Она явно не ожидала меня встретить — об этом говорило ее замешательство. У нее был измученный вид; она еле удержалась, чтобы не убежать. Не знаю, можно ли, дойдя до ручки, что-то ощущать. Если нет, значит, я еще не совсем оказался в нокауте, потому что ощутил этот новый удар в полном объеме.
Помню, и через несколько минут после того, как она обменялась парой слов с Шарлоттой и приступила к еде, я тупо соображал, что этого не может быть: ее присутствие могло означать только то, что все события этого дня были обманом зрения и прочих чувств — галлюцинацией вследствие солнечного удара.
Должно быть, я слишком пристально уставился на нее, потому что, когда Берто подошел, чтобы взять у меня использованную тарелку, я его не заметил. Мадам Вебер сообщила, что Леони приехала только на этот вечер. Да Косса мигом прицепился к ней с расспросами: как там, в Риме? Она уклонялась, как могла, пока Шарлотта — я впервые видел ее в гневе — не заставила его заткнуться.
Я взглянул на Чарльза Сандберга — как всегда элегантного и невозмутимого. По его лицу нельзя было определить, явился ли он после мессы или с места преступления, где было совершено убийство.
Я перевел взгляд на Леони. Избавившись от назойливого внимания да Коссы, она сидела тише воды, ниже травы, в бирюзовом платье со стоячим воротничком, и даже не притворялась, будто ест. Она показалась мне похожей на ангела Эль-Греко: одухотворенная и измученная.
Кто-то дотронулся до моей руки. Джейн.
— Что, простите?
— Гамильтон спросил, долго ли вы еще пробудете на острове.
— Завтра я уезжаю.
Да Косса не скрыл удовлетворения:
— А как же… э… портрет? Ничего не вышло?
Я не удостоил его ответом.
— Я уже сказала, мальчик мой, — вмешалась мадам Вебер, — пусть это вас не волнует. Сама природа против. Слишком жарко. Тянет купаться, загорать… Не то что в прошлом году, когда у нас была одна светлая мысль — забраться в хижину эскимоса.
— Филип еще вернется, — ввернул Сандберг.
— Я рад, Тернер, что вы не окончательно забросили живопись, — сказал Лэнгдон Уильямс.
— О, да, — согласилась мадам Вебер. — Но я лично всегда говорила, что ему следовало бы написать портрет Леони.
Воцарилось неловкое молчание, прерываемое лишь звоном бутылки, которую поставил на стол слуга-итальянец. Дама в шляпе продолжила свой разговор с синьором Кастильони:
— Говорят, каждые двенадцать с половиной женщин из ста не получают от замужества никакого удовольствия. Хотела бы я знать, как это статистики оперируют половинками.
Я спросил Леони:
— А где Мартин?
Она впервые за все время подняла на меня глаза.
Я не отставал:
— Разве он не приехал с вами?
— А вы хотели бы, чтобы он приехал?
Обычный разговор, но почему-то все замолчали, словно на них направили дула пистолетов.
— Леони позвонила мне, — умиротворяющим тоном произнес Чарльз. — Я позаимствовал у синьора Кастильони глиссер и привез ее.
— Привезли… из Полтано?
— Да. Ей нужно забрать кое-какие вещи.
— О!
После небольшой паузы все опять стали есть и разговаривать.
— Что ж вы не прихватили Мартина? — пристал я к Сандбергу.
— У него сломано ребро. Придется полежать несколько дней.
Джейн была заинтригована.
— Вы говорите о приятеле Филипа, Мартине Коксоне? С ним произошел несчастный случай? А я и не знала.
— Ничего страшного, — заверил Сандберг.
— Конечно, у меня нет специального образования, — продолжала дама в шляпе, по-прежнему адресуясь к синьору Кастильони, — но когда делаешь поперечный срез общества, охотнее всего на вопросы анкеты отвечают экстраверты, а вы же понимаете, дорогой мой, что они из себя представляют.
Передо мной поставили следующее блюдо. Леони взглянула на меня и не отвела взгляд, когда он встретился с моим. В моих жилах бешено пульсировала кровь.
