Фрунзе

IV. ПОСЛЕ ПРИГОВОРА

Камера смертников...

Осужденные сидят молча, настороженно вслушиваясь в каждый шорох. Лишь по ночам слышны глухие подавленные стоны.

Фрунзе спокоен. Его ум не терпел праздности. Каждая минута скупо отпущенной жизни должна быть заполнена деятельностью. Угроза виселицы не могла сломить его могучую волю к борьбе.

С разрешения начальства Фрунзе получил учебник и по утрам, с первыми проблесками дня, садился за изучение английского языка.

М. В. Фрунзе после смертного приговора. (Снимок тюремного врача.)

Сохранилась фотография Фрунзе, сделанная по его просьбе. На поблекшей карточке — открытое, благородное лицо, устремленные вдаль светящиеся умом глаза и спокойно сложенные на коленях руки. Эта фотография ничем не выдает человека, над которым уже занесен меч палача.

Сестра Михаила Васильевича, Клавдия Васильевна, добилась разрешения на свидание и явилась в тюрьму. Она стремилась поддержать брата, найти какие-нибудь слова утешения в эти страшные дни ожидания смерти. Клавдию Васильевну ввели в большой полутемный тюремный зал, разгороженный двойной железной решеткой. Раздался кандальный звон, и сестра увидела приближающуюся из-за решетки фигуру в арестантском халате. Она узнала улыбающегося брата. Все такой же...

— Миша!

Нервы не выдержали, и Клавдия Васильевна залилась слезами.

— Клавдия, милая, успокойся, это же неизбежно в борьбе...

Брат всячески старался утешить сестру, облегчить ее страдания. Клавдия Васильевна усилием воли подавила слезы. «Что ж это, — подумала она, — вместо того, чтобы я его утешала, он меня успокаивает».

Минуты свидания пробежали быстро.

Фрунзе разговаривал, улыбаясь, иногда даже смеялся, и сестре минутами казалось, что смертный приговор — это кошмарный сон...

На прощание Михаил Васильевич твердым голосом сказал;

— Телеграфируйте маме, чтобы она не обращалась к царю с просьбой о помиловании.

— Прощай, Миша!

— Прощай, не забудь только телеграфировать маме...

Стража увела Фрунзе. Замер вдали кандальный звон, загремел дверной засов, и все стихло.

Не видя ничего от слез, Клавдия Васильевна побрела к выходу, унося с собой дорогой облик улыбающегося брата.

Дни ожидания казни были невыразимо тяжелыми. Фрунзе рассказывал:

«Это трагические были часы. В это время на глазах у всех уводили вешать. От спокойных товарищей услышишь слово: «Прощай, жизнь! Свобода, прощай!» Дальше звон цепей и кандалов делается все тише и тише. Потом заскрипят железные двери тюрьмы, и все стихнет. Сидят ребята и гадают: «Чья же очередь завтра ночью? Вот уже пятого увели!» Слез было немного. Деревянное лицо смертника, стеклянные глаза, слабая поступь — вот и все».

Фрунзе не принадлежал к тем людям, которые способны замкнуться в себе, не замечать вокруг человеческих страданий. Он всегда умел находить слова нужные, непреложные, действовавшие на других с такой силой потому, что за ними чувствовалась убежденность, глубокая искренность. Но в эти дни и он иногда чувствовал свою беспомощность. Чем может он утешить товарища, перед которым витает ужасный призрак виселицы.

Вступив в партию большевиков и отдав себя целиком борьбе за торжество ее идеалов, Фрунзе никогда не сомневался в конечной победе. Не каждому участнику борьбы дано вкусить плоды победы. Борьба требовала жертв. Фрунзе был свален врагом, но борьба продолжается, и победа рабочего класса несомненна. Очень жаль, конечно, что он не будет участником праздника победы. Сознание собственного поражения не могло поколебать мужества Фрунзе. Но окружавшие его товарищи — по камере смертников — не обладали такой закалкой. Эти настроения окружающих, а частью и свои собственные, вылились у Фрунзе в стихотворении, быть может единственном, написанном им.

Суд, стремясь во что бы то ни стало отправить Фрунзе на виселицу, допустил ряд грубых ошибок: не дал защитнику Фрунзе своевременно ознакомиться с делом, не известил его о слушании дела, отказал в вызове свидетелей.

