Фунгус

Самый отважный рыцарь королевства франков появился на свет в 888 году. Имя ему было Филис Мунди, но так уж повелось, что люди стали называть его Филоме. Он бил сарацинов на юге, саксов среди болотных топей и викингов на морских берегах. Однажды Филоме задал вопрос Людовику Третьему Слепому: «Государь мой, где скрыта Власть над людьми?» И король, который вовсе не был слеп, посмотрел на свои ладони и произнес: «Мне на долю действительно выпал королевский сан, но суть Власти создана из вещества столь эфемерного, что никто не знает, где она скрыта». С этого дня Филоме посвятил всю свою жизнь поиску Власти. Византийский отшельник сказал ему: «Власть скрыта на самой высокой вершине мира». Восточный кудесник изрек: «Власть произрастает из крошечных зерен». А один иудейский мудрец произнес: «Власть ждет тебя в самой глубокой пещере». Выслушав слова отшельника, кудесника и мудреца, Филоме отчаялся и умер, ибо даже самому отважному рыцарю не дано решить загадку, ответ на которую прячется в самой глубокой пещере, на вершине самой высокой горы, да еще и в крошечном зернышке.

I Анархист Хик-Хик скрывается от преследования в Пиренеях среди дикой природы и жестоких обитателей гор

В 1888 году все люди, желавшие преодолеть стену гор, называемую Пиренеями, должны были миновать узкую долину, в середине которой одиноко стоял городок Велья. Большинство его обитателей были людьми скромными и добрыми, но встречались среди них и другие: они предпочитали закону наживу и скрывались в горах, избегая границ и налогов. Все называли их «пурпурами» из-за цвета их лиловых колпаков.

Эти лиловые колпаки были их отличительным знаком, а длина некоторых из них достигала восьми пядей. По мере надобности их использовали в качестве веревки или пояса, а иногда они служили мешком, если таковых не оказалось в запасе. Бывало, кое-кто набивал эту шапку камнями, и ему удавалось уложить противника на месте без особого шума. Но в первую очередь колпак служил для передачи новостей. Если человек перегибал колпак назад, это означало, что у него есть пшеница на продажу. Когда кончик колпака висел слева, его хозяин продавал всякую домашнюю утварь, а когда справа – оружие. Увидев один узел на таком головном уборе, ты мог быть уверен, что он украшает голову человека, совершившего одно убийство, если же узлов было два, то жертвами его стали двое, трое, а то и четверо. Привязанная на колпак веточка розмарина предупреждала: «Берегись, гражданская жандармерия рыскает поблизости». У всех пурпуров имелись одни и те же обычаи и суеверия: так, подобно рыбакам, они считали, что женщины приносят несчастье, и не брали их с собой во время странствий через границу. А еще эти контрабандисты выпивали немыслимое количество винкауда – вина, настоянного на травах, которое подавалось горячим, – а захмелев, могли убить человека с той же легкостью, с какой рубили голову кролику. Хорошими людьми их, пожалуй, сложно было назвать.

Пурпуры носили на своем хребте двадцатипятикилограммовые тюки с контрабандным товаром, а с подобным грузом трудно было подниматься в горы. Путь из Испании во Францию и обратно был неблизким, и им приходилось искать какое-нибудь пристанище, чтобы заночевать. Поэтому все пурпуры Вельи знали дом Касиана, или, как они называли его на окситанском наречии, осталь Касиана.

В 1888 году, через тысячу лет после рождения Филоме, на восточных склонах Пиренейских гор жил человек, называвший себя прямым потомком отважного рыцаря. Звали этого человека Касиан, и от своего знаменитого предка он унаследовал высокий рост, рыжую бороду и огненно-рыжие брови. Он отнюдь не стеснялся своей лысины, окруженной редеющими волосами, отливавшими медью, а чтобы уравновесить отсутствие растительности на макушке, отпустил длинные бакенбарды, которые плавно переходили в золотисто-оранжевые усы, украшавшие гладкий подбородок. Свой осталь, стоявший посреди луга, траву на котором давно вытоптали пурпуры, Касиан считал неким подобием королевства, спрятанного высоко в горах. Присутствие в этих местах человека выдавали грязь и запустение: вокруг осталя валялись сломанные подковы и ржавые железки, тут и там из-под земли торчали кости домашних животных, черепки и обломки мебели.

Крыша прямоугольного здания была покрыта черным сланцем, а внутри вдоль одной из стен тянулась стойка, которую соорудили, положив шершавую необработанную доску на старые бочонки и прибив на внешний ее край полосу мешковины. Доска была испещрена маленькими углублениями, в которых скапливались трупики мух, претерпевших смертельные муки перед тем, как захлебнуться в потоке излюбленного напитка долины – винкауда. В глубине помещения виднелся очаг: в его огромном закопченном зеве на трех почерневших железных крюках висели пузатые котлы, словно в логовище людоеда.

У пурпуров не бывало друзей. Но все же иногда Касиан доверительно говорил одному из своих постояльцев: «Хочешь, я тебе кое-что расскажу? Я потомок Филоме, отважного рыцаря франков, и когда-нибудь найду источник Власти, который спрятан где-то здесь, поблизости».

Хик-Хик вошел в осталь Касиана осенним вечером того самого 1888 года. Когда этот черноглазый и чернобровый человечек, волосы которого спадали на плечи, словно у распятого Христа, появился в дверном проеме, никто – ни Касиан, ни пурпуры – не мог заподозрить, что этот коротышка изменит их существование. А заодно и Пиренеи, и весь мир. Никому такое не пришло в голову, да и не мудрено. Наружность у гостя была самая нелепая. Никогда еще никому не доводилось видеть человека, так плохо снаряженного для горных троп: обычные городские ботинки, потертое, задрипанное темное пальто и котелок, такой же черный, как борода и усы гостя. У этого крепыша была широкая грудь, а руки и ноги казались слишком короткими, но при этом сильными. Его несуразная внешность давала повод для шуток и насмешек: один глаз смотрел с лисьей хитрецой, а другой – с куриной бестолковостью. Войдя в помещение, он уселся поближе к огню, дрожа от холода, и сразу весь съежился, словно прячась в скорлупу своего пальто.

Касиан сразу предупредил пришельца, что его заведение – не гостиница, а тайное пристанище, в котором останавливаются только контрабандисты. И коли ему угодно здесь переночевать, придется заплатить три реала. Однако у коротышки не было ни гроша за душой. И тут раздался громкий голос одного старого пурпура:

– Готов поспорить, что это филер.

Его товарищ, жевавший здоровенный кусок сыра, спросил:

– Кто тебя подослал? Испанская полиция или французская?

– Что мне с ним делать? – обратился Касиан к присутствующим.

И пурпуры с той же непосредственностью, с которой простой горожанин указывает заблудившемуся прохожему дорогу, ответили:

– В расселину его, в расселину!

Касиан достал из-под стола револьвер, который несколько лет тому назад оставил в качестве платы за постой один карлист, отправлявшийся в изгнание. Это было достойное оружие – лефоше образца 1863 года, на рукоятке значилось: «Завод Овьедо». Касиан вложил шесть патронов в барабан и под дулом револьвера вывел Хик-Хика на улицу.

Они прошли пару сотен шагов до узкой расселины в горах, и все это время дуло лефоше упиралось в спину Хик-Хика. В этих краях, на вершинах мира, убийство казалось делом простым: смерть сразу сменялась забвением – человек падал в пропасть, и природа поглощала его, словно он и не являлся никогда на свет. Сбрасывать жертвы в расселины было принято, выбирали при этом не простые овраги, а глубокие щели, ведущие в пропасть. Пурпуры утверждали, что расселины Пиренеев так забиты трупами, что в один прекрасный день кости вылезут на поверхности земли.

Касиан велел Хик-Хику остановиться возле одной из расселин: пропасть казалась бездонным колодцем, только отверстие было не круглым, а узким и длинным, словно улыбка дьявола. Когда Хик-Хик оказался между обрывом и револьвером, Касиан решил еще раз попытать удачу:

– Заплати три реала, и я тебя отпущу.

Хик-Хик заныл, упал на колени и признался: ему пришлось бежать от стражей закона, потому что был он революционером, верившим в идеалы акратии. Забирая в полицейский участок, его били железным прутом и приговаривали: «Вот и похихикаешь ты у нас теперь». А он отвечал им в помутнении рассудка: «Похи-хик… Похи-хик…» – потому его и прозвали Хик-Хиком. Но в 1888 году в Барселоне проводилась Всемирная выставка, власти хотели очистить город от всякой шантрапы, и полицейских всюду было пруд пруди. Устав от бесконечных побоев, наш борец за справедливость решил удалиться подальше от городов. Но двигаться вперед он уже не мог: по другую сторону границы его тоже ждали полицейские и судьи. Хик-Хик закончил свою речь торжественно:

– Не выдавай меня на расправу реакции, товарищ.

Касиан хорошо разбирался в людях и сказал себе, что если этот тип и вправду революционер, то какой-нибудь третьеразрядный, а может, и того меньше. Нет, совершенно ясно, что Хик-Хик просто бедолага, которого случай привел в его осталь. Как и на морских просторах, в горах тоже встречаются люди, потерпевшие кораблекрушение. И Касиан решил не убивать этого человека. Он вложил револьвер в кобуру и пошел с Хик-Хиком обратно, но не на постоялый двор, а к другому месту у подножия горы.

Касиан и Хик-Хик углубились в тесный проход между двумя скалами. В конце этого природного коридора узкая щель вела в помещение, своими размерами напоминавшее монастырскую келью. Они вошли. В свинцово-серых каменных стенах было холоднее, чем снаружи, откуда доносился резкий свист ветра, похожий на крики осла.

Касиан широким жестом обвел крошечную каморку, словно перед ним простиралось целое королевство.

