Фрагменты сожалений

Я не забуду

Александр приоткрыл глаза и увидел чистое голубое небо. Хотя солнце стояло высоко, он не ощутил жары – по крайней мере, кожа не протестовала, как это обычно бывает, когда пребываешь под палящими лучами светила; напротив, его приятно обдувало легким ветерком. Высоко над ним бесшумно кружили птицы, рассекая воздух восьмеркой и крест-накрест.

Приложив ладонь козырьком ко лбу, он приподнялся на локте, затем, слегка оттолкнувшись, сел. Оглянулся по сторонам, медленно поворачиваясь слева направо и обратно, стараясь увидеть как можно дальше, вглядываясь в самый горизонт. Но что это? Повсюду… вода? Да, ровная мутновато-прозрачная водянистая гладь окружала его со всех сторон, и не было ей конца ни спереди, ни сзади, ни по бокам. А сам он, как оказалось, находился в деревянной темно-зеленой лодке, краска на которой под натиском времени и влаги здорово поблекла и облупилась. Опустив взгляд, увидел два лежащих по бокам от его ног весла.

«Что я здесь делаю? Как меня, черт возьми, сюда занесло?»

Промычав, Александр схватился за голову, которая трещала так, будто с силой ею ударился при падении. Или кто-то чем-то тяжелым и твердым приложил по затылку.

Он сосредоточился на воспоминаниях, стараясь припомнить события нескольких последних дней или хотя бы часов, но в голове возникали лишь отдельные образы, и все – одни и те же, только порядок мог меняться: двух- или трехэтажное кирпичное здание, пачка тысячных купюр в ладони, серебристый пистолет, какой-то человек в тени, чье лицо неразличимо.

«Этот человек… кто он? Помню, он что-то говорил. Но что? Мне в глаза бил яркий свет, мешающий его разглядеть. – И тут же, вернувшись в настоящее, подумал: – Боже, как же я плохо себя чувствую… Хочется пить. Ужасно хочется пить».

В лодке не было ни тары с питьевой водой, ни еды. Пришлось ему, упершись грудью в бортик, ладонью черпать пресную живительную жидкость. Не бог весть что и неизвестно, насколько вода чистая или грязная, но за неимением выбора, подумал он, и этот вариант неплох.

Еще раз внимательно осмотревшись вокруг и убедившись в отсутствии в поле зрения хоть какого-то берега, парень поднял шероховатые весла, перекинул лопасти через бортик и, обхватив шесты поудобнее, принялся неумело грести, решив, что для начала будет держать курс только прямо.

«И все же. Как я здесь оказался? – вновь задался он тем же вопросом. – Почему я в лодке? Почему я на воде, а не на суше?»

Он снова попытался вспомнить хоть что-нибудь, что могло объяснить происходящее, силился преодолеть барьер в голове, который блокировал доступ к воспоминаниям, словно защищающий Александра от болезненного возвращения к способным травмировать событиям, но ничего не получалось. Тогда юноша начал выстраивать предположения, стараясь подыскивать наиболее правдоподобные и логичные, и остановился на двух вариантах. Первый: кто-то его усыпил или в ходе серьезной ссоры нанес удар по голове, после чего погрузил тело в спущенную на воду лодку и оставил на попечение воде, течение которой унесло его в такую даль. И второй: он вместе с кем-то из родных или знакомых отправился в путешествие на корабле, посудина потерпела крушение, кого успели – посадили в лодки, пообещав, что вскоре их подберут, а после по какой-то причине Александр отключился и потерял память.

«Бред, – помотал головой юноша, представляя кораблекрушение. – Не могли меня оставить в лодке одного, да еще без продовольствия и хотя бы спасательного жилета. Или… у меня все украли?»

Он обратился к первому варианту, который не казался ему таким сказочным и бессмысленным. Ведь и правда: кто-то мог его стукнуть хорошенько по затылку, отсюда и головная боль. А сотворить это мог тот, чьего лица ему не удавалось вспомнить. Так кто же он?

Погруженный в раздумья, Александр работал веслами, не снижая темпа, и лишь через некоторое время обнаружил, что его окружал туман – не такой плотный, чтобы закрывать весь обзор на расстоянии дальше вытянутой руки, но вполне способный дезориентировать (если бы только у него был хоть один ориентир). И вдруг впереди, в нескольких десятках метрах от него, возникло что-то круглой формы – полупрозрачное, белесое, словно вибрациями рассекающее воздух, оно своими размерами запросто могло поглотить небольшую яхту. Круг походил на арку, с едва выделяющейся дымчатой – то есть похожей на густой пар – рамой, нижняя часть которой соприкасалась с водой. И в центре этого белесого круга явственно выделялась огромная цифра 7 – красного цвета, будто бы образованная дымчатым фейерверком.

– Это еще что такое? – удивленно воскликнул юноша, перестав грести, но лодка по инерции продолжала плыть вперед. Однако совсем скоро, когда витающий в воздухе круг оказался так близко, что разобрать семерку в красном дымчатом узоре не представлялось возможным, остановилась.

Столкнувшись с чем-то совершенно незнакомым и необъяснимым, даже аномальным, юноша почувствовал опасность. Приготовившись грести в обратную сторону, чтобы отплыть от круга на такое расстояние, которое позволило бы его потом обогнуть, он обернулся и посмотрел за спину. А там, метрах в двадцати от него, из ниоткуда появился еще один круг – наверняка таких же размеров, как первый (вблизи сложно было их сравнивать), но с парой визуальных отличий: он был синего цвета, по центру же плавало число 17 (такое же красное, как семерка – в кругу напротив).

Александр медленно поворачивал голову – сначала изучая правую от себя сторону, затем левую. Как минимум в третий раз за последний час не веря своим глазам, вернул весла на дно лодки и приник спиной к бортику, свесив за края руки, кончиками пальцев почти касаясь воды.

Они повсюду. Со всех сторон. Подобно какому-то инопланетному барьеру, эти круги сомкнулись вокруг лодки, стыкуясь друг с другом краями, образовав подобие гигантского шестиугольника. И было этих кругов шесть: не считая тех двух, что возвышались спереди и сзади, еще по два приходилось на каждую из боковых сторон. Каждый из кругов имел свой четко различимый цвет с более темной, чем внутренняя часть, рамой и определенным числом, возрастающим строго по часовой стрелке: белесый круг – 7, желтый – 12, темно-зеленый – 15, синий – 17, фиолетовый – 19 и, наконец, черный – 20.

Проплыть как-то мимо них, не задев края, было невозможно. Если только нырнуть под воду, но в таком случае лодку придется оставить внутри этого магического угловатого кольца, а как далеко отсюда суша – неизвестно. Александр понятия не имел, что делать, какова природа преграды, как отреагирует организм при взаимодействии с ней. И в то же время – а возможно, именно по этой причине – он не мог позволить себе оставаться на месте.

«Если бы кто-то хотел, чтобы я умер, – я бы уже умер. И ничего сверхъестественного для этого не потребовалось бы», – попытался успокоить себя он. Чуть напрягшись телом, неохотно поднял весла и опустил края в воду. Ему было невдомек, что являют собой цифры в каждом кругу и имеют ли они хоть какое-то значение, но внутренний голос подсказывал ему, что неспроста цвета темнеют от круга к кругу. К тому же прямо по курсу расположен именно самый светлый. Так имеет ли смысл делать выбор?

И он, перебирая веслами, подплыл к парящей в воздухе семерке. Перед тем как нос лодки соприкоснулся с кругом, на всякий случай зажмурился и задержал дыхание.

Знакомое ощущение пронзило тело – такое происходит во сне, перед самым пробуждением, когда на какое-то мгновение кажется, что падаешь в пропасть, только в этот раз оно длилось значительно дольше, будто бы Александр пролетал километры, причем пребывая уже в стоячем положении. Ему подумалось, что, должно быть, при таком раскладе, стоит только соприкоснуться с материальным, от него останется одно только мокрое место.

