудистыми — на пятнадцать. А как вы думаете, что даст в этом смысле замедление старения? Статистика утверждает, что если бы нам удалось затормозить старение на возрасте 35 лет и далее сделать его пренебрежимо малым (статистически это означает, что мы застабилизировали смертность людей любого возраста на уровне смертности 35-летних), это увеличило бы среднюю продолжительность жизни на тысячу лет! Вот к чему стремился Комаров.

— Комаров был просто одержим этой идеей, — продолжал Мамаев, — ходил по коридорам Академии наук и всех уговаривал, что нужно серьезно заниматься проблемой разрушения человеческого тела — старением. Эммануэля уговаривал, многих… И все над ним посмеивались: «Да ты чего? Какое еще старение? Что это такое? Как его измерить?» Дело в том, что наука начинается с того, что можно померить. А как померить старение?.. А организационно наука начинается с того момента, когда появляется минимальное подразделение — лаборатория. Комарову заниматься геронтологией разрешали, но у него не было лаборатории, а была всего лишь группа, созданная распоряжением директора института, которого удалось уговорить. И больше группы у него никогда не было, хотя он работал, доказывал, ходил, убеждал… А когда у Эммануэля мыши стали жить дольше, он сам увлекся, создал группу, а потом и лабораторию.

А я стал заниматься геронтологией в этих стенах, когда еще никакой геронтологии как науки не было. Моя дипломная работа называлась «Электродвулучепреломление в растворах ДНК». Но поскольку я был заражен геронтологией, стал искать себе геронтологическое место для будущей работы. Из всех, кого я читал на эту тему, мне больше всего понравился Жорес Медведев. Его история интересна… Академик Сахаров был школьным другом Жореса и заразил его идеями демократизации. Жорес написал книжку «Биология и культ личности». Его за эту книжку выперли из Тимирязевской академии, где он тогда обретался, и сослали в Обнинск. За следующую книжку «Взлет и падение Трофима Денисовича Лысенко» его уже отправили куда-то еще. А за третью книгу — о Главлите — вообще выслали из страны, в Англию. Но меня это все не касалось. Меня интересовала только геронтология! И я поехал к Жоресу. Поехал не с пустыми руками. Тогда уже вышли работы Хейфлика, я их проанализировал, накидал свои мысли по этому поводу… В общем, я тыкался всюду, ходил по разным институтам, ища место приложения своему интересу — геронтологии. С большим трудом попал на прием к Энгельгардту, который был директором Института молекулярной биологии. Энгельгардт показал мне английский журнал «Молекулярная биология» и сказал: «Это уважаемый журнал. И в нем нет статей о геронтологии! Вот когда они там будут, приходите, я вас возьму. А пока геронтология — не наука». И так тогда к геронтологии относились все… Эти мои мытарства я печально изложил своему руководителю диплома — Владимиру Андрееву. Он теоретик, закончил Физтех и был одним из дипломников Ландау, занимался рассеянием нейтронов, кажется, а потом решил на основе своих физических знаний создать теоретическую биологию. Тогда многие этим увлекались.

— Я знаю, — сказал я, вспомнив Зенина и покоренческие настроения тогдашней эпохи, прекрасно отраженные в великом фильме «Девять дней одного года».

— Вот группе Андреева и придали меня. Поговорив с Эммануэлем и выяснив, что того в связи с мышками-долгожителями интересует геронтология, Андреев тут же перезвонил мне и сказал: ты всю Москву обегал, ищешь биологические институты, где можно было бы заниматься проблемой старения, а нужно было не уходить далеко от физики и только зайти за стенку — Эммануэль интересуется старением, беги к нему скорее!.. Так, с маленькой научной группы и начала собираться будущая наука. Потом образовалась первая Лаборатория количественной геронтологии. Но специальность «геронтология и гериатрия» официально появилась в реестре ВАК только в 2000 году. А до этого мы все старательно делали вид, что занимаемся молекулярной биологией или теоретической онкологией. Но занимались именно геронтологией! Организовали семинар по геронтологии, на который со всего Союза приезжали специалисты, и для этого семинара им никогда не отказывали в командировочных. Еще бы! Сам Эммануэль тебя на свой семинар пригласил, заметил!..

Это был период, когда мы резко рванули вперед по отношению к мировой геронтологии. Именно тогда все и было впервые сформулировано — роль гормонов, роль свободных радикалов, теломеров, стволовых клеток, антиоксидантов… Все то, вокруг чего сегодня пляшет геронтология и успешно развивается, было сформулировано в Советском Союзе в этих вот стенах бывшими физиками и физхимиками.

Тодоров еще полвека назад показал, что если вводить мышам гормон роста, они дольше живут. Эти работы есть. Правда, на Западе сделали вид, что ничего не было, и «открыли» все это заново… Те самые теломеры, за которые дали Нобелевскую премию американцам, придумал в этих стенах Оловников. И пока его теория не подтвердилась, мы над ним потешались: придумал теорию «обрезания концов»!.. Короче говоря, в результате многолетней работы, которую проводили ученые всего мира, в современной геронтологии после проверки было отброшено множество гипотез и остались только вот эти четыре заложенных нами когда-то направления — теломерное, антиоксидантное, клеточное, гормональное. Как вы их назвали, четыре «теории старения».

— Четыре системных причины старения… И каждая нас убивает. Такое ощущение, что природа целенаправленно хочет нас извести! А вы куда смотрите? Вы занимаетесь старением уже пятьдесят лет! А горизонт бессмертия все так же далек. Где результаты, товарищи?

— Результат на лице, как говорится, — пошутил Мамаев, посвятивший всю жизнь борьбе со старением и состарившийся на этом пути. Я посмотрел на его морщинистое лицо и понял, что, видимо, двадцать лет, обещанных нам до бессмертия, — чересчур оптимистический срок…

Наверное, будет нелишним, не особо углубляясь в детали, в общих чертах познакомить читателя с теми направлениями, которые были открыты молодой наукой о старении. И по которым смерть наносит нашему носителю скоординированные разнонаправленные удары, а мы от них пока не можем уклониться.

Есть несколько принципиальных точек зрения на старение.

Первая. Старение — генетически запрограммированная штука. Наш носитель — «одноразовый». То есть эволюция специально заложила в него программы самоуничтожения.

Вторая. Никаких таких программ эволюция не закладывала, и старение — просто постепенная порча восстановительных механизмов тела. С какого-то момента они перестают справляться с естественным износом, и носитель постепенно разрушается.

Третья точка зрения, стоящая несколько сбоку. У старения одна главная причина. Этой точки зрения долгое время придерживался теоретик от биологии Оловников, разгадавший причину смертности соматических клеток. «Есть монопричина, и наша задача — найти ее», — говорил он.

Четвертая точка зрения: причин у старения много. И устранение одной из них разрушения носителя не отменит. Он будет неизбежно разрушаться по другим каналам.

Лично мне представляются справедливыми первая точка зрения и четвертая. Смерть была запрограммирована эволюцией «нарочно». И многократно продублирована, чтобы не взломали «защиту».

Попробую прояснить. Одноклеточным можно быть и бессмертными. Но когда мы задумываем принципиально иную конструкцию, если мы хотим создать многоклеточное, нам нужна дифференцировка клеток, то есть их специализация. Это в лесу или примитивном племени дикари могут быть на все руки мастерами. А организму и цивилизации нужна специализация. Один кузнец, другой гончар, третий крестьянин, четвертый воин… Воинам же положено умирать.

Представьте, что вы, как начинающий Господь («Господь-дипломник»), создаете какой-нибудь примитивный многоклеточный организм. У него должна быть оболочка — шкурка. Она контактирует с внешней средой, трется и потому истирается, тратится, портится, истончается, обкусывается хищниками или паразитами. Утраченное нужно восполнять. На смену утраченным клеткам приходят новые: мы же не можем остаться без шкуры, без защиты. (Именно так работает наша кожа — поверхностный слой клеток отмирает, отшелушивается, а ему на смену постоянно идут из глубины новые клетки. Время жизни клеток кожи — 3–4 недели.) Значит, специализированные клетки шкурки вами уже конструктивно задуманы как сменные, то есть смертные. Ну а внутренние клетки могут пока быть и бессмертными. Как, например, половые клетки внутри нас. Принцип ясен: природе важно сохранить организм, поэтому она запросто жертвует его частью — отдельными смертными клетками, которые специально предназначены для «списания в расход».

Теперь переходим на уровень выше. И попадаем на уровень вида. Природе важно сохранить вид как целое. И если для этого нужно пожертвовать отдельными особями — никаких проблем. Пусть дохнут! Главное, чтобы размножиться успели — тогда вид сохранится. Мы с вами — отдельные особи. И потому мы природе менее важны, чем наш вид в целом. Эволюция мыслит системно. Эволюция мыслит общими категориями. Эволюция мыслит категорией вида, а не особи. (А на более высоком уровне уже можно пожертвовать и видом для сохранения биосферы в целом.)

Следующая ступень — уже «искусственная эволюция», если можно так выразиться, — цивилизация и государство. Для сохранения своей целостности цивилизация запросто жертвует как воинами, так и невоинами. Лишь бы сберечь накопленные знания и свою структуру. Люди — сменяемые клетки социального организма.

Как видите, смерть системна и присутствует на всех уровнях эволюции как один из инструментов усложнения. Однако я уже говорил, что наши мелкие эгоистические интересы противоречат системным. Мы — клетки социального организма — хотим стать бессмертными, как раковые клетки в биологическом организме. Удастся ли нам этакий финт?

Что будет после этого с социальным организмом? И как далеко наука продвинулась в изучении этого вопроса?

Как вы уже поняли, у нас сейчас имеется несколько теорий старения. Гормональная теория, выдвинутая более полувека назад ленинградским ученым Владимиром Дильманом, гласит, что в человеческом организме постепенно разрегулировывается управление. Гипоталамус, который отвечает за эндокринную систему, регуляцию пищеварения и сердечно-сосудистые дела, постепенно теряет свои свойства, а именно — чувствительность к уровню гормонов. И начинает выдавать ошибочные команды. Отсюда и общая разбалансированность, приводящая к болезням и постепенно доводящая организм до полной неработоспособности. Непонятно только, отчего вдруг гипоталамус «сходит с ума».

Следующей версией старения является теория «мусора», или гипотеза «перекрестных сшивок». Избыточная глюкоза вступает в реакцию с белками, образуя большущие и ни к чему не годные молекулы — клеточный мусор, который, постепенно забивая клетки, мешает их функционированию. Вообще-то, для того чтобы разгребать этот мусор, у клеток есть специальный механизм. Но предполагается, что с течением времени он начинает работать все хуже и хуже, ткани теряют эластичность, отчего в первую очередь страдает сосудистая система. Да и кожа увядает. Это и есть старость. Если вы вспомните, о чем шла речь в главе про диабет, то сумеете взглянуть на проблему диабета с другой стороны: исходя из теории «перекрестных сшивок», можно сказать, что излишний сахар в организме диабетиков резко ускоряет его старение, отчего диабетики и умираю на 8–15 лет раньше. Биологические часы в их организме начинают тикать быстрее…

Уже знакомая нам свободно-радикальная теория, выдвинутая Эммануэлем, учит, что через клетку в процессе ее жизни проходит много окислителя — кислорода. Он специально вдувается в организм с помощью легочных мехов и разносится кровью во все пределы организменной империи, потому что все наши клетки эволюционно произошли от аэробных клеток, которые появились на юной Земле после заполнения ее атмосферы кислородом. Кислород нашим клеткам нужен, чтобы дышать. То есть окислять пищу. Процесс окисления органики высвобождает много энергии, о чем прекрасно известно каждому, кто хоть раз сидел у огня. То, что происходит в костре или в печке, — это и есть окисление органики. Высвобождаемую в виде электромагнитных квантов энергию и использует наш организм. (С этой точки зрения можно сказать, что мы — электрические машины. Или электрохимические.)

Но кислород — такая сволочь, ему по барабану, чего окислять. Поэтому в печах периодически приходится менять прогоревшие колосники. А в организме агрессивные радикалы кислорода выжигают все, на что падают. Как искры. Наиболее агрессивные и опасные из них — гидроксильные, ОН. Они маленькие, имеют высокую подвижность и быстро взаимодействуют. То есть, едва возникнув, тут же вступают в реакцию с чем ни попадя. Например, могут «прожечь» липидную оболочку клетки, которая окисляется моментально.

Откуда же берутся эти вредные «искры»?

Дело в том, что в организме идут процессы как штатные, так и нештатные, случайностные, «левые». Это простая физика, избежать которой невозможно. Коль уж мы живем в квантовом, принципиально случайностном мире, избежать флуктуаций нельзя. Ошибки имманентны нашему миру. Накапливаясь, случайные повреждения постепенно нас и разрушают.

За свою жизнь человек поглощает примерно 70 тонн кислорода. И в его организме образуется около двух тонн ошибочных и вредных супероксидных радикалов. Конечно, в организме существует антиоксидантная защита от подобных повреждений, но и она не идеальна.

Больше всего «искрами» свободных кислородных радикалов повреждаются митохондрии. Потому что именно эти клеточные органеллы и являются энергостанциями клетки. Именно тут происходит сгорание производных глюкозы. Сторонники свободно-радикальной теории считают, что постепенный выход из строя этих клеточных энергостанций и есть старение. Вот бы станциям колосники поменять!

Это и пытается сделать московский биолог Владимир Скулачев — академик РАН, между прочим. Скулачев как раз занят спасением митохондрий. Ом ищет такой чудесный антиоксидант, который при введении в организм заберется в митохондрии и резко усилит их защиту от «левых радикалов». Это и будет средством от старения.

Средство от старения Скулачевым пока не найдено, зато как-то само собой «изобрелось» средство от глаукомы. Тоже хорошо… Любопытно, что спонсирует исследования Скулачева не кто иной, как Олег Дерипаска. И я его понимаю: когда жизнь хороша, ее хочется продлить. Стопами падишахов, так сказать. Впрочем, ирония тут неуместна: в конце концов, вложения в науку — самые лучшие вложения, которые может сделать человек. Даже если результат научных исследований будет отрицательным. Потому что отрицательных результатов в науке не бывает.

Дерипаска такой не один. С одним из подобных «вкладчиков» я однажды разговорился. Зовут этого человека Тимур Артемьев. Он бывший совладелец «Евросети». Не такой экстравагантный, как Чичваркин, и потому мало кому известный. Вот его путь:

— В начале 2003 года, когда мне было 28 лет, нам с Женей предложили продать бизнес за 42 миллиона долларов. То есть по 21 миллиону на брата — мне и Чичваркину. Я разделил этот 21 миллион долларов на 50 лет, которые планировал прожить, и у меня получилось что-то порядка тысячи долларов в день. А я тогда тысячу долларов в день на себя не тратил. Я и сейчас могу спокойно жить, не тратя по тысяче долларов день, мне не станет от этого хуже… И я реально потерял мотив работать. Ради чего? Ради денег — нет смысла.

Повторять судьбу Билла Гейтса — заработать миллиарды, а потом обнаружить, что его трое детей радуют его больше, чем миллиарды, — зачем? Билл Гейтс это уже прошел. К чему этот путь повторять мне?.. Я мечтаю жить в стране высокой мечты, где люди строят космические корабли. Но моя страна космические корабли не строила. И не собиралась. Тогда я кинулся в политику — меня не избрали. И слава богу, что не избрали, потому что я понял: даже если мне удастся изменить в стране законы на самые лучшие и прогрессивные, потом придет кто-то другой и сможет изменить их назад, потому что народ не готов жить по таким законам. И вот тут меня накрыла такая хрень… Месяца полтора я пребывал в совершеннейшем ступоре. Приходил с утра на работу, закрывался в кабинете, и ко мне никто не заходил. И постепеннопостепенно ко мне пришла мысль: дожить до страны, в которой хотелось бы жить. Дотянуть до того времени, когда космические корабли будут бороздить, а законы примут нормальный вид… А что для этого нужно? Для этого нужно удлинить жизнь, то есть бороться со старением.

… И Тимур начал вкладывать деньги в науку, чему я безгранично рад. И потому с новыми силами продолжу свой рассказ о том, что не делает нас крепче, но самым натуральным образом убивает.

Или не стоит? К чему забивать вам голову? Нет, я, конечно, мог бы перечислить еще несколько механизмов, не самым лучшим образом воздействующих на наш носитель, но, наверное, не стану морочить вам извилины. Уже из приведенного ясно, что природа хорошенько позаботилась о том, чтобы нас прибрать, — старение мы видим и на молекулярном уровне, и на клеточном, и на организменном. Ученые, борющиеся с ним, словно играют в компьютерный квест, где на каждом уровне — новый грозный противник, с которым непонятно как бороться, и сплошные тайны.

Скажу только, что и с перечисленными механизмами нет полной ясности. Порой даже непонятно, является ли данный механизм причиной старения или его следствием. Скажем, гормональная разбалансировка — причина старения, само старение или следствие старения?.. В других случаях не ясны механизмы, запускающие процесс. А порой исследования подкидывают ученым и вовсе оглушительные сюрпризы.

Скажем, всем геронтологам и нам с вами известно, как вредны свободные радикалы. И как нужна клеткам антиоксидантная защита. Но вот совсем недавно ученые канадского Университета Макгилла провели исследование, которое показало… полное отсутствие связи между жгучими искрами радикалов и старением. Более того! Из их работы следовал прямо противоположный вывод: у некоторых организмов с нарушенной антиоксидантной защитой продолжительность жизни не падала, а почему-то увеличивалась!

Экспериментаторы наблюдали за нематодами (это такие примитивные червяки). Бедняжкам выключили гены, которые отвечают за антиоксидантную защиту, и стали смотреть, когда они сдохнут, в надежде, что окочурятся они раньше контрольной группы, у которой атиоксидантная система работала. Ибо так предсказывала теория. Увы! Срок жизни червяков ничуть не сократился. Пришлось чесать затылок. Процесс начеса привел к следующему выводу: наверное, корреляция между старением и свободно-радикальным окислением есть всего лишь корреляция, а не причинно-следственная связь. То есть, по всей видимости, свободнорадикальная бомбардировка — не причина старения. Возможно, как раз наоборот: старение является причиной, усиливающей радикальную бомбардировку.

Но самое поразительное состояло в том, что одна из групп нематод с выключенной антиоксидантной защитой прожила даже дольше контрольной группы! Природа словно издевается над нами…

Но ученые не унывают. Те из них, что придерживаются «множественно-причинных» взглядов на старение, типа Обри ди Грея, говорят, что нам и не надо досконально понимать все причины старения — нужно просто честно исправлять те негативные последствия, к которым они приводят. Природа мусорит, а мы будем подметать. Чисто не там, где не сорят, а там, где метут!.. Например, с возрастом организм почему-то теряет часть нужных клеток — вместо функциональных клеток их места заполняет соединительная ткань, в результате чего органы теряют свою функциональность. Ну что ж, можно попробовать заменять уходящие клетки с помощью подсадки стволовых клеток… Или вот, скажем, с возрастом выходят из строя митохондрии, потому что свободные радикалы прожигают их ДНК. А мы эту ДНК спрячем внутрь клеточного ядра — там-то она поцелее будет!.. Короче говоря, все, что старость будет портить, мы станем упорно ремонтировать.

Теорий старения много, рассуждают Обри ди Грей и его единомышленники. И все они по-своему верны. Мы — огромный конгломерат, симбиоз клеток. Но мы ломаемся в самых слабых местах. И потому начинать борьбу со старением нужно с таких мест, укрепляя их. А остановив старение, мы победим и болезни, связанные со старением. Прямо как доктор Блюм рассуждают! Только они теоретики, а он практик.

