Фредерик и Бернеретта

V

Бернеретта ушла после завтрака и не позволила Фредерику проводить ее домой. Полученные деньги Фредерик отложил с твердым намерением заплатить долги, но не спешил с этим. Спустя некоторое время он ужинал у Жерара. Г ости разошлись на рассвете. Фредерик собирался уже уходить, когда Жерар остановил его.

— Ты что думаешь делать? — спросил он. — Ложиться спать уже поздно — поедем завтракать за город.

Они быстро договорились, и Жерар послал разбудить свою любовницу и сказать ей, чтобы она приготовилась к прогулке.

— Как жаль, — сказал он своему приятелю, — что тебе некого пригласить, мы поехали бы вчетвером, это было бы куда веселее!

— За этим дело не станет, — ответил Фредерик, уступая порыву тщеславия. — Если хочешь, я черкну словечко, и пусть твой грум отнесет, это здесь неподалеку. Правда, сейчас немного рановато, но я не сомневаюсь, что Бернеретта явится.

— Великолепно. А что это за Бернеретта? Уж не прежняя ли твоя гризетка?

— Совершенно верно; это по поводу нее ты читал мне наставления.

— В самом деле? — смеясь, сказал Жерар. — Но, возможно, я был прав, — прибавил он. — У тебя характер постоянный, а с такими девушками это опасно.

Жерар не успел еще договорить, как вошла его возлюбленная. Бернеретта тоже не заставила себя ждать. Для этого случая она принарядилась, как только могла. Послали за наемной каретой и, несмотря на довольно холодную погоду, отправились в Монморанси. Небо было ясное, солнце сияло, молодые люди курили, обе дамь^ пели. Не проехав и одного лье, они стали приятельницами.

В Монморанси компания решила совершить прогулку верхом. Пустив лошадь вскачь по лесу, Фредерик почувствовал, как сильно забилось его сердце; никогда еще не' было ему так хорошо. Бернеретта была рядом с ним, он видел, какое впечатление производит на Жерара прелестное лицо молодой девушкй, разгоревшееся от скачки, и гордился этим. Они долго кружили по лесу, потом решили сделать привал на небольшом холме, где находились маленький домик и мельница. Мельничиха вынесла им бутылку белого вина, и они расположились прямо на земле, среди вереска.

— Нам следовало бы захватить пирожков, — сказал Жерар, — верховая езда способствует пищеварению, и я проголодался; мы бы закусили на траве, прежде чем вернуться в гостиницу.

Бернеретта достала из кармана слоеный пирожок, который она прихватила по дороге в Сен — Дени, и так мило предложила Жерару, что тот, принимая его, даже поцеловал ей руку.

— Вместо того чтобы возвращаться в деревню, — сказала она, — давайте лучше пообедаем здесь. Наверное, у этой женщины найдется в ее домишке кусок баранины, да вот и куры, — почему бы их не зажарить? Спросим‑ка, можно ли все это устроить, а пока будет приготовляться обед, мы погуляем в лесу. Что вы на это скажете? Право, это гораздо лучше, чем есть древних куропаток в гостинице «Белая лошадь».

Предложение было принято. Мельничиха хотела было отказаться, но, ослепленная блеском золотой монеты, полученной от Жерара, тотчас принялась за дело и принесла в жертву население своего птичника. Обед получился необыкновенно веселым и продлился гораздо дольше, чем рассчитывали его участ-: ники. Вскоре солнце скрылось за живописными холмами Сен- Ле, тяжелые тучи надвинулись на долину, и начался проливной Дождь, — Что теперь делать, — сказал Жерар, — до Монморанси не менее двух лье, и это не летняя гроза, которую можно переждать, а настоящий зимний дождь на всю ночь.

— Ну, почему же, — сказала Бернеретта, — зимний дождь проходит, как и всякий другой. Сыграем в карты, чтобы развлечься, а когда взойдет луна, будет хорошая погода.

