Френдзона для бэдбоя

Инициатива – дело наказуемое

Пять лет назад...

– Эй, кто там?

Кустарник дикой розы снова отвечает стоном. Хриплый мужской голос заставляет инстинктивно попятиться назад.

Лезть в колючки, чтобы выяснить кому там приспичило экстренно прилечь, так себе перспектива, если честно. Не то чтобы я была трусливой, но и не бессмертная ведь. Октябрьские сумерки уже набросили на город паутину густого тумана, а отец, как назло, уехал на ночную рыбалку. Я дома совершенно одна и геройствовать без подстраховки страшновато.

Стон повторяется. Уже громче, внятнее.

Вариант просто запереться в доме с хлипкой дверью даже не рассматриваю. Во дворе хоть простор для манёвра есть, рвану к соседям в случае чего.

– Эй, – повторяю чуть громче на свой страх и риск. – Вы меня слышите?

На этот раз говорящие кусты во дворе моего дома отзываются сдавленным трёхэтажным...

И тут, как водится, вырисовываются сразу две новости.

Хорошая: незваный гость выбирается из дебрей самостоятельно. Правда, с трудом, но всё же.

Плохая: я этого шайтана знаю.

В общих чертах, Мартышев – худшее, что может произойти с любой приличной девушкой. Воплощённый хаос. Наглый, невыносимый, непостоянный, неудержимый, и ещё адова куча «не», вытекающая в категоричное: не вздумай связываться!

Ну почему я? Почему именно он? На планете миллиарды людей, но свалиться мне во двор на ночь глядя сподобился именно Макс – сын нашего завуча, избалованный безнаказанностью оболтус, нарушитель общественных норм и заветная мечта всех старшеклассниц.

Вспомнить страшно, сколько подруг он перессорил играючи. Вечно заигрывал то с одной, то с другой. Я так ждала, что после выпускного наши пути навсегда разойдутся! Что, наконец, смогу дышать нормально, без этой непонятной тяжести в груди.

Мне бы в дом забежать, запереть дверь на все полтора замка, захлопнуть прогнившие окна. Но я стою столбом, словно прибитая к месту взбесившимся сердцем.

– Макс?.. Тебе больно, наверное... Кто тебя так?

Отступаю теперь уже осознанно, обречённо глядя на то, как моя находка нетвёрдо встаёт на ноги. С силой сжимает голову обеими руками, оценивающе смотрит на меня исподлобья.

Мы раньше если и встречались взглядами, то по случайности. Я его всегда сторонилась, Макс меня, всегда подстриженную под мальчика, угловатую и мелкую в упор не замечал. А теперь таращимся друг на друга словно впервые.

Что сказать... Мартышев преступно смазливый даже с глубокими ссадинами во всё лицо. Вот кому повезло в генетической лотерее выиграть джекпот. Только глаза у парня больно жуткие. На фоне густых тёмных бровей и волос сразу привлекают внимание. Светло-серые, будто мутное стекло. Пустые.

А я что? Я ничего. В безразмерном свитере и бесформенных джинсах – мой парадный костюм на все случаи жизни. Только громоздкие очки с поступлением в вуз сменила на комфортные линзы и волосы впервые за много лет отросли до лопаток. Не его полёта птица. Так, обычный воробышек...

Он ещё раз ощупывает меня взглядом с ног до головы. Серые глаза выдают мгновенную борьбу всех мыслимых эмоций, начиная недоумением и заканчивая каким-то смущающим интересом.

– Откуда ты знаешь моё имя?

– Мы учились в одном классе. Я в десятом к вам перевелась, – добавляю терпеливо, не обнаружив на избитом лице признаков узнавания.

Тут удивляться нечему. Мне кажется, даже отец периодически забывает, что у него один сын, а не два.

– Точно. – Щёлкает он пальцами в воздухе. – Марьям, кажется?

– Ну хоть имя запомнил.

С досадой закусываю губу, сообразив, что ляпнула это вслух. Может ведь неправильно понять. Вернее, очень даже правильно...

– Редкое просто. – Мартышев в своей манере вальяжно надвигается, а у меня сердце истерично подскакивает к горлу. Дышу как загнанный зверёк. Это преступление подходить так близко! Ближе, чем подошёл бы любой человек, уважающий чужое пространство. – А кто ты по национальности, Марьям?

– Всего понемногу, – мне почему-то очень сложно говорить, язык не слушается. Пожимаю плечами, заполняя паузу, взятую на то, чтобы сглотнуть. – Отец – татарин, мать русская... была.

Он останавливается, лишь подойдя ко мне впритык. В нос ударяет запах сырой земли и неприятностей. Адреналин зашкаливает, создавая в голове нервирующий вакуум.

Я как-то видела Мартышева в драке. На редкость отбитый и отчаянный противник. Соперников явно было больше, но и он никогда не бил без повода, всегда заступался за девушек, защищал слабых – черта, которая в нём подкупает.

На этом всё. В остальном он годный только пакостить.

– Тебе не влетит за то, что ты со мной болтаешь? – Что примечательно, такая вероятность совсем не мешает ему без спроса трогать мои волосы. – Общаться с мужчинами наедине тебе точно можно?

Чувствую щекой его горячее дыхание и мне дурно становится. В лёгких тесно, а в голове – шумно.

Ответить «нельзя» – значит солгать.

А «можно» самовлюблённый нахал непременно расценит как флирт. Надо бы как-то экстренно собраться с мыслями, иначе, боюсь, станет слышно как неровно стучит моё глупое сердце.

– Как и любой твоей подружке, – выдаю сухо, выдёргивая тёмный локон из его загребущих пальцев. – Важно не то что запретят, а то, что девушка сама себе позволит.

– Забавная ты малышка, Мари, – задумчиво хмыкает Макс, отступая на шаг. – Ну, я пошёл?

– Иди, – выдыхаю с облегчением.

«Сдалась ты ему» – ядовито хихикает внутренний голос. Все два года, что я его знаю, Мартышев на невзрачных мышек вроде меня никогда не заглядывался.

Вдруг налетает порыв ветра. Начинает капать дождь.

Смотрю, как он, западая на левую ногу, плетётся к калитке. Кренится весь будто Пизанская башня. Сгорбленный, с оторванным рукавом толстовки, гармошкой сползшей по предплечью. И жалко так смутьяна становится, аж в груди саднит.

Сто прыжков без парашюта

Мартышев как ураган. Я пискнуть не успеваю, как забываю, что вообще пищать собралась. Теряюсь настолько, что даже не помышляю возмутиться. Только рот раскрываю в шоке, чем Макс незамедлительно пользуется.

По языку растекается сладкий привкус его жвачки. Морозной мятой рецепторы взрывает... И так горячо-горячо щекам становится. Дышать не могу! А хочется вдохнуть поглубже, чтобы остудить полыхнувшие жаром лёгкие.

Для него такие проделки наверняка в порядке вещей. Макс напирает уверенно и дерзко, наплевав на приличия, на свои ссадины, на мою растерянность. Но мне-то, ни разу ни кем не целованной, как сопротивляться, если его натиск сбивает с ног?

Чужие ладони жадно оглаживают мои скулы, сползают на плечи, спускаются ниже... И если до этого его действия ещё можно было как-то попытаться понять да простить, то теперь самое время заехать по наглой морде.

Но возражения превращаются в сплошное ничто, когда Макс, подцепив края моего свитера, торопливо тянет его наверх с явным намереньем снять. Треск наэлектризованной ткани отдаётся на коже мурашками. И в голове синхронно с этим что-то коротит.

Иначе почему пламя свечи вдруг кажется невыносимо тусклым? Когда смущать меня должно ну вот совсем другое. Я до дрожи, до сбившегося дыхания стесняюсь, но вместо того чтобы разразиться гневной тирадой, тяну вниз молнию его толстовки. Сама! А потом и кофту помогаю снять, теряя голову от его напора, от собственной дерзости. От потребности согреть, сгореть, раствориться в нём!

– Ты такая красивая... Вкусная...

Лесть, может, и дежурная, но как он это произносит! Мамочка...

