Френки и Майкл

Часть I ГОРОД ТЕМНЫХ ЭЛЬФОВ

Вой полицейских сирен можно было расслышать за несколько кварталов до того места, где желтая лента оградила собой место преступления.

Темно-синее ночное небо словно было создано лишь для того, чтобы куда-то в звездную даль уносились мигающие лучи проблесковых фонарей. Машина «скорой помощи» обогнала нас на Минотавр-драйв, но из того, что мне сообщили, выходило – там, куда они едут, уже никто не нуждается в помощи.

Кроме разве что того бедняги, что первым обнаружил тело.

Я не увеличивал скорость, так как спешить было некуда; яркие огни ползли по ветровому стеклу нашей машины и таяли где-то над моей головой.

– Лейтенант Маллен назвал это убийство шокирующим, – произнес я. – Думаешь, он преувеличил?

– Каким бы ни было это убийство, – ответила моя партнерша, – оно не стоило прерванного ужина.

– Ты заказала раза в два больше, чем это делают обычные люди, – заметил я. – Немудрено, что не успела доесть.

– Я не давлюсь и не ем, как поросенок, – возразила девушка. – Как некоторые, – добавила она, помедлив, глубоко вдохнула и слегка поменяла положение стройных ног. – И потом, ты же не можешь сказать, что я толстая.

– Нет, – согласился я. – Люди со скверным характером толстыми не бывают.

Теперь я мог различить четыре или пять патрульных машин; низкие и длинные, похожие на каких-то морских обитателей, они сгрудились вокруг чего-то, лежавшего на асфальте.

Я не спрашивал себя, что освещают сейчас яркие скрещенные лучи их фар, я знал.

Люди в полицейской форме то появлялись в лучах света, то растворялись в темноте, словно призраки. Белая машина «скорой помощи» стояла поодаль, развернувшись; ее задние дверцы были открыты.

Полицейские машины окружили мертвого человека, точно хищные морские твари, привлеченные запахом крови.

Высокий ретлинг стоял в центре скрещенных лучей, подобно актеру на затемненной сцене, под взглядами зрителей и театральных прожекторов. Это был лейтенант Маллен из отдела по расследованию убийств города Темных Эльфов.

Я остановил автомобиль в самом начале квартала – не хотел, чтобы его осадили журналисты или ребята из окружной прокуратуры.

– Пахнет скверно, – произнес я, захлопывая за собой дверцу.

Маллен смотрел себе под ноги так внимательно, словно ему нравилось то, что он там видел.

– Это разворошенный мусорный бак, – пояснила моя партнерша. – В такую жару все гниет очень быстро.

– Я говорил в переносном смысле, любимая.

Люди стояли возле желтого ограждения и смотрели внутрь; прохожие все подходили.

– Я не смог бы различить запаха из-за твоих духов.

Патрульный полицейский стоял, заложив руки за спину; он наблюдал за толпой с ленивым любопытством. Так смотрят на мух, которые в жаркий день ползают по оконному стеклу.

– Иногда я думаю, что полицейские нарочно оставляют сирену, чтобы привлечь побольше любопытных, – произнес я. – Извините, мэм. Они боятся, что никто иначе не узнает об их работе.

Франсуаз не оценила меткости моего наблюдения; ее острые серые глаза обшаривали квартал так пристально, словно там на самом деле можно было что-то найти.

Скажем, имя убийцы, написанное им на стене белой фосфоресцирующей краской, чтобы в темноте его было удобнее прочитать.

– Добрый вечер, мистер Амбрустер, – произнес полицейский. – Хотите пройти?

Свет бил со всех сторон, и я не мог бы сказать, узнал ли патрульный меня в лицо, или его внимание привлекла стройная фигура моей партнерши.

Девушку с такой фигурой сложно с кем-нибудь перепутать. Даже в городе Темных Эльфов.

– Что здесь произошло? – спросил я.

– Парень возвращался домой с танцулек; он поцапался со своей девчонкой и поэтому ушел рано. Ему расхотелось веселиться.

– Это он? – спросила моя партнерша, указывая поверх человеческих голов.

Бедному парнишке едва исполнилось восемнадцать; можно было догадаться – в барах ему небось все еще отказываются наливать спиртное, думают, он несовершеннолетний.

У него было широкое детское лицо с кожей такой красной, точно он несколько часов простоял на морозе, продуваемый всеми ветрами. Впрочем, лицо его было видно не очень хорошо – он сидел, опустив голову, положив руки на колени, и мелко вздрагивал. Рядом с ним находился человек в белом халате парамедика; он что-то протягивал парню и уговаривал выпить.

– Бедолага почти не говорит. – Патрульный произнес это таким безразличным тоном, как если бы речь шла о спущенном колесе. – Только трясет головой и повторяет про кровь.

Парамедику удалось-таки уговорить парнишку сделать глоток из пластикового стакана; горло бедняги судорожно дернулось, и он поперхнулся. Что-то, по-видимому горячее, выплеснулось ему на колени.

– Не похоже, чтобы он был в состоянии вызвать полицию, – заметил я.

– Это и был не он, – подтвердил полицейский. – Видите вон ту аптеку на углу, белая освещенная витрина? Парнишка ввалился туда, да все разевал рот и тыкал руками на улицу. Он даже закричать не смог, когда это увидел.

– Он заметил преступника? – спросила девушка.

– От него сложно что-то узнать. – Полицейскому было явно все равно.

– Но тело уже давно остыло, так что вряд ли. Убийца не стал бы околачиваться поблизости так долго.

– Блестящее заключение, офицер, – похвалил я. – Есть ли еще свидетели? Скажем, владелец аптеки?

– Никто ничего не видел, мистер Амбрустер, – отвечал тот.

– Потому что никто не хотел ничего видеть, – заметил я. – Пойдем, Френки. Послушаем, что скажет нам Маллен.

Бедный парнишка уже сумел справиться со стаканчиком кофе – или что там было в нем налито.

Теперь он держал его в ладонях, хотя и не пил; наверное, ощущение тепла придавало ему сил.

– В его возрасте я не шастала по сомнительным местам, – заметила Франсуаз.

– Что же ты делала? – спросил я.

Франсуаз взглянула на меня с видом прилежной девочки, которая получила стипендию в престижном университете благодаря своему прилежанию.

– Я занималась, Майкл.

– Не стану уточнять, чем.

– Если ты хочешь сказать, что я трахалась дни и ночи напролет… Доброй ночи, лейтенант.

– Если все ночи будут такими добрыми, – приветствовал нас лейтенант Маллен, энергично хватая себя за нос и нещадно теребя его, – то пусть уж они будут злыми.

Это была шутка – столь же смешная, как и все остальные попытки Маллена продемонстрировать свое чувство юмора.

Франсуаз обернулась и бросила взгляд на парнишку, который так и не двинулся с места.

– Вы уже закончили с ним, лейтенант? – спросила она.

– Я и не приступал, – отвечал тот. – Даже наш патологоанатом скривился, когда увидел вот это, а уж он-то навидался всяких убийств.

Маллен отпустил нос и внимательно осмотрел пальцы, которыми за него держался.

– Мальчуган теперь долго не сможет уснуть.

– Позвольте мне, – произнесла девушка.

Я склонился над телом. Если бы я еще сохранил способность адекватно реагировать на то, что видишь порой на наших улицах, я бы не спал еще, пожалуй, года четыре или все шесть.

– Я видел такое пару раз, – сказал я, выпрямляясь. – Нечто подобное могут сделать сторожевые псы, если их поднатаскать впиваться человеку в горло.

– Слава богу, обычно их этому не учат, – заметил Маллен.

Франсуаз подошла к мелко вздрагивавшему подростку и наклонилась над ним; вряд ли это была разумная идея, учитывая глубину ее декольте. Если бы парнишка поднял в тот момент глаза, с ним вполне мог бы случиться сердечный приступ.

– Все будет хорошо, – ласково произнесла девушка, мягко проводя руками по его плечам. – Сейчас тебя отвезут домой.

Парень вскрикнул; девушка распрямилась и улыбнулась ему.

– Все будет хорошо, – повторила она. Парамедик вздрогнул.

– Опасная штука, – заметил Маллен, когда Франсуаз подошла к нам. – Однажды один полицейский из китайского отдела сделал мне такой массаж шеи. Я потом неделю чувствовал себя героем, а ровно в пятницу – как сейчас помню – чуть не схлопотал пулю в голову.

– Это старинное искусство, – подтвердила Франсуаз. – Позволяет открыть двери возможностям, которые заложены в человеке. Теперь он успокоится и тихо-мирно проспит всю ночь. Не забудьте вызвать для него полицейского психолога.

Маллен кивнул.

– А вот этому парню, внизу, психолог уже не поможет, – сообщил он, точно сделал важное открытие. – Мы с Амбрустером только что обсуждали, что такую рану на горле могло нанести какое-нибудь бешеное животное.

– Не могло, – ответила Франсуаз, опускаясь на колени.

Она приблизила лицо к рваной ране на горле погибшего.

– С позвоночника удастся снять слепки зубов, – уверенно произнесла она. – Могу поспорить, что они окажутся человеческими.

– Люди не грызут друг другу глотки, – ответил Маллен. – Можете мне поверить. Это очень неэффективно.

– Но животное тоже не могло этого сделать, лейтенант.

– Это еще почему?

– Я могу объяснить вам, – предложил я. – Видите эти следы крови вокруг жертвы? – Полицейский кивнул. – Вам придется провести специальную экспертизу для того, чтобы получить достоверное заключение, но я могу сказать прямо сейчас, что это за брызги.

– Я сам понимаю, что это не гуашью тут нарисовали, – сказал Маллен.

– Дело не в том, что это, – возразил я, – а в том, как они здесь оказались. Брызги образовались в тот момент, когда жертве вспороли горло. Это означает, что человека убили прямо здесь, в этом квартале.

– Ну и что?

– А то, – ответила Франсуаз, – что ему перервали весь пучок кровеносных сосудов на горле. – Она провела носком сапожка по асфальту. – Убитый должен был бы плавать в собственной крови, лейтенант.

– Вы хотите сказать, что вся кровь куда-то исчезла? – Маллен озадаченно взглянул на покойника, точно его крупно обманули, подсунув что-то недоброкачественное.

– Думаю, ее удалили из тела, – подтвердил я. – Полицейский патологоанатом расскажет вам подробности.

– Но кому могла понадобиться его кровь? – спросил Маллен.

Я пожал плечами.

– Ответ может быть только один, лейтенант, – произнес я. – Его убил вампир.

Я прикинул в уме, что станет с мусорным баком.

Он перевернется, если достаточно полон, и отлетит в ночную даль, если пуст.

Если же его успели набить, скажем, кирпичами, наш автомобиль окажется с помятым бампером.

Франсуаз убрала ногу с тормоза и сказала:

– Можешь открыть глаза, бэйби.

Пару секунд я ожидал, когда же раздастся лязг железа, затем рискнул открыть дверцу.

– Не стоило пускать тебя за руль, – сообщил я. – Мне вообще не следовало дарить тебе эту машину. Чем мне не понравился тот набор для вязания?

Франсуаз оправила юбку и пошла вдоль улицы.

– Зачем ты оправляешь юбку? – осведомился я. – Она такая короткая и узкая, что все равно стоит колоколом.

– Мне нравится, когда ты смотришь, как я провожу руками по бедрам.

На самом деле я в этот момент осматривал наш автомобиль на предмет царапин и пытался на глаз определить расстояние, которое отделяло бампер от шеренги мусорных баков.

Четверть дюйма, никак не больше.

– Хватит копаться в мусоре, бэйби, – решительно 'прервала меня Франсуаз. – Все равно там ты не найдешь портретов Верховного архимага с автографом. Нам пора работать.

– Работать? – Я обернулся и посмотрел на машину, мысленно прощаясь с дворниками, колесами и безупречно покрашенной поверхностью. – На этой улице могут работать только проститутки.

– Тебе лучше знать, – сказала Франсуаз.

Нас окружали дома, которые были построены не для того, чтобы в них жили люди. В противном случае в этих зданиях были бы электричество, водоснабжение, газ и телефон.

Жизнь в таких кварталах проходит вне дома – на улицах, в подворотнях да на утыканных чахлыми деревцами пустырях, которые на плане в компьютерах сити-холла обозначены как «парки».

Франсуаз не стала прикасаться рукой к ручке двери: она очень брезглива. Осторожный толчок ногой, и дверь растворилась, скрипя, словно кандидат в губернаторы.

– Либо нам очень повезет и Филиппо окажется дома… – пробормотала девушка.

– Либо нам придется искать его всю ночь, и тогда ему не повезет, – закончил я.

Франсуаз задержалась у кабинки лифта.

– Работает, – бросила она. – Разве не смешно?

– Это называется иронией жилищного строительства, – подтвердил я. – Иногда в этих домах что-то начинает работать; это дает понять жильцам, что такое человеческая жизнь, которой они лишены.

– Как мне стыдно за себя, – пробормотала девушка.

Она легко откинулась назад и ударила каблуком в контрольную коробку лифта.

– Покатаются на карусели, – сказала она, когда маленькие электрические молнии пробежали внутри разбитого устройства. – Надеюсь, там никто не застрял наверху.

– Если и застрял, – отозвался я, – то эту ночь ему будет полезно провести под домашней крышей.

Нет ничего интересного в том, чтобы подниматься по лестнице в доме, который выстроен только затем, чтобы взимать с жильцов арендную плату.

Если, конечно, ты не находишь удовольствие в запахе того, что является продуктом человеческого обмена веществ.

Я не нахожу.

Однако подниматься на шестой этаж в старом разболтанном лифте, который может остановиться в любой момент, – нет уж, я лучше пройдусь пешком.

– Не думаю, чтобы Филиппе попытался от нас удрать, – произнес я. – Мы всегда хорошо платили ему за информацию о том, что происходит на улицах.

– Отлично, – сказала Франсуаз. – А сломанный лифт не даст ему даже помыслить о том, чтобы от нас удрать.

Трое стояли на лестничной площадке и терлись друг об друга. Меня ничуть не интересовало, чем они занимаются, равно как и то, девицы это или парни.

– Привет, красавчик, – сказало одно из этих существ. – Хочешь ширнуться?

Даже по голосу я не смог определить, кто это.

– То, что случилось сегодня, может быть слишком опасно даже для Филиппе, – сказал я. – Если он что-то слышал об этом убийстве, то может предпочесть об этом забыть.

Франсуаз выросла в гораздо менее респектабельном квартале, чем я; там, где меня учили красиво обходить, Френки всегда идет напролом. Поэтому ей не удалось так мягко просочиться между тремя существами на лестничной площадке.

– Эй, детка, – прокричало одно существо, – иди-ка ко мне.

– Френки, – позвал я, – потом поиграешь с обезьянками. Вот дверь квартиры Филиппе. Она не раскрыта нараспашку – значит, либо он знает что-то о произошедшем убийстве, либо у него кончился запас порошка и он не хочет, чтобы к нему заваливали с просьбой поделиться… Постучим?

Я нажал кнопку звонка и не отпускал ее до тех пор, пока внутри не послышалось какое-то шевеление.

– Майкл, ты не умеешь звонить в дверь, – сообщила Франсуаз. – Надо позвонить чуть-чуть, а потом подождать.

– У меня ничего нет, – сообщила голова, которая высунулась из дверного проема, как тряпичная кукла в детском театре.

Черные волосы, завитые в тугие косички, обрамляли лицо халфлинга, увеличивая сходство; к тому же я мог бы поклясться, что череп его набит ватой.

Я собирался втолкнуть его внутрь, но не успел – Франсуаз уперлась коленом в дверь и сладко проворковала:

– Привет.

– Привет, – согласился Филиппе, который как раз должен был решить небольшую задачку – что случается с человеком, которому сломали шею дверью.

– Я вас не знаю, – сказал он.

– А я и не собираюсь заставлять тебя по суду на мне жениться, – ответила Франсуаз. – Майкл, впихни его внутрь.

По всей видимости, девушка полагала, что я сделаю это до того, как она отпустит дверь; но я сомневался, что наш информатор сумеет говорить, если его голова окажется по одну сторону порога, а тело по другую-без какой-либо связи между ними.

– Я никого не знаю и ничего не видел, – сказал Филиппе, пятясь в комнату.

Дом, милый дом – вот что наверняка говорили между собой тараканы о жилище Филиппе; если в городе Темных Эльфов существуют насекомые-паразиты крупнее таракана (скажем, маленькие мэры), то они здесь тоже наверняка водились.

– Один парень вышел сегодня погулять, – я прошел в квартиру, стараясь ни к чему не прикасаться, – и его съели, Филиппе.

– Это был не я, – быстро ответил тот.

– Да, тебя еще не съели, – подтвердил я. – Поэтому стоит начать говорить.

– Я ничего не знаю, – сказал он. – И ничего не видел. Я уже сказал.

– Слушай, маленький ублюдок, – процедила Франсуаз. – Какая-то тварь ходит по улицам и убивает людей… а по твоей грязной роже я вижу, ты знаешь, где его искать.

Филиппе сник.

Стало видно, что он готов пойти на великое испытание – вымыть свою физиономию, лишь бы по ней больше нельзя было ничего прочитать.

– Я захватила с собой перчатки, – сказала Франсуаз. – Поэтому смогу заняться тобой, не боясь запачкаться. Я стану выдирать у тебя из головы эти крысиные хвосты один за другим – говорят, это оживляет память.

– Не трожьте мою прическу! – закричал Филиппо. – Знаете, как сложно отрастить такую?

– Второй раз уже не получится, – предупредила девушка. – Отрывать, скорее всего, придется с кожей.

– Тише, Френки, – сказал я. – А то наш друг сейчас испачкает штаны и разговаривать с ним станет еще труднее. Итак, Филиппе. Глубоко вдохни и расскажи нам все, что говорят на улицах.

– А деньги? – спросил негр.

– Хватит нянчиться с ним, Майкл, – сказала Франсуаз. – Я быстро развяжу ему язык.

– Ну, Филиппе, – сказал я. – Вот видишь? Это двадцать динаров.

– Этого мало, – авторитетно заявил Филиппо.

– Этого достаточно, – заверил его я.

Он вытер грязной рукой грязные губы, и стало непонятно, которая из частей его тела стала чище, а которая наоборот.

Экономисты называют подобное «равномерным распределением».

– Мне нужно тридцать, – наконец сообщил Филиппо. – Ребята, которые это сделали, они очень, очень плохие ребята.

– Я тоже девочка плохая, – предупредила Франсуаз.

– Вот тридцать динаров, – сказал я и не соврал. – Теперь говори.

На этот раз Филиппо вытер руки о штаны.

– Они приехали из Аспоники, – выдохнул он. – Их трое – два мужика и девчонка. Они бешеные, мистер Эм, просто бешеные.

– Дальше, – сказал я.

– Никто не знает, как их зовут. Они ни с кем не общаются, даже со своими. Живут по подвалам, в заброшенных домах. Они приехали два дня назад, денег с собой немного.

Он громко потянул носом и проглотил сопли.

– Никто и не думал, что они такие, мистер Эм, вот вам крест, никто и не думал. Я бы вам сразу сказал, – что я, жить не хочу? – когда такие выродки по улицам ходят. Говорят, они иногда околачиваются у Вика, это танцульки в северной части квартала. Это все, что я знаю, вот вам крест.

Я отдал ему деньги.

– Если ты узнаешь, где они устроили ночлег… – начал я.

– Если я это узнаю, – сказал Филиппе, – они меня убьют.