Другие ученые, которые придерживаются «монопричинных» взглядов на старение, как, например, тот же Скулачев, говорят: дело не в накоплении случайных ошибок, природа злонамеренно вшила в нас смертельную программу! Такая программа самоликвидации существует у клеточных органелл типа митохондрий, у клеток, у отдельных органов. Испорченные митохондрии получают приказ самоликвидироваться и делают это. Предраковые клетки или просто клетки, взятые иммунной системой под подозрение, получают приказ самоликвидироваться. Самоликвидация клеток называется апоптозом. Это хороший механизм, который очищает организм от дурных, пораженных вирусами и просто старых клеток. В любой нашей клетке есть все для того, чтобы «саморазобраться», и она это с удовольствием делает после получения соответствующей директивы. А «запчасти» потом идут в дело.

Во время созревания в утробе матери зародыш человека быстро проходит весь эволюционный путь, у него даже отрастает хвостик. Который потом «отмирает» — вот вам «апоптоз» на уровне целых органов. Поднимаясь дальше вверх по эволюционной лестнице, мы уже видим самоликвидацию целых организмов и воспринимаем это самоубийство как старение. Взять, к примеру, бамбук. Он живет себе двадцать лет и никаких признаков увядания не обнаруживает. А потом зацветает, дает семена, после чего резко стареет и умирает в течение нескольких дней, освобождая место для юной поросли. То же самое происходит с лососем — отметав икру, он мгновенно стареет и умирает. У нас происходит то же самое, только в более медленном темпе, вот и вся разница.

Казалось бы, фатальная точка зрения: мы умираем не от случайных ошибок, а по приговору природы — можно пересадить новую печень взамен старой или вырастить внутри новую печень из стволовых клеток, но если запущена программа самоубийства, молодая печень быстро догонит весь стареющий организм. Это, с одной стороны, ужасно. С другой, ситуация упрощается: если причина старения одна — та самая самоубийственная программа, — надо ее найти и выключить.

«Погодите, — может сказать внимательный читатель. — К чему все эти гадания на кофейной гуще, если причина конечности нашего носителя давно определена, и за нее даже не дали Нобелевскую премию этому вашему теоретику — Оловникову. Самая главная причина старения в том, что мы состоим из клеток, а они имеют ограниченное число делений — около полусотни».

Это логично. Но не верно. Все не так просто, как кажется. Человек умирает не потому, что исчерпывается предел делимости его клеток. Если вы возьмете одну-единственную клеточку и дадите ей свободно поделиться 50 раз, то знаете, какая масса получится? Возведите 2 в 50-ю степень, умножьте на массу клетки, и вы получите около тонны. Человек столько не весит. То есть он далеко не исчерпывает предел делимости своих клеток. Его губит другое. Те самые свободные радикалы, накопление клеточного мусора, повреждение ДНК, гормональная разбалансировка и еще куча причин… Ну а если всей этой кучи удастся как-то избежать, вот тогда нас, конечно, убьет предел клеточной делимости.

Так что все не так просто в поисках бессмертия. Может быть, поэтому главный российский теоретик Алексей Оловников в последнее время так не любит давать интервью, отправляя интересантов по разным адресам? Я ведь позвонил ему. И мы очень хорошо поговорили. О десятипальцевом способе печатания. О современной литературе. О роли писателя в мире. О фантастике. И только о биологии старения недолауреат Нобелевской премии сказал всего лишь пару слов:

— Я долго верил в свою теорию. Она действительно позволила сделать много точных предсказаний в науке — что укорачиваются хромосомы, что существует теломераза. И вообще она довольно хороша. У нее есть только один недостаток — она неправильная! Она не объясняет старение. Она лишь предсказала факты, сопровождающие старение, но они не причинные.

В его голосе мне послышалась печаль…

Глава 2 Все новое — это хорошо забытое старое

Не будем далеко отходить от Института химической физики, ладно? Нам с вами нужно пройти две троллейбусных остановки по проспекту Ландау (бывший Ленинский) до площади Гагарина и свернуть направо, во дворы. Потому что там нас будет ждать один секретный сотрудник, на которого меня навела моя агентура в геронтологических кругах. Оный сотрудник почти подпольно занимается омоложением людей. Его цель, о которой он говорит вполне серьезно, — 150 лет жизни. Работает сотрудник без всякой шумихи и рекламы. Сидит в лаборатории Института биохимической физики РАН имени Эммануэля. Зовут сотрудника Марина Ковина.

Тук-тук-тук! И толкаю дверь, не дождавшись ответа.

— Здравствуйте, мне ваш телефон дал…

— Я знаю. Проходите.

Непонятные агрегаты вокруг. Понятно только, что они очень модные и современные, в отличие от старого здания, помнящего, наверное, еще шорох сталинских усов. Рябой тараканище… Стены здания толстые, покрашенные масляной краской. Окна старые, в деревянных рамах. Коридоры заставлены оборудованием. Мне мила эта атмосфера чудесной науки! Впрочем, об этом я уже говорил…

Смотрю на свою собеседницу. Серая мышка! На улице встретишь — не заметишь. Настоящая ученая!

— А налейте-ка мне чаю, Марина.

Она наливает, и я ощущаю себя в своей стихии — стихии проникновенного разговора о природе бытия.

— Шифруетесь? Почему о вашем подпольном «клубе бессмертных» никто не знает?

— Просто большинство людей не хотят жить ни вечно, ни 150 лет. А те, кто теоретически и не отказался бы пожить подольше, ничего не хотят для этого делать — пальцем о палец не хотят ударить. Поэтому рекламу своего метода удлинения жизни я и не делаю, меня находят только те, кому это реально надо, но вам расскажу, раз пришли… Интересоваться геронтологией я начала с 1996 года, когда к нам в МГУ пришел конкурс грантов от Джорджа Гёрдона. Я тогда была совсем зеленая, только-только с диплома и очень верила в стволовые клетки.

— Да, тогда это был последний писк научной моды. Все надеялись, что вот-вот ученые начнут вводить нам эти клетки, чтобы они разносились по кровотоку и обновляли наши поизносившиеся органы.

— Верно. Но даже если нам удастся создать, сохранить и вечно размножать колонию ваших стволовых клеток, не допуская их перерождения в раковые, все равно встает вопрос системного старения. Вводя такие клетки старому человеку, кровь которого переполнена свободными радикалами, продуктами отравления, паразитами, токсинами, мы получим только массовую гибель этих клеток. Это первое. Второе. Допустим, у вас отросла новая печень. Но ведь с возрастом происходит полная гормональная разбалансировка, и организм становится просто не в состоянии управлять работой органов. И ваша новая печень, ненадолго взбодрив организм, быстро его догонит. Проводили такие опыты с сингенными мышами. Старую мышь пришивали к молодой, смешав кровотоки. На короткий срок старая мышь омолаживалась, видимо, оттого, что в работу по очистке ее крови включался организм молодой мышки, ее печень, почки и так далее. Но потом молодая мышка резко старела, от всей той дряни, что плавала в крови старой мышки.

— А почему происходит гормональная разбалансировка?

— Хороший вопрос. Вы же знаете, что старение идет на всех уровнях — молекулярном, внутриклеточном… Стареют ДНК, стареют белки, стареют клеточные органеллы, стареет клетка. Проблема со старыми клетками в том, что они перестают подчиняться сигналам регуляции и входят в так называемой «growtharrest». То есть становятся как бы «арестованными», остановленными на определенной стадии жизненного цикла. И накапливаются балластом. Если бы они просто умерли, это было бы хорошо, но для того, чтобы клетка умерла — этот процесс называется апоптозом, как вы знаете, — она должна подчиниться сигналу свыше. Апоптоз — активный процесс, который происходит по команде сверху. Но то ли сигнал не проходит, то ли клетка ему не подчиняется…

— Погодите, а что такое старение клетки? Что такое предел делимости, я понимаю: клетка не может поделиться более полусотни раз. Но почему отдельная, поделившаяся клетка стареет? Она же вечный молекулярный механизм! Что же такое старение клетки?

— Это ее переход в нефункциональное стояние. Если в клетке перестают синтезироваться белки, нужные не ей, а организму, она перестает быть нужной организму, то есть кооперативу клеток. Организму, например, нужно, чтобы клетка производила коллаген или инсулин, проводила фильтрацию крови, очистку от солей. Но клетки перестают функционировать.

— Почему?

Ковина внимательно на меня посмотрела.

— Интересно… Признайтесь, вы сами пытались в этом разобраться? Это сложный вопрос… Когда клетки начали дышать, это стало поворотным моментом в эволюции жизни и смерти. Поскольку когда клетки начали дышать, они стали производить огромное количество кислородных радикалов, которые их и повреждают.

— Вы тоже впариваете мне свободно-радикальную теорию старения?

— А куда от нее денешься? Накапливаются энтропийные повреждения в информационных макромолекулах. Это просто физика нашего мира, от которой никуда не уйдешь. Конечно, в клетке существуют системы репарации и синтеза. Но они хорошо работают, только если клетка делится. Если у нас появилась ошибка в ДНК здесь, ошибка в ДНК там, то из тысячи белков два уже не могут производиться, а если и произведутся, не смогут работать. Но молекула ДНК состоит из двух цепочек, и вероятность того, что два повреждения случились сразу в одном месте, мала. К тому же во время деления происходит двойная проверка: специальная машинка проверяет идентичность и достраивает побитые сектора. Она называется ДНК-полимераза. Эта штука и режет молекулу вдоль, и проверяет. Находит бракованный участок, вырезает и надстраивает правильный.

— Умница-паровозик.

— Да. Проблема только в том, что если клетка не делится, а долго сидит в состоянии growtharrest, ошибки не исправляются, а только копятся и копятся. И соответственно, она работает на организм все хуже и хуже. В этом, я считаю, основная проблема. И потому, когда я поставила перед собой задачу добиться клеточного обновления, то есть селективно убить старые клетки, то стала интересоваться… голоданием. Эффективность голодания давно известна и неоспоримо показана на всех видах живых существ. Я подняла массу литературы, которая подтверждала: голодание селективно убивает в первую очередь ослабленные и поврежденные клетки. И я решила совместить эти два подхода — трансплантацию стволовых клеток и голодание.

Я тогда работала в Америке и до сих пор помню, как трудно было пробивать гранты под такое дело. В то время отношение к геронтологии было прохладное. Оно изменилось буквально за последние несколько лет. А еще в 2000 году геронтология была едва ли не полностью статистической наукой — кривые смертности, зависимость смертности от того-то и от того-то… А на молекулярном уровне проводилось не так уж много исследований. Молекулярщиков и клеточников геронтология отпугивала. Они говорили: ну нет, старение — это системный процесс, мы его не поднимем…

— А вы решили поднять. Но никто не захотел помогать…

— Я работала у нобелевского лауреата Фарида Мурата, у которого огромнейшая лаборатория, десять подгрупп, и он тоже отказался работать по геронтологии, хотя и предоставил мне возможность написать свой проект. Но сказал при этом: «Марина, если вам его спонсируют, я вам разрешу этим заниматься, но сам спонсировать не буду». Зная такое отношение, я подстраховалась, связалась с Москвой, с группой Скулачева, мы закупили мышей, и я начала проводить эксперимент. К сожалению, мы не смогли поднять большую группу мышей, всего лишь 30 штук. А науку надо делать на большом количестве мышей — для статистики, потому результаты своего эксперимента по трансплантации стволовых клеток на фоне голодания я даже опубликовать не мог у — слишком мала выборка. Но результат был.

— Какой же? И что вы делали конкретно?

— Взяли чистую линию мышей… Что такое чистая линия, знаете? Чтобы от человека человеку перелить кровь, нужна соответствующая группа — одна из четырех плюс резус-фактор. Для того чтобы пересадить орган, нужно соблюсти совпадения уже по 36 аллелям, и все равно совместимость будет не абсолютной, и придется иммунодепрессантами давить иммунитет. Только от близнеца близнецу можно пересаживать все, что угодно, не глядя. Так вот, производство близнецов лабораторных животных поставлено на поток, выведены чистые линии, внутри которых можно пересаживать, переливать и так далее. Они генетически абсолютно идентичны.

Берем костный мозг у одной мыши — а костный мозг есть источник стволовых клеток. Фильтруем, сортируем и вводим внутривенно другой мыши. На фоне голодания. Голодание заставляет организм убивать старые клетки, чтобы их «съесть». При голодании начинается мощный апоптоз, дурные клетки гибнут, организм резко очищается. В этом, собственно, и заключается целебный эффект голодания… А параллельно мы вводим стволовые клетки для замены убитых. Их растаскивает по организму, и везде на месте старых начинают расти популяции молодых клеток.

— В каком году вы закончили эксперимент?

— Сейчас скажу… В 2000 году я уехала в Америку, и там у меня родилась эта идея. В 2005-м я попала в лабораторию к Фариду Мурату и предложила ему схему эксперимента. Потом были первые предварительные эксперименты на клетках.

— Зачем?

— Он настоял, и я провела серию экспериментов по контактной дифференцировке стволовых клеток. Вы же знаете, что стволовая клетка неспециализированная, из нее может вырасти все, что угодно. Я выдвинула гипотезу, что мы можем заставить ее превратиться во все, что нам нужно, например, в клетки печени, если приведем в контакт с печенью.

— Не понял. Разве это и так не было ясно?

— Не было. Контактной дифференцировкой начали заниматься с 2005 года. А мне эта идея пришла еще в 2000-м.

— Погодите, а разве не очевидно, что если универсальную клетку, готовую превратиться во все, что угодно, положить на клетки печени, она и превратится в клетку печени?

— Не очевидно. До этого пытались дифференцировать стволовые клетки эндокринными факторами. Допустим, если клетки печени — гепатоциты — производят альбумины или еще там какие-то эндокринные факторы, вот этими факторами воздействовали и смотрели, будет изменяться стволовая клетка в нужную сторону или нет.

— Ну и как? Успешно?

— Для каких-то клеток успешно, для каких-то нет. Например, клетки жировой ткани можно получать элементарно добавлением дексаметазона, это аналог преднизолона. Был разработан коктейль стимуляторов для превращения стволовых клеток в клетки сердца. Но при этом всегда происходила неполная дифференцировка — какой-то процент клеток дифференцироваться не хотел. Скажем, 10 % превращались, в то, что надо, а остальные — во все, что угодно. Приходилось очищать. Да и функциональность тех 10 % была сниженной.

Я подскочил на стуле:

— Чего ж меня-то не спросили? Я бы сказал: хватит капать туда гормонами из пипеток, просто положите универсальные клетки на ту культуру, которую хотите из них получить, и они сами догадаются, во что им превращаться!

— Пробовали и так, как вы предлагаете. Но получался всегда очень малый процент — только 0,6 % клеток дифференцировалось верно. Мне же удалось добиться стопроцентной дифференцировки.

— Значит, чего-то они неправильно делали. А вы — правильно. Вывод: вы — гений, а они — уроды.

— Спорить не буду. Догадка действительно была гениальная. Но просто положить стволовую клетку на нужную культуру недостаточно. Нужно еще заставить ее делиться. Вот если она пройдет несколько циклов деления в окружении дифференцированной ткани, тогда все получится. Видимо, дифференцировочный импульс запускается только в какой-то стадии деления.

— Ну, ладно, бог с ними, с клетками. Как же закончился ваш эксперимент с мышами?

— Успешно. Хотя было довольно много чисто технических трудностей. Я подключила два института к этой работе — Институт трансплантологии Гамалеи и Институт биоорганической химии. Самочек я отдала во второй институт, а самцов — Гамалею. Самочкам вкалывали мужские стволовые клетки, а самцам — женские, чтобы потом их можно было по игрек-хромосоме сортировать. Все до одного самцы погибли на третий день после трансплантации. Диагноз — эмболия, закупорка кровеносных сосудов агрегатами стволовых клеток. А самочки выжили. То есть из 30 мышей осталось только 15 самочек, из которых две самочки погибли прямо на кончике иглы во время трансплантации стволовых клеток. Возможно, от стресса. Но в любом случае это является препятствием для публикации: на такой низкой статистике публикации не принимаются. А на большее я не наскребла, поскольку спонсора не нашлось, и я делала эксперимент на свои деньги.

— Да не томите вы меня! Результат-то каков?

— На 15 % увеличилась продолжительность жизни по сравнению с контрольной группой. Результат неплохой, если учитывать, что мышки были очень старыми — клетки им трансплантировали на двадцать втором месяце жизни, а живут мышки двадцать пять месяцев, редко кто дотягивает до тридцати. К тому же надо учитывать, что обычное голодание продлевает жизнь на 15–50 %, а в контрольной группе мышки у нас голодали.

— То есть совокупный прирост продолжительности жизни, учитывая и голодание, и введение стволовых клеток, оказался довольно высоким. Минимум в полтора раза. Почему же никто не кинулся проверять ваш эксперимент? Ах, да! Он же не опубликован…

— Не только поэтому. Большинству ученых эта идея — совмещение голодания со стволовыми клетками — кажется совершенно фантастической. Дело в том, что люди науки работают над строго фокусированными объектами и становятся такими узкими специалистами, что распыляться на столь широкие эксперименты им кажется невозможным. Пройдитесь по лабораториям, спросите, кто чем занимается. Вам один скажет: я занимаюсь транскеталазой. Второй: а я дегидрогеназой. Третий: а я светящимися белками. Все! И кроме светящихся белков его ничего в этой жизни не интересует. Когда один биохимик начинает разговаривать с другим, они запросто могут не понять друг друга, потому что занимаются разными объектами и говорят на разных языках — как физик с литератором. Это сейчас огромная проблема в науке. Огромная! Знание рассыпается. И собрать его некому. Поэтому я и пыталась в своем проекте объединить разных ученых — привлечь молекулярщиков, биохимиков, цитологов, трансплантологов. Или вы думаете, клеточный биолог умеет уколы мышкам делать? Это все — узкие специализации. Нужно создавать группы ученых разных специализаций. Сейчас это кажется утопией. Никто не хочет такой винегрет финансировать.

— А вот Дерипаска же Скулачева финансирует!

— Ой!.. Я сама когда-то работала под Скулачевым. Скулачев занимается вот чем, — Ковина схватила ручку и быстро нарисовала на обрывке бумажки здоровенную торпедообразную молекулу, как обычно их рисуют в органической химии. — Вот и все. Он занимается только этой молекулой. Пришивает к ней разные объекты, которые увеличат ее сродство с митохондриальной мембраной. Шаг влево, шаг вправо — расстрел.

Молекула, нарисованная Ковиной, чем-то напоминала осу. И вот к попке этой осы, возле которой крутилась шариковая ручка Ковиной, Скулачев пытался привесить разные химические элементы.

— Думаете, я к нему не приходила со своим проектом? — продолжила меж тем Ковина. — Но его интересует только эта его молекула. В принципе, это хорошее соединение, аналог известного БАДа Q-10. Биологически активная добавка. Если вы пойдете в любую аптеку или одну из фирм, занимающихся БАДами, вы сможете этот Q-10 купить. Да, это хороший антиоксидант, да, он показывает 20 плюс-минус 5 процентов продления жизни на мышах. Но я не вижу особой разницы между этим Q-10 или его натуральным аналогом, который вы употребите, просто покушав побольше зелени за обедом, и той молекулой, которую синтезирует Скулачев, пытаясь увеличить ее эффективность. Ну зачем увеличивать ее эффективность, пришивая к ней потенциально опасные химические агенты? Ладно, сделает он эту молекулу в миллион раз эффективнее. Но что значит в миллион раз эффективнее? Это значит, что она вызовет тот же эффект в концентрации в миллион раз меньшей. И все. К тому же надо помнить, что усиление положительного эффекта во столько же раз усиливает и побочные эффекты. А не лучше ли просто зелени поесть — вместо того чтобы пить химический реактив?..

— Нелюбезны вы к бывшему шефу.

— Скулачев — великий ученый, у меня к нему никаких в этом смысле претензий. У меня есть большие претензии ко всей современной фармацевтике.

— Почему? — спросил я, хотя уже знал ответ.