Макс бойко воюет с заклёпками на моих джинсах, а у меня от одного вида его спортивно сложенного тела дух перехватывает. Ну прямо парень с обложки! Живой идеал.

– Ты тоже вроде ничего, – заигрываю, чего отродясь ни с кем себе не позволяла. А с Максом можно. С ним себя особенной чувствую: единственной, самой желанной.

Реакция следует моментально. Кусачими поцелуями по шее проходится. Щипками по рёбрам. Током по венам. По ногам бьёт сквозняк, бёдра стягивает мурашками. Чувства такие яркие, слепящие, первые.

В хаотичных мыслях мелькает осознание, что джинсы вместе с нижним бельём уже держатся только на щиколотках, считай на честном слове, а сама я сижу перед ним на кухонном столе.

Ну, Мартышев!

Заправский ушлый фокусник...

Вот как я могла так низко пасть, но при этом взлететь выше неба?

Видеть его и знать не желаю, а наглаживать напряжённую спину перестать не могу. Даже не пытаюсь объяснить себе, почему вдруг не испытываю ни малейшего сомнения в правильности того, что мы с таким самозабвением вытворяем. Да и как объяснить гормональное помутнение?

Что задумано природой, то не противоестественно, так ведь?

– Ну как, всё такая же дерзкая, а? – ехидно тянет Мартышев, являя моему ошалевшему взору то, на что приличным девушкам до свадьбы смотреть в идеале не следует.

– Мне сейчас следует сомлеть, что ли? – интересуюсь бойко, на деле не ощущая и тысячной доли той смелости. Я готова нести ответственность за свой поступок, а вот сопротивляться сбивающему с ног влечению выше моих сил.

– Какая же ты... – хрипит Макс, усмехнувшись, а потом вдруг резко замолкает.

Я пару секунд жду продолжения явно недосказанной шпильки, а затем с любопытством поднимаю глаза, чтобы проверить – не захлебнулся ли он спесью.

И сама громко сглатываю, таким взглядом диким он меня рассматривает.

– Какого чёрта ты задула свечу?! – свирепо выдыхает Мартышев.

Нас обступает непроглядная темнота, поэтому выражения моего лица он видеть не может. Зато превосходно слышит вредный смешок и от этого бесится в два раза больше.

– Ну хочешь, давай поищем спички? – язвлю, прижимая ладони к широкой груди и с трепетом отмечаю, как загнанно колотится его сердце.

– Язвишь, зараза... Таких как ты раньше сжигали на костре, – сипло выстанывает Макс, продолжая рассматривать меня уже на ощупь. – Скажешь ещё хоть слово, и я откушу тебе язык, обещаю, – добавляет он, едва я набираю в лёгкие побольше воздуха.

– Такие как я в огне не горят, – мятежно нарываюсь.

Наслаждение от перепалки ничуть не уступает удовольствию от хаотичных соприкосновений кожи с кожей. Так происходящее кажется ещё острее. Я даже выхватываю из россыпи мыслей относительно остроумный ответ на его реплику с вероятным продолжением «в воде не тонет», но у Макса, кажется, напрочь отшибает желание говорить. Только дышит сбито мне на ухо, обнимая всё крепче... прижимаясь всё ближе...

Резкая боль отрезвляет, но я умею терпеть.

Ни о чём не жалею.

Именно с ним меня связывает больше общего, чем с кем-либо другим. Макс раздражал меня сколько его знаю. Тем, что не замечал, не провожал глазами, даже не задирал. А теперь так близко... Так сладко опаляют его губы. Как я мечтать прежде не смела.

Наши тела, притягиваясь, высекают столько искр, что нам не нужен свет, чтобы видеть друг друга. Я ныряю в его эмоции глубже чем в зеркало, и те дробят меня в пыль, делят на атомы.

Постепенно за болью приходит ненасытность. Запыхавшиеся, взмокшие, мы даже в такой момент не перестаём соперничать. Старый стол скрипит на нас благим матом, угрожая то рухнуть, то вовсе задымиться. Но всё, чем заняты мои мысли, пока руки безостановочно шарят по мускулистому телу – только то, как крышесносно напрягаются его мышцы, при каждом поступательно-возвратном движении.

Я слишком глубоко увлечена новизной ощущений и слишком поверхностно вникаю в происходящее. Поэтому, растворившись до донышка в эмоциях, момент его блаженства осознаю постфактум. А возмутительный факт, что мерзавец даже не позаботился о защите царапает по нервам и того позже. Аккурат в момент, когда калитка скрипит несмазанными петлями и откуда-то со двора доносится тяжёлая поступь отца.

– Ты кого-то ждёшь? – понизив голос до шёпота, спрашивает Макс.

И хочется и колется

– Марьям, что стряслось?

Брат говорит шёпотом, и я тоже понижаю голос. Вовсе не потому, что за стеной спит отец.

Я боялась, что расстояние разорвёт нашу с Амилем связь, но та лишь крепчает. Мы двойняшки, этим всё сказано, остальное долго объяснять.

– А что ты чувствуешь? – спрашиваю, сжимая крепче телефон.

– Мне радостно. Мне страшно. Сердце колотится так высоко, что им запросто можно подавиться. Это как... Ограбить банк! И улизнуть в последнюю секунду. Ноги косит.

– Это любовь, Амиль, – улыбаюсь, крепко зажмурившись.

– Ты влюбилась?

– Бесповоротно.

– А почему такая?

– Какая?

– Напуганная.

Прислушиваюсь к себе. Брат прав. Меня слегка потряхивает от кайфа, от адреналина. Я словно застыла в затяжном прыжке. Кажется, будто вот прямо сейчас либо расправлю крылья, либо сорвусь камнем вниз. А ещё тело не спешит благодарить меня за чужеродное вторжение – всё ноет и саднит. Только это уже личное. В такие тонкости посвящать Амиля я не готова.

– Страшно разбиться, – сознаюсь, бесцельно меряя комнату шагами.

– Не хочу влюбляться, – подытоживает брат категорично.

– Почему?

– Если разобьюсь я, станет некому страховать тебя.

Да, пожалуй, Амиль прав. Он слишком многое и слишком рано на себя взвалил. Знаю, Макс не тот, на кого можно опереться, но хочется... Очень хочется ошибиться. Избавить брата от забот хотя бы за себя.

– Мне нужно тебе кое в чём признаться.

Несмотря на вынужденный перевод стрелок в сторону ничего не подозревающего Амиля, меньше всего я хочу накидывать брату лишних хлопот, существование которых он всегда отрицает. У него действительно всё просто – пара минут и проблема уже не проблема. Любая.

Можно только догадываться, какого ему приходится одному в большом и чужом городе, в свои-то голозадые девятнадцать. Поэтому я стараюсь не дёргать по пустякам своего личного Джина. Но сегодня не тот случай.

– Слушаю.

– Я умудрилась подставить тебя перед отцом.

– Понял. Буду кивать и каяться.

Его смех из динамика сжимает сердце тоской.

– Ты когда приедешь?

– Не раньше, чем через месяц.

– Ну вот. Ещё так долго, – вздыхаю тоскливо.

– Не грусти. Лучше скажи, что тебе привезти?

– Нитки. Свяжу тебе шарф. Его ты точно станешь носить и не простудишься.

– Подловила, лисица, – отвечает Амиль, судя по голосу усмехаясь. – Хорошо, Марьям. Будут тебе нитки. И поаккуратней там со своей любовью, не позволяй везунчику лишнего. Будь умницей.

Я желаю ему сладких снов, отодвигая в сторону тяжёлую штору.

Так и есть, стук в окно мне не послышался.

Смотрю на Мартышева через стекло, не решаясь притронуться к шпингалету. Неужели настолько хотел меня увидеть, что вернулся в непогоду? Дождь уже давно прекратился, но он выглядит так, словно вылил себе на голову ушат воды.

– Марьям!

Открыть или не рисковать? Беречь девичью честь поздно. Максимум, что он может сделать, это покуситься на меня ещё раз. Разве это что-то изменит? Нет. Хуже будет, если шум дойдёт до отца.