Кроме того, судебная расправа вызвала возмущение не только среди рабочих, но и среди интеллигенции, у которой Фрунзе пользовался популярностью.

Защита подала кассационную жалобу в главный военный суд.

Фрунзе об этом не знал.

Прошло более месяца. Все так же по утрам раздавался страшный крик: «Прощайте, товарищи!», все так же печально замирал звон кандалов в коридоре.

На воле чувствовалось дыхание весны. Сквозь тюремную решетку проникали лучи солнца, доносилось щебетание птиц. Люди метались по камере и, усталые, впадали в полузабытье.

Фрунзе сидел за книгами. Уложив поудобнее кандалы, он читал и делал выписки.

Достигнув значительных успехов в изучении английского языка, Фрунзе стал штудировать «Политическую экономию в связи с финансами» Ходского, «Введение в изучение права и нравственности» Петражицкого.

Соседи по камере с изумлением смотрели на него.

— Никак он палачам хочет прочесть лекцию о праве и нравственности?

Через два с половиной месяца ожидания казни дверь камеры распахнулась, и надзиратель крикнул:

— Фрунзе, в контору!

Так обычно вызывали смертников, для которых уже был построен эшафот.

Фрунзе подумал: «Ожидание кончилось. Теперь смерть».

Выходя из камеры, он крикнул:

— Прощайте, товарищи! Меня ведут повесить...

Тюрьма загудела:

— Палачи! Убийцы!

— Прощай, дорогой товарищ!

Фрунзе привели в тюремную канцелярию. Там он увидел защитника.

— Михаил Васильевич, спешу вас порадовать — приговор отменен.

Фрунзе недоверчиво посмотрел на защитника.

— Зачем вы меня успокаиваете, обманываете... Я не мальчик, да и не хочу этого.

Когда пришел тюремный кузнец и расковал кандалы, Фрунзе удивленно спросил:

— Значит, я могу еще жить?

Судебная процедура была нарушена настолько грубо, что высшим судебным инстанциям пришлось отменить приговор. Главный военный суд был так зол на председателя суда, не сумевшего по всем «правилам» сразу же послать Фрунзе на виселицу, что закатил ему выговор: «Председательствовавшему по настоящему делу военному судье — генерал-майору Милкову за допущенные нарушения об’явить выговор».

Над Фрунзе назначили новый суд.

Царское правительство делало все, чтобы на этот раз его жертва не вырвалась. Военный прокурор генерал-майор Домбровский подал главному военному прокурору рапорт, в котором, между прочим, писал:

«Признавая необходимым... лично поддержать обвинение по делу Михаила Фрунзе... прошу ваше высокопревосходительство разрешить мне выехать в гор. Владимир, где будет открыт временный военный суд для рассмотрения сего дела».

Фрунзе, конечно, заранее знал исход нового суда. Накануне процесса он вызвал защитника и решительно заявил:

— Беру с вас слово, что ни вы, ни мои родственники не подадите прошения царю о помиловании.

Защитник ласково потрепал Фрунзе по плечу:

— Милый юноша, ну на кой чорт вам нужно все это? Отрекитесь-ка от своих пролетариев, скажите, что по молодости лет увлеклись научной стороной социализма, и я даю гарантию, что вас помилуют.

Фрунзе вскочил.

— Я не нуждаюсь в вашей помощи! — побледнев от гнева, произнес он. — И, несколько успокоившись, добавил:

— Я люблю только удачные шутки...

Партийная организация прислала Фрунзе указание не бойкотировать суда, но энергично себя защищать...

Суд начался 22 сентября 1910 года.

На скамье подсудимых сидели Фрунзе, Гусев и несколько других участников первого процесса. Главное обвинение против Фрунзе, за которое грозила смертная казнь, — покушение на убийство урядника Перлова.

Партийная организация и родные Фрунзе стремились во что бы то ни стало опровергнуть пункт обвинения о покушении на урядника. В дни, предшествовавшие покушению, Фрунзе ездил в Москву. Нужно было доказать, что Фрунзе находился в Москве в самый день покушения, хотя на самом деле он вместе с Гусевым действительно пытался уничтожить назойливого шпиона.

