Фрам — полярный медведь

XIV. ФРАМ РАССТАЕТСЯ СО СВОИМ МАЛЕНЬКИМ ДРУГОМ ПО СОБСТВЕННОМУ ЖЕЛАНИЮ

Через некоторое время медвежонок начал проявлять беспокойство и страх.

Его молодое обоняние, не притупленное жизнью среди людей и обитателей циркового зверинца, обоняние свободного дикого зверя почувствовало приближение опасности. Непоседа узнал запах медведя, который гнался за ним и убил его мать. Фрам замедлил шаг.

Луна проливала на все вокруг таинственный холодный свет, такой чистый и прозрачный, какой бывает только в полярных краях.

На голубом снегу, как рисунок на бумаге, четко обозначался каждый след. Местами следы сопровождались пятнами крови.

Медвежонок тихонько заскулил. Фрам закрыл ему пасть лапой. Малыш понял и смолк.

Теперь Фрам бесшумно крался длинным упругим шагом, как бенгальские тигры, когда они приближаются к добыче.

Он опустил малыша на снег и, потеревшись носом о его мордочку, тихонько проурчал ему на ухо то, что на человеческом языке означало бы примерно:

— Сиди смирно, малыш! И чтоб я тебя не слышал! Жди!.. Ручаюсь, тебе понравится то, что ты увидишь…

Медвежонок, конечно, не понимал чужого языка, на котором Фрам объяснялся с людьми. Да и сам Фрам, возможно, сказал не совсем то что мы передали, то есть именно этими самыми словами: при всей своей выучке, он все же не обладал даром слова, да и ум у него не мог рассуждать по-человечески.

Тем не менее медвежонок замер на месте. Для нашей повести этого достаточно.

Не шевелясь, затаив дыхание, он прислушивался к тиканью своего сердца.

Фрам обогнул отвесный утес с подветренной стороны, чтобы легкий ветерок на мог его выдать, и неожиданно предстал на задних лапах перед медведем-убийцей.

Тот поднял на него скорее удивленные, чем сердитые глаза, заворчал и замотал головой. Может быть, в эту минуту он чувствовал некоторое презрение.

Он видел, что Фрам худой и облезлый, отощавший от голода. Сам же он был гладкий и сильный и только что попробовал свои силы, расправившись с медведицей. Ему было противно связываться с таким дохлым медведем.

В его глухом рычании слышалось приказание облезлому убираться подобру-поздорову. И пусть считает себя счастливым, что дешево отделался — застал его в хорошем настроении.

Но Фрам, казалось, не понял угрозы. Он приближался молча, не выказывая никаких признаков робости и не торопясь, потирал передние лапы одну о другую и даже прихлопывал в ладоши, как он делал на арене цирка, когда приглашал охотников помериться с ним силами в борьбе или боксе.

Такой самонадеянности медведь-убийца еще не видывал. Надо было немедленно наказать нахала.

Он уперся всеми лапами и устремился головой в брюхо Фрама — безошибочный прием, который всегда опрокидывает противника. На этот раз, однако, голова не встретила на своем пути ничего: вместо вражеского брюха она ударила мимо. Фрам завертелся волчком и теперь ждал, что будет дальше.

Убийца ткнулся носом в снег, поднялся, отряхнулся и с гневным ревом пошел на противника на задних лапах, намереваясь охватить его и перегрызть ему горло — словом, покончить с ним в два счета.

Фрам подпустил его совсем близко, немного отступил, прикинувшись испуганным, потом неожиданно ударил снизу вверх под подбородок, как его учили в цирке: бац! Злодей прикусил язык. От ярости и боли у него помутнело в глазах.

Он завыл и вытянул лапы, чтобы обнять Фрама за шею, но подножка и удар в брюхо повалили его мордой в снег. Фрам вскочил ему на спину, вцепился обеими лапами в загривок и принялся мерно колотить его носом об лед: один раз, два, три, десять раз, двадцать…

Напрасно извивался противник, выл, пытался подняться и стряхнуть с себя Фрама. Глаза его слезились, голова шла кругом, сил с каждым ударом становилось все меньше.