Тогда почему так страшно? И хочется, и колется, и сердце бунтует... Влюблённое, глупое, оно так хочет верить, что Макс вернулся не затем, чтобы его разбить.

– Тише! Весь дом перебудишь, – шикаю, открывая окно. – Что ты здесь забыл?

– Нас прервали, – произносит Макс посиневшими губами. – Впустишь?

Кончиками ледяных пальцев мажет по моей скуле. Невольно дёргаю головой, но Макс удерживает меня за подбородок, не позволяя отвернуться.

– Нельзя. Я в доме не одна.

– Тогда выходи ко мне, – требует громким шёпотом.

Ой, дура-а-ак... Какой же он сумасшедший! Неужели не понимает, что такие вольности грозят нам не только открученными ушами?

– Я... Я правда не могу! Ты что? Смотри, луна какая выглянула, весь двор как на ладони. А если... Если нас кто-то увидит?

Мартышев закатывает глаза.

– Ну вот что ты нагнетаешь? В это время спят даже кошки. – Он притягивает меня к себе и смотрит в лицо нетерпеливо, жадно. – Ладно, Ахметова. Хорошо, уговорила, тогда всё-таки я к тебе.

Это я его уговорила?!

– Погоди, ты не можешь так просто влезть в мой дом среди ночи!

– Разве? По-моему, я один раз уже сделал это.

Что-то в поведении Макса нервирует, заставляет вырваться из расслабленной хватки, отшатнуться. Пытаюсь уловить, что изменилось.

Чутьё сразу цепляется за разницу между тем, как он ждал приглашения в первый раз и нынешней наглой вседозволенностью. Будто теперь он вправе брать, что захочет и когда захочет. Такая разительная перемена обескураживает. Лучше б совсем уже не приходил, не портил впечатление, чем так...

– Ты слишком много на себя берёшь. Сначала потрудись спросить, хочу ли я этого?

Мой голос звенит против воли, так дрожит всё внутри от гнева и противоречивого восторга, что он всё же здесь. Промокший. Наглый. Глаз горящих с меня не сводит.

Макс иронично усмехается себе под нос.

– Конечно, хочешь. Мы это уже выяснили. Хватит ломаться, иди ко мне.

– Послушай, то что между нами было не даёт тебе права наглеть. Ты должен уважать...

– Ненавижу слово «должен», – перебивает он меня, морщась как от зубной боли. – Молодость нужно прожить на максимум, пока на плечи не свалились ипотека, начальник и прочие гадости.

– Тогда нам не о чём говорить.

– О'кей, – внезапно сдаётся Макс. – Можешь зачитать мне перечень чего я там кому должен. Только недолго. У тебя от силы минута, пока я буду лезть в окно.

Кутаю плечи в шаль, чувствуя, как тоскливый холод пробирается под старомодную байковую ночнушку. Прогнать его надо... Да. Надо.

Но я продолжаю стоять, обмирая под его самоуверенным взглядом.

– Начнёшь опять распускать руки, и я закричу, – предупреждаю на полном серьёзе.

– Вообще-то, я пришёл не за этим, – цокает он языком, криво улыбаясь. Серые глаза загораются вызовом. – Про руки ты сама себе нафантазировала. Знаешь, что такое оговорка по Фрейду?

Неподаренные звёзды и несбывшиеся мечты

Платина жжёт ладонь, будто откуп. Понимая, что разъяснения все подчистую ушли в утиль, борюсь с желанием кинуть серьгами в Макса. Но не я на них зарабатывала, не мне ими разбрасываться.

– Забери.

– Верни, если сможешь, – в тон мне резко отзывается он. – Послушай, Мари, я не хочу ограничивать ни тебя, ни себя, но... Как ты себе наши отношения представляешь? На таком расстоянии. Максимум, что я могу тебе дать – это встречи по выходным.

– Зачем тогда пытаешься всучить безделушки? – замечаю недовольно.

– Да в чём проблема-то? – запальчиво бросает он в ответ. – Захотел и подарил.

– Хочешь сделать приятно – подари цветы.

– Такое «приятно» завянет на следующий день, мусор выносить умаешься! – парирует он. – А ты уже как бы мозг мой выносишь, надорвёшься ещё. Бери, говорю. На память.

– Поверь, я эту ночку и так не забуду, – комментирую едко.

Молчу, мрачно взвешивая в кулаке «откупные» серёжки.

Страшно представить, насколько мы из разных миров.

– Ты чего зависла? – спрашивает спустя минуту, не дождавшись продолжения перепалки. Поворачивает на свет моё лицо, водит пальцами по напряжённым скулам и настороженно окликает: – Эй?.. Мари? Не плачь, девочка моя, хорошо? Прости, психанул, с кем не бывает.

Рассмешил. Я вместо слёз обычно в себя ухожу. В семье, где одни мужики, шибко не поплачешь.

Издаю неопределённый звук, под стать своему неопределившемуся отношению к Максу.

– Ладно. Хорошо, теперь я твой молодой человек, – кривит он губы, вознося глаза к небу с таким видом, как будто оно сейчас рухнет прямиком на наши головы. – Ты главное, не реви.

Позволяю Максу себя обнять, а сама аккуратно просовываю серьги в задний карман его штанов. Предосторожность излишняя, потому что его молодой и ненасытный организм реагирует моментально и весьма однозначно. Что удачно уводит внимание от предмета спора.

Пока Макс жадно, по-звериному втягивает носом воздух у моего виска, цепляю взглядом участок забора с выломанным штакетом.

– А ну-ка, дай руку, – прошу, преисполнившись мрачной решимостью.

– Зачем? – бормочет он рассеянно.

Не вдаваясь в разъяснения, перехватываю его правую кисть и, пользуясь тем, что Мартышев сейчас слегка дезориентирован, со всей дури впечатываю его ладонь в торчащее из рейки остриё гвоздя.

– Вот это называется «на память», – улыбаюсь во весь рот его отборным матам. – Не потеряешь и не украдут. Всю жизнь вспоминать будешь.

– Ты!.. Идиотка психованная! – он затыкается, чтобы оценить рану. Весьма глубокую, судя по кровоподтёкам, и... зачарованно заглядывает мне в лицо.

– Что?

– Никогда таких сумасшедших не встречал, – признаётся вдруг хрипло. С иррациональным восхищением кривит уголок губ. – А давай рванём отсюда вместе, Ахметова? Прямо сейчас. Я квартиру один снимаю. Будем устраивать лучшие тусовки в городе!

Впору рассмеяться, если б не было так грустно. Где я, а где тусовки...

– Придержи коней, Мартышев, меня укачивает. – Зябко веду плечами, затем обхватываю их ладонями и начинаю растирать. – Но если ты теперь мой парень, то на зимние каникулы, может быть, сдамся и выберусь в гости.

– Сдашься, даже не сомневайся. Как немцы в сорок пятом, – заявляет он с мальчишеской улыбкой. А затем целует с таким исступлением, что у меня опять в глазах темнеет и подгибаются колени. По-взрослому глубоко и по-животному голодно. Так, что в гости к нему выбраться хочется прямо сейчас. – Марьям, мне правда, пора.

– Езжай.

Остаюсь стоять на месте. Запоминаю шальную улыбку, то как он оборачивается постоянно.

Ну так, на всякий случай.

В моей семье мужчины всегда держат слово, но Мартышева, по-моему, воспитала неизвестная форма жизни и где-то вообще не на нашей планете.

– Пять дней, детка. И я не знаю, что с тобой сделаю...

– Вот заодно и придумаешь.

Макс вдруг срывается назад, принимается шарить по карманам...

И всё портит.

Просто размашисто перечёркивает.

– Чуть не забыл, – суёт мне под нос сложенную вдвое стопку купюр. – Держи. Сапоги себе купишь, шапку тёплую...

Что-то там ещё перечисляет...

Но я уже сплёвываю ему под ноги и рассерженно иду домой.

Дурак. Я всем сердцем к нему, а он? Умеет же, зараза, опошлить.

Напрасно я в нарядном свитере все выходные прокрутилась у окна. Макс не приехал ни неделю спустя, ни даже пять. Зато организм, озверев на почве обострившегося приступа влюблённости, начал активно потреблять калории.