Но вот скорость падения (или полета?) за доли секунды снизилась до нуля, и ноги Александра уже твердо стояли на чем-то ровном; он даже не пошатнулся, словно совершил всего лишь метровый прыжок, и не ощутил давления в суставах. Открыв глаза, первым делом увидел под собой темно-красный, без какого-либо узора, ковер, на который прямоугольником падал луч солнечного света. А на ковре, чуть поодаль, сидели двое мальчишек и, похоже, играли в машинки. Сидели они друг напротив друга, но боком к нему. Шагнув вперед, всмотревшись в их лица, он опешил, узнав себя в детстве и его тогдашнего самого первого друга. Медленно оборачиваясь вокруг своей оси, осматривая стены и все, что его окружало, он понял: это детская комната квартиры, в которой давным-давно он жил вместе со своей семьей.

Вновь обратив свое внимание на детей, он открыл рот, но не смог произнести ни звука. Зачем-то неуверенно поднял руку, как будто собирался им помахать, но она почти сразу опустилась и безвольно повисла. Ему стало понятно, что дети его не видят.

– А хочешь, я покажу тебе пистолет, который мне купили вчера? – услышал он свой голос – совсем детский, еще не надломившийся с возрастом. Темноволосый мальчик, не дожидаясь ответа, вскочил на ноги, сияя глазами в предвкушении того, что сейчас ему удастся похвастаться своей новой игрушкой.

«Пистолет? Тот ли пистолет, который я помню?»

– Ух ты! Пистолет? – выронил второй мальчишка металлическую машинку из рук. – Давай!

Александр наблюдал за ними и догадывался, – а вернее знал, – что сейчас произойдет. Все это походило на то, будто невидимая пелена, плотно окутывающая его память, немного приоткрылась, обнажив болячку, которая впоследствии длительное время не давала ему покоя.

Мальчик вынул из-под кровати картонную коробку, набитую всяческими игрушками, и достал из нее небрежно брошенный пластмассовый пистолет. Большим пальцем надавив на кнопку, утопающую в рукоятке, вытянул обойму, убедился, что круглые, пластмассовые желтые пульки на месте, вернул ее и уверенным движением передернул затвор. Щелчок – и одна пулька в стволе.

– Круто! – восхищенно воскликнул его друг. – А выстрели куда-нибудь!

– Хорошо, – улыбнулся тот, а глаза так и блестели. – Сейчас выстрелю.

И направил дуло пистолета на мальчишку.

– Эй! – в испуге выставил ребенок перед лицом руки. – Не в меня же, дурак! Убери! Убе…

И, не договорив, взревел, когда кругленький кусочек пластмассы, разорвав воздух, прижег участок кожи на его еще совсем хрупкой шее.

Саша выронил игрушечный пистолет и, подойдя к другу, присел рядом. Теперь и он был напуган.

– Прости, – промямлил он, – я думал, будет не больно. – А ведь до того как выстрелить, прекрасно знал, что больно будет, да еще как.

– Отстань! – обиженно оттолкнул его мальчишка. Вскочил и, потирая шею, опрометью выбежал из комнаты, удирая к себе домой.

И пускай уже через пару дней они помирятся и будут дурачиться вместе как ни в чем не бывало, однако на протяжении многих лет этот случай будет время от времени всплывать в памяти Саши, каждый раз заставляя его предаваться легкой грусти и испытывать уколы вины.

Александру вдруг захотелось остановить мальчишку, попросить прощения за себя – ребенка. Он развернулся и уже приготовился бежать за ним, однако внезапно все исчезло, будто кто-то выключил свет. И вот он вновь очутился в лодке. Он замахал руками, чтобы сохранить равновесие и не выпасть из нее. И кое-как ему удалось устоять.

С широко распахнутыми глазами Александр, совершенно дезориентированный, смотрел прямо перед собой. Ни комнаты, ни пистолета, ни детей – ничего этого больше не было. А круг с семеркой по центру стал полностью черным, и этот черный цвет был таким глубоким, таким бездонным, словно скрывал в себе целую вселенную.

На дрожащих ногах отступив к задней части лодки, Александр сел. Ему подумалось, что там, в черноте, ждет нечто такое, в сравнении с чем сгореть заживо – все равно что слегка прикоснуться к листу крапивы, а смерть – что подарок для того, кого безостановочно пытают десяток лет. Вопрос о выборе дальнейшего направления отпал сам собой. И все же для начала ему требовалось хотя бы немного, чтобы привести мысли в порядок и взять себя в руки.

Он закрыл глаза, обхватил колени и уткнулся в них лицом. С гулким биением сердца в груди думал о том, что столь явственно увидеть свое прошлое, услышать и почти что прикоснуться к нему – не каждый день ведь сталкиваешься с этим. Для чего он здесь? Кем или чем созданы эти своеобразные порталы? В чем их суть и какова цена временного возвращения в детство?

В мыслях по кругу проносились цифры, что его окружали. А цифры ли это витают в воздухе? Может, всего лишь бесформенные сгустки дыма, лишь отдаленно похожие на числа и оттого дорисовываемые мозгом в узнаваемое?

Александр поднял голову, когда вдруг его осенила догадка. Еще раз осмотревшись вокруг, он убедился в том, что действительно видит цифры. Но для того чтобы догадка, пусть и вопреки здравомыслию, имела под собой твердую почву, необходимо было проверить свою версию.

Весла, как бы странно это ни было, – хотя как такая мелочь может показаться странной на фоне всего происходящего? – преспокойно лежали себе на днище, и только влажные от соприкосновения с водой лопасти выдавали то, что совсем недавно их использовали по назначению.

Опустив весла в воду, Александр поплыл к желтому кругу и, приготовившись к не самым приятным ощущениям, – а он был уверен в том, что они повторятся, – зажмурился.

И вот он вновь будто бы камнем падал вниз, пролетал сотни метров, беспрерывно ускоряясь, но не было ни ветра, ни шума в ушах. А потом – глухой стук, – и он чувствует под ногами опору, а вокруг – шум и гам, какие-то голоса. Открыв глаза, он увидел, что стоит в большом помещении с выкрашенными в цвет морской волны стенами, вдоль одной из которых возвышались забранные решетками окна, и обложенным деревянными рейками полом. Мимо него то и дело пробегала ребятня – совсем еще дети, с виду не старше тринадцати лет. Они, как понял Александр, обратив внимание на раз за разом стучащий по полу оранжевый резиновый мяч, играли в баскетбол, кричали, перекидывали его друг другу, носились из одного конца помещения в другое, намереваясь то в одно кольцо попасть большим апельсином счастья (ему смутно припоминалось, что в средних классах кто-то – не исключено, что сам он, – так называл баскетбольный мяч), то во второе.

«Я в спортзале, – подумал он не без ностальгии, – одном из самых моих нелюбимых мест в школе, где я обучался».

Он опять увидел самого себя, но уже чуть более взрослого, чем в прошлом воспоминании. Тот Саша как не свой слонялся туда-сюда неподалеку от скамеек, очевидно, не сильно-то и увлеченный игрой и в то же время изо всех сил старающийся оставаться «своим».

Учитель физкультуры, стройный мужчина средних лет в спортивном костюме, без предупреждения вышел из зала к какой-то женщине в строгой одежде, возникшей в дверях и поманившей его указательным пальцем. И только дверь затворилась, кто-то заголосил во весь зал:

– Ура! Пинаем мяч!

И один из мальчишек подкинул мяч Саше.

– Саня, пинай! – прогорланил кто-то из мальчишек. – Пинай давай!

– Давай быстрее, я тоже хочу! – торопил его другой.

«О нет, только не это», – подумал Александр, вспоминая, что сейчас должно произойти. Видя, как Саша, оставив мяч в одной руке, вытягивает ее и принимает стойку, характерную для готовящегося удару ногой, он хочет рвануть вперед и выбить мяч из рук, но не может двинуться с места. По центру зала проходит длинноволосая девочка, улыбаясь своим подругам, а Александр силится выкрикнуть, предостеречь ее словами, да только не в состоянии разомкнуть губы. И тогда ему просто захотелось отвернуться или хотя бы закрыть глаза, но что-то не позволяло сделать и это, приказывая смотреть.

Саша сосредоточился на мячике и, кажется, ничего и никого вокруг не замечал. Взмах ногой, хлопок, коим сопровождался пинок по жесткой резине, – и мяч в долю секунды преодолел половину спортзала. А затем – звучный шлепок – и темноволосая девочка уже лежит на полу, а еще через секунду, когда апельсин счастья по инерции скачет по полу близ дальней стены, она прижимает ладони к лицу и кричит навзрыд.

Кто-то присвистнул, кто-то хохотнул. Озадаченные, напуганные, любопытные одноклассники обступили лежащую девочку кругом.