Из-за утеса медвежонок со страхом глядел на этот невиданный поединок, не подходивший ни под какие правила Заполярья. Не удержавшись, он тоже бросился в бой и принялся кусать убийцу за лапы, рвать ему шубу. Хотелось поскорей увидеть его мертвым на льду, как лежала его мать с потухшими глазами и иссякшим источником молока.

Фрам, однако, таких жестоких намерений как будто не имел. Ему хотелось только вывести противника из строя и немного притупить ему клыки. Это, видно, ему вполне удалось, потому что нескольких клыков тот потом не досчитался.

Сочтя свой долг выполненным, Фрам слез со спины убийцы.

Дикарь бросился было кусаться, но Фрам схватил его за загривок, завертел и ударил мордой об гранитный утес. Едва очухавшись, тот зарычал и снова ринулся в бой.

Фрам повторил маневр. Три раза кряду кидался на него убийца и три раза прикладывался в том же месте к гранитной стенке, пока, наконец, ему стало не до драки.

Он лежал, скорчившись, тер лапами окровавленную морду и ревел, не понимая, что с ним произошло.

Фрам подозвал Непоседу, и они отправились дальше.

А за ними в ночном безмолвии еще долго раздавались вой и стоны медведя с выбитыми зубами.

Но Фрам их не слушал: он поступил так, как считал справедливым.

Однако глаза семенившего рядом с ним медвежонка, казалось, спрашивали его с удивленным недоумением:

— Почему ты не убил его, как он убил маму? Что это за драка?! Какой же ты после этого медведь? Никогда не видел такой драки и таких медведей!..

Подняв морду и принюхавшись к ветру, Непоседа вдруг радостно заурчал.

— В чем дело? — спросил Фрам на своем языке, ласково подталкивая его мордой. — Что ты там учуял?

— Что-то вкусное… Мясо… Сало! — ответило урчание Непоседы. В ледяной пустыне медвежонок оказался более подготовленным к вольной и опасной жизни, чем Фрам. Он быстрее улавливал доносимый ветром запах дичи. Быстрее чувствовал опасность.

Нюх Фрама был слабее и нередко обманывал его. Обоняние его притупили в зверинце запахи сотни разных зверей. Из-за этого и по многим другим причинам он жестоко страдал теперь от голода и чувствовал себя в Заполярье, как последний нищий.

Фрам брел, задумчиво покачивая головой. Медвежонок торопил его, теребя зубами за шкуру:

— Ну же, дядя! Дождешься, что нас опередят другие! Не пойму, что ты за медведь!..

Когда запах еды усилился, Непоседа помчался вперед, спотыкаясь, падая и снова поднимаясь.

Чуткий нос его не обманул…

На скалистом склоне берега, где зияло устье пещеры, лежала громадная мерзлая туша моржа: припрятанная добыча. А в самом устье пещеры оказалась еще одна, обе едва тронутые. Только голова и шея были обглоданы. Зимние запасы хозяйственного и бережливого медведя.

— Кажется, мы набрели на кладовую Щербатого! — весело проурчал Фрам. — Вот это удача! На ночь — то есть на зиму — нам с тобой хватит с избытком.

Медвежонок не стал дожидаться приглашения и набросился на одну из туш своими маленькими, еще молочными зубами, пытаясь порвать ее толстую, замерзшую, блестящую шкуру. Но его зубки скользили, как по стеклу. Малыш валился через голову, вставал, снова ворча и сопя принимался то за одну тушу, то за другую, потом карабкался на них: недаром его звали Непоседой!

Он издавал сердитые, жадные звуки. Слушая их, можно было подумать, что медвежонок собирается в один присест сожрать обе огромные туши — сотни килограммов мяса и сала. Но зубы его ничего не могли ухватить, и Непоседа то и дело скатывался кувырком в снег.

— Вот так история! — проурчал он наконец, усевшись на снег и глядя на Фрама. — Научи меня, как быть! Я выбился из сил!

Вид у него был такой жалкий и огорченный, а озорная мордашка такая симпатичная, что Фрам решил научить его одной хитрости, которую сам он перенял у людей и которая могла пригодиться малышу в будущем.