Отец, глядя на то, как я уминаю очередную порцию плова, весьма непрозрачно намекнул, что если я не перестану обносить холодильник, то в своё прошлогоднее пальто влезу только с Божьей помощью. И ненавязчиво так выдал денег на глистогонные.

Другого пальто у меня не было, поэтому трату я посчитала разумной и смиренно потопала в ближайшую аптеку.

Поздняя осень нещадно срывала последние листья. Небо хмурилось, а новые сапоги промокли насквозь в первой же луже, которая по традиции растянулась прямо на зебре. Никогда раньше не хандрила, а тут вдруг так стало паршиво. Одна мысль о таблетках крутила внутренности до тошноты. Фармацевт, внимательно меня выслушав, предложил сначала купить тест. На всякий, так сказать, случай.

Вспомнив о беспечности своего первого мужчины, я посчитала и эту трату уместной. А потом, уже дома, долго рассматривала две яркие полоски и, наверное, впервые в жизни заплакала. Правда, легче от этого не стало. И проблемы не решились самостоятельно. Самая острая из них – как сообщить новость Максу? Ведь ни его номера, ни адреса я отродясь не знала.

***

Восемь утра. Понедельник. Вместо того чтобы топать на пары, спозаранку стою у школьных ворот, высматривая младшую сестру Макса.

Катя девочка броская, её видно издалека. Осанка прямая, светлые волосы собраны в хвост прядка к прядке, манжеты исключительно белоснежные, даже подошвы в осеннюю слякоть, кажется, сверкают от чистоты. Взгляд строго вперёд. Ни одной подруги никогда не видела с ней рядом, всегда особняком. Одним словом – отличница. Гордость школы.

И жили они долго и счастливо, но порознь...

Наши дни...

– Мамочка-а-а!

Тонкий визг дочери вмиг заставляет покрыться холодным потом. Повезло, я не успела забраться под душ. Только волосы кое-как на макушке стянула да смыла потёкшую за день косметику.

Из ванной выскакиваю наперегонки с обмирающим сердцем. И что же я вижу?

Пожар? Потоп? Нашествие тараканов? Да если бы!

Моё четырёхлетнее чадо воинственно пыхтит, волоча за собой биту. Тяжеленная красотка из белого ясеня в высоту не уступает красной от натуги Ксении, но дочь не сдаётся. Поразительное упрямство.

Похолодев, отбираю увесистый снаряд, пока она себе пальцы на ногах не отбила. Вся в отца. Ну прямо до мурашек. Панических.

– Ксень, ну я ж просила не трогать... – вздыхаю, утирая испарину со лба. Кто бы мне дал хоть дух перевести.

– Мам, иди! – Дочурка тычет пальцем в сторону прихожей. – За стеной опять живёт бабайка!

Твою ж дивизию!

Новый сосед, значит. Уже третий за этот месяц.

– Ну-ка, бегом в детскую и сделай мультики погромче. – Подмигиваю раскрасневшейся егозе, ловко закидывая биту на плечо. – Сейчас я ему покажу.

Кто скажет, что это не лучший пример для дочери, тот вряд ли представляет, что такое вечеринка у соседей поздним вечером. За последний год у меня возникло стойкое чувство, что приличные люди сюда не заселяются. Проклятая квартира. И номер соответствующий – восемнадцать. Он же – шесть плюс шесть плюс шесть...

Однако прогнать бабайку – это вам не стрелки на веках рисовать. Тут одной сноровкой не управишься.

И знаете, бывают в жизни такие дни, которые принято называть одним общеизвестным и крайне дурнопахнущим непечатным словом. Так вот сегодня мне выпал как раз один из них. А началось всё с того, что мы с начальником полюбовно решили отдохнуть друг от друга. Другими словами – меня в очередной раз уволили.

В общем, домой я принесла полкило овсяного печенья, штраф за разбитый дочерью стеллаж для парфюмерии и вечную головную боль – где взять денег?

Так как финансовый вопрос для матери-одиночки – отдельная и очень грустная песня, а давление в черепе настоятельно требует сбросить пар, пресловутый бабайка капитально попал.

Собственно, добрую треть его предшественников выкурила я же.

Ну, потому что нечего приваживать сюда весь сброд и выкручивать громкость стереосистемы на весь микрорайон. Для этого есть клубы. Говорят, там зависать ничуть не хуже.

Итак, настроение подходящее, бита со мной – не столько для устрашения, сколько ради безопасности. Страха нет вообще. Может, адреналин так действует, а может пропущенные в суматохе завтрак, обед и ужин гнетут молодой организм настолько, что становится всё равно кого покусать. Не суть.

У двери со зловещим номером восемнадцать завожу руку с битой за спину и придаю лицу любезное выражение. Без фанатизма прожимаю бутон звонка.

Если верить зеркалу, то с внешностью мне повезло чуть больше, чем с личной жизнью. Мелкая кость, чистая кожа, миндалевидный разрез тёмно-карих глаз. Стоит лишь стянуть резинку, чуть взбить пальцами тяжёлую волну каштановых волос, и вот ты уже не озверевшая от бытовых проблем домохозяйка, а томная нимфа прямиком из райских кущ. В целом не Шахерезада, конечно, но при необходимости по ушам проехаться сумею.

Дверь, наконец, гостеприимно распахивается, являя моему цепкому взору белобрысого задохлика.

– Вот это я понимаю, принесло подарочек, – выдаёт парнишка вместо приветствия. И глазками оценивающе хлопает, мгновенно приосаниваясь. – Проходи, красавица.

– Музыку приглуши, пожалуйста, – пока ещё прошу, обезоруживающе улыбаясь. – Мне дочь пора укладывать.

Заинтересованность со смазливого лица как рукой снимает. И так происходит с каждым, стоит заикнуться о наличие у меня ребёнка. Что сказать, удобно.

– Макс! – кричит он куда-то вглубь квартиры, а я с трудом прогоняю мысли о своей первой любви. Так больно и глупо... Мало ли на свете тёзок? Каждый раз пробирает. – Тут твоей соседке музыка мешает.

Лаконичный ответ не заставляет себя ждать.

– Лесом пусть идёт! – И ведь голос тоже кажется смутно знакомым! Мне кажется, я брежу. – Не тупи, Володя. Ты время видел? Мы ничего не нарушаем. Нарушил застройщик, когда прокладывал картон вместо стен.

– Слышала? – опрометчиво скалится мой собеседник. И, очевидно, посчитав разъяснительную беседу на этом законченной, предпринимает попытку закрыть дверь перед моим носом. Попытку абсолютно бессмысленную, потому как я успеваю просунуть биту в щель.

– На случай если есть сомнения, я этой штукой пользоваться умею, – предупреждаю томно. – Так что, сладенький, обсудим, когда у моего ребёнка тихий час?

Как показывает опыт, юнцов готовых дать красивой девушке отпор не так уж много. Они как минимум до двадцати робеют перед каждой юбкой.

Вот и бравый Володя от подобной постановки вопроса стремительно сдувается и уже пятясь перекладывает бремя грядущих переговоров на хозяина квартиры.

– Макс! Иди, короче, сам со своей соседкой психованной разбирайся.

Я вот только усмиряю рефлекторную дрожь, но спустя пару секунд повторно содрогаюсь. Сердце неожиданно ухает куда-то вниз, и судя по ощущениям качает кипяток, а в голове бьётся единственное слово – то самое, которым едва ли начинают мирный диалог.

– Ты?.. – всё же подбираю синоним, обмирая под изумлённым взглядом тех же льдистых глаз, что унаследовала от него моя дочь.

– Я, – хрипло подтверждает Макс, закладывая большие пальцы за пояс брюк. – Ну надо же, как тесен мир. Чего скандалишь, Ахметова?

Я так и стою в немом шоке, не доверяя своим глазам. Вдохнуть не могу, воспоминанья горят. Сейчас бы зажмуриться, чтобы прогнать наваждение, но ни одна часть вдруг отяжелевшего тела меня не слушается.

С трудом вспоминаю о цели своего визита.

– Да уже ничего. Вижу, не уживёмся.