– Ну ты даешь, – протянул один из мальчишек, обращаясь к Саше, который так и остался стоять на месте.

– Прямо в мясо, – произнес еще кто-то и поморщился.

– Дай-ка засниму, – сказала девочка с затянутыми в тугой хвост волосами и полезла в карман за мобильником.

Потом пострадавшую взяли под руки и помогли подняться, а когда ребята расступились, Саша увидел, что почти вся нижняя часть ее лица была в крови. Кровь просачивалась сквозь пальцы и массивными каплями обагряла ворот футболки и падала на пол. Столько пар глаз уставились на провинившегося – а он с виноватым взглядом провожал одноклассницу.

Как выяснилось немногим позднее, ударом мяча Саша сломал ей носовую перегородку, вследствие чего многие последующие годы (по крайней мере, до переезда в другой город) она жила с искривленным носом. Ей приходилось терпеть насмешки, издевки, обидные прозвища; красивым и статным мальчишкам она была уже неинтересна, а девочки со злорадством уверяли ее в том, что с таким лицом она всю жизнь проживет в нищете.

Что до ее отношения к Саше – она всем своим видом старательно показывала, будто он для нее больше не существует. Он прекрасно понимал, что за показательным безразличием на самом деле кроется ненависть, а потому, каждый раз видя или вспоминая ее, он чувствовал невозможную грусть. И не только потому, что он так и не смог заставить себя подойти к ней и попросить прощения. Просто он был в нее влюблен. И пусть и до этого они почти не общались, но сердце мальчишки трепыхалось каждый раз, когда она возникала в поле его зрения. И вот так по-глупому, по-скотски он все испортил.

Вокруг все поплыло. Заходило ходуном – и вот Александр снова стоит в лодке, как будто злополучный урок физкультуры ему всего лишь привиделся. Или он уснул. Ему хотелось бы поверить во второе или даже первое, да только самообман не дал бы ответы на вопросы о том, где он и что происходит.

Не желая на этот раз медлить, ждать, когда мозг обработает столь резкое переключение пространств, он вновь уселся и взял в руки весла.

«Значит, эти цифры вокруг меня, – размышлял он, – мой возраст. Тот возраст, когда я переживал не самые приятные или даже ключевые события, повлекшие за собой… что? И почему я их вижу? Вновь, пусть и сторонним наблюдателем, переживаю? Чертовщина какая-то…» Эти вопросы не единственное, что не давало ему покоя. Вернувшись из прошлого во второй раз, он понял, что по какой-то причине не мог и не может вспомнить то, что должен был и еще может увидеть там, куда переносят его магические круги. Пока Александр здесь, в лодке, оставшиеся четыре числа не дают ему ровным счетом ничего, но ведь стоит проникнуть в один из парящих кругов – и прошлое обрушится на него с новой силой. И только тогда он вспомнит то, – а точнее увидит воспоминание, – что по какой-то причине должен вспомнить. Но для чего? И какая взаимосвязь между шестью эпизодами?

Перед ним – еще один полностью черный круг, заменивший собой тот, который перенес Александра в спортзал. Отплыв от него метров на десять, он развернул лодку по направлению к своей следующей цели. А подняв голову, увидел, что солнце частично скрылось за невесть когда успевшими наплыть облаками, и ветерок, – что он не сразу ощутил, – стал немного прохладнее. Назрел сам собой вопрос: какое сейчас время суток и сколько времени отнимает пребывание в прошлом и переходы между прошлым и настоящим? Кажется, когда-то давно, еще в школьные годы, от кого-то он слышал о способах определения достаточно точного времени по небесному светилу, но каких именно – не помнил, однако подозревал, что у него все равно ничего бы не вышло. Но солнце стояло все еще высоко, поэтому он посчитал, что было не позднее двух дня. Хотя имело ли это хоть какое-то значение?

Он подплыл к темно-зеленому кругу – так, чтобы в него свободно можно было шагнуть. Нос лодки при этом беспрепятственно прорезал это парящее нечто и, что было явственно видно, остался по ту сторону. Выходит, что круг воздействует только на живой организм. Или даже на одного только Александра.

«Не так уж это и важно сейчас», – подумал он, встал на ноги и, опустив голову, вновь покинул настоящее.

Кое-что изменилось. Александру сначала даже стало немного дурно. Теперь он как бы завис в воздухе, в десятках метрах над землей, при этом не имея физического тела, словно в программе по межвременной и межпространственной телепортации произошел сбой и переместиться удалось только его сознанию. Каково это для человека – желать посмотреть на себя, но ничего не увидеть? Быть может, так и начинается сумасшествие, но где причина, а где следствие – никого не интересующая грань.

И все-таки, по всей видимости, кому-то было важно, чтобы Александр оставался собой, сохранял здравомыслие, потому как, к своему удивлению, почти сразу он происходящее с собой начал воспринимать если не как обыденность, то как само собой разумеющееся.

Под ним протягивалась и петляла асфальтированная дорога, по обе стороны от которой на километры простирался лес. И по этой дороге на велосипедах гнали, явно прикладывая к этому все свои усилия, двое людей, отделяемые друг от друга совсем малым, едва заметно увеличивающимся расстоянием. Внезапно проявилась еще одна особенность, не присущая прошлым двум подглядываниям в прошлое: по его ли воле или нет, но сознание Александра (и видимое им) диагональю устремилось вниз, приближаясь к дороге и велосипедистам. Совсем немного – и он уже невидимкой будто бы вклинился в их компанию и теперь имел возможность наблюдать за ними сбоку. В велосипедистах он безошибочно узнал себя и бывшего друга – того самого, в которого в детстве он выстрелил из игрушечного пистолета.

– Олег, сбавь скорость немного! – выкрикнул Саша, едва поспевая за другом. Тот послушно сбавил ход, позволяя нагнать себя. Был самый разгар летнего дня, когда солнце стояло в зените и неумолимо нагревало под собой все, до чего его лучи могли дотянуться. Ребята, очевидно, запыхались, пот стекал с их лиц и шей – те только успевали его вытирать; футболки ожидаемо насквозь промокли. – Слушай, нам ехать еще почти четыре километра, давай помедленней будем гнать, – попросил он, отдышавшись. – Тем более скоро уже придется въезжать на длинный склон.

– Да, ты прав, – согласно кивнул Олег. – Кстати, ты же помнишь, что у Кати скоро день рождения?

– Помню, – ответил тот в довольно резкой форме, сразу переменившись в лице.

– Пойдешь к ней?

– А зачем? Она меня не приглашала.

– Да брось ты, – подкатившись к другу почти вплотную, Олег шутливо стукнул его кулаком в плечо. – Мне одному неудобно будет идти, сам знаешь. Давай со мной за компанию.

– Олег, мы с ней не ладим, ты же знаешь, – понуро отмахнулся Саша.

– Понятно. Как хочешь, – вымолвил тот, слегка обидевшись.

«Ты любил ее, Олег, – вспоминал Александр. – Катя запала именно на тебя, хоть ты и не был красавцем и никогда особо не пользовался популярностью у девушек. Я был рад за тебя как за своего лучшего друга, пусть и завидовал в какой-то степени. А потом что-то случилось… что-то такое, что позже она предложила встречаться уже мне, а я в довольно грубой форме дал ей отказ и по какой-то причине затаил на нее обиду – временно, пока совсем о ней не забыл».

Подростки молча продолжали крутить педали, глядя то прямо перед собой, то на дорогу, объезжая ухабины или относительно крупные камни и куски асфальта, которые для колес автомобилей или мотоциклов, быть может, могли не представлять ничего серьезного, но для велосипедистов являли собой малоприятные препятствия и потенциальную угрозу.

Очередной плавный поворот – и вот они начали подъем на склон, с которого так обожали скатываться на всех парах и так неохотно его преодолевали на обратном пути!

Теперь уже свысока Александр увидел автомобиль, что ехал навстречу ребятам. То был синий седан, со всех сторон облепленный засохшими брызгами грязи, словно владелец не мыл его по меньшей мере год. На скорости никак не меньше сотни километров в час он приближался к спуску, по какой-то причине виляя из стороны в сторону: со стороны можно было предположить, что за рулем сидел то ли откровенно малоопытный, то ли пьяный.