Он начал с того, что вырвал когтями два куска мяса из брюха одного из моржей. Два замерзших, твердых, как камень, куска. Потом улегся на них, согревая их своей шерстью. Медвежонок глядел на него, ничего не понимая. Пробовал сунуться мордой под брюхо Фраму: он еще никогда не видел белого медведя в роли наседки.

Немного погодя Фрам достал из-под себя размякшее, теплое мясо. И Непоседа вынужден был честно признаться, что его взрослый друг не только добряк и первоклассный борец, но еще знает множество всяких штук, одна другой хитрее, каких еще не видывали медведи Заполярья.

Оба наелись до отвала. Облизав себе морду, Непоседа поднялся на задние лапы и спросил глазами:

— Ну, дядя? Теперь куда?

Но Фрам еще не закончил выучки. Кое-что малышу еще следовало показать…

Он вошел в пещеру и тщательно ее обследовал. Она показалась ему подходящим убежищем, удобным для хранения провизии. С трудом перетащив моржовые туши, он сложил их в глубине пещеры и придвинул к ее устью тяжелую ледяную глыбу. Теперь у них была дверь.

— А теперь пора и отдохнуть… Видишь, и луна заходит!

— А мне спать совсем не хочется! — заявил на своем языке Непоседа.

— Хочется — не хочется, пока ты со мной, мое слово — закон! Усвой раз и навсегда!..

Проворчав это, Фрам схватил медвежонка за загривок, пятясь, втащил его в берлогу и задвинул за собой ледяную глыбу. Через пять минут медвежонок храпел, уткнувшись мордочкой в косматое брюхо Фрама.

Так завязалась их дружба, которая продлилась всю полярную ночь.

Провизии у них было вдоволь. Когда бушевала пурга, они загораживали устье берлоги ледяной глыбой, а когда в проясневшем небе снова показывалась луна, выходили на разведку.

Им дважды встречался медведь-убийца. Он брел шатаясь, худой, отощавший.

Завидев Фрама с медвежонком, он тотчас же прятался за скалы.

Урока повторять не пришлось. Возможно, Щербатый встречался за это время с другими медведями, может, даже дрался с ними и понял, что сила его потеряна навсегда, вместе с зубами.

Но вот небо начало понемногу светлеть. Звезды растаяли одна за другой. На востоке появилась огненная полоска. Приближалось полярное утро, весна.

Непоседа подрос и окреп. Кругленький, в теплой зимней шубке, он резвился без угомону. Однако из повиновения своего взрослого, умного и доброго друга не выходил.

Лишь только, бывало, заслышит его призывное урчание, сейчас прибежит и замахает у его ног своим смешным коротеньким хвостиком.

Медвежонок оказался на редкость смышленым. Видно было, что из него со временем получится первостатейный охотник. Несколько раз, почуяв песцов, привлеченных запахами берлоги, он смело вступал с ними в бой и получал хорошую встрепку. Доставалось от его клыков и песцам. Так или иначе, но они больше не возвращались.

Однажды утром, уже в преддверии весны, разразилась пурга и пробушевала целую неделю.

Когда ветер улегся и дали очистились, над горизонтом поднялось в медвежий рост солнце. Подул ласковый, теплый ветерок. Ледяной покров океана взломался, оставив у берега глубокие зеленые разводья.

Прилетели первые полярные крачки, потом первые серебристые и сизые чайки. Прилетели и те редкостные птицы, которых называют чайками Росса — с голубой спинкой, розовым брюшком и черным бархатным ободком вокруг шейки.

Возвращаясь с побережья, Фрам с медвежонком в третий раз встретили медведя-убийцу.

Он превратился в тень. Едва плелся, то и дело падая, поднимался и, сделав несколько шагов, снова падал.

Завидев Фрама и Непоседу, он не выказал прежнего страха. Даже не попытался удрать. Ему теперь было все равно.

Он, вероятно, тащился к своему прежнему логову, в пещеру, чтобы уснуть там вечным, беспробудным сном.

Медвежонок накинулся на него с грозным рычанием, принялся кусать и рвать его шкуру: старый долг еще не был выплачен сполна. Вместо того чтобы защищаться, Щербатый покачнулся, ища глазами, куда бы лечь.

