Фортуна-женщина. Барьеры

Глава XVI

— Я знала, конечно, — начала Сара, — насчет некоторых предметов обстановки. Помню, у нас был шератонский письменный стол. И еще обеденный. Это повседневные, родные вещи, привыкаешь к каждой щербинке, к тому, насколько легко выдвигается каждый ящик… Мы никогда об этом не говорили, но… нам вечно не хватало денег, это были наши собственные вещи, мы имели право поступать с ними по своему усмотрению. Если мы и лгали, выдавая подделки за антиквариат, то лишь из гордости. Мне никогда не приходило в голову связать это со страховкой. И потом, кое-что действительно отдавалось на реставрацию. Зная это, я была уверена в подлинности картин. Не допускала, что Трейси способен с ними расстаться. Он никогда особенно не посвящал меня в наши финансовые дела. Я не знала точно, сколько у нас денег. То он говорил, что мы должны следовать режиму жесткой экономии, то вдруг становился великодушным и расточительным.

Мы сидели в одном из маленьких, уютных ресторанчиков, которых так много развелось в Лондоне. Какой-нибудь итальянец или киприот покупает помещение, нанимает персонал и называет заведение ”Гриль Такой-то”.

— Я еще и не видела этих денег. Всем занимается Виктор. Меня немного удивила сумма страховки, но это был приятный сюрприз, не более. Мне и в голову не пришло проверять мебель. Вы бы стали — на моем месте?

— Ешьте свой ужин, — мягко напомнил я.

— Даже сейчас меня мучают сомнения. Возможно, вы привели не все доказательства? В чем еще вы меня обвиняете?

— Забудьте, если можете.

— Нет, мне нужно знать. Значит, все началось с Бонингтона.

— Эта проклятая картина пустила меня по ложному следу. Не знаю, понимаете ли вы… но, однажды допустив…

— Да, я понимаю.

— Мне трудно объяснить. Каждая деталь сама по себе малозначительна, но в совокупности они складывались в определенную картину. Возможно, я был предрасположен к ошибке… подготовлен какими-то моментами в прошлом. Но я искренне симпатизировал Трейси. Меня преследовало ощущение собственного предательства. И потом…

— Говорите, — попросила Сара.

— Способ поджога. Я познакомил вас с ним всего за неделю до этого случая.

— Ах, я еще в прошлом году читала об этом в журнале. И Трейси.

— Почему же вы не остановили меня, когда я начал вас просвещать?

— Мне очень жаль. Но вспомните — я пыталась заставить вас говорит о себе. Это всегда было нелегкой задачей. Вы только-только разговорились — хотя бы о работе. И вдруг я оборвала бы вас репликой: ”Ах да, читала об этом в каком-то журнале”.

Официант принес бефстроганов и устроил при этом целый спектакль, как бы показывая, что ему не зря платят деньги.

Я снова обратился к Саре:

— На дознании вы показали, что в то утро отправились в Йоркшир одна, потому что Трейси нужен был сверхплановый укол. Зная, как обстоят дела, я не поверил…

— Надо же мне было как-то объяснить… А сказать правду… Вообще-то мы редко ссорились. Но в то утро это случилось. Я покинула Ловис, не зная — и не желая знать, — что предпримет Трейси. Села на автобус до Лондона, а дальше — поездом час сорок. Я вся кипела, но, приехав в Йоркшир, успела остыть и решила позвонить ему. Меня мучили угрызения совести. Вам это знакомо. Трейси не ответил, и я подумала, что он уже выехал.

Я кивнул, но ничего не сказал.

— Вы упомянули еще о чем-то, что я сказала или сделала.

— Сторожка. Если бы в ней уже кто-то жил… Вы не пустили новых жильцов — попросили их приехать после вашего возвращения.

— Трейси настоял. Я не понимала, почему… Он пощадил меня: не поделился своими планами.

— Мне следовало догадаться.

Она намазала хлеб маслом.

— А что я сказала?

— Нужно ли все это ворошить?

— Обязательно.

— Я спросил, почему, зная о моих чувствах, вы поехали со мной… И вы ответили: на то были причины.

Она метнула на меня загоревшийся взгляд и тотчас отвела глаза в сторону.

— Причины действительно были. Только не те, о которых вы подумали.

Воцарилось долгое молчание. Наконец я не выдержал.

— Вы часто видитесь с Клайвом Фишером?

— Не очень.

— Я слышал… вы же знаете, как быстро распространяются сплетни…

— Какие же?

— Что вы помолвлены.

Она скривила губы.

— Нет.

— Может быть, в недалеком будущем?..

— Нет.