Нашли в Москве врача Иванова, в больнице которого был Фрунзе во время приезда в Москву. Иванова убедили дать суду показания, что Фрунзе именно в этот день был у него в больнице.

Начался допрос свидетелей. Настал вечер. В судебном зале еще не успели зажечь свет.

Вызвали врача Иванова.

— Вы утверждаете, что подсудимый Фрунзе находился в этот день у вас?

Иванов убежденно ответил:

— Да, я ему оказал помощь.

— А вы хорошо знаете лично подсудимого Фрунзе?

Иванов на мгновение смутился: он никогда не видел Фрунзе. Но тут нашелся защитник:

— Фрунзе, встаньте, свидетелю темно, не видно.

Михаил Васильевич встал.

— Да, это точно Фрунзе, который был у меня,— ответил тотчас же врач.

У прокурора в руке хрустнул переломленный карандаш.

Урядник Перлов настаивал в своем показании, что в него стрелял именно Фрунзе. Защите и подсудимым удалось сбить с толку этого тупого и невежественного служаку.

Между защитой и обвинением шла напряженная борьба за голову Фрунзе. Суд во что бы то ни стало хотел отправить Фрунзе на виселицу. Судьи хорошо понимали, что перед ними стойкий и закаленный большевик...

Михаил Васильевич держался спокойно. И, когда вынесли второй приговор — к смертной казни через повешение, — ни один мускул не дрогнул на его лице. Он смело смотрел в глаза своим судьям-палачам.

Когда Фрунзе привели в тюрьму, встретившиеся в коридоре товарищи спросили его:

— Какой приговор?

— Статья до конца, — пошутил Фрунзе.

Его поместили в одиночную камеру в нижнем этаже. И снова мучительно медленно потянулись часы, дни...

Фрунзе потом рассказывал:

«Осталось уже немного времени. Утром, часов около шести, как всегда это делалось в тюрьме, меня должны были повесить. Надежды на отмену приговора не было почти никакой. Бежать невозможно. И не медля, так как время приближалось к роковому концу, я решился хоть под конец уйти из рук палачей. По крайней мере, повесить им себя не дам, сам повешусь, пускай найдут труп... И стал готовить из простыни веревку.

К моему удовольствию, гвоздь оказался в углу печки, как раз то, что нужно. Но когда я уже занялся приготовлением веревки, загремел замок».

Но это пришел не палач, а вестник жизни — адвокат с сообщением об отмене приговора.

Новый смертный приговор вызвал возмущение в либеральной печати. Под давлением общественного негодования царское правительство заменило смертную казнь каторгой.

Впереди — десять лет каторжных работ.

После суда закованный в кандалы Фрунзе содержался во Владимирской тюрьме. Из одиночной камеры он был переведен в общую. Среди заключенных были не только большевики, но и эсеры, и анархисты, и все же Фрунзе вскоре стал признанным всеми авторитетом. Он организовал кружки по изучению политической экономии, читал лекции по истории революционного движения, по вопросам партийного строительства и тактики, он приступил к изданию рукописного журнала. Все это приходилось делать втайне от администрации, по ночам; днем заключенные были заняты на работе.

Фрунзе с увлечением занимался столярным делом. Но чаще всего приходилось сколачивать гробы. В тюрьме долго не засиживались: невыносимый режим и отвратительная пища делали свое дело.

Но вот заболел и Михаил Васильевич. У него было воспаление легких. Начался туберкулезный процесс. Тюремные стены грозили Фрунзе гибелью. Возникла мысль о побеге. Весной 1911 года вместе с пятью матросами, осужденными за участие в восстании во флоте, Фрунзе начал вести подкоп из тюремных мастерских, где работали каторжане. Воля! От этой мысли даже дух захватывало. Подкоп подходил к концу. Заготовили пилки, чтобы распилить кандалы. По ночам шептались о предстоящем побеге. Но бежать не удалось. Их выдал один негодяй, уголовник. Фрунзе и его друзья по готовившемуся побегу были жестоко избиты и брошены в карцер. Михаила Васильевича, кроме того, заковали в ручные кандалы.

Политические заключенные стали получать вести о начавшемся новом под’еме революционного движения.