Поведение Фрама навсегда осталось непонятным медвежонку. Он с сердитым рычанием одним движением лапы отшвырнул Непоседу от его жертвы, поднял за шиворот и посадил на высокую скалу — обычное место Непоседы. Затем знаком приказал ему сидеть смирно, а не то не миновать взбучки.

Потом направился к Щербатому.

Убийца лежал с закрытыми глазами, положив морду на вытянутые лапы.

Зная, какой способ борьбы предпочитает этот чудак, он не сомневался, что его сейчас схватят за загривок и начнут колотить мордой об лед.

Но лапа Фрама не схватила его, не встряхнула, не ударила об лед, а только легонько толкнула. Щербатый застонал, прося пощады.

— Вставай! — проворчал Фрам. — Пора сообразить, что я тебя не трону. Поднимайся и иди за мной!

Щербатый дрожал, не открывая глаз, и жалобно скулил. Фрам сгреб его, взвалил себе на спину и точно так же, как таскал когда-то, под хохот галерки, вокруг арены глупого Августина, отнес Щербатого в берлогу, к остаткам моржовых туш. Там он положил его мордой к мерзлому мясу. Щербатый со стоном открыл глаза. Порванные ноздри его расширились, он облизал разбитый нос и попробовал было откусить кусок, но беззубые десна только скользнули по мясу. Он уже не мог встать на ноги и откусить хороший кус, тряся головой, как прежде, когда у него были все зубы.

Фрам оттолкнул его. Щербатый испуганно съежился и застонал. То, что он увидел, было превыше его понимания.

Ученый циркач оторвал когтями кусок моржовой туши и, чтобы согреть его, сунул себе под брюхо. Потом, когда мясо достаточно размякло, положил его голодному Щербатому под нос. Тот принялся медленно жевать, как жуют беззубые старики. Он не знал, что ожидает его дальше, но пока что свершилось чудо: его кормят! Он получил теплый, мягкий кусок моржатины из лап того, от кого он ожидал смерти.

Кончив есть, он поднял на Фрама испуганные глаза.

— Чего тебе еще? — проворчал тот, теряя терпение. — Уж не воображаешь ли ты, что я буду нянчиться с тобой всю жизнь? Научился обращаться с мерзлым мясом и ступай себе подобру-поздорову!

Фрам направился к выходу из берлоги.

Щербатый оторопело глядел ему вслед. Вероятно, он принял все, что было, за хитрость и боялся, как бы этот чудной медведь не вернулся и не перегрыз ему глотку.

У входа в пещеру Фрам нашел медвежонка, который старался подглядеть, что происходит внутри. Фрам не обратил на это никакого внимания, — забыл, что велел Непоседе смирно сидеть на скале, куда сам посадил его. В отличном настроении, он знаком приказал медвежонку собираться в дорогу.

Берлогу они оставили Щербатому.

Пришла весна. Места было довольно для всех. Где-нибудь найдется логово и для них.

Сначала они шли рядом. Но медвежонок то и дело оглядывался и стал понемногу отставать. Фрам долго ничего не замечал, а когда хватился, медвежонка уже с ним не оказалось. Он остановился… Принялся звать его, сердито рыча… Никакого ответа! Тогда он пошел обратно по маленьким следам, ускоряя шаг по мере того, как ему становилось ясно, куда они ведут. Им овладела тревога.

Следы терялись в устье берлоги.

Фрам прислушался. Тишина… Это не обрадовало, а еще больше встревожило его. Он кинулся в берлогу.

Медвежонок преспокойно облизывался. Щербатый лежал с вытаращенными глазами и перегрызенным горлом.

Медвежонок расправился с ним по закону диких медведей Заполярья. У малыша был старый должок, и он его уплатил.

А теперь облизывал себе морду.

В первую минуту Фраму захотелось задать ему хорошую трепку, чтобы тот запомнил ее на всю жизнь, как Фрам помнил трепки, которые он сам, тогда еще глупый медвежонок, получал от дрессировщика цирка Струцкого. Он даже занес было лапу, но глаза Непоседы выражали такую невинную гордость, что лапа Фрама повисла в воздухе.

Он опустил ее, не тронув медвежонка.