Не помню, каким было следующее блюдо, помню лишь, что нам потребовалась целая вечность, чтобы с ним расправиться. С тех пор, как я убедился, что Сара не замешана в афере, с моей души свалился тяжелый камень, давивший на меня с самого мая. На смену пришли тревога и чувство вины — я только после новости о Клайве осознал их тяжесть.

На обратном пути она на несколько минут остановилась на набережной и устремила взгляд на темную воду.

— Оливер, эта история ужасна от начала и до конца, но есть вещи, которые особенно тяжело перенести. Мне больно думать о Трейси как о… Наверняка имелись смягчающие обстоятельства, которые, хотя и не снимают с него вины, но… Видите ли, он жил с ощущением, что и он сам, и его отец пострадали, сражаясь за родину, а она в благодарность лишила его средств к существованию. В его поступках мне чудится мотив личной мести. Недавно я радовалась, что он пощадил меня, не посвятив в позорную тайну. Но так ли это? Помните, однажды я сказала вам, что между нами существует полное доверие? Теперь это звучит нелепо, но, если на то пошло, мне было бы легче ощущать себя его сообщницей.

— Этого не могло случиться.

— Конечно, я не стала бы участвовать в заговоре против вас. Но все остальное… Когда любишь, легче помогать обманывать, чем быть обманутой, — она вздрогнула.

— Вам холодно?

— Нет-нет. Просто я подумала… Оливер, ведь у вас нет неоспоримых улик? Вы не можете стопроцентно утверждать, что Трейси совершил поджог?

— Так же, как и то, что он упал с галереи.

— В котором часу вы приехали?

— Около половины десятого.

— А Эллиот ушел в полчетвертого. При нем Трейси не мог начать действовать. В подвале перед тем ничего не было, значит, пришлось солидно потрудиться: перенести туда хлам из конюшни и бывшего холла. А ведь он плохо себя чувствовал. Но… у него в запасе было шесть часов…

— Меньше. Когда я приехал, он был уже часа два как мертв.

Мимо нас по реке шел буксир, таща за собой две груженые баржи. Его огни серебряными змейками скользили по водной поверхности.

Сара спросила:

— Сколько нужно времени, чтобы догорела свеча?

— Часа четыре. Но в тот день был сильный ветер, и в подвале гуляли сквозняки. Одна свеча, насколько я могу судить, сгорела очень быстро, часа за полтора. Вторая была еще цела, но ветер рвал языки пламени и разносил их по подвалу.

Сара ничего не сказала, и я продолжил:

— Я много думал обо всем этом и уверен: существует только одно объяснение. Трейси подготовил все для поджога, запалил фитили и поднялся наверх за каким-то пустяком. А там забыл, что ремонтники снесли часть балюстрады…

Сара зябко повела плечами.

— Я все-таки не вижу в этом смысла…

Мы сели в машину и тронулись с места.

— А откуда слухи о вашей помолвке?

— Клайв сделал мне предложение.

С минуту я переваривал эту новость.

— Когда?

— Месяц назад. С тех пор я его ни разу не видела. Я изо всех сил старалась быть любезной, но, боюсь, он все-таки обиделся.

— И теперь вы не спите ночами.

— Спать-то сплю, но он был старым другом Трейси, да и я знала их с Амброзиной еще до замужества. Не хотелось бы обрывать все связи.

Мы остановились возле ее дома. Над парадным горел фонарь. Сара вдруг спохватилась.

— Что мне делать с этими деньгами? Теперь я к ним не притронусь.

— Вы уже сколько-нибудь потратили?

— Нет. Мы их только что получили. Кроме того, после Трейси осталось в банке четырнадцать тысяч наличными — должно быть, остаток суммы, вырученной от продажи картин. Теперь я начинаю думать, что на них-то мы и жили последние пару лет… Страховку можно вернуть?

— Думаю, мы найдем способ. Дайте подумать. Страховщиком выступила фирма Беркли Рекитта. Точно не знаю, но, если вы не против, я мог бы навести справки, как это делается. Разумеется, при условии минимальной огласки. Незачем без крайней необходимости пятнать имя Трейси.

— Да, Оливер. Он был… И потом — его мать. Она этого не переживет, — Сара сделала небольшую паузу. — А страховка за дом? Это тоже незаконные деньги?

— Вот тут-то как раз комар носу не подточит. По закону вся сумма принадлежит попечителю. Никакая страховая компания не станет этого оспаривать. Попечитель не поджигал…

Сара подергала за ручку. Я вышел, обошел машину и открыл дверцу.

— Зайдете на минуточку?

Я покачал головой.

— Спасибо. Но я с незапамятных времен боюсь вашего отца.

Она улыбнулась.

— Надо ли бояться калеки, скрученного артритом?

— Как вы думаете… вы сможете забыть мои беспочвенные подозрения?