Встревоженные слуги реакции вымещали злобу на своих пленниках — политических заключенных. Отменили ничтожные льготы для политических, отобрали книги, бумагу... В тюрьмах усилились репрессии, начались избиения. Первая попытка избиения политических в тюрьме встретила организованный Михаилом Васильевичем отпор. По предложению Фрунзе, политические заключенные об’явили всеобщую голодовку.

Хлеб, миски с супом полетели в коридор. Все требовали прокурора.

Голодовка длилась несколько дней, но прокурор не явился. Когда в камеру зашел арестант, занимавшийся уборкой, Михаил Васильевич сказал ему:

— Возьми, друг, эти шахматные фигуры и брось их в отхожее. Как бы не было соблазна их с’есть...

Шахматные фигуры были сделаны из хлеба.

Наконец, голодающие добились приезда прокурора, и на некоторое время произвол тюремщиков несколько уменьшился. Но злоба против Фрунзе у них была особенная.

— Погоди, свернем и тебе шею, будешь шелковым.

— Ну, пока я жив, я с вами еще поборюсь...

— Утихомирим!

По малейшему поводу Фрунзе отправляли в карцер— холодная, без света, каменная яма в подвале. Здоровье Михаила Васильевича все ухудшалось. Тюремщики решили взять его измором.

В 1912 году, летом, Фрунзе перевели в Николаевскую каторжную тюрьму.

Начальник тюрьмы Колченко, закоренелый палач и истязатель, осмотрев новую партию своих пленников, спросил:

— Кто тут Фрунзе?

— Вот я тебя вылечу... У меня — тише воды! Чуть что — розги, карцер; попробуешь — и не обрадуешься.

Голодные, измученные каторжане, гремя кандалами, уныло разбрелись по камерам. Все те же постылые стены, озверелые надзиратели.

Один из них, провожая Фрунзе в камеру, по дороге несколько раз ткнул его ключом в бок. Михаил Васильевич с презрением посмотрел на своего врага.

Надзиратель ударил Фрунзе ножнами шашки по спине и злобно прошипел:

— Ты себе не думай! У нас, брат, не уйдешь. Ты только подумаешь, а нам уже известно. Всыпем пол-сотни горячих пониже спины, а потом сгноим в карцере... Политик!

Опять потянулась серая, однообразная жизнь в каторжной тюрьме.

Фрунзе поддерживал бодрость в своих товарищах. Он быстро и легко завоевал их симпатии. В своих воспоминаниях один из соседей Фрунзе по камере рассказывает:

«Михаил Васильевич быстро стал пользоваться уважением и любовью товарищей... Михаил Васильевич отдавал все, что получал из дому, и не интересовался, как и на что расходовались эти деньги... Слишком общественный он был человек. Для него были все равны: и эллин, и иудей, рабочий, крестьянин, даже уголовный, лишь бы он был с мозгами и не несло от него мертвечиной. Удивительная способность сразу понимать человека, его интересы и стремления, простой, толковый язык, всегда дельный совет — все это создало ему огромную популярность, и каждый встречавшийся с ним считал его своим...»

В одном из писем к друзьям Михаил Васильевич сообщал из тюрьмы:

«На мне возят воду. Чувствую себя очень слабым. Пришлите письмо с нарочным. Хочется узнать о действительной жизни. Но не теряю бодрости духа. Судя по лицу даже тюремной стражи, вижу, что на воле повеяло новыми веяниями, по солнцу вижу перемену жизни. Надо переносить все до конца».

По случайным вестям, по редко попадавшим газетам Фрунзе, как образованный марксист, предвидел неизбежность столкновения империалистических государств. Ведя политическую работу среди заключенных, он говорил им:

— Готовьтесь, товарищи, набирайте знания, скоро все пригодится.

Началась империалистическая война. Каторга проявила к войне интерес чрезвычайный. Бывшие в те годы на каторге рассказывают: «Из тюремной библиотеки были разобраны буквально все географические атласы; во всех камерах политических висели большие карты военных действий с нанесенными посредством флажков границами фронтов. А сколько споров происходило из-за этих флажков! Если, например, в телеграммах сообщалось, что русские войска отступили к Люблину, «пораженцы» понимали это, что Люблин взят, а «патриоты» утверждали противное. При наступлении же русских возникало обратное толкование».