Дальнейшую судьбу свою медвежонок нашел сам, и она была такой, какой и должна была быть в этих суровых местах. Жизнь для него едва лишь начиналась. Ей предстояло быть долгой и протечь здесь, в стране вечных льдов, по законам Заполярья.

Фрам подтолкнул его сзади лапой и угрюмо проворчал:

— Ну, потешил себя! Теперь ступай…

Выходя, оба оглянулись на труп убийцы, растянувшийся возле остатков моржовых туш.

Взгляд Фрама выражал почти человеческие чувства.

Глаза медвежонка сияли гордостью.

Они долго скитались по острову. Им не раз попадались другие медведи, уплетавшие свежепойманных в разводьях тюленей. Пользуясь испытанными приемами, избавлявшими его от драки, укусов и переломанных костей, Фрам неизменно оставался хозяином положения. Он поднимался на задние лапы, козырял, прыгал через голову, ходил колесом, проделывал сальто-мортале; и дикий медведь пускался наутек. Потом, отбежав подальше, останавливался и изумленно оглядывался на чудовище.

С неменьшим изумлением смотрел на Фрама и медвежонок.

То, что он видел, превосходило все, чему он научился от своего взрослого друга с такими странными повадками.

Повадки эти нравились ему. В них было что-то веселое, невиданное и в то же время устрашающее даже для самых могучих белых медведей, которых Фрам обращал в бегство без особых для себя хлопот. Это было какое-то колдовство. Приложенная к виску лапа, сальто-мортале, колесо, несколько плавных движений вальса и, пожалуйста!.. Обед готов!

Они вдоволь наедались и уходили, оставляя излишки хозяевам. Знали, что в другом месте найдут другой такой же дешевый и сытный обед. Медведей на острове было много.

И все они, наверное, были опытными, искусными охотниками. Друзьям не грозила голодовка.

Принюхиваясь поднятым по ветру носом, медвежонок первым сигналил о близости еды. Потом поглядывал украдкой на Фрама, пытаясь разгадать, в чем заключается его таинственная сила, обращавшая в бегство самых больших и могучих медведей. Непоседе все это казалось ужасно забавным.

Он весело смотрел вслед удиравшему с непроглоченным куском медведю, наблюдая, как беглец останавливается и с удивлением оглядывается на диковинное и страшное существо, способное на такие штуки.

Солнце между тем не спеша продвигалось к середине неба.

И снова по освободившемуся от ледяного покрова океану поплыли на юг, как таинственные галеры без парусов, без руля и без гребцов, ледяные горы.

Иногда Фрам останавливался на краю какого-нибудь утеса и подолгу вглядывался в дали. Потом переводил взор на стоявшего рядом медвежонка и назад, на полный медведей и дичи остров. И с каждым разом его все сильнее грызла тоска, еще невнятная и безотчетная.

Однажды под берегом, у своих ног, на широком и плоском, омытом прибоем камне они увидели гревшегося на солнце детеныша тюленя. Маленького, круглого, блестящего. Его подсадила туда мордой мать, а сама нырнула в зеленую пучину за живым кормом для него же.

Непоседа вскинул глаза на Фрама. Потом глянул вниз и начал проявлять нетерпение.

Перехватив удивленный взгляд невинных круглых глаз тюлененка, Фрам отвернулся. Он знал наперед, что произойдет, но ничего поделать не мог.

Непоседа проворно соскользнул с утеса на своих белых панталонах, как на салазках. Внизу он одним прыжком очутился на ничего не подозревавшем детеныше тюленя, и череп жертвы хрустнул под его молодыми острыми клыками.

У берега билась старая тюлениха, стараясь короткими толчками ластов выбраться из воды на помощь детенышу. Когда ей наконец это удалось, Непоседа уже был высоко, на половине подъема: волочил за собой добычу.

Мать жалобно застонала. А медвежонок с довольным урчанием принялся за еду: он праздновал свой первый охотничий успех.

Потом облизываясь, сытый и гордый, завертелся вокруг Фрама.

Фрам же старался не глядеть на него, чувствуя в эту минуту, как что-то навсегда отдалило его от маленького жестокого друга, бессознательно жестокого, потому что закон ледяной пустыни требовал жестокости.