— Они берут натуральный действующий компонент — как правило, растительный или, допустим, из змеиного яда. Синтезируют искусственный аналог и начинают его всякими химическими способами модифицировать, чтобы он действовал сильнее. Но проблема в том, что и его побочные эффекты тоже становятся сильнее. Вот сейчас эти все энолаприлы, инапы, которые люди пьют для снижения давления — они ведь жутко вредные для печени и почек. В общем, я против фармацевтики.

— Но ведь и ваш способ омоложения дал странный, мягко говоря, результат — все самцы сдохли. А бабам без мужи_ков никакого продления жизни не нужно, им будет скучно одним. Значит, необходимо продолжать исследования!

— От идеи кардинально увеличить продолжительность жизни человека с помощью стволовых клеток я не отказалась. Но на сегодня самый эффективный способ — здоровый образ жизни и питание.

— Тьфу ты! Как пошло все закончилось!.. — я обвел глазами терриконы аппаратуры, окружающей нас. — Неужели все эти свинтопрульные агрегаты, все эти скулачевы, обриди греи и прочие мамаевы, всю жизнь убившие на борьбу со старением, продвинулись не дальше, чем угрюмые алхимики, работавшие на падишахов? Мы ведь в XXI веке живем!

— Мы продвинулись далеко. Теорий старения много. И они все правильные. Они все работают. Все дегенеративные процессы, прописанные разными теориями старения, идут. Но… Раньше были большие надежды на стволовые клетки. Сейчас все кинулись спасать митохондрии. Тот же всему миру известный ди Грей, например. Что он предлагает? Митохондрии — это топки, где сгорает сахар. А митохондрии имеют свою ДНК — митохондриальную. Эволюционно это говорит о том, что когда-то одна клетка пожрала другую, но не переварила, а они стали жить симбиотически. Так вот, большинство белков, нужных для митохондрии, закодированы не на ее ДНК, а на ядерной — на системной ДНК клетки. Эти белки потом особым механизмом транспортируются внутрь митохондрии и там начинают работать. Но 13 белков кодируются внутри митохондрий. И они портятся быстрее всего, поскольку митохондрия — это топка, огонь. Так вот, его идея в том, что если нам удастся все белки митохондрий как-нибудь закодировать в ядерной ДНК, митохондрии будут портиться медленнее, поскольку ядерная ДНК в несколько раз лучше защищена от разрушительного действия кислорода, экранирована несколькими слоями. И это сильно замедлит старение, поскольку убережет ДНК от митохондриального «огня».

И Скулачев действует в том же направлении, но другим способом. Хочет сделать вещество с неограниченной селективностью, поступающее в митохондрии и защищающее их мембраны от окисления. Эта его молекула действительно хорошо ловит все антиоксиданты, нейтрализует их. Но я в его идею не верю, поскольку мы — не математический маятник, мы не идеальны. Если вы вводите в реальный организм постороннее химическое вещество, которое достаточно токсично, оно будет оседать не только в митохондриях и вызывать мощный побочный эффект, как и все другие лекарства.

— А оно токсично?

— Оно не может быть нетоксичным, потому что мембрана митохондрий и мембрана цитоплазматическая — практически одно и то же. Скулачев пришивает к молекуле элементы, усиливающие действие молекулы. Но если ваше вещество имеет некую аффинность, то есть «липкость» к митохондриальной мембране, оно обязательно будет залипать и на цитоплазматической. Оно и в мозгу будет накапливаться, и вообще везде. Предсказать побочные эффекты сложно, но то, что они будут, у меня сомнений нет. Те кусочки, которые исследователи пришьют к молекуле, рано или поздно будут откусываться организмом, выводиться. Они могут сделать мембрану хрупкой, ломкой. Много чего может случиться. Это же инородное вещество, которого никогда у нас в организме не было, с которым мы вместе не эволюционировали, и с которым организм начинает бороться сразу после его введения. У организма есть специальная система борьбы с инородными агентами, он их выводит — через печень и почки, которые будут страдать.

…Эх! Мы рождены, чтоб сказку сделать былью. Мы привыкли покорять природу. Мы высунули нос в космос.

Мы опустились на дно Марианской впадины. Пробурились в глубины Земли на 12 километров, а мысленно уже достигли ее ядра. Мы поняли принцип работы Солнца. Мы сделали трактор, посадили на него Пашу Ангелину, и они вместе поехали. Мы овладели энергией ядра, и жители Хиросимы почувствовали это на себе. Мы научились узнавать, из чего сделаны звезды. Мы умеем делать пластмассовые цветы. Но все наши покорения касаются в основном мертвой природы. Природу живую — себя — мы только начинаем покорять. Потому что сложность человека на порядки превышает все наши достижения вместе взятые. Мы в нем — в себе — до конца так и не разобрались. От другого человека взять донорскую почку и пришить ее реципиенту с грехом пополам можем, а вырастить новую почку с нуля — пока не можем. И все наши искусственные протезы конечностей, какими бы навороченными они ни были, не сильно отличаются от деревянной ноги Джона Сильвера. А если кому-то это покажется натяжкой, если кто-то вспомнит маленькую заметку о британских ученых, изобретших супернавороченные экспериментальные протезы на электрической тяге, которыми можно управлять с помощью мозговых импульсов, пусть сравнит эту нелепую конструкцию с настоящей рукой. И все сразу встанет на свои места.

Из скольких элементов состоит рука Терминатора из одноименного фильма? Сервомоторы, проводка, титановые штанги, шарниры… Ну, допустим, из полусотни. Или из сотни. Пусть даже из тысячи. А живая рука состоит из триллионов клеток. Каждая из которых, в свою очередь, представляет собой невероятно сложную фабрику с тысячами машин, работающих по сложнейшему связанному алгоритму. Тут тебе и паровоз полимеразы, который «ездит» по ДНК, режет ее вдоль, поверяет и ремонтирует, тут и центриоли, и лизосомы, и ядро, и аппарат Гольджи, и эндоплазмический Ретикулум, и пероксисомы, и везикулы, и энергостанции митохондрий, каждая из которых по сложности своего внутреннего устройства сама напоминает клетку. Все детали и оборудование внутри митохондрий работает согласованно. Машины внутри клетки, включая цеха митохондрий, функционируют тоже согласованно, как механизмы на огромном заводе. А таких заводов в руке, повторюсь, триллионы. И все они тоже работают согласованно.

Возможно, когда-нибудь нам удастся сделать искусственную руку даже лучше настоящей. Но при этом надо понимать, что если она будет лучше, ее сложность должна превышать сложность руки существующей, состоящей из триллионов самостоятельных единиц. Иначе будет хуже. Киборг — пол у металлическое создание, знакомое нам по фантастическим фильмам про далекое будущее и на первый взгляд такое совершенное, не так уж далеко ушел на своих железных ногах от Джона Сильвера. До совершенства естественного организма ему еще очень далеко.

Конечно, технарь может сказать, что титановая кость или кость из какого-нибудь графена может быть прочнее настоящей, вместо мышц можно придумать что-нибудь другое, и вообще природа сильно переусложнила руку, потому что ей приходилось строить довольно крупную конструкцию из того, что было, — мелких клеток. Поэтому она брала числом, а мы возьмем умом! Нам не нужны миллиарды клеток, сделаем одну здоровенную деталь!.. Так-то оно так. Только рука тактильно чувствительна по всей поверхности, а чтобы добиться подобного от руки искусственной, ее всю придется усеять микроскопическими датчиками. Такая чувствительность избыточна? Иными словами, это роскошь, по-вашему? Согласен, наше тело роскошно в сравнении с любой железкой. Оно ведь «усеяно датчиками» чувствительности не только по всей поверхности, но и по всему объему. Оно чувствует себя изнутри и сигнализирует обо всех повреждениях.

У вас титановый сустав? Поздравляю! Вы почти киборг! Но радоваться рано. Сейчас искусственных суставов хватает на 10–15 лет. Потом естественный износ делает сустав неработоспособным. А у естественного сустава и смазка все время вырабатывается клеточками, и поверхности скольжения наращиваются. Естественное тело само себя может ремонтировать на микроуровне, устранять мелкие поверхностные повреждения, а с искусственным телом этого можно добиться, только если все его насытить нанороботами, сделать для них дороги типа кровяных русел, предусмотреть цеха для починки самих нанороботов, склады для запчастей, где эти нанороботы будут затариваться… Или эти склады будут внешними? Человек животный устроен с этой точки зрения весьма удачно — он одновременно и запас строительных материалов получает из пищи, и энергию для своей работы. А наш электрический киборг питание должен получать из розетки, а потом, видимо, загружаться материалами для микроремонтов. Так?.. В общем, чтобы создать такого киборга с ремонтными нанороботами внутри, нужно будет практически создать аналог естественного тела. Но оно у нас уже и так есть!

Понятно, что наше тело несовершенно с нашей точки зрения — оно болеет и стареет. Но искусственное тело киборга тоже очень быстро выйдет из строя, если вы будете эксплуатировать его в режимах, не предусмотренных инструкцией по эксплуатации. Мы же эксплуатируем свой носитель далеко в заштатных режимах. Конструкция, внутри которой мы сидим, должна много двигаться, чтобы не застаивалась транспортная жидкость, и питаться совсем не тем, что мы достаем из консервов. Зачем консервируют еду путем Добавления консервантов или отшелушивания внешней оболочки зерен? Для того чтобы эту пищу не жрали микробы и прочие вредители. Но если ее не едят микробы, почему ее должен есть я? Микроб — это клетка, и я тоже состою из клеток. Если одна клетка не ест какую-нибудь дрянь, почему ее должен есть коллектив клеток?

Возможно — и даже наверняка! — искусственное тело будет когда-нибудь создано. Очень хорошее. Специально заточенное для сидячей работы и питания от той же розетки, что и настольная лампа. А органы в нем будут или ремонтироваться нанороботами, или просто заменяться блоками. Но, как вы, наверное, уже понимаете, случится это нескоро. А пока нужно постараться беречь тот носитель, что есть.

Мой коллега по журналистскому цеху Леша Торгашев — восторженный мечтатель, выросший на фильме «Девять дней одного года», перечитавший терриконы фантастических книг, не по одному разу проштудировавший всех Стругацких и грезящий наяву о сказочном будущем межпланетных Нью-Васюков, однажды пошел на интервью к Скулачеву. И задал ему прямой вопрос о бессмертии — о том, как остановить порчу носителя. «Таблетку сделаем!» — ответил ему Скулачев.

«Представляешь? Таблетку сделает!» — сияя, сказал мне после беседы Леша. И счастливо захохотал. Хороший он. Но наивный. Шестидесятник.

Человек настолько сложная многокомпонентная и многофункциональная система, что глупо одной таблеткой пытаться его «починить». Это все равно что пытаться улучшить работу суперкомпьютера, который занимает целый этаж, заменив в нем одно сопротивление. Именно такое сравнение! Химический реактив таблетки по сравнению с нашим организмом столь же примитивен, сколь прост обычный винт в сравнении с космической ракетой.

Сознавать такое мне, ребенку, выросшему в эпоху покорения космоса и в натуре видевшему живого Гагарина (папа рассказывал, сам я этого не помню, потому как было мне тогда три года, зато когда я буду умирать и вся жизнь промелькнет перед глазами, надеюсь, я увижу и Гагарина)… Так вот сознавать это мне немного грустно. Но, видно, придется еще потерпеть, стиснув зубы, и попытаться все же дотянуть каким-нибудь образом до покорения наукой пика под названием Вечная жизнь. Сколько еще ждать? Лет сорок? Или шестьдесят?

Шестьдесят я точно не протяну. За двадцать они не успеют — сто пудов! Сорок я могу проскрипеть при большой удаче. Или при большом старании. Необходимо только напрячься.

— Что же нужно делать, Марина? Огласите весь список, пожалуйста…

— В первую очередь — ограничения по калорийности пищи и отказ от мяса. Попробуйте не есть мяса и через два месяца ощутите результат.

— А стоит ли такая жизнь того, чтобы ее сохранять?..

Насчет мяса я все-таки скажу пару грустных слов…

Мы уже убедились, что известное утверждение диетологов о незаменимых аминокислотах, содержащихся в мясе, без коих типа жить нельзя, — современный миф. Он очень странный. Парадоксальный, я бы сказал. Потому что запросто уживается в одной голове с прямо противоположными знаньями. С одной стороны, врач будет уверять мамашу, что ее отпрыску необходимо кушать мясо, потому что в нем содержатся незаменимые аминокислоты. Иначе — дела пойдут плохо. Что произойдет с организмом, в который не поступают необходимые вещества? Зачахнет и помрет Рано или поздно. Мы это знаем на примере витамина С. Если в организме недостаток витамина С, сначала будет Динга, а потом смерть. Когда в 1497 году Васко да Гама совершал свое знаменитое путешествие вокруг Мыса Доброй Надежды, он из 160 человек экипажа потерял почти 100. Они умерли от недостатка витамина С. Вот что происходит, если человек не получает самого необходимого, незаменимого!.. Но с тезисом о незаменимых аминокислотах в голове врача прекрасно сосуществует знание о такой стране, как Индия, где, по разным данным, до 80 % людей — вегетарианцы. То есть без малого миллиард людей прекрасно обходятся без «незаменимого». Почему не умирают-то, как матросы да Гамы, если эти аминокислоты действительно незаменимы?

В западном мире вегетарианцев не так много, как в Индии, — примерно один человек на тысячу. Но что любопытно, в среде долгожителей это соотношение резко меняется: среди людей, переваливших за 90 и 100 лет, относительное число вегетарианцев возрастает почти на два порядка! Вегетарианцы не просто не умирают от недостатка «незаменимых аминокислот», но и живут дольше. Это значит, что современная наука о человеке находится в двойственно-шизофреническом состоянии: говорит одно, а знает другое. Этот феномен мы наблюдали, когда разбирались с диабетом, — с одной стороны, он излечим, что признает ВОЗ, с другой — неизлечим, что всем известно.

Избыток мяса способствует возникновению самых разных неприятностей. Например, статистически достоверно показана связь между избытком в пище белка и воспалительными процессами, например, аппендицитом. В тяжкие полуголодные времена, когда еды недостает, аппендицит практически исчезает. Так, например, врачи отмечали практическое отсутствие аппендицита во время Великой Отечественной войны.

Около ста лет назад был поставлен эксперимент с японскими рикшами. Рикши — люди бедные, а мясо стоит дорого, поэтому оба участника эксперимента были от нужды вегетарианцами. Так вот, в течение полумесяца обоих ежедневно гоняли по 40 километров с грузом в 80 килограммов. Рикши чувствовали себя прекрасно, а калорийность их дневного рациона составляла 1000–1250 килокалорий.

То есть вдвое меньше, чем положено по науке. Затем обоих бедолаг начали кормить мясом — не пичкали, но и не ограничивали, давали столько, сколько им хотелось съесть. Уже через три дня мясной диеты рикши начали уставать, и чем дальше, тем больше.

Может быть, это произошло потому, что организмы их, непривычные к мясу, не смогли перестроиться?.. Тогда обратимся к другому эксперимент, проведенному в США в начале восьмидесятых годов прошлого века. Американские исследователи взяли две группы студентов по 20 человек. Предварительно, чтобы «уравнять» организмы, людей кормили одной и той же едой — самой обычной, содержащей мясо. По истечении двух месяцев контрольную группу оставили на прежней диете, а опытную перевели на вегетарианскую. И на ней продержали месяц. По истечении которого обеим группам дали серию математических тестов по 30 задач. Оценивались скорость решения, а также настроение студентов. Точнее говоря, свое настроение в ходе работы оценивали сами студенты.

Результат таков: вегетарианцы справились с заданием быстрее мясоедов, и их настроение было вдвое лучше (17 баллов против 9, которые поставили сами себе едоки мяса).

Трудно организму бороться с мясом! Не совсем это наша видовая пища! То есть, в отличие от коров и овец, мы есть мясо уже можем, но еще не получаем от этого такой же пользы, как хищники (подробнее об этом — в «Апгрейде», он же «Венец творения»).

Не хотите лишать себя удовольствия? Понимаю. Сам шашлык маринованный люблю до ужасти! Но по крайней мере мы теперь с вами теперь знаем, что после того как здоровье наше, прибитое образом жизни, безальтернативно поплошает, у нас останется выход в виде перехода к здоровому образу жизни, черт бы его побрал! Полная перемена темпоритма существования порой творит форменные чудеса. Так, например, член-корреспондент Академии медицинских наук Н. Агаджанян описывал случай с некоей A. Л. Кудлатовой, которая, «ежедневно пробегая до 10 км, периодически проводит курсы дозированного голодания, регулярно закаливает свой организм, является «моржом»». В результате «вместе с 20-килограммовым избыточным весом исчезли такие заболевания, как глаукома, полиартрит, тонзиллит, гайморит, сердечная недостаточность». Заметили в этом ряду глаукому? Вспомните Скулачева — изобретая таблетку от старости, он случайно получил лекарство от глаукомы. Вывод: двигательная активность действует аналогично и является, по сути, естественным антиоксидантом. Хотя при этом повышается расход кислорода организмом. Парадокс.

И заодно вставлю слово про митохондрии, которые Скулачев и ди Грей хотят спасать с помощью антиоксидантных таблеток и «перепрятывания» митохондриальной ДНК в глубь клеточного ядра (проект, по дерзости сравнимый, по-моему, только с высадкой на Марс). Митохондрия — штука полезная. И когда ее разрушают свободные радикалы, бедняжку действительно жалко. Так и тянет спасти малютку. Но митохондрия — скотинка разводимая!

В свое время исследования, проведенные над крысами в США, показали: если крыс принудительно гонять в беговом барабане по два часа в день, количество митохондрий в их клетках возрастает на 60 %. И кроме того, в них удваивается концентрация цитохрома С — весьма полезного белка, который участвует в клеточном энергетическом транспорте. Опять-таки мы видим, как движение работает против старения.

Не зря физиолог Павлов, который собак резал, говорил, что движение может заменить многие лекарства, но нет лекарств, которые могли бы заменить движение. Он был прав: транспортную жидкость надо гонять, без нее империя распадается. Правда, двигаться очень не хочется!.. Хочется полежать на диване с книжкой, похлебать борщецу, пропустить рюмку-другую хорошей сливовицы, сидя в кресле перед телевизором и глядя КВН. Бегать по 10 км совсем не тянет. Одно утешает: знающие люди говорят, что после перемены образа жизни человек бегающий чувствует необычайный подъем и прилив эндорфинов, то есть гормонов счастья. Я, правда, счастью предпочитаю спокойный комфорт. Впрочем, не исключаю, что когда-нибудь состояние здоровья заставит меня обратиться за помощью к счастью. Это пугает, поскольку я знаю, что это будет очень трудное счастье…

Так что Ковина права: полная перемена образа жизни реально может омолодить ткани тела. Дело в том, что очень многие нарушения в организме, которые проистекают из-за слабой физической активности, подозрительно напоминают изменения, связанные со старением, — это и охрупчивание костей, и ухудшение кроветворения, и многие другие заболевания (остеопороз, диабет, сердечно-сосудистые, склероз). Что касается ухудшения кроветворения с возрастом, то это, по всей видимости, связано с падением количества стволовых клеток, выбрасываемых костным мозгом. Вы помните, что из них образуются специализированные клетки крови, включая эритроциты и разные прочие лейкоциты. Эксперименты, проведенные в 2010 году в медицинской школе университета Тель-Авива, показали, что количество стволовых клеток можно увеличить с помощью нагрузки. Причем не просто нагрузки, а упражнений на выносливость — таких например, как бег на длинные дистанции.