Но, как и следовало ожидать, у мельничихи не оказалось карт, и игра не состоялась. Сесиль, возлюбленная Жерара, начала беспокоиться за свое новое платье и с сожалением вспо-< минала о гостинице. Лошадей пришлось укрыть в сарае. В комнату вошло двое дюжих молодцов довольно неприветливого вида. Это были сыновья мельничихи. Они спросили ужин и, казалось, не особенно‑то были рады посторонним. Жерар начал терять терпение, у Фредерика испортилось настроение. Нет более унылого зрелища, чем вид людей, которые только что смеялись и чье веселье прервано внезапной помехой. Одна Бернеретта сохраняла прекрасное расположение духа и, казалось, ни на что не обращала внимания.

— Если у нас нет карт, — сказала она, — я предложу вам другую игру. Прежде всего попытаемся найти муху, хотя сейчас и ноябрь месяц.

— Муху? — переспросил Жерар. — Что вы собираетесь с ней делать?

— Сначала поищем, а потом увидим.

После тщательных поисков муха была найдена. Бедняжка оцепенела от холода. Бернеретта осторожно взяла муху и положила ее посреди стола, затем усадила всех вокруг.

— Теперь, — сказала она, — пусть каждый возьмет по куску сахара и положит его перед собой на стол, затем бросит в тарелку какую‑нибудь монету. Это будет ставкой. Только не двигайтесь и не говорите, дайте мухе очнуться. Вот она уже летает. Смотрите — сейчас она сядет на один из кусков сахара, улетит, сядет на другой, снова вернется — как ей вздумается. Всякий раз, когда муха сядет на сахар и задержится на нем, владелец этого куска берет из тарелки монету — и так до тех пор, пока тарелка не опустеет. Тогда мы начнем с начала.

Забавная выдумка Бернеретты развеселила всех. Сделали, как она сказала. Прилетели еще две — три мухи, все играющие в торжественном молчании следили за ними глазами; как только муха садилась на сахар, раздавался дружный смех. Так незаметно прошел час; тем временем дождь прекратился.

— Не переношу унылых женщин, — говорил Жерар своему другу на обратном пути. — Надо признаться, что веселость — великое благо, может быть самое большое из всех, потому что, обладая им, можно обходиться без остальных. Твоей гризетке удалось обратить час скуки в час забавы. Это одно заставляет меня ценить ее много больше, чем если бы она сочинила эпическую поэму. Как ты думаешь, долго ли продлится ваша любовь?

— Не знаю, — ответил Фредерик, подражая небрежному тону своего приятеля, — если она тебе нравится, можешь поухаживать за ней.

— Ты неискренен; ты же любишь ее, и она тебя любит.

— Да, как и прежде, — из прихоти.

— Бойся таких прихотей.

— Догоняйте же нас, господа! — крикнула Бернеретта. Она и Сесиль мчались вскачь впереди. На небольшой плоской возвышенности девушки придержали лошадей, и вся кавалькада сделала остановку. Всходила луна, медленно выплывая из‑за чащи леса; по мере того как она поднималась, тучи словно отступали перед ней. Внизу, у подножия холма, расстилалась долина, она тонула во мраке, и только было слышно, как там, в глубине, куда не проникал взгляд, глухо волновалось от ветра темное море зелени. В шести лье от Парижа можно было подумать, что находишься где‑то над отрогами Шварцвальда. Внезапно ночное светило точно вынырнуло из‑за горизонта. Широкий луч скользнул по верхушкам леса и мгновенно залил светом все вокруг. Высокие деревья, купы каштанов, лужайки, тропинки, холмы — все обрисовалось вдали, как по волшебству. Фредерик и его спутники обменялись взглядами, удивленные и обрадованные, что видят друг друга.

— А ну‑ка, Бернеретта, — воскликнул Фредерик, — спой нам песню!

— Печальную или веселую? — спросила она.

— Какую хочешь. Спой охотничью! Быть может, на нее ответит эхо.