– Любишь играть в хорошего полицейского и плохого полицейского? – спросил я. Франсуаз довольно улыбнулась:

– Обожаю быть плохим полицейским.

– Хорошим ты просто не умеешь, – пояснил я.

Шум, который зарождался в недрах заведения Вика, был так же далек от музыки, как и сам Вик от титула почетного жителя города Темных Эльфов.

Вокруг здания толпились люди – подобно тому, как на краях давно не мытой кружки виднеются застывшие капли того, что когда-то в ней разогревали.

Машин вокруг было предостаточно, и я начал всерьез опасаться, что их владельцы могут разбить нашу из зависти.

– Погляди-ка вон туда. – Франсуаз показала пальцем, перекрыв мне все ветровое стекло. – Когда я была маленькая, то мечтала заняться сексом на заднем сиденье такого вот кадиллака.

– И что же случилось? – спросил я. – Не выдержали задние рессоры?

– Я поняла, что в дорогих машинах это делать интереснее.

– Звучит двусмысленно.

Я подрулил к обочине и переждал, пока у парнишки-гнома, присматривавшего за машинами, глаза приобретут свои естественные размеры.

– Я не прошу многого, – сказал я, всовывая ему в руку банкноту. – Но я хочу уехать на ней после того, как мы тут закончим.

– Если что-то случится с моей машиной, – добавила Франсуаз, – твои кусочки можно будет подклеивать в альбом и коллекционировать. Ты понял?

Он понял.

– Так почему двусмысленно? – спросила девушка, ускоряя шаг, чтобы нагнать меня.

Два огра стояли у входа, и они не собирались туда входить; напротив, им платили деньги за то, чтобы внутрь не попадали те, кому не положено.

– Нет ничего более забавного, – заметил я, подходя к ним, – чем бедные люди, которые ведут себя как богатые.

– Что-то ты не похож на местного, мистер, – произнес один из охранников.

Я не мог не подивиться его проницательности; я не красил волосы в розовый цвет, не клеил их гребнем, не носил серег в ухе, а мой скромный пиджак в неброскую серую полоску не был украшен цепями под золото.

Правда, в галстуке я ношу заколку.

– Дружок, – сказал я, памятуя о том, что с низкоорганизованными формами жизни необходимо объясняться при помощи простых слов, – ты можешь выбрать одно из двух.

Я запнулся, раздумывая, не слишком ли сложную предлагаю ему задачу, но потом решил, что он справится.

Ему ведь всегда мог прийти на помощь второй охранник.

– Вариант первый, – сказал я. – Мы платим единовременный взнос, и ты нас впускаешь. Вариант второй. Мы вырубаем тебя и твоего приятеля, и тогда, за то же самое – вместо денег ты получаешь головную боль. Итак?

Все-таки задача оказалась для него слишком сложной.

– Проваливай, пижон, – сказал охранник. – Ишь как вырядился, да еще и девку свою приволок. Острых ощущений захотелось?

– Отвали, – мягко посоветовала Франсуаз.

Когда слова не помогают, остается только развести руками.

Наверное, я сделал это слишком быстро, и, может быть, мне не стоило метить этим ребятам в горло.

Я еще не успел опустить руки, а они оба уже сползали вниз по стене. Франсуаз грациозно перешагнула через неподвижное тело, и мы вошли.

Музыка сразу стала громче. Бессмысленно было пытаться понять смысл того, о чем пели исполнители, или даже разобрать отдельные слова. Лавина звуков, рушившаяся на головы людей, состояла из одного лишь барабанного боя. Все остальное тонуло где-то внизу, заглушенное криками и визгом толпы.

Люди шевелились.

Они не танцевали, не прижимались друг к другу, не разговаривали; они просто шевелились. Шевелились как черви, плотно набитые в банку; они поднимали руки над головами, ибо рукам не было места между их грязными и дурно пахнущими телами; они покачивали плечами, переступали с ноги на ногу, не заботясь ни о красоте движений, ни о ритме музыки.

Того, кто думает, что нет ничего хуже, чем тысячи немытых тел, здесь ждало разочарование – он понял бы, что этот запах становится в тысячи раз отвратительнее, если смешивается с дешевыми духами.

Это считалось местом для развлечения.

– Когда я попадаю в такие места, – сказал я, – то спрашиваю себя: в наше время наше поколение было другим, почему…

– Что? – спросила Франсуаз.

– Ничего, – ответил я.

Вик висел где-то под потолком; правда, он не был подвешен за сломанную шею – честь, которая, без сомнения, только ожидала его в будущем. Содержатель дискотеки пользовался краном с сиденьем, какие в ходу у кинооператоров. Длинная металлическая стрела, изгибаясь суставами шарниров, возносила его над волнами человеческих голов.

Там, внизу, каждый из них был никем, а все они – безликой толпой, единственной целью существования которой было платить деньги за вход и выпивку. Он, наверху, был один – всемогущий бог, тот, кто создал этот маленький, грязный, вонючий мирок, управлял им самодержавно и безраздельно и в любую минуту, единственно по своему желанию, мог уничтожить то, что трепыхалось под его ногами.

Стоило дать ему глотнуть немного реальности.

Будь я меньше ростом, я бы не рискнул пересекать этот тесный движущийся сгусток, исходивший запахом пота. Люди вздрагивали, точно нервная животная лихорадка заставляла их тела выламываться в отталкивающих позах.

Их ноги терлись друг о друга, пребывая постоянно в движении, но не приближая ослабленные тела ни к какой цели. Они раскрывали рты, хотя им нечего было сказать друг другу; их глаза были распахнуты, чернея расширенными зрачками, или прикрыты в полузабытьи, навеянном музыкой или алкоголем, но куда они ни направляли свой взгляд, видели лишь ничто.

Никто из них не замечал того, что я и моя партнерша проходим мимо них; вернее говоря, мы шли сквозь них, ибо не было там ни Джона, ни Мэри, ни Хуанито; была лишь толпа, единая и лишенная сознания, как мозг, вывалившийся из разбитого черепа, облепленный мухами и изъеденный червями.

Если эта молодежь – наше будущее, будущего у нас нет.

Вик восседал на круглой платформе, венчавшей собой конец железной стрелы. Оттуда он мог видеть все; но нас он заметил только в тот момент, когда лужа людских голов уже растекалась вокруг нас, словно скопище муравьев, кишащее вокруг муравейника.

Толстое тело Вика перевалилось через ограждение платформы, и его глаза, гниловато-неопределенного цвета, уставились на нас над чернеющим отверстием рта.

– Он нас увидел, – сказал я, отстраняя парня и девушку, которые танцевали друг с другом.

Я мог бы держать пари на половинку цента, что это парень и девушка, хотя и не взялся бы определить, кто из них кто.

– Тогда не подходи под платформу, – фыркнула Франсуаз. – Вдруг он наложит в штаны.

Я сомневался, что содержатель дискотеки настолько не хочет встречаться с нами, чтобы воздвигать вокруг себя барьер из нехорошего запаха; но и броситься к нам в объятия Вик тоже не спешил.

Его правая рука облепляла квадратную коробку пульта; движением пальцев с длинными ногтями Вик мог направлять свой воздушный трон в любой закоулок темного, накачанного дымом воздуха дискотеки.

Металлическая стрела дрогнула, ее нижний сегмент начал подниматься, а верхний, напротив, устремился вниз. Изогнутая лапа металлической твари разворачивалась, осыпая людей брызгами режущего глаза светом из установленных под ее днищем проблесковых прожекторов.

Хобгоблин в черной кожаной куртке стоял у основания стрелы, сложив руки на широкой груди. Я знал, что его куртка именно такая, хотя она уже не выглядела ни черной, ни кожаной.

Но подобные люди всегда носят подобные куртки.

За его плечом находилось ядро заведения Вика, и находилось оно там именно для того, чтобы парень в куртке его охранял. То был не шейкер для коктейлей и даже не вход в женскую уборную, то были блестящие рукоятки переключателя, которыми управлялась стрела.

Этот пульт был здесь на тот случай, если Вик вдруг обольет пивом коробку, которую держит в руках, и она откажется спускать его вниз. Вик был плохим парашютистом и не стал бы спрыгивать на каменный пол.

Франсуаз сделала знак хобгоблину в кожаной куртке, и он отсалютовал ей по-военному.

– Привет, Дик. Я слышала, ты получил звание сержанта?

– Перед тем как наконец подал в отставку, – подтвердил он. – Спасибо вам, мисс Дюпон, я никогда не забуду того, что вы сделали для меня.

Он похлопал рукой по железной стреле.

– Я был дураком, что позволил втянуть себя в те неприятности, – продолжал он. – Но теперь больше глупостей я не делаю – хватит. У меня даже есть приятели среди местных полицейских. Поработаю здесь еще с годик да подкоплю деньжат – тогда смогу открыть свой бар.

– Не забудь пригласить нас на открытие.

Он отошел в сторону, чтобы не мешать нам.

– Всегда ненавидела такие места, – сообщила Франсуаз. – Что тут надо нажимать, Майкл, чтобы спустить вниз этого борова?

– Этот рычаг вниз, – пояснил я.

Франсуаз кивнула и потянула другой рычаг.

– Сильно не любишь? – спросил я.

– Моя младшая сестра их обожает.

Металлический кран устремился вверх, ускоряясь по мере того, как девушка придавливала рычаг книзу. Вик вертел головой, и по тому, как двигались его плечи, я понял, что он пытается нажимать на кнопки своего пульта.

– Габи каждый вечер пропадала на таких дискотеках… Черт, Майкл, ты что-то напутал – стрела идет не туда.

Громкий вскрик Вика не был слышен никому, кроме ползавших по потолку тараканов.

Он кричал так, словно между ним и потолком еще не оставалось добрых полутора десятка футов.

– Я думал, он проломит головой крышу, – заметил я, мягко отстраняя девушку от пульта и нажимая правильные рычаги. – И что же Гэйб?

– Потолок у нас бетонный, – пояснил сержант в кожаной куртке.

Он уже раздумывал, не взять ли в свои руки управление танцульками.

– Конечно, это были более приличные дискотеки, – пояснила девушка. – Но света и громкой музыки там тоже хватало. Каждый вечер я должна была возвращать Гэйб домой.

– Я всегда радовался, что я единственный ребенок в семье, – сказал я.

Стрела разворачивалась и возвращалась, как порванная пружина. Вик раскачивался на своей платформе из стороны в сторону, и мне хотелось верить, что он не теряет при этом мозги.

– Потом меня же еще и ругали, – продолжала Франсуаз.

– За дискотеки?

– Нет, за то, что Гэйб назначает там свидания.

– Моя голова! – проорал Вик. – Еще чуть-чуть, и я врезался бы головой в крышу. Какой придурок балуется там с пультом?

– Свидания? – спросил я. – Твоим тетушкам не нравилось, что Гейб встречалась с парнями? Сколько же ей было лет?

– Шестнадцать, – фыркнула моя партнерша. – И мои тетушки были бы совсем не против, если бы моя сестричка встречалась с парнями. Но она встречалась с девочками.

Судя по выражению того, что служило Вику лицом, наше горячее желание срочно поговорить с ним вовсе не привело его в восторг.

– Что вам нужно? – спросил он. Что до него самого, то ему определенно нужен был дантист, а еще хорошая пластическая операция.

– Я тоже рад тебя видеть, Вик, – ответил я.

Заметив, что я не удерживаю рычаг в нижнем положении, Вик Манкузо напряг свои короткие пальцы, но это были не те конечности, которые могли унести его тело, избавив от необходимости говорить правду.

Я вынул пульт из его рук и вставил его в предназначенную для этого выемку с внутренней стороны платформы.

– Ты потом поиграешь в космонавта, Вик, – сказал я.

– Если захочешь, я сделаю так, что ты увидишь звезды, – добавила Франсуаз.

Он засуетился, вытирая ладони о майку. Майка была белой – то есть когда-то была; по цвету пятен мне так и не удалось определить, от чего он пытается очистить руки.

– Три человека два дня назад приехали в город, – сказал я. – Из Аспоники.

– Да вы понимаете, что говорите? – воскликнул толстяк. – Это же вам не Асгард. Хей – это город Темных Эльфов. Сотня людей, гномов, эльфов, негров ежедневно приезжает и уезжает отсюда. Про дворфов я уж и не говорю. Как среди них отличишь троих любителей путешествий?

– Эти трое любителей путешествий этим вечером убили человека.

Я не повышал голоса, не желая привлекать внимание праздной толпы.

– Они растерзали его горло зубами, притом заживо. Ты все еще ничего не хочешь сказать?

Лицо содержателя дискотеки стало пепельно-серым; по всей видимости, у него имелись иные представления о хорошей гастрономии.

Он воровато оглянулся и поднес руки к щекам.

– Здесь в самом деле появились двое новеньких, – сказал он, округляя рот в маленькую трубочку. – Дикого вида. Они были странными.

– Странными? – спросил я.

– Они не танцевали. Только стояли у входа, вон там, чтобы быть подальше от других. Я-то подумал, что они наркоманы.

Музыка изменилась, словно сломанная резким ударом. Барабанный разрыв накрыл Вика, заставив его испуганно присесть.

– Позволь, я угадаю, чем они занимались, – произнес я. – Они смотрели на свет – я прав?

Вик попятился.

– Вы уже видели их, мистер Эм? – спросил он. – Не приведи господь. К нам тут всякие забредают – наркоманы, шваль, шантрапа. Потому я и держу тут таких ребят, как сержант. Но эти – один раз я на них взглянул, и больше всю ночь в ту сторону ни глазком.

– Ты всегда мыслил здраво, Вик, – подтвердил я. – Дай-ка я прокачусь на твоем самокате.

Я перешагнул через край выкрашенного в желтый цвет ограждения, не дожидаясь, пока Вик раскроет мне вырезанную в нем дверцу.

– Хочешь полетать со мной? – спросил я у него.

Вик Манкузо еще не составил себе определенного мнения по этому вопросу, но оставаться на земле, где из-за любой спины могли показаться застывшие глаза аспониканца, этого Вик точно не хотел.

Я вынул из внутреннего кармана мобильный телефон и раскрыл крышку.

– Готова бежать, кэнди? – спросил я. Кончик язычка девушки пробежался по ровному краю зубов.

– Только скажи куда.

– Тогда поехали вверх, Вик.

Платформа не предназначалась для двоих, однако мой попутчик был далек от того, чтобы жаловаться на тесноту.

– Это что, какие-то сумасшедшие? – спросил он, хватая меня за пиджак и наверняка оставляя на нем пятна, которые потом будет трудно вывести. – Те, что едят людей?

Майор Рокуэлл из отряда темных разведчиков очень не хотел отдавать мне военный бинокль, который теперь я держал в руках. Он говорил, что модель поступит на вооружение только через восемь лет, а до тех пор штатские не могут даже осматривать ее.

Вот почему мне пришлось его уговорить.

– Не думаю, Вик, – отвечал я, осматривая то, что находилось теперь далеко под моими ногами. – Они никого не едят; они пьют кровь.

Сложно сказать, что больше препятствует наблюдению: полутьма или полная темнота, которую время от времени прорезают ослепительные вспышки света, слишком быстро и слишком непредсказуемо.

В плоской прямоугольной картинке, в которую складывали изображение два окуляра бинокля, все выглядело иначе – освещение было почти ровным и даже почти естественным.

Я мог без труда различать лица и даже читать надписи на спинах людей.

Вот почему мне нравится этот бинокль.

– Тогда, наверно, это какая-то секта? – спросил Вик, волнуясь больше за сохранность собственного горла, нежели за правильность предположения. – Я читал про такие. Они собираются на ритуалы, поют там песни всякие, а потом кровь пьют.

– Ты читал? – спросил я.

– Ну, обычно это не настоящая кровь. Они наливают там вино или еще что и делают вид, что это кровь. Но некоторые из них сходят с ума – сворачиваются от всякой религиозной дребедени и пьют кровь взаправду.

– Я тоже слышал о такой религии, – подтвердил я. – Это христианство.

Найти троих аспониканцев в толпе людей, где каждый второй был выходцем из таких же красивых и солнечных стран, – эта задача скорее подходила для любителя мгновенной лотереи, нежели для человека, знающего более веселые развлечения, чем тыкать пальцем в небо.

Но отыскать в толпе, сколь угодно огромной, трех людей, которые ведут себя не как все, – сил на это уйдет не больше, чем для того, чтобы обвести взглядом весь зал.

К тому же те, кого я искал, должны были стоять где-то у берега людской клоаки.

Я мог сделать все очень быстро.

– Что ты там возишься? – недовольно спросила Франсуаз.

Именно тогда я увидел его.

Это на самом деле был аспониканец – среднего роста, широкоплечий, в серой рубахе с подвернутыми рукавами. Наверняка обычный крестьянин – солнце оставило темные следы на его лице. Длинные волосы слипшимися прядями расползались по его плечам и закрывали глаза, мешая смотреть.

И все же я видел его глаза.

Он смотрел прямо на меня – туда, где из-под потолка волшебными фонтанами вырывались мириады сказочных световых бабочек.

Только теперь я осознал, что дискотека была грязна и мерзка только внизу; люди же смотрели вверх.

Ну прямо злая пародия на человечество, тем более злая, что почти не приукрашивала и не искажала то, что представляет собой жизнь слабых и восторженных существ, называющих себя людьми.

Там, на земле, царили грязь, вонь, нищета – и отсутствие иного будущего, кроме грязи, вони и нищеты. Но здесь, под потолком, столь недосягаемо высоким, что казалось, будто его и нет совсем, растворившимся в темном небесном своде, – здесь был рай.

Яркий светлился, не переставая, и те, внизу, знали, что он никогда не померкнет; он был порукой, он был обещанием, он вселял в них веру в то, что где-то в их поганой жизни тоже может найтись что-то светлое, такое, что никогда не предаст.

– Френки, я его вижу. – Мои слова звучали негромко, словно я сам боялся, что кто-то еще сможет услышать их. – Но он один. Больше здесь никого нет.

Девушка промолчала, и я видел, как она кусает нижнюю губу.

– Двух других здесь нет? – спросила она.

– Нет.

– Уверен?

– Уверен.

– Тогда надо его брать.

Человек смотрел на свет.

Темные глаза, темные от природы, застыли неподвижно – два черных зияющих провала, в которых не было ничего, кроме черной пустоты, жадной и ненасытной, и разноцветные звездочки небесного света засасывало внутрь этих трещин в человеческом теле, чтобы исчезнуть там и погаснуть навсегда.

Он почти не моргал, и только изредка его веки вздрагивали нервным тиком естественного, но усилием сознания вытолкнутого из памяти мышц движения.

Он не смотрел на свет – он смотрел свет.

– Тридцать пять футов от входа, северная стена, – сказал я. – Вик, нам пора приземляться.

Вик Манкузо имел много возражений на сей счет, и самое главное из них стояло сейчас у северной стены. Франсуаз решительно направилась через весь зал, проталкиваясь между людьми.

Человек вздрогнул.

Его тело изогнулось и выпрямилось движением злобного, насторожившегося животного. Он повернулся – весь, обводя зал невидящими зрачками. Он никуда не смотрел, он ничего не мог видеть – но он чувствовал.

Вдруг человек замер, обращенный лицом в ту сторону, откуда приближалась к нему Франсуаз. Его рот приоткрылся, обнажая темные зубы, между которыми чернели провалы.