Макс внимательным взглядом скользит по моему лицу, спускается ниже. При виде биты на его губах вдруг расцветает кривая усмешка.

Оторви и выбрось

Утро. Оно никак не может быть добрым, если уснуть под звуки дятла, монотонно долбящего по темечку. В роли дятла выступал, разумеется, Макс. Я же была на грани того, чтобы вернуться на порог квартиры номер восемнадцать и высказать соседу массу... благодарностей за незабываемую ночь. Не пошла только потому, что он этого и добивался – оставить последнее слово за собой, а не перед захлопнутой у носа дверью.

Мой мозг с рассвета норовит растечься если не по подушке, то по любой горизонтальной поверхности в радиусе метра. На автопилоте кормлю Ксению завтраком, думая о том, какой же Мартышев гад. На автомате спускаюсь с дочерью на первый этаж, чтобы забрать пятилетнего Костю – сына подруги – и отвезти галдящую ребятню в детский сад. Всё это, естественно, продолжая мысленно предавать Макса всем известным современности пыткам.

Лишь надышавшись как следует выхлопными газами, чувствую, что уровень токсичности внутри приходит в норму. И влюблённая девятнадцатилетняя девчонка во мне, наконец, задохнувшись, перестаёт пороть горячку.

Ну, возмужал, подрос, похорошел. Подумаешь!

Начинка-то всё та же – ветер.

Из паутины мыслей меня выдёргивает звонок подруги.

– Ну как, отвела малышню без происшествий?

Лина сова. Поэтому по утрам всё, на что её хватает – сонно справится, что на этот раз учудили наши дети. Вечером уже забота о подрастающем поколении целиком перекладывается на её плечи, благо хозяйка небольшого салона красоты может позволить себе более гибкий график.

– Если не считать, что Ксения опять зарядила твоему сыну в лоб, а Костя пытался высморкаться моей дочери в волосы, то киндеры сегодня вели себя на удивление мирно.

– У них любовь, говорю тебе, – мечтательно вздыхает подруга.

– Вообще-то, любовь – это забота.

– Любовь – это в первую очередь взаимодействие. А уже плечо подставить или соплёй кинуть – не принципиально, – пылко возражает она.

– Кстати, как прошло вчера твоё свидание? – Прижимаю телефон к уху плечом, отпирая дверь своей квартиры.

– Да как обычно. Мало того что ждала златовласого Алексея, обаятельного и подтянутого как на аватарке, а пришёл златозубый тяжеловес Лёха, так он ещё под конец слинял, не оплатив наш ужин, который сам же и умял. Так что я снова в активном поиске.

Переобувшись в домашние тапочки, прохожу на кухню и собираю со стола посуду, оставшуюся после завтрака Ксении.

– Если верить психологам, то мужчины по природе своей охотники, – усмехаюсь, складывая тарелку с кружкой в раковину. – Боюсь, с таким рвением они в тебе видят не трепетную лань, а матёрую коллегу.

Привычным жестом открываю кран, чтобы параллельно навести порядок, когда у старичка вдруг лопается корпус и упругая струя воды хлещет мне в лицо, затапливая всё вокруг.

Непроизвольно вскрикнув, завершаю вызов. Благодаря отцу, дома никогда не было проблем с сантехникой. Что делать, куда звонить – в панике никак не соображу. А вот подумать про вредный характер и свежий ремонт у соседа снизу – пожалуйста. Как представлю, на сколько там один натяжной потолок потянет, аж внутренности крутит.

На голых инстинктах бегу за помощью к Максу. Потому что это в шаговой доступности и паршивец мне, в конце концов, задолжал. Тарабаню в дверь с таким остервенением, что руки отнимаются.

– Шоу мокрых маек? – Он даже присвистывает, растерянно запуская руку себе в волосы. – А мне уже через четверть часа нужно быть на работе... Браво, Ахметова, вот это я понимаю – месть.

Теряюсь, так сильно Макс в этот момент непохож на того себя, каким его бережно сохранила моя девичья память. В свете занимающегося дня белизна рубашки слепит. Строгие брюки, раздавшиеся плечи, могучая шея... Только в серых глазах пляшут прежние черти.

Если бы я уже не была такой красной от паники, то непременно зарделась как вчерашняя школьница.

– Пошли, – перехватываю его за широкую кисть и утягиваю в недра своей квартиры.

Снова сама его веду!

Снова тёмный коридор, Макс опять в обуви... Правда, в этот раз начищенной не хуже, чем мои полы. Пол, кстати, на кухне уже весь мокрый.

– Ёп... ерный театр... – обозначает он грядущий фронт работ. – Ты по смесителю кувалдой шарахнула? Хлещет как из брандспойта.

– Чини, умник, – легонько подталкиваю его вперёд. – Ты задолжал мне восемь часов сна. Отрабатывай.

Макс, недолго что-то высматривает под раковиной и, на ходу расстёгивая пуговицы на манжетах, скрывается в ванной.

– Швабру принеси. Быстро.

Я заминаюсь у зеркала, мрачно оценивая степень прозрачности своей насквозь промокшей футболки, и дабы не плодить в его распутном мозгу ещё больше распутства, сворачиваю в спальню. Торопливо ныряю в дежурную блузу для собеседований, но пуговицы успеваю застегнуть лишь до середины, когда меня отвлекает грохот из прихожей.

– Марьям!.. – и далее следует эмоциональная речь на матерном русском, повествующая о глубоком возмущении моей безответственностью. – Сдурела так пугать? Я чуть заикаться не начала, – наконец, договаривает моя запыхавшаяся подруга. А глазки-то уже округляются, с недоумением оценивая мой непотребный вид.

– Ох, точно... Прости, – виновато морщусь, возвращаясь к возне с пуговицами. – Просто ситуация возникла непредвиденная...

Меня прерывает требовательный крик с кухни:

– Мари, тебя долго ждать?!

– Непредвиденная?.. – Она выразительно стреляет взглядом по направлению прозвучавшего голоса. – Да у тебя в квартире мужик! Живой. Говорящий!

– И?

– И ты, партизанка, молчала! Хвались.

Хвастаться тем, что связалась с Мартышевым, стала бы только круглая идиотка. О чём я собираюсь подруге вкратце сообщить, да он оказывается проворнее.

Что ж, нужно отдать Максу должное, по части эффектных появлений паршивцу по-прежнему нет равных.

– О, лишние руки подоспели. Замечательно, – выдаёт он поганенько ухмыляясь. Лина пару секунд молчит, видимо, считая кубики на его прессе, ибо мой чокнутый сосед почему-то выскочил к нам в одних брюках, и теперь с заметным интересом изучает фасон моего белья. – Милый горошек, Мари.

Сантехника вызывали?

Макс

Со всей ответственностью заявляю, что возраст ни черта людей не меняет. Я как раньше не знал, чего ждать от Ахметовой, так и сейчас даже примерно не представляю. Годы прошли, а она всё та же заноза в моей груди, только теперь разрослась размером с дерево. Целый дубовый кол, натёртый жгучим чили.

Я не то что из рубашки, из кожи чуть не вылез, чтобы впечатлить Мари. Сантехник-то из меня на единичку с минусом, а природная смекалка вероломно помахала мне ручкой и дальше необходимости перекрыть воду, никаких дельных идей не сгенерировала. Пришлось судорожно шерстить форумы, пока Ахметова свою подругу развлекала, дабы предстать перед хозяйкой в выгодном свете. Хохма, хоть и не смешная совсем.

Просто впервые было важно чьё-то мнение. Нет, понимаю, сам дурак, вывел её накануне, но как в дверях увидел – растерянную, совсем юную в этой своей безразмерной футболке и без косметики, будто на пару лет назад вернулся. И переломы, что спать ночами не давали, заныли с прежней силой. И грудь опять сдавило ревностью.

Я в судьбу не верю, но...

Почему я смог приехать именно в тот день?

Почему увидел то, что видел, но не подошёл? Ушёл с гордо поднятой головой и едкой мыслью, что парень, на которого Мари смотрит с таким осязаемым обожанием, явно принесёт ей больше счастья.