– Я принесу тебе лом и лопату, чтобы ты расширил это помещение, – сказал он. – Тебе будет здесь уютно, в твоей кауне.

Слово «кауна» на наречии этих мест означало «пещера».

Хик-Хик смотрел по сторонам, думая о чем-то своем, и наконец высказал одно-единственное пожелание:

– А не мог бы ты принести сюда диван, товарищ?

Касиан заржал, а потом отправился на свой постоялый двор, оставив Хик-Хика в пещере. Пурпуры вообразили, что странный пришелец уже отправился на тот свет, разбившись о камни.

– Я не стал его убивать, – пояснил им Касиан. – Никакой он не филер.

Контрабандисты поинтересовались, почему он так в этом уверен.

– Полиция никогда бы не послала сюда шпиона без единого гроша в кармане, – сказал он и добавил: – Теперь он будет здесь прислуживать.

Пурпуры поняли, что означают эти слова. Главными центрами в долине были остали. Не дома принадлежали людям, а люди принадлежали домам. Тебя никто никогда не спрашивал, кто твоя родня, а задавали только один вопрос: из какого ты осталя? Хозяева домов посолиднее позволяли себе иметь слуг, которые в этих местах всецело им подчинялись, трудились, выполняя самую тяжелую и грязную работу. За нее они получали пусть и мизерные, но все же деньги и имели право на комнату с кроватью и ночным горшком. Таким образом, несмотря на свое подчиненное положение, чужак становился членом семьи.

Однако в горах эти правила, установленные в долинах, нарушались. И чем выше жили люди, тем больше размывались и изменялись к худшему эти нормы. Поэтому, когда Касиан объявил Хик-Хику, что тот будет служить в его остале, он имел в виду, что на беднягу возлагались все обязанности слуги, но никаких прав при этом он не получал: места под крышей ему не полагалось, и членом семьи он не становился, потому что семьей пурпуры не были, их объединяли иные узы. Контрабандисты довольно закивали: им всегда казалось, что на этом постоялом дворе слишком медленно обслуживают, – и сказали фразу, которую бы любой житель долины произнес, говоря о слуге: «Если он сбежит, мы его тебе вернем».

Касиан помог новому слуге оборудовать природный грот, его кауну. Хик-Хик расширил входное отверстие и саму пещеру, а потом соорудил дверь, похожую на плот моряка, потерпевшего кораблекрушение. Ему даже удалось приделать к ней огромный и ржавый засов от хлева. Когда дверь открывалась, петли издавали жалобный стон, напоминавший писк мыши, придавленной сапогом, и гость попадал в помещение, размеры которого не превышали пяти шагов в глубину и шести в ширину. На полу лежал потрепанный матрас, набитый соломой, а рядом стояла старая и хромая железная печурка. Дым из нее выходил по длинной изогнутой трубе. Одним словом, у него получилось что-то вроде убежища первобытного человека.

Впрочем, Хик-Хик появлялся в своей кауне только поздно вечером, потому что весь день проводил в остале, трудясь не покладая рук. Ему доставалась самая грязная и неблагодарная работа: когда он рубил дрова, его ладони покрывались царапинами и занозами, а когда таскал ведрами воду из ближайшего родника, пальцы пристывали к ледяным ручкам ведер. А еще ему приходилось задавать корм сидевшим в клетках кроликам, мести пол метлой из веток вереска и помогать в трактире – подавать пурпурам вино, хлеб, сыр и турецкий горох с салом… Те обращались с ним в соответствии с тем, как понималось слово «слуга» в этой долине: контрабандисты подзывали его протяжным свистом, будто дворового пса, а когда он оказывался рядом, использовали его рубаху в качестве салфетки.

Осталь охраняла жутковатого вида гусыня – старая, крикливая и даже более лысая, чем сам Касиан. Хик-Хику удалось разузнать некоторые подробности ее необычной судьбы. Изначально гусей было шесть, но остальные пять птиц сочли свою товарку существом низшего порядка и поэтому взяли за правило клевать ее в голову – этим и объяснялась лысина. Каждый раз, когда бедняга вытягивала шею, чтобы проглотить червяка или зернышко, оказавшиеся рядом гуси навостряли свои клювы, желая отнять у нее добычу и заодно напомнить, что она – самое ничтожное существо во дворе. В результате на макушке несчастного создания не осталось ни перьев, ни кожи: глазам представала кость ее черепа, белая и круглая, как бильярдный шар, обрамленная корочкой запекшейся крови.

Парадокс заключался в том, что гусыня спаслась от неминуемой смерти именно благодаря своей несчастной судьбе. Всякий раз, когда Касиану требовалось мясо для похлебки или сало, чтобы пополнить запасы, его топор выбирал самого жирного и гладкого гуся. А когда на дворе осталась только лысая гусыня, он решил сохранить ей жизнь: с одной стороны, навара из ее жесткого мяса все равно бы не вышло, а с другой – она гоготала так громко и яростно, что из нее получился прекрасный сторож, лучше любой собаки. Таким образом Лысая Гусыня избавилась от своих врагов и жила теперь победительницей в гордом одиночестве. Она разгуливала по всему дому и по двору, словно королева Пиренейских гор: ее округлившиеся бока плавно покачивались, а голова гордо высилась на длинной шее, похожей на трубу перископа. С этой высоты птица важно обозревала окрестности. Хик-Хика она терпеть не могла: возможно, видя его подневольное положение в остале Касиана, гусыня вспоминала о том, как ей доставалось от сородичей, и всегда норовила выбрать момент и щипнуть его под коленку.

Но хуже всего было другое: инструменты, которыми Хик-Хику приходилось пользоваться каждый день, казались такими старыми, словно до него многие поколения держали их в руках: деревянные рукоятки топоров и молотков столетней давности, тупые и сточенные зубья пил, напоминающие резцы дряхлого животного. Возможно, так получалось из-за того, что любой предмет проходил длинный, извилистый и нелегкий путь прежде, чем оказаться в этих горах, а недоступность рынков или ярмарок вынуждала людей бесконечно все чинить и латать. Весь осталь провонял застарелым потом, табачным дымом, винным перегаром и подгнившей мешковиной, словно, зайдя с улицы, путник оказывался в хлеву, где вместо скотины держат людей. С балок свисала паутина, по углам она образовывала треугольные паруса, почерневшие от копоти. Упадок и запустение, царившие в доме, передавались природе вокруг него. Трава во дворе вечно была желтой, пожухлой и безжизненной. Единственным исключением на фоне унылого и безрадостного пейзажа были огромные грибы, росшие тут и там, которые почему-то не вызывали у завсегдатаев постоялого двора никакого интереса: они обращали на эти удивительные экземпляры не больше внимания, чем на траву.

А грибы эти поистине были местной достопримечательностью.

Пурпурам они давно примелькались, поэтому их взгляды скользили мимо них. Но Хик-Хик, городской житель, ни разу в жизни не видел грибов таких невероятных размеров. Каждое утро по дороге из пещеры в осталь он успевал заметить дюжины этих огромных созданий: самые маленькие были размером с табуретку, так что на них можно было сесть, а самые высокие доходили ему до груди. Одни были цвета яичного желтка, другие – цвета водорослей, остальные демонстрировали тысячу оттенков охры. Крепкая и чистая ножка идеальной цилиндрической формы поднималась от земли прямой колонной, а круглые шляпки были все разные, и самые крупные не уступали в размерах колесам телеги. Беспорядочно разбросанные на склонах грибы виднелись повсюду. Почва, казалось, значения для них не имела. Тут торчал один, чуть подальше – парочка, а там, в перелеске, замерла навытяжку плотным строем целая дюжина гордых великанов.

Работа от зари и до зари довольно быстро наскучила Хик-Хику. Однажды, когда он, стоя на карачках, драил пол, Лысая Гусыня подошла к нему, расправила крылья и оставила прямо у него под носом лужицу зеленого помета, издав презрительное «га-га-га!». Этот поступок возмутил его до глубины души.

– Товарищ! – сказал Хик-Хик, обращаясь к Касиану. – Ты не должен участвовать в капиталистической эксплуатации трудящихся. По сути дела, ты тоже жертва обстоятельств, ибо не знаком с Идеалом. Позволь мне рассказать тебе о принципах международного анархизма.

И Хик-Хик с места в карьер пустился в объяснения. Он описал будущее в счастливой Аркадии, где упразднятся все чины и звания и где для Нового Человека, преодолевшего все противоречия общества, наступит Новая Эра либертарианства. Касиан слушал его, широко открыв рот, забыв про сигарету, прилипшую к нижней губе. Хозяин дал слуге выговориться, а потом обратился к нему дружелюбным тоном, в котором сквозило волнение:

– Ты, безусловно, прав, Хик-Хик. А я-то жил себе здесь в этих диких горах и знать ничего не знал о благородных утопиях. Ты открыл мне глаза. Более того, твои слова для меня – настоящее откровение. Подойди-ка поближе, друг мой, я хочу по-братски тебя обнять.

Но когда Хик-Хик подошел к Касиану, тот отвесил ему две здоровенные пощечины, по одной с каждой стороны. Звук их был таким звонким, словно кто-то в ярости хлестал мокрой тряпкой по стене.

Бездельник Хик-Хик! Этот идиот мечтает превратить мир в такое место, где никто никому не указ. Да еще решил рассказать об этом ему! Ему – потомку Филоме! Человеку, который всю жизнь искал источник Власти.

– В трактирах Барселоны тебе еще, может, и удастся кого-нибудь оболванить своей дурацкой болтовней, – сказал ему Касиан. – Но со мной такое не пройдет. Ты собрался освободить все человечество, а лучше бы подумал, как освободить… а точнее – о себе самом, и тогда, возможно, не стоял бы сейчас передо мной на коленях.

Хик-Хик попытался возразить, но тут Касиан резким движением положил свой лефоше на стойку.