Его веки быстро моргнули, сметая с глаз покров темноты. Взгляд аспониканца внезапно стал острым и ищущим. Он посмотрел туда, где девушка прокладывал а себе путь между движущимися в трансе телами, а потом быстро перевел глаза вверх и увидел меня.

Франсуаз выругалась.

Металлическая стрела опускалась плавно и величаво – слишком медленно, чтобы успеть вовремя.

Человек рванулся в сторону – очень быстро, не ускоряясь и не замедляя стремительного движения. Он не замечал людей, которых отталкивал; они успевали издать возмущенный возглас, лишь когда незнакомец был уже далеко впереди.

Он не бежал к дверям, и я не знал, есть ли здесь второй выход, открытый в это время суток.

Теперь уже недовольные крики раздавались и в центре зала – там, где Франсуаз расталкивала плотную толпу.

– Он бежит вдоль стены и направо. Чуть левее, Френки, чуть левее. Вот так. Здесь есть еще выходы, Вик?

Содержатель дискотеки сделал знак трясущейся рукой. Я перемахнул через ограждение, и мне пришлось оттолкнуться рукой от противоположной стены, чтобы приземлиться на пыльный пол.

Человек был впереди.

Он обернулся и снова посмотрел на меня. Потом повернулся вокруг своей оси и исчез, и я понял, что именно там находится запасной выход.

Яркий свет рассыпался над моей головой.

Я подбежал к двери и распахнул ее.

Если бы человек, которого я преследовал, собирался меня остановить, ему не представилось бы для этого более удобного случая. Поэтому я отступил в сторону, предоставив ночному воздуху принять удар, который мог предназначаться мне.

Ничего не произошло; вдалеке шли четверо человек, громко переговариваясь по-харрански. Я расслышал шаги убегающего аспониканца – быстрые, ровные, они стучали по асфальту красиво, как негромкий перестук копыт скаковой лошади.

Я вынул пистолет из поясной кобуры, хотя и знал, что вряд ли стану открывать огонь на улице, по которой идут люди. Незнакомец удалялся, но все же я выждал еще пару секунд, позволяя глазам привыкнуть к ночной темноте.

Я знал, что преследуемому не страшна темнота.

Франсуаз, выбегая, сильно ударила меня в спину, и я едва не вывалился в открытую дверь.

Девушка пронеслась мимо меня, и я понял, что могу не спешить.

Я неторопливо вышел из продымленного здания дискотеки, и свежий ночной воздух, хлынув в легкие, чуть не лишил меня сознания. Звуки музыки все еще доносились сюда, но они уже не могли заглушить шагов на пустынной улице.

Человек бежал теперь в другую сторону – он свернул через несколько кварталов. Шагов Франсуаз я почти не слышал – она бегает очень легко, несмотря на высокий рост.

Я заключил сам с собой пари, что девушка догонит парня через пять-шесть минут.

Перейдя на другую сторону улицы, я пробежал взглядом по череде домов. Не видно было ни одного двора, который мог бы быть проходным, поэтому я подпрыгнул и, ухватившись за край каменного забора, перемахнул через него.

Я поставил на то, что здесь не водятся собаки, и выиграл.

К счастью, цепных крыс здесь тоже не держали.

Наверное, Франсуаз уже успела вдвое сократить расстояние между собой и преследуемым. Я подивился еще раз ее энергии.

Споткнувшись всего два раза, я неторопливо пересек двор, перелез через следующий забор, но не стал спускаться, а прошел по нему немного и взобрался на крышу.

Затем я спрыгнул на асфальт и даже успел оправить пиджак, прежде чем аспониканец выскочил из-за угла.

Я сбил его с ног и стал поджидать Франсуаз.

Девушка подоспела минуты через две; ее лицо раскраснелось, глаза сверкали.

– Не запыхалась, дорогая? – спросил я.

Франсуаз зло зыркнула на меня, затем перевела взгляд на того, кто находился на асфальте.

Человек тряхнул головой и приподнялся на локте.

– Спокойно, приятель, – сказал я по-харрански. – Тебе необходима помощь.

Я не заметил в его глазах проблесков разума – и их не бьло там не от того, что я уронил его на землю.

Он наполовину сидел, и это оказалось кстати. Я уперся носком ботинка в его спину и, толкнув, перевернул на живот.

Его тело передернулось, и он попытался встать. Его ладони уперлись в асфальт, мускулы напряглись. Я завел руки ему за спину и надел наручники.

Франсуаз присела перед лежащим человеком.

– Никто не сделает тебе ничего плохого, – ласково произнесла она. – Мы отвезем тебя туда, где тебе помогут. И все будет хорошо.

Я помог аспониканцу встать. Он не проронил ни слова, и только в его глазах тускло тлел огонек, который как будто собирался вспыхнуть.

Он слабо дернулся, пытаясь освободиться.

– Нам нужно найти двух остальных, – произнесла Франсуаз. – До того, как они убьют еще кого-нибудь.

– Он не скажет, – сказал я.

Франсуаз испытующе взглянула на безумца.

– Ты думаешь? – задумчиво произнесла она. Человек раскрыл рот, и теперь я смог увидеть, почему его зубы показались мне темными. Это была кровь. Он так и не проронил ни слова.

– В нем нет уже почти ничего человеческого, Френки, – сказал я. – Он слишком долго пробыл вдали от людей, лелея свое безумие. Пошли – мы найдем двух других и без его помощи.

Девушка пожала плечами.

– Поведем вместе или мне подогнать сюда машину?

– Они выпили кровь только из одной жертвы, – заметил я. – Не думаю, что он очень опасен.

Я держал безумца сзади, за одну из скованных рук, поэтому не мог видеть его глаза.

– Берегись! – закричала Франсуаз.

Человек рванулся с такой силой, что я не мог его не выпустить.

Меня отбросило назад, и, падая, я увидел, как сумасшедший разводит руки, точно птица, собравшаяся взлететь.

Звенья наручников из прочного сплава расходились и лопались, точно слепленные из пластилина. Одно за другим падали они на асфальт, звеня каплями весеннего дождя.

Франсуаз отпрыгнула назад быстрым плавным движением хищницы.

Я попробовал встать, но понял, что не успеваю, и выдернул из кобуры пистолет.

Я направил на аспониканца дуло в тот момент, когда он обернулся.

Он в третий раз поглядел на меня своими пронизывающими и в то же время отталкивающе пустыми глазами.

Теперь он больше походил на обезьяну, нежели на человека; безумие, которым было поражено его сознание, полностью поглотило в нем все человеческое, распахнув двери стремлению разрушать.

Его спина была согнута, плечи приподняты, а шея наклонена; длинные немытые волосы еще более усиливали сходство с ужасной тварью, созданной чьим-то расстроенным воображением.

Человек помедлил, глядя на меня; его зубы раздвинулись, он зарычал, подобно собаке.

Он не мог решить, которого из двух своих врагов атаковать первым.

– Постарайся успокоиться, приятель, – сказал я. И он выбрал.

Человек молча устремился на меня. Самое страшное было не в том, что он вот-вот мог ударить меня или задушить. Нет, дело в том, что грязный оборванный сумасшедший падал на меня, довольно широко раставив руки перед собой, как человек никогда не нападает.

В такой позиции руками можно сделать только одно – обхватить свою жертву и вцепиться ей в горло.

Я знал, что передо мной сумасшедший, больной, но не преступник, и все же мне не оставалось ничего, кроме как нажать на спусковой крючок.

Три пули крупного калибра вошли в тело человека, остановили его на лету, а затем отбросили на асфальт. Он сотрясся всем телом, точно сама жизнь уходила из него в эти мгновения.

Но я знал, что это не так.

Я вскочил одним прыжком – не так, конечно, красиво, как это делают в кино, но, по крайней мере, устоял на ногах.

Темные глаза аспониканца были открыты, и они оставались живыми.

– Не подходи к нему, – предупредила Франсуаз.

Человек стремительно поднялся на ноги, разбрызгивая по асфальту протухшую кровь. Я понял, что его физическое тело мертво уже много месяцев.

Он обернулся ко мне, разевая пасть, и я увидел, что его клыки успели увеличиться за эти мгновения раза в два.

– Его не взять живым! – крикнула Франсуаз. – Он слишком силен.

Разорванные наручники продолжали звенеть на руках вампира, точно праздничные кастаньеты во время фиесты.

Он ринулся ко мне, быстрый, сильный и ничего не боящийся.

Я снова выстрелил трижды, и тело парня снова отбросило на асфальт.

Его серая рубашка теперь представляла собой сплошное бурое кровавое месиво, в котором кровь смешалась с клочками мяса и лоскутами грубой материи.

В то же самое мгновение, когда тело вампира коснулось асфальта, он стал подниматься вновь.

Франсуаз вынула два своих пистолета и произнесла:

– Улыбнись, придурок.

Голова чудовища оборотилась к девушке и тут же отдернулась далеко назад, когда Франсуаз всадила три пули в пасть и глаза вампира.

Девушка нажимала на спусковой крючок до тех пор, пока голова твари не превратилась в расплющенное, бесформенное месиво.

– Вперед! – крикнула она.

Я вернул пистолет в кобуру, ибо это оружие уже ничего не могло поделать с растекшейся по асфальту тварью.

Я прыгнул на вампира и наступил ему коленом на горло. Потом обхватил обе его руки, прижав их к земле.

Молниеносным движением Франсуаз оказалась на коленях перед телом вампира. В ее правой руке, выхваченный из кармана куртки, тускло сверкал длинный металлический цилиндр.

Суть процесса остается все той же, меняется только технология.

Девушка нажала на верхнюю часть цилиндра, и электрический поршень с мощностью, способной пробить бетонную стену, вогнал деревянный кол в тело твари.

Тело вампира сотряслось, пальцы скрючились, царапая асфальт. Его рот раскрылся в оглушительном протяжном крике, и я увидел, что его лицо уже успело почти полностью восстановиться.

Бурый кровяной фонтан хлынул из сердца вампира, омывая деревянный кол.

Франсуаз поднялась, отряхивая руки, и вернула в карман автоматический молоток.

– Они убили не одного человека, больше, – сказала она.

Я разгладил складку, появившуюся на моем пиджаке вследствие падения.

– Гораздо больше, – согласился я. – Чтобы вампир получил такую силу, он должен выпить, по крайней мере, человек десять. И не забывай, что их было трое.

Девушка пнула ногой тело вампира, желая убедиться, что он уже не пошевелится.

– Странно, что первое тело нашли только сегодня, – пробормотала она. – Пошли, я собираюсь принять ванну, прежде чем мы продолжим.

Я придержал ее за руку.

– У тебя глаза светятся, – произнес я.

– Да?

Глаза Франсуаз, обычно серые и непроницаемые, сейчас на самом деле светились ровным алым светом, пронзая темноту.

– Я ничего не имею против, – пояснил я, – но так мне плохо видно.

– Извини.

Девушка пару раз моргнула, и ее глаза вновь стали серыми.

Франсуаз переложила ногу за ногу, от чего полы ее белого махрового халата распахнулись, скользнув по бедрам.

Девушка украдкой взглянула на меня, проверяя мою реакцию. Франсуаз полагает, что белый цвет халата идеально подходит к ее загорелой бархатистой коже. Это так, но я счел, что не стоит давать ей повода возгордиться, поэтому никак не стал реагировать.

– Результаты будут готовы довольно быстро, – заметила она, бросая взгляд на изящные золотые часики на своем запястье.

Я пододвинул к ней чашку горячего шоколада.

– Вампир две ночи провел в каком-то укромном месте, – сказал я. – И я не думаю, чтобы он постилал на пол простыни. Если мы узнаем, чем была испачкана его одежда, это позволит сузить зону поисков.

Франсуаз взяла чашку и тряхнула волосами, еще влажными после ванны. Затем она поменяла положение ног, следя за тем, чтобы обнажиться почти до пояса.

Девушка давала мне второй шанс.

Я отломил половинку пирожного, и Франсуаз швырнула в меня подушкой.

– Итак, у нас есть два вампира-убийцы в городе с населением в несколько миллионов, – сказала она.

– Это означает, что, с одной стороны, нам будет сложно их найти, а с другой – у них не возникнет сложностей с поиском пищи.

– Судя по состоянию, в котором находился первый экземпляр, они убивают много и часто. Это делает их очень опасными и заставляет атаковать людей снова и снова.

Я кивнул.

– Они избегают своих сородичей, потому что слишком опасны даже для обычных вампиров, – продолжал я. – У них нет союзников, поэтому мы не знаем, где они могут показаться.

Франсуаз строго посмотрела на меня и целомудренно запахнула халат, давая понять, что я не проявил себя как смышленый мальчик и в свое время буду за это наказан.

– Тем не менее нам придется перешерстить все места, где обычно появляются вампиры, когда приходят в наш город.

– Попытаемся определить, что им нужно и что они будут искать, – сказал я.

– В первую очередь им требуется пища. Каждое существо занимает свое место в цепочке питания в зависимости от уровня своей организации. – Девушка сделала глоток из чашки. – Растения находятся в начале пищевой цепочки. Они потребляют энергию непосредственно, питаясь солнечными лучами. Они же преобразуют эту энергию в формы, пригодные для питания других существ.

Франсуаз обмакнула пирожное в шоколад и внимательно осмотрела его, прежде чем откусить.

– Следующая ступень пищевой цепочки – вы, животные. Вы потребляете энергию в форме растений и мяса других животных.

– Спасибо за «животное», – буркнул я. Девушка пожала плечами.

– Тебе хорошо известно, что с биологической точки зрения люди и есть животные. Мы, демоны, питаемся человеческими душами и эмоциями – любовью, состраданием, страхом или отчаянием.

– Насколько я понимаю, это зависит от разновидности демона, – заметил я.

– Мне не нравится слово «разновидность». – Франсуаз поморщилась. – Я тебе не морская свинка. Самые слабые демоны ограничиваются негативными эмоциями. Они подпитываются ими, как бактерии. Суккубы полностью поглощают душу человека.

Франсуаз погрозила мне пальцем.

– Считается, что после этого человек полностью подпадает под власть суккубы. Только что-то я этого не вижу.

– Ты мало стараешься, – пояснил я.

Франсуаз швырнула в меня вторую подушку. Я засчитал себе небольшую победу – больше подушек поблизости от нее не было, и ей пришлось оторваться от шоколада:

– Вампиры появились на Земле практически одновременно с людьми; это была тупиковая ветвь эволюции. С точки зрения места, которое они занимают в цепи питания, вампиры находятся между людьми и демонами. Они поглощают астральную сущность человека, но делают это в материальной форме – они пьют кровь…

Я продолжил:

– Вампир не обязательно должен пить кровь; он может питаться как обычный человек, подобно тому как хищник в состоянии иногда поедать траву. Однако кровь вызывает сильное привыкание, и избавиться от этой привычки вампиру довольно сложно.

– Люди всегда боялись вампиров и пытались бороться с ними, – сказала Франсуаз. – Простой обыватель способен скорее понять опасность, которую представляет собой тот, кто пьет кровь, чем осознать, как опасен тот, кто поедает душу.

Она улыбнулась и пробежала пальцами по моей руке. Я почувствовал, как глоток энергии, пульсируя, перелился из меня в суккубу. Девушка тихо засмеялась.

– Многие вампиры не знают, что они вампиры, – произнес я. – Они ведут обычную человеческую жизнь. Даже вампир, осознавший себя вампиром и попробовавший крови, может побороть это пристрастие.

– Но обычно этого не происходит, – заметила Франсуаз. – Поглощение астральной сущности вместе с кровью дает вампиру животную силу, скорость и выносливость. Ты сам мог наблюдать, как этот человек разорвал стальные наручники, словно это были гнилые нитки.

– В то же время питание кровью заглушает в вампирах волю к сознательной жизни и интеллект, делая их полубезумными тварями, – продолжал я. – Только очень развитые в духовном плане вампиры способны пить кровь, пользуясь даруемой ею силой, и сохранять при этом ясное сознание.

– В конечном счете именно это и не позволило вампирам стать доминирующей расой, – заметила Франсуаз. – Но тем опаснее вампиры-одиночки, сохранившие ясность интеллекта. К счастью, сейчас мы имеем дело не с одним из них.

– Вампир-одиночка претендует на то, чтобы стать демоном, – сказал я. – И обладает почти равной демону силой.

Франсуаз фыркнула:

– Но он не способен жить в мире с окружающими. Люди для вампиров – только жертвы, а демоны с вами сотрудничают.

– И что же я получил в обмен на свою душу? – поинтересовался я.

– Меня, – ответила Франсуаз.

Я изобразил на лице крайнее разочарование.

– Впрочем, хотя вампиры и не могут обычно отказаться от крови, в то же время большинство из них не отваживается нападать на людей, – сказал я.

– Да, вампиры, как правило, пьют кровь животных. Они селятся либо в удаленных от города захолустьях, либо в городских трущобах, где можно ловить голубей и диких кошек. Кровь животных заставляет вампиров медленно деградировать. Она не наделяет их астральной силой и притупляет их сознание понемногу, подобно наркотикам.

– Только в городе Темных Эльфов существуют центры реабилитации вампиров. Их три, и содержатся они на средства благотворительности. Два из них открыли и спонсируем мы. В таких центрах вампирам помогают избавиться от дурных пристрастий и стать полноценными членами общества. К сожалению, далеко не все из них хотят, чтобы им помогли.

– Многим вампирам свойственно острое чувство неполноценности. – Франсуаз отставила в сторону пустую чашку, стряхнув в нее с пальцев крошки пирожного. – Они ненавидят людей за то, что те не дают собой питаться, но еще больше они ненавидят нас.

– За что же? – спросил я.

Франсуаз встала и распустила пояс своего халата.

– Мы не отказываемся от своих скверных привычек, – проворковала она. – Иди ко мне.

– Вы посмотрите! Ну что это такое?

Лейтенант Маллен с такой силой тыкал пальцем в газетный лист, что тот, изгибаясь, верхней стороной ударял полицейского по носу.

Жирный заголовок на ярко-оранжевом фоне гласил: «Нападение вампира-убийцы».

Чуть пониже, более мелким шрифтом, шли менее сенсационные заголовки: «Говорящий теленок в Гавани Гоблинов», «Порча на судне из Асгарда» и «Привидение в доме мэра».

– С каких это пор вас волнует, что пишет желтая пресса? – усмехнулась моя партнерша, откидываясь на спинку кресла.

Маллен ловким ударом нокаутировал газетный листок и, сложив его вчетверо, победоносно засунул в карман.

– С тех пор, как там печатают мое имя, – ответил он. – Если мы не накроем убийцу за пару дней, мне будет обеспечена хорошенькая неделька. И как это они успели втиснуть это в вечерний выпуск?

– Что говорят ваши эксперты, лейтенант? – спросил я.

Маллен вынул из другого кармана длинный свиток, карту города Темных Эльфов, и развернул его на столе.

– Они отметили места, где, как им кажется, наш парень мог провести последние две ночи. Как им кажется. Только позволь этим умникам из анклава Магов открыть рот, как они тут же начнут бахвалиться, что, дескать, грязь на одной улице не такая же, как на другой. Но дай им простейшее поручение – и они заштрихуют вам полгорода, а потом еще и вторую половину.

– Как я понимаю, ваши люди уже прочесывают эти места? – спросила Франсуаз.

– Уж будьте уверены. – Маллен недобро усмехнулся с видом человека, который только что приступил к долгой, изматывающей и абсолютно бесполезной работе. – Нет ничего проще, чем искать кого-то среди нелегальных эмигрантов.