Исследования проводились опять-таки на крысах, и выяснилось, что организм крыс, которых в течение трех месяцев вынуждали бегать по 20 минут в день, увеличил количество миосателлитоцитов (стволовые клетки мышечной ткани) с 33 до 47 %. Кроме того, нагрузки позволяют ликвидировать или сильно затормозить развитие таких старческих болезней, как саркопения и остеопения. (Саркопения — возрастное дегенеративное изменение скелетной мускулатуры, приводящее к потере мышечной массы. Остеопения — состояние, при котором снижается плотность костной ткани.)

Ну, и какой же вывод сделали израильские ученые из своего исследования? Они решили… придумать таблетку, которая запускала бы «механизмы активации мышечных стволовых клеток». О, эта наивная вера в одну таблетку, которая сможет остановить старение!.. Но пока такой таблетки ни еврейские ученые, ни замечательный Скулачев на рынок не выбросили, придется нам махать руками и ногами самим — в рассуждении, на сколько же лет это поможет нам омолодиться. А действительно, на сколько?

Как отмечает вышеупомянутый Агаджанян, «с точки зрения работы сердца, мышц и скелета физические упражнения могут «омолодить» 70-летнего человека на 40 лет». Если кому-то это покажется невероятным, напомню о пациентах Жерлыгина, у которых в 70 лет неожиданно восстанавливается потенция, утраченная многие годы тому назад. А Ковина вообще сулит до 150 лет жизни. У нее целая философия:

— Я веду экспериментальные группы. Денег не беру, мне интереснее результаты. Советую людям, как правильно эксплуатировать свое тело, чтобы оно подольше продержалось. Для этого снимаем полную панель биохимии крови, смотрим нарушения. Я даже советую сделать спектрограмму волос, потому что дефицит каких-то элементов в организме можно раньше отловить в волосах, чем в крови, ведь организм сначала восполняет дефицит из тех мест, где он не страшен — из волос, ногтей. Потом уже этот дефицит проявляется в крови. А потом начинаются болезни.

— «Цинка нет — диабет. Хрома нет — диабет», — я отчего-то вспомнил слова Жерлыгина.

— Не только диабет. Без цинка и иммунитет проседает, и потенция падает. У меня комбинированная терапия — спорт, режим питания, вплоть до расчета норм воды… Знаете, через меня прошло много панелей крови. И у 90 % людей есть те или иные отклонения. Это предвестники. Людей до сорока лет ничего не беспокоит. Но у кого-то уже есть гормональный сдвиг, у кого-то железа маловато. Симптомов еще нет никаких. Но фундамент болезней уже закладывается. А если в возрасте до сорока у вас есть какие-то отклонения в биохимии, вероятность того, что вы перепрыгнете планку «70», ничтожна. И если вы хотите дожить до 80 и больше, в сорок лет у вас должна быть идеальная биохимия!.. Но самое главное — это все должно быть только на желании. Если человек будет сидеть на любой диете без желания, она ему не поможет. Человек должен все это делать на подъеме. И ни в коем случае не нервничать. Стрессы вызывают ускоренное старение. Это кажется до отвращения банальным, но насколько ужасно влияют гормоны стресса на человека, я имела возможность убедиться своим глазами. Через нас прошел один молодой человек из Прибалтики. Звали его Альвидас Гуделяускас. В детстве он упал в прорубь, на фоне просевшего иммунитета получил туберкулез, его лечили мощными антибиотиками, которые посадили печень. Ему поставили диагноз «аутоиммунный гепатит», которого мы здесь в Москве не подтвердили, потому что антител у него не нашли. Мы ему поставили диагноз «циррозоподобное перерождения печени на фоне лекарственной терапии». Потом у парня возникли ревматические осложнения. Он перенес несколько курсов преднизолона — в 9 лет, в 15 лет, и в 21 год. И вот после этого последнего курса он внезапно стал быстро стареть.

Это не было генетически обусловленной прогерией, которая иначе называется синдромом Вернера, поскольку с этим синдромом люди не способны иметь детей, а у Альвидаса к тому времени уже был ребенок. Да и генетическая экспертиза не подтвердила болезнь Вернера. Поэтому мы поставили ему атипичный синдром Вернера. Судьба этого Альвидаса печальна. Он мне писал в письмах, что от него ушла жена, он поменял имя и фамилию, его все время задерживала милиция, потому что молодое фото в паспорте не соответствовало его постаревшему лицу. А когда он поменял паспорт и вклеил другое фото, оно уже не соответствовало паспортному возрасту… Сейчас этот человек куда-то пропал.

Единственное, что могло спровоцировать такое обвальное старение, — курс преднизолона. Его, кстати, выписывают всем подряд. Кости болят, суставы — его выписывают. Астма — выписывают. А что такое преднизолон? Это стероидный гормон, который подавляет иммунитет. Но самое главное, преднизолон — аналог кортизола, гормона стресса. Он дает возможность мобилизовать силы в критической ситуации, но при частом поступлении разрушает организм… Так что никакой здоровый образ жизни вам не поможет удлинить жизнь, пока вы не решите проблемы в семье. Если кортизол каждый день бьет вам по организму, вы ничем это не перевесите. Не зря говорят, что до правнуков доживают только праведники. Чем больше у вас в жизни спокойствия, тем больше вероятность прожить дольше.

— Но это же не решение проблемы! Все равно рано или поздно помрешь.

— Все, кто дышит, все стареют и умирают. Наша жизнь — это борьба между старением и репаративными (восстановительными) процессами. Я не думаю, что бессмертие возможно. Даже если вы решите все проблемы с телом, что вы будете делать, если окажется, что существует еще и ментальное старение? Человек ведь стареет не только телом, но и душой, и это не просто слова. С философской точки зрения, мы все живем не для того, чтобы просто тупо жить, а для того, чтобы выполнить какую-то функцию. И мы отвлекаемся на эту функцию — у всех нас есть дети, которых надо воспитывать; дома, которые надо строить; работа, которую, надо выполнять — в результате 90 % своего внимания мы направляем на то, чтобы фиксировать проблемы вокруг нас, а не внутри нас… И рано или поздно мы упускаем какие-то процессы внутри нас. Вчера не выспался, сегодня перепугался, завтра перенервничал, а потом, глядишь, ногу сломал… Эта энтропия неизбежна.

— Когда ученый начинает говорить о философии, это плохой признак. Это значит, что он сдался. Если мы не можем остановить старение этого носителя, нужно поменять носитель.

— А вы не думали, что наши дети — это и есть другие носители? Может, на этом и успокоиться?

Но я успокаиваться не хотел:

— Не будем торговаться. Нам нужно все и сразу!.. Возможно, ваша методика сработает, как паллиатив, как некое временное решение, с помощью которого можно будет дождаться реального бессмертия. Вы говорите, что человек в его сегодняшней версии может прожить 150 лет.

— Как ученый, я могу сказать, что 150 лет — тот предел, которого можно добиваться. Все зависит от человека. Маме моего босса 110 лет, и она до сих пор жива. А многие мои знакомые умерли в сорок с небольшим. Ночной образ жизни, кофе, курение, отсутствие семейной жизни. Природа таких прибирает быстро… Мужчины в России живут в среднем 57 лет. И для того чтобы увеличить эти 57 до 110 лет жизни, вообще никаких научных открытий не нужно, ничего не нужно, кроме групп здоровья. Все уже давно известно — нужно только научить. Я смотрю на людей — и мне их жалко, гробят себя.

— А откуда у вас в голове возникла цифра 150 лет?

— Есть достаточно достоверные сведения о том, что люди, которые существуют по системе дао, живут примерно столько. Известны имена их правнуков, праправнуков. Есть документы. Я, разумеется, в Японии и Китае не была, своими руками эти документы не трогала. Но про них очень много сведений, которым, я считаю, можно доверять. И потом, если вы почитаете веды…

…Это было последней каплей для меня — слова Ковиной про веды! Вы ведь, дорогие мои читатели, еще не все знаете! Вы ведь не в курсе, что после двадцатилетнего перерыва я встретил Мамаева вовсе не около Института химической физики, нет! Он сначала по телефону пригласил меня в Питер, где должен был читать лекцию о старении. Угадайте, где? На каком-то ведическом индуистско-религиозном конгрессе. Я на один день полетел в Санкт-Петербург; послушал лекцию; скушал какой-то вегетарианский прасад по 40 рублей за пирожок, продающийся в фойе; купил жене бронзовую статуэтку многорукого Шивы с головой слона и пригорюнился, услышав от геронтолога Мамаева слова о том, что он изучает человеческое тело полвека и все пятьдесят лет не устает удивляться его сложности, которая настолько велика, что «поневоле приходят мысли о Создателе»…

Мне слова о Создателе не понравились. Я считаю создателями мира нас. А науку — инструментом создания мира вокруг нас. И когда ученый (создатель) заикается о каком-то ином Создателе, когда он рассуждает о ведах, мне это представляется «политикой опускания рук» или, по крайней мере, намеком на нее…

Впрочем, возможно, я ошибаюсь и зря трачу эмоции. Возможно, мне нужно вновь собраться, подхватить под мышку читателя и отправиться с ним туда, где обитают неуспокоенные люди с засученными рукавами и штанами, полными энтузиазма.

Вперед!

Глава 3 Под крики муэдзина

Помните Тимура Артемьева, скромного миллионера, который грезит о космических кораблях и победе над старением? Он человек довольно молодой, на момент написания книги ему нет еще и сорока, и он дитя СССР. В Советском Союзе было много ужасного, что и погубило сию клоаку. Но существовало в красной империи и нечто полезное. Оно, это полезное, появилось в качестве компенсации — как мышечный корсет человека, который гипертрофированным развитием отдельных мышц компенсирует проблемы в позвоночнике, поддерживая его. Так и положительные черты СССР компенсировали его общую нежизнеспособность (экономическую неэффективность), позволив стране протянуть столько, сколько она протянула. Какие же компенсационные механизмы нарастил СССР?

Тотальную антирелигиозность и сильную науку с хорошим образованием в базе.

Тотальная антирелигиозность сдвигала все общественные настроения и все общественное внимание со сферы трансцендентного, философского, экзистенциального в грубую материальную практику, позволяя сконцентрировать силы на созидании и покорении. Да и в плане социального спокойствия светскость дает сто очков вперед любой религиозности, а учитывая, что ко времени заката империи ее штатная религия (коммунизм) уже не работала, общество можно было считать практически полностью атеистическим.

Большая же наука в СССР, как на фундаменте, базировалась на сильном школьном образовании с уклоном в точные науки и на многочисленных кружках авиамоделизма, ракетостроения… Последнему поколению детей, которые еще краешком застали все это, сейчас уже далеко за тридцать.

Они воистину последние могикане! Теперь таких уже не делают. Дальше пошли уже совсем другие люди. А эти — последние имперцы.

Так вот, Артемьев — из их когорты. Не скажу, что все в их поколении такие. Конечно, не все. Но таких там довольно много. Неукрощенные мечты еще бурлят в их головах сверкающими отсветами, напоминая о Гагарине, ефремовских звездолетах и Стругацком «Хиусе». Именно поэтому Артемьев финансирует Институт биологии старения. Это виртуальный институт, которому не нужны стены. Зачем стены, если всяких разных стен в этом мире понастроена целая уймища? И аппаратура не нужна, ее тоже в мире много. Институт координирует и спонсирует самые разные исследования в области биологии старения в России и за рубежом, полагая, что любое исследование, которое продвигает науку о старении вперед, является вкладом в общечеловеческую копилку знаний. И я, честно говоря, ему даже завидую. Потому что, на мой взгляд, финансировать научные исследования — самый большой кайф (не считая холодного пива в жару).

На одной из координационных тусовок этого института довелось побывать и мне. «Заседание» проходило в Турции, под Даламаном, потому что там обитает директор института. Он не турок, боже упаси, он русский, а живет в Даламане, потому что там тепло и потому что настоящему русскому весь мир — дом. На веранде его арендованной виллы шли весьма интересные разговоры, выжимку из которых я приведу здесь, не расписывая, кто именно что говорил, поскольку это неважно. Важно другое: на планете, где невооруженным глазом наблюдается некое замедление прогресса, я бы даже сказал отупление масс и снижение их интереса к науке, живут, тем не менее, молодые люди, которых остро волнуют вопросы будущего. И которые это будущее организованно обдумывают и, значит, конструируют. Собственно говоря, во все времена деланием будущего занималось абсолютное меньшинство, на котором и лежала ответственность за предстоящее, причем порой весьма отдаленное. Корона финансировала, ученые исследовали, крестьяне пахали.

Я просто опишу человеческий типаж, который наблюдал под Даламаном на этих интеллектуальных посиделках. Собирательный, так сказать, образ. Это молодые длинноволосые люди до сорока лет, с волосами, забранными в пучок, которым порой на английском выразить мысль проще, чем на русском. Спортивные, образованные, компьютерные. Которых интересует не только биология.

Мы все сидим на большой веранде. Конструируем будущее. Вокруг декорациями взмывают зеленые горы, вверху синее небо и крики чаек, чуть ниже веранды бассейн, на бортике которого сидит в позе йога молодой биолог. Он приподнимается на руках и в той же позе падает в воду; под водой разворачивает из йоговской позы, как молекула белка, теряющая четвертичную структуру, и плывет к противоположному бортику. Все это сценическое пространство фонируют крики муэдзина с ближайшей мечети, что создает удивительный контраст в настоящем между прошлым и будущим. И наш напряженный полилог — стальная игла, воткнутая в этот многокрасочный пирог реальности.

— …Задача человечества — выйти в космос, осваивать другие планеты. В ближайшие пятьдесят лет человечество должно освоить ближний космос как среду, а в ближайшие двести — выйти из Солнечной системы. Это нужно, чтобы человечество, как вид, выжило. Мы будем конструировать космические корабли! И мы победим старение! Нет в этом ничего сверхъестественного, это научная задача, которая Должна быть решена. Но, возможно, нам придется пройти Ряд промежуточных этапов. Скажем, этап трансплантологии, когда людям будут просто заменять негодные органы, чтобы продлить жизнь. Уже сейчас современная трансплантология стоит на пороге того, чтобы массово печатать органы, как принтером. Принтеру ведь все равно, чем брызгать и что распылять. Если картриджи зарядить клеточной культурой и напылять ее слой за слоем на определенной трехмерной матрице — а такие эксперименты ставились, — получится орган. Другой вариант — трансгенные животные. Например, специально генетически модифицированные человеческими генами свиньи, органы которой не будут отторгаться человеком. Свинья по массогабаритным характеристикам для этого лучший кандидат.

Я кивнул в сторону голосящего минарета:

— Мусульманам это не понравится.

— Это их проблемы. Захотят жить — внесут поправки в Коран. Вот с евреями в этом смысле проблем не будет: у них все можно, если раввин разрешит. А среди тыщи раввинов найдется пара десятков, которые разрешат подсадить некошерную печень…

…Спешу сообщить читателю, что шутки шутками, а работа над трансгенными свиньями идет уже давно. Еще в 2002 году одна шотландская компания заявила о рождении пяти трансгенных поросят, органы которых, по их мнению, не должны отторгаться человеком. Правда, с тех пор про этих поросят ничего не слышно.

В 2004 году о том же самом заявили австралийцы на международной конференции трансплантологов. Для того чтобы свиные органы не отторгались, нужно удалить у трансгенных свиней шесть генов и решить проблему со свиными ретровирусами, которые могут перебраться из свиного органа к человеку и убить его. Пока что удалось изменить только пять генов, а с вирусами непонятно что делать, оповестили австралийские генетики.

Есть и такая проблема: средняя продолжительность жизни человека — семьдесят лет. А свинья живет десять. Не будет ли свиной орган в человеке стариться по свиному графику?

— Поэтому магистральное направление — выращивание собственных органов из стволовых клеток. Трахею, аорту, мочевой пузырь уже можно вырастить, а у животных даже сердце выращивают. Еще несколько лет — максимум десяток, и технологию выращивания органов из стволовых клеток поставят на поток.

— Но ведь это жутко неудобно — перемонтаж… Менять органы, как запчасти.

— Неудобно. Но умирать-то еще неудобнее. Да, это паллиативный вариант. Но зато существующий уже сегодня! Когда-то не было анестезии, и человеку били по башке дубинкой, чтобы он отключился, а потом резали ногу, и лучшим хирургом считался тот, кто мог отчекрыжить ногу за двадцать секунд. Но оттуда вышла вся современная медицина. Конечно, лучше резать под наркозом, чем с дубинкой, но если нет наркоза, лучше резать, чем давать умирать. Лучше менять запчасти на операционном столе трансплантолога, чем давать умирать.

— Но вы понимаете, что это вызовет коренное переустройство общества, увеличение числа врачей и клиник на порядки, если трансплантология станет такой же необходимой, как стоматология. Значит, у каждого из нас будет по десятку операций.

— Когда-то невозможно было дать каждому по телефону. А сейчас у многих по два. И почти у каждого из тех, кто перевалил за сорок-пятьдесят лет, за плечами операция.

— Это факт, — согласился я. — Без ремонта мы бы столько не прожили. У моих родителей по нескольку операций. Медицинская индустрия ремонтирует людей, как на конвейере. А если считать операцией удаление и ремонт зубов, то операций этих каждый современный человек имеет множество. Но то, что предлагаете вы, увеличит масштабы индустрии на порядки! И врачей понадобиться больше, и цехов по выращиванию донорских органов.

— Я вот был в Индии. Видел местную клинику. Утром приходит врач, снимает замок, поднимает железную решетку и начинает прием. Там у него операционная, рентгеновский кабинет. И со всем он справляется один. Забегает в железный шкаф, делает рентген, в операционной проводит полостные операции. Снаружи все это выглядит, как сущий курятник. И даже в таких условиях спасают людей. А таких «курятников» можно построить где угодно и сколько угодно. Равно как и лабораторий по выращиванию органов.

— Сейчас коммунистоподобные политиканы говорят о том, что людей в будущем нечем будет занять. Действительно, если при современном уровне сельского хозяйства 4 % населения умудряются обеспечить всю страну едой, то через какое-то время 4 % трудящихся в реальном секторе при полной роботизации производства будут обеспечивать все население вещами. А что делать остальным? Сфера услуг сможет всех проглотить? Если нет, нужно будет платить иждивенцам пособия по безработице, выращивая социально опасную прослойку или целый слой неприкаянных, выброшенных из общества тунеядцев и лоботрясов. И с этой точки зрения возникновение новой сферы услуг и производства — трансплантационной индустрии — отчасти поможет в решении проблемы. Появление новых рынков.

— Я добавлю — сейчас человечество стоит перед кризисом, корни которого лежат в Америке и в крушении ее пенсионной системы. Впрочем, аналогичная демографическая ситуация — во всех развитых странах, включая Россию. Когда при Бисмарке придумали пенсии, на одного пенсионера приходилось сто работающих. А сейчас на двух работающих — один пенсионер. Система выродилась и работать больше не может. И если в течение десяти лет человечество будет заниматься всякой ерундой типа борьбы с потеплением, вместо того чтобы вложить деньги в борьбу со старением — и телесным, и психологическим, — нас ждет катастрофа. Старикам просто нечем будет платить, и они начнут умирать от голода.

— Это верно. Мы спасемся, если случится чудо, если мир образумится и вложится в эти исследования, как когда-то вкладывался в космос, как сейчас вкладывается в термоядерный проект… Правда, то, что он вложится, вызывает большие сомнения, потому что когда Берлускони сказал Путину о проблеме поиска бессмертия и о том, что проблему старения надо срочно решать, Путин ничего не понял и обратил все в шутку. Но даже если случится чудо и человечество переключится с глупостей типа глобального потепления на решение проблемы бессмертия, возникнет другая проблема. Мы все видели, как восстала вся Франция и начала переворачивать и жечь автомобили, когда им подняли пенсионный возраст на два года. А при отсутствии старения работать придется, считай, вечно! Кто же согласится на такой ад? Многих только халява пенсии примиряет со старостью.