Почему в большом мегаполисе купил именно эту квартиру? Из десятка вариантов выбрал именно ту, где за стеной будет засыпать причина моей нынешней бессонницы? Одна.

Мари сейчас тоже одна. Как будто меня ждала всё это время. Не нарочно, конечно, так совпало, но не могу отделаться от чувства, что это тоже часть какого-то неведомого плана.

И что, мне опять свесить руки тупой марионеткой? Не в этот раз.

Выжимаю газ, как делаю всегда, когда хочу обогнать собственные мысли. Плевать, насколько бескомпромиссно звучало её «пошёл вон». Вечером приду и поменяю смеситель. Даже если уже будет стоять новый. Даже если она меня на порог не пустит.

Мари попросила меня. Как часто она кого-то о чём-то просит? И неважно, каким тоном. Я не могу оставить это без внимания.

Повод вроде спорный, а предвкушающая улыбка сама по себе тянется от уха до уха.

На работу я по традиции приезжаю последним.

Нет, я не безответственный и карьерный рост заслужил не по блату, как мне пытается внушить драгоценный начальник. Ушлый жук себе в убыток и сына бы родного не повысил. Просто в моей жизни постоянно что-то приключается. Сегодня вот – у Ахметовой лопнул смеситель, а выглаженной рубашки на замену промокшей в моём шкафу не оказалось. Как по мне, причина уважительная, остальные пусть думают что хотят.

Оставив мотоцикл на служебной парковке, бодрым шагом припускаю по коридорам фирмы. До рабочего места остаётся подать рукой, пнуть дверь ногой, что я и делаю в своей манере – с чувством, с оттяжкой и...

– Мартышев! Ты!.. Живо ко мне в кабинет! – вопит сиреной дражайший шеф. По его светлому пиджаку расползается пятно от кофе.

Я привычно вытягиваюсь по струнке, дабы не плодить грехи свои перед начальством. А сам отрешённо разглядываю кофейную кляксу. По всем канонам отечественного ромкома сейчас между нами должны проскочить искры и уже к концу месяца мы будем за этой же запертой дверью страстно срывать друг с друга рубашки.

Ну это не будь мы оба мужиками.

В остальном Герман давно срывает на мне голосовые связки, а я испытываю на прочность его нервы. Не нарочно, просто жизнь насыщенная, повторюсь. Пока лидирует его уговор с моим отчимом, который по старой дружбе подложил товарищу свинью. То бишь меня.

Но что-то звёзды над нами сегодня сошлись как-то криво. В воздухе нехорошо повеяло возмездием.

– Прошу прощения, – скалюсь во все своих тридцать два зуба. – А вы, кстати, что здесь забыли?

– Время засекаю, когда ты соизволишь явиться на работу! – гаркает Герман, покрываясь красными пятнами. Я вроде бы уже парфюм сменил, а аллергия на меня у шефа не проходит. Пыхтит, болезный, косит на оба глаза, но держится. Даже губы ехидной дудочной складывает. – Что на этот раз, Мартышев? Так праздновал, что вырубило пробкой от шампанского?

И пальцем тычет в ссадину у меня над бровью.

– Это бита постаралась. – Отмахиваюсь от его настырной руки.

– Как же я понимаю того, кто это сделал, – мечтательно сопит мне в лицо шеф. – Даже слегка завидую.

Я устремляю ироничный взгляд поверх его проплешины.

– Какой же вы понимающий, Герман Сергеевич. Прям жуть берёт.

Шеф плюхается задом в моё кресло, по-видимому уже забыв, что пару минут назад собирался перенести мою экзекуцию в свои начальнические чертоги.

– Напомни-ка, Мартышев, почему я тебя терплю?

На отчима, что ли, опять намекает? Напрасно. Мы оба знаем, что Павел здесь давно не при делах.

– Потому что хороший руководитель оперативно решает проблемы, а я успешно работаю на их профилактику, – рапортую с улыбкой. – Всё прозаично – я лучший.

– Кобель ты лучший, вот кто, – устало вздыхает Герман, расстёгивая пиджак. – Сегодня утром очередная умница-красавица с ресепшена ушла сразу после стажировки. Как ты это прокомментируешь?

– Естественный отбор. Зачем нам сотрудники с неустойчивой психикой? – пытаюсь отмазаться, прямо чувствуя, как пушок с рыльца плавно облетает на ковёр.

Лиза, между прочим, сразу мне в штаны полезла. Правда, потом попыталась повиснуть ещё и на шее. Вот с этим у нас, увы, не срослось, я чётко разделяю мимолётное от важного.

– Мартышев, то что я тебе доверил руководить SEO-отделом, не значит, что можно покрывать всю контору!

– Боже упаси. – Театрально передёргиваюсь. – У нас на девяносто процентов мужской коллектив.

– И ты уверенно движешься к сотне!

– Исключено. Свиридова на ресепшене четвёртый год и насколько я знаю, никуда не собирается.

– Потому что она замужем за тренером по боксу, – сухо напоминает шеф. – Я предупреждал, никаких романов на работе?

Ещё один эстет

Марьям

– Женщина, которая говорит, что ей хорошо одной – врёт. Уж поверь мне, я четыре года в разводе. Сначала была счастлива с мужем, потом без него, и первое время тоже убеждала себя, что замуж больше ни ногой. – Делится мнением Лина, рассеянно просматривая анкеты в приложении для знакомств. – Вот тебе чем так дорого одиночество?

– Перечислять устану.

– Да что там перечислять? Нет лишней мороки со стиркой, готовкой и если уж загулялась где-то, не нужно ни перед кем отчитываться. В двух словах – полная независимость. Но разве ты ей пользуешься? Оглядись: в квартире всё равно чисто, под салфеткой остывает запеканка, а с корпоратива стабильно сбегаем первыми и в гордом одиночестве. Кстати, не задумывалась почему?

– Почему?

– Потому что нам давно не восемнадцать!

– После таких фраз мне хочется подарить тебе тонометр.

– Мужика лучше подари нормального. Чтоб не альфонс и ай кью не болтался где-то в районе портков. Я, собственно, к чему веду... Раньше мы были авантюристками, а теперь стали переборчивыми. На вот, зацени, – Лина протягивает мне свой телефон, с экрана которого жизнерадостно улыбается усатый дядька.

– Молодой, лёгкий на подъём мужчина ищет для семьи одинокую женщину, – зачитываю анкету очередного горемыки. – Важно: внешность и возраст не играют ни главной, ни второстепенной роли. Интересует наличие дачи у озера, резиновой лодки и умение быстро сообразить закуску. Толик, сорок девять лет. Да уж... – растерянно усмехаюсь, отправляя в рот очередной кусочек шоколадного рулета. – И кто-то на это ведётся?

– А вот тут начинается самое интересное, – со знанием дела хмыкает Лина. – Приличные кандидаты ищут красавиц до двадцати пяти. То есть я уже пять лет как перезрела.

– Мракобесие какое-то, – возвращая ей телефон. – Сдалось тебе это приложение. Толку как от шпаргалки после экзамена.

– Не скажи. Умом-то я понимаю, что успешной самодостаточной женщине балласт рядом не нужен, а душа ищет пару сама по себе. Так что помимо трезвых мозгов при мне всегда свежепобритые ноги и зона бикини. Даже зимой. У тебя по-другому?

– Зимой я точно не загоняюсь, – смеюсь, поигрывая ложкой.

– Кстати, тебе идут локоны, – произносит Лина с загадочной улыбкой. – Не хочешь поделиться в честь кого такой апгрейд? Уж не новый ли сосед постарался?

Краска, хлынувшая к щекам, отвечает за меня.

– Ох, Лина... – Прячу вспыхнувшее лицо в ладонях. – Он та ещё чума временами. Представляешь, выставил сантехника и сам всё починил. Еле успела выпроводить до того, как вы вернулись с прогулки.

– Ну так намекнула бы. Что мне сложно детям мультики включить на час-другой?

– Помнишь, ты грозилась, если встретишь отца Ксении, бубенцы его козлиные бродячим псам скормить? – обречённо смотрю на подругу, но та лишь хмурится, останавливая чашку с кофе в миллиметре от своих губ. – Так вот, свисти псов, час пробил.