– Сейчас я тебе это докажу. Просто возьми и застрели меня – и сразу превратишься из слуги в хозяина осталя.

Касиан вцепился в запястье Хик-Хика, приказал ему взять револьвер и направил дуло себе в грудь.

– Пурпуров не бойся. Они тебе ничего не сделают, им по нраву люди решительные и отважные. Ну, давай.

Но Хик-Хик отложил револьвер и дрожащим голосом заявил, что такое убийство стало бы преступлением во имя капитала, а не против него. Касиан прервал его презрительным тоном:

– Вот видишь, эти мысли возникли у тебя не потому, что ты угнетен, напротив: тебя угнетают, потому что они сидят у тебя в голове.

Согласно легенде о Филоме, Власть пряталась под высокими сводами пещеры, в глубине которой лежало некое зерно.

Хотя на дворе стояла осень и до настоящих холодов было еще далеко, Хик-Хику не удавалось хорошенько обогреть свою кауну. По ночам печь проглатывала за поленом полено, точно паровозная топка, но вечно влажные каменные стены не поддавались. Кроме этих неприятностей обнаружились и другие: раз в пять или шесть дней его уединение нарушалось.

В полночный час Хик-Хика будил свет керосиновой лампы, и, открыв глаза, он видел зловещую тень: это был Касиан, смахивающий на одинокое и неприкаянное привидение. Хозяин осталя разглядывал стену в поисках непонятно чего. Хик-Хик приподнимался на локтях, жмурясь и прикрывая ладонью глаза: огонь их слепил. Из мглы пещеры, нарушаемой мерцанием керосиновой лампы, Касиан смотрел на своего слугу так, словно это тот был непрошеным гостем.

– Ты ничего здесь не находил? – допытывался хозяин осталя. – Не видел зерен, маленьких таких зернышек?

Потом Касиан тыкал пальцем в середину стены и не терпящим возражений тоном приказывал:

– Долби! Вот здесь. Вставай и копай дальше, бездельник ты эдакий.

II Хик-Хик по чистой случайности будит чудовище, спавшее с незапамятных времен

Первые хлопья снега, еще осторожные, как разведчики на вражеской территории, упали на землю в середине октября. Осталь Касиана пачкал эту белую чистую скатерть: пурпуры топтали ее, превращая в черное слякотное болото.

Однажды, когда Хик-Хик пошел за водой к горной речке, ведро выскользнуло у него из рук, и поток его унес. Бедняга пустился бежать за ним по берегу. Ведро натыкалось на окатанные течением камни, торчавшие из воды, отскакивало от них, пока, наконец, не застряло в очередном изгибе русла. Это происшествие не имело бы никаких последствий, если бы не одно обстоятельство: посудина остановилась как раз напротив тропинки в кустах, которую Хик-Хик раньше не замечал. Он решил посмотреть, куда ведет эта тропинка.

Она спускалась вниз и местами была очень крутой. Пурпуры объясняли Хик-Хику, что горные склоны, покрытые камнями, называли здесь осыпями. Его всегда поражали эти подножья гор, сложенные из громадных валунов, но самое удивительное заключалось в другом: даже здесь – на крутых склонах, среди каменных глыб – росли эти странные грибы. Многие из них были такими высокими и крепкими, что он, казалось, мог бы усесться на шляпку, как ребенок на свой стульчик, и сидеть, болтая ногами.

Преодолев некоторое расстояние, Хик-Хик сказал себе, что человеку, обутому в городские ботинки, носки которых уже напоминали разинутую пасть крокодила, не стоит бродить по пиренейским склонам. Он решил было повернуть назад, но тут увидел дымок, поднимавшийся из-за густого перелеска, и направился туда. За деревьями открылся небольшой луг, посередине его стоял дом. Это жилище напоминало детский рисунок. Оно было квадратным, справа и слева от двери располагались окна. Двускатная крыша с трубой, сложенной из камня. У каждого человеческого жилья дым – свой. Осталь Касиана, например, извергал в небо клубы скотства и тайн, здесь же дым был благотворным: чистая и белая его струйка поднималась вверх, словно свеча. Дом окружала аккуратная стена, сложенная из сланца, подобно крыше. Эта ограда едва доходила до пояса взрослому человеку, то есть не представляла собой препятствие, а обозначала границу, словно заявляя: до нее расстилается дикое царство Пиренейских гор, но за ней все пространство принадлежит людям, и только им. В подтверждение этой истины за заграждением виднелось самое очевидное доказательство победы человека над природой – огородные грядки. На них трудился какой-то старик. Он разогнул спину и хрипловатым голосом что-то сказал гостю. Его слова показались Хик-Хику не столько приглашением, сколько приказом зайти внутрь ограды. Он подчинился, хотя и с опаской. Однако хозяин тут же предложил пришельцу зайти в осталь и угоститься винкаудом и козьим сыром. У старика другого имени не было, он так и звался – Старик.

Внутри гость увидел небольшую столовую, а в ней – женщину и мальчика. Все женщины, с которыми Хик-Хик имел дело до этого дня, воняли рыбой, а эта пахла розмариновым мылом. Лет ей было около сорока. Золотистые волосы цвета меда, долго стоявшего в стеклянной банке, и худое, крепкое тело. Звали незнакомку Майлис, а мальчика – Альбан. Выглядел мальчик довольно странно: из правого уголка его рта свисала ниточка слюны. Стоило малышу увидеть Хик-Хика, как он бросился к гостю, обнял за талию и крепко прижал правую щеку к его животу, словно хотел услышать, что творится у этого человека внутри. И повторял как заведенный на своем окситанском наречии: «Я тебя крепко люблю, крепко, крепко». В общем, мальчик был малахольный. Зато Хик-Хик сразу догадался, что ему довелось встретиться с необычной женщиной: на грубых деревянных полках стояли книги, в основном словари различных языков и учебники грамматики… Книги! В Пиренейских горах! Видеть здесь книги казалось не менее странным, чем на дне морском.

Майлис повелительным жестом направила в сторону гостя указательный палец и заявила, что он сможет у них пообедать, но при одном условии: сначала ему придется вымыть голову и позволить ей подстричь его лохмы. Хик-Хик сразу понял, что вся ее суть заключалась в этом указующем персте: перед ним стояла школьная учительница.

И тут вдруг мальчик посмотрел на гостя и спросил встревоженным голосом:

– Где моя лошадка?

Майлис объяснила, в чем дело: однажды мальчик покатался на жеребенке, и это принесло ему столько радости, что он мечтал снова поездить верхом. А после обеда произошло небольшое чудо: недуг ребенка и полудикая часть души Хик-Хика нашли общий язык. Гость усадил мальчика на колени и тихонько похлопывал его по спине с настойчивой и грубоватой нежностью гориллы, которая обнимает своего детеныша. Так они и сидели вместе некоторое время; Альбан шептал гостю: «Люблю, крепко…» – а Хик-Хик, чьи волосы теперь были чистыми и короткими, шептал ему на ушко: «В следующий раз я привезу тебе лошадку, лошадку…» А потом Майлис налила в таз горячей воды, вышла во двор и опустилась на колени в траву. Закатала рукава и сунула руки в воду, от которой поднимался легкий парок. Хик-Хик вышел за ней, уселся на каменную приступку у стены дома и стал наблюдать.

Майлис стояла на коленях в пяти метрах от него на фоне горных вершин. Расстояние между ними было достаточно целомудренным для того, чтобы каждый делал вид, что совершенно не интересуется другим. Однако их разделял всего лишь воздух. До этой минуты здесь, в Пиренеях, Хик-Хик не видел ни одной женщины. Он смотрел на ее обнаженные, очень белые руки. Ему хотелось, чтобы Майлис закатала рукава повыше, совсем чуточку. Даже стоя к нему спиной, она чувствовала его внимание, и оно ей нравилось. Здешним мужчинам сорокалетняя женщина казалась такой же старой, как горы вокруг. И вдруг объявился чужак, во взгляде которого сквозило желание. Нет, его интерес вовсе ее не смущал: она подняла рукава еще выше и смочила обнаженные руки горячей водой. И тут же спиной почувствовала, как гостя это взволновало. Когда Майлис закончила омовение, они ничего не сказали друг другу. Хик-Хика, казалось, эта сцена смутила больше, чем ее; он поспешно распрощался и ушел.

Однако скоро вернулся. Осенью того 1888 года Хик-Хик еще не раз наведывался в осталь Майлис. Стоило ему открыть дверь, как Альбан бросался к нему и, подпрыгнув, крепко обнимал:

– Где моя лошадка?

– Подожди немножко, и будет тебе лошадка, – отвечал Хик-Хик.

Майлис пальцем школьной учительницы указывала на его длинные волосы, потом мыла их и подстригала. После обеда он садился на приступку и курил, а Майлис, как обычно, опускала руки в таз с горячей водой, от которой поднимался пар. Она стояла на коленях в траве, спиной к гостю, на фоне Пиренейских гор.

Любой сразу бы заметил, что Хик-Хик – человек грубый и неотесанный, а голова его набита самыми абсурдными мыслями, но верно и то, что здесь, на вершинах гор, гостей выбирать не приходится. К тому же Хик-Хик умел здорово всех насмешить. Однажды, когда речь в очередной раз зашла о лошадке Альбана, Хик-Хик сказал:

– А почему бы вам не украсть для него лошадь? В конечном итоге, частная собственность сама по себе воровство.

Майлис и Старик на несколько секунд замерли в недоумении, а потом расхохотались. Хик-Хик не стал объяснять, что вовсе не шутит.

В конце осени Хик-Хик часто думал о Майлис и о ее манере грозить указательным пальцем. Он представлял себе, что когда-нибудь осмелится обнять ее за талию. Однако это были лишь пустые фантазии обитателя грязной пещеры, где скопилось несметное количество пустых бутылок от терпкого винкауда, изготовленного в долине, которые ушлый слуга воровал в остале. Но как раз в это время случился один разговор, из-за которого события стали развиваться стремительно.