В тот день, восседая на своем новеньком велосипеде, Саша не увидел легковушку, не мог увидеть – только слышал гул двигателя где-то вдалеке. Теперь же ему хотелось крикнуть Олегу, чтобы он немедля свернул к правой обочине, а не к противоположной, как поступил в ту минуту и тем самым совершил ужасную, фатальную ошибку. Но разве можно было его винить в этом?

За мгновение до того, как автомобиль выскочил из-за склона и, не сбавляя скорости, мчал вниз, парни, переглянувшись, разъехались по разным сторонам дороги.

Похоже, что водитель, завидев прямо перед собой велосипедиста, стремительно вывернул руль влево, потому как седан резко вильнул в сторону, однако было поздно: раздался пронзительный, спугнувший летающих поблизости птиц визг шин – это лихач успел вдарить по тормозам, а затем – раз! – и передний бампер впечатался в переднее колесо велобайка. Обод колеса и рама над ним от столь сильного удара погнулись, часть спиц повылетала, а сам двухколесный транспорт вместе с подростком отлетели назад на добрые метров пятнадцать, причем юнец прямо в полете слетел с седла и, боком шмякнувшись об землю, кубарем прокатился по ней, отбивая каждую часть тела, ломая конечности и оставляя за собой следы крови. Велобайк приземлился немногим дальше от него и, скрежеща стальной рамой по асфальту и пуская в воздух снопы искр, рулем влетел в рытвину, градусов на девяносто развернулся и только тогда остановился, продолжая подавать признаки жизни вращающимся задним колесом, с которого слетела цепь.

Владелец авто тем временем не поднимал ноги с педали тормоза, а когда седан наконец замер, откинулся на спинку сиденья и, не отпуская рулевую баранку, сдавливая ее что есть мочи, но не обращая на то внимания, таращился сквозь лобовое стекло.

Саша с силой надавил на обе тормозные ручки, тем самым сбросив скорость до нуля почти в мгновение, отчего перелетел через руль и приземлился на ладони и колени, разодрав их в кровь, а велосипед свалился ему на спину.

Отворилась дверца автомобиля. Водитель, худощавый мужчина с неопрятной щетиной на бледном лице и волосами, почти касающимися плеч, подскочил к сбитому подростку и согнулся над ним, нахмурившись и ладонями упершись под колени.

Саша же, почти не обращая внимания на боль, мигом вскочил на ноги, скинув со спины велосипед, и, прихрамывая, поковылял к другу.

– Твою-то мать… – простонал мужчина, поворачивая голову сбитого подростка так, чтобы увидеть его лицо. После чего выпрямился и повторил. – Твою мать!

Олег лежал неподвижно, не дыша. Разбитые губы его уже синели, одна сторона лица была разодрана до самого мяса. Шея изогнута, сбоку из-под кожи что-то выпирало – по всей видимости, звенья сломанного позвоночника. Один глаз закрыт, второй, налитый кровью, будто бы норовил выскочить из глазницы. Сквозь порванную ткань футболки проглядывала ужасающая рана и острие плечевой кости – результат открытого перелома. Вокруг головы – лужица крови, от которой слиплись взъерошенные волосы подростка; из пробитого, вмятого вовнутрь черепа вывалилось что-то бледно-розовое.

Но, несмотря на чудовищную картину, Саша склонился над другом.

– Эй, Олег, – теребил он его за рваную футболку, не обращая внимания на ругающегося, готового впасть в истерику снующего позади него мужчину. – Олег, вставай. Ну же, очнись!

Виновник аварии вернулся к своей машине, заглянул в салон, чтобы с переднего пассажирского сиденья взять мобильный. Выпрямившись, обогнул капот. Удостоверившись в том, что на его старушке – ни царапины, дрожащей рукой набрал 911.

А Саша продолжал взывать к Олегу: глаза на мокром месте, и голос уже надрывался, и к горлу подступила горечь.

– Тебя спасут! Слышишь? Обязательно спасут.

«Нет, его не спасут, – вспоминал Александр, – он уже мертв. Наверное, он умер сразу, как только разбил голову. А я не хотел принимать этого. Да и не мог».

В тот день Александр потерял своего лучшего друга.

И снова Александр в лодке. Он понятия не имел, сколько минут или часов прошло с тех пор, как заново пережил момент смерти Олега. Он лежал почти обессиленно, устремив взгляд в небо, а сердце сдавливала ноющая тоска, и было ему столь грустно, что хотелось выброситься за борт и уйти ко дну. Но даже на это ему, как он считал, не хватило бы сил.

А может, он обессилен еще и от голода? Александр попробовал представить, как откусывает ломтик хлеба или отправляет в рот ложку с овсяной кашей, но организм, похоже, не был готов принимать в себя пищу, что выразилось в подступившем рвотном позыве, который Александр, однако, благополучно сдержал.

Погода в его отсутствие заметно ухудшилась. Посерело небо, усилился ветер, уже не было видно солнца. Да и птицы, по всей видимости, недовольные такой переменой погоды, куда-то улетели, наверняка готовые укрыться от предстоящего дождя, – а дождь при таком раскладе не мог не хлынуть.

И вот Александр смотрит в небо – а глаза словно бы посерели под стать его цвету – и думает: «Разве хоть кто-нибудь из людей в буквальном смысле переживает заново худшие моменты своей жизни? Разве такое вообще должно происходить? Может, кто-то играет со мной? Кто? Я без моего же ведома стал частью чьего-то эксперимента? Или это проделки дьявола за мои грехи? А может, такой сон? Может, на самом деле я в коме? Или, как Олег, попал в аварию, а все, что вижу и чувствую сейчас, – галлюцинации, и так мой мозг доживает последние секунды? Но что еще я должен вспомнить, чтобы освободиться? И освобожусь ли вообще?»

От бессилия и нарастающей злобы Александр стиснул зубы и с силой ударил кулаком по днищу посудины. Ему хотелось кричать, чтобы вернули недостающие обрывки памяти, дабы не пришлось их видеть, ведь они, если следовать закономерности, еще хуже, еще тяжелее, – хотя куда, казалось бы, еще хуже? – да только кому и на кого кричать, к кому взывать? Кто ответственен за все это, за его страдания? Видимо, оставалось разве что следовать негласным правилам, и каков будет итог – ведомо одним лишь наблюдателям. Если, конечно, таковые имелись.

«К черту вас, – подумал Александр. – Если вы хотите меня сломить, вынужден буду вас разочаровать. Вам нужна была серая полудохлая мышь, а я – непокладистый живучий кот, который не только не поведется на ваши манипуляции, но еще и надерет вам задницы».

С этими мыслями он сел, опустил в воду весла, и… голову пронзила боль, такая острая, словно игла, пробив его череп, воткнулась в самый мозг, и это заставило его немедля бросить весла обратно и ухватиться за затылок. Зажмурившись, он согнулся, в ушах зазвенело, и он вдруг мутно увидел такую картину: над ним стоит человек, лицо которого засвечено ярким светом, и вещает что-то о прошлом, об ошибках, о желании изменить… жизнь? Да, он что-то говорит о жизни, о возможности все исправить.

На этом видение испарилось. И Александр осознал, что видел его не в своей голове, а здесь, перед собой, потому как глаза его уже были открыты. И теперь он откуда-то совершенно точно знал, что некогда произошло нечто такое, что прервало его жизнь, и кто-то хочет, чтобы он все исправил.

«Но как, черт возьми?! Если я умер, то как очутился в лодке? Кто человек, которого я видел и слышал? И что я могу сделать?»

И тут же Александр вернулся к немногим ранее возникшему умозаключению о том, что на самом деле он пребывает в коме. Вероятно, в данный момент его разум находится между реальностью и видениями (или сном?), тот человек – какой-нибудь врач, разговаривающий с самим собой или еще с кем-то, а яркий свет исходит от прожектора или же висящих под потолком флуоресцентных ламп. Возможно, что круги с воспоминаниями – испытание, которое необходимо преодолеть мозгу, чтобы сознание окончательно вернулось к реальности. А врач, быть может, выражал свое желание все исправить, вернуть его к жизни? В таком случае, однако, Александра взволновал один вопрос: почему он все это осознает, столь ясно мыслит?

Так или иначе, необходимо было действовать. А выбор-то, похоже, невелик: останься он на месте или сигани в воду – и, должно быть, в реальности уже не очнется. Кажется, он стал заложником ситуации, в которой нельзя было заявить, что всегда есть другой выход. А значит, нужно плыть.