– Эти люди вряд ли станут сотрудничать, даже если ни в чем не виноваты, – согласился я. – Ладно, это уже кое-что. Поехали, лейтенант.

– Сотрудничать? – фыркнул полицейский. – Да вы попробуйте хотя бы изловить одного или двух – это уже задачка. Они прячутся в каждую нору, в каждую дыру – боятся, что их вышлют на родину.

– Значит, так. – Франсуаз произнесла это таким решительным тоном, словно с ней кто-то ожесточенно спорил. – Мы не станем наступать на ноги вашим людям, лейтенант. Мы поговорим с теми, кто не станет отвечать на вопросы стражников. Два активных вампира – это слишком много.

– Подумать только, – пробормотал Маллен, – а я ведь собирался лечь сегодня пораньше.

– А что говорит окружной прокурор? – спросил я.

– Он лопает еще больше своих картофельных чипсов, чем обычно, – многозначительно сообщил Маллен, ибо сам по себе данный факт, по его мнению, значил очень многое. – Говорит, от стресса у него повышается аппетит. А я вот думаю – может, он тоже вампир?

– Вы сказали своим людям, чтобы они проявляли осторожность? – спросила Франсуаз.

– Я пошлю священника перед каждой полицейской машиной, – огрызнулся Маллен. – Не все так легко принимают некоторые стороны нашей реальности, мадемуазель Дюпон.

– Я в детстве был очень разочарован, – подтвердил я, – когда понял, что, если свернуть фантик снова, в нем не появится новая конфета.

– А вас не спрашивают, – огрызнулся Маллен. – Окружной прокурор заявил, что если мы не уладим ситуацию за ночь, он вызовет охотников из Высокого анклава Дроу.

– Ой, только не охотники из Анклава! – Франсуаз всплеснула руками. – Они повскрывают весь асфальт на центральных улицах и перебьют светофоры, как сделали это в прошлый раз.

– Так что с вашими людьми? – напомнил я.

– Мои парни должны найти их и следить, пока не подоспеет спецназ. – Маллен хлопнул себя по пиджаку. – Значит, поехали, – после чего спросил:

– Скажите, Амбрустер, почему правдой обычно оказываются злые сказки?

– Когда это Маллен рано ложился спать? – спросил я.

Франсуаз задумалась.

– Может быть, эта история помешала ему пойти на свидание, а он стесняется сказать об этом прямо?

– Кто это, интересно, пойдет на свидание к Малленом? – удивился я.

Если остановить машину на двадцать футов дальше или на двадцать футов ближе – лучше заранее застраховать ее от угона и разграбления. Но перед баром Рона Педро ее можно даже не закрывать.

Заведение Рона давно должно было закрыться, но Рон нас ждал.

– Новости на улицах распространяются быстро, – заметил я, захлопывая за собой дверцу.

– Не быстрее, чем страх, – отозвалась Франсуаз. Я скользнул взглядом по пустой улице.

– Здесь действительно чувствуется страх, – подтвердил я. – Не тот громкий, когда люди собираются в кучки и с нетерпением ждут последних выпусков газет. Это иной страх – тихий, гнетущий, он заставляет людей забиваться в норы, как крыс.

– Вокруг этого бара сейчас слонялось бы человек десять-пятнадцать, – подтвердила Франсуаз. – А сейчас никого нет. Ты когда-нибудь испытывал такой страх, Майкл?

– Однажды, – ответил я. – Когда мне вдруг стукнуло в голову, что могу провести всю жизнь, занимаясь семейным бизнесом.

Я сделал вид, что усмехаюсь.

Мне стало в тот момент так страшно, что я не знал, куда деваться, я боялся, что мне некуда будет свернуть с этого пути.

– Многие люди мечтали бы оказаться на твоем месте.

– Это и было страшно, Френки. А ты – тебе когда-нибудь было страшно?

Она опустила голову, потом посмотрела на меня:

– Тогда, когда я поняла, что я не такая, как другие.

Я спросил:

– Ну и что? Многие не такие, как другие.

Она тряхнула волосами.

– Я боялась, что останусь одна.

Я открыл перед ней двери бара, и золотые колокольчики зазвенели над нашими головами.

Посетителей не было, хотя деревянная табличка, которая начала раскачиваться на дверях, как только я повернул ручку, все еще продолжала показывать Пустому залу буквы и завитушки, складывавшиеся в слово «закрыто».

И здесь все было деревянным, под стать этой табличке: деревянный пол, выметенный так чисто, как может быть только в деревенском баре, куда заходят фермеры в высоких сапогах, оставляя у дверей открытые, иссеченные пыльным ветром джипы; деревянная стойка, мягкая на взгляд, покрытая чем-то темным и в то же время прозрачным, хотя я был уверен, что это не лак; деревянные стены, на которых висели предметы самые разные – от седел до широкополых шляп, от высушенных кактусов до фотографий.

Предметов было много, и каждый из них был на особицу, точно случайный пассажир, случайно вошедший в случайный автобус, идущий по длинной пыльной степи.

Не было здесь единства, о котором пекутся иные владельцы баров, расставляя на полках кубки, развешивая по стенам военную амуницию или испещряя их черно-белыми фотографиями знаменитых боксеров. Вошедший в бар Рона мог бы, пожалуй, подумать, что владелец его был когда-то огром-ковбоем, но пара фотографий убеждала его, что Рон Педро родился и вырос в городе Темных Эльфов.

В следующую минуту вошедшему уже представлялось, что это бар, стилизованный под Дикую Пустошь. Но не было здесь ни револьверов, ни кобур, ни галстуков пионеров, ни шерифских Звезд.

Тот, кто прожил хотя бы пару лет в Олхоме или Канзе, мог бы, пожалуй, догадаться, что на самом деле объединяет вещи, развешанные по стенам, – да только и он был бы не прав. Бескрайняя пустыня, добрая к тем, кто входит в нее с уважением и селится в ней с любовью… Нет, не она была в этом баре хозяйкой, в разноцветной юбке спускающейся к посетителям.

И тогда человек, сидящий за стойкой, переставал искать единство в этих развешанных разностях, единство, которое словно напрашивалось с первого же взгляда и которое упорно ускользало, стоило только внимательнее всмотреться в него. Этот человек обнаружил бы нечто большее, чем призрачное единство, и успокоился бы в нем, как успокаивается тот, кто вернулся домой после долгой дороги, где-то на полпути успев позабыть, как выглядит его дом.

– Доброй ночи, мистер Амбрустер, – произнес Рон Педро, заходя за стойку и облокачиваясь на нее. – Мадемуазель Дюпон.

Рон Педро был огром из прерий – высоким и таким широким в плечах, что, когда он стоял в дверях собственного заведения, то закрывал их собой почти целиком. Его лицо было широким и невозмутимым, как и должно быть у огра из прерий, даже если он никогда в жизни не покидал огромный город дольше чем на пару недель. Он носил синюю рубашку в белую клетку и никогда не расстегивал ее дальше верхней пуговицы. Его длинные волосы, черные и ровные, были заплетены в длинную косу, переброшенную через правое плечо.

На шее Рон носил две цепочки. На одной висел христианский крестик, на другой – амулет его родного племени.

Если оба эти бога были истинными, то они не стали бы возражать против такого соседства. Если же один из них – или даже оба сразу – оказались бы плодом пустых суеверий, то от их сочетания тем более не было бы никакого вреда.

Рон передвинул по стойке высокий бокал с жидкостью, столь же неприятной на вид, как и на вкус, и поставил его перед Франсуаз.

– Ваш протеиновый коктейль, мадемуазель Дюпон, – сказал он.

Мы обменялись приветствиями, и Франсуаз пригубила омерзительную жидкость, которая, по ее уверениям, чрезвычайно полезна для здоровья.

Во всяком случае, не настолько, чтобы я предпочел ее апельсиновому соку.

– Вижу, у тебя кое-что изменилось, Рон, – сказал я. – Танцовщицы больше не объезжают у тебя лошадей, там, на подиуме?

Рон Педро перевел взгляд туда, где в глубине просторного бара, по центру стены, возвышалась площадка, обнесенная грубо обструганными деревянными жердями. Сено, устилавшее пол подиума, было свежим, оно лежало ровным слоем, девственным, как молоко.

– Каурый отдыхает в своем стойле, – ответил Рон. – Он уже отработал сегодняшнее представление.

Держать в центре города Темных Эльфов скаковую лошадь, пусть даже и выдрессированную для нехитрых выступлений в баре, – это не так уж необычно, как может показаться на первый взгляд. Люди позволяют себе куда более странные и менее безобидные привычки, тогда как Каурый – опытный актер и уважаемый всеми работник этого бара.

Каждое утро Рон выезжает на нем на прогулку и покупает для него яблоки на городском рынке.

– Я слышал, у тебя новая танцовщица, Рон, – произнес я полувопросительно, оглядывая пустое помещение бара.

Огр кивнул.

– Она огреанка. Приехала в город два года назад. Хотела стать фотомоделью.

– Получилось? – спросил я.

– Нет, – ответил Рон. Я поинтересовался:

– У тебя были проблемы с теми, на кого она работала?

Тугая коса огра легко дрогнула на широком плече.

– Если девушка больше не хочет быть проституткой, это ее дело, – ответил Рон. – Если кто-то этого не понимает, я могу объяснить.

Я спросил:

– Она не хочет вернуться в свою деревню?

– Ей нравится большой город.

Я перегнулся через стойку и указал на краешек иллюстрированного журнала, который успел заметить. Он лежал поверх пачки вечерних газет.

– «Мир кино» – это для нее?

На этот раз Рон улыбнулся – он делает это очень редко.

– Здесь не так уж много любителей кино, Майкл.

– Она все еще хочет стать артисткой? – спросил я.

Рон посмотрел на обнесенный деревянными жердями подиум; он больше не улыбался.

– Она считает, что стала, – сказал он.

Я вынул из кармана визитную карточку и подал ему.

– Эта женщина владеет тремя телестудиями, – сказал я. – Уверен, у нее найдется что-нибудь для твоей новой танцовщицы.

Огр строго посмотрел на меня.

– Ты не можешь помочь каждому, Майкл, – сказал он.

– Но ты же пытаешься, – ответил я и спросил:

– Что слышно о том, что происходит на улицах, Рон?

Огр помрачнел.

– Есть один человек, с которым вам необходимо поговорить, Майкл. Парнишка, ему не больше четырнадцати. Он очень напуган и не хочет никуда уходить отсюда.

– Он видел их? – спросил я.

– Вместе с ними переходил границу.

– Сколько раз служба иммиграционного контроля хотела закрыть твой бар, Рон? – спросила Франсуаз.

Прежде чем уходить, огр ополоснул бокал моей партнерши и подвесил его обратно над стойкой.

– Раз пятнадцать, всадница.

Огр приподнял откидывающуюся часть стойки и вышел из-за нее.

– Аспониканская община поддерживает меня. Многие из аспониканцев, которые сегодня стали в городе влиятельными людьми, начинали с моего бара или с такого, как мой.

– Даже Веласкес, советник мэра по застройке? – усмехнулся я.

– В том числе Веласкес. Его отец когда-то держал такой же бар. Он назывался «Солнце над пустыней». Когда иммиграционная служба закрыла его, старому Веласкесу пришлось уехать на север. Но потом его семья вернулась сюда.

Рон тушил свет, переходя от одного выключателя к другому.

– Аспоника – хорошая страна, Майкл, но там трудно вырваться из бедности. Встать на ноги, обеспечить свою семью, если твои родители бедны, а у тебя одиннадцать братьев и сестер… – Он развел руками. – Бедняк в Аспонике навсегда останется бедняком.

– И они верят, что здесь их ждет земля обетованная? – спросил я.

– Людям надо во что-то верить, – ответил Рон. – Те, кто не верит, спиваются, становятся наркоманами или идут в бандиты. А те, кто верит, пересекают границу и оказываются здесь.

Последнее металлическое жалюзи щелкнуло, опускаясь, и Рон повернулся к двери, ведущей во внутренние помещения бара.

– Когда аспониканцы пересекают границу, Майкл, они останавливаются в пустыне или в маленьких поселениях или едут сюда. В деревнях их ищут, и им кажется, что здесь, в большом городе, им будет проще затеряться.

– У них нет работы, у них нет документов, и их считают преступниками только потому, что они родились в другой стране, – сказал я.

– Если у тебя нет образования, нет престижной профессии, то ты мало кому нужен по эту сторону границы, – раздумчиво произнес Рон. – Лучшее, на что могут рассчитывать такие люди, – это получить тяжелую работу где-нибудь на стройке, где им станут платить гроши.

Мы находились уже далеко внутри здания, за узкой невысокой дверцей, отделявшей зал для посетителей, где мягкий свет отражался и таял в деревянных досках, от внутренних служебных помещений. Но очарование не исчезло и здесь, в отличие от того, как это бывает в иных барах и ресторанах, где за незаметной дверью с надписью «Только для служащих», словно за кулисами кукольного театра, волшебная сказка внезапно обрывается и уступает место безликим коридорам, спешащим людям и четырехугольным, в рост человека, ящикам для пищевых отходов.

Здесь все было иначе; все то же дерево обшивало стены, хотя я и знал, что на самом деле они не деревянные, а каменные – деревянные стены не могли находиться на первом этаже десятиэтажного дома. Здесь жил сам Рон, и здесь же жили те, кого он приводил сюда набираться сил перед дальней дорогой.

– Несколько дней паренек не произносил ни слова. Болтался по улицам, шарахаясь ото всех. Ничего не ел. Одна старая женщина привела его ко мне, когда я уже собирался закрываться.

Огр спускался по деревянной лестнице в подвальный этаж.

– Он приехал в большом фургоне, прямо из-за границы.

Рон остановился, чтобы убедиться, что мы без помех спускаемся следом за ним.

– Здесь надо нагнуться, Майкл. – Он продолжал:

– В таком фургоне может уместиться человек тридцать-сорок. Те, кто перевозит нелегальных эмигрантов, не заботятся о том, чтобы им было удобно в пути.

– С этим фургоном было что-то не так? – спросила Франсуаз.

– В нем были всего четверо.

– Так.

Я остановился прежде, чем Рон успел открыть деревянную дверь, и придержал его руку.

– Что стало с водителем?

– Вчера он должен был вернуться, чтобы подготовиться к перевозке новой партии эмигрантов. Но я слышал, что его видели в Сан-Франсконе. Он ходит из бара в бар и набирается, пока его не выбрасывают вон.

– Он напуган? – спросил я.

– Очень.

– Тогда почему он не уедет из штата? – осведомилась Франсуаз. – Скажем, в Асгард?

– Он условно освобожден.

– Не повезло бедняжке, – усмехнулась девушка.

– Если бы кто-то из трех вампиров умел вести фургон, ему бы не повезло еще больше, – ответил я. – Ладно, Рон, думаю, пора поговорить с парнишкой.

Огр повернул ручку двери, но она была заперта.

– Бедняга закрылся изнутри, – сказал Рон Педро. – Он боится, что эти твари достанут его и здесь.

Он постучал в дверь – негромко, не желая еще больше напугать спрятавшегося за ней паренька.

– Луис, – позвал он. – Луис. Это я, Рон. Ты можешь открыть.

Несколько секунд царило молчание. Наступил момент, когда мне показалось, что никто не ответит нам из-за двери, ибо там уже некому отвечать. Но что-то зашевелилось в комнате, и неестественно высокий, ломающийся голос подростка ответил:

– Я слышал, с тобой есть кто-то еще.

Рон покачал головой.

– Он прислушивается к малейшему шороху. Эти твари мерещатся ему везде.

Он повысил голос:

– Это друзья, Луис. Они помогут защитить тебя.

– Никто не может защитить меня, – вскрикнул парень. – Они убьют меня. Я знаю.

Огр сделал нам знак молчать.

Он должен был убедить паренька довериться нам, а для этого лучше всего подходил сам Рон, человек, которого мальчонка уже знал и к которому сам обратился за помощью.

– Этого не случится, Луис, – твердо произнес Рон. – Никто не сможет проникнуть сюда и причинить тебе вред. Я тебе обещаю.

– Вы их не знаете, сеньор Педро. – Голос мальчика прерывался.

Он стоял далеко от двери, точно боялся, что сейчас она рухнет и костлявые лапы вампиров вопьются в его тело.

– Я знаю, как они выглядят. Я знаю их имена. Я знаю, откуда они родом. Они не оставят меня в живых. Они искали меня все это время и рано или поздно найдут.

– Пусть ищут, – отвечал Рон. – И пусть придут сюда. Тогда я убью их, и твои страхи закончатся.

Парень сорвался на крик:

– Нельзя убить вампира, сеньор Педро! Вы не знаете. Вы не видели, что это такое. Я видел, как Хуан проломил голову одному из них, а через мгновение у того снова было все в порядке, словно свинцовая трубка ему нипочем. Даже священник в нашей деревне не смог победить вампиров. Их нельзя убить.

– Можно, – ответил Рон. – Один из них уже мертв.

– Это не правда, – возразил парень.

– Нет, это правда, – ответил огр.

– Это не правда, сеньор Педро. Вы говорите так только для того, чтобы я успокоился. Но я не могу успокоиться, – ведь что вы знаете о вампирах?

– Все, – ответил Рон. – Я сам вампир.

Паренек замолчал.

Рон Педро вынул из кармана связку ключей и отомкнул замок. Он раскрывал дверь медленно, чтобы дать пареньку возможность освоиться с новым поворотом событий.

– Я вхожу, – предупредил Рон. – Знай, что я могу защитить тебя от любой опасности.

Он открыл дверь.

Одно мгновение ничего не было видно, потому что широкоплечая фигура огра полностью закрывала дверной проем. Потом я увидел паренька.

Он сидел на кровати, забившись в угол и подтянув к себе ноги. Его руки дрожали около лица, готовые в любую минуту закрыть глаза, чтобы не видеть того, что может произойти.

Рон медленно подходил к пареньку, выставив вперед руку.

– Все в порядке, Луис, – говорил он. – Все хорошо. Никто тебя больше не обидит.

Не знаю почему, но Франсуаз способна успокаивающе действовать на детей. Я понимаю, отчего она возбуждающе влияет на мужчин, но причина доверчивого отношения к ней малышей для меня неясна. Паренек выглядывал из-за шаткой преграды, которую создал вокруг себя сложенными коленями и руками. В его глазах, почти помимо воли, блеснуло любопытство. Он удивлялся, что такой богато одетый сеньор, как я, может делать в тихом убежище Рона, но еще с большим удивлением смотрел на Франсуаз.

– Все хорошо, Луис, – повторил огр.

– Значит, ты и есть тот маленький герой? – спросила девушка.

Франсуаз подошла к кровати, на которой сидел мальчик, не очень быстро, но и не замедляя шага, как делал это Рон. Она села на кровать рядом с ним и заглянула ему в глаза.

Парнишка скользнул взглядом по ее сочным полуобнаженным грудям, и я сомневаюсь, что он сделал это с сыновними чувствами.

– Да, это я, – подтвердил он.

В этот момент он очень хотел чувствовать себя героем, но еще больше хотел быть маленьким.

Франсуаз взяла руку паренька, и он доверчиво подчинился. Ноги паренька задвигались, и он переполз по кровати поближе к моей партнерше.

– А правда, что сеньор Педро тоже вампир? – спросил он.