Касиан предупредил слугу, что закроет постоялый двор, потому что зима на носу. На земле уже лежал снежный ковер толщиной в три добрых пяди, а когда наступят настоящие холода, повсюду вырастут двухметровые сугробы, снег завалит все тропы, и мир замрет. Когда приходит зима, даже самые упрямые хозяева осталей сдаются. Поэтому их немногочисленным обитателям не оставалось ничего другого, как временно покинуть свои жилища. Большинство спускалось в долину, в городок Велью, и просилось на постой в остали своих приятелей, надеясь, что с наступлением весны жизнь в горах возобновится. Касиан, как обычно, рассчитывал закрыть постоялый двор и отправиться на французскую сторону гор, где у него имелось не вполне законное предприятие по сбыту вина и уксуса. Возвратиться он собирался только тогда, когда дороги снова откроются и пурпуры возобновят свои переходы с контрабандным товаром.

Хик-Хик не имел ни малейшего представления о традициях и обычаях людей, живших в горах, и его очень удивило это всеобщее переселение. Ему пришло в голову, что Майлис, Старик и Альбан тоже соберут свои пожитки и отправятся в Велью, где проведут самые холодные месяцы. Значит, ему долго не удастся увидеть Майлис. А потому он решил нанести ей последний визит.

Хик-Хик явился в ее осталь как раз вовремя. В столовой громоздились тюки и узлы, готовые к погрузке. Когда он зашел в дом, Майлис собирала белье и одежду. Слова им были не нужны. Он наступал на нее, а она пятилась в нерешительности, пока ее спина не коснулась стены.

Когда их губы разделяла только последняя пядь воздуха, входная дверь отворилась и вошли Старик и Альбан, вернувшиеся из Вельи, где наняли телегу для переезда в долину. Застигнутый врасплох Хик-Хик отпрянул, но Майлис, которая до сих пребывала в смятении, сумела взять ситуацию под контроль. Она заговорила, обращаясь ко всем, но на самом деле ее слова были адресованы только одному человеку:

– Господин Хик-Хик не слишком любезен с дамами. Этой осенью он не раз пользовался гостеприимством нашего осталя, но ему ни разу не пришло в голову пригласить меня в свой. А ведь завтра мы отправляемся в долину и не вернемся до весны.

Так Майлис помогала ему назначить ей свидание. Но Хик-Хик еще не пришел в себя после внезапного появления мальчика и старика, поэтому ей пришлось самой довести дело до конца:

– Но я уверена, что он угостит меня завтраком, если я зайду к нему завтра утром.

Майлис назначила ему свидание! Когда Хик-Хик вернулся на постоялый двор, Касиан был очень занят: приводил в порядок свое хозяйство и собирал вещи в дорогу. План был таков: назавтра Касиан отправится во Францию, а Хик-Хик останется зимовать в своей пещере и будет присматривать за постоялым двором, наведываясь туда время от времени. Нужно только следить, чтобы снег не завалил дверь. Еды Касиан оставил своему слуге предостаточно.

– Ну что, д’акорди – ты согласен? А главное, продолжай долбить стену в пещере.

После этих слов он добавил:

– Если в земле тебе попадутся крошечные, как горошинки перца, семена, складывай их в коробок. Понял? Это важно: прячь их и никому ни слова.

Закончив свою речь, Касиан с грустью устремил взгляд на огонь. Хик-Хик словно прочел горькие мысли своего хозяина: тот был потомком Филоме, но до сих пор не смог найти источник Власти. Где он сокрыт? Вечером Касиан протянул слуге бутылку винкауда.

– Держи. Завтра мы уже не увидимся, а я добрый хозяин. А теперь – вали в свою кауну.

– Спасибо, товарищ, – сказал Хик-Хик.

Касиану было невдомек, что Хик-Хик с утра уже успел стащить три бутылки и втихаря их осушить, знала об этом только Лысая Гусыня. Вечером он вышел из осталя навеселе. Шел снег, словно с неба в полной тишине спускалась невесомая занавеска из тюля. Невесомые снежинки не устремлялись к земле, как капли дождя, а кружились в воздухе. Хик-Хику было холодно. Он поднял воротник черного пальто, надвинул на лоб котелок и посмотрел на небо: луна напоминала заплесневелый сыр. Ему пришло в голову, что в Пиренеях все безобразно: все вокруг, будь то каменистые осыпи или побеленные проклятым снегом леса, дышало враждой. Исключением была только Майлис.

Ее образ возник в голове Хик-Хика по дороге к пещере. Разум бедняги был затуманен алкоголем, но он прекрасно помнил, что завтра с восходом солнца Майлис собиралась прийти к нему в гости. Хорошо еще, что ему пришло в голову пригласить ее в осталь Касиана, а не в пещеру с закопченными стенами, где на грязном матрасе валялись козьи шкуры, испачканные многочисленными следами его рукоблудия. Следует быть осторожным: завтра нужно прийти на постоялый двор раньше Майлис, дождаться ее и сразу же увести на прогулку в лес или куда-нибудь еще, потому что контрабандисты строго соблюдали правило, которое обязывало избегать особ прекрасного пола. Согласно поверью, фемны – так они называли женщин – вызывали сход лавин и непредвиденные аресты. Таковы уж были пурпуры: чем абсурднее примета, тем сильнее они в нее верили. Да, чтобы избежать раздоров и недоразумений, надо встать рано. Чем раньше, тем лучше.

Хик-Хик стал подниматься по тропинке, которая вела к пещере. С обеих сторон тянулись заснеженные лесистые косогоры. Он остановился на повороте и справа увидел крутой склон, поросший тонкими молодыми дубками. Чуть выше между деревцами стояли кучкой четыре гриба из тех огромных, что уже встречались ему здесь раньше. Он посмотрел на них. И вдруг его пронзило новое чувство.

Любовь.

В ту ночь на заснеженном повороте она расцвела в душе Хик-Хика. При виде этих грибов на склоне он почувствовал, что его грудь наполняет радость, восторженная сила, которая, подобно невылупившемуся орленку, жаждала пробиться на свет. Это чувство предвещало, что она, Майлис, изменит его жизнь. И Хик-Хик понял: это ликование, такое чистое, такое непривычное, не что иное, как любовь, а любовь – это своего рода революция души.

Внезапно он вспомнил, что пригласил Майлис позавтракать, а никакого угощения не припас. Влюбленный и пьяный Хик-Хик посмотрел на гордо возвышавшиеся перед ним грибы и вдруг подумал: «Отрежу-ка я кусок гриба и испеку его. Вот и получится, как будто мы едим на завтрак пирог». Только ему могла прийти в голову такая дикая мысль. Но так уж вышло, и с этого все и началось.

Хик-Хик стал подниматься по склону, проваливаясь в снег по колено и хватаясь за ветки молодых деревьев, счастливый от того, что хмель от винкауда сливается в его душе с чувством любви. Пока карабкался вверх, его котелок и черное пальто выделялись на фоне белого, посеребренного луной снега. Четыре гриба важно возвышались перед ним. Хик-Хик стряхнул ладонью снег с огромной круглой шляпки. По своему размеру она могла сравниться со столом в игорном заведении, но была слегка выпуклой, и ее покрывала тонкая, холодная и влажная кожица. Он хотел вырезать треугольный кусок, словно шляпка гриба была тортом. Нож в руке Хик-Хика, опьяненного вином и любовью, вонзился в грибную плоть.

В то же мгновенье послышался хриплый и низкий звук, словно вдали замычала корова. Хик-Хик посмотрел по сторонам, но в ночной темноте никаких коров не заметил. Он снова сосредоточился на своем занятии.

Весь гриб заходил ходуном, сотрясаясь так сильно, что в воздух взлетала снежная пыль. Нож, вонзенный в шляпку, раскачивался из стороны в сторону, а какая-то незримая сила будто бы выкорчевывала гриб из земли. Хик-Хик сперва решил, что началось землетрясение. Но нет: это шатался сам гриб. От боковых сторон ножки с шорохом трескающегося льда отделились длинные волокна. И тут же приняли форму конечностей – рук, множества рук, которые заканчивались сотнями длиннющих пальцев-корешков, извивавшихся, словно черви. У основания ножки прорастали пучки корней, которые двигались подобно ногам.

Хик-Хик покатился вниз по склону. Его тело ударялось о стволы деревьев и катилось дальше, взметая облака снежной пыли и увлекая за собой сломанные ветки; он кричал и стенал от страха и боли. Наконец, прочертив на снегу глубокую борозду, он выкатился на тропинку. А наверху, там, где борозда начиналась, стоял гриб, превратившийся в странное существо, которое шевелило своими разветвленными конечностями и нескладно вращало ими, будто еще не научилось управлять их движениями. Туловище гриба представляло собой идеальной формы цилиндр, а руки и ноги были сплетены из сотен разной величины нитей-корешков. Гигантский диск шляпки вращался на шее вокруг своей оси. Хик-Хик с ужасом понял, что гриб следит за ним. Ибо это чудовищное создание, кем бы оно ни было, имело глаза. По крайней мере один.

Этот глаз без века уставился прямо на него. Формой и размером сей орган напоминал грецкий орех, но не коричневый, а желтый. Нож торчал как раз в том месте, где полагалось быть второму глазу. Тягучая золотистая жидкость сочилась из раны. Несколько секунд Хик-Хик стоял неподвижно на четвереньках, завороженный этим желтым и блестящим оком. Ему даже удалось разглядеть в центре глазного яблока черный расширяющийся зрачок. В бледном свете луны под падающими хлопьями снега существо стояло прямо и спокойно, раскинув руки и расставив ноги, и пристально рассматривало Хик-Хика. Чудовище казалось громадным: теперь, когда ноги-корни появились из-под земли, в нем было чуть ли не два метра роста. Гигантская голова, по форме напоминавшая зерно чечевицы, неуверенно покачивалась. Неизвестно, как долго они глядели друг на друга: Хик-Хик на четвереньках внизу, гриб – наверху, залитый лунным светом. Чары рассеялись лишь в ту минуту, когда чудовище открыло рот: под глазом гриба приоткрылась пасть, и по лесу прокатился нечеловеческий вопль.