Бернеретта откинула назад вуаль и начала, подражая напеву охотничьего рожка, но вдруг остановилась. Ее взгляд поразила яркая звезда Венеры, мерцавшая над самым холмом. Подчиняясь очарованию более нежных чувств и мыслей, Бернеретта запела на мотив немецкой песни стихи, которые Фредерик сочинил когда‑то под впечатлением отрывка из Оссиана[2]:

Бернеретта пела; луна освещала ее лицо, придавая ему очаровательную бледность. Сесиль и Жерар похвалили чистоту и свежесть ее голоса, а Фредерик нежно поцеловал возлюбленную.

Они вернулись в гостиницу и сели ужинать. За десертом Жерар, разгоряченный выпитой бутылкой мадеры, стал так услужлив и любезен с Бернереттой, что Сесиль затеяла с ним ссору. Они наговорили друг другу колкостей, и Сесиль ушла из‑за стола, а Жерар последовал за ней в самом дурном расположении духа.

Оставшись наедине с Бернереттой, Фредерик спросил ее, догадалась ли она о причине этой размолвки.

— Конечно, — ответила Бернеретта, — это же не стихи, и каждый это понимает.

— Ну и что же ты об этом думаешь? Ты приглянулась этому молодому человеку; его любовница ему наскучила, и, я думаю, тебе достаточно сказать слово, чтобы он бросил ее.

— Какое нам до этого дело! Или ты ревнуешь?

— Нисколько. Ты же прекрасно знаешь, что я не имею права ревновать тебя.

— Объясни мне, что ты хочешь сказать?

— Милое дитя мое, я хочу сказать, что ни мое состояние, ни род моих занятий не позволяют мне быть твоим любовником. Ты знаешь это давно, я тебя никогда не обманывал на этот счет. Если бы я захотел разыгрывать перед тобой знатного вельможу, я бы разорился, не сделав тебя счастливой. Мне едва хватает моего содержания; кроме того, в скором времени я должен буду вернуться в Безансон. Ты видишь, что об этом я говорю с тобой вполне откровенно, хотя мне и тяжело, но есть некоторые вещи, о которых я так говорить не могу. Твое дело подумать и позаботиться о своем будущем.

— Другими словами, ты мне советуешь заняться твоим другом?

— Нет, это он готов заняться тобой. Жерар богат, а я нет. Он живет в Париже, в самой гуще всевозможных развлечений, мне же предназначено быть всего лишь провинциальным адвокатом. Ты очень нравишься Жерару, и, может быть, это для тебя счастливый случай.

Несмотря на кажущееся спокойствие, Фредерик, говоря все это, был взволнован. Бернеретта молчала, она прижалась к окну и плакала, стараясь скрыть свои слезы. Фредерик заметил это и подошел к ней.

— Оставьте, — сказала она, — вы никогда не снизойдете до того, чтобы ревновать меня. Я понимаю и не жалуюсь, но мне очень больно; вы слишком жестоко говорите, друг мой, вы обращаетесь со мной как с продажной женщиной; я не заслужила этого; вы причиняете мне большое горе.

Заранее было решено переночевать в гостинице и вернуться в Париж на другой день. Все еще утирая глаза, Бернеретта сняла с шеи платок и повязала им на ночь голову возлюбленного. Затем прижалась к плечу Фредерика, тихонько увлекая его к алькову.

— Какой же ты гадкий, — сказала она, целуя его, — почему ты не хочешь меня любить?

Фредерик заключил ее в объятия. Он понимал, чему подвергает себя, уступая минутной слабости. Чем больше ему хотелось отдаться этому порыву, тем больше страшился он самого себя. Он готов был сказать Бернеретте, что любит ее, но роковое слово замерло у него на губах; Бернеретта же сердцем почувствовала его, и оба они заснули счастливые. Один — оттого, что все же не произнес этого слова, другая — оттого, что угадала его.