— Разрешите на минуточку остановиться, товарищ политрук, — попросил шофер, замедляя ход машины. — У меня поручение сюда есть.
Я согласился.
Тогда шофер круто повернул машину и подъехал к большому гумну.
Тут он остановился и вынул из кузова баночку с машинным маслом. В это время к машине подходил мальчишка лет тринадцати, веснущатый, вихрастый, в белой рубахе до пояса, с расстегнутым воротом, загорелый, с черным лицом.
— Я тебе привез, что обещал, — весело сказал шофер. — На вот, бригадир, — и протянул ему банку.
— Бригадир? — переспросил я. — Ты какой же бригадой командуешь?
— Молотильщиками, — не заметив иронии в моем вопросе, серьезно ответил мальчишка.
— А это зачем? — Я показал на банку.
— Ну как же! Привод я из города привез, а масла нигде нет. Вчера у нас чуть подшипники не сгорели.
Я вышел из машины и подошел к гумну. Там стояла молотилка. Группа ребят, человек семь, рьяно бросала снопы, убирала солому, подставляла мешки к лотку, с которого сыпалось полновесное, добротное зерно.
— Эта, что ли, твоя бригада? — спросил я.
— Эта.
— И как же, план выполняете?
В это время к нам подошел старик. Его левая рука была как-то неестественно согнута.
— Он у нас бригадир молодцом. Всем хозяйством заправляет… Что поделаешь, мужиков мало, а я не в счет!
И старик показал на левую руку.
— Еще ее в ту германскую скалечили. Вот он, Степан, всем и заправляет. И план составил, и женщин всех на бригады разбил, и каждый вечер записывает, кто чего сделал. А своих ребят на молотилку поставил.
— А колхоз у вас большой? — спросил я.
— Большой не большой — тридцать дворов.
— А посеяли вы сколько?
— Ячменя шесть гектаров, льна четыре, ржи восемь, овса шесть, картошки семь… Работы много.
— И ты что, со всем управляешься? Тебя как зовут?
— Степа, — ответил мальчик.
— А покажи-ка план твой.
Степан вынул из-за пазухи тетрадь в три косые линейки. На одной странице было написано: „Ячмень“, на другой: „Рожь“, на третьей: „Овес“, на четвертой: „Картошка“, на пятой: „Лен“ Потом в столбик были выписаны имена и фамилии.
— Вот и видно, что за кем закреплено, — пояснил мне бригадир.
Рядом стояли цифры и какие-то кружочки.
— Это вот сколько убрали, а вот сколько осталось. Тут и цифры, а в кружках, видишь, зачерчено — это убрано, а белое — значит, не убрали.
— Кто тебе помогал все это расписывать?
— Вот дедушка помогал, а потом мы вечером, как с поля придем, соберемся с колхозниками и говорим, как лучше дело вести, кто чего делал, сколько еще убрать надо.
— И как же твой план? Хлеб-то на поле не сгниет?
— Нет, до дождей всё уберем. Вот смотрите.
Степан перевернул страницу и показал мне график уборки: когда какая бригада на новое место перейдет, когда откуда возить.
— Вот только, товарищ командир, — обратился он ко мне, — нельзя ли нам дня на четыре пару лошадок? Боюсь за овес — ложится.
Я передал просьбу юного бригадира политруку ближайшей воинской части. Через три дня, когда я ехал обратно, овес уже был весь убран, а политрук, к которому я заехал, рассказывал мне, как восхищались бойцы юным бригадиром.
— Как война кончится, — говорили ему шутя красноармейцы, — возьмем тебя с собой, поедешь к нам, мы тебя председателем колхоза сделаем. Хочешь?
— Да вы гоните немца, — отшучивался мальчик, — тогда нам и здесь хорошо будет.
— Прогоним! — обещали бойцы.