– Это правда, – улыбнулся огр. – Это не зависит от того, какого ты племени – эльф, огр или человек. Все мои предки были вампирами с тех пор, как существует наше племя. Мы следим за тем, чтобы вампиры и люди жили в мире, не причиняя никому вреда. И мы не позволяем плохим вампирам причинять зло таким храбрым мальчикам, как ты.

Но Рон Педро уже перестал быть для мальчика героем; шустрый сорванец быстро нашел себе более подходящий объект для поклонения.

– А правда, что одного кровососа уже прикончили? – спросил он, и его глазенки засветились любопытством.

Я сомневался, что он проявлял такое же стремление к знаниям в школе.

– Да, – важно ответила Франсуаз.

– А кто это сделал? – спросил Луис.

– Я.

Я строго посмотрел на девушку из-за плеча подростка, ибо мы сделали это вместе.

– Вот здорово! – воскликнул парнишка и придвинулся к ней еще ближе. – А других двоих ты тоже убьешь?

– Разумеется, – уверенно кивнула моя партнерша. Этот паренек явно мне не нравился.

– Я же демон.

– Врешь, – возразил мальчуган. – Демонов не бывает:

Франсуаз засмеялась.

Ее серые глаза вспыхнули алым огнем, и откуда-то – не сверху, не снизу, а из самых недр развернутого пространства – раздался громкий треск бушующего пламени.

– Вот здорово, – протянул мальчуган. Когда он немного пришел в себя, то тут же задал следующий вопрос:

– А почему ж ты не убила двоих остальных, если ты демон?

– Я еще не знаю, где они, – ответила Франсуаз. – Но я обязательно их найду.

– А почему ты не проследила за первым, если нашла его?

Девушка засмеялась.

– Вампиры чувствуют опасность очень издалека, Луис. К ним нельзя подкрасться незамеченным.

Она положила ладони на плечи мальчика и развернула его в сторону огра.

– Вот почему ты в полной безопасности, пока находишься здесь. Ты понял? Сеньор Педро будет сторожить тебя, и он сразу же поймает любого плохого вампира, который попробует сюда забраться.

– Правда? – спросил мальчуган.

– Разумеется.

Девушка не отнимала рук от плеч Луиса; маленькие язычки пламени появились на кончиках ее пальцев, а потом исчезли.

– Сеньор Педро обещал, что я смогу выучиться на биржевого брокера, – важно сказал мальчуган, широко зевая во весь рот.

Рот у него был, как у бегемота.

Или даже больше.

– Я хочу стать биржевым брокером.

– Ты обязательно им станешь, – заверила его Франсуаз.

– А еще я научу тебя танцевать, – пообещал парнишка, уже засыпая. – Я очень хорошо танцую. И стоит мне только…

Он клюнул головой, точно цыпленок, и мгновенно заснул, плотно обхватив руками мою партнершу.

– Он проспит до утра, – прошептала Франсуаз, мягко разжимая его пальцы и укладывая паренька на кровать. – Его и в самом деле могут попытаться убить.

– В баре нас шестеро, – сказал огр. – Если они придут, мы их убьем. Может, так даже будет проще.

Франсуаз осторожно встала, чтобы не потревожить мальчика, и заботливо укрыла его теплым одеялом.

– Где он хочет учиться? – спросила она.

Рон улыбнулся:

– Конечно, в Витой башне магов, всадница. Он же приехал жить в страну Темных Эльфов.

Девушка тоже улыбнулась:

– Наш фонд выделит ему стипендию.

– В Витой башне магов, – пробурчал я. – Даже я, сын самого богатого эльфа в стране, не учился в Витой башне.

Франсуаз хмыкнула.

– Ты не учился там потому, что ленился, – сказала она. – Ты знал, что семейная компания и так твоя, и тебе было лень уезжать из родительского дома, чтобы жить в чужом городе. К тому же там холодно, а ты этого терпеть не можешь.

– Смейся, смейся. Но этот мальчишка едва тебе в декольте руку не запустил.

Девушка пожала плечами.

– Он испуган, ему нужно общество матери.

– Материнского в этом было мало.

– Ему четырнадцать лет, он пережил сильное потрясение. Ему нужна женщина, которая одновременно была бы ему и матерью, и любовницей.

– Боже, что за извращение.

– Это не извращение.

Франсуаз остановилась и вопросительно посмотрела на меня.

– Что? – спросил я.

Она «дружески» пихнула меня – довольно сильно, если учесть, что несколько часов в день девушка занимается силовыми тренировками.

– Никто не просил тебя кормить этого заморыша астралом, – буркнул я. – Он бы и так неплохо справился.

Франсуаз пихнула меня еще раз, и это значило, что я нарушаю все правила.

– Ну ладно, – наконец сказал я. – А вот если бы я учился в Витой башне, я бы не познакомился с тобой.

– Куда бы ты от меня делся, – ответила она.

Франсуаз подошла ко мне, и ее длинные пальцы сомкнулись на моей голове. Она наклонила мое лицо к себе, и в ее серых стальных глазах я увидел настойчивое желание.

Наши губы соприкоснулись быстрым горячим касанием, и ее сильный язык выстрелил в меня, жадно ощупывая изнутри мой рот. Тело девушки сотряслось, и я ощутил жаркое прикосновение ее бедра.

Демонесса пила из меня алчно, не прерываясь, чтобы перевести дыхание. Ее нога, обхватившая мое тело жестом опытной любовницы, сжималась все сильнее, причиняя мне боль. Я чувствовал, как горячий поток астрала хлещет из меня, наполняя мою партнершу; ее крепкие пальцы впивались мне в лицо, а крепкие груди обжигали мое тело.

Франсуаз глубоко вздохнула и облизала губы. Ослабив хватку, она шаловливо провела пальцем по моему подбородку.

– Мне понравилось, – и Франсуаз снова дружески ткнула меня в живот.

Потом еще раз вздохнула и направилась к нашему автомобилю, поправляя волосы и разбрасывая их по плечам.

– Знаешь, в чем уверяла меня Сильвия Маркхем? – Франсуаз уселась на переднее сиденье, забросив ногу за ногу и расправив плечи.

Я не ответил, не желая, чтобы у красавицы возникала пустая иллюзия, будто бы я на самом деле хочу это узнать.

– Она говорит, что ни один партнер не выдерживает больше двух совокуплений в неделю.

– И что же с ними происходит? – осведомился я, прикидывая, во сколько раз я превышаю этот лимит. – Они умирают в страшных мучениях?

– Если бы. Они женятся на других.

– Думаешь, этот маленький мальчик в безопасности? – спросила Франсуаз.

– Он никогда не будет в безопасности, пока не научится как следует себя вести, – возразил я. Девушка фыркнула:

– Нельзя быть таким собственником, Майкл. По-твоему, я не могу даже поговорить с другим человеком.

– Собственником? – Я подал машину направо, развернулся и припарковался в единственном месте, где это еще можно было сделать. – У кого пар из ушей идет, стоит какой-нибудь женщине спросить у меня, который час?

– Им вовсе не это от тебя нужно.

– Вот я и говорю – ты собственница.

Я кивнул знакомому полицейскому офицеру, который садился в свой автомобиль. Двое патрульных выбежали из дверей управления, и спустя мгновение резкий свет проблескового фонаря рассек ночную улицу. – Вся полиция поставлена на ноги, – заметил я, пропуская Франсуаз вперед по высокой каменной лестнице. – Если этих вампиров можно поймать средствами полицейской облавы, то они будут пойманы.

– Если я слежу за тем, что мне принадлежит, это еще не значит, что я собственница, – возразила девушка. – Пусть найдут себе своих парней и у них спрашивают, который час.

Полицейское управление города Темных Эльфов – большое каменное здание, вокруг которого, словно корни старого дерева, бугрится из-под земли широкая серая лестница.

Ступени ее давно выщерблены тысячами ног, которые по ней ступали – крепкие, на толстой подошве туфли детективов и черные ботинки заключенных, столь уродливые, что их не в состоянии испортить даже короткая цепь, натянутая между ними; легкая, модная обувь дорогих адвокатов; острые каблучки проституток; бесформенные лодочки женщин из социальной службы.

Серой лестнице нет дела до того, кто ступает по ней; она даже не в состоянии разобрать, поднимается человек по ней или спускается вниз. Словно символу бездушного правосудия, лестнице все равно, закован ли идущий в наручники или только что освобожден, хладнокровный ли это преступник или беспомощная жертва, пришедшая просить о помощи и защите.

Лестница возвышается, чтобы люди могли ходить, и в этом ее единственные цель и предназначение.

Нельзя искать в ней чего-то большего – смысла, цели, вины или справедливости, как не стоит искать их в самом правосудии, сером, каменном и выщербленном, как эти ступени.

Справедливость творится только людьми, хотя людьми только она и может быть нарушена. Серая лестница – лишь безучастный свидетель, правила игры, записанные в истрепанной книжке, и только идущие по ней люди в состоянии соблюдать правила, нарушать или вписать новые.

В свое время я хотел быть полицейским.

Нижний холл управления устремляется ввысь, подобно католическому храму. Здесь холодно, и гулкие стены передают друг другу отражение человеческих слов. Люди выходят и входят, и кажется безумием поверить в то, будто есть кто-то столь могущественный, что в состоянии написать для каждого из сотен людей его жизненный путь, его мечты, его цели и дела на этот день и на все остальные, ибо людей слишком много. На мгновение кажется, будто это всего лишь статисты, которые исчезнут, словно неверное отражение зеркала, стоит им только выйти за ближайшую дверь.

Мы поднимаемся на третий этаж в просторном лифте, и людей в нем так много, что никто не обращает внимания на других. Франсуаз воспользовалась этим, чтобы начать ввинчивать мне в бок два сложенных пальца и оторвалась от этого занятия, только когда распахнулись двери.

Я снова кивнул двум знакомым полицейским офицерам и тут же получил тычок под ребра, потому что один из офицеров оказался женщиной.

– Вот о чем я говорила, – прошипела Франсуаз. – Стоит мне только отвернуться…

Я надавил на дверь, надпись на которой гласила «Отдел нравов», и пропустил свою партнершу вперед. Мы прошли между длинными рядами столов, заваленных бумагами и степлерами и уставленных электрическими лампами, словно три этих предмета являются главными инструментами в полицейской работе.

Худенький низкорослый полицейский толкал впереди себя проститутку с синими, ярко подкрашенными глазами и высокой белой прической. Он явно куда-то спешил, а она шла медленно, желая разозлить его. Полицейский топтался сзади, бормоча едва различимые слова, но не решался подтолкнуть ее в спину посильнее.

– Вот, Френки, обратная сторона женского равноправия, – заметил я. – Скоро за слово «проститутка» будут привлекать к суду.

Проститутка остановилась, так как оказалась перед Франсуаз и не хотела сворачивать; Франсуаз посмотрела на нее сверху вниз, как смотрит порядочная замужняя дама на гулящую женщину. Проститутка взглянула на мою партнершу с ненавистью, какую простая уличная потаскушка всегда испытывает к ухоженным девицам из дорогого эскорт-сервиса.

– Ночная работа, Мэл? – спросил я маленького полицейского, отодвигая светловолосую проститутку в сторону и давая Франсуаз пройти.

– У меня жена, мистер Амбрустер, – произнес он таким тоном, как обычно говорят «у меня язва желудка», и исчез в коридоре.

– Для чего он сказал мне, что у него жена? – полюбопытствовал я, когда Франсуаз, дважды стукнув, распахнула дверь лейтенанта.

– Может, он подумал, что ты к нему пристаешь.

Мартин Эльмерих, лейтенант отдела нравов, сидел, низко склонив голову над бумагами; в правой руке он держал гелевую ручку, а в левой – сломанный карандаш. Создавалось впечатление, что страницы он переворачивает носом.

– Очень хорошо, – сказал он, не поднимая головы. – Оформите это как положено. Короче, вы знаете, что делать.

– Что-то интересное, Март? – Я вынул из-под его носа две страницы и наскоро пробежал их взглядом.

– Дело о пляжной проституции, – пояснил я Франсуаз, возвращая бумаги Марту. – Март, ты никогда не думал, что на пляже это делать не совсем удобно? Везде сыпется песок.

Верхняя часть листа, над которым в настоящее время трудился Эльмерих, была исчерчена карандашными пометками. Карандаш был сломан, а машинка для их починки тоже, поэтому Эльмерих расковырял кончик карандаша чем-то острым и возил по бумаге углом грифеля.

– Что за бедняга станет это читать? – поинтересовался я, усаживаясь на его стол.

– Мэл, – отвечал лейтенант, справедливо полагая, что раз мы к нему пришли, значит, нам что-то понадобилось, а следовательно, с нами можно не здороваться. – Надеюсь, он кончил возиться с той проституткой? – В голосе Эльмериха звучало недовольство. – Простейшее дело не может выполнить.

– Не думаю, что он возится там с ней, намереваясь кончить, – ответил я с задумчивой миной. – А вы не подумывали о том, чтобы заставить проституток работать здесь, нести дежурство по расписанию – печатать вам бумаги, приносить кофе, подметать пол?

Март Эльмерих оперся о стол обоими локтями, отчего карандаш и ручка в его руках приобрели вид ножа и вилки или палочек, при помощи которых он собирался поглотить взбитые и покрошенные бумаги.

– Знаете, Амбрустер, – сказал он, – в тот момент, когда вы стали независимым консультантом, мир бизнеса потерял столько же, сколько и все остальное человечество. Что вам надо?

Франсуаз пробежала взглядом по развешанным на стенах диплому и фотографиям.

– То же, что и всем этой ночью, – сказал я.

– Черт возьми.

Март Эльмерих откатился на своем кресле и стукнул по столу кончиком карандаша.

– Эти вампиры – самые мерзкие из бездельников, что шляются по нашим улицам. Я признаю, среди них иногда попадаются и хорошие парни, но это исключение.

Он махнул рукой, поросшей мелкими желтоватыми волосками, в сторону шкафа с папками.

– Шесть сотен проституток, Амбрустер, на город – шесть сотен. Пьют кровь клиентов, когда барахтаются с ними. Понемногу, конечно. Те увальни ничего не замечают, а вампирки и довольны. А что я могу сделать? – Он сухо перхнул. – Живи мы лет сорок назад, Амбрустер, наши улицы были бы чистыми.

– Я так понимаю, Март, ты ничего не знаешь об этих двух вампирах-убийцах?

Он отмахнулся.

– Мои подопечные – проститутки и их сутенеры. Мелкая шваль, которую надо было бы собрать в фургоны да и отправить в Асгард раз и навсегда. Но нет – у нас, видите ли, есть законы.

– Я пришел узнать не об этом, – произнес я. – Март, я хочу выяснить, где в городе за последние два дня пропадали люди.

Он буркнул:

– Пойди в отдел розыска пропавших.

– Ты не понимаешь, – терпеливо возразил я. – Не те люди, исчезновение которых было замечено. Не те, о ком потом сообщат в полицию. Исчезают обитатели улиц – бездомные, проститутки, наркоманы.

Он не понял.

– Два дня вампиры находятся в городе, – объяснил я. – Их трое. За время пути от границы до города Темных Эльфов они убили и выпили человек тридцать, если не больше. Они вошли во вкус и, приехав сюда, не могли остановиться.

Белесые глаза Эльмериха остро блеснули.

– Но первый труп был найден только сегодня, – сказал он. – Значит, они сжирали тех, чье исчезновение никто не заметит.

Он резко притянул к себе телефон и ударил по кнопке внутренней связи.

– Мэл, где тебя черти носят? Обзвони всех наших информаторов, шлюх, сутенеров – всех, кто станет разговаривать с тобой, недотепа. Слушай, что надо спрашивать.

– Запущен еще один полицейский механизм, – заметил я, пропуская Франсуаз вперед и раскрывая перед ней двери. – Однако мои идеи никто не ценит.

– Это еще почему?

– Подумай, сколько времени потребуется Мэлу и его коллегам, чтобы обзвонить всех информаторов, объяснить, что от тех требуется, получить связные ответы. А теперь представь, если б сюда свезли проституток с двух-трех кварталов и посадили на телефоны их. Так все было бы сделано гораздо быстрее.

Франсуаз фыркнула:

– В полиции не хватит телефонных линий.

Маллен шел по коридору, целеустремленный, как несущийся к обрыву бешеный носорог.

– Вот вы где, – саркастически произнес он, точно встретил нас не в здании полицейского управления, а невесть в каком притоне. – А я уж думал, что вас и не найду.

– В следующий раз, – кротко посоветовал я, – попробуйте просто позвонить мне на мобильный.

Если бы глаза Маллена могли от бешенства увеличиваться произвольно, теперь они были бы размером с два хороших глобуса.

Он глубоко дважды вдохнул, и это немного его успокоило.

– Наши ребята засекли подозреваемого, – сказал он. – На северной окраине. Он заперся в квартире и не выходит. Эй, придержите там лифт! Вот черт!

Маллен воззрился за захлопнувшиеся перед его носом дверцы, потом медленно поднялся на носках и опустился обратно.

– Это не может быть тот, кого мы ищем, – сказала Франсуаз. – Нам нужны два аспониканца, приехавшие два дня назад. Они не стали бы снимать квартиру.

– А мне нужны выходные размером с неделю.

Маллен принялся долбить пальцем по кнопке лифта с упорством дятла, взгромоздившегося на бетонный столб.

– Его видели с окровавленным лицом, когда он шатался по лестнице. Он вел себя странно и почти свихнулся за последние два дня.

Он снова забил по кнопке, и мне пришлось дважды тронуть его за рукав, чтобы он заметил, что подъехала соседняя кабинка.

– Вампир не позволил бы окружить себя в доме, – сказал я. – Ваши ребята уверены, что он внутри?

– Можете не сомневаться. – Маллен ткнул себя пальцем в нос так сильно, что едва не снес его с лица. – Заперся на все засовы и бормочет что-то по-аспоникански.

Маллен ударил по панели управления, хотя я уже нажал кнопку первого этажа.

– Аспониканского языка не существует, – заметила Франсуаз. – Там говорят по-харрански.

– Один черт.

Офицер в форме патрульного окликнул Маллена, когда тот выходил из лифта, и получил распоряжение проваливать к дьяволу.

– Как вы его нашли? – спросила Франсуаз. Маллен запахнулся в пиджак, на ходу застегивая пуговицы.

– Две проститутки указали на него. Он был их сутенером, пока не полетел с катушек. Поедете на моей машине?

– На своей, лейтенант.

– Как знаете.

Маллен хлопнул дверцей автомобиля, точно собирался разнести его силой удара, и рванул с места.

– Этой ночью лейтенант не в духе, Френки, – заметил я.

– Он предпочитает иметь дело с обычными убийцами. Подобное выводит его из себя.

Мне было бы сложно следовать за машиной Маллена, поскольку я предпочитаю не тормозить о фонарные столбы и бамперы других автомобилей. Но полицейский врубил сирену и теперь несся по самой середине улицы, прокладывая нам путь.

– Думаю, разумно, что рядовые полицейские не имеют полного доступа к информации, – сказал я, – и не подозревают, что отлавливают сегодня не простого убийцу-маньяка.

Франсуаз рассудительно ответила:

– Это как бикини, Майкл.

– Что? – не понял я.

– Я говорю – это как бикини. Девушки на пляже носят бикини. Все знают, что они скрывают под ним, но если снять одежду совсем, это может вызвать беспорядок.

– Либо это слишком просто для меня, – сказал я, – либо слишком сложно. В любом случае, я не понял.

– Я покажу, – пообещала Франсуаз. Маллен свернул в неположенном месте, затем срезал поворот через тротуар.