— Жалко, что вы мне сразу не сказали.
— О чем?
— Что он ваш…
— Что бы это изменило?
— Я бы не стал надеяться.
Она вспыхнула.
— Если бы вы знали, — продолжал я, — как я раскаиваюсь, что позволил ему снова войти в вашу жизнь.
— Все к лучшему.
— Да, наверное, это было неизбежно… раз вы питаете к нему такие чувства. Сегодня вечером вы вернетесь к нему?
— Да.
— Понимаю…
Джейн снова тронула меня за рукав.
— Мистер Уильямс спросил вас о Штатах.
— Извините, я не расслышал.
Он с улыбкой повторил вопрос.
— Нет, — ответил я, — там я не занимался живописью.
Послышался голос синьора Кастильони:
— Но, мадам, это вторжение в интимную жизнь женщины… американки, говорите вы? И многие признаются, что они фригидны? Значит, они сильно отличаются от итальянок, — он ухмыльнулся. — Итальянская женщина… как это звучит на английском жаргоне? — sauce piquante.
— Горчица, — подсказал Сандберг.
— Да, Чарльз, спасибо. Горчица.
Я вновь обратился к Леони:
— Что вы собираетесь делать дальше?
— Это зависит от вас.
— От меня?
— Разве вы не сказали, что пока вы живы…
— О, Господи! Да пусть делает, что хочет, меня уже тошнит от мести.
— Я… рада это слышать.
— Сегодня я зашел слишком далеко и перестал воспринимать доводы рассудка. Вы совершенно правильно пытались остановить меня, но я не слушал. Словно на меня нашло затмение. Но теперь… это больше не повторится.
Она каким-то странным тоном произнесла:
— Ах, Филип, если бы вы знали! — и замолчала.
— Продолжайте!
— Нет.
— Дорогие мои, — вмешалась Шарлотта Вебер, — вам не кажется, что разговор принимает несколько личный характер? Не то чтобы мы возражали, но… Дорогой мистер Уильямс, расскажите мне о вашей выставке в Париже. Я читала одну рецензию…
Слуга склонился над Леони, чтобы сменить тарелку. Он что-то спросил, и она обратила на него глаза, в которых сверкали искры. Когда он отошел, она отбросила со лба непослушную челку. Это напомнило мне Мартина, хотя оба эти жеста были совсем не схожи.
До сих пор я считал себя единственным за этим столом, кто был не способен поддерживать общую беседу, но оказалось, что Леони испытывает те же трудности. Она как будто хотела что-то сказать и боялась сказать слишком много. Это было написано у нее на лице.
— Продолжайте, — настаивал я.
— Не могу.
— Неправда, можете. Говорите, Леони!
— Не сердитесь на меня за мою… лояльность…
— Нет, нет, не то!
— Когда он только что приехал сюда, то рассказал мне обо всем, что случилось в Голландии. Не думайте, что я была в восторге. Нет! Но меня поразило то, что он был искренен, а не притворялся. Я решила расстаться с ним навсегда — как раз из-за вечной лжи… но он изменился. Я еще не видела его таким. Покончив с собой, Гревил не только совершил акт саморазрушения… А вступая с человеком в брак, вступаешь в брак не только с его добродетелями, но и пороками тоже. Принимаешь его целиком.
Слуга протягивал мне тарелку с каким-то блюдом. Я покачал головой.
Она продолжала:
— Я его не защищаю. Обычно ему нет дела до других людей, но, мне кажется, он дорожил вашим обществом — ради сходства с Гревилом. Он искал в вас черты утраченного друга.
— Милочка, — оживилась Джейн, — ты, кажется, сказала что-то о браке? Ты снова вышла замуж? Или наоборот?
Леони перевела дух и беспомощно взглянула на Шарлотту.
— Простите, пожалуйста. Кажется, я…
Она вскочила и выбежала из столовой.
Снова наступила тишина. Женщина в шляпе первой не выдержала:
— Обожаю ссоры в чужих домах. Можно наслаждаться мизансценой и не дрожать за свой фарфор.