И он поплыл, нацеленный временно вернуться в свое семнадцатилетие.

В тот период Сашу по ночам регулярно мучил один и тот же тревожный сон, в котором повторялась трагедия двухлетней давности. В этом сне они с Олегом ехали на велосипедах по извилистой асфальтированной дороге, а небо, сплошь затянутое тучами, то и дело рассекали молнии, и после каждой вспышки следовал раскатистый удар грома. Всю дорогу подростки молчали, на их лицах застыла этакая отрешенность, будто бы они крутили педали на автомате, бесцельно, но стоило им заехать на подъем, как Олег оборачивался лицом к Саше, выдавливал наполненную горечью и пониманием неизбежности улыбку и сворачивал влево. Друг, теперь объятый тревогой, заранее предвидя беду, просил его остановиться, махал ему рукой, давая понять, что нельзя переезжать на ту сторону дороги. Вылетал автомобиль, на полной скорости сбивал подростка, уродуя его тело. Саша, спрыгивая на ходу с велосипеда, подбегал к нему, крича что-то невнятное. Патлатый водитель выходил из машины, быстрым шагом двигался в их сторону и кричал:

– Черт, ты опять убил его! – Затем насмешливо скалил зубы и направлял на Сашу указательный палец, продолжая посыпать обвинениями: – Парень, ты убил его. Ты заставил выехать его под мою тачку! ТЫ!

– Нет, я не виноват, – испуганно, сидя на коленях над мертвым телом, под гнетом вины лепетал он. – Я хотел его предупредить. Я…

Неожиданно – в каждом сне для Саши это происходило неожиданно – погибший друг клал ему на плечо переломанную руку, и, когда Саша к нему поворачивался, слабым, хриплым голосом вещал, глядя на него покрасневшим, частично выдавленным глазом:

– Посмотри, что ты натворил. Посмотри на меня. Не хочешь извиниться?

После этих слов Саша просыпался – обычно в поту и с комком горечи в горле – и часто, уткнувшись в подушку лицом, шепотом повторял:

– Прости, прости, прости…

Теперь его почти постоянно сопровождало подавленное настроение, а вдобавок к этому – бессонница, отчего он исхудал, под глазами появились темные круги, а успеваемость в школе заметно снизилась. Родители настояли на том, что ему требуется серьезная психологическая помощь, и записали на прием к частному, но тогда еще работающему за небольшую плату детскому психологу. Множество часов потребовалось специалисту на то, чтобы поднять дух подростку и заставить его убедить себя в своей невиновности. И постепенно, на радость и родителям Саши, и его старшей сестре он более или менее пришел в норму. А когда виновного в смерти Олега, после излишне затянутых судебных разбирательств, упекли в тюрьму на долгие годы, кошмарный сон оставил его в покое.

И вот прошло более полутора лет.

Александр в осенний полдень очутился подле автобусной остановки, где стоял он, только уже семнадцатилетний, и его старшая сестра, Лена. Он помнил – вот сейчас, находясь в этом месте, помнил, – что на следующий день у их матери должен быть день рождения, в честь чего они приняли решение вдвоем съездить в торговый центр и купить для нее подарок. За день до этого они обсуждали, что именно подарить родительнице, и выбор их пал на какой-нибудь маленький золотой кулончик, а так как поблизости от их дома не было достойных мест для выбора украшений, проблему должны были решить ювелирные бутики. Но всенепременно должно случиться что-то плохое, а что – предугадать Александру никак не удавалось, сколько он ни силился.

На остановке топтались еще человек двенадцать-четырнадцать, две трети из которых стояли перед Сашей с Леной, и многие из них, как это можно было понять по их кислым минам, явно были недовольны длительным отсутствием общественного транспорта, однако вслух, как обычно, никто не высказывался.

Наконец, по прошествии еще примерно пары минут подъехал массивный бело-зеленый автобус. С обеих его сторон отворились автоматические двери, и, пока прибывшие пассажиры выходили из задних, свежая порция протискивалась в передние.

– Блин, кажется, свободных мест не осталось, – выразила недовольство Лена, закатывая глаза. Но почти мигом просветлела, и недовольство на ее лице тут же сменилось улыбкой. – А, нет, одно есть. Вон, в центре салона.

– Ну, тогда беги и садись, – ответил следующий за ней брат. – Видимо, место специально для тебя сохранили.

– Я и не сомневалась.

Устроившись поудобнее на пассажирском сиденье, Лена, когда автобус уже продолжил свой путь, подняла голову и посмотрела на низкорослого мужчину, с трудом дотягивающегося до поручня над головой, при этом же другой рукой неуклюже держащего газету. Он сощурился так, что было понятно: очки наверняка оставил дома, а почитать о том, что происходит в жизни знаменитостей, хочется. Чтобы сдержать смешок и не обидеть человека, она обратила взор в окно, за которым мелькали транспорт и здания.

Саша же еще до того, как автобус тронулся с места, прошел в самый конец салона, стал спиной к окну и поясницей привалился к поручню. В основном он тоже смотрел в окна – то слева от себя, то справа, иногда – в пол, а иногда осматривал людей. Но прошло немного времени, автобус миновал уже три остановки, и Саша обратил внимание на парня в красной ветровке и черных джинсах. Тот был постарше его года на три – ему удалось это понять, рассмотрев его лицо в профиль. Темные волосы коротко стрижены, однако, судя по всему, не знали расчески и как минимум неделю были не мыты. Парень сидел справа от Лены, на противоположном ряду и также на ближнем к проходу кресле; он сидел там еще до того, как они вошли в автобус. Внешне – самый обыкновенный, ничем не выделяющийся средь всех остальных десятков трех пассажиров, но чувствовалась в его манере ерзать, оглядываться по сторонам нервозность, словно он что-то украл и теперь гадает и проверяет, не преследуют ли его. Или наркоман, нуждающийся в новой дозе. Или же всего лишь безбилетник, опасающийся появления в салоне кондукторов. И, быть может, Саша не придал бы странному типу никакого значения, если бы тот не начал недобро поглядывать на его сестру.

А пока Саша гадал, что же тому нужно от его сестры, – а ушло на это не более двух или трех минут, – парень вдруг вскочил с места, грубо схватил ее за волосы – так, что она вскрикнула от боли, – поднял на ноги и, прижав к себе за талию, приложил к ее виску дуло пистолета, который, вероятно, вынул из кармана ветровки. Девушка даже не успела сообразить, что к чему, не увидела она и оружие и, с силой наступив на ногу схватившего ее парня, попыталась вырваться, но тот только вложил еще больше усилий в хватку, вдавив предплечье под хрупкие ребра, и стукнул краем стального дула по ее виску. Лена зашипела и поморщилась, Саша оттолкнулся от поручня и хотел было рвануть вперед, но остановился как вкопанный, когда юнец в красной ветровке заорал будто бы в приступе бешенства:

– Оставайтесь все на своих местах, вы, гребаные скоты! Я вышибу этой суке мозги, если хоть кто-то дернется! Я каждому вышибу мозги! – При этом он, оглядываясь по всем сторонам, пятился назад, пока не уперся поясницей в турникет. Низкорослый мужчина выронил газету и поднял освободившуюся руку, как бы давая понять, что он все понял и выполнит любой приказ. Другой мужчина, спортивного телосложения, что сидел во втором от начала ряду, поднялся, намереваясь что-то сделать, и тут же получил две пули в грудь, ничком свалившись обратно на сиденье. Вот теперь пассажиры по-настоящему запаниковали и начали галдеть и вскакивать со своих мест, но несколько воплей вооруженного заставили всех угомониться. Как только автобус заметно замедлил ход, парень прокричал водителю через плечо, что перестреляет всех до единого, если они остановятся. – Пошли вы все к черту! – продолжал он, вновь обращаясь теперь к пассажирам. – Что, не хотите посмеяться? Чего же вы так? Вы же так любите смеяться над другими, чертовы лицемеры! А теперь уже не смешно, правда?!

Его рука дернулась, прогремел выстрел – и белокурая женщина средних лет с дырой в голове с сиденья соскользнула на пол.

– За что?! – взвизгнула старушка, сидевшая рядом с убитой, и, не спуская с нее вытаращенных глаз, прикрыла рот ладонью.