Фрунзе разбирался в значении тех или иных военных операций. В этом ему помогали знания, почерпнутые еще в юности из книг по военной истории. Стоя у карты, Михаил Васильевич об’яснял, где будут наступать немцы и почему, какой именно пункт должны защищать французы и т. д. Предсказания Фрунзе сбывались, к вящему изумлению товарищей.

В конце 1914 года Фрунзе был освобожден из каторжной тюрьмы и сослан на вечное поселение в Сибирь— в Верхоленский уезд, Иркутской губернии.

Товарищи по заключению собрали Фрунзе на дорогу сухари, кто-то отдал даже пару белья. Последнюю ночь не спали: провели в разговорах.

Надзиратель, открывая дверь камеры, хмуро сказал:

— Выходи, вырвался живой — твое счастье...

Почти нет большевика-подпольщика, в послужном списке которого не значилось бы «находился в ссылке». Ленин, Сталин, Молотов, Ворошилов, Дзержинский, Киров, Свердлов, Орджоникидзе — все эти строители большевистской партии прошли через ссылку. Но и в глухих селах Севера и Сибири не прекращали они своей революционной работы.

Поселенный в селе Манзурка, в двадцати верстах от Иркутска, Фрунзе становится активным членом колонии политических ссыльных. Дискуссии, теоретическая разработка вопросов большевизма и яростная борьба с меньшевиками всецело поглощают его.

Из ссылки Михаил Васильевич пишет друзьям:

«...Россия из этой войны никак не может уйти не побитой. Обратите внимание на заграничные письма Ленина. Готовится большевистская конференция, места ее я еще не знаю. Получил свежие газеты из Женевы».

На каторге, в тюрьме, в ссылке Фрунзе, наряду с чтением литературы по самым разнообразным вопросам и изучением иностранных языков (английского, немецкого и французского), систематически изучал военную историю, тактику, стратегию.

— Вооруженное восстание неизбежно, — говорил Фрунзе, — и на другой день после захвата власти встанет вопрос о борьбе с контрреволюцией. Вооруженному восставшему народу нужны будут свои военные руководители.

Раздобыв с большим трудом литературу по военным вопросам, Фрунзе организовал кружок по изучению военного искусства. Он помнил указания Ленина,

что большевики должны изучать военное дело для предстоящей борьбы за коммунизм.

Один из ссыльных как-то сказал Фрунзе:

— Можно подумать, что вы готовились поступить в Академию генерального штаба...

— Подготовка у меня самая подходящая — был чем-то вроде командира боевой дружины, — смеясь, ответил Фрунзе.

— И два раза веревку на шею в знак отличия получили...

Михаил Васильевич был скромен. Он никогда не рассказывал о том, как много пришлось ему перестрадать в борьбе с самодержавием. Когда об этом напоминали другие, он переводил разговор на новую тему.

— Рассказывают, что Энгельса в шутку называли генералом. Надо сказать, что в военных вопросах он разбирался лучше многих наших генералов... Меринг дал прекрасный анализ прусской военной системы. Ленин в 1905 году уже указывал, что партия должна выделить отдельных товарищей для военной работы— руководить боевыми операциями и вооружением отрядов... Я познакомился в Стокгольме на с’езде партии с одним товарищем — луганским слесарем, который ухитрялся из Финляндии в Донецкий бассейн перевозить транспорты оружия для вооружения рабочих дружин...

Успех кружка по изучению военного искусства был огромный. Благодаря ему многие из политических приобщились к военным знаниям. Но на эту своеобразную «академию генерального штаба» обратили внимание власти. Им померещилось, что Фрунзе готовит ссыльных для вооруженного восстания против местных властей... Кружок был разогнан. Фрунзе арестовали и по этапу отправили в Иркутскую тюрьму.

Партия ссыльных подходит к Манзурке.

Во время остановки на этапной ночлежке Фрунзе и других политических ссыльных поместили за дощатую перегородку. В большой общей комнате находились крестьяне-переселенцы.

Полицейский пристав обратился к ним с речью:

— Кто народ мутит? Из-за кого в нашей стране смута, беспорядки, жить плохо? Все из-за этих проклятых политиков...