— О да. Беспочвенные? Мне трудно судить. Возможно, на вашем месте…

— Значит, вы согласны встретиться завтра вечером?

Она с минуту постояла на тротуаре, подняв голову к звездам.

— Да, Оливер.

Утром я позвонил Генри Дэйну и сказал, что хотел бы с ним поговорить. Он ответил, что как раз уезжает из города и вернется не раньше субботы, так что мы договорились на следующий понедельник. Я не видел смысла особенно торопиться. Как опытный юрист, собаку съевший на страховых делах, он наверняка подскажет мне какой-нибудь выход. Я пообедал с Чарльзом Робинсоном и чуть было не открылся ему, но вовремя сообразил, что ему будет нетрудно угадать реальных действующих лиц, а он хотя и мой друг, но по профессии страховщик — кто знает, как он к этому отнесется?

Вечером я заехал за Сарой, и во вторник тоже, а в среду жизнь круто изменилась. Все вокруг засверкало свежими, чистыми красками. Нет смысла описывать чувства: кто их испытал, тот и сам себе представит, а кто не испытал, не поверит.

Мы говорили обо всем подряд — главным образом о пожаре и его последствиях — и постоянно возвращались к гибели Трейси. Сейчас я не могу припомнить ни словечка, потому что все сказанное существовало на периферии моего сознания, а в центре была Сара, одна только Сара, и она знала это, но по-прежнему встречалась со мной. Только ли потому, что ей было приятно мое восхищение? Видит Бог, она получала его огромными дозами. Но мне начало казаться, что дело не только в этом. Хотя, бывает, интуиция обманывает…

В среду мы ужинали в ресторане одного из крупных отелей и немного потанцевали. Сара противилась: боялась, что ее осудят друзья Трейси. Мы долго сидели и разговаривали, но я время от времени повторял свое предложение.

— Странно, — протянула Сара. — Я-то думала, что в вашей молодости не было места для подобных вещей.

— Ну, разве самая малость.

— И в моей — в последние семь лет. А когда-то я любила танцевать. Лучше не искушайте.

— Но мне хочется.

— Я знаю. Однако это опасно.

— Для кого?

— Ситуация может выйти из-под контроля. Вдруг я вспомню былую страсть к балету?

— Ничего. Как-нибудь справимся с этим вместе.

— Вам-то с чем справляться?

— Как знать. Вдруг я вспомню былую страсть к Саре?

Она не ответила, просто стояла рядом — высокая для женщины, в бордовом платье с воротником а ля Медичи, в ушах — жемчужные сережки.

Бывают женщины — таких немного, — которые танцуют так, словно они — сплошная талия и никаких ног; у них есть чувство равновесия и нет веса; танец в их исполнении становится произведением искусства. Такой женщиной была Сара, и я не замедлил поставить ее об этом в известность.

Когда мы вернулись к столику, она спросила:

— Почему вы постоянно говорите о себе как о человеке, который не умеет выражать свои чувства? Это не соответствует истине.

— Не знаю… У меня такое чувство, будто со мной неинтересно.

— Только не мне.

— Правда?

— Ну, конечно же, — она улыбнулась.

— Не могу поверить.

— Вам недостает уверенности в себе. Какая-то часть вашего существа упорно сопротивляется всему хорошему.

Я замер.

— Почему так, Оливер? — продолжала она. — Неужели ни одна ваша мечта не осуществилась?

— У меня и была-то всего одна — с тех пор, как я стал взрослым.

— Какая же?

Я вернул ей улыбку.

— Я думал, это ясно.

После небольшой паузы она сказала:

— Все это очень хорошо, но… Вы с давних пор — мне трудно сказать, с каких именно, — находитесь в плену отживших представлений о себе. Почему, вы думаете, вы добились успеха на войне и после нее? Только благодаря трудолюбию и упорству? Вы так считаете? Так вот — это неправда. Трейси мог искать вашей дружбы из корыстных расчетов, но другие — нет.

— Вы правы. Я боялся, что они тоже, но, слава Богу, ошибся.

— Я не только о себе говорю. Возьмите Майкла Аберкромби или Генри Дэйна, о которых вы мне рассказывали. И в армии… На днях я встретила одного человека, Джона Грейвза… Наверняка он не один такой. Так вот, эти люди высокого мнения о вас вовсе не потому, что им от вас что-то нужно.

— Нет, конечно, Джон…

— Так зачем цепляться за старое? Почему не позволить себе быть самим собой: симпатичным, прямым, честным и добрым человеком? Одно время я считала вас слишком нетерпимым, а теперь вижу: единственный человек, по отношению к которому вы проявляете нетерпимость, — это вы сами.

Мы еще потанцевали.