— Филип, не нужно, — начала Шарлотта, видя, что я встал.
— Извините, — и я ринулся к двери, чуть не сбив с ног Берто.
Но в холле уже никого не было. Наверное, она успела скрыться в своей спальне. В этот момент мне послышался какой-то шум в гостиной. Я побежал туда — пусто. Выходя, я едва не налетел на Сандберга.
— Осторожно, — сказал он. — Давайте не будем пороть горячку. Если мерить в часах, жизнь не такая уж и короткая.
Я неохотно позволил ввести себя обратно в гостиную. Он включил свет и предложил мне сигарету. У меня дрожали руки.
— Не портите себе ужин, Чарльз. Я виноват, но… мне было необходимо выйти.
Он улыбнулся.
— Почему бы вам не вернуться в столовую? А я пока уговорю ее сделать то же самое.
Я замотал головой.
— Спасибо, но… с меня достаточно.
— Более чем, — согласился он и зажег свою сигарету, красиво держа ее холеными пальцами. — У меня для вас послание — от вашего друга Коксона.
— Послание? Для меня? Вы его видели?
— Конечно. Мы долго беседовали. Он просил передать это вам.
Я уставился на мятый клочок бумаги, на котором было нацарапано карандашом: ”Quare vitia sua nemo confitetur? Quiar etiam nunc in illis est. Maxima est enim factae injuriae poena, fecisse”.
— Я не силен в латыни.
Сандберг взял листок.
— Здесь написано приблизительно следующее: ”Почему люди не признаются в своих грехах? Потому что грех все еще живет в них. Самым большим наказанием за совершенный поступок является сам факт свершения этого поступка”.
Он вернул мне записку. Я сложил ее пополам и горько улыбнулся.
— Величайшая глупость — недооценивать противника.
— Вы забыли зажечь сигарету.
Я подошел к камину и облокотился на него.
— Опять я не понимаю вас, Чарльз. Не представляю, сколько известно вам с Шарлоттой и как далеко вы зашли в своих попытках помочь… или помешать…
— Только не помешать.
— Значит, Леони договорилась с Мартином, что будет ждать его в Полтано? И вы с Шарлоттой об этом не знали?
— Они ни о чем не договаривались. Леони сказала мне сегодня вечером.
— Но должна же была существовать какая-то договоренность! Он провел с ней весь вчерашний день!
— Вопреки ее желанию. Очевидно, да Косса подсмотрел адрес, когда Шарлотта писала письмо, и передал Мартину.
Я силился переварить эту новость.
— Но я, естественно, решил, что она вернулась к нему, Разве нет? Зачем бы тогда ей уезжать?
— Возможно, чтобы без помех все обдумать. Увидеть перспективу.
— Перспективу?
Он погасил сигарету и проследил за последней спиралью дыма.
— Вас это удивляет?
После недолгого молчания я сказал:
— Я все понял не так. И он тоже. Но результат тот же самый.
— Об этом она не захотела откровенничать со мной.
Внезапно его удивленный взгляд заставил меня обернуться. С галереи послышался шум. Я подбежал к открытой двери и увидел Леони — она направлялась в сад.
Я перехватил ее на четвертой ступеньке.
— Леони!
Она замерла и прислонилась спиной к балюстраде. На нас падал свет из окон, но мы были вне пределов слышимости.
— Филип, я ни за что не ожидала встретить вас сегодня. Со стороны Чарльза было нечестно приводить вас.
— Возможно. Я прошу прощения, но мне нужно с вами поговорить.
— Разве мы еще не все выяснили?
— Мы только ранили друг друга. Неужели все должно этим кончиться?
Она промолчала — обиженная, испуганная, странная…
— Поймите, я опять допустил ошибку! Решил, что вы сбежали в Полтано, чтобы воссоединиться с Мартином, как только я уехал…
— А я считала… Впрочем, это уже неважно. Просто не имеет значения.
— Имеет!
— Я должна была принять решение — быстрое и правильное… и чтобы никто не мешал… Нужно было решить наверняка…
— И вы решили?
