Фрейлина. Моя невероятная жизнь в тени Королевы

Глава первая Величайшее разочарование

Холкем-холл взирает на равнину Северного Норфолка с неким презрением. Это суровый дом. Краше всего он становится к концу лета, когда трава приобретает оттенок коричневого сахара и весь парк сливается с домом. Совсем рядом побережье, где под бескрайним небом дуют сильные ветры. За соляными болотами и дюнами, поросшими темными сосновыми лесами, открывается серо-золотистый пляж Холкем. Мои предки превратили болотистые равнины в место зарождения сельского хозяйства. Здесь, где раньше жили лишь дикие гуси да чибисы, в последние дни правления Тюдоров поселилось семейство Куков. Сэр Эдвард Кук считался лучшим юристом времен правления Елизаветы и Якова – именно он успешно провел процесс над сэром Уолтером Рэли[1] и участниками Порохового заговора[2].

Герб нашего семейства – страус, глотающий железную подкову. Герб символизирует нашу способность переварить что угодно. Сохранилась фотография моего крещения летом 1932 года. Меня держит на руках отец, будущий пятый граф Лестер, а рядом стоят родственники-мужчины с торжественными лицами. Я изо всех сил старалась быть мальчиком, даже весила при рождении 11 фунтов[3]. Но я родилась девочкой, и сделать с этим ничего было нельзя. Я не могла унаследовать графский титул и Холкем, пятое по размерам поместье Англии с 27 тысячами акров[4] великолепных сельскохозяйственных земель, старинной мебелью, книгами, картинами и серебром. У моих родителей родилось еще двое детей – и снова девочки. Через два года родилась Кэри, а через двенадцать – Сара. Род прервался. Отец явно чувствовал, как сурово и с осуждением смотрят на него предки за четыреста лет существования нашего рода.

Та же судьба постигла и отца моей мамы, восьмого лорда Хардвика. То ли из солидарности, то ли потому, что маме казалось, что мне понадобится сильный характер, она назвала меня Анной Вероникой в честь убежденной феминистки, героини романа Герберта Уэллса. Моя мама, Элизабет Йорк, была женщиной умной, обаятельной – именно о такой невестке всегда мечтал мой дед. Она тоже была дочерью графа из Уимпол-Холла в Кембриджшире.

Отец мой был мужчиной красивым и весьма популярным. Он обожал сельские радости. Наследник графства Лестер, он всегда был завидным женихом. Мои родители познакомились на лыжном курорте Санкт-Мориц, когда маме было пятнадцать, а отцу семнадцать. Они сразу же полюбили друг друга и даже неофициально обручились. «Я точно знаю, что хочу на тебе жениться», – сказал отец. Возможно, он так поспешил, потому что страшно боялся другой девушки из Норфолка, которая имела на него самые серьезные виды. Объявив о своей помолвке, он мог положить конец ее притязаниям.

Мама моя была женщиной очень красивой и абсолютно уверенной в себе. Думаю, именно это и привлекло отца. Сам он был человеком довольно сдержанным и спокойным, и решительная, жизнерадостная мама идеально его дополняла.

Их можно было назвать золотой парой высшего общества. Они близко дружили с герцогом и герцогиней Йоркскими, которые позже, из-за отречения брата герцога, короля Эдуарда VIII, неожиданно стали королем и королевой Англии. Родители мои дружили с сестрами принца Филиппа, принцессами Теодорой, Маргаритой, Сесилией и Софи, которые часто приезжали погостить в Холкеме. Удивительно, но юный принц Филипп, который был намного младше сестер, всегда останавливался с няней не в Холкеме, а в пабе «Виктория», расположенном прямо на пляже. Недавно я спросила его, почему он не останавливался у нас, но он сам этого не понимал, поэтому мы решили, что ему просто хотелось быть максимально близко к пляжу.

Родители мои поженились в октябре 1931 года, а я стала ребенком медового месяца – родилась в день первой годовщины их свадьбы.

Пока мне не исполнилось девять лет, графом Лестером был мой прадед. Он сам и мой дед тоже жили в Холкеме в собственном крыле замка. Дом наш был огромным – особенно для ребенка. Дом был так велик, что лакеи опускали сырые яйца в кастрюльку с горячей водой и несли с кухни в детскую: к моменту их прихода яйца уже были идеально сварены. Мы часто бывали у деда. Я его просто обожала, а он старался проводить со мной побольше времени. Мы сидели в длинной галерее и слушали классическую музыку на граммофоне. Когда я стала чуть постарше, он научил меня фотографии – ему удалось передать мне свою страсть к этому искусству.