Пристав указал на дощатую перегородку:

— Вот эти политики хотят продать Россию немцам... Шею им за это свернуть надо!

Малосознательные, озлобленные мытарствами переселения, готовые сорвать свою злость на ком угодно, крестьяне подхватили призыв пристава. Послышались угрожающие крики по адресу политических:

— Бей их!..

Фрунзе вышиб плечом дверь и смело появился среди возбужденных крестьян;

— Кто хочет бить, начинайте!..

Шум стих. Наступило неловкое молчание.

Тогда Фрунзе обратился к переселенцам. Он рассказал им, кто такие социалисты и за что они борются.

Крестьяне слушали молча. Когда Фрунзе кончил, его горячо поблагодарили:

— Спасибо!.. Нам такие слова не доводилось слушать. Правду-то от всех скрывают...

В 1916 году, летом, проживавшая в Москве сестра Фрунзе, Клавдия Васильевна, получила от матери письмо. Мать сообщала: «Разыщи в Москве Моравицкую и узнай о Мише...» Последний адрес Моравицкой сохранялся с 1905 года, но за это время она переменила несколько квартир.

М. В. Фрунзе в ссылке в Баяндее, Иркутской губ.» лето 1915 г.

— Где Миша, что о нем слышно? — задала вопрос Клавдия Васильевна, разыскав, наконец, Моравицкую.

— Михаил в Петрограде, на-днях приедет в Москву...

— Как?! Он же в Манзурке, в ссылке...

— Бежал... Приходите через два дня к Додоновым, в Николо-Песковском на Арбате.

Клавдия Васильевна явилась в указанное время и увидела брата. Михаил Васильевич каким-то химическим составом смывал с паспорта чернила.

— Готовлю себе документ.

Сестра взяла паспорт[7] и пришла в ужас: грязный, мятый, с плохо отмытым текстом.

— Как только ты его пред’явишь, тебя арестуют...

— Пока не получу другой...

На следующий день условились поехать гулять в Сокольники.

— Как тебе удалось бежать? — расспрашивала Клавдия Васильевна.

— Сговорились с товарищем и, улучив время, перемахнули через тюремную ограду. Бежали в тайгу. В тайге бродили с месяц, питались главным образом ягодами, отощали, оборвались. Товарищ мой совсем приуныл: не хотел двигаться, просил оставить его и итти одному... Я ему сказал, что об этом не может быть и речи. Все же мы выбрались к Чите. Но в город войти в таком виде, какой мы приобрели в тайге, было невозможно, сразу обратили бы на себя внимание. Через некоторое время увидели длинный обоз, направлявшийся к городу. Мы среди обозников незаметно пробрались в города Там, связавшись с партийным комитетом, приобрели нормальный вид и паспорта.

М. В. Фрунзе среди ссыльных в Верхоленском уезде.

С паспортом на имя Василенко Фрунзе вместе с товарищами организует в Чите журнал «Восточное обозрение». Но охранка раскрывает, кто такой Василенко. Во-время заметив опасность, Фрунзе, с паспортом уже на имя Михайлова, уезжает в Петроград...

— Каковы твои дальнейшие планы? — спросила сестра.

— Куда прикажет партия. Хочу на фронт, в армию, там для нас много работы...

— Но если узнают, кто ты, то обязательно повесят...

Фрунзе рассмеялся.

В Сокольниках слушали музыку. Михаил Васильевич веселился больше всех — танцовал, пел, затевал всевозможные игры. Поздно вечером возвращались в город. Сели в трамвайный вагон. Едва Михаил Васильевич с сестрой заняли места, как с передней и задней площадок стали входить городовые...

Клавдия Васильевна встревожилась. Ей казалось, что внимание всех полицейских направлено на брата.

— Выйдем на площадку, — шепнула она.

— Не городовых, а шпиков без формы нужно бояться...

Видя, что сестра нервничает, Михаил Васильевич согласился выйти на площадку. Но там городовых было еще больше — это возвращались смены из наряда. Трамвай приближался к центру. Пропустив сестру вперед, Фрунзе внушительно сказал городовым:

— Ну-ка, молодцы, пропустите.