– Ах... у ёлки злые волки... – огорошено выдыхает Лина и зачем-то уточняет, будто могут быть варианты. – То есть это тот, кто изменил с тобой своей девушке и ещё имел наглость сунуть деньги, обвешав тебя лапшой как новогоднюю ель гирляндой?

– Он самый. – Киваю с улыбкой наблюдая за тем, как в карих глазах подруги растерянность приобретает кровожадный оттенок.

– Вот те и горячий сантехник, чтоб ему кран заклинило... А я ещё сватала тебе кобелину. Совсем старушка нюх потеряла. Ты хоть на меня не обижайся, лады? Я-то была уверена, что вижу мерзавцев насквозь.

– Ну какая ты старушка? Самый сок, – смеюсь искренне. – Да и Макс не такой уж подлец. Человек просто живёт моментом. Считай болезнь такая.

– Ага, пока ты растишь его ребёнка, – хмыкает подруга. – Чтоб он облез, болезный.

– А ведь Ксюшу вечно прятать не получится... – Откидываюсь на спинку стула, устремляя взгляд в потолок своей кухни.

– Так ты не прячь. У ребёнка на лбу не написано кто отец. Она только твоя дочь, Макс просто поделился биоматериалом. Думаешь, будет качать права, если узнает?

– Тут сложно угадать. Либо сразу сбежит, и слава богу, либо снова захочет поиграть. Нарисует в небе радугу и под ногами облака, потом свинтит опять на долгие годы.

– Тогда тем более рисковать незачем. Сам-то что говорит?

– Предлагает дружбу.

– Нестандартно, – Лана вскидывает бровь, чему-то усмехаясь. – Согласилась?

– У меня был выбор? Переезжать из-за него второй раз много чести. Можно, конечно, отказаться от возможностей, что сами идут в руки, и забиться мышкой в угол. Но эта же зараза из-под земли достанет, к тому же очень хочет угодить. Ну а раз отвадить не получается, значит, произвол нужно возглавить.

– Я в тебе не сомневалась.

– Это ещё не всё. Макс предложил мне должность офис-менеджера под его начальством в «Эвересте». Никогда не была меркантильной, но он назвал такую сумму, что вместо категоричного «нет» с языка само слетело «я подумаю». В общем, оставил визитку и срок подумать до воскресенья.

– Под крыло решил взять. Ну-ну... Пусть тогда идёт во френдзону на испытательный срок. Заодно нервы ему помотаешь, чтобы в этой симпатичной головушке больше не возникало мыслей дев непорочных да на сучок насаживать. Не заслужит доверия, хоть заработаешь. Что ты теряешь?

– Я того же мнения.

– А что Амиль? Выяснила, где он деньги берёт? – понижает голос подруга, отодвигая опустевшую чашку. – Мари, я ни на что не намекаю, но начинающий автомеханик вряд ли так быстро накопил бы на внедорожник.

– Вешает мне лапшу на уши про подпольные бои, – невольно хмурюсь. – И при этом на нём никогда ни ссадины. Куда-то влип по-любому, супермен недоделанный. На днях аж плохо стало. Злость, возмущение – не разберу.

– Отрицает?

– Валит на проигрыш.

– Ему заботится о ком-то надо, потому что о себе он не умеет, а ты стараешься лишний раз не дёргать.

– Так может, свести вас? Ты только намекни.

О кузнечиках и корпоративной этике

Макс

– Кузнечик весь день по травке скакал, к вечеру сел на листочек – устал. О чём же стрекочет он звонко ночами, спрятавшись в клумбе между цветами? Ар-р-рр! – в сердцах впечатываюсь лбом в письменный стол. – Да пошла она... к ёжикам под кусты, эта песня!

Засела в голове – ничем не вытравить. С ночи нервы мне мотает. Верчу слова и так и этак, а почему Мари выбрала именно её, чёрт его знает. Видимо, решила таким образом нокаутировать мою логику.

Зацепила. Пусть очень странно и по-детски, но попробуй-ка отмахнись. Умом понимаю, что Ахметова на трезвую голову такой ерундой страдать бы не стала, а всё равно с упорством барана пытаюсь разгадать этот ребус. Шутка ли, всю ночь не спал. В офис явился ни свет ни заря, с открытия шарахаюсь по пустым коридорам, каждую строчку уже как только не выкрутил!

Ну, что по травке скакал – это понятно. Травинки считать устану, водится за мной такой грешок. Раньше казалось правильным брать от жизни всё, и я загребал двумя руками. Но насыщения как не было, так и нет. Красивые тела – приятный миг, не больше.

И то, что устал – угадала как-то. Не хватает чего-то, места себе нигде не найду.

А вот последние строчки... Это про что вообще?

Мари хочет услышать, что я чувствую? А что я чувствую? Самому бы знать.

Если начистоту, то много чего необъяснимого, как слёзы на последней школьной линейке под песенку об уходящем детстве. Это при том что все одиннадцать лет я прогуливал всё, что только получалось. Взрослым стать скорее хотелось, а тут – бац и вдруг грустно. Тупо, нелогично, но как-то так.

Вот и за Ахметову, получается, не держался, раз так легко отпустил. Теперь те же слёзы, только не на глазах, а внутри – капель монотонная, выматывающая, нудная. И ведь даже не снилась особо ночами последние годы. Зато сейчас второй день совершенно не спится...

Это я должен ей сказать? Сумбурное настолько, что самому себя облаять охота.

Ладно. Не вопрос. Хотя бы не буду банальным – успокаиваю себя, направляясь в зону ожидания. Мари после того как наигралась в морзянку вечером всё же прислала мне короткое сообщение, что согласна работать у нас в Эвересте.

В холле выбираю выгодную позицию у приёмной стойки. Отсюда хорошо просматривается вход. Лично сопровожу Ахметову в свой кабинет.

Ну, это в моём воображении всё так радужно, а на деле Мари появляется в офисе едва ли не под руку с Германом.

Какого х... хребта горного этот альпинист полез куда не надо?!

– Могу я пригласить вас на ужин? – доносится до меня предложение шефа. А голос! Голос как стелет! А глаза как горят!

Ты ли это, старче?

Дальше слышу урывками: что-то про дружеские посиделки, террасу... Эй, я первый это придумал! Не многовато ли друзей на квадратный метр?

Стою, обтекаю. Не подаю признаков жизни. Услышать её ответ хочется едва ли не больше, чем Герману.

Давай, детка, скажи ему, чтоб слюни подобрал вместе с губёшкой.

– С удовольствием, но при условии, что...

Гадство! Вот зачем надо было спиной поворачиваться? И так слышимость минимальная, по губам дочитывал. Не позавтракала ты там, что ли?

Условие-то плёвое судя по просиявшей физиономии Германа...

Гениально, ребят. Круто. Уже бахнитесь в дёсны в знак крепкой дружбы! Можете ещё прямо сейчас свалить на свою террасу, начальству же законы не писаны. А Макс... А что Макс? Максу нельзя заводить романы на работе. Корпоративная этика и всё такое. Начальственный произвол в действии, не иначе.

Психую. Сердцем воздух из груди вышибает.

Наглостью так наглостью, о'кей.

– Доброе утро! Герман Сергеевич, готовый отчёт уже лежит у вас на столе. – Наши с шефом личные тёрки никогда не выходят за пределы его кабинета, вот и сейчас: стоим, улыбаемся. У него выступает испарина на висках, у меня сводит челюсть. Мы обычно не любезничаем дольше пяти секунд. Посчитав субординацию на том соблюдённой, ровным голосом обращаюсь к Мари. – Собеседования проходят у меня в кабинете. Следуйте за мной, посмотрим, чем вы можете быть нам полезны.

– Думаю, Марьям та, кого мы ищем, – покровительственно скалится шеф.

Взгляд Германа ехидный, тяжёлый, а мой... самому бы знать какой.

– Кстати, главное требование к нашим сотрудникам – никаких служебных романов, – отзываюсь с иронией, обращаясь к Мари, но не сводя глаз с новоявленного ловеласа. – Вообще никаких.