Не ожидая продолжения, Хик-Хик вскочил на ноги и пустился наутек, вопя от страха. В кауну, в кауну! Бедняга мечтал об одном: добежать до пещеры, спрятаться внутри и запереть за собой дверь. Но он был так пьян, что спотыкался и падал, снова поднимался, делал три-четыре шага и вновь валился на землю. Впервые в жизни одолевал его такой ужас. Шел снег. Его хлопья запорашивали Хик-Хику глаза, будто желая ослепить. Он споткнулся и растянулся на земле во весь рост. Потом, встав на колени, оглянулся.

Из-за темноты и снегопада на расстоянии двадцати метров видимость пропадала. Горная тропа уходила во мглу, словно в туннель. Там Хик-Хик уже ничего не видел и ничего не слышал – в Пиренеях снегопады бесшумны, словно змеи. Изо рта у бедняги шел пар. А проклятого гриба как не бывало: он исчез. «Я просто перебрал, – сказал себе Хик-Хик, обхватив голову руками. – Наверное, от винкауда в голове помутилось». Он столько времени стоял на коленях, что ноги совсем застыли. И вдруг сзади послышался шум.

Резкие скрипучие звуки, не похожие ни на человеческий голос, ни на звериный рев, раздавались за поворотом. Они приближались. И, наконец, среди теней в лунном свете появилось чудовище.

Чудовище было огромно! Оно неслось, загребая лапами воздух. На концах лап извивались длинные, крючковатые, как ястребиный клюв, корни. И неслось оно на него. Оно отталкивалось от земли своими длиннющими сильными ногами, прочными и одновременно гибкими; они были сплетены из дюжин корней, похожих на щупальца осьминога, ни твердых, ни мягких – или твердых и мягких одновременно, и эти конечности несли его вперед с бешеной силой.

Встань и беги, Хик-Хик! Беги, беги! Давай же!

Грибом двигала такая невероятная и в то же время необузданная мощь, что он спотыкался, не в силах справиться с путаницей рук и ног, терял равновесие и падал на землю с таким грохотом, будто сделан из дерева. Край его шляпки утопал в снегу, словно половинка мяча для регби, а тело билось в конвульсиях, напоминающих эпилептический припадок, поднимая вокруг себя снежный вихрь. Но в следующую минуту чудовище снова стояло на ногах. Оно растерянно озиралось по сторонам, пока его маленький и сверкающий злостью желтый глаз не различал спину Хик-Хика, чье черное пальто и шляпа выделялись на белом снегу, словно надкрылья жука. И тогда гриб снова пускался вдогонку. Он издавал страшные вопли, пронзительные, словно вой раненого зверя. Беги же, Хик-Хик! Спасайся!

Он добежал до горной речки, которая была последним препятствием перед пещерой. Хмель еще бродил в его голове, однако Хик-Хик перебежал на другой берег по доске, которая служила мостом, даже не шатаясь. Монстр гнался за ним по пятам, все ближе и ближе, уже почти дышал ему в спину. И тут – удача: стоило грибу ступить на мостик, как ноги, которым все еще не доставало ловкости, его подвели. Он поскользнулся и упал в воду, издав пронзительный крик отчаяния.

Речка была неглубокой, но поток несся с огромной силой, будто струя водопада. Вскипающие белой пеной волны подхватили чудовище и потащили его по течению, с силой ударяя о встречные камни. Монстр терялся вдали, и Хик-Хику едва удавалось разглядеть, как лапа или часть туловища всплывали и снова исчезали в волнах. Потоки воды заливали широко открытую пасть, длиннющие пальцы на руках и ногах судорожно дергались. Мокрое тулово казалось резиновым, а тысячи конечностей походили на отвратительных водных змей. Да, течение его уносило. Увидев это, Хик-Хик разразился нервным смехом, смехом человека, почувствовавшего облегчение, спасшегося от смертельной опасности.

Куда там.

Грибу удалось уцепиться за большой камень у берега. Дюжины рук облепили валун, словно живая паутина. «Нет, только не это!» – пронеслось в голове у Хик-Хика. Увидев, как сгибаются три локтя каждой руки, и поняв, что совместная мощь этих невероятных рук во много раз превышает силу потока, он не стал больше ждать. И побежал.

Бедняге оставалось преодолеть последний отрезок пути – проход между двумя стенами-скалами, ведущий в его кауну. Впереди уже виднелся вход в пещеру. Хик-Хик повернул голову: гриб научился управлять своими конечностями и теперь несся, как угорелый, сокращая разделявшее их расстояние с ужасающей быстротой.

Не оборачивайся, Хик-Хик, не смотри назад! В кауну, в кауну!

Бедняга пулей влетел в пещеру. Он был так напуган и мчался с такой быстротой, что не сумел вовремя остановиться: споткнулся и врезался головой в ту самую стену, которую каждую ночь долбил по приказу Касиана. Хик-Хик упал навзничь и треснулся о пол затылком. Звук от удара раздался такой, словно кто-то ударил камнем о камень. Открытая дверь скрипела на ветру, словно старые качели.

III Всесильный Касиан погибает от руки разъяренного Хик-Хика

Когда он проснулся, гриб все еще был на месте. Ночь Хик-Хик провел в забытьи, но открыв глаза, увидел чудовище прямо перед собой, внутри пещеры. «Кауна» – звучание этого слова рождает образ укрытия, пристанища для людей, которые еще не образовали человеческого сообщества. Нерожденные младенцы живут в теплой и благодатной кауне. Вот почему пробуждение Хик-Хика было жестоким испытанием: никто до него, проснувшись, не испытывал такого смертельного и жуткого испуга. Придя в сознание, бедняга обнаружил в своей холодной и серой пещере чудовищный гриб. Монстр пристально смотрел на него одним глазом, в другой глазнице торчал нож. Солнце взошло, но в сумраке пещеры контуры гриба были едва различимы на фоне неровных каменных стен.

«Х-ах!» – сдавленно вскрикнул Хик-Хик, точно бельчонок, попавший в ловушку. Трудно представить себе более беззащитное положение: он лежал навзничь и не мог даже поднять голову – волосы на затылке прилипли к запекшейся луже его собственной крови. Бедняга к тому же оказался заперт в каменном мешке, выход из которого преграждало отвратительное создание. «Х-ах!» Машинально он потянулся за кочергой, лежавшей у печки, и выставил, словно шпагу, этот тонкий металлический прут в сторону чудовища. Дрова в печи уже не потрескивали, огонь потух несколько часов назад. Тишину нарушало только дыхание Хик-Хика и его отчаянное постанывание: «Х-ах, х-ах!»

Одно только утешало: гриб не пожелал воспользоваться его ночным беспамятством и прикончить его. Чудовище стояло так неподвижно, что казалось творением сумасшедшего чучельника. Его туловище и конечности, сплетенные из корней разной толщины, сливались в темноте с неровностями скалы. Гриб замер и не издавал ни звука. Хик-Хик оказался в крошечной каменной ловушке, а выход из нее преграждало чудовище. Единственным же оружием была жалкая кочерга.

Минуты текли бесконечно долго, но оба оставались на своих местах: гриб замер, Хик-Хик грозил ему кочергой, зажатой в вытянутой руке, и при этом пыхтел, словно задыхался. Что делать дальше, он не знал.

Свободной рукой бедняга ощупал рану на затылке. Крови он потерял порядочно, свидетельством тому служила липкая красная лужа на полу. Дело дрянь. Но жалеть себя не стоило – и Хик-Хик поднял кочергу чуть выше, угрожая чудовищу. Через некоторое время вытянутая вверх рука стала побаливать. По большому счету защищаться от гриба смысла не имело: ночью монстру ничто не мешало его убить, но он остался жив. В этом заключался какой-то смысл. Хик-Хик медленно, очень медленно и осторожно, опустил кочергу, на что чудовище никак не отреагировало. В углублении стены, служившем полкой, хозяин кауны увидел кисет, достал табак и бумагу и скрутил папиросу. Ему хотелось обдумать происходящее, он устроился на матрасе и закурил, не сводя глаз с монстра, который тоже его рассматривал.

Желтая жидкость, сочившаяся из раненого глаза, запеклась, вокруг ножа образовалась гноящаяся корка. Второй глаз не пострадал и смотрел прямо на Хик-Хика. Черная точка зрачка плавала в янтарном озерце жидкости. Этот желтый глаз, по форме напоминавший орех, был отвратителен. Он не имел век, и это было самое неприятное. Хик-Хик вздрогнул от омерзения, потушил папиросу и растоптал окурок. А когда дым улетучился, заметил, что запах табака сменился крепким, дурманящим ароматом леса. Ему показалось, что дело не только в обонянии: в воздухе что-то вибрировало и разливалось – описать свои ощущения лучше он не мог.

С величайшей осторожностью Хик-Хик приблизился к грибу, чтобы рассмотреть его получше в полумраке пещеры, и даже осмелился провести кончиком указательного пальца по цилиндрическому туловищу. Монстр не противился и казался безразличным, поэтому страх постепенно отступал.