– Сколько он разбил служебных машин? – поинтересовался я.

– Ни одной.

– А чужих?

– Не знаю.

Автомобиль Маллена затормозил так резко, что я едва не смял его в гармошку. Полицейский вышел на асфальт и тяжелым взглядом обвел окруживших дом стражников.

– Думаешь, они на самом деле поймали того, кого мы ищем? – спросила Франсуаз.

– Нет, – уверенно ответил я. – Этот парень – местный, у него квартира и проститутки. Он не привык к крови, иначе не дал бы себя окружить. Большая порция заставила его отключиться часов на пять-шесть, а потом он оказался в ловушке.

– Но он им помогал?

– Несомненно. Возможно, он их родственник, эмигрировавший раньше, к которому они и приехали. Он нашел им убежище, а они дали ему напиться крови.

– Дружная семейка.

Три полицейские автомашины стояли, развернувшись, на асфальте, и казалось, будто это хищные цепные звери, готовые сорваться с цепи и разорвать того, на кого укажет им загонщик.

Шестеро стражников, пригнувшись, скрывались за машинами, направляя дула пистолетов на окна на седьмом этаже.

– Не думаю, что он откроет огонь, – сказал я. – Вампиры не пользуются огнестрельным оружием.

– Настоящие вампиры, – возразила девушка. – Этот – профессиональный сутенер и прожил в городе Темных Эльфов по крайней мере пару лет. Он мог адаптироваться.

Я поднял глаза, осматривая здание и крыши напротив.

– Ненавижу, когда ты со мной споришь.

– Это потому, что я всегда права.

Двое снайперов расположились над нависавшим над улицей козырьком. Я перешел на другую сторону и убедился, что еще трое находятся в окнах соседнего дома.

– Им приказано открывать огонь, как только заметят движение в комнате, – пояснил Маллен. – У них пули с сильным транквилизатором. Уложит бегемота.

Черная полоса ствола переместилась вправо, но выстрела не последовало.

– Вампира, который убил тридцать человек, снотворное не успокоит, – ответил я. – Задний выход блокирован так же надежно?

– Уж не беспокойтесь.

Маллен подтянул пояс брюк, что делает только в минуты волнения. Обычно ему все равно, пусть они даже упадут.

– Я не получаю удовольствия от этой ночи, Амбрустер, и постараюсь следующую провести спокойно.

Он пробормотал еще два-три слова, я не уверен, но мне показалось, что это были «Пусть мне даже придется спалить весь город».

– Он не подходил к окнам? – спросила Франсуаз.

– Нет. Хитрая бестия. Знает, что стоит ему показаться, как мы его подстрелим.

– Это доказывает, что в доме не убийца, – сказал я. – Вампир, опьяненный кровью, идет под пули охотнее, чем религиозный фанатик.

Маллен обратился к старшему офицеру:

– Случилось что-нибудь, пока я ехал?

– Он выбросил телевизор, – доложил патрульный. – Вон там, сэр, видите, обломки. И закричал что-то вроде: «Убирайтесь, полицейские свиньи».

– И что же снайперы?

– Он подобрался к окну так, что в него не смогли попасть, сэр. Было два выстрела, но ни одного точного. Поэтому я не отдал приказа на штурм.

– Вы правильно сделали, – сказал Маллен. – Сколько людей внутри?

– Шестеро из городского спецназа. Они блокируют лестницу.

– Они знают, что я руковожу операцией?

– Да, сэр.

– Не хватало мне еще перебранки со спецназом, – пробурчал Маллен, устремляясь в здание. – Пойдемте со мной.

Офицер спросил его, указывая на нас:

– Это специалисты по переговорам, сэр?

Маллен криво усмехнулся, что у него всегда здорово получается:

– В каком-то роде, О'Коннор.

– Сотни стражников сейчас задают одни и те же вопросы тысячам людей по всему городу, – произнес Маллен, с кряхтеньем поднимаясь по узкой темной лестнице. – Было бы странно, если бы хоть кому-то не повезло напасть на след этих выродков.

– Долго пришлось трясти девушек? – спросил я.

– Да нет.

Маллен остановился, чтобы перевести дух – не потому, что лестница оказалась слишком крута для него, а от бешенства.

– Они сами были рады все рассказать.

– Где они?

– Здесь же. Наотрез отказались выходить на улицу – говорят, что он может вылететь из окна и утащить их. Тьфу.

Я поздравил себя с тем, что пропустил Маллена, позволив ему идти впереди себя, – в противном случае он мог бы попасть мне на ботинки.

– Хотите переговорить с ними прежде, чем войдем к нему?

– Позднее, лейтенант, – ответил я. – Следующим телевизором он может в кого-нибудь попасть.

– Вам обязательно надевать пиджак поверх бронежилета? – недовольно спросил лейтенант Маллен, словно я задержал его по крайней мере часа на два.

– Это костюм, лейтенант, – пояснил я, застегивая рукава и поправляя манжеты. – Брюки не носят без пиджака.

– Странно, – удивился полицейский. – А я вот часто ношу брюки без пиджака. Вот если пиджак без брюк – это другое дело.

Франсуаз проверила, что бронежилет сидит на ней так, как она считает правильным, и решительно устремилась вверх по лестнице.

Маллен достал револьвер, который в таких ситуациях носил, заткнув сзади за пояс брюк, и провернул барабан.

– Я не стану заходить с вами, Амбрустер, – сказал он. – Попытайтесь поговорить с ним. А если у вас не выйдет по-своему – я знаю, чем его встретить.

Мы поднялись еще на три лестничных пролета, пока не увидели людей в темно-синей форме спецназа.

– Мы ждем здесь уже двадцать семь минут, лейтенант, – резко сказал один из них. – Мы давно могли взять комнату штурмом.

– Ну, что я вам говорил? – обернулся ко мне Маллен. – Я руковожу операцией, сынок, и вы вломитесь туда не раньше, чем я вам прикажу.

Франсуаз заняла позицию справа от двери, пристально осматривая замок и состояние петель.

– Так, мальчики, – сказал лейтенант Маллен. – Сейчас эти двое войдут в комнату и попытаются взять мошенника живьем. Если он захочет прорваться на лестницу – стреляйте.

Обратившийся к Маллену командир спецназа узнал меня.

– Неужели это ты, Майкл? – вполголоса спросил он. – Давно же мы с тобой не виделись.

Совместные тренировки на военно-морской базе могут либо сделать людей верными друзьями на всю жизнь, либо вызвать желание никогда больше не встречаться с бывшими соучениками.

– Давно, – согласился я, подходя к дверям с другой стороны.

– Я-то слышал, что ты теперь открыл свое дело и консультируешь богатых людей, – продолжал он. – Не думал, что тебя занимают свихнувшиеся наркоманы.

– Это благотворительность, – пояснил я. – Чтобы скостить налоги.

– Хватит трепаться, – зло бросила Франсуаз. – Мы заходим.

Офицер спецназа подошел ко мне. Обеими руками он сжимал переносной полицейский таран. Я коротко кивнул, и он вынес дверь.

Четыре выстрела угодили свинцом в то место, где должен был стоять человек, если б он хотел войти.

– Вампиры не стреляют, – процедила девушка. – Герой.

Я вошел, наклоняясь вперед и падая. Четыре пули пролетели над моей головой, и я обрадовался, что не стал вытирать ноги о коврик.

Человек прислонился спиной к покосившемуся кухонному шкафу, невесть каким образом оказавшемуся в главной комнате. В его правой руке был зажат пистолет, и его дуло опускалось, ища меня.

Я нажал на спусковой крючок трижды, и правая рука человека с зажатым в ней оружием повалилась на паркет. Три пули легли ровно по линии запястья, разнося в мелкие клочки кожу, кости и сухожилия.

Человек закричал и резким движением сунул в рот обрубленную конечность. Он глубоко вдохнул, всасывая собственную кровь; черные струйки покатились по его подбородку. Он передвигал зубами, грызя и тревожа лохмотья мяса, вонзаясь в свою руку все глубже.

Острый вкус крови придал вампиру силы, которых в нем не могло быть раньше. Его левая рука, точно живущая самостоятельной жизнью, распрямилась, и острое лезвие аспониканского ножа пересчитало дюймы около моего уха.

Франсуаз вошла в комнату в тот момент, когда кинжал ворвался в дверной проем. Девушка поймала его на лету за лезвие – опасный трюк, которому она научилась на островах Тихого океана.

– Ты что-то потерял, ублюдок, – процедила Франсуаз и, взмахнув рукой, послала кинжал прямо в горло твари.

Длинное лезвие вошло в мягкую плоть, пригвождая человека к деревянным дверцам. Он дернулся раз, затем другой, и кончик ножа остался подрагивать за его спиной, окровавленный и увешанный лохмотьями мяса.

Вампир шагал ко мне, и там, где его голова возвышалась над широкими плечами, зияло рваное сквозное отверстие.

Бурая кровь хлестнула вокруг, будто веер воды из садовой поливальной машины. Я наотмашь ударил тварь в лоб рукояткой пистолета, и он отлетел назад.

– Я убью вас обоих, – прошипел вампир.

Его правая рука вырастала из отрубленного запястья. Мускулы бурлили под раздувающейся и набухающей кожей, кровь пронзала жилы, кости распрямлялись и твердели, образуя кисть.

– А, значит, ты еще можешь разговаривать, бедняжка, – проворковала Франсуаз. – Тем лучше.

Он почти поднялся, когда девушка подпрыгнула вверх и мощно приземлилась на его грудную клетку. Раздался хруст, с которым проламывалась грудина. Правый каблук сапожка, тонкий и острый, пробил сердце вампира, залив его собственной кровью.

– Многих ты успел сожрать за эти дни? – осведомилась Франсуаз.

Вампир дернулся, отчего правый каблук ее сапожка еще глубже вошел в его тело. Он воздел руки, и его длинные, заканчивающиеся когтями пальцы обхватили крепкие бедра моей партнерши.

Я выламывал одну дверь за другой, обваливая мебель, пока не убедился, что в квартире нет более ни одной твари.

– Держи руки подальше, – сказала Франсуаз.

Обычно она носит под курткой два крупнокалиберных пистолета, но для сегодняшнего дня сделала исключение.

– Ты будешь шестой, – прорычал вампир.

Его тело изогнулось, словно в нем не было позвоночника, и желтые клыки, торчавшие изо рта, щелкнули возле самого тела девушка.

– Люблю это число, – заметила Франсуаз.

В правой руке она держала малый тевтонский топор на крепкой деревянной рукояти. Старинные священные руны вились по округлому лезвию.

– Не умеешь держать руки при себе? – спросила она.

Вампир напряг мускулы, пытаясь завалить девушку на себя. Франсуаз размахнулась, и острое лезвие топора вошло в правое плечо вампира.

Тварь ощутила, что у нее больше нет одной руки; черные выпученные глаза вампира повернулись, глядя туда, где корчилась и распрямлялась его отрубленная конечность.

Но Франсуаз не дала твари слишком долго пребывать в удивлении. Лезвие топора сверкнуло снова, начисто снося твари левую руку. Тело чудовища, превращенное – в обрубок, изогнулось от боли.

– Я сожру вас всех, – прорычал вампир. Франсуаз выдернула ногу из его груди и улыбнулась.

– Прости, бедняжка, – проворковала она. – Не могу удержаться.

С этими словами девушка глубоко вонзила лезвие топора туда, где у вампира находились половые органы.

Тварь забилась, как рыба, которую заживо бросили на сковородку. Вампир постарался сесть, и его острые зубы впились в край коротких шорт Франсуаз.

Я вырвал нож, воткнувшийся в деревянный шкаф, и двумя короткими ударами снес твари голову.

Комната теперь больше походила на бойню. Кровь густыми лужами собиралась на полу, вытекая из изуродованного тела. Обрубленные руки дергались, словно змеи, и Франсуаз успокоила их выстрелами из пистолета.

– Что-то ты не спешил, красавчик, – зло бросила она.

Я держал голову вампира на вытянутой руке. Его черные, безумно выпученные глаза поворачивались, а рот продолжал открываться, пытаясь произнести слова.

– Не старайся, ублюдок, – усмехнулась девушка. – У тебя уже нет горла.

С этими словами она уперла дуло пистолета прямо в лоб вампира и трижды спустила курок.

Голова твари, нафаршированная свинцом, перестала дергаться, и я бросил ее на пол. Она покатилась и замерла, окунувшись лицом в одну из луж застывающей крови.

Франсуаз вынула из второй кобуры медицинский пистолет и выпустила всю обойму в обрубленное тело твари.

– Поспи, придурок, – усмехнулась она. – Когда проснешься, мы поговорим.

Тело вампира, лишенное рук и головы, почти не двигалось. Только в талии, там, где торчал топор, тварь продолжала подергиваться.

– Действие крови закончится, когда он очнется, – произнесла Франсуаз. – Тогда он сможет отвечать на вопросы.

Вампир поднялся на ноги так быстро, что даже Высокий анклав не смог бы выдумать нового налога за такой короткий срок. Его плечи взорвались кровью и гниющим мясом. Бурлящий фонтан поднялся из его плеч, пачкая потолок.

Франсуаз тихо засмеялась.

– Это мне нравится, – сказала она.

Через мгновение вампир стоял перед нами, целый и невредимый; его черные глаза ворочались, восстанавливая фокус, а пальцы отлеплялись друг от друга с громким хлопающим звуком. Ногти на них еще не сформировались; они лезли из кожи, нарастая на нее, и загибались в высохшие когти.

– Есть вас будет приятно, – прорычал он.

Он согнулся, и его длинные скрюченные пальцы сомкнулись на рукоятке топора. Вампир выдернул лезвие из своего тела, причинив себе невероятную боль; несколько кусков отрубленной плоти вывалились на пол, и человек раздавил их, наступив ногой.

Он размахнулся, вознося над уродливой головой полукруглое лезвие, и погруженные в сталь руны засветились ярким золотым пламенем. Серые глаза Франсуаз вспыхнули алым огнем; девушка отступила назад.

– Не нравится, адское отродье? – прорычал вампир. – Что? Боишься освященного топора?

Светящиеся молнии, рождаясь в округлом лезвии, стекали по поднятым рукам вампира, охватывая их мелкой хрустящей сеткой. Франсуаз отступила еще на один шаг, ее губы кривились в торжествующей улыбке.

Яркие молнии спустились до плеч твари и обхватили их, вонзаясь все глубже в потемневшее тело. Только теперь вампир понял, что что-то происходит; он повернул голову туда, откуда слышался хруст, и увидел, что его рука объята золотыми нитями.

Вампир распахнул пасть в крике; его рот взорвался золотым светом, и гнилые зубы посыпались на пол, раздирая губы.

– Считай это шампунем от перхоти, – произнесла Франсуаз.

Вампир сделал шаг, с силой опуская лезвие. Он метил в голову девушки, но уже не мог прицелиться точно. Я перехватил рукоятку его топора, и вампир зарычал от неудержимой ярости. Он попытался стряхнуть меня, и лишь с большим трудом мне удалось устоять на ногах.

Я отпустил правую руку, удерживая топор одной левой. В черных глазах вампира, раздираемых болью, я прочитал торжество. Он резко поднял топор, и мне пришлось разжать ладонь.

В то же мгновение моя правая рука глубоко вошла в тело твари.

Я расслабил кисть и направил ее сквозь его ребра. Два из них, которые мне мешали, я сломал. Я проходил сквозь его мясо так же легко, как если бы это была вода. Тело вампира застыло, когда он ощутил, что мои пальцы обхватывают его сердце. Я сжал кисть и с силой выдернул руку.

Вампир пошатнулся; в левой стороне его тела зияла окровавленная дыра. Он посмотрел на меня и увидел свое сердце в моей руке.

Пальцы вампира разжались, роняя топор. Его рот, ставший бесформенным из-за разорванных губ, распахнулся, и наполовину откушенный язык вывалился из него.

Крупное сердце вампира продолжало сокращаться и пульсировать в моей ладони, с каждый толчком из него выплескивалась струя крови.

– Сделай это сама, дорогая, – сказал я.

– С удовольствием, – усмехнулась она.

Вампир рванулся вперед последним, отчаянным усилием. Его когтистые лапы вытянулись вперед и сомкнулись, хватая пустоту.

Я бросил сердце вампира, и Франсуаз наступила на него, давя и размазывая по полу.

– Боюсь, я разбила ему сердце, – вздохнула она.

Вампир поднес руки к тому месту, где еще минуту назад билось его сердце; он засунул пальцы глубоко внутрь и застонал. Его черные глаза закатились, став моментально желтыми и тускнея с каждой секундой.

В последнем усилии он перекусил свой язык и рухнул на колени.

Франсуаз подошла к твари и пустила ему в рот серебряную пулю.

– Не говори, что отпустили тебя голодным, – сказала она.

– Как я вижу, взять его живым вам не удалось, – произнес Маллен.

– Он не может сказать, что мы не пытались, – ответила Франсуаз.

– Он вообще уже ничего не сможет сказать, – взорвался полицейский. – Обязательно было его убивать?

– Не знаю, как высоко вы цените жизни тех людей, что ждали его на лестнице, – ответил я. – Но я полагаю, что лучше потерять убийцу, чем десять стражников.

– Я вас ни в чем не упрекаю, – сказал Маллен, хотя только что занимался именно этим.

– Сами бы попробовали, – проворчал я. – У вас есть носовой платок?

– Можете не возвращать, – буркнул Маллен. – Все еще хотите переговорить с теми двумя проститутками?

– Это может быть полезно, – согласился я. – Вызовите отца Карлоса из католической церкви в восточном районе. Пусть он позаботится о сожжении тела.

Франсуаз поправила волосы.

– Пусть ваши люди не прекращают поиски, – сказала она. – Этот недоносок не приезжал из Аспоники два дня назад. Значит, у нас еще два ублюдка ходят по улицам.

– Я всего лишь глупый полицейский, – огрызнулся Маллен, – но до трех я уж как-нибудь сосчитаю и сам.

Он вернул на место свой заряженный серебряными пулями револьвер, который так и не понадобился. После этого тяжело направился к двери.

– Держу пари, с каждым шагом он продавливает по квадратному футу в потолке внизу, – сказал я.

– Я всего лишь сказала, что два взбесившихся от крови вампира все еще ходят по улицам.

– Ты во всем можешь найти что-то хорошее, – заметил я.

– Встречаюсь же я с тобой, – улыбнулась Франсуаз.

– Никто сюда не заходит! – Маллен отдавал приказания, стоя в дверях. – Никого не впускайте, пока там все не уберут.

Окинув взглядом комнату, покрытую темными пятнами запекающейся крови и усыпанную отрубленными частями нечеловеческого тела, Маллен глубоко вздохнул и удовлетворился сознанием того, что все плохо.

Франсуаз сбежала вниз, целеустремленно, как горная лавина. Спецназовец, который до того заговорил со мной, отступил на шаг от стены и дотронулся до моего пиджака, желая что-то спросить.

В том настроении, в котором я находился, я был скорее склонен сбросить его через перила – тоже неплохой способ убрать его с дороги.

– Майкл, – тихо произнес офицер.

Его белесые усы в тусклом свете вкрученной в потолок лампочки походили на грязноватый пластырь, прилепленный под разбитым носом.

Если бы я в этот момент громко сказал ему «У», он бы сам кубарем перелетел через перила.

– Что? – спросил я.

– Не хочу тебя задерживать… – сказал он. Я кивнул. Такое начало показывало, что он и дальше намеревается занимать мое время.