— А просто нельзя людям озвучивать конечную цель: мы боремся со старением, чтобы заставить вас работать вечно. Подавать все нужно под флагом заботы о людях. Иного выхода все равно нет. И пенсию платить скоро уже будет невозможно, и демографическая ситуация в развитых странах не такова, чтобы позволять людям не работать. Люди в развитых странах не размножаются. А кто будет поддерживать очаг цивилизации? Не хотите размножаться? Заставим жить вечно!

…Тут я отвлекусь и снова отошлю читателя к книге «Кризисы в истории цивилизации», где упомянутый системный кризис описывается довольно подробно. Вот только с той поры, когда писалась книга, долговой навес над Америкой вырос еще больше. Если раньше, по прикидкам американского профессора Лоуренса Котликоффа, он составлял более 50 триллионов долларов, то сегодня — более 200 триллионов. Сюда входят все бюджетные обязательства, включая расходы на соцобеспечение и медпомощь, которые растут лавинообразно — вслед за лавиной выходящих на пенсию американцев и ростом продолжительности их жизни на пенсии. Уже с 2016 года правительство США должно будет выплачивать своим гражданам больше, чем станет собирать в виде налогов. К 2037 году все трастовые фонды соцобеспечения будут полностью исчерпаны, и денег хватит только на то, чтобы выплатить каждому пенсионеру пенсию в размере… 76 центов. Так что про голод и грандиозные социальные катастрофы — это не преувеличение.

Бывший генеральный контролер США Дэвид Уолкер, занимавший эту должность с 1998 по 2008 год, заявил, что федеральные расходы и долговой навес являются гораздо большим злом для США, чем терроризм. Поэтому победа над старением действительно могла бы эту проблему решить или хотя бы облегчить.

— Можем не успеть. Несмотря на все разговоры о близкой победе над старостью, исследования пока что ставят больше вопросов, чем дают ответов. Даже если, как обещают некоторые геронтологи, нам удастся сделать мышь, которая живет вдвое-втрое дольше сородичей, это, во-первых, не решит проблему бессмертия, во-вторых, не факт, что результаты, полученные на мышах, удастся перенести на человека. Ведь одни и те же вещества на разные виды животных действуют по-разному. Скажем, антиоксидант ионол продлевает жизнь мышей, но укорачивает жизнь дрозофил. Мыши, в отличие от человека, не болеют атеросклерозом, у них не бывает инфарктов. Да и вообще пока нет ни одного исследования, насколько я знаю, которое достоверно показало бы возможность продления человеческой жизни с помощью каких-либо препаратов. Так что до бессмертия многие не доживут.

— На этот случай есть крионика. Она — тот запасной «аэродром подскока» к бессмертию носителя, который позволит дождаться. И заодно избежать экономической катастрофы. Основная доля долгового навеса, который грозит погрести под собой Штаты, — медицинские расходы. Подсчитано, что главными тратами человек обременяет общество на последнем-предпоследнем году жизни. Допустим, у человека рак простаты. За шестьсот тысяч долларов ему можно продлить жизнь еще на месяц-другой. Но дешевле и разумнее его за гораздо меньшую сумму просто заморозить, а разморозить тогда, когда медицина научится лечить рак. Крионика стоит на порядок дешевле не только бессмысленного лечения рака, но даже и приличных похорон. В принципе, все похороны надо было бы заменить крионированием, а кладбища — криоцентрами.

— Еще одна новая индустрия? Ее один новый спрос? Для экономики это хорошо. Но…

Я повернул голову в сторону минарета, откуда раздавались заунывные крики служителя культа, и подумал… Вернее, представил себе, что в Древнем Шумере или Египте научились замораживать людей. И начали замораживать всех, в расчете на то что добрые люди будущего разморозят их, оживят и позволят жить в новом, дивном мире. Сколько накопилось бы замороженных с тех времен? И что бы мы тут в постиндустриальном обществе делали с сотнями миллионов древних гончаров, козопасов и крестьян — диких, фанатичных в своей религиозности, неграмотных? Чем они тут будут заниматься? У нас нету столько коз и такой потребности в горшках, чтобы загрузить их работой. К тому же они начнут стремительно размножаться!.. Мы и со своими-то современными дикарями Третьего мира не знаем, что делать!.. Конечно, мне могут возразить, что в далеком светлом будущем нам всем сделают апгрейд, загрузят в мозг все нужные знания и цивилизованные привычки, чтобы мы не задыхались от возмущения, увидев какой-нибудь гей-парад генетически модифицированных гермафродитов, которые занимаются фантастически нетрадиционным сексом прямо перед новостными стереотелекамерами. Но что-то подобная перспектива представляется мне, во-первых, сомнительной и, во-вторых, опасной для целостности моей личности, которая и есть совокупность привычек, реакций и знаний. Если меня в будущем убьют методом полной переделки личности, почему бы мне тогда не умереть здесь и сейчас традиционным способом?

Да даже если никто и не будет меня переделывать ментально, если даже всех размороженных разобьют на исторические группы и поместят в резервации, соответствующие привычной им эпохе, все равно — мне бы не хотелось жить в зоопарке, зная, что паровоз прогресса умчался далеко вперед, а мы тут непонятно зачем коптим небо. К тому же, если правы люди, утверждающие, что сознание можно перенести на иной носитель, мы никогда не поймем, живем ли мы в резервации будущего реально или нас, разморозив, переписали на кристаллы и мы существуем в виртуальной реальности.

И с какой бы вообще целью разумным существам будущего (не смею называть их людьми, потому что мы — всего лишь промежуточный этап эволюции) воскрешать и, тратя ресурсы, содержать миллиарды дикарей из прошлого? Пусть даже и не миллиарды. Если на заморозку согласятся всего тысячи, это еще хуже! Я бы не хотел проснуться один в совершенно непонятном мне будущем, без единого родного человека и без единого знакомого предмета вокруг, в окружении непонятных существ на колесиках, которые в тыщу раз умнее меня и осторожно пододвигают мне палкой миску с пищевой протоплазмой.

Пока я предавался этим печальным мыслям, разговор продолжался, постепенно выруливая в ту сторону, которая и мне, и вам, дорогой читатель, наиболее интересна, — к психологии бессмертных, нужности бессмертия для вида и, наконец, к обсуждению феномена сознания.

— …Цель нашего института — фундаментальные исследования биологии старения. Программа-максимум — вечная жизнь. Если и когда мы ее достигнем, это полностью изменит все наше существование и психологию цивилизации. Люди перестанут хапать. Система ценностей поменяется.

Я не согласился:

— А вот не факт, что она поменяется в лучшую сторону. Поскольку смерть мотивирует: «Мне уже скоро сорок, а что я успел?» А если впереди вечность… О, я всегда успею! И можно ничего не делать, пинать балду… Вот у меня есть один знакомый — доктор Блюм. В пятьдесят лет он женился и начал обратный отсчет жизни: до шестидесяти осталось девять лет, восемь, семь… Он на этом этапе родил троих детей, начал быстрее двигать какие-то проекты… Мотивировка: надо успеть! И потом, бессмертие замедлит науку. Если академик занял место, его уже не сдвинешь. Он укоренился навсегда, и будет тормозить все революционные исследования. Ведь в науке новые точки зрения побеждают только после смерти поколения мастодонтов, выросших на старой парадигме, которая когда-то была передовой. А молодежь легко подхватывает все новое. Поэтому смерть нужна виду для обновления. И цивилизации, как видим, тоже.

После этой моей тирады поднялся гвалт. Мне возражали все хором — так им хотелось жить вечно, этим молодым ребятам. А я — тоже не очень старый, но дико мудрый — не соглашался:

— Яот лица эволюции высказываю сомнение в том, что цивилизации, то есть человечеству в целом нужно бессмертие.

— А есть ли у человечества интересы, отличные от интересов отдельного человека?

— Конечно. Интерес популяции превыше интересов особи!

— А какое нам дело до того, что считает по этому поводу природа или эволюция?

— Но представьте, что цивилизация перестанет развиваться из-за того, что особи достигли бессмертия.

— Почему?

— Да по тем причинам, что я уже перечислил! Смена научных парадигм обеспечивается умиранием старперов и притоком молодых кадров, которым новые гипотезы уже не кажутся столь еретическими. Которые не обросли социальной коростой — научными званиями, полученными за старое, и им, соответственно, не нужно защищать свой уровень жизни, как это нужно делать старикам, которые взросли до академических высот на когда-то передовых, а ныне устаревших теориях… Далее — причины психологического порядка: «Мне уже тридцать лет, а что я сделал?»

— И что начинает делать человек после этой мысли? Становится академиком и изобретает нечто новое? Если он бездарь, он таким и помрет, а если гений, то не сможет не изобретать.

— Это верно. Но верно и другое: зачем мне вообще подниматься с пляжа и дописывать книгу, если я «всегда успею»? И получить образование «всегда успею».

— Для зарабатывания денег. Деньги ведь никто не отменял. Или вы хотите провести вечность дворником? Но, в конце концов, девять из десяти пусть лежат на пляже, а те, кому это будет интересно, станут продвигать цивилизацию вперед, потому что им это интересно — изобретать, писать книги, доказывать теоремы. Всегда ничтожная доля людей двигала цивилизацию вперед. И делала это не из-за денег, а из-за интереса. Каменный топор, копьеметалка, лук — все это изобрел один человек из десятков тысяч. Если человек задумается «мне уже сорок, а я еще ничего не сделал», это не сделает его изобретателем. Плебеев будут мотивировать деньги, а умных людей — интерес.

— Молодой человек легко обходится без денег, лежа на пляже. И только взрослея, начинает пахать, меняя свободу безденежья на комфорт рабочей несвободы. А бессмертному спешить некуда — он вечно молод и потому всегда успеет и семью завести, и образование получить. Куда интереснее поиграть в карты на пляже с ребятами. Карьера никуда не убежит… Разве что поддержание бессмертия будет требовать денег. Вот это стимул! Да еще какой… Но это и вечное порабощение. И, кстати, вопрос о пенсиях мы так и не решили. Они будут?

— Зачем пенсия человеку, который может работать?

— Для большинства людей развитого мира пенсия — символ грядущего счастья, когда силы еще есть, а на постылую работу ходить не надо: деньги платят задаром! Можно путешествовать.

— А я, может, и в тридцать лет хочу поездить! Не вопрос, накопил денег — ушел на несколько лет лежать на пляже. Можете назвать это личным пенсионным фондом, какая разница?

— Но представьте, что человек бесталанный будет вынужден всю вечность ишачить на низкооплачиваемой работе и потому не сможет отложить на годовой «отпуск». Его удел — вечная пахота. Это же кошмар! Зачем ему такая жизнь и такой вечный ад? В то время как другие — вечно молодые и талантливые или просто получившие наследство и живущие на проценты — ни хрена не делают, а целую вечность наслаждаются жизнью, как в раю. Где справедливость?.. Однако первое, что приходит в голову, — перенаселение. Не будет ли грозить миру бессмертных перенаселение? Или в обмен на бессмертие у человека отнимут право заводить детей?

— Это весьма распространенное заблуждение, что продолжительность жизни связана с перенаселением. На самом деле, растет население или убывает, связано с рождаемостью. А сейчас у нас проблема именно с рождаемостью! В этих условиях бессмертие как раз не помешает. Демографические процессы не связаны с продолжительностью жизни. Точнее, связаны только в том случае, когда средняя продолжительность жизни меньше репродуктивного возраста. Тогда, увеличивая ее, мы увеличиваем репродуктивный период, и наоборот. У нас же репродуктивный возраст фактически составляет пять лет — с 25 до 30 лет. За это время женщины рожают по одному ребенку, и на этом все.

— А усталость от жизни бессмертного человека?

— Усталость от жизни — всего лишь проявление старческой депрессии. Не будет старости — не будет усталости. Молодому жить не надоедает. Он здоров, и ему все в радость.

— И в каком же возрасте будут жить люди будущего свою тихую вечность?

— В том, какой нравится. А если быть точным, понятие возраста как таковое отомрет, станет бессмысленным. Потому что оно неразрывно связано со старостью. Наилучшее функционирование органов — вот и весь возраст. Все идет к тому, что человек будет трансформируемым по своему желанию. Побыл мальчиком, потом стал девочкой, потом дельфином. Вы ведь не думаете, что если технологии будут развиваться с той же скоростью, что сейчас, люди через тысячу лет останутся такими же, как сегодня, — будут бриться, болеть, лысеть… Скорее всего они просто перейдут на принципиально новый носитель. Но то, что психология вечных людей изменится, — сто процентов! «После нас хоть потоп» — вот этой фразы больше не будет.

— Хм. Это аргумент… Значит, вы действительно готовы подарить человечеству бессмертие?

— Да, готовы! Сделать касту вечноживущих, а остальных оставить в том дерьме, в котором они живут, — это неправильно. Нужно поднимать всю цивилизацию сразу.

— Сразу, конечно, не получится. Одеяло нужно поднимать за углы. Невозможно поднять одеяло цивилизации сразу. Только постепенно. То есть одна часть уже будет высоко, а другая еще будет лежать на полу. Это как с сотовыми телефонами. Сначала бессмертие получат самые богатые. Потом все остальные, причем большинство, видимо, — в кредит. Но вот стоит ли давать бессмертие мусульманам, у которых по 8–10 детей? И нужно ли оно им, если они надевают пояса шахидов и взрываются?

— Это вопрос не простой…

— Но таких у меня полно! И главный из них — если все-таки проблема старения носителя окажется настолько системной, что сделать вечное тело не удастся по каким-то принципиальным соображениям, как принципиально невозможно, например, построить вечный двигатель, что тогда? Менять носитель сознания?

— Менять носитель. И в этом направлении мы работаем.

После этой фразы один из присутствующих длинноволосых гениев рассказал о проводимых в его лаборатории экспериментах. Они там у себя учат компьютер чтению мыслей. На голову человека надевают шлем с шестнадцатью контактами. И заставляют его представлять какой-нибудь предмет. Например, стол. Показания кожных потенциалов записываются. Потом о столе напряженно думают другие испытуемые. Потом данные усредняются. Затем заставляют думать о яблоке, например, о других простых предметах. Все записывают. Усредняют. И видят, что усредненные кожные электропотенциалы «стола» и «яблока» несколько отличаются. Прекрасно. Заводят данные в компьютер. И потом, когда очередной испытуемый начинает усиленно думать о столе, компьютер угадывает, о чем он думает. Угадывает не всегда. Компьютер пока научили читать всего несколько простейших мыслей, точнее, образов, но лиха беда начало!.. Конечно, от этих опытов до полноценного чтения мыслей — как раком до Китая. Конечно, читать мысли, расшифровывая электрические напряжения на коже головы, — это все равно, что получать представление о цирковом шоу, глядя не на арену, а на тени, которые отбрасывают действующие лица на стенку. Но руководитель лаборатории уверен: через три десятка лет чтение мыслей будет вещью совершенно обычной.

— Уже сейчас есть первые компьютерные системы, которые управляются мозгом напрямую. В дальнейшем я вижу практическое слияние искусственного интеллекта и мозга. Почему я, человек неверующий, не совершаю криминала ^и не делаю каких-то неэтичных поступков? Потому что все эти действия всплывут, станут общедоступными через какие-то 30–40 лет. Не останется никаких личных тайн, когда будет глобальная нейронная сеть, к которой люди станут подключаться напрямую. А не подключаться будет невозможно, иначе просто выпадешь из социума.

— Осталось только выяснить, что такое сознание и можно ли его вообще переписать или запустить гулять в сеть.

— Этот вопрос, на мой взгляд, сводится к вопросу о том, что такое человек — софт или хард? Для меня человек в первую очередь информационная сущность. Нельзя же сказать, что я — это мое тело, и если мне подстригли ногти, меня стало меньше, это глупость. А значит, переписать можно.

— На мой взгляд, индивидуум — это логика над данными. Больше ничего личность собой не представляет — только данные, которые мы накопили за жизнь, и та уникальная логика, которая работает над этими данными. Все.

Я щелкнул пальцами:

— Хорошее определение! «Человек — это логика над данными». И, наверное, оно может многих убедить. Но меня сейчас больше интересует вопрос о соотношении личности и сознания.

Все на секунду замолчали.

— Согласен, есть такой вопрос, — кивнул один из собеседников, наиболее поживший и потому умудренный.

— Сознание — скользкий термин, — вздохнул другой.

— Но это же самый интересный вопрос! — воскликнул третий. — Все, что мы обсуждали до этого, все эти биологические тонкости мне не очень были интересны. А вот это — интересно!

Я потер переносицу и попробовал прояснить мысль:

— Вот одна собака, вот вторая — у них разные личности, потому что разные характеры, разная сообразительность. Личность — это отличия между сходными субъектами. Но сознание… Его определить сложно. Хотя интуитивно мы понимаем, что сознания больше у шимпанзе, чем у собаки, и еще больше у человека. Если только не путаем сознание и рассудок. Под рассудком я имею в виду чисто интеллектуальную деятельность, «вычислительную».

— В данном случае под сознанием вы имеете в виду само-осознание, насколько я понимаю, когда человек сам себя осознаетв этом мире?

— Наверное. У любого млекопитающего есть свое осознание себя — просто в силу собственной выделенности из окружающего мира. «Я голодный». «Мне нравится». «Я пойду». «Я знаю, что там опасно». «Этот мой щенок веселый, а вон тот грустный». Конечно, это не осознается животными в словах, но это осознается! А горилл так и вовсе можно научить говорить! До шестисот слов на языке немых, если мне память не изменяет… Обученные языку обезьяны ведут диалоги между собой и с экспериментаторами. Значит, разум их достаточно силен. Но ведь разум, рассудок — еще не сознание! Разум есть логическая способность решать задачи. Она есть и в компьютере. Но компьютер, насколько мы понимаем, себя не осознает. Это просто машина. Так можем ли мы сохранить сознание в машине?

— Что мы хотим сохранить на другом носителе: сознание, то есть осознание себя как личности, или накопленный опыт, набор фактов?

— Есть иерархия, я считаю. Верхний слой — воспоминания. Потом индивидуальные предпочтения, привычки, динамические стереотипы. Это тоже хотелось бы сохранить, но это уже не так важно. Для меня лично важнее память.

Это опять-таки сказал самый старый и умудренный, накопивший много жизненного опыта, который было жалко терять из-за какой-то там смерти.

— Не согласен. Моя память — это не «Я»! Человек может потерять память или часть памяти. Но остаться собой. Я могу по пьяни не помнить, что творил вчера, но от этого не перестану быть собой.

— Если человек не ассоциирует себя с человеком, которым был десять лет назад, значит, это разные люди. Важна именно преемственность информации.

— Погодите, погодите, но если мы пришли к выводу, что в человеке главное софт, а не хард, то возникает следующий вопрос: в софте что главное — базы данных или обработка? То есть файлы или логика, которая к ним обращается?

— Я уже говорил: для меня главное — моя память.

Такая постановка вопроса всех возмутила.

— А для меня — логика. Какие бы мне ни дали данные, для меня важна логика, с помощью которой я буду этими данными, включая воспоминания, оперировать.

— Но ведь логика зависит от тела! И не надо на меня так смотреть! У нас у всех могут быть одни и те же факты, но трактовать мы их будем по-разному, в зависимости от того, к какой мировоззренческой модели больше склоняемся. Боговер скажет: тут просто Промысел Божий. Атеист скажет: случайность. Красный патриот заявит: это доказывает гибельность индивидуализма, потребительства и капитализма. Человек с менее развитым стадным инстинктом будет более склонен к либеральной, индивидуалистической модели мира. Это не мы умом подбираем модели мироздания. Это модели подбирают нас, фигурально выражаясь. Наши склонности и характер задаются генетикой, то есть телом — тем, как работают железы внутренней секреции, как устроен мозг данного конкретного человека. От этого потом пляшет и идеология — способ обработки данных, умение замечать факты, которые ложатся в струю, и не замечать неудобные факты. Ведь мир настолько многообразен, что под любую точку зрения можно накопать фактуры. Если мы освободим сознание от влияния животного тела, что от него (сознания) останется, кроме чистой математической логики, не раскрашенной телесными предпочтениями?