Когда отец служил в Шотландском гвардейском полку, мы исколесили всю страну. Мной занимались няни, на плечи которых легли все повседневные заботы. Мама никогда не купала и не одевала меня и мою сестру Кэри. Она не кормила нас и не укладывала спать. Зато она всегда организовывала что-то интересное – поездки или пикники на природе.

Отец отнесся к семейным обязанностям своеобразно. Он был человеком суровым и прямолинейным. Отец всегда требовал, чтобы мы спали с открытыми окнами, и тщательно проверял, строго ли мы соблюдаем правила туалета. Я всегда старалась усесться ему на колени, но была слишком крупной, и он сгонял меня ради Кэри. Кэри он нежно любил и называл «своей маленькой куколкой-мечтательницей».

Отец рос в Викторианскую эпоху, и детство его было вполне типичным для мальчика его происхождения. Его воспитывали няни и гувернантки, потом он отправился в Итон, а оттуда в Сандхерст[5]. Отец проследил, чтобы его сын узнал все, что должен знать наследник. Мой дед был отцом любящим, но довольно отстраненным. Сентиментальность была ему несвойственна. Он не любил демонстрировать эмоции. Впрочем, в нашей семье такими были все, даже мама. Да, она нас обнимала и говорила добрые слова, но крайне редко говорила о своих чувствах и не интересовалась нашими. Сердечности в отношениях не было. Когда я стала старше, она стала вести со мной воспитательные беседы. Люди ее поколения и социального статуса не привыкли проявлять эмоции.

Но во многих других отношениях мама была полной противоположностью отцу. Будучи всего на девятнадцать лет меня старше, она стала для меня скорее старшей сестрой, веселой и игривой. Мы с Кэри лазили с ней по деревьям с палкой, к которой был привязан половник. Половником мы вылавливали из гнезд яйца галок – они были куда вкуснее яиц зуйков. Мы с мамой устраивали пикники на пляже, ездили в маленький Остин. Я страшно любила тамошнее мороженое – торговцы мороженым ездили на велосипедах и кричали: «Останови меня и купи мороженое!»

Когда это требовалось, мама становилась воплощением красоты и элегантности, но не забывала и о собственных увлечениях, которые зачастую были довольно рискованными. Мама была бесстрашной наездницей и гоняла на «Харли-Дэвидсоне» Мне она привила свою любовь к парусному спорту. Уже в пять лет я начала плавать на байдарке по волшебным речкам Бернэм-Овери-Стейт[6] и перестала, лишь когда мне исполнилось восемьдесят. Я всегда участвовала в местных гонках, но частенько оказывалась последней и приплывала к финишу, когда все уже расходились по домам.

Холкем был сугубо мужским поместьем, суровым и довольно старомодным. Мой прапрадед, второй граф, унаследовал отцовский титул в 1842 году. Он был графом, когда мой отец был еще мальчишкой. Прапрадед был настоящим брюзгой – даже жена должна была называть его Лестером. В молодости он как-то встретил в коридоре няню с ребенком и строго спросил:

– Чей это ребенок?

– Ваш, милорд, – ответила озадаченная няня.

Хрупкий, старый, прадед провел последние годы на раскладной кровати в парадных покоях. У него были очки в тонкой металлической оправе. Иногда он выбирался на улицу и катался по парку в конном экипаже вместе со своей многострадальной второй женой. Она сидела на подушке, пристегнутой к защитному крылу.

Холкем всегда был домом графов и менялся очень медленно. У мужчин и женщин здесь были строго определенные роли. Летом дамы выезжали в Милз-Хаус, старый особняк на пляже. Здесь они проводили свой «отпуск», когда могли наконец распустить волосы и избавиться от корсетов.

Дед рассказывал мне о наших предках с самого юного возраста. Я узнала, как первый граф Лестер в пятом своем воплощении (линия много раз прерывалась, и отец, у которого не было сыновей, стал очередным разочарованием), Томас Кук, отправился в гран-тур по Европе – в этакие роскошные каникулы длиной в целый год. Из Италии он отправил домой десятки картин и мраморных статуй. Чтобы произведения искусства не повредились при транспортировке, их переложили листьями и желудями дуба Quercus ilex – тогдашний вариант пузырчатой пленки.