– А вот захотелось!

Плач ребенка, сидевшего на коленях молодой мамаши, разнесшийся по салону сразу после первого выстрела, лишний раз капал убийце на нервы, и он, разбрызгивая слюну, взревел:

– Да заткнись ты уже, уродец мелкий! Угомони его, мамаша, – нацелился он на нее, – или я вас обоих грохну! И плевать я хотел на то, что он еще совсем сосунок!

А Саша был словно парализован. Не в силах управлять своим телом, он лишь смотрел сестре во влажные от наступающих слез глаза, умоляющих спасти ее. Александру, который находился рядом с собой семнадцатилетним, хотелось каким-нибудь способом взять ситуацию под свой контроль, но и он не мог шевельнуться с места, а если б и мог – и он это знал, – ничего бы у него не вышло.

Однако Саша, сжимая и разжимая кулаки, внезапно сорвался с места. Совсем немного – и он добежит до сестры и оттолкнет от нее убийцу или просто примет удар на себя, тем самым дав ей немного времени на то, чтобы высвободиться из цепких лап. Но вооруженный подлец, недолго думая, толкнул вперед заложницу и выстрелил. Пуля насквозь прошла сквозь ее шею, задев позвонки, пролетела мимо Саши и пробила заднее стекло, вылетев на улицу, а девушка рухнула на руки к настигшему ее брату. Он держал ее безвольно повисшее тело, а кровь обильно вытекала из раны, падая ему на штанины, на кроссовки, стекаясь в лужу на полу.

Какая-то женщина с коротко стрижеными волосами, сидящая в начале салона, встала и длинными ногтями впилась в кисть убийцы, стараясь вонзить их ему глубоко под кожу, отчего он вскрикнул, выронил пистолет и выругался матом. Поднялись двое мужчин, один из которых аккуратно за плечи отвел женщину в сторонку, и набросились на юнца с кулаками и ногами. Тот после пары ударов свалился на пол и кричал, подогнув колени к груди и закрывая руками голову. После очередного тяжелого удара по лицу послышался хруст – то ли ему нос сломали, то ли челюсть. Еще немного – и он, видимо, потеряв сознание, затих, а мужчины так и продолжали его избивать, пока другие не уговорили их остановиться, мол, чтобы потом, чего доброго, не сесть из-за ненормального.

Автобус все же остановился на следующей остановке. К тому моменту несколько женщин заливались слезами, кому-то было плохо физически, а малыш так и продолжать кричать.

Убийца, к счастью для двух мужчин, остался в живых и пришел в сознание незадолго до того, как подоспели полицейские, которые без лишних разговоров повязали его и посадили в служебную машину. Как он потом разговаривал с открытым переломом челюсти, Сашу не интересовало, равно как и, наверное, любого из тех, кто находился тогда в автобусе.

На следующий день в местной газете опубликовали статью, где указали, что юнец, оказывается, два года как сидел на каких-то антидепрессантах, перед бойней в автобусе застрелил своего отчима, оставил для матери записку о том, что, «наверное, любит ее и хотел бы повидаться с Эми Уайнхаус», и соседям напротив поджег входную дверь, а автобус захватил, потому что «нечего было терять, да и отупевшие люди в край достали».

Сашину сестру положили в машину «Скорой помощи». Все ее тело ниже шеи парализовало, от кровопотери она теряла сознание. А когда по дороге в городскую больницу Саша держал ее за руку и мысленно молился о ее спасении, она скончалась.

Стоит ли говорить о состоянии Александра после увиденного? Он уже жалел, что тогда, в автобусе, пуля попала в сестру, а не в него. Или еще раньше машина не сбила его вместо друга. Чувство опустошения накрыло с головой и вытягивало из него последние силы. Ему представлялось, что собственное тело лишено внутренних органов, мышц и костей и достаточно только проткнуть его кожу чем-то острым, оно медленно сдуется, подобно резиновому мячу, по неосторожности упавшему на острие гвоздя.

Между тем на очереди оставались два воспоминания.

После потери родной сестры Саша сильно переменился. Конечно, он понимал, что жизнь продолжалась, нужно было взять себя в руки и следовать дальше, строить планы на будущее. Да только не получалось у него взять себя в руки, а его прежние доброта и отзывчивость сменились на злобу и нежелание, причем вполне осознанное, сближаться с людьми. Время от времени он наведывался в комнату Лены, где в день перед выходом из дома ею самою все было аккуратно сложено и расставлено, и, обычно садясь на краешек заправленной кровати, вспоминал, как они вместе росли, с самого детства дружили, порой и ссорились по пустякам, но в целом любили и ценили друг друга. В такие моменты он чувствовал себя самым одиноким человеком на свете, и зарытые в глубинах его прежние человеческие качества всплывали на поверхность, но стоило Саше покинуть комнату, как они тяжелым грузом вновь шли ко дну.

Изменились и его родители, особенно мать. Она не желала принимать смерть дочери и под влиянием стрессов, коим теперь регулярно поддавалась, все чаще срывалась на сына, а мужа, который хоть как-то старался встать на сторону Саши, обзывала бесхарактерным слабаком, не способным воспитать собственного отпрыска, да осыпала прочими колкостями.

Шли месяцы, их сын стал совершеннолетним, а это, по мнению его матери, означало, что ему следует вносить в семью свой финансовый вклад и устроиться хотя бы на временные подработки. Но не отступающая апатия, которую, разумеется, родня воспринимала как лень, не позволяла ему этого сделать; он знал, что рано или поздно придется начать работать, горбатиться за копейки, и боялся того момента, когда родители не просто напомнят об этом, но уже в прямой форме потребуют с него. Только представьте себе: в последние часы перед совершеннолетием ребенок остается ребенком для своих родителей, но как только в полночь стрелки часов останавливаются на двенадцати и через секунду наступают новые сутки, дитя автоматически становится полноправным гражданином страны, обязующимся прокармливать и себя, и свою семью. И многие ли подростки рады такой перспективе? Саша уж точно не относился к их числу.

Александр наблюдал со стороны за собой в прошлом, сидящим на стуле перед письменным столом и с задумчиво-напряженным выражением лица вертящим в руках мобильный телефон. О чем он думал в эти минуты? Александр, конечно же, не помнил, но предположил, что, вероятнее всего, он ждал от кого-то звонка. И тот, кто должен был с ним связаться, очевидно, не самый приятный человек.

Чей-то женский голос вдруг разорвал тишину, Александр от неожиданности даже вздрогнул, несмотря на то, что являлся в стенах комнаты лишь невидимым гостем. Как оказалось, то была его мать, выражающая недовольство на повышенных тонах:

– Чем ты тут занят? – обращалась она к тому Саше, кому по праву принадлежал сей временной промежуток. – Опять свой зад просиживаешь? Ищи давай работу, бестолочь! Только жрешь за наш счет, а толку от тебя никакого! Девятнадцать лет ведь уже! Умерла Лена. Нет ее. Долго еще будешь строить из себя сопливую девочку?

– Да ищу я, ищу! – раздраженно рявкнул он ей в ответ.

– Где ты ищешь?! Покажи где? Второй год уже ищешь!

– А то, что я все еще, черт возьми, учусь, тебя не смущает?!

– О-о-о, учится он! Твои однокурсники поголовно все параллельно учебе подрабатывают! А ты…

– А что – я? Не все подрабатывают! От силы – половина!

Наверное, не зная, что на это ответить, мать лишь повторила, но уже понизив голос, однако сохранив холодность:

– Чтобы завтра же нашел подработку. Ясно?

Закатив глаза и отвернувшись от матери, сын пробубнил:

– Ясно, ясно.

В какой-то степени довольная ответом, женщина вылетела из комнаты и хлопнула дверью.

– Черт! – насупившись, сквозь сжатые зубы рявкнул Саша и ладонью хлопнул по столешнице. Подойдя к нему почти вплотную, Александр увидел, что тогдашний он дрожащими пальцами открыл контакты мобильного, нашел чей-то номер и нажал «вызов». А пока звучали гудки, нервно грыз ноготь большого пальца.

Спустя около половины минуты трубку, наконец, взяли.

– Привет, – с неуверенностью в голосе выдавил Саша. – Я… я согласен. – После непродолжительного молчания. – Ясно. Когда подъезжать?