После этой моей тирады все опять заголосили хором, а я вдруг подумал, что в пылу разговора никто, в том числе и я, не заметил хитрого финта, с помощью которого сознание легко ускользнуло от рассмотрения, глумливо подставив вместо себя все что угодно, кроме себя. Я сам обратил на это внимание, только уже работая над книгой. Смотрите, один человек говорит:

— Для меня важнее воспоминания.

Другой не соглашается:

— А для меня логика над этими данными, способ обработки.

Но для кого для «меня»? Ведь под этим «меня» и спряталось их хитрое «Я», подсунув вместо себя воспоминания в одном случае и способ реагирования в другом. Воспоминания — это не человек. Воспоминания можно изложить буквами на бумаге. Но бумага не может думать и осознавать себя. Это просто база данных. С данными человечество научилось работать давным-давно, изобретя письменность, которая позволяет сохранять накопленную информацию, — с этим как раз проблем нет. Менее понятен вопрос о том, может ли себя осознавать та самая «логика над данными», то есть пустая тележка, которая ездит между полками с папками памяти и в произвольном порядке хватает то одну, то другую папку для чтения. Но кто читает? Тележка? Неужели мой способ мышления и реагирования — это и есть «Я»? Человек — это магнитофонная головка? Или весь магнитофон? Или магнитофон с катушкой, на которой записана память?

Писание мемуаров, которым человечество грешит уже тысячи лет, как раз и есть неполноценный способ остаться бессмертным — сохранить воспоминания, если не для себя, так хотя бы для потомков. То есть воспоминания отделить от «себя» можно. Если человек теряет память в результате амнезии, он все равно остается собой. Но при этом его начинает мучить вопрос: «Кто я?» Он не помнит ни имени, ни фамилии, ни города, в котором живет, ни времени, ни прошлого. Но его «Я» остается. Только очень встревоженное, поскольку потеряна система социальных координат, без которой «Я» функционировать сложно, и ему как-то пустовато, ведь человек — животное социальное. Тогда жизнь надо начинать с нуля. Жалко накопленного, я понимаю.

Тот мой собеседник, который декларировал, что главное в нем все-таки воспоминания, а не он сам, объяснил свою позицию:

— Почему я не склоняюсь к этой вашей «логике над данными»? Потому что воспоминания есть воспоминания — какие были, такие и остались. А вот логика завязана на хард.

…Это он верно сказал. Это как раз то, о чем я только что написал. Бегающая между полками с папками данных тележка нашего «Я» зависит от «тележных дел мастера», который ее сделал. То есть от конкретного устройства конкретного человека, от его нейронной сети, которая задается генетикой и отчасти формируется воспитанием.

Так что же такое «Я» и можно ли его расположить на эмоционально нейтральном носителе, не зависящем от нашего переменчивого, болеющего, стареющего, страдающего тела? Ведь все эти «страдательные» недостатки тела создают сильнейшие стимулы сознанию, под воздействием которых оно неравнодушно стремится к чему-либо. Эти стремления и ограничения формируют (воспитывают) сознание, превращая его в личность. Личность есть сумма недостатков… А к чему может стремиться искусственный интеллект, получающий питание из розетки и ни в чем не знающий нужды? Он и не будет личностью. Он будет стандартной вычислительной машиной, не обремененной теми проблемами, которые делают нас людьми. Эти соображения я и высказал группе товарищей. На что получил ответ:

— Но внутри огромного искусственного интеллекта можно задать виртуальное пространство, в котором эмулировать эволюцию или разместить наши индивидуальные сознания, чтобы они конкурировали между собой за виртуальные ресурсы.

— Зачем? Какой смысл в этой «конкуренции в банке»? За что конкурировать? За ток, который поступает из розетки? Часто говорят о том, что вся наша цивилизация уйдет в виртуальную реальность с головой. Но в реальной реальности я постоянно нуждаюсь в чем-то, что заставляет меня преобразовывать эту реальность. А внутри виртуальной реальности я словно йог в медитации, — воображаю себе все, что хочу. Или как Господь, поскольку в виртуальном мире можно создавать миры просто по желанию. К чему мне стремиться? Если у меня, как у Бога, есть все, что я пожелаю, ровно через мгновение после возникновения этого желания, значит, через мгновение я просто не буду больше ничего желать, ибо все получу. И потому не буду ничего предпринимать. Бог — это тот, кто ничего не желает, ибо ни в чем не нуждается и, соответственно, ничего не делает. А тот, кто ничего не делает, никак не проявляет себя. То есть попросту не существует. Поскольку существовать — значит проявлять себя. Если я всемогущ, значит, меня просто нет. Я давно уже умер от скуки.

— Ты будешь жить в виртуальной вселенной не как бог, а как персонаж. Просто потому, что тебе так интересно. Ты играешь в цивилизацию среди равных себе.

— Аватар. Не в смысле кино такое, а в санскритском смысле, как нисхождение бога в мир в лице человека.

— Да. И потому как всесильный бог ты ограничиваешь сам себя. Потому что неограниченность неинтересна! Ограниченность формирует, как ты верно заметил. А безграничность растаскивает до полного растворения и небытия. Ты же не хочешь небытия?

— Не хочу. Но понимаю, что существовать — значит нуждаться, то есть страдать. Жить — значит быть ограниченным. Расти и развиваться можно только в достижении целей, то есть покрывая дефицит чего-либо. А когда все дефициты покрыты — это конец развития. По сути, смерть… То есть, по-вашему, возможен вариант, что я бог и сейчас просто играю, ограничив сам себя в виртуальной реальности?

— Запросто! Это же игра. Ты вошел в игру простым игроком, а тебя взяли и на кресте распяли.

— Стоп-стоп! — я поднял палец. — Вы не заметили главного. Если этот мир — плод моего разума, значит, вы — тоже плод моего разума. Вас нет, вы не существуете. Вы — часть программы в моей игре. А это самый настоящий субъективный идеализм.

— Есть другая гипотеза. Может быть, стать взрослой для цивилизации означает отказаться от смерти и уйти в виртуальные миры играть. Там мы будем вовлеченными в игру персонажами. Отыграл до конца — начал по новой, как это обычно и бывает, — только с другим персонажем. В этом случае смерть персонажа не означает смерти игрока. И может быть, мы все — персонажи, и смерти действительно нет, а есть потусторонняя жизнь и рай — то место, откуда идет игра.

Я хлопнул в ладоши:

— Это же просто религия в новых одеждах. А как же покорение космоса? Или оно тоже будет игровым? И что будет, если в этой игре «Цивилизация» эволюционирующие персонажи разовьются настолько, что «перепрограммируют» себя — перестанут умирать. Вы же к этому стремитесь, господа геронтологи! Игра выйдет из-под контроля — с точки зрения Игрока. Он так и не вернется из своей игры обратно в реальное тело. Так что если мы все — персонажи в виртуальной реальности, может, мы кого-то крепко подставим тем, что не захотим возвращаться? Но ведь игра-то происходит с полным погружением, иначе неинтересно, интерес игры стоит в следовании правилам и случаю, а не в жульничестве, поскольку мошенничество в игре обессмысливает игру как процесс. А это значит, что персонаж не знает, что он персонаж. И именно поэтому в персонаж жестко вшита смерть — как программа, чтобы он не вышел из-под контроля и хозяин не остался в игровом кресле в бессознательном состоянии, будучи не в силах вернуться. Мне бы, например, не хотелось уйти в игру и остаться в ней навечно персонажем. Уж лучше быть богом-аватаром! То есть умереть и начать вторую игру, третью…

Но главный вопрос все равно в другом. Допустим, я — персонаж в компьютере. И даже неважно, кто меня создал, — я сам создал этот мир-программу, включая вас, и сделал ограничения для себя ради собственного интереса и теперь играю, или же мы все — эмулированные самостоятельные персонажи внутри программы, за каждым из которых стоит игрок. Меня другое интересует. Ведь программа, реализуемая в компьютере, — всего лишь гульба мелких электрическихтоков. Но какое отношение они имеют ко Мне? Как может мое сознание, мое «Я» сводиться к этим токам? Как гульба токов может самоосознавать себя?

— А разве в мозгу не гульба токов? — быстро возразили мне. — Как может гульба токов по нейронам самоосознавать себя? Однако прекрати эту гульбу — и каюк самосознанию.

— Э, нет! Я прекрасно понимаю, что гульба токов в моих нейронах — это не я. Ибо сознание идеально, а гульба токов материальна. Черная краска на белой бумаге — материальна. А текст как смысл — идеален.

— Верно. Любая информация требует материального носителя. Но она инвариантна к его свойствам: роман Толстого может быть записан буквами на бумаге, а может — лазерными импульсами на DVD. Можно записать сознание на мозге, а можно на другом носителе.

— Я понял, в чем ваша ошибка! — дошло вдруг до меня. — Вы почему-то думаете, что сознание — это информация. Это не так. По Винеру, информация — это сигнал, которого ждут. Вне кодировщика и ключа информации нет. Я не умею разбирать японские иероглифы, и потому для меня они не несут никакой информации. Я только знаю, что там чего-то написано. А крыса и этого не знает, она воспринимает книгу как жратву и грызет ее. Для крысы в книге не содержится никакой информации. Чувствуете, куда я клоню? К тому, что «Я» — это не информация! «Я» — этот тот, кто «ждет сигнала». Тот, кто читает информацию, записанную в мозгу. Поэтому ^я и сомневаюсь в том, что можно будет переписать в компьютер Меня. Непонятно, что переписывать, во-первых.

А во-вторых, даже если вы перепишете все, что найдете в мозгу, все равно это буду уже не «Я».

— Возможно, этот вопрос решится сам собой. Путем постепенной эволюции, то есть конвергенции человека и компьютера. Сейчас уже существуют пионерные разработки с инвазивным внедрением электродов в мозг. Пока что это первые шаги, и делается это для инвалидов и парализованных, чтобы они включали свет в комнате, например, с помощью своего желания, точнее, электромагнитного импульса мозга, порожденного этим желанием. Но потом этого могут захотеть и здоровые, чтобы пользоваться своим «умным домом», как телом.

…Опыты такие действительно проводились. В Вашингтонском университете группе из восьми эпилептиков внедрили в мозг электроды, с помощью которых измеряли электрическую активность разных отделов во время определенной умственной работы. Человек сжимает и разжимает кулак, например, или высовывает язык. А потом он не высовывает язык, а только представляет себе, что он высовывает язык. При этом активизируется тот же отдел мозга, но уровень электропотенциала составляет всего четверть от потенциала реального действия. То есть при воображении мозг не сильно напрягается, вроде как ленится.

Затем данные о записанных потенциалах ученые связали с движением курсора на экране компьютера. И соединив компьютер с мозгом проводами, попросили пациентов поуправлять курсором мысленно, воображая те же движения. Всего через несколько минут тренировок все испытуемые научились легко и непринужденно гонять курсор по экрану движением мысли, то есть одним своим желанием. Так же легко и непринужденно, как они управляли собственными руками с помощью одного только своего хотения. Но когда человек ходит или двигает руками, управляя таким образом с помощью своего эфемерного сознания «тяжелой» материей тела, это привычно и неудивительно. А вот когда он с помощью мысли управляет предметами вне тела, это непривычно и поразительно. Ведь курсор — только пример. В зависимость от положения курсора на экране можно поставить разные агрегаты. Прокатный стан. Или башенный кран. Или выключатель света в доме. Стиральную машину. Самолет. Курсор как посредника можно вообще исключить. Провода, соединяющие мозг и исполнительное устройство, тоже. Ведь есть уже технология «блютуз», есть вай-фай. Да и вообще радио люди изобрели сто лет назад!

Любопытный и важный момент: испытуемые вскоре наловчились гонять курсор по экрану, не воображая себе высовывание языка или сжатие кулака, а просто одним желанием сдвинуть его. То есть представление о сжатии кулака оказалось тоже всего лишь посредником, инструментом для обучения, костылем, от которого мозг потом отказался как от ненужной промежуточной детали; он стал просто двигать курсор по экрану. Это как учиться ходить — поначалу тяжело и падаешь, а потом просто не задумываешься. Хочешь — и идешь, куда хочешь!.. Второй интересный момент: уровень электропотенциала во время перемещения курсора был таким же, каким он был во время передачи мозгом команд на реальные действия — поднятие руки, например. То есть мозг уже не ленился, только воображая движение, а реально двигал…

— Ну разве это не здорово, если периферические устройства станут как части тела, то есть будут слушаться твоей мысли? Если ты можешь силой мысли управлять удаленным устройством, как своей собственной конечностью, а при этом устройство может быть на другом конце земного шара, то это будет промежуточный шаг между тем, что мы имеем сейчас, и «аплодингом» — полной «перезакачкой» сознания ^в сеть, переносом его на другие носители.

— Начать с того, что я, например, поостерегусь делать трепанацию черепа, чтобы внедрить в мозг электроды. Я лучше рукой выключатель поверну.

— А вот инвалиды и парализованные не опасаются: им терять нечего. Поэтому первыми в виртуальный мир могут уйти как раз они.

— Это красивая мысль! Дело в том, что сила эволюции — в сохранении разнообразия. В изменившихся условиях вчерашние аутсайдеры могут занять лидирующие позиции. Так когда-то мелкие теплокровные, мельтешившие под ногами динозавров, пережили вчерашних гигантов, которые царили на планете, и оказались на эволюционном острие. Теперь мы, теплокровные — короли планеты!.. Так что вполне возможно, именно убогие — тяжкие инвалиды первыми уйдут в виртуальную реальность, за которой будущее. А мы останемся тут и будем по-животному испражняться. Стыд-то какой!

— А они будут сидеть в ящике и общаться с миром посредством роботов и датчиков, которые могут быть где угодно, хоть за океаном.

— Но самое первое, что наступит, — это совмещенная реальность. С ней мы столкнемся уже очень скоро. Что это такое? Мы сейчас вокруг себя имеем огромное количество разных гаджетов, насыщенных всяческой информацией. Очень быстро будут развиваться сенсорные сети. Это будет мир, насыщенный датчиками. Неинвазивный путь. Пока без вживления электродов. Представьте, что на вас очки с внешней камерой и внутренней камерой, которая отслеживает движение глаз. Эти очки в Сети. Ты посмотрел на гору, вызвал движением глаз меню, отыскал нужную строчку, узнал высоту горы и какая там сейчас температура на вершине. Захотел — приблизил гору. Очки могут быть связаны с напальчниками и гироскопчиком для удобства управления меню. И это не фантастика, это уже существующие, разрабатываемые устройства, которые будут выброшены на рынок в обозримом будущем.

…В этот момент из каминного зала на веранду выехал сторожевой робот, поднял механическую голову и посмотрел на Тимура Артемьева. Это был явно знак свыше. Маленький, размером с игрушечный радиоуправлемый джип, робот, накопивший сил в своей зарядной станции возле розетки, решил выехать на патрульную поездку по дому, чтобы осмотреть свое хозяйство — все ли в порядке. Само будущее в его лице поприветствовало нас и напомнило о своей неотвратимости. Мы уже шагнули в него. Или оно железной пятой наступает на нас…

Я почесал затылок:

— Зачем тогда бороться со старостью, если всех нас все равно ждет сетевая жизнь без всякого тела? Как в религиозном раю…

Этого не видно широкой публике, но борьбой со старостью занимается довольно много людей в мире. Нет, если сравнивать с китайцами, то их, конечно, мизер. Но ведь и Циолковский был когда-то один. А вон оно как все потом обернулось… В вопросах бессмертия мы сейчас примерно на уровне циолковщины. Или на уровне молодого Королева. Еще буквально вчера геронтологов вообще не воспринимали всерьез. А теперь миллионеры скидываются на мышей, а руководители государств уже позволяют себе в разговорах друг с другом прямо на камеру высказываться о необходимости принятия мировой программы по борьбе с природной порчей нашего носителя. Правда, понимание у коллег находят еще не всегда.

Пока что успешнее работают другие методики продления жизни — оздоровительного плана. Помните смешной, но удивительно точный вопрос доброго доктора Блюма, который делает людям очень больно:

— А вы в бессмертие человека потащите с его геморроем в заднице? Не знаете? Так спросите об этом у Батина…

Я пошел и спросил Батина, мне нетрудно. Михаил Батин — глава фонда «Наука за продление жизни». Энтузиаст вечной жизни в бессмертном теле. Именно он, потратив 200 тысяч евро своих личных денег, привез в Россию испанского врача итальянского происхождения Паоло Макиарини, который вырастил первый в мире искусственный орган для человека — трахею. «Теперь и в России!»…

Выращивание и трансплантация искусственных органов — та самая промежуточная ступень на пути к бессмертию, о которой я беседовал в Даламане с другими энтузиастами бессмертия индивидуального разума. И на эту ступень мы тоже уже шагнули. Все перспективы, намеченные в Даламане, пока четко осуществляются…

Пересадкой сердец, печеней и почек нас уже не удивишь. Но Паоло Макиарини не стал пересаживать своей пациентке трахею от трупа. Он сделал немного иначе. Его пациентка имела проблемы с левым бронхом из-за перенесенного туберкулеза. В результате левое легкое не могло нормально работать. Обычно в таких случаях легкое удаляют. Это, я считаю, чересчур — выкидывать нормальный орган из-за ерунды. Все равно что выкидывать компьютер из-за поломавшейся копки включения. Так же считал и Макиарини, работающий в Барселонской клинической больнице.

Он решил применить к людям методику, прежде обкатанную на свиньях. Взял у скончавшейся женщины кусок трахеи длиной в 7 сантиметров и отмыл его от всех клеток, которые могли вызвать реакцию отторжения у реципиентки. Остался только белковый коллагеновый каркас. Снаружи его покрыли клетками хрящевой ткани самой пациентки, которые вырастили из ее стволовых клеток, а их взяли из костного мозга. Внутри каркас покрыли клетками эпителия, взятыми с ее бронхов. Затем полученную конструкцию поместили в биореактор, чтобы клетки разрослись и срослись с каркасом. Это заняло четверо суток.

После чего дефектный бронх удалили, а новый поставили. Через десять дней пациентку выписали. Ее левое легкое работало в полную силу. Никаких воспалительных процессов, никакого отторжения.

Первая операция была очень дорогой. Ее буквально «собирали», как собирают опытный термоядерный реактор ИТЭР, — в разных концах мира. В одной клинике Европы выращивали клеточную культуру, в другой делали коллагеновый каркас, в третьем месте стоял биореактор. Операция длилась несколько часов, но ее подготовка заняла недели. Сейчас Макиарини разработал упрощенную схему, и вскоре подобные операции будут делать «на потоке», как сейчас делают аортокоронарное шунтирование.

Эти два пути — искусственные органы и роботизация — порой живут в конвергенции и уже сейчас приводят к самой настоящей киборгизации человека. Так, например, в Германии разработан искусственный сфинктер. Сделали эту штуку в Немецком центре аэрокосмических исследований в Вайслинге. Она представляет собой силиконовую манжету с дистанционным управлением на основе технологии «блютуз» и имплантируется вокруг уретры или прямой кишки. Манжета заполняется жидкостью из специального резервуара с помощью миниатюрного насосика. Все это монтируется в организм пациента. Никаких выводов контактов для подзарядки аккумулятора — он заряжается раз в неделю бесконтактно, как это происходит в электрических зубных щетках.

Механизм рассчитан на 10-летний срок службы и 330 миллионов циклов «открыть-закрыть». На пульте управления всего две кнопки — «вкл» и «выкл». Главное — не забыть пульт управления дома! Если такое случится, система при нарастании давления в уретре выше критического сначала будет пищать, подавая хозяину сигналы о том, что пора опорожнить мочевой пузырь, а потом просто откроется в аварийном режиме. Что ж, лучше описаться, чем мочевой пузырь лопнет!..