Когда первый испуг прошел, ужас сменился любопытством. По всей видимости, удар ножом в голову чудовища и вызвал это странное явление – монстр вылез из земли. Помня об этом, Хик-Хик стал ощупывать пришельца, который был выше его почти на целую голову, если не больше. Перед ним стоял настоящий лесной великан, нижняя часть его тела скрывалась в земле, пока он не оторвался от своей грибницы. Особой красотой великан, по правде сказать, не отличался. У него было несколько рук и ног, если только можно так назвать конечности, торчащие из туловища. Они разветвлялись на множество пальцев-корешков, которые, в свою очередь, тоже раздваивались, и так до бесконечности. Из одного пальца вырастал другой, а из другого третий, их образовывались целые сотни, а на концах этих пальчиков, сотканных из грибной плоти, торчали острые шипы. В нижней части цилиндрического туловища не наблюдалось никаких половых органов, ягодиц и анального отверстия тоже не было видно. Дальше начинались ноги, сплетенные из корней. Правая представляла собой плотную связку тонких пальцев-корешков, а место левой занимали три толстых корня, образующие треногу. Возможно, эта незначительная деталь и вызывала у наблюдателя наибольшее изумление, она делала чудовище существом, лишенным симметрии, а человеческий разум не приемлет асимметричности.

Преодолев боязнь, Хик-Хик начал исследовать странное существо, как ребенок, получивший в подарок новую игрушку. Гриб безразлично позволял человеку ощупывать свою влажную кожу и твердую плоть. Гладкое туловище не имело изъянов, только в некоторых местах его совершенство нарушали сухие старые побеги вьющихся растений: тонкие лианы прилегали так плотно, что напоминали рачков, прилепившихся к коже кита. Хик-Хик пододвинул к грибу большой камень и забрался на него, как на табуретку, – с этой высоты он мог провести рукой по голове чудовища. Череп на ощупь оказался холодным и будто бы отполированным, небольшие выпуклости под пальцами сменялись неглубокими впадинами. Самым противным было то, что кожицу покрывала клейкая жидкость, которая липла к рукам, подобно улиточной слизи.

Основная часть туловища была цвета яичного желтка, а голову и руки покрывали неровные матовые темно-зеленые пятна, отливавшие бирюзой. Хик-Хик провел рукой по подбородку монстра и почувствовал под пальцами пластинки, расходившиеся от центра. Отверстие рта находилось под глазами. Осмелев, наш исследователь двумя пальцами потянул челюсть монстра вниз, словно на осмотре у зубного врача, и сунул руку в пасть. Вместо зубов там обнаружились три ровных ряда шипов, их плотный строй казался безупречным. Запускать руку глубже он не решился и с любопытством заглянул внутрь. Ему показалось, что там ритмично движется какая-то масса, похожая на бьющееся сердце, возможно, это был свернутый в спираль иссиня-черный язык. Хик-Хиком овладел ужас, и он отпрянул назад.

Наш герой был человеком недалеким и не мог осознать всю невероятность события: в его пещере объявился гигантский гриб, который умел ходить и смотрел на него своими желтыми глазами. Точнее, одним глазом – и этот глаз следил за ним и наблюдал за его действиями. Что он мог с этим поделать? Ровным счетом ничего: могучим умом Хик-Хик не отличался, но был способен оценить свои возможности.

Теперь, когда гриб уже не представлял собой опасности, Хик-Хик вспомнил о ней.

Майлис! О, ужас! Встреча была назначена рано утром, а он всю ночь провалялся в беспамятстве. Бедняга выглянул из кауны. Снаружи по-прежнему шел снег. Наверху, высоко в небе, за бесконечными слоями тумана виднелся тусклый солнечный диск. В любом конце света, если солнце стоит прямо у тебя над головой, это означает полдень. А они договорились встретиться на рассвете. О нет!

Майлис! Ему назначила свидание самая очаровательная женщина Пиренейских гор, но из-за отвратительного чудовища он не смог прийти вовремя. Майлис! Хик-Хику вспомнились ее белые руки: как отличались узловатые лапы чудовища от белых и нежных женских пальцев. Какое извинение придумать? Схватив впопыхах свой котелок, он выскочил из пещеры и тут понял, что гриб следует за ним.

Чудовище выползало из двери кауны, словно огромный паук из угла паутины. Его кустистые руки и ноги цеплялись за дверной проем, голову оно опустило, чтобы протиснуться в узкий проход. Хик-Хик понял: стоит ему начать двигаться, как гриб следует за ним, и это поставило его в тупик. От отчаяния ему приспичило справить нужду. Пока он орошал стену пещеры горячей струей, а гриб внимательно за ним наблюдал, ему пришла в голову детская уловка.

Хик-Хик вернулся в пещеру. Гриб, неумело переставляя ноги, последовал за ним. Когда оба оказались внутри, наш герой выскочил обратно на улицу, запер за собой дверь и привалил ее огромным камнем. Гриб еще не умел как следует управлять своим телом и оказался взаперти. В двери на уровне глаз была щелка, чтобы видеть, кто приближается к кауне. Хик-Хик заглянул в нее, чтобы знать, что происходило внутри.

Потеряв из вида Хик-Хика, растерянный гриб заметался взад и вперед по пещере, с каждой минутой он двигался все быстрее. Не найдя человека, он словно обезумел: принялся размахивать своими ручищами, круша все жалкое убранство кауны, скручивался жгутом, корчился, точно ведьма на костре. Казалось, в пещере бушует запертый внутри ураган.

Все мысли Хик-Хика устремлялись к ней, к Майлис. Но прежде чем двинуться в путь, он отвалил от двери камень, который не позволял ей открыться. Если засов не задвинут, – сказал он себе, – рано или поздно гриб найдет выход и уйдет к себе в лес или высоко в горы, неважно, куда именно. Его занимали мысли о женщине, ему было не до чудовищ, выдернутых из земли с корнями.

Хик-Хик бросился бежать к постоялому двору и вскоре, тяжело дыша, остановился перед осталем. В душе зародилось дурное предчувствие. Из дома не доносилась обычная вонь – смесь запахов вяленого мяса, пота разгоряченных тел и мешковины. Казалось, самая суть этого заведения растворилась в воздухе вместе с хозяином. И тут Хик-Хик вспомнил, что как раз в этот день Касиан собирался закрыть свой постоялый двор и отправиться зимовать во Францию.

Никого из постояльцев вокруг не было. Только сам Касиан на площадке перед осталем свежевал тушки кроликов. Для перевозки мертвые кролики годятся гораздо лучше, чем живые, поэтому он забил всех животных – больше двух дюжин – и сейчас сдирал с них шкурки быстрыми и ловкими движениями. Перед ним лежали две кучки мертвых кроликов: одни ожидали свежевания, а другие уже превратились в длинные кроваво-розовые тушки. У всех оставалось только по одному глазу, второй Касиан выковырял из глазниц пальцем, чтобы стекла кровь. Лысая Гусыня лакомилась ей, собирала клювом с земли и пила долгими глотками. Увидев Хик-Хика, птица распростерла крылья и закричала: га-га-га!

Касиан был в ярости. Где его черти носят? Осталь закрывается на зиму, а он все проспал! Хик-Хик спросил о своей гостье.

– Фемны! – заворчал Касиан.

Черные глаза его слуги сузились в щелочки, он хмуро посмотрел на хозяина и заявил:

– Она не какая-нибудь шлюха.

Касиан резким движением сорвал шкурку с головы очередного кролика, словно чулок.

– Не была шлюхой, а теперь стала! – заорал он. – Контрабандисты женщин на дух не переносят, когда заняты своим делом. И ты об этом прекрасно знаешь! Вот она и стала шлюхой.

Что он имел в виду? Потрясая освежеванной тушкой, Касиан прокричал:

– Перед уходом девять пурпуров трахнули ее по очереди, один за другим. И что ты думаешь? Раздвигала ноги, точно твой циркуль! Так что теперь она настоящая шлюха.

Майлис. Пурпуры. Его опоздание. Девять контрабандистов.

Касиан хохотал, а Хик-Хик только моргал, не произнося ни слова. Хозяин заметил огонек ненависти в глазах слуги, но не учуял опасность. Этот слуга всегда был труслив и покорен, точно теленок, несмотря на свои революционные речи. Касиан не знал одного: ненависть подобна реке, чем она глубже, тем меньше шумит.

Она, Майлис. Пурпуры.

Взгляд Хик-Хика упал на кроличьи тушки, в порыве гнева он схватил одну из них и, вооружившись ею как дубинкой, стал лупить Касиана: вот тебе, вот тебе, вот тебе. Тот оторопел, не столько от боли, сколько от обиды, и лишь бормотал: «Что ты делаешь, проклятый лентяй?» Но тут один из ударов пришелся прямо в рот, и это вывело Касиана из себя. Он схватил другого кролика и бросился на Хик-Хика. В пылу сражения оба поскользнулись и покатились по грязному снегу, продолжая осыпать друг друга ударами кроличьих тушек. Лысая Гусыня в страшном возбуждении суетилась вокруг, потрясая крыльями, и угрожающе гоготала, поддерживая хозяина. Кости кроликов, служивших оружием, давно переломались, тушки в руках противников утратили форму, но те продолжали мутузить друг друга, стоя на коленях.

– Буржуй, эксплуататор! – вопил Хик-Хик.

Тут его взгляд упал на толстый деревянный брус. Он схватил его и, точно копье, направил прямо в живот Касиану. Однако тому удалось ухватиться руками за другой конец бруса. Стоя друг напротив друга, вцепившись в два конца бруса, враги сообразили, что незаметно для них самих дурацкая потасовка превратилась в борьбу не на жизнь, а на смерть. Обоим одновременно пришла в голову одна и та же мысль: они отбросили деревяшку и побежали к осталю: кто первым схватит лефоше, тот и прикончит противника.

Касиан был выше слуги, его длинные ноги двигались проворнее. Однако крепкий и коренастый Хик-Хик лучше удерживал равновесие. Ему удалось опрокинуть хозяина, ударив по бедрам. От этого удара, нанесенного будто бы разъяренным вепрем, хозяин покатился по земле, а слуга продолжил свой бег и обогнал противника.