— … Да.
— Это немного не то, что вы решили в Амстердаме.
— Да. Так уж вышло.
— Леони, я хочу, чтобы вы знали. Я люблю вас и желаю так, как никого и никогда. Со мной еще не было ничего подобного. Но это не значит, что я хочу толкнуть вас на неверный шаг. Если ваше чувство к нему таково, как это кажется, не давайте сбить себя с толку, что бы я ни говорил…
Послышались чьи-то шаги. Это расхаживал по галерее Сандберг.
Я продолжал:
— Но не возвращайтесь к Мартину, если вы только жалеете его и стремитесь помочь. Не возвращайтесь только потому, что вы связаны с ним брачными узами и считаете себя обязанной выполнить свою часть сделки. Этого еще недостаточно, Леони! Совсем недостаточно! Так вы только причините себе вред…
Она тяжело дышала — совсем как я.
— Вы его любите?
Она провела языком по губам.
— Я сделала свой выбор.
— Леони, — сказал я, — не увиливайте. Посмотрите мне в глаза.
Она посмотрела.
— Филип, я не увиливаю. Но я не могу его бросить. Да, он плохой человек — во многих отношениях. Но в нем есть и хорошее. Гревил это знал. Как раз теперь Мартин в смятении, потерял ориентиры — я сама была в подобном положении, когда встретила его. Иногда даже женщины способны на благородные поступки. Я не хочу… бежать с тонущего корабля.
— Вы его любите?
Она широко открыла глаза.
— Нет! Не до конца, не по-настоящему, не так, как вы имеете в виду!
— Леони…
— Но это не значит, что я… что он не занимает никакого места в моем сердце. Мне небезразлично, что с ним станет. Такова привилегия и таков тяжкий крест всякого, кто знаком с Мартином. От этого никуда не деться. Тем более мне, его жене. Если я сейчас его брошу, меня всю жизнь будут преследовать призраки. Я должна вернуться и довести дело до конца.
На галерее послышался скрип, и по ступенькам к нам медленно сошел Сандберг.
— Прошу меня простить. Это дурной тон — вмешиваться, но я заинтригован — чем у вас закончится.
— Я еду с Леони — повидаться с Мартином.
— Филип!
— Не бойтесь, я больше не стану затевать драк. С этим покончено.
— Не будьте идиотом, — сказал Сандберг.
— …
— Будь я на вашем месте, я бы посадил Леони в первый попавшийся самолет до Англии, а затем увез в Америку — если бы она согласилась, — Сандберг вздернул одну бровь. — А впрочем, я увез бы ее и без ее согласия.
— Это невозможно, — запротестовала Леони. — Я как раз объясняла Филипу…
— Если вы оба отправитесь в Полтано, это будет означать, что Мартин одержал победу в этой схватке лояльностей — по своему обыкновению. Я не виню его за то, что он ведет себя в полном соответствии со своей эгоцентричной натурой. Ваш брат, дорогой Филип, насколько я мог понять, пробил брешь в его броне из себялюбия. В результате в жизни Мартина настал поворотный момент. Но, если ему суждено начать новую жизнь, он должен сделать это самостоятельно. Если сейчас, Леони, вы вернетесь, чтобы утешать и опекать его, тем самым вы сведете на нет все, чего добился Гревил Тернер. Уезжайте с Филипом, рядом с ним — ваше место.
Она вся дрожала.
— Но я обещала вернуться сегодня вечером. Ничто не заставит меня нарушить слово.
— Я слышал, — заявил Сандберг. — Я сам поеду вместо вас и все ему объясню. У меня крепкая спина. Филип, забирайте ее в Англию.
— Нет! — выдохнула Леони.
— Да! — страстно воскликнул я. — Чарльз прав, Леони. Даже если вы меня не любите, позвольте помочь вам вернуться к матери. Начните все сначала — по собственному усмотрению. Разве не к такому решению вы пришли в Амстердаме? Это было правильное решение.