– Ты что-то хотел спросить, Джесси? – поинтересовался я.

Он продолжал говорить тихо, хотя решительно все, стоявшие на лестнице, могли его расслышать; мало того, он еще согнул спину, пряча голову в плечи, точно полагал, что так его никто не заметит.

– Майкл, – спросил он шепотом, какой в театральных ремарках называют страшным. – Что, черт возьми, там произошло?

Настал мой звездный час, и я не собирался его упускать.

Я одобрительно похлопал офицера по груди.

– Ты абсолютно прав, Джесси, – сказал я.

С тем я его и оставил.

Он разинул рот, но я не стал задерживаться, чтобы узнать, влетела ли туда какая-нибудь муха.

Лейтенант Маллен продолжал отдавать указания, стоя на верхней площадке. Он махал руками так энергично, словно управлял сложным уличным перекрестком, и, не стой спецназовцы гораздо ниже его на лестнице, непременно сбил бы с ног одного или двух.

Но этих ребят здорово учат основам выживания.

– Что он хотел? – недовольно осведомилась Франсуаз.

Девушка стояла у двери с номером 67, возле которой, сложив руки на груди, дежурил скучающий полицейский офицер.

Его лицо было непроницаемо, как нос ледокола, и ясно говорило о том, что если его не взяли участвовать в захвате преступника, чего он, без сомнения, заслуживает гораздо больше, чем некоторые другие, и направили охранять двух полусумасшедших проституток, то, стало быть, его вовсе не интересует, что может происходить наверху.

– Спросил, каким кремом для лица я пользуюсь, – ответил я.

Франсуаз распахнула дверь так резко, что я не успел предупредить дежурного полицейского о том, что иногда бывает полезно побеспокоиться о сохранности своих ушей. Впрочем, на этот раз отважному стражу порядка повезло больше, чем когда ему не доверили штурмовать квартиру, и дверная створка прошла в четверти дюйма от его приплюснутого к черепу уха.

Я успел удостовериться в этом как раз вовремя, чтобы поймать злой взгляд моей партнерши, которая нетерпеливо стояла в дверях и поджидала меня.

– Так что ты ему сказал о том, что произошло внутри? – спросила она.

– Сказал, что мы помогали миссис Дульциус оправиться от запора, – ответил я. – А вот и наши свидетельницы.

– Мы слышали громкий шум там, наверху, – с поспешностью сообщила нам одна из девиц.

Бесспорно, это была крайне ценная информация, которая могла очень сильно помочь нам в дальнейших розысках.

– Я там трахалась, – мрачно сообщила моя партнерша, усаживаясь в третье из трех находившихся в комнате кресел.

Больше в помещении не имелось ни одного предмета, на который можно было бы сесть, кроме пола, да и тот производил такое впечатление, что мог бы без труда пропитать грязью насквозь сколь угодно толстые брюки.

Таким пол выглядел; и я твердо знал, что на деле он еще грязнее.

Я мог бы, пожалуй, взгромоздиться на каминную полку и полагать себя рождественской игрушкой, но если в подобной комнате и обнаружится каминная доска, то она точно бутафорская и на нее опасно ставить даже обычную рождественскую игрушку.

Поэтому я остался стоять.

Если маленькие дети и подростки относятся к Франсуаз с трогательным доверием, способным даже вызвать слезы на глазах того, кто видел детей только на картинках, то с женщинами она далеко не всегда находит взаимопонимание, по крайней мере сразу.

Те из них, что считают себя красивыми и сексуальными, обычно не склонны радоваться, осознав, что на самом деле таковыми не являются; что же касается унылых, правильных и всепонимающих жен из тех, которые, пока муж работает, заботятся о семье, ведут хозяйство и спят с садовником, то женщинам такого типа трудно смириться с тем, что Франсуаз принимают в обществе на правах моей жены.

После того как Франсуаз, небрежно обронив пару слов на светских ужинах, разбила три брака, казавшиеся издалека счастливыми, взаимопонимание было достигнуто, и я не сомневался, что если эти две проститутки не станут вести себя разумно с самого начала, то их жизнь подвергнется опасности гораздо большей, нежели та, что могла исходить от их сутенера.

Существует нечто столь глубокое и в то же время столь очевидно неприкрытое, что мы, люди, выросшие в окружении слуг, ливрейных шоферов, под сенью парков, где исхожены каждая аллея и лужайка, мы, для кого старинные полотна художников – то же, что для остальных обои в цветочек, просто не можем это полностью осознать. Нечто дикое и естественное, что существует в душе каждого человека и может быть вытравлено только десятилетиями роскоши, не знающего устали самолюбования и цинизма.

Но двух ярко раскрашенных проституток еще не успела испортить цивилизация, да им это и не грозило. Вот почему они сразу же поняли, что на вопросы Франсуаз необходимо отвечать так же охотно, как и проводящему венчание священнику.

– Вы работали на придурка, который жил наверху? – спросила Франсуаз.

Жизнь на улицах не учит ни латыни, ни конному поло, ни игре на виолончели. Но она способна научить внимательности. Слово «жил» ударило по ушкам накрашенных девиц, как маленький молоточек, а камертоны в их головах ответили пушечным залпом. Эти девицы привыкли к словам похуже тех, которые я даже никогда и не слышал; но известие о гибели их сутенера все-таки вывело их из состояния возбужденного страха.

Иногда людям удается приятно удивить меня.

Хотя это бывает редко.

– Пончо умер? – спросила первая из девиц. Таким тоном спрашивают у молочника, закончилась ли у него сметана.

– Да, и я сомневаюсь, что он попал в рай, – ответила моя партнерша. – Еще есть вопросы?

Девица проглотила что-то. Возможно, это был вопрос, или ее гордость, или откушенный язык – чем бы это ни было, девица проглотила его вовремя.

– Я спросила, работали ли вы на человека, который жил наверху? – спросила моя партнерша.

Пожалуй, мне не очень-то понравился тон, которым Франсуаз разговаривала с этими двумя бедняжками. Они были не виноваты ни в чем, кроме как в проституции, мелких кражах и торговле наркотиками, которые прилагались к их услугам.

Я не могу сказать, что знаю женщин хорошо, но я знаю, что никогда нельзя защищать одну женщину в присутствии другой. Даже если ты не спишь ни с одной из них.

Меня тоже неплохо научили технике выживания.

– Пончо был нашим другом. – Проститутка потупила взор.

Если бы она стояла, а не сидела, то тут же начала бы ковырять пол носком лодочки.

Франсуаз зарычала.

Девушка сделала это тихо, не разжимая зубы. Ее серые глаза сузились, и я понял, что у меня есть кое-какие задатки к тому, чтобы читать мысли.

В головах у обеих девиц тут же промелькнуло слово «затрещина».

Теперь вопрос был в том, которая из них ответит. Вряд ли в головах этих созданий имелось хоть что-то ценное, не говоря уже о мозгах; но отчего-то они дорожили сохранностью своих черепов – возможно, боялись за прическу.

Поэтому они ответили, перебивая друг друга.

Смысл десятка слов, которые налезали друг на друга и слипались, как дешевые леденцы, простоявшие на жаре пару дней, не был откровением – ни Иоанна Богослова, ни просто откровением.

Они хотели сказать, что девица может иметь сутенера, но в то же время оставаться порядочной.

Я бы сказал, что это contradictio in adjecto[1], но девицы явно не знали, что это такое, и потому могли тешить себя иллюзиями.

Франсуаз переложила ногу, приняв самую сексуальную позу, какую только можно изобразить в подобном кресле, и улыбнулась мне.

Мне полагалось похвалить Франсуаз за то, как она умело и споро взялась за дело.

Девицы недоуменно переглянулись; одна из них глуповато хихикнула.

Если кое-кто и считает Франсуаз лесбиянкой, то не потому, что она не подает повода.

Сама Франсуаз этого не замечает и всегда обижается на подобные намеки.

– Что это был за человек? – спросила она.

– Это был нечеловек, – произнесла одна из проституток таким шепотом, что у нее, наверное, едва не слезла кожа с ротовой полости.

Они переглянулись и стали многозначительно качать головами – энергично, как две нефтекачки.

– И кто же это был? – ласково спросила Франсуаз.

Девицы не почувствовали в вопросе подвоха.

– Вампир, – уверенно заявила одна из них.

При этом от сознания собственной значительности ее глаза округлились, став больше раза в два.

Вторая качнула головой еще раз, забивая гвоздь точки в произнесенную товаркой фразу.

Стали ли глаза проститутки видеть лучше, будучи выпученными, или же сам факт разговора с новыми людьми позволил выпустить нервное напряжение и стать более внимательными к происходящему вокруг, нежели к собственным эмоциям, но девица таки заметила, что черная куртка Франсуаз сверху донизу заляпана запекшейся кровью.

У меня свои представления о том, что такое элегантная одежда, поэтому пиджак от костюма я снял еще наверху, вместе с бронежилетом.

Люблю выглядеть опрятно.

– Батюшки, – выдохнула проститутка, – это же тоже вампиры.

Они громко завизжали и принялись убегать из комнаты, если можно так выразиться.

Нет ничего забавнее, чем человек, убегающий из кресла.

Из кресла не так-то просто встать, даже если ситуация не предполагает ни скорости, ни грации. Необходимо сперва ухватиться руками за подлокотники, затем напрячь ноги; а если кресло достаточно низкое, то еще и согнуться пополам.

Поэтому быстрого старта у девочек не получилось.

Вдобавок к этому оба сиденья были развернуты лицом к нам. Франсуаз сама установила так свое кресло, чтобы ей было удобнее разговаривать с двумя проститутками.

Поэтому, выбравшись из своих нор, они оказались прямо передо мной.

Я мягко положил им руки на то безопасное место, где уже закончилась шея, но еще не началась грудь, и мягким толчком вернул каждую в то кресло, из которого она выползла.

– Если будете визжать, – произнес я ласковым тоном, каким обычно разговаривают вивисекторы, – и говорить глупости, вас посадят в муниципальную психиатрическую клинику.

Одна из них икнула, вторая потеряла туфлю и теперь сидела, задрав вверх ногу.

– Вы когда-нибудь видели человека, который вышел из муниципальной психушки? – спросил я. Они покачали головами.

– Правильно, потому что оттуда не выходят.

Я развел руками, смел Франсуаз с кресла и удобно устроился в нем.

– А теперь, – сказал я, – мы мило поговорим. Ведь так?

Не знаю, как у меня получается общаться с детьми, наверное, это потому, что я никогда не пробовал.

Но вот с женщинами у меня почему-то выходит.

Первая из проституток, та, что выпучивала глаза, теперь наклонилась ко мне в кресле, обхватывая руками грудь. Вторая продолжала махать в воздухе ногой, пытаясь сесть.

– Это правда, – спросила первая проститутка, – что вы – вампиры?

– Нет, – серьезно ответил я. – Мы – люди в черном.

– Да? – с интересом произнесла она. – Тогда почему же вы не носите черное?

Я объяснил:

– Если бы мы носили черное, то все бы поняли, что мы – люди в черном.

В глазах проститутки сверкнуло понимание. Данное чувство было там редким гостем, поэтому девица пришла в легкое возбуждение.

– Расскажите мне о том, кого вы называете Пончо, – произнес я. – Как звучало его настоящее имя?

– Мы никогда его не знали, – ответила первая из девиц.

Вторая, которая подсунула под себя руки в тщетной попытке принять сидячее положение, глухим голосом ответила:

– Рикки Эрманос. Пончо его прозвали из-за того, что он всегда носил через плечо какую-то тряпку, толстую такую, с орнаментом. Ох.

Девице удалось выпрямить себя в кресле, и она продолжила более разборчиво:

– Аспониканцы носят такие, не знаю уж для чего.

– Как это ты не знаешь? – набросилась на нее вторая. – Все ты знаешь, и очень хорошо.

Она обратилась ко мне.

– Пончо носил там пушку, – объяснила она. – С того дня, как ретлинги из соседнего квартала пересчитали ему ножом ребра, он не расставался с пистолетом.

– А вот и не пушку, – уверенно заявила первая девица. – У Пончо там был специальный карман, ну, внутренний, и он носил там наркотики, когда передавал их нам.

– Захлопни пасть, – резко сказала вторая.

– Да ведь они и сами это знают, – возразила ее товарка. – Ведь правда?

– У Эрманоса были родственники в Аспонике? – спросил я.

– А как не быть? – ответила одна из них. – У аспониканцев всегда родственников две-три деревни. А потом они приезжают сюда, и нам приходится больше отстегивать, чтобы их прокормить. Чертовы эмигранты.

Девица, которая была то ли полуорком, то ли полугоблином, вряд ли могла претендовать на звание настоящей эльфийки. Но это не мешало ей ненавидеть эмигрантов так же сильно, как их всегда ненавидят низшие классы общества. Этим людям гораздо проще найти виноватых в лице тех, кто отличается от них языком и цветом кожи, чем побороть свою лень и начать работать.

– Он упоминал о том, что его родственники должны приехать к нему?

– Вот еще!

Даже ночью в комнате было очень жарко; так бывает с теми, у кого нет денег на кондиционер.

Краска на лице у первой девицы потекла, и это ее не украсило.

– Он нам не рассказывал, что там у него делается в семье.

– А вот и нет, – возразила вторая. – Мне он рассказывал, что его брата повесили там, в Аспонике.

– За что? – поинтересовалась Франсуаз. Девица небрежно отмахнулась:

– Кажется, воровал с поля тыквы.

– Это человек, с которым вам необходимо переговорить, – сказал лейтенант Маллен.

С этими словами он указал на мешок с мусором, сваленный на стойку бара.

Владелец заведения, толстый дворф с огненно-рыжими волосами недоверчиво глядел на нас через стойку. Он не знал, то ли ему радоваться неожиданному наплыву посетителей, то ли не на шутку забеспокоиться, ведь в доме напротив произошло невесть что.

– Это может говорить? – спросил я. Франсуаз нетерпеливо сложила руки на груди. Ей не терпелось принять душ и переодеться.

– Это Майерс, – коротко пояснил полицейский. – Сейчас он не в лучшей форме, но это не потому, что он пьян. Я велел Луиджи ему не наливать. Луиджи?

Последние слова, сказанные достаточно грозным тоном, заставили владельца бара подпрыгнуть за стойкой и приветственно замахать тряпкой.

– Майерс был приятелем Эрманоса, – произнес Маллен, массивно опираясь локтями о стойку. – Это его имели в виду те девицы, когда говорили, что он знает о делах их сутенера.

– Судя по его виду, он порядочно набрался, – заметил я. – Трудно было его найти?

– Не очень. Если бы мы могли посадить всех мошенников и торговцев наркотиками, имена которых нам известны, эти улицы опустели бы.

Он отлепился от края стойки, грозя унести с собой добрую ее часть.

– Луиджи, – распорядился он, знаком подзывая бармена. – Когда эти господа закончат разговаривать с Майерсом, можешь налить ему выпить. За счет заведения.

Оставив бармена молча восхищаться щедростью полицейского, который позволил ему угощать Майерса за его, Луиджи, счет, Маллен выплыл из дверей тяжелой грозовой тучей.

Я подсел на табурет, возле которого сидел Майерс, и с некоторым удивлением обнаружил, что у этого мусорного мешка на самом деле имелись руки и голова, только они были надежно спрятаны под телом, служа ему подпорой.

– Вам сейчас тяжело, мистер Майерс, – сказал я.

Он ответил, при этом в его словах фигурировали и растения, и животные, и полицейские. По странному стечению обстоятельств, добрая половина этих слов оказались ругательными.

– Они даже не дают мне выпить, – заключил он. Франсуаз спросила Майерса:

– Трудный день?

Тот поднял голову, тяжело, словно в ней было что-то, что хоть сколько-то весило. Затем он сказал:

– Что-то я тебя здесь раньше не видел.

Франсуаз уверяет, что может простить людям очень многое – хотя мне еще не доводилось этого видеть.

Но ей очень не нравится, когда ее принимают за проститутку.

Правда, из-за этого она не собирается менять свою манеру одеваться.

– А ты ничего, – заключил Майерс.

Франсуаз наотмашь ударила его по лицу металлическим подносом.

Луиджи вздрогнул, не зная, что еще в баре ему сегодня испортят. Но вмешиваться дворф не стал – по всей видимости, собственную физиономию он забыл застраховать.

Сутенер свалился с табурета, и Франсуаз пнула его ногой, не глядя.

– Мое лицо! – закричал он, ощупывая то, куда пришелся металлический поднос. – Мое лицо.

Один человек пришел бы в глубокий экстаз при виде мистера Майерса. Он наверняка счел бы его лицо самым замечательным из тех, что когда-либо видел.

Ломброзо.

Девушка благосклонно посмотрела на преступника сверху вниз – Франсуаз предпочитает разговаривать с людьми именно с такой позиции.

– Если у тебя есть еще части тела, которыми ты дорожишь, – проворковала она, – то самое время их назвать.

Заплывшие глаза сутенера скользнули по черным полуботинкам девушки. Они снабжены металлическими подковками и достаточно крепки, чтобы при желании проломить кому-нибудь череп.

– Что вам надо? – Сутенер отполз подальше по полу. – Я всего лишь хочу выпить.

– У твоего Эрманоса, – объяснил я, – были плохие друзья. Поэтому теперь Эрманос в морге. Ты улавливаешь нить истории?

– Нет, – ответил он.

– Ты тоже был другом Эрманоса, – вздохнул я. – А сегодня ночью это небезопасно.

Он отполз еще дальше, не предпринимая попыток подняться на ноги.

– Вернись сюда, – мягко посоветовала ему Франсуаз.

Он испуганно покачал головой.

Франсуаз запустила тонкие пальцы в стоявшую на стойке чашку с соленым печеньем, подбросила одно из них на ладони и с разворота швырнула его в лежавшего на полу сутенера.

Твердый комочек теста угодил человеку в ухо. Из мочки полилась кровь.

– Черт, ухо мое! – закричал Майерс. – Ухо. Я ж ни черта не слышу теперь.

Наверное, у него на самом деле наметились проблемы со слухом, потому что он кричал в два раза громче, чем следовало бы.

– Слушать тебе не надо, – улыбнулась Франсуаз. – Это не концерт. Ты будешь говорить. Сядешь сюда сам?

Она приподняла одну бровь, и Майерс поспешил вновь занять место у стойки.

– Ты должен рассказать нам все, что знаешь о друзьях Эрманоса из Аспоники, – сказал я. – Абсолютно все.

Он спросил:

– А вы защитите меня от них? Я пожал плечами:

– В полицейском участке для тебя всегда найдется камера.

Его нижняя челюсть задрожала так сильно, что он чуть не отгрыз единым махом себе губу.

– Говори, – напомнила Франсуаз. – Я девочка нетерпеливая.

– Хорошо, – сказал он и начал.

Лестница стучала под ногами Рикки Эрманоса. Она стучала громко, как кровь в ушах.

Нет, не как кровь.

Он слышал этот звук малолетним сопляком много лет назад.

Теперь кажется, целую вечность, хотя прошло всего-то лет пятнадцать.

Стук-стук, стук-стук.

Звуки кирок.

Приятель отца вел его, держа за руку, а вторую руку он поднимал, показывая куда-то вперед.

«Ну же, Рикки, поздоровайся с папой».

Солнце пекло так невыносимо, что он едва не терял сознание. В горле у него было сухо, как в пустыне, с которой было неразрывно связано его детство. Ноги еле отрывались от земли, он то и дело цеплялся ими за большие камни.