Обо всем этом я и хотел поговорить с Батиным. Батина я нашел на Физтехе. И почему-то ничуть этому не удивился. Он, как выяснилось, отвечает там за инновации.

Я начал разговор решительно. Сел перед Михаилом на стул. Закинул ногу на ногу. Наставил палец.

— Вы — фантазер, — сказал я ему. — Сущий фантазер! Люди зарабатывают деньги, а вы их тратите на пустые мечты. Вы все равно не доживете до бессмертия. Ваше поведение нерационально.

Батин остался спокоен:

— Занятия, направленные на радикальное продление жизни, я считаю самым рациональным делом, которым только может заняться человек. Это просто концентрация здравого смысла.

— А вы доктора Блюма знаете?

— Знаю. Это человек, который ремонтирует людей, — дал весьма точное определение Батин. — Он помог одному моему знакомому математику, у которого были очень серьезные проблемы.

— Так вот, доктор Блюм интересуется: вы что, потащите в бессмертие человека с геморроем в заднице?

— Да! Безусловно. И у нас будет уйма времени, чтобы дождаться, когда наука сможет ему помочь. Мы потащим в бессмертие слепого, глухого, немого — лишь бы его вылечить.

— Странно. Неужели вы полагаете, что достичь бессмертия проще, чем научиться лечить геморрой или рак?

— Ну, геморрой уже сейчас можно вырезать, а насчет рака… Некоторые ученые придерживаются мнения, что проблема рака сложнее проблемы старения. Зато если мы остановим или затормозим старение, мы уменьшим статистику рака, поскольку рак — возрастозависимое заболевание.

— Вы просто какой-то сущий Прометей! Причем вы стараетесь для людей, — я махнул рукой вокруг, обозначая неопределенное, но явно большое множество, — которые этого не оценят, которым это даже не нужно. Люди не хотят жить вечно! Так говорят опросы.

— Людям не свойственно рациональное поведение, — кивнул Михаил. — Людям свойственно поведение эмоциональное. А эмоциональное отношение к смерти определяется количеством пропаганды, которое нас окружает.

— Неужели кто-то пропагандирует смерть?

— Конечно! Во-первых, религия предлагает людям смириться с тем, что они смертны. Кроме того, мысль о смерти настолько страшна и неприятна, что люди стараются о ней не думать. А многие художественные произведения приукрашивают смерть, рекламируют ее, говоря, что это хорошо, героически и почетно. Да и сами похороны обставлены весьма пышно и торжественно — музыка, цветы, гроб… Есть еще такая штука, как декларативное принятие смерти — воспевание подвига, воспевание качества жизни как противовеса ее продолжительности. «Лучше я буду три года пить кровь, чем триста лет питаться падалью…» Для рекламы смерти вовсе не нужно быть сатанистом и ходить по улицам с плакатами «Давайте все умрем!» Пиар смерти делается по-другому. Религия трындит, что после смерти все будет прекрасно — вы попадете в прекрасное место и будете испытывать сплошные удовольствия.

— С религией все понятно, это зло. Но, во-первых, не все люди религиозны. Многих от поповских бредней воротит. А вот по поводу искусства не вполне соглашусь. Оно непрестанно воюет против смерти — герой постоянно преодолевает смертельные опасности, в конце концов выживает и даже получает самку для размножения.

Батин не согласился:

— Кино настраивает не на преодоление смерти, а на ее принятие с героическим лицом: все равно ведь она неизбежна. И, кстати, заметьте, герои, которые стремятся к бессмертию, всегда отрицательные — Кащей Бессмертный, Вечный жид, какой-нибудь миллионер, который ради бессмертия идет на разные козни… Из-за средства Макрополуса совершаются преступления. То есть само желание жить выступает в литературе как порочное, а вот желание Умереть — как нормативное и социально одобряемое.

«На миру и смерть красна». Смерть за Родину, за Бога восхваляется.

— Ну и в чем вы видите свою задачу? В антипропаганде? В пропаганде того, как хорошо было бы жить вечно?

— В том, чтобы достучаться до каждого. Чтобы каждый на своем месте работал на это. Пора! Вы, как писатель, должны написать об этом книгу, где объяснили бы людям, что это возможно. Если вы программист, вы можете создать базу данных, которая систематизировала бы вмешательства в проблемы старения — вывела бы корреляцию событий на молекулярном уровне, которые происходят, когда человек стареет. Эта база данных позволит нам построить математические модели, которые помогут бороться со старением. Если вы дворник, вы должны заниматься самообразованием, чтобы перестать быть дворником. С дворниками у нас все хорошо, в них нет недостатка. У нас плохо с людьми, которые могут что-то умное сделать. Не получается с самообразованием? Рассказывайте другим дворникам о реальности решения проблемы старения. В конце концов не нужно забывать, что дворники выбирают правительства.

— Это все иллюзия! Тренды дворникам все равно задает интеллигенция. О чем и как нынче принято думать, каких парадигм придерживаться, — это все выдумываем для народа мы. И продаем ему. Народ голосует и совершает революции в качестве пушечного мяса, но идеи революций всегда рождаются в головах интеллигенции, дворян, аристократии, интеллектуалов. А не дворников. Дворник может быть только рядовым пропагандистом в своей конспиративной пятерке… И вообще, все это напоминает сектантство.

— Напоминает, — согласился Батин. — Потому что любая целеустремленность напоминает сектантство. Да, это сектантство в том смысле, что это лозунг, ярлык. Потому как простому человеку проще что-то объяснить лозунгом, поскольку длинные объяснения в его голову не вмещаются. А лозунг находится в тех координатах, которые ему понятны.

— Знаете, я вам признаюсь честно. Лично я на самом деле весьма скептически отношусь к скорой «отмене» старения.

— А каков ваш уровень компетентности в понимании проблем старения организма на молекулярном, клеточном уровне, — спросил Батин.

— По какой шкале?

— Допустим, по 10-балльной.

— Я скромный человек и скажу — два балла. Ну, три.

— Вашим мнением можно пренебречь. Вы сами можете им пренебречь, — сказал Батин, махнув рукой.

— Могу. Легко. Но от этого оно никуда не денется. К тому же моих знаний достаточно, чтобы понять: старение — процесс, настолько вшитый в наше тело, которое само по себе представляет собой одну огромную программу, настолько комплексный, что решить сей вопрос будет задачей невероятной сложной. Хотя не скажу, что неразрешимой. Просто я не разделяю оптимизма энтузиастов от этого дела. Мы-то уж точно не доживем!

— Знаете, человечество уже сильно продвинулось в этом направлении. Опыты над модельными животными дают прекрасные результаты, сейчас удалось продлить срок жизни мух и мышей почти в два раза, червяка нематоды — в десять раз. Наконец, сейчас мы наблюдаем большие успехи в регенеративной медицине. Вот у меня на столе лежит обзор, который ставит задачу вырастить печень, и эта задача будет решена в течение ближайших пяти лет. Это сложная задача — вырастить печень. Сложнее, чем построить двадцать атомных реакторов. Потому что как строить реакторы, понятно. А про печень — непонятно. И еще потрясает, что исследования эти очень скудно финансируются. Человечество больше увлечено футболом, если судить по его тратам на футбол, чем выращиванием печени. Между тем польза от искусственной печени во сто крат больше, но люди предпочитают развлечения! Потому что люди иррациональны и поступают под воздействием эмоций. Не удивлюсь, если выяснится, что суицидальный центр в мозгу окажется совсем рядом с центром удовольствия. Если бы люди были рациональны, если бы те деньги, что они угрохали на войну во второй половине XX века, пустили на науку, мы бы уже жили по двести лет. В конце концов, человек — всего лишь молекулярная машина, хотя и крайне сложная. Но трудно представить себе машину, которую нельзя починить. Природа нас создавала вслепую, а у нас есть разум, мы ускоряем эволюцию с помощью этого инструмента. И то, что было создано, может быть понято. И исправлено. Мы уже много понимаем в старении. Но борьба со старением — не единственный метод продления жизни. Есть еще выращивание органов и создание искусственных органов. Вообще, по большому счету, нашему головному мозгу нужна только кровь. Обеспечьте ее подачу, и вы будете независимы от функционирования многих органов.

Наконец, есть еще такое направление, как моделирование деятельности головного мозга. Я имею в виду нейроимплантанты, которые берут на себя какие-то функции мозга, например, взамен утраченных. И отсюда сразу же мы переходим к идее переноса сознания на другие носители. Да, нейронный ансамбль — чертовски сложная штука. Но конечная! У него конечное количество связей. Соответственно, теоретически можно будет создать модель мозга. И его надо создавать. Сейчас в этом направлении работы идут, мозг сканируют — режут на слои и сканируют. Это позволит когда-нибудь создать модель мозга со всеми коммутациями. Сначала будет создана карта всех соединений, по ней построят модель. Ее можно запустить в компьютер. Сперва, конечно, будут смоделированы мозги более примитивных существ — нематоды, кошки.

— А как определить, это кошкино сознание поселилось в компьютере или нет?

— По реакциям. Посмотреть, возникают ли характерные для мозга альфа- и бета-ритмы. Мы можем загружать виртуальную реальность, то есть подавать на этот «кошкин мозг» входящие сигналы, соответствующие сигналам от органов чувств настоящей кошки. И смотреть за ее «поведением». Которое отразится в выходных сигналах. Будет ли у нее виртуальное слюноотделение, когда она «увидит» «пищу», пойдет ли сигнал на «ноги» и так далее. То есть, будет ли наша «кошка» работать, как кошка. Но перед кошкой будет сначала мозг нематоды с его 300 нейронами, потом мозг дрозофилы со ста тысячами… До человека путь неблизкий, согласен…

— Просто песня!.. А как вы собираетесь перенести мое сознание в компьютер, ведь мое сознание — это не мой мозг.

Батин секунду помолчал, сощурив глаза.

— Это философский вопрос. Я уверен, что копирование сознания заставит человечество пересмотреть саму концепцию личности. Если вас усыпят, и вы проснетесь через полгода, это будете вы?

— Безусловно, — кивнул я, стараясь следить за нитью рассуждений так же внимательно, как следят за раздачей карт.

— А если вас скопировали, то копия — это вы? — метнул Батин.

— Нет! — я заметил подмену. Карта крапленая! — Я остался на своем месте.

— А я полагаю, что изменение концепции личности в общественном сознании приведет к пониманию того, что моя копия — это тоже я. Вот ровно я!

— Понимание, быть может, и придет. И вы электорат убедите, что раз различий нет, значит, копия — это он и есть. Но я вам не поверю. Поскольку остался тут, в своем кресле. А копия сидит в другом. Я не смотрю на мир одновременно из двух голов четырьмя глазами.

— О-о! Вот тут вы ошибаетесь. Вы сможете смотреть на мир гораздо большим количеством глаз!

— Я понял. Вы хотите сказать, что глаза — это всего лишь периферия, удаленное устройство. Но я имею в виду другое.

Глаза мои действительно могут быть удаленными. В конце концов, мои родные глаза тоже несколько отдалены от мозга. И я могу смотреть на то, что происходит на другом конце земного шара, через веб-камеру, установленную в Сиднее. Это тоже удаленный глаз. Но сознание удаленным быть не может! Оно всегда там, где «Я». Передаваемую глазом картинку я все равно осознаю внутри мозга!.. Или вы скоммутируете мое сознание с сознанием моей копии? Чтобы я страданул раздвоением личности?

— Скоммутировать вообще не проблема, если уж мы можем копировать. Представьте, что вы заморозились. А потом вас воскресили следующим образом: разрезали мозг по слоям, отсканировали, скопировали все связи в компьютере и запустили. Это вы или не вы?

— Не я. Мой мозг уничтожен разрезанием. Нет материальной непрерывности.

— О! Вот вы сейчас для сохранения своего «Я» постулировали необходимость непрерывности. И полагаете, что никакого проскока вашего сознания в голову вашей копии не произойдет. А если вас будут перемещать на другой носитель постепенно, уничтожая старый носитель по мере его очистки? Если для «перескока» нужно «убийство» оригинала, мы не остановимся и перед убийством! Правда, сомневаюсь, что это понадобится… А вообще, как я уже сказал, вопрос о сознании уводит нас в область философии. Об этом вам лучше поговорить Данилой Медведевым. Он занимается такими вопросами.

— Хм… С Данилой, говорите, Медведевым?..

Глава 4 История замороженных

…Я вошел в полумрак ангара. Передо мной, окруженное строительными лесами, возвышалось здоровенное белое яйцо, или капсула, высотой метра в четыре. Это и было криохранилище, где хранились тела и мозги клиентов, купивших билет в будущее.

— Откуда вы взяли эту штуку? — спросил я, подняв голову.

— Сами слепили! — ответила Валерия Прайд.

Действительно, энтузиасты ледяного бессмертия, они же сотрудники криофирмы, сами состряпали эту капсулу из чего-то, напоминающего стекловату в смеси с эпоксидной смолой.

— Потом нам ее художники раскрасят аэрографами, разрисуют под космос — звезды, галактики… Станет красиво, — пообещала Валерия.

Капсула представляет собой резервуар с двойными стенками, в пространство между которыми засыпан перлит, а между зернами перлита должен быть вакуум. Но поскольку полной герметичности достичь трудно, воздух постепенно проникает туда, и работники периодически включают насос, который откачивает воздух из пространства между стенками. Сверху криокамера закрывается огромной пенопластовой пробкой, которую поднимают за веревку, перекинутую через блок. Через это отверстие загружают трупы, упакованные в спальные мешки (сейчас там четыре тела), и мозги, а также заливают жидкий азот.

Дело в том, что заморозка тела стоит гораздо дороже заморозки мозга, а поскольку главное в человеке мозг, а не все остальное, многие предпочитают сэкономить и сохранить только мозг — в надежде на то, что люди будущего научатся выращивать тела по заказу.

Раньше, до того как была построена криокамера, мозги лежали в большом сосуде Дьюара, а трупы, обложенные сухим льдом, хранились в гигантском ящике с толстыми пенопластовыми стенками. И это было не очень хорошо, поскольку температура сухого льда (замороженная углекислота) всего минус 78 градусов. Такая температура не обеспечивает полной остановки процессов разложения, она лишь на порядки замедляет их. А вот жидкий азот, температура которого минус 196, с задачей остановки распада вполне справляется.

Я подошел к хлипкой алюминиевой лестнице, прислоненной к лесам, и полез вверх. Не то чтобы мне хотелось перед обедом посмотреть на трупы, скорее меня гнала писательская добросовестность. Рабочий потянул за веревку, и крышка камеры медленно поднялась вверх. Я вздохнул и заглянул внутрь, но ничего не увидел: мешал густой азотный туман.

Надо лампу принести, — сказала Валерия, которая залезла на леса вместе со мной. — Или фонарь.

— Да, действительно, — кивнул я, втайне надеясь, что лампы или фонаря не найдется.

И их, слава богу, не нашлось. Мысленно перекрестившись, я осторожно спустился по шаткой лестнице вниз и проследовал из ангара в соседнее здание — туда, где раньше находились мозги крионированных. В одной из комнат этого несуразного строения, напоминающего барак, стоял дьюар (огромный термос с широким горлом) с остатками жидкого азота, каковые остатки при мне вычерпывал заиндевевшей кастрюлей Данила Медведев — чтобы добро не пропадало. Собственно говоря, с философа Данилы Медведева и начиналось российское крионирование. Он стоял у самых его истоков. Весной 2006 года именно Данила — мастер крионирования — погружал в сей исторический дьюар мозги первых пациентов. С тех пор число клиентов криофирмы растет, хотя и крайне медленно.

— И сколько в таком дьюаре может уместиться мозгов? — осторожно спросил я.

— Если в металлических коробках, типа кастрюльки, то штук пятнадцать, а если плотненько, без коробок, то и тридцать войдет.

Я заглянул внутрь дьюара, но ничего, кроме азотного тумана, опять-таки не увидел. Хотя, по уверениям Данилы, там на донышке было еще сантиметров двадцать жидкого азота. Данила черпал жидкость, как я уже сказал, кастрюлей, а рабочий криоцентра носил ее в криокамеру. Руки обоих были одеты в толстые рабочие рукавицы — чтобы не обморозить.

Жидкий азот — штука интересная. И опасная. Азот превращается в жидкость при температуре минус 196 градусов. И если вы посмотрите на эту жидкость в кастрюле, то увидите, что она самым натуральным образом кипит — у стенок кастрюли больше пузырьков, в середине пузырьков поменьше, потому что стенки покрытой инеем кастрюли для жидкого азота слишком горячи, он от стенок нагревается и яростно кипит.

Ну а если вы опустите в жидкий азот кусочек хлеба, как это сделал я, он через несколько секунд превратится в кусок обледенелого хлеба и будет легко ломаться и колоться, словно стеклянный. То же самое можно сделать с лягушкой — превратить ее в кусок льда и расколоть. И с пальцем, если подержать его там подольше. Но если окунуть в жидкий азот палец всего лишь на секундочку, ему ничего не будет. Потому что для азота ваш палец — раскаленный. Вокруг пальца азот интенсивно вскипает, и между ним и жидкостью образуется паровая подушка, которая спасает палец от обморожения. Но увлекаться такими опытами не стоит, есть опасность передержать палец в азоте.

Далее, если вы вдруг вздумаете выпить азоту, вы умрете. И это будет самое эффектное самоубийство в истории! Дело в том, что при смене фазового состояния азот сильно расширяется — 1 литр жидкого азота превращается в 700 литров газа. В этих условиях даже мощная туманная струя холодного азота, вырывающаяся из глотки, не успеет стравить избыточное давление в стекленеющем желудке. Вас просто разорвет на куски.

Вот в такой чудесной жидкости и хранят клиентуру криоционисты. Заморозка целого клиента стоит 30 тысяч долларов, а одного мозга — 10 тысяч. Само хранение обходится не очень дорого (если исключить большие единовременные затраты на покупку сосудов Дьюара, построение криокамеры и проч.) — примерно по 50 долларов на клиента в год: столько стоит покупка жидкого азота.

Проблема только в том, что крионирование как процедура никак не определена в законе. С одной стороны, никто не запрещает трупы замораживать, если родственники согласны и сам покойный это приветствовал. С другой, замораживать нужно сразу после смерти, чтобы клиент разложиться не успел. А приходится ждать, пока откроется морг, потом везти его, если он из провинции, в Москву, засыпав сухим льдом. Кроме того, в труп, точнее, в его мозг надо закачать криопротекторы — вещества, защищающие клетки от разрушения при переохлаждении. Таким веществом является, например, глицерин. Как его туда вкачать? С помощью перфузии. Перфузия — это прокачка по кровеносной системе. Эта процедура широко применяется в медицине, для чего существует специальная аппаратура. Но медицинская аппаратура используется по своему прямому назначению, и криоционистам ее получить крайне сложно: машин таких мало, и их ждут больные, а вы тут мертвого зачем-то накачивать собираетесь! Приходится изворачиваться.

Но главная закавыка не в этом. Американцы, которые занимаются крионированием уже почти тридцать лет, столкнулись с целым рядом необычных юридических коллизий. Скоро с ними столкнутся и наши юристы. Трансгуманисты и энтузиасты крионики уже проводят вместе с адвокатским сообществом России совместные семинары и пресс-конференции, на которых обращают внимание общественности на эти коллизии. Правда, общественность пока глуха к ним. А зря. Коллизии эти очень интересны! Кем считать замороженного — живым или мертвым? Если врачи констатировали смерть, то юридически человек мертв. Если его заморозили еще живым, то, с одной стороны, это будет убийством (если в стране не разрешена эвтаназия), с другой стороны, какое же это убийство, если весь расчет — на воскрешение?..