Дед рассказывал, что эти желуди потом высадили в поместье – так появилась первая аллея каменных дубов (это вечнозеленое средиземноморское дерево называют еще дубом падуболистным) в Англии. Ландшафт поместья разработал сам прадед. Он отвел болота от дома, насадив сосновые леса, которые сегодня окаймляют пляж Холкем. До него подобными работами занимался первый граф в седьмом воплощении. Его даже прозвали Куком Норфолкским – такое огромное влияние на сельское хозяйства графства он оказал. Он стал одним из инициаторов сельскохозяйственной реформы в Британии.

Жизнь в Холкеме вращалась вокруг возделывания земли, и к этому занятию здесь относились очень серьезно. На землях поместья трудились десятки фермеров-арендаторов. Множество садовников присматривали за огромным садом и огородом. Чтобы персики и нектарины зрели быстрее, кирпичные стены обогревались кострами – по ночам за ними присматривали мальчишки. Жаркими летними днями я любила объезжать сады на велосипеде. Я срывала персик, сломя голову неслась к фонтану перед домом и плюхалась туда, чтобы немного остыть.

Важную роль в жизни Холкема играла охота – мой отец и все его друзья буквально жили этим. Охота соединяла Куков и королевскую семью – ведь Сандрингем находился всего в десяти милях, меньше получаса езды. Королева Мария однажды позвонила моей прапрабабушке, чтобы заехать к ней вместе с королем. Узнав об этом, мой прадед остался очень недоволен: «Заехать?! Господи, конечно же нет! Это не следует поощрять!»

Отец мой охотился с отцом королевы Елизаветы, королем Георгом VI, а мой прадед и дед – с королем Георгом V. Они охотились и в Холкеме, и в Сандрингеме, но Холкем был особенно хорош для охоты: дикие куропатки здесь водились в изобилии. Именно в Холкеме изобрели особый способ охоты – специально была насажена круглая роща, куда охотничьи собаки сгоняли дичь, что повышало эффективность стрельбы.

И здесь же была изобретена шляпа-котелок: один из моих предков настолько не любил непрактичные цилиндры, что отправился в Лондон и заказал совершенно новую шляпу. Качество ее он проверял, топая и прыгая по ней, пока окончательно не удовлетворился. С этого времени егеря стали носить шляпы «билли кук», названные в его честь.

У нашей семьи были и другие связи с королевской семьей. Хорошо известно, что Эдуард, принц Уэльский, а впоследствии король Эдуард VIII, имел немало романов с замужними, зрелыми аристократками, в том числе и с моей бабушкой по отцовской линии, Мэрион.

Отец мой был конюшим герцога Йоркского, а его сестра, моя тетя, леди Мэри Харви, была фрейлиной герцогини Йоркской после того, как та стала королевой. Когда в 1937 году герцог Йоркский стал королем Георгом VI, мой отец стал его главным конюшим. В 1953 году после коронации королевы Елизаветы II мама стала камер-фрау – высший титул фрейлины.

Отец всегда с большой любовью относился к королевской семье и был очень внимателен, когда они приезжали к нам с визитом. Мои первые воспоминания о принцессах Елизавете и Маргарет относятся к очень юному возрасту – мне было года два или три. Принцесса Елизавета была на пять лет старше – а это очень много, в моих глазах она была почти взрослой. Принцесса же Маргарет была старше меня всего на два года, и мы сразу же подружились. Она была озорной, веселой, изобретательной – лучшей подругой, какую только можно придумать. Мы носились по всему Холкему среди больших картин и статуй, устраивали веселые проделки в лабиринтах коридоров или выпрыгивали из дверей прямо на лакеев, которые несли большие серебряные подносы из кухни. Принцесса Елизавета всегда вела себя хорошо и вечно нам выговаривала: «Нельзя так вести себя, Маргарет! Ты не должна так поступать, Энн!»

На одной фотографии мы стоим в рядок. Принцесса Елизавета хмурится на принцессу Маргарет, подозревая ее в очередной проделке, а принцесса Маргарет смотрит на мои туфли. Спустя много лет я показала ей эту фотографию и спросила:

– Мэм, почему вы смотрели на мои туфли?

– Я так завидовала – у тебя были серебристые туфельки, а мне достались коричневые.