— Да — в то время. Может быть, когда-нибудь в будущем…
— Леони, сейчас — самый подходящий момент. Вы поедете со мной?
Она молчала.
— Я вам хоть немного небезразличен?
Леони взорвалась:
— Неужели вы не понимаете, какой пыткой будет для вас — связать свою жизнь с человеком, который испытывал какие-то чувства к Мартину?
Я тщательно взвесил свой ответ, все еще не вполне веря, что мы так далеко зашли, и отдавая себе отчет в том, что все висит на волоске.
Конечно, на секунду допустив, что решение может состояться в мою пользу, Леони тотчас выдвинула серьезнейший аргумент против такого решения. Ей не удастся как по мановению волшебной палочки, мгновенно и безболезненно порвать с Мартином. Существует формальная сторона — ее тоже в одночасье не одолеешь. Но рано или поздно… И что потом? Постоянная борьба с призраками?
— Леони, — медленно начал я, — можете ли вы обещать мне по крайней мере одну вещь?..
Она вперила в меня взгляд.
— Не верность, не дружбу, не сочувствие — но хотя бы малюсенькую часть вашей любви?
Она вдруг понизила голос — чуть ли не до шепота:
— Огромную часть моей любви!
Сандберг сделал выразительный жест.
— Во сколько я должен ждать вас на глиссере?
— Но я не могу уехать с Филипом! — защищалась Леони. — Вы оба не хотите понять… Предав Мартина, я предам самое себя, а это — плохое начало. Если мне когда-нибудь посчастливится соединиться с Филипом, это должно произойти честно — по отношению ко всем.
Долгое молчание.
Сандберг первым нарушил его:
— Позвольте сказать следующее. Вернувшись сейчас к Мартину Коксону по изложенным вами причинам, вы сделаете то же, что Гревил Тернер, — и из-за того же самого человека! У меня сложилось впечатление, что Мартин привык к приносимым ему жертвам. Гревил Тернер явно переборщил. Но сейчас самое время положить конец традиции.
И тогда я почувствовал, что в Леони что-то сдвинулось. Она не сделала ни одного движения, но мне почудилось, будто мышцы ее лица уже не так напряжены. Чарльзу удалось в нескольких предложениях сформулировать то, что, зная Мартина, она была не в силах опровергнуть.
— Леони, — горячо проговорил я, — после того, что вы только что сказали, у вас не осталось уважительных причин…
— Мне не следовало этого говорить, но вы…
— Не отрекайтесь, пожалуйста!
— Нет, Филип. Я ни от чего не отрекаюсь.
Я повернулся к Сандбергу.
— Надеюсь, в один прекрасный день я сумею отблагодарить вас с Шарлоттой — тем или иным способом — за все, что вы для нас сделали.
— Чарльз, — начала Леони и вдруг осеклась. Это все еще был протест, но уже вымученный, бессильный.
Он повернулся, чтобы уйти. Но перед этим успел сказать:
— Знаете, Филип, верность сердца в наше время не в чести… и, сдается мне, эта штука может быть опасной. Во всяком случае, с вами обоими она сыграла злую шутку. Однако если вы обратите ее друг на друга, то увидите, что она способна приносить прекрасные плоды.
И он вернулся в дом, чтобы присоединиться к честной компании, а заодно — кивком, улыбкой или понимающим взглядом — успокоить Шарлотту.
УИНСТОН ГРЭХЕМ
ФОРТУНА-ЖЕНЩИНА / БАРЬЕРЫ
WINSTON GRAHAM
FORTUNE IS A WOMAN / THE LITTLE WALLS
”УИНСТОН ГРЭХЕМ ВНОВЬ ДЕМОНСТРИРУЕТ ПОРАЗИТЕЛЬНОЕ УМЕНИЕ СОЕДИНИТЬ ОСТРЫЙ СЮЖЕТ С ТОНКИМ ПСИХОЛОГИЗМОМ!”
САНДИ ТАЙМС
”ЧИТАТЬ ЕГО -
ПОДЛИННОЕ НАСЛАЖДЕНИЕ!”
БУКС ЭНД БУКМЕН