Далее. Если человек мертв, все его имущество отходит наследникам, но что будет делать воскрешенный в будущем — нищенствовать? И почему он должен на время анабиоза свое добро отдавать этим столпившимся у крионического одра стервятникам?.. Но что делать наследникам? Они так ждали этого наследства, а теперь папаша хочет их прокинуть, обмануть — ведь неизвестно, удастся ли в будущем оживить замороженные трупы! Да и захотят ли потомки вообще этим заниматься? Если наши потомки будут железными киборгами с позитронным мозгом, для чего им оживлять эти устаревшие конструкции с примитивным мозгом и животным мировосприятием?..

Поэтому одна из ассоциаций адвокатов России предложила внести в закон поправку об «информационной смерти», которая будет считаться истинной смертью. По этой поправке замороженные не будут считаться умершими в связи с тем, что их «информационная смерть» под вопросом. Как же тогда быть с наследством полутрупов? Замороженных предложено считать ограниченно дееспособными, а их наследством будет распоряжаться в интересах замороженного специально назначенный опекун. Кроме того, необходимо принять закон о безопасности замороженных и вообще всячески защищать их права. Ибо каждый имеет право на надежду!

Это право, точнее, эту надежду трансгуманисты и защищают, убеждая в спорах обычных граждан, типа меня, в своей правоте. И на каждое мое возражение у них есть заранее обдуманный ответ.

— А не дешевле организовать хранилища замороженных в вечной мерзлоте? А учитывая, что две трети России — это вечная мерзлота, мы и зарубежных покойников сможем принимать, и за недорого.

— Думали об этом. Там температуры недостаточно низкие. Если охладить тело до минус тридцати градусов, вода в клетках все равно частично остается в жидкой фазе, потому что первой замерзает чистая вода, а соль и другие вещества повышают концентрацию в оставшейся воде, и она не замерзает, так как температура замерзания соленой воды ниже. И вот в этой жидкой фазе продолжают, хотя и очень медленно, идти реакции разложения. Поэтому морозить надо до температур ниже минус шестидесяти. Так что тратиться на азот все равно придется, хотя и меньше, чем в Средней полосе, но вот завозить азот на севера слишком дорого.

— Как я понимаю, главная проблема состоит в том, что в замороженных тканях начинают образовываться кристаллы льда, которые как клинки рассекают все внутренние структуры клеток, мембраны. Это же чистая физика. Как от нее спастись?

— Ну, кристаллы льда образуются, в основном, в межклеточном пространстве. А в самой клетке их мало, поэтому клетки почти не повреждаются. К тому же существует процедура витрификации — это очень быстрая заморозка, при которой вода не образует кристаллов, а становится аморфным телом, как стекло. Чистую воду витрифицировать сложно — нужна слишком высокая скорость охлаждения, а вот воду с криопротекторами — можно. И сейчас в мире подвергают витрификации оплодотворенные человеческие клетки. Уже тысячи детей рождены из замороженных клеток! Уже обратимо витрифицирована почка кролика, ее после разморозки пересадили обратно кролику. Пока что самый крупный орган, который удалось почти без вреда заморозить и разморозить, — свиная печень. После заморозки она почти не потеряла функциональности… И вообще, бояться крионирования не надо: даже если вас и не разморозят, хуже-то все равно не будет!

— Но вы ведь замораживаете не живых. Вы-то замораживаете уже умерших! Как оживить размороженного покойника?

— Когда человек умирает из за какой-то мелкой «поломки», 90 % его клеток живы. Его разморозят, а «поломку» починят.

— Помимо проблемы разморозки, есть еще проблема заморозки. Замораживать надо быстро, а быстро не получается. Между тем мозг может выдержать без кислорода только четыре минуты — дальше нейроны начинают гибнуть из-за кислородного голодания.

— Действительно, реанимационные мероприятия прекращаются через 6–8 минут, если не удалось восстановить кровообращение. Но это весьма распространенное заблуждение, которое по непонятной причине разделяется всеми врачами. Бывают случаи, когда человека реанимируют через десятки минут и даже часов, причем без заметных изменений в личности. Как правило, это связано с резким охлаждением — когда человек тонет в холодной воде или замерзает. Известен и хорошо документирован случай с канадской годовалой девочкой, которая встала ночью из кроватки, вышла на крыльцо, упала и замерзла. Температура было около минус тридцати. Нашли ее уже под утро, когда она была совсем «деревянная». Несколько часов у нее сердце не билось. Ее оживили. Есть случаи и более долгих замерзаний с последующим оживлением.

В России издавна существовали рукописные травники и лечебники, в которых описывалось, что нужно делать в разных ситуациях. В том числе и в случае замерзания. Россия страна холодная, и «оживлять» замерзших тут умели неплохо. Основная идея состояла в том, что размораживание нужно было начинать с области грудины, растирая ее водкой. Главное — запустить сердце, кровоток. То есть начинать надо с центра. А конечности лучше обложить льдом, потому что в тепле они отогреются раньше, а этого допустить ни в коем случае нельзя. Пока не запущено сердце, руки-ноги размораживать нельзя: в отсутствие кровоснабжения начнет развиваться некроз тканей. В результате потом придется ампутировать конечности, или же человек просто помрет от сепсиса.

А касательно нейронов… Прямые исследования на трупах показали, что в течение двух часов, если приостановить кровообращение, нейроны вообще не меняются, потом начинают набухать и только часа через четыре начинают умирать. То есть нейроны без кровоснабжения при обычной температуре спокойно живут по четыре часа, а отдельные можно высевать и через сутки. А с охлаждением это время можно увеличить в десятки раз! Операции на мозге с отключением кровообращения и охлаждением делают по многу часов. А кровоснабжение врачи отключают, чтобы операционное поле кровью не заливало. Просто «перекрывают трубы» и ремонтируют мозг, предварительно его охладив. И мозг запросто выдерживает кислородное голодание длительностью по восемь часов, например.

…Все эти контраргументы трансгуманисты обычно высказывают в спорах с нормальными людьми, где бы они нормальных людей ни застали. Вот буквально, где найдут, там и топчут! Я, например, выслушал все это на совместной пресс-конференции трансгуманистов, имморталистов и адвокатов, посвященной защите прав замороженных покойников. (Иммортализм — это система взглядов, основанная на стремлении максимально отдалить физическую смерть, опираясь на достижения точных, естественных и технических наук. Научный иммортализм представляет собой важнейшую составную часть трансгуманизма и русского космизма. — А. Н.)

Наука занимается проблемой замораживания живых организмов давно и действительно накопила массу интересной фактуры. Опыты с крысами, например, которые проводились более полувека назад, показали, что мозг, охлажденный вместе с телом животного почти до точки замерзания, после поднятия температуры тела возобновлял свою работу как ни в чем не бывало. И даже не «обнулился». А были такие опасения. Собственно говоря, эти опыты проводились не для того, чтобы исследовать влияние температуры на организм, а только для того, чтобы ответить на вопрос, как мозг хранит информацию — динамически или статически. Поясню. Если вы записали текст на флэшку, он там будет храниться «вечно». Никакой энергии для поддержания этой информации не нужно — точно так же, как ее не требуется для поддержания порядка букв в бумажной книге. Это статическое хранение информации. А вот если вы скинули клемму с автомобильного аккумулятора, все ранее запомненные радиостанции ваша автомагнитола забудет. Потому что ей на поддержание памяти нужен хоть и мизерный, но ток. Это — динамическое хранение информации.

В упомянутом опыте с крысами зверьки не забыли то, чему их предварительно научили перед охлаждением — прохождению лабиринта. Оклемавшись, они его успешно прошли. И это вроде бы говорит о том, что память в мозге хранится статически, то есть она записана в виде каких-то стабильных структур. С другой стороны, полной заморозки крысам не делали, иначе их невозможно было бы оживить. Их просто сильно охладили до потери активности мозга, которая определялась с помощью электроэнцефалограммы. Но ведь окончательной остановки всех биохимических процессов в мозгу не произошло. Произошло только их резкое замедление. Даже при температуре жидкого азота реакции не замирают полностью, а, по данным Нью-Йоркской академии наук, идут, причем, в 10 триллионов раз быстрее, чем при температуре жидкого гелия. Так что, на мой взгляд, вопрос «статически или динамически» остался открытым, и исследования мозга в этом направлении не мешало бы продолжить.

Что же касается изучения собственно заморозки, то она не для всех существ одинаково фатальна — некоторые примитивные создания ее переносят. Например, японцы успешно замораживали до минус 180 градусов личинки некоторых насекомых. Столь глубокая заморозка не прошла для них даром, все размороженные личинки померли. Но не сразу! Какое-то время после разморозки они еще жили и даже развивались.

Чуть больших успехов позволяет добиться закачивание в организм перед заморозкой криопротекторов — этиленгликоля, например, или глицерина. (Кстати, замечено, что морозостойкие насекомые содержат в своих организмиках повышенное содержание глицерина.) Ученым после обработки глицерином удалось разморозить с температуры жидкого азота сердце куриного эмбриона, которое начало биться.

Более или менее удачно размораживали наполовину замороженных хомячков (половина воды в их теле превращалась в лед). Удавалось оживлять сильно охлажденных (но не замороженных) собак. В 2002 году удалось пересадить крысе ранее замороженный орган — яичники, которые прижились. Но пока до успешного размораживания крупных организмов целиком еще очень далеко. Поэтому энтузиасты крионирования выглядят сущими мечтателями. В их основополагающих книгах можно прочесть пассажи, напоминающие скорее фантастические романы а ля Ефремов, нежели научно-популярное изложение:

«Хирургические роботы будущего…. работающие по 24 часа в сутки десятилетиями или даже веками, постепенно восстановят замороженные мозги клетка за клеткой, а важнейшие участки даже молекула за молекулой».

«…Вполне вероятно, что нас сделают суперменами после оживления… Станет возможным всесторонне улучшить живущих людей, используя различные биологические методы, к примеру, регенерацию, дополненную соматическими мутациями, микрохирургией и психохирургией».

«Наша республика может быть преобразована во взвешенную демократию с помощью электроники. В каждом доме будет установлена машина для голосования, способная идентифицировать гражданина по его отпечаткам пальцев, сетчатке глаза или еще как-то и передавать результаты голосования. Избавившись таким образом от неудобных механизмов голосования, общество сможет выносить все важные вопросы на референдум… Межконтинентальные сверхзвуковые способы транспортировки с достаточно низкими тарифами, доступные для обладателей средних доходов, позволят каждому проводить праздники и отпуска в горах, лесных заповедниках и на побережье озер».

«Скучная и неприятная работа либо будет ликвидирована с помощью автоматизации, либо компенсирована меньшим числом рабочих часов и более высокой оплатой. Возможно даже, что скоро каждый гражданин будет получать базовый доход просто за то, что он дышит, хотя для квалифицированных работников будет доступна работа, обеспечивающая дополнительный доход. Возможно, единственно обязательной формой труда и главной обязанностью всех граждан будет участие в политическом процессе».

Конечно! Ведь государством руководить — это вам не «квалифицированно работать», тут много ума не надо… Вот уж воистину, нет ничего смешнее мечтателей. Прямо какие-то сказки о коммунизме, ей-богу! Хотя некий червячок сомнения у Роберта Эттингера — автора процитированной выше книги «Перспективы бессмертия» — шевелится. Он тоже задумывается, зачем цивилизации будущего так много дикарей из прошлого: «Что именно мы сможем делать в мире будущего, предсказать трудно». А дальше начинает прекраснодушничать:

«В течение значительного времени сохранится экономически производительная работа в форме научных исследований, управления, обучения и различных видов художественной деятельности. Останется также много видов деятельности, связанных с человеческими взаимоотношениями, которые, не будучи экономически производительными, обеспечат чувство нужности и полезности, к примеру, проявление интереса к проблемам ваших детей или родителей, или участие в политической деятельности. Некоторые простые удовольствия, вероятно, сохранят свою привлекательность — упражнения мышц, игры с детьми или правнуками, отдых в лесу или у озера. Это может показаться скудным. К примеру, многие ли смогут быть художниками, или писателями, или композиторами, или скульпторами? На самом деле, возможно, все! Никто не будет глупым — ни по сегодняшним стандартам, ни по завтрашним, поскольку общество будущего будет однородным. Просто художников будет больше, а средняя аудитория меньше. Я куплю ваш картину, а вы купите мою музыку; каждый из нас будет наслаждаться своим творчеством, и каждый оценит творчество другого».

«В будущем могут появиться лекарства, благоприятно влияющие на социальное поведение, доброжелательность и преданность».

О, дивный новый мир!.. Процитированная выше книга Роберта Эттингера была написана аж полвека назад. А воз крионирования и ныне там, хотя автор искренне верил, что вскоре все научные проблемы, связанные с замораживанием, разрешатся, и кладбища будут заменены на «спальные корпуса». И даже задавался вопросом: а где же тогда брать страждущим органы для трансплантации, если мертвых не будет, а будут одни только замороженные? И сам себе отвечал: «В сравнительно близком будущем мы сможем использовать для трансплантации органы низших животных».

Прошло полвека, выросло два поколения. Ни «спальных» тебе корпусов, ни трансплантации органов от «низших животных». И проблема старения так же или почти так же далека от разрешения. Да и до перекачки сознания в компьютер все еще как пешком до Китая. Но кто нам мешает поговорить об этом? Тем паче что Данила Медведев уже закончил черпать азот кастрюлей. А значит, самое время сесть на кухоньке, разогреть замороженную картошку в микроволновке и погонять рассудительные чаи. (Боже, сколько чаю я выпил с героями этой книги! Тонны, тонны!)

— Всю дорогу к вам меня мучил вопрос, Данила, — сохранится ли личность и можно ли ее переписать? Ведь замораживание — только временная мера, чтобы сохранить прежний носитель, пока наука не придумает другой.

Данила невозмутимо поставил кружку на стол и рассудительно ответил:

— Это самая частая тема споров в кругах трансгуманистов. Если меня загрузят в компьютер — я это буду или не я? Многие интуитивно сомневаются, что это будут они. Просто потому, что люди привыкли: я — это вот тут и нигде больше. Но вопрос личности не так прост.

Загрузка человека в компьютер приведет к тому, что изменится наше представления о нашем «Я». Общество привыкнет к тому, что человек загрузился в компьютер, а пока копия сидела в компьютере, оригинал слетал в Австралию, затем слился с компьютерной копией; произошел обмен информацией. Это еще он или уже не он?.. Короче говоря, вскоре найдутся люди, которые скажут: «Мы верим в то, что моя копия — это я. И при наличии копии не страшно уничтожить оригинал». Если человек в это верит, его копия тоже будет в это верить. И оригинал будет верить. И совершенно спокойно скажет: да, копируйте меня, вводите в тело яд, а я буду жить в теле робота. И как только внешние наблюдатели увидят, что ничего страшного не произошло и Вася Пупкин со всей его памятью и привычными реакциями живет в теле робота, они успокоятся. И тоже поверят в это.

— Легко дурить дураков! А умные ни хрена не успокоятся. Я во всяком случае. Открою вам ужасную тайну: мне совершенно наплевать на мнение общества, поскольку у меня есть свое мнение — ничуть не хуже. Я-то все равно буду смотреть на мир изнутри своей головы. Вы можете сделать тыщу моих копий, но я всегда буду выделять себя из этой толпы чужих мне людей, хоть и похожих на меня до безумия.

— Сейчас — да, — согласился Медведев. — Но вы должны понимать, что ваше восприятие — это фикция. Есть препараты, которые после их введения в организм приводят к тому, что события последних двадцати минут вы помнить уже не будете.

— Ну и что? Ведь это же «Я» не буду их помнить!

— А вы считаете себя той же сущностью, которая была вчера, год назад, десять лет назад? Ведь человек меняется со временем.

— Да. Но это происходит незаметно для него самого, потому что он сам для себя — система отсчета и начало координат. Мои взгляды меняются, но «Я» остаюсь.

— А это зависит от того, что вы считаете своим «Я». Если человек оглядывается и видит, что все люди вокруг — его дети, его внуки — себя копируют, пересылают друг другу через айфоны, потом сливаются вместе и прибегают к нему: «Дедушка, я сегодня так прикольно побывал в четырнадцати местах, хочешь, тебе часть информации на мозг скину?»

— Стоп! — тормознул я, решительно поставив кружку на стол. — При чем тут информация, то бишь чистая память? Этак можно и кино вдвоем посмотреть — информация одна, но восприятие разное! Индивидуальное сознание — это именно восприятие информации, а не она сама! Что такое, по-вашему, личность?

— Личность — огромный набор программ реагирования, составляющих нас. Часть из них можно скинуть другому человеку. Мы привыкли, что в мозгу есть только один процесс самоосознания. Но в искусственном мозгу может быть много личностей, между которыми возможен процесс передачи информации. Если у человека будет возможность менять тела, будет возможность кибернетической загрузки, он в какой-то момент начнет воспринимать любую внешнюю часть как свою, и часть внешних мыслительных процессов, которые идут где-то на удаленном устройстве, «на аутсорсинге», как свои. Почему нет? Мы ведь можем делегировать внешним устройствам не только какие-то физические действия, но и «механическую часть» мыслительного процесса. И тогда будем воспринимать как «себя» то удаленное счетно-решающее устройство, с которым у нас установлена связь. Ну да, у меня есть некая внешняя личность, которая где-то там работает. В чем проблема?.. Сначала люди привыкнут подключаться к Интернету через компьютерно-мозговой интерфейс. Потом привыкнут к большему: да, там лежит мой «бэкап», вон там тоже моя личность, с которой я чуть позже «сконнекчусь»…

— Данила! Я решительно протестую! Мой бэкап, то есть моя аварийная копия данных, в которую я «сохранился» на всякий случай, — это не «Я». И мой удаленный интерфейс — это не «Я».

— Но если есть ваши две субличности, считающие себя частью единого целого, которые могут коннектиться, реально сливаясь в одно целое, то почему не считать каждую из них — вами?

— Кому считать, Данила?

— Вам.

— А «Я» при этом — где? Где Тот, кто считает?

— Это вопрос договоренности, — напористо возразил Медведев. По быстроте его ответов я чувствовал, что он часто об этом думал и много говорил. — Если эти две личности постоянно сообщаются друг с другом, синхронизируются и вообще были скопированы когда-то с одной и могут в любой момент снова слиться, они могут считать себя одной личностью. Просто разнесенной. Они могут быть в разных местах, но потом обменяться воспоминаниями.

— Как могут слиться копии? Я сделал копию CD. Как могут «слиться» копия с оригиналом?..

— Если между копиями в процессе их жизни накопится некая разность в информации, они могут синхронизироваться — обменяться информацией.

— Информацией мы с вами можем обменяться и сейчас — невелика хитрость! Но при этом Я-то останусь внутри себя.

— Нет! Повторю, это вопрос договоренности! Вы можете считать себя разделенной личностью. Или распределенной.

— Да как же вы не понимаете! — воскликнул я в отчаянии. — Обмениваются эти личности только независимо полученной информацией, но оценивают ее… Хотя нет, черт побери, оценивают ее они тоже одинаково, потому что они — копии. Я понимаю, что после того как я получу от своей копии память о его поездке в Австралию и поделюсь с ним воспоминаниями о своем полете на Луну, я оценю его Австралию точно так же, как он, потому что он — моя копия. А он оценит мои впечатления от полета на Луну, как я — по той же причине. Точнее, всю информацию я получу уже «оцененной», отфильтрованной его/моей личностью. Но если бы мне на Луне угрожала смерть от взрыва топливных баков ракеты, мне было бы страшно умирать — точно так же, как сейчас. То, что моя копия выживет, меня не утешит.

— А меня утешит, — сказал Медведев. — Потому что у меня иная оценка своей личности. Я считаю, что она сохранится.

— Она, возможно, и сохранится, — вздохнул я. — Только вы погибнете…