Летом принцессы приезжали на пляж Холкем, и мы целыми днями строили замки из песка. На нас были очень некрасивые и закрытые черные купальники, черные резиновые шапочки и туфли. Няни грузили нас в пляжный автобус, загружали корзины для пикника с сэндвичами и напитками, и мы каждый день отправлялись на пляж вне зависимости от погоды. У нас там был собственный домик – взрослые располагались в другом, расположенном среди деревьев. Мы чудесно проводили время – рыли в песке ямы, надеясь, что туда кто-нибудь упадет.

Каждое Рождество наша семья отправлялась на праздник в Букингемский дворец. Нас с Кэри наряжали в платьица с рюшами и серебристые туфельки. В конце праздника детей приглашали к большому столу возле елки за подарками. За столом стояла внушительная королева Мария – я ее немного побаивалась. Королева была высокой и очень импозантной. Принцесса Маргарет никогда не пыталась к ней приласкаться, потому что каждый раз, увидев ее, королева Мария говорила: «Вижу, ты так и не выросла». Принцесса Маргарет очень переживала, что на всю жизнь останется маленькой, и бабушку свою недолюбливала.

Но королева Мария преподнесла мне очень важный жизненный урок. Однажды Кэри подбежала к столу и схватила большого плюшевого мишку, который сидел среди подарков. Прежде чем выбрала подарок я, королева Мария наклонилась ко мне и сказала:

– Энн, чаще всего замечательные и очень ценные подарки лежат в маленьких коробочках.

Я замерла. Я нацелилась на другого плюшевого мишку, но королева так меня напугала, что я не решилась выбрать что-то, кроме маленькой коробочки. Внутри лежало красивое ожерелье из жемчуга и кораллов. Королева Мария была совершенно права. В моей маленькой коробочке лежал подарок, который я ценю и по сей день.

У нас были очень тесные и дружеские отношения с королевской семьей. В юности принц Чарльз был для меня младшим братом – он неделями жил у нас в Холкеме. Его отправляли к нам и во время заразных детских болезней, например, когда он заболел ветрянкой. Дело в том, что королева никогда не ходила в школу, не имела контакта и не болела детскими болезнями. Принц Чарльз был на шестнадцать лет младше меня и по возрасту куда ближе моей младшей сестре, Саре. Но на пляж мы всегда отправлялись все вместе.

Мой отец учил его ловить угрей в озере, а когда он стал старше, моя мама позволяла ему кататься по нашему парку на «Ягуаре» и «Мини-Майноре». Ему это страшно нравилось. Уехав, он засыпал маму благодарственными письмами и твердил, что дождаться не может, когда снова окажется в Холкеме. Он был очень добрым и ласковым мальчиком. Я его очень любила – да и вся наша семья всегда относилась к нему с большой теплотой.

Как только я повзрослела достаточно, чтобы заняться верховой ездой, парк Холкема стал моим. Я отважно скакала повсюду на моем пони Китти. Когда мы стали еще чуть старше, нам с Сарой позволили ездить на пони к одному из самых симпатичных наших арендаторов, Гэри Мофе. Спустя много лет я очень сдружилась с его женой Марит. Гэри скакал по парку на огромном черном жеребце, а за ним трусили наши безнадежные пони. Мы изо всех старались успеть за ним, но получалось не очень.

Не только наша семья была частью Холкема, но и все, кто работал в поместье. Порой это были очень интересные люди. Главный садовник, мистер Паттерсон, по утрам с энтузиазмом играл на волынке – он делал это каждый раз, когда к нам приезжали гости. В конце концов мама теряла терпение и кричала:

– Достаточно, мистер Паттерсон, благодарю вас!

Мое раннее детство было по-настоящему идиллическим, но начало Второй мировой войны изменило все. Мне было семь, Кэри – пять. Отец вместе с Шотландской гвардией отбыл в Египет, и мама поехала вместе с ним, как поступили многие жены. Холкем-холл был частично занят армией. В парковом храме расположился отряд местной самообороны. Садовники и лакеи ушли в армию, а горничные и поварихи работали на военных заводах.

Все считали, что немцы непременно высадятся на побережье Норфолка, поэтому перед отъездом в Египет мама отвезла нас с Кэри в Шотландию, к нашей двоюродной бабушке Бриджет, подальше от подводных лодок Гитлера.

Прощаясь, мама сказала мне:

– Энн, остаешься за старшую. Присматривай за Кэри.

Если бы мы знали, как долго мамы не будет с нами, нам было бы еще тяжелее. Но тогда никто не знал, как долго продлится война. Наша разлука с родителями продлилась три года.