Мари

– Герман тебе в отцы годится!

Макс мрачно мерит свой кабинет шагами, предварительно усадив меня в глубокое кресло перед массивным столом, за которым он, очевидно, по будням, просиживает свой руководительский зад.

– Как раз отца мне после переезда стало сильно не хватать, – отзываюсь с сарказмом. Каюсь, не сдержалась. Но право указывать мне с кем общаться дражайший сосед давно прозевал.

Он со вздохом останавливается сзади и судя по скрипу кожи сжимает пальцами спинку по бокам от моей головы. Проверять не рискую, да и не нужно особо.

– Если так сильно хочешь с кем-то поужинать – сходи со мной.

И нет, Макс не повышает тон. Но мурашки уже вовсю мигрируют по коже, в панике не зная куда податься.

– Приглашаешь? – стараюсь, чтобы голос звучал... нет, даже не с вызовом, а хотя бы ни писком пойманной за шкирку мыши. Это преступление так вкусно пахнуть! Слезами ангелов он с утра натирается, что ли?

– Приглашаю, – шепчет Макс над самым моим ухом. Так близко, что в груди начинает ныть, словно он своим выдохом достал до сердца.

– И как быть с тем, что тебя опередили?

– Отмени.

Как у него всё просто! В душе чертыхаюсь. Сама сижу прямая как струна, а в лёгких воздух стынет от бескомпромиссности его тона.

– Я не собираюсь портить отношения с нашим боссом из-за твоих капризов, – едва слышно ворчу себе под нос, не удержавшись.

Намеренье продолжать общение на непринуждённой ноте тает с каждой новой репликой. Я здесь не для того, чтобы ему потворствовать.

Кнопка на ужин

Макс

Поверить не могу, что я это делаю.

От напряжения уже в глазах двоится, но в профиле замешкавшегося у турникета шефа так и не вижу ничего впечатляющего. Обычный мужик – среднего телосложения, среднего роста, среднего возраста. Что в нём может привлечь молодую девушку ума не приложу. Не на кошелёк же Германа Мари позарилась?! Тут без вариантов, корысть не про неё. Тем любопытнее.

– Свиридова, – подзываю эффектную шатенку, продолжая выстукивать пальцами по стойке ресепшена нечто весьма напоминающее похоронный марш.

– Да, Максим Викторович?

Девушка перестаёт печатать, и с вежливым выражением на кукольном лице ждёт распоряжений.

– Ты уже зарезервировала столик на вечер для Германа Сергеевича?

– Да, вот, – опрометчиво кивает добродушная Алиса, разворачивая ко мне ноутбук.

– Отлично, – усмехаюсь, считав нужную мне информацию. – Как наша новая стажёрка, справляется?

– Вполне.

Вот что значит профессионализм. Ни одна мимическая мышца не выдаёт любопытства. А ведь я лично никогда ни о ком не справлялся. Ещё одно доказательство, что Ахметова крепко схватила меня за жабры.

– Тогда почему её рабочее место пустует?

– Герман Сергеевич велел отпустить Марьям пораньше, – рапортует Алиса и, безошибочно распознав недосказанность, справляется: – Что-то ещё?

– Что ты можешь сказать о нашем шефе как женщина? Непредвзято.

– Неэтично обсуждать...

– Премию хочешь? – перебиваю её нетерпеливым взмахом руки.

– Импозантный, серьёзный мужчина, – выдаёт она, едва мазнув взглядом по фигуре Германа. – Весьма хорошо сохранившийся, располагающий к себе...

– Достаточно, – морщусь, безрезультатно пытаясь натянуть хоть одно из этих определений на опостылевшую персону начальника. – Смотри внимательнее. Вот плешь, например, тебя совсем не смущает?

– Залысина – признак ума, – невозмутимо отвечает Свиридова.

– Странно, что женщины при этом сплошь щеголяют густыми гривами, – бросаю едко, не в силах сдержать раздражения.

Домой еду с твёрдым намереньем выкинуть это «не свидание» из головы. Вот сейчас наверну чего-нибудь сытного и буду до ночи спокойно пялиться в плазму. А Герман там пусть хоть фимиам нюхает! Ничего ему не обломится. По идее. Ну не совсем же Мари слепая?!

Чтобы я ещё раз, да так повёлся на провокации взбалмошной мерзавки... Да никогда. Никогда за мной такого не водилось! И впредь не будет.

Впрочем, метнулся я к холодильнику почём зря – ряд полок встречает первозданной пустотой. Запасы полуфабрикатов, увы, совсем не вовремя закончились, а идти закупаться новой партией набивших оскомину наггетсов совсем неохота.

Сегодняшний ужин холостяка подразумевает либо острый кетчуп и корку засохшего хлеба, либо придётся осчастливить визитом брата со сводной сестрой. У голубков наверняка завалялось для меня что-нибудь вкусненькое. Но... к ним на удивление не тянет. Молодой семье и без меня есть чем заняться вечером.

В общем, через четверть часа я при параде, навожу последние штрихи: небрежно взъерошиваю перед зеркалом тёмные волосы, зашнуровываю ботинки, поправляю воротник футболки, а вот флакон парфюма вызывает кривую улыбку. Интересно, какой аромат всё-таки выбрала Мари?

Чтоб ей там аппетит отбило. Совсем из головы не идёт. Ничего, скоро сам всё разузнаю.

Просто ужин на террасе, убеждаю себя, накидывая косуху. Запираю дверь, прислушиваясь к частому топоту за спиной. Голова от мыслей и без того раскалывается – каждый шаг молотком по темечку.

Да что ж вы шумные такие, а?

– Мама, а можно мы поиграем в индейцев?

– Костя, ну какие индейцы? – распекает ребёнка уже знакомый мне женский голос. – В поросят поиграли уже, хватит.

– В пиратов! – вклинивается в разговор ещё один, совсем тоненький детский голосок.

– Господи, на полминуты всего отвернулась. Где вы только лужу так быстро нашли?

– Она сама появилась... – заговаривает будущий сказочник, но почему-то резко осекается.

Я оборачиваюсь, чтобы узнать, кого благодарить за наступление блаженной тишины. На меня с таким же немым вопросом смотрят три пары глаз. Два чумазых пострелёнка явно дошкольного возраста аж рты раскрыли, так поглотила их внимание моя персона.

Стоим, разглядываем друг друга, наверное, с полминуты.

– Привет, – растерянно скребу пятернёй затылок, поняв, что дети просто так не отомрут.

– Ксюша! – Лина хмурится, безуспешно пытаясь ухватить внезапно рванувшую ко мне девчушку за капюшон.

– Это ты бабайка? – Грозно тычет мелочь грязным прутиком мне в колено.

Ну вашу ж Машу! Как сговорились все.

Медленно опускаюсь на корточки, игнорируя подбежавшего к сестре мальчишку и грозное сопение их мамаши.

– Он самый, – киваю утвердительно, мрачно понижая голос. – И знаешь, что, Кнопка... Ты мне на один зуб. Так что слушайся маму или жди меня в гости.

– А мама сказала, что ты вредный и лохматый! Поэтому вот тебе!

У меня натурально бубенцы поджимаются, когда наглая Кнопка цепкими пальцами зажимает мне нос. Прямо чувствую, как на самом кончике наливается слива!

– Что ж ты, мать, детей страху не учишь? – зло стреляю глазами в хохотнувшую Лину.

– Ой, иди уже, куда шёл, умник.

Иду, а что мне остаётся делать? Потому что как реагировать на выходку маленькой бандитки в упор не соображу. Вроде и больно, и грязное пятно на светлых джинсах, а вроде похвалить охота. Всё-таки молодец девчонка, храбрая. Не растерялась.

К террасе решаю прогуляться пешком, чтобы ещё чуток стемнело и мои бесславные отметины не так сильно бросались в глаза. А то ж Герман наверняка начистил пёрышки, не чета мне подбитому. Ну ничего, посмотрим, что на моё появление дельного прокукарекает.

Мари

– И тут она бабайку хрясть за сопатку! – восторженно рассказывает Костя, сидя на стиральной машинке, пока я умываю своё изгваздавшееся в луже чадо.