Вскоре у Фрама появилась новая причина для серьезных размышлений. И на этот раз решающая.

Он спал, растянувшись на солнце, и видел, как всегда теперь, сон о далеком, покинутом им человеческом мире.

Непоседа куда-то запропастился. Когда Фрам засыпал, медвежонок улегся с ним рядом. Теперь его не было.

Хрустнув суставами, Фрам поднялся и принялся за поиски. Глянул направо — нету, налево — нету. Он спустился в распадок, где по ледяному дну сочилась тоненькая струйка талой воды, и остановился, ошеломленный.

Непоседа спрятался здесь, чтобы беспрепятственно разучивать цирковые номера Фрама. Отдавал честь, танцевал вальс, добросовестно старался проделать сальто-мортале. Падал с разбегу то на нос то на спину. Неудачи не останавливали его. Он упрямо повторял все сызнова и опять катился кубарем по льду.

Почувствовав на себе взгляд Фрама, медвежонок радостно заурчал. Возможно, он ждал от него похвалы, и двинулся навстречу ему на задних лапах, комично раскланиваясь и кружась в вальсе. Потом остановился и козырнул, приложив лапу к виску. Его взрослый друг, думал он, не мог не порадоваться успехам такого талантливого и прилежного ученика.

Но взрослый друг схватил его за шиворот, поднял в воздух и принялся безжалостно шлепать. И не раз, не два, а несколько десятков раз кряду опустилась лапа Фрама на спину малыша.

Тот корчился, рычал, скулил. Но Фрам продолжал тузить его, пока не устал. Потом повернул его к себе мордой и влепил ему дюжину оплеух.

Когда же он наконец отпустил медвежонка, Непоседа плюхнулся на снег, как мешок, и не мог даже скулить.

— Понял теперь? — гневно урчал Фрам. — Можешь делать все, что тебе угодно. Устраивай свою жизнь по здешним законам. Но не превращайся в такого же клоуна, как я! Этого я ни за что не допущу. Одного паяца довольно Заполярью!

Медвежонок ползал у его ног, ластился к нему, просил прощения, сам не зная за что.

Потом, испуганный, побрел вслед за Фрамом, сохраняя почтительное расстояние. Остановится Фрам, остановится и он. Двинется Фрам вперед, двинется и он.

Медвежонку хотелось умилостивить своего взрослого друга, добиться прощения, но за что?

Протоптанная ими в снегу стежка вела к берегу.

Фрам шел, задумчиво опустив голову.

В нем созрело решение. Он принял его не без горечи: предстояло расстаться с единственным существом его племени, с которым он сблизился в этой пустыне. Но так будет лучше для медвежонка. Непоседа будет предоставлен самому себе. Смышленый, отважный, вполне подготовленный к самостоятельной жизни в родном краю, он со временем станет хорошим охотником. Это видно уже сейчас.

Оставшись с ним, малыш наверняка превратится в клоуна. В никчемного медведя, глупого Августина полярных льдов.

Фрам ускорил шаг.

Сверху, с высокого берега, перед ним открывался необъятный зеленый океан, по которому плыли к горизонту, из неизвестности в неизвестность, как таинственные галеры без парусов, без руля и без гребцов, большие и малые льдины.

Одна такая льдина причалила к берегу и зацепилась за выступ скалы, раскачиваясь на волнах, готовая уплыть дальше. Она, казалось, ждала его.

Фрам, не оборачиваясь, соскользнул вниз, прыгнул на нее и оттолкнулся лапой от скалы.

Льдина качнулась, повернулась, подхваченная течением, вышла в открытое море и устремилась туда, куда плыли остальные ледяные галеры без парусов, без руля и без гребцов. На ней, повернувшись спиной к острову, плыл одинокий, взъерошенный белый медведь.

Наверху, на высоком берегу, бегал взад и вперед, скуля и вытягивая шею, медвежонок. Он звал Фрама назад, просил взять его с собой.

Но Фрам, белый, как его льдина, не оборачивался.

Малыш остановился, слившись с ледяным берегом. Он уже не жаловался, а только смотрел вслед уплывавшей льдине и белой тени на ней. Она становилась все меньше и меньше, пока наконец на растаяла на зеленой линии горизонта.