Хик-Хик стрелой влетел в дом и перепрыгнул через стойку: лефоше лежал под ней, на своем месте. Слуга встал во весь рост с револьвером в руках. И как раз вовремя: на фоне дверного проема возник силуэт Касиана. Хик-Хик прицелился. Гусыня влетела через окно и забегала между противниками, размахивая крыльями и гогоча.

– Да не заряжен он, идиот! – засмеялся Касиан. Хик-Хик, которому никогда в жизни не доводилось стрелять, замер в сомнении.

И тут гусыня вспрыгнула на стойку, пытаясь клюнуть Хик-Хика. Тот машинально нажал на курок. Револьвер оказался заряженным.

Раздался раскатистый грохот: бр-рум! И еще раз: бр-рум! Белый дым слепил глаза. Стрелок опустил револьвер, белесая завеса не позволяла ему увидеть, что произошло. Когда дым рассеялся, ни гусыни, ни Касиана в остале не было. Хик-Хик бросился вон. Девять негодяев покусились на единственную порядочную женщину, которую ему довелось узнать, самую красивую женщину всех Пиренеев. Кто-то должен ответить за это преступление. Пурпуры уже ушли, но Касиан никуда не делся. Его-то он и убьет.

Обидчик маячил вдалеке. Если в человека стреляют, он может бежать с удивительной скоростью, даже если его задела пуля: по снегу за Касианом тянулся темный кровавый след.

Чуть дальше снежное полотно, разделявшее преследователя и преследуемого, оставалось чистым. Касиан улепетывал вниз по склону, Хик-Хик снова выстрелил, но враг удалялся, с каждой минутой прибавляя шагу. Два выстрела: бр-рум! бр-рум! Им отвечало эхо: бр-рум! бр-рум! Длинные ноги Касиана уносили его все дальше, потому что побежденный всегда бежит быстрее победителя – это доказывает опыт многочисленных битв. Но, выстрелив в шестой раз, несмотря на разделявшее их расстояние, Хик-Хик увидел, как пуля снесла боковую часть черепа врага и оттуда извергся поток крови, точно лава из крошечного вулкана. Касиан упал, прополз несколько метров на локтях – его движения были последними судорогами умиравшего, а потом покатился по крутому снежному склону. Хик-Хик, запыхавшись, подошел ближе.

Враг неподвижно лежал на дне оврага, тело наполовину утонуло в снегу. Длинная кровавая борозда на безупречном снежном покрове указывала проделанный им путь. Хик-Хик скорчил брезгливую гримасу и произнес единственную эпитафию, которая пришла ему в голову:

– Будь ты проклят, капиталист-эксплуататор.

Тяжело дыша, он зашагал обратно на постоялый двор. Га… га… га… Гусыня все еще расхаживала по дому. Птица попыталась преградить ему путь, но Хик-Хик презрительно посмотрел на нее и пинком отправил на улицу. Оказавшись внутри, он первым делом зарядил лефоше. Пули хранились в аккуратных картонных коробочках, которые было приятно разглядывать и трогать. Хик-Хик доставал пули одну за другой и вставлял их в барабан. «Га, га, га!» – возмущенно кричала гусыня, словно обвиняя его в убийстве хозяина. «Сейчас ты у меня попляшешь, коллаборационистское отродье», – сказал себе наш герой, выходя из осталя с револьвером.

Хик-Хик был чрезвычайно горд тем, что попал в голову Касиану с почти двадцатиметрового расстояния. Для человека, впервые взявшего в руки оружие, это неплохой результат. Может быть, он – прирожденный стрелок! Гусыня тем временем разозлилась не на шутку и норовила ущипнуть его под коленки, как это делала обычно. Она кружила вокруг врага, пытаясь зайти в тыл, Хик-Хик тоже вращался на месте, неуклюже целясь в нее из револьвера. И, наконец, выстрелил: бр-рум!

Услышав выстрел, гусыня, которая была лысой, но отнюдь не глупой, бросилась наутек, возмущенно гогоча.

Бр-рум, бр-рум!

Гусыня металась из стороны в сторону. Бр-рум, бр-рум, бр-рум!

Чертов револьвер!

В нем кончились патроны, и проклятая гусыня, целая и невредимая, бежала прочь по насту, точно святой по водам.

Без всякого сомнения, он попал в Касиана с расстояния в двадцать метров, но, скорее всего, ему просто повезло. На самом же деле хуже его не было стрелка во всех Пиренейских горах.

Хик-Хик не знал, что ему теперь предпринять. Он уселся возле стойки и осушил полбутылки винкауда. Гнев утих, как лавина, которая скатывается с гор и замирает в долине, и мысли снова вернулись к ней. К Майлис. Надо навестить ее, успокоить, попросить прощения. Но что он мог ей сказать? Девять негодяев, девять мерзавцев изнасиловали ее. Если бы он оказался там, где ему надлежало быть, ничего бы не случилось. В том, что гриб вырвался из земли, его вины не было, но только с пьяных глаз может человеку прийти в голову ковырять среди ночи шляпку гигантского гриба. Ты – безмозглый кретин, сказал себе Хик-Хик.

Выпив еще полторы бутылки винкауда, он решил поступить так, как велел инстинкт самосохранения: забрать из осталя все самое необходимое и вернуться в пещеру. Забиться в нору и перезимовать, укрывшись от всего мира.

Тут он услышал ослиные вопли, доносившиеся из стойла. Это вопил осел Касиана, который седлал его дважды в году – в начале и в конце зимы, уезжая с постоялого двора и возвращаясь. Но теперь Касиан мертв, и Хик-Хик сказал себе, что можно использовать животное для перевозки груза в пещеру. Он забрал из большой кладовки за стойкой сухие колбасы и зельц, навьючил на ишака две огромные сумы с бутылками винкауда и прочими припасами, а сам уселся сверху. Все шло как по маслу, пока они не оказались возле кауны.

Когда до нее было уже совсем недалеко, осел встал как вкопанный. Хик-Хик ударил его пятками по бокам – раз, другой. В конце концов животное воспротивилось такому обхождению и принялось кричать, брыкаться и бить задом, да так сильно, что и вьюки, и наездник покатились по земле. Несколько бутылок разбилось, и Хик-Хик обругал осла, который удирал прочь, не переставая кричать.

Никогда еще ему не приходилось видеть, чтобы животные так пугались, но объяснение напрашивалось само собой. Дверь кауны оставалась закрытой, но ветер донес до него знакомый запах: крепкий и стойкий аромат первобытного леса.

Борьба с Касианом и судьба Майлис заставили его забыть о грибе. Хик-Хик бросил его в пещере. Неужели он все еще там? О нет, только не это!

Он посмотрел на дверь в конце каменного коридора, образованного скалами. Пойманный в эту ловушку ветер завывал, точно дух мертвого волка. Хик-Хику не хотелось знать, что скрывается за дверью, вовсе не хотелось. Знание это дорого стоило: предстояло сделать двадцать шагов, чтобы преодолеть расстояние, отделявшее его от двери кауны, толкнуть дверь, слыша, как скрипят ржавые петли, и заглянуть внутрь. Он не хотел видеть то, что ожидает его в пещере.

Но все-таки двинулся вперед. Почему? Потому что у него не оставалось другого выхода. В этом мире у Хик-Хика не было ничего, кроме сырой промозглой кауны. А когда в Пиренеи приходит зима, когда мороз обжигает кожу сильнее, чем огонь адских костров, люди прячутся в любое укрытие, даже если там поджидает чудовище. Поэтому бедняга направился к пещере, толкнул дверь, вошел, скрепя сердце, и посмотрел в темноту.

Гриб был на месте.

IV Кривое чудовище и Хик-Хик удивительным образом начинают общаться

За пределами пещеры ветер бешено и пронзительно выл, поднимая в небо снежную пыль. А внутри грустное алое пламя железной печурки освещало чудовище: гигантский гриб. Пиренейским горам не доводилось видеть существо, умеющее так идеально приспособиться к неровной поверхности скал. Монстр замер, прижавшись к стене напротив кровати вдали от печки, и отсветы пламени то и дело высвечивали в темноте его силуэт. Шляпка гриба прилегала ко всем неровностям каменного потолка, словно пятка к старой подошве, а бесчисленное множество корней, отделившихся от ножки, растекалось по стенам. Чудовище пребывало в неподвижности, и Хик-Хик иногда совсем забывал о его присутствии: так не замечаешь опухоль, когда у тебя ничего не болит. Но глаз монстра вызывал у человека отвращение: желтое око следило за ним неотступно.

Накануне гриб разрешил ему себя потрогать, следовательно, никакой угрозы он собой не представлял; по крайней мере нападать на человека или причинять ему боль чудовище не собиралось. С одной стороны, это фантастическое создание казалось безобидным, но с другой – принесло с собой беду: Майлис изнасиловали, а Касиан мертв. И все из-за того, что на его пути встретился этот чертов гриб.

Хик-Хик размышлял обо всем этом, сидя лицом к печке и глоток за глотком попивая винкауд. Алкоголь настроил его на меланхолический лад, а когда людям грустно, они затягивают какую-нибудь песню, порой даже против собственной воли. У всех пьяниц на уме пара песен, у всех – кроме Хик-Хика. Он знал только половину одного совершенно идиотского куплета. Здесь, в пещере, у старой грустной печурки, она казалась еще более бессмысленной. Глуховатым голосом пьянчуги он затянул:

И на этом дурацкий куплет обрывался, по крайней мере, больше он ничего не помнил. Ему казалось, что девушку звали Марьетой или даже Марьетой-Востроглазкой, потому что такое имя рифмовало со словом «прекрасной», но полной уверенности у Хик-Хика не было: голова шла кругом от выпитого вина. Марьета-Востроглазка? Да ни одна баба не обладала таким острым взором, как этот гриб. Золотистое око поблескивало и казалось единственной его живой частью. Что за душа способна отражаться в подобном глазе, обитать в таком тулове? Хик-Хик долго и внимательно разглядывал круглое желтое озерцо с маленьким черным зрачком, ведь больше занять ум было совершенно нечем. В результате этих наблюдений он пришел к выводу, что усилие, с которым гриб вырвался из земли, отразилось на его физиономии, заключенной между глазами и пастью. Уголки лишенного губ рта спускались вниз, словно гриб о чем-то тихо тосковал. Вокруг обоих глаз – здорового и слепого – виднелась корочка, которая образовывала складки, напоминавшие гримасу ребенка, сдерживающего слезы. Но на ребенка великан совсем не был похож; просто если долго на что-нибудь смотреть, разыгрывается воображение – чего только не увидишь, глядя на облака, но все это одна пустая фантазия.