Снова непродолжительное молчание – он слушал своего собеседника и барабанил пальцами по колену, затем повторил, что ему понятно, произнес «до завтра» и закончил вызов. Недолго думая, отложил в сторонку телефон, без особых усилий снял боковую панель системного блока своего стационарного компьютера и, просунув внутрь руку, вынул несколько, не более пяти, пятитысячных купюр, скрученных в трубочку и стянутых канцелярской резинкой.

– Считай, что я уже устроился на работу, мамань, – пробубнил Саша. – Только, боюсь, такая работа тебе не понравится. – И добавил, горько усмехнувшись: – Зато начну, наконец, деньги в дом приносить!

Вернув на место боковую панель, Саша поднялся со стула, переоделся в уличную одежду, спрятал деньги в карман джинсов и, доложив матери о том, что скоро вернется, но оставив без ответа вопрос о цели вылазки, вышел из квартиры.

Александру подумалось, что трудно не сообразить, каков замысел Саши, то есть его самого, и во что он ввязался. Но что из этого вышло, для него пока остается загадкой. «Как странно это, – думалось ему, – видеть собственное прошлое, находиться в нем, но не помнить своих дальнейших действий. С таким же успехом я мог бы перенестись в свое будущее, но там мое незнание о происходящем логически имело бы под собой вполне объяснимое основание».

И снова лодка, снова повсюду вода. Солнца как будто и не бывало, а почерневшее от тяжелых туч небо готово было поглотить все под собой; ветер раскачивал посудину, в которой сидел Александр, трепал его волосы, поднимающиеся брызги воды неприятно били по всему телу и лицу. Погода словно смеялась над ним, надругалась. Или же отражала его траурное состояние?

Он прикладывал все оставшиеся силы к тому, чтобы доплыть до последнего круга. Все остальные он, пусть не безболезненно, но благополучно преодолел, и теперь они со всех сторон окружали его какой-то неестественной и оттого невероятно пугающей чернотой. Даже оставшийся черный круг с числом 20 по центру на фоне всех остальных казался светло-серым, хотя и он, на самом-то деле, был настолько темным, что, не будь в нем выделяющейся красным дымком цифры, едва ли удалось бы разглядеть его в ночи.

Входя в круг, Александр рассчитывал получить в нем – или там, куда его перенесет, – ответы на вопросы и увидеть лица тех, кто мог быть причастен ко всему творящемуся вокруг. Теперь он сомневался в том, что пребывал в коме. По его мнению, ответственны за все могли быть те люди, с которыми он связался: за какую-нибудь провинность оглушили его и передали в руки не пойми кого. Или же вовсе прикинулись имеющими отношение к наркотикам, на деле же – некая подпольная организация, члены которой решили провести над ним странный опыт.

«Допустим, обкололи меня чем-нибудь и выбросили сюда, а я теперь галлюцинирую. А спохватится кто – „да, видели какого-то наркошу неподалеку, а что с ним случилось – черт его знает, не стоило ему с этим связываться“. А если и так, то не один же я такой!..»

Во что бы то ни стало он намеревался выяснить всю правду.

Это воспоминание было решающим. Александр внимательно наблюдал за каждым своим движением в собственном прошлом, за окружающей его обстановкой, намеревался не спускать глаз ни с кого из тех, кто приблизится к Саше, кто будет с ним контактировать.

Был поздний октябрьский вечер. Саша в черном драповом пальто стоял напротив давно заброшенного либо еще не оприходованного кирпичного построения, переминался с ноги на ногу, прислушивался к каждому звуку. Это был пустынный двор, вокруг – ни людей, ни бродящих собак или котов. Не было здесь и уличных фонарей. Вдалеке, через дорогу, – костлявые полуголые деревья, серые под светом луны, возвещающие о чем-то недобром. Через какое-то время – быть может минут через пять, – кто-то вышел из-за угла здания и, держа руки в карманах то ли куртки, то ли пальто – в такой темноте было не разобрать, – быстрым шагом направился к Саше, то и дело посматривая по сторонам. Подошедшим оказался среднего телосложения мужчина, одетый в темную куртку и черные брюки, в натянутой по самые брови шапке.

– Чего так долго? – вопросил он грубым, хрипловатым голосом, да таким наглым тоном, будто бы Саша был обязан ему еще с самых пеленок. – И нахрена мы здесь встретились, а не в условленном изначально месте?

– Я же говорил: не люблю с глазу на глаз, – ответил Саша раздраженно. – Заныкал бы товар как обычно, ты бы перевел на счет – и все. Нет же, надо было при личной встрече. Поэтому и изменил место. Извиняй, конечно, но мне так спокойнее – встретиться там, где я захочу. Если что, – понизил он голос, – тут рядом гуляют наши люди. Поэтому без лишних телодвижений. А долго потому, что надо было удостовериться в том, что ты тут будешь один.

– Ладно, ладно, – недовольно пробурчал мужчина, нахмурившись. – Не доверяю я этим закладкам. То говно подсунут в пакеты вместо нормального товара, то облапошат на несколько грамм, а потом попробуй узнать, кто именно это сделал и кому пальцы отрезать. А заказ-то, согласись, довольно солидный, не какой-нибудь там граммовый пакетик с солью. И под раздачу, кто бы ни был виноват, в первую очередь попал бы ты.

– Ага, ну да… в общем-то. Ладно, держи. – Саша залез в карман своего пальто, вынул из него завернутый в несколько пакетов товар, разбитый на десятки однограммовых пакетиков и протянул мужчине.

Тот в свою очередь из кармана вынул сложенную пополам пачку из множества однотысячных банкнот. И в тот момент, когда они должны были совершить обмен, Саша едва уловимым движением выудил складной нож, нажатием на кнопку оголил десятисантиметровое лезвие и по самую рукоять всадил его в шею покупателю, а затем тем же лезвием полосонул ему по яремной артерии. Той рукой, в которой продолжал держать сверток, отобрал пачку банкнот и все вместе затолкал в карман.

– Без обид, мужик, просто деньги очень нужны, – спокойно произнес Саша, пряча лезвие в рукоятку. – Товар я уже договорился другому клиенту впихнуть, а что до тебя – ну, если что, нарвался на шпану или что-нибудь в этом роде. Так что…

Но не успел юноша договорить, как мужчина наставил на его лицо дуло пистолета.

– Вот козлина, – прохрипел раненый, зажимая ладонью увечья, и изо рта полилась кровь.

– Эй-эй, постой, ты…

Прогремел выстрел, эхом разнесшийся по всему двору. Пуля насквозь пробила голову юноши, оставив в затылке большую дыру, и обмякшее тело рухнуло на землю, а траву заливало что-то темное. Сложенный нож так и остался лежать в его ладони.

Александр в который раз оказался в лодке, но теперь на него со всех сторон лился яркий свет, будто он стоял под лучами десятков прожекторов. А время словно остановилось, все вокруг замерло, не было слышно ни звука, как если бы он находился в звукоизоляционной комнате.

Из ниоткуда на противоположном конце посудины кто-то появился. Или же Александр из-за яркого света не смог увидеть его сразу. Прикрывая глаза предплечьем и, зажмурившись, выглядывая из-под него, юноша обратился к гостю:

– Кто вы? – спросил он громко и понял, что совсем не обязательно голосить, чтобы быть услышанным. Тут ему вспомнилось, как совсем недавно голову пронзила острая боль, во время чего он увидел чей-то силуэт. – Это ведь вы мне что-то заливали о прошлых ошибках, которые можно исправить? Где мы находимся? И что вы от меня хотите?

Молчание.

– Для чего я здесь? Я ведь мертв, так? Меня же убили! Или я чего-то не понимаю?

В ответ незнакомец размашисто обвел рукой окружавшие их разноцветные круги с цифрами по центру в каждом из них, и Александр готов был поклясться, что еще пару секунд назад их здесь не было.

– Как ты думаешь, где ты оступился? – спросил незнакомец юношу. По голосу можно было определить, что он вполне молод и бодр. – Если бы у тебя была возможность повернуть ход событий в другую сторону, что бы ты выбрал, какой день своей жизни из этих шести? Поразмысли хорошенько, сейчас торопиться некуда, да и не стоит.

Не опуская руки́, Александр кружил на месте, связывая каждую парящую над водой цифру с пережитым событием, полагаясь на эмоциональный отклик и чувства.