«Ну же, Рикки, поздоровайся с папой».

Приятель отца нагибается; наверное, он хочет стать такого же роста, как он, Рикки, чтобы ему стало понятнее. Но мальчик и так все понимает, или, вернее, ничего не хочет понять.

Он останавливается, потому что приятель отца тоже не идет дальше. Мерный звук отдается в его ушах в такт шагам, хотя он больше не шагает по горячей земле.

Стук-стук, стук-стук.

«Рикки, поздоровайся с папой».

Звуки кирок.

Изогнутые кирки на длинной рукояти. Они поднимаются и опускаются с упорством того, что кончится только тогда, когда закончится все, не подарив надежды.

Люди распрямляются и нагибаются, делая это в такт движению кирок. Мальчик смотрит туда, и ему кажется, что это не люди воздевают металлические орудия; нет, все не так.

Кривые рогатины металла, впившись в ладони людей, заставляют их снова и снова разгибаться и наклонять голову, расправлять плечи и снова горбиться.

Точно птица, которая хочет взлететь, но уже не сможет никогда.

Каторжные работы.

«Рикки, сынок».

Стук-стук.

Он протягивает руку в холодную пустоту заброшенного дома, куда привела его лестница; горячий воздух обдувает его пальцы, обсыпая каменной крошкой.

Он видит перед собой отца – но отец ли это?

Мальчик помнит его другим – молодым, здоровым, улыбающимся; отец ходил, широко расправив плечи. Он был великаном, способным коснуться руками вершин гор Василисков.

Стоящий перед ним человек другой.

Старый, с опущенными плечами, он смотрит на мальчика, и Рикки узнает и не может заставить себя узнать его.

Почему твои волосы теперь покрывает седина, отец? Почему лицо твое стало черным от солнца и изрезано морщинами? Почему в глазах твоих такая усталость и такая тоска?

Стук-стук. Стук-стук.

Каторжные работы.

Человек опускается на колени; мальчик не может подойти к нему, их разделяет решетка. Люди в серо-зеленой форме ходят вдоль проволочного забора.

Стук-стук.

Мальчик видит только отца; он забыл уже про того, кто привел его сюда. Он тянет маленькую ручонку вперед и не может дотянуться.

«Рикки, сынок».

Ладонь мальчика застывает в воздухе; он хочет что-то сказать, но слов нет, есть лишь слезы и бессильный крик.

«Сынок».

Люди в серо-зеленой форме ходят, изредка останавливаясь; они больше ничем не заняты, и мальчику кажется, что они – часть проволочной стены, которая отделяет его от постаревшего отца.

Он снова слышит его голос. Отец зовет его и знает, что Рикки больше никогда уже не придет.

Мальчик плачет; слезы прорываются у него внезапно и текут по щекам, словно горный ручей по травянистому склону.

Он приникает лицом к груди того, кто опустился рядом с ним на землю, и плачет, не в силах обернуться и еще раз посмотреть на отца.

Стук-стук.

Как глухие шаги.

«Рикки, посмотри на меня еще раз. Прошу тебя».

Он не поворачивается, только его пальцы крепче сжимают мокрую рубашку сидящего рядом с ним человека.

Лестница ведет Рикки в темный подвал, глубоко, и так же глубоко прячутся в нем воспоминания.

Он слышит голос отца за своей спиной и хочет повернуться.

Он хочет видеть отца – боже, дай ему еще раз увидеть отца, – но настоящего.

Не этого, немощного, морщинистого старика, исчерканного тенью решетки. Рикки хочет увидеть отца таким, каким он был раньше, – веселым, улыбающимся, сильным.

Его отца.

Эрманос останавливается, хотя лестница еще дальше уходит в глубь, где темнеют запылившиеся контейнеры.

Его шаги стихают, но резкие звуки кирок все так же бьют в его ушах.

«Рикки».

Он больше не видел его – никогда.

Его отца убили в драке заключенных месяца два спустя после того, как мальчик видел его.

Каторжные работы, пожизненный срок.

Эта жизнь оказалась очень короткой.

Стук-стук.

Мальчик не понимает, не может даже осознать всего – но он чувствует, что его отец умер в тот момент, когда оказался по другую сторону проволочного забора.

Стук-стук.

Пожизненное заключение. Каторжные работы.

Теперь это же ждет его, Рикки Эрманоса. Похищение, шантаж, попытка убийства. Федеральное преступление, газовая камера.

Или хуже.

Стук-стук.

Рикки спускается, и больше не слышит шума собственных шагов.

Глухие звуки раздаются из глубины подвала.

По лицу Рикки пробегает усмешка, как трещина. Сама собой, потому что он не может быть сейчас спокоен.

Стук-стук.

Нет уж.

Он сжимает кулак и чувствует ладонью ребристую поверхность. Рукоятка ножа.

Стук-стук.

Крепыш-парнишка, лет четырнадцати. Рикки Эрманос смотрит на него с темной вершины лестницы, и видит в нем себя.

Парнишка стоит, его выцветшие порванные джинсы спустились до колен. Он совершает равномерные движения и тяжело дышит.

Рикки ухмыляется.

Недолгое удовольствие.

Он сжимает рукоятку ножа еще крепче.

Стук-стук. Стук-стук.

Это уже его сердце.

Ну уж нет.

Что с того, что раньше ему еще не приходилось всаживать ни в кого нож? С пушкой действовать не всегда сподручно.

Нож ли, пушка – не все ли равно.

Стук-стук.

Член парня погружен в пухлый задик негритянки.

Девица упирается руками в запыленную полосу конвейера, который уже давно ничего никуда не возит.

Она колеблется всем телом сообразно движениям парня и порывисто вздыхает.

Ухмылка на лице Эрманоса пропадает, он хмуро бормочет про себя:

– Подо мной ты так не охала, потаскушка.

Он спускается дальше.

Проститутка почти не обнажена. Парнишка спешил, стараясь дать удовлетворение своему члену.

Он лишь задрал ей юбку да приспустил трусики.

Но девка довольна – ах, как довольна.

Она охает и запрокидывает голову назад, а ее маленькие острые грудки вздрагивают при каждом качке.

Верх платья он содрал с нее, уже когда ввел в нее свой инструмент.

Ну, погоди же.

Негритянка изгибается больше; стоны ее становятся все глуше и возбуждающе.

Но Рикки Эрманос не думает сейчас о сексе.

– Еще, – просит она, не открывая закрытых глаз. – Еще. Глубже.

Парнишка старается. Он дышит тяжело и уже неровно. Видно, они давно начали.

Рикки Эрманос сходит с последней ступени, приближается к ним.

Парень ускоряется. Девчонка кричит, задыхаясь. Ее заводит и подбрасывает мысль, что над ней трудится мускулистый мальчишка, совсем еще юнец.

Рикки тоже был таким.

Они кончают бурно, и теперь парень тоже кричит, вторя негритянке. Рикки Эрманос вытаскивает из кармана нож и трогает лезвие пальцем.

Появляется кровь.

Это возбуждает его по-настоящему.

Теперь ему не терпится дождаться, когда парень вынет из шлюхи свой член.

Парень отступает. Проститутка стоит, глубоко дыша, и все никак не может прийти в себя.

Парень нагибается и надевает штаны.

Поторапливайся, сопляк.

Шлюха мелко вздрагивает, снова и снова наслаждаясь прошедшими мгновениями оргазма.

– Деньги, милый, – едва различимо бормочет она. Вот ведь бабы. Никогда о деньгах не забудут. Парнишка застегивает брюки; видно, он очень доволен собой.

– Все путем, – весело отвечает он. Он поворачивается и видит Эрманоса. Рикки поднимает нож.

– Тебе заплатит мой приятель, – говорит парень. Эрманос подходит к мертвой полосе конвейера.

– А теперь свали, – приказывает он юнцу.

Шлюшка слышит его голос и поворачивается. Он видит, что ее маленькие груди направлены прямо на него.

Может, оттрахать ее, прежде чем убить?

– Рикки? – спрашивает она.

Эрманос подходит ближе, и лезвие ножа упирается в горло негритянки.

Голубоватая жилка бешено бьется под черной кожей.

– Ты ведь не думала меня здесь встретить, шлюха, – говорит он.

Он кладет руку на ее тело и проводит по нему ладонью.

– Ты не думала об этом, когда говорила с копами, – продолжает Эрманос. – Когда стучала на меня, сука.

Она пытается отстраниться, но идти ей некуда.

– Ты все не так понял, Рикки, – шепчет она. – Я вовсе…

– Если бы не мой дружок, мы бы и не встретились.

Эрманос чувствует, что желание просыпается в его члене.

Он обхватывает проститутку за зад и с силой сжимает пальцы.

– И ты бы рассказала им все про меня, так, сука? – Он кричит. – Только потому, что я пару раз надавал тебе тумаков, ты хотела засадить меня?

– Ты сломал мне челюсть, – испуганно шепчет негритянка. – И шесть зубов выбил. Вот смотри. Я испугалась. Рикки. Я правда не хотела ничего такого.

Член Эрманоса начинает подниматься. Он оттрахает ее, прежде чем прирежет.

Вот так.

Он вспотел, хотя только что ему казалось, что холодно; он вытирает лицо ладонью, и кровь из пальца широкой полосой размазывается по его лицу.

Кровь ударяет ему в голову, глаза темнеют от бешенства. Черт с ней, не станет он ее трахать.

– Нет, Рикки! – в ужасе визжит девица. Ее крик тонет, ломается, рвется вместе с перерезанным горлом.

– Классно ты ее, – говорит парнишка.

«Ты ее тоже», – хочет ответить Эрманос.

Но не может.

Точно в тот далекий, жаркий день в каменистой пустыне. Нет ни слов, ни мыслей. Ни даже чувств.

Острый запах.

Жажда.

Кровь алыми толчками вырывается из перерезанного горла. Кровь на его руках, на его лице. Губах.

Попробовать.

Пить.

Прикоснуться губами к шее и глотать, пить, хватать так много, сколько в ней только найдется.

Жадно.

А потом сопляк.

А потом все, кто попадутся ему на дороге, – не важно кто. Все.

Алая жидкость, острый, возбуждающий запах.

Он хочет крови.

Эрманос открывает рот, и его язык высовывается, жаждая окунуться в алый фонтан, бьющий из горла мертвой.

Пить.

Ну же.

Он держит ее так крепко, словно трахает; но член его давно остыл и опал. Только жажда, да острый запах, да небывалое возбуждение во всем теле.

Кровь.

– Пончо, бежим!

Громкий голос парня бьет его, точно кнут, вырывая из забытья.

– Пончо, легавые! Что с тобой?

Кровь вытекает и падает на грязный, пыльный пол.

Много крови.

– Пончо, чтоб тебя!

Парнишка хватает его за руки, сзади. Он сильный, этот сопляк. Кровь вытекает из горла шлюхи все медленнее, все неохотнее.

Острый запах проникает глубоко в мозг Эрманоса, заставляя разжать пальцы.

Нож падает; парнишка ругается и подбирает его.

– Да пошли же. Черт тебя возьми…

Свет, темнота, яркие лучи из полуподвальных окон, бегающие полосы фонарей, звук сирен.

– Скорей же…

Алый цветок лепестками крови стоит перед глазами Эрманоса. Он видит перед собой проститутку и слышит запах того, чем она полна.

Он хочет пить.

Холодный воздух, чистое небо, шум сирен стихает где-то позади. Они бегут.

Эрманоса тошнит, он падает лицом вниз и пачкает щеки в своей блевоте.

Он едва не попал в рай.

– Пончо часто рассказывал мне, что оставил в Аспонике родню.

Майерс вытер нижнюю губу ладонью.

– Сам он тоже приехал оттуда, лет десять назад. Перебивался в Гавани Гоблинов, в Арран-сити тоже. Там у него были неприятности. Одна шлюшка настучала на него в полицию, и он ее прирезал.

Он сплюнул на пол.

– Полиция тогда не смогла прижать Пончо, но он сам чуть не свихнулся. Меня с ним тогда не было – иначе бы я и не стал о том говорить. Но тот, кто видел, как он вгонял перо в шлюшку, говорил, будто от вида и запаха крови он вроде как взбесился.

– В чем это выразилось? – спросил я. Лицо Майерса исказилось.

– Многое говорит. Что он будто застыл на одном месте, и все держал эту шлюшку, и отпускать не хотел. Все думали потом, что Пончо в штаны наложил от страха, когда до него дошло, чего он натворил. Но… – Майерс хмыкнул. – Но тот мальчишка, что все видел, божился, будто бы Пончо хотелось напиться крови. Никто этому дураку тогда не поверил, да и то сам Пончо сильно не испачкался. Но малец клялся, будто бы Пончо глядел на то, как кровь вытекает из шлюшки, да все ближе и ближе лицо подносил, да еще нюхал.

Майерс помолчал, точно еще раз обдумывая случившееся.

– Только вот тогда сразу копы приехали. Пончо и мальчишку, понятное дело, они не застали, а то гнил бы тот давно в Оркской исправительной. Но, как уверял всех малец, именно полицейская сирена-то Пончо и спугнула, не дала ему напиться крови. Черт его знает, может, и вправду все так было.

– Когда вы познакомились с ним? – спросил я.

– Почти сразу же, как Пончо оказался в городе Темных Эльфов. У него не все шло гладко, из Арран-сити пришлось ему убраться, из-за копов, как он говорил. Только что мне странно еще в то время показалось – копы никак его прижать не смогли, мальчишка тот через два дня по пьянке разбился, так что рвать из Арран-сити у Пончо вроде бы резонов не было. Но он удрал.

– Думаете, были другие причины?

– Кто его теперь разберет… Но с тех пор Пончо никогда ножа с собой не носил, и все на улицах знали, что крови он боится. Таскал пушку – незарегистрированную, хотя и говорил я ему раз сто, что заметут его копы с этой пушкой, как есть заметут, и тогда он уже никак не отвертится. А нож – обычный нож, он же ничем не хуже поди, а за решетку с ним не угодишь.

– Полагаете, на него так сильно подействовал вид крови, что он боялся еще раз это испытать?

– Выходит, так… Только тогда-то я не очень об этом задумывался. Я дело свое начинал, девочек собирал. Одному это несподручно было, а тут как раз Пончо подвернулся. Мужик он был ничего. Нюхал, правда, всякую дрянь, но не так чтобы сильно. Мог я ему что-то там поручить, короче, полдела нашего он делал. Тут еще такая вещь: у Пончо много знакомых осталось в Аспонике.

Майерс меланхолически замолчал, соображая, сказал ли он лишнее, или теперь уже все равно.

– То есть Пончо был связан с перевозом проституток через границу? – спросила Франсуаз.

– Этим он и занимался… Вот так жили мы с ним, душа в душу, пока все это не приключилось. Не скажу, конечно, что проблем совсем не было. Проблемы, они, это, всегда бывают. Случалось, что Пончо или меня заметали копы. С ретлингами, с ними у нас тоже были нелады. Но в основном – в основном все было путем.

– Когда же начались проблемы? – спросил я.

– Два дня назад.

Я согласно кивнул.

Наше расследование уже начинало приносить плоды – пока, правда, только в виде трупов.

– Если быть точнее, – говорил Майерс, – то еще с неделю назад, а то и больше. Только в те дни я еще ничего не замечал. Все шло как обычно, да и Пончо сам, видать, еще ни об чем таком не подозревал тогда.

– С чего все началось? – осведомился я.

– Пончо стал говорить, что к нему должны приехать его родные, ну, из Аспоники. В этом-то ничего странного не было. Я всегда знал, что он там большую семью оставил. Не знаю, много он им там денег пересылал, и вообще, помогал ли как-то, но время от времени перезванивался.

– Кто организовал переход через границу?

– Пончо. И вел он себя как-то по-особенному – торопился, деньги переплачивал. Если бы недельки две поканючил, заплатил бы меньше. Но ему очень хотелось сейчас.

– То есть он спешил?

– Да. Еще тогда я подумал, что у родственников его какие-то неприятности с полицией вышли, потому он и торопится. Только если перейдешь границу – это еще не значит, что неприятности кончились. А поэтому я потихоньку поразведал, что там говорят.

– И что вы выяснили?

– Да ничего. Вот тогда-то первый звоночек для меня и прозвенел. Копы, они если кого-то ищут, то ищут, хоть здесь, у нас, хоть в Аспонике, хоть где. И если бы у Пончо нашего родственники в розыск попали, я бы про то узнал непременно – от того или от другого. Но все глухо было.

– Только не говори, что на этом твой зуд прошел, – бросила Франсуаз.

Майерс почесал в затылке.

– А что я мог еще сделать? Больно не нравилось мне то, что происходит, это верно. Сам Пончо-то хоть мне и другом был, да ведь не таким же, чтобы из-за него подставляться под срок. А что такое там его родные в Аспонике натворили, что бегут, как черти, это сильно меня обеспокоило.

– И ты стал вынюхивать дальше? – спросила Франсуаз.

– Верно. Сперва все было глухо, никто слова мне сказать не мог. И вот теперь думаю я – это от того, что не тем людям я вопросы задавал. Но совсем случайно, так, что и сам не ожидал, услышал я от одного пастуха одну историю. Он в Аспонике не жил, все больше на ферме батрачил, но Пончо с ним кое-какие дела иногда вел.

– Пастух был из той же деревни, что и родные Пончо, я права?

– Из соседней. Но не в этом суть. Пару месяцев назад люди у них пропадать стали. Сначала по одному, по двое, потом чаще. И все в разных деревнях – то в одной, то в другой, а то еще где. Но когда потом поняли все, что это, мол, связано, – вот тогда и сообразили, что все эти деревни образуют что-то типа круга, а в центре этого круга, понятно, и стали искать убийцу.

Люди там живут темные, леди, как есть темные. Я вот сколько раз, вы уж меня извините, шлюшек оттуда получаю – так ни два слова связать не могут, ни чего умного сделать. Овцы, как тупые твари прямо-смотрят, глаза черные разевают, ноги раздвигают, а потом спать уваливаются. Но вот что интересно, леди: как насчет своровать там, смошенничать, урвать, словом, чужого – так эти шлюшки завсегда первые, да еще и похитрее других оказываются.

Да. И вот, народ там, значит, темный, и решили они, что это нечистая сила пробавляется. Позвали священника. Я-то священников не жалую, честно вам скажу, леди, но все потому, что уж больно жирные они да ленивые. Взглянешь на этакого пузана, да и думаешь – жрет небось с утра до ночи, вместо того чтобы богу молиться или что. А в Аспонике, леди, священники иные. Жрать там не бог весть как много, а потому они все худые, лица вострые, точно у птицы, а глаза пронзительные – я одного раз увидел, так потом чуть на исповедь не пошел, честно вам говорю.

И вот священник этот приходит, смотрит там, кадилом машет туды-сюды. Пастух говорит, что поп-то еще слова говорил какие-то, крест целовал, да от земли отрывался, в воздухе летая, но тут, я думаю, пастух врет.

Помахал поп кадилом, глазами позыркал, говорит: мол, вампиры у вас завелись. Я-то как про вампиров от пастуха услышал – все, говорю, хватит тебе тут трепаться, пьяные сказки свои рассказывать. Ты их лучше козам да коровам расскажи, а у меня, поди, телефон не казенный.

Но он мне так сказал, что я, как пораскинул мозгами, смекнул, что он не врет. Я, говорит, передаю, что поп тот крестьянам сочинял, так пусть то на совести попа и остается.

– Как называлась деревня? – спросил я.