Снова очутившись за столиком, я возобновил прерванный разговор:

— Все это очень приятно слышать… Я, конечно, благодарен вам…

— Не нужно благодарить. Просто…

— Я не могу не испытывать признательности, независимо от того, правда это или нет. Главное, что вы так думаете, потому что только ваше мнение для меня и важно. Возможно, мне и впрямь что-то мешает, как вы говорите. Я даже могу сказать, что именно. Просто люблю женщину, а она для меня недосягаема.

— Только в этом дело?

— Я убежден, что да.

На ее губах заиграла недоверчивая улыбка. Я поспешил добавить:

— Я не настаиваю, чтобы вы мне верили.

— Плохо дело, — произнесла Сара. — Но было бы еще хуже, если бы и мне недоставало уверенности.

У меня бешено забилось сердце.

— Сара, милая, не знаю, что вы имеете в виду, но ваши слова… могут внушить надежду…

Она чиркнула спичкой и залюбовалась пламенем.

— Неужели?

Спичка погасла. Наши взгляды встретились. И я понял, что она перестала быть недосягаемой.

Я расплатился, и мы вышли из отеля. Швейцар поймал нам такси. После того как он захлопнул дверцу, я спросил, не дожидаясь, пока такси тронется с места:

— Вы выйдете за меня замуж?

— Да, Оливер.

— Когда?

Она замялась.

— Не знаю.

— Когда?

— Когда хотите.

— Сара, вы это серьезно?

— Да. Если вы не против.

— Завтра? В субботу?

Водитель отодвинул шторку.

— Как вы сказали — номер двадцать один или тридцать один на Понтинг-стрит?

— На ваше усмотрение, — ответил я.

Он что-то буркнул, и такси влилось в поток машин.

Я боялся до нее дотронуться. Голос Сары звучал не очень-то уверенно.

Я переспросил:

— В субботу?

— Как — всего через три дня?

— Наберемся храбрости. Чтобы не осталось времени для нудных советов и благих намерений. Быстренько распишемся в первом попавшемся загсе, а там — Париж, Рим, что хотите. Минимум хлопот. За себя-то я не боюсь, но вот вы… Несколько холодных, пасмурных дней…

— Ничего уже не изменится.

— Я знаю, вам труднее, чем мне. Я одинок, мне не нужно считаться ни с чьими чувствами.

— А мне нужно.

— Вашего отца?

— И миссис Мортон. Она всегда хорошо к вам относилась и не будет возражать — через какое-то время. Но так скоро… Они с Виктором…

— Мне жаль их расстраивать. Но, может быть, они все-таки перебьются? Неужели обязательно ждать год?

— Хотя бы три месяца.

— Мы уже потеряли десять лет.

И тут я почувствовал: что-то сломалось, между нами рухнул какой-то барьер. Сара сжалась в комок на заднем сиденье, я не видел ее лица. Несмотря на все, что произошло за последние несколько часов, она пыталась сохранить душевное равновесие, снова дать рассудку перевес над эмоциями.

Мы не сказали больше ни слова до тех пор, пока водитель, движимый интуицией, не высадил нас возле двадцать первого номера. Я заплатил. Сара молчала. На крыльце, когда она искала ключ, я выпалил:

— Я хочу прямо сейчас сказать вашему отцу.

— Сейчас полвторого. Он уже два часа как спит.

— Господи, я совсем забыл! Вы хотите сделать это сами?

— Приезжайте завтра утром.

Мы вошли внутрь.

— Можно, я прихвачу с собой два билета на самолет — на субботний рейс?

— Оливер, ваши темпы меня пугают.

— Извините.

— Дело не в этом. Просто мы кое в чем похожи, а это чревато опасностью. Я пытаюсь думать за двоих…

Когда я снова предоставил ей возможность открыть рот, она собралась что-то сказать, но я опередил ее:

— Значит, в субботу?

— Как ни странно, мне хочется этого точно так же, как вам… как тебе. Прямо сейчас вырвать у судьбы наше счастье. Но ведь нужно объяснить другим…

— В субботу? — на этот раз я для разнообразия начал покрывать ее лицо мелкими, частыми поцелуями.

— Ох, дорогой, — у нее был такой умирающий голос, что я замер.

Мы стояли обнявшись. Я ждал ее решения.

— Господи, мне еще нужно что-то делать с теми деньгами.

— Ничего не случится, если мы займемся этим через пару недель. Проценты не набегут.

— Память Трейси…

Я ослабил объятие.

— Тут уж я ничего не могу поделать.

После непродолжительного молчания Сара сказала:

— С воскресенья мне столько всего пришлось пересмотреть!.. Обязана ли я ему очень многим или ничем? Не знаю…