– И какой мне прок с этого выбора? – спросил он с вызовом, не останавливаясь. Ответа не последовало. – Какой смысл во всем этом?

– Ты сделал выбор?

– Вот ведь…

И остановившись, он погрузился в размышления.

«Выбор, выбор… Действительно, что бы я выбрал? Что из пережитого в те дни мне хотелось бы изменить? Все они в большей или меньшей степени, значительно или нет повлияли на мое будущее. Но если хорошенько поразмыслить, не всегда ведь я сам был их причиной. И не все они могли привести меня к смерти. Раньше я часто возвращался к тому случаю, когда выстрелил в Олега, пусть и понарошку, из игрушечного пистолета. Но ведь мы помирились, наша дружба с ним не прекратилась. Я сделал определенные выводы – и, полагаю, верные, – а значит, менять там нечего.

Пожалуй, случай с баскетбольным мячом тоже можно отбросить. Цинично? Вряд ли. Я не намеренно это проделал. Пусть Юля сама и многие другие считали, что она стала некрасивой, но мне она нравилась и после. Я убежден в том, что сейчас она оправилась и живет вполне себе счастливо. Да и многое ли изменилось бы, пролети мяч мимо нее – просто вверх, как я планировал?

Олег… Помню, как я винил себя в его смерти, просыпался по ночам от кошмаров, плохо ел. Как тяжело это – гуляешь с другом, строишь с ним планы на день, год, на десять лет вперед, думаешь о том, как круто будет завтра перед ним чем-нибудь прихвастнуть, рассказать что-нибудь забавное, обсудить девчонок или задир, выслушать пару очередных дурацких шуточек – и вдруг смотришь на его мертвое тело. А осознание того, что больше с ним никогда не заговоришь, не услышишь его голос, не увидишь его улыбки, – осознание этого приходит не сразу. А когда приходит, внутри вдруг такая пустота возникает, а вместе с ней – кошмары. Но, в конце концов, мне помогли осознать мою невиновность в произошедшем, помогли справиться с этой утратой. Терзаниями ничего не изменить.

Но еще погибла моя сестра, и вот в этом я не мог не винить себя. Я точно знаю, что успел бы спасти ее, если бы не тупой страх. И так же знаю, что ее смерть стала последней каплей в моей озлобленности на всех и вся. Стал бы я связываться с наркотиками, если бы она были жива? Даже если бы в моей дурной голове зародилась мысль об этом, сестра вышибла бы из меня всю дурь. И тогда я не пошел бы на… боже… Я же убил человека. Я? УБИЛ? Разве я был способен на такое?

Так что́ же мне выбрать? Кого? И сестра, и мой друг были одинаково мне дороги. Но если после смерти Олега я сумел взять себя в руки, хоть как-то совладать с собой, то потеря сестры подорвала мои отношения с матерью, утопила меня в пучине отчаяния. И виноват в этом только я сам. Поэтому…»

Еще раз прокрутив в голове все шесть случаев, хорошенько взвесив все за и против, он дал ответ терпеливо ожидающему его незнакомцу, твердо произнеся:

– Я знаю, что хотел бы изменить в своем прошлом.

– И что же?

Александр, вытянув руку, указал на один из кругов.

– Тогда сейчас ты окажешься там, но уже не в роли зрителя, – произнес незнакомец, странным образом внушая спокойствие и, вероятно, даже умиротворение. – Я верну тебя в твое прошлое. Ты готов изменить свою жизнь?

– Прямо-таки возьмете и вернете? – переспросил он, с трудом в это веря. Однако не получив ответа на вопрос, сказал решительно: – Готов.

Как и в предыдущие разы, закружилась голова, все вокруг поплыло перед глазами. Александр чувствовал, как в буквальном смысле теряет опору под ногами, как постепенно удаляются от него и незнакомец, и лодка, и все остальное вокруг. И перед тем как окончательно унестись из этого места, он задал последний интересующий его вопрос, который, впрочем, уже вырывался из его уст:

– Так кто же вы?

Но ответа снова не последовало.

Саша размеренно крутил педали своего новенького скоростного велосипеда, наслаждаясь звуком трения покрышек об асфальт. Палящее солнце обжигало плечи и затылок, пот заливал все тело, но это никак не мешало ему пребывать в отличном расположении духа.

Рядом ехал Олег, его лучший друг. Они одновременно начали подъем в крутой склон и переглянулись, когда услышали впереди шум двигателя.

– Направо! – выкрикнул Саша. – Дуй направо!

Олег его послушал, и стоило им свернуть к правому краю дороги, как из-за вершины склона на высокой скорости вылетел автомобиль. Виляя задом, он прокатил метров пятьдесят по противоположной стороне и чуть не съехал на травянистую поверхность, однако водитель, похоже, вовремя вывернул руль, затем чуть сбавил скорость и покатил дальше.

Ребята также сбавили скорость, через плечо смотря вслед удаляющейся машине, заляпанной брызгами засохшей грязи.

– Вот псих! Олень ненормальный! – возбужденно воскликнул Олег и рассмеялся.

– Точно. Ненормальный!

Саша взметнул взгляд в ясное голубое небо. Содрогнулся, и уголки губ растянулись в улыбке.

«И все-таки, – думал он, – прекрасный день».

– А знаешь, – сказал Саша, поравнявшись с Олегом, – я передумал.

– Ты о чем?

– О дне рождения Кати. Я пойду с тобой.

Друг посмотрел на него, удивленно вскинув бровь, и радостно засмеялся.

– Я знал, что ты передумаешь! – крикнул он и ладонью огрел Сашу по спине, после чего тот тоже засмеялся.

Неспешно одолев подъем, они, переключая передачи, резво рванули вперед, соревнуясь в скорости.

«Наверное, я долгое время буду размышлять над тем, кем был тот, кто позволил мне изменить ход моей судьбы. Да чего уж там – далеко не только моей. Но почему он выбрал именно меня?

Я не забыл о своей прошлой жизни, но сделаю для этого все. Точнее, позабуду о смерти Олега, которую теперь мы оба миновали, и о том, что происходило в дальнейшем после той трагедии. Ведь впереди меня ждет новая жизнь. Знаю, поначалу к этому трудно будет привыкнуть, но я постараюсь. И еще: я почему-то уверен в том, что все это – по-настоящему, что никуда оно не испарится и я не очнусь, вновь лишенный всего того, что ко мне вернулось.

Почему я выбрал именно этот день? А потому, что мне удалось вернуть как друга, так и сестру. За день до очередного маминого дня рождения, когда нам с Леной предстоит сесть в злополучный автобус, я уговорю ее просто пройтись по местным магазинам или предложу выбрать другой подарок. В общем, сделаю так, чтобы нам не пришлось куда-то ехать. Но я совершил бы непростительную ошибку, вернувшись сразу в тот день, потому что Олега мне уже не удалось бы спасти. Да, я знаю, что меня непременно будет мучить один вопрос: кто же в автобусе окажется на месте моей сестры? Но на этот счет я что-нибудь придумаю.

Сколько в мире людей, которые в приступе ярости и обиды делают неправильный выбор? Сколько людей, подобно мне переживших столь много горечей и утрат? Сколько тех, кто умер по несправедливо и независимо от них самих сложившимся обстоятельствам? И разве не каждый из нас может попасть в такие ситуации, которые кардинально меняют нашу жизнь, подхватывают на лету, переворачивают с ног на голову и на полной скорости бьют теменем о твердую землю, не спрашивая нашего разрешения? Как много тех, кто не согласен подчиниться воле судьбы и написанному самим дьяволом злому сценарию?

Я выброшу из головы тот вечер, когда я убил человека. В этой жизни этого не было и не будет. И я искренне желаю, чтобы каждому, кто испытал боль от потери кого-то дорогого или так же оказался лицом к лицу со смертью, была дана возможность все исправить.

Не знаю, куда заведет меня тропа новой жизни. Но зная отныне о возможных нежелательных поворотах, поджидающих меня на пути, я приложу все усилия, чтобы не сбиться с верного направления. В этом мне помогут и уроки, что я извлек, будучи зрителем. Ведь кто знает, будет ли мне дана еще одна возможность оказаться на той самой лодке, еще раз вернуться в прошлое?

Но даже если вновь произойдет нечто такое, что заставит мое сердце болеть до конца моих дней, я не оступлюсь. Я не забуду».