В этот первый день зимы 1888 года, пока Хик-Хик беспробудно пил, с утра и до позднего вечера шел снег. Мириады снежинок падали и падали, словно в небе открылся шлюз. Хик-Хик снова напел свой дурацкий куплет, а потом, опьянев окончательно, принялся осыпать гриб проклятиями, споря с ним, словно они сидят в трактире. Заплетающимся языком требовал, чтобы чудовище помогло ему вспомнить слова. Что за слово такое – «криница»? Что оно значит? Почему не сказать просто – «родник»? И при чем тут этот охламонский солдат? Они что – влюбленная парочка? Или она шлюха?

– Тебе, гриб, как кажется? – теребил Хик-Хик чудовище, но ответа не добился.

Гриб стоял неподвижно и молчал, хотя пьяный орал во всю глотку, плевал в его единственный глаз и дубасил его кулаками.

Однако, оказавшись с монстром лицом к лицу и получив возможность разглядеть его хорошенько, Хик-Хик почувствовал некое подобие сострадания. В конце концов, у них было много общего: оба нежданно-негаданно оказались в недрах Пиренейских гор, оба жили вдали от людей. И оба были уродливы. Он думал обо всем этом и посмеивался, разглядывая бутыль из зеленого стекла.

Нож все еще торчал в глазу чудовища, воткнутый по самую рукоятку. Неприятное зрелище. Нож не должен оставаться там навсегда, но ведь любое существо может яростно воспротивиться, если попробовать вытащить клинок из его раны. Интересно, гриб возмутится? Или его тело – аморфная и бесчувственная масса, эдакая губка?

– Попытаюсь тебе помочь, товарищ, – произнес Хик-Хик. – Ты, пожалуйста, не волнуйся.

Он отставил бутылку, подошел к грибу и схватился за рукоять всей пятерней. Действовал он не слишком решительно и вытаскивал нож медленно, очень медленно. Время, казалось, застыло. Но клинок вышел из раны без проблем. Монстр не двинулся с места и не возражал. Хик-Хик похлопал его по цилиндрическому туловищу, как старого приятеля.

– Вот и отлично, – сказал он и добавил: – Мне кажется, из тебя выйдет отличный борец за Идеал. Ты слышал что-нибудь о Бакунине?

Рассказывать об анархистском Идеале грибу было сущим идиотизмом. Но ничем другим Хик-Хик заняться не мог, а потому провел целый день в рассуждениях о социальном прогрессе и будущей революции, время от времени прихлебывая из бутылки. К несчастью, интересного собеседника из чудовища не вышло: оно не возражало, не поддакивало и не высказывало собственного мнения. Наш герой дружески похлопал его по холодной и осклизлой ножке:

– Ты ведь не какой-нибудь чертов ревизионист, правда? – спросил он монстра, посмеиваясь.

Вечером пьяный Хик-Хик свалился на матрас и скрючился под тремя одеялами из грязных кож, которые совсем не грели. Он понял, что проведет ночь не один, но компанию ему составит не Майлис. Бедняга приподнялся на локтях, словно хотел пожелать своему неожиданному соседу спокойной ночи.

Гриб стоял на том же месте в глубине пещеры. Спина его упиралась в сырую каменную стену, силуэт виднелся в полумраке в отсветах пылавшего в печи огня. Чудовище по-прежнему разглядывало Хик-Хика своим желтым глазом, а на его физиономии замерла гримаса обиженного ребенка, которого никому не удастся утешить. Теперь, когда ножа в ране не было, разница между блестящим оком и пустой глазницей казалась еще более заметной.

– Товарищ, по здравом размышлении, ты первый мире кривой гриб, – сказал Хик-Хик.

И поплотнее укутался одеялами, посмеиваясь своей шутке и попердывая.

– Кривой, кривой, кривой гриб! – звучал из-под шкур его глуховатый голос.

Обильный снегопад ознаменовал приход зимы. Снег шел днем и ночью, без перерыва, без остановки. Делать Хик-Хику было нечего: только открывать дверь в кауну два-три раза в день, чтобы ее не завалил сугроб. Он выходил наружу, делал несколько взмахов лопатой и поскорее возвращался назад в пещеру.

Вся жизнь гриба ограничивалась его постоянным присутствием, он казался гигантским рачком, прилипшим к стене. Он не дышал: в продолговатом цилиндрическом теле не было подобия легких, и вдохи и выдохи не изменяли неподвижность его груди. Больше всего неприятностей доставлял глаз, желтое недреманное око, постоянно следовавшее за Хик-Хиком. Оно не пропускало ни единой детали, следя за человеком день и ночь. Веки у чудовища отсутствовали, и от этого взгляд напоминал замершую на небе молнию. В тесной пещере выпуклой голове гриба достаточно было повернуться всего на пару градусов, чтобы ни на мгновение не упускать человека из виду. Монстр не смыкал глаз ни на минуту – после трех проведенных в его компании ночей у Хик-Хика не осталось никаких сомнений. Но если гриб не спал, не ел и не пил, то сам он ел, пил, курил и справлял нужду под бдительным присмотром чудовища. В этом было что-то унизительное: все мельчайшие подробности человеческой физиологии, все тайны его организма подвергались непрерывному наблюдению чудовища с гримасой хнычущего ребенка на физиономии.

На четвертый день Хик-Хику осточертело присутствие кривого гриба с его недреманным оком, его молчание, его бессмысленное непрерывное наблюдение. Он решил действовать: вложил лопату в ручищи гриба, в сотни его длинных пальцев, и сказал:

– Если хочешь разделять со мной жилище, ты должен и работать наравне со мной. С сегодняшнего дня будешь разгребать снег у двери. Я не потерплю в моей пещере буржуев. – И прикрикнул: – Ты меня понял или нет?

Но гриб глядел на него молча, на его лице застыло все то же обиженное выражение. Это разозлило Хик-Хика. Он попытался втолковывать монстру, что расчищать проход в пещеру отвечает интересам обоих, иначе их завалит снег. Распекая гриб, хозяин пещеры столько раз повторил: «Кривой, чертов кривой!» – что под конец стал называть его просто «Кривой».

Хик-Хик смекнул, что, вероятно, Кривому нужно не пространное объяснение, а практический пример, и вывел его наружу. Там он присел на корточки в своем черном пальто и черном котелке и принялся разгребать снег руками, приговаривая:

– Вот так, делай так!

Потом стукнул монстра по бедрам или, по крайней мере, по тому месту, где у людей бывают бедра, приглашая следовать своему примеру. Гриб не скоро понял, чего от него хотят, но в конце концов принялся за дело. Никакой лопаты ему не требовалось: он стал размахивать своими длиннющими руками, словно гигантскими метлами, и в один миг расчистил вход в пещеру, а потом стал убирать снег в стометровом проходе между двумя скалами, который вел от кауны до горной речки.

Хик-Хик смотрел на чудовище, разинув рот, дивясь его безудержной и бессознательной энергии. Стоило ему понять задачу, и оно работало как заведенное. Человек счел необходимым утвердить свою власть и придрался к его работе:

– Товарищ! – укорил он помощника. – Снег ты убрал, но под ним остался слой черной жижи, а от нее вся грязь.

Кривой, казалось, понял его слова и взялся убирать жижу и всякий мусор своим языком. Хик-Хик уже видел этот орган, свернутый клубком во рту. Теперь он напоминал речного угря: черный, как деготь, и ужасающе длинный – пять, шесть, а то и семь метров. Нет, больше! Мясистая трубка вываливалась изо рта монстра и скользила по земле, словно скребок, орудовавший с точностью слоновьего хобота. Картина выглядела почти непристойно, а работоспособность чудовища вызывала смутную тревогу, хотя на этот раз оно подчинялось человеку с услужливостью автомата.

Рано или поздно Хик-Хику пришлось вернуться в дом Касиана за провизией, кое-какими вещами, табаком и винкаудом. А что, если использовать Кривого вместо лошади? Шляпка его была большой, широкой и плоской, и сидеть на ней наверняка удобнее, чем на спине лошади, мула или осла. Нужно только забраться на нее и велеть грибу проложить дорогу к осталю. Но когда Хик-Хик попытался вскарабкаться вверх по огромному и неровному туловищу, тот, казалось, не понял намерений человека и не помог.

– Я понимаю твои мысли, – сказал Хик-Хик. – Если я сяду на тебя верхом, это будет выглядеть проявлением классовой иерархии. Но пусть тебя не смущает эта картина, товарищ Кривой. Поскольку ты выше и сильнее, по логике вещей и исходя из принципа солидарности ты должен возить меня, а не я тебя.

Произнеся эти слова, Хик-Хик принялся дергать гриб за его многочисленные конечности и покрикивать, пытаясь добиться, чтобы Кривой занял необходимое положение. Наконец чудовище подогнуло корни, служившие ему ногами, и его колени со стуком ударились о землю. Тело великана разом обмякло, словно неживое. На сей раз Хик-Хик сумел взобраться наверх и удобно расположить свою задницу на макушке монстра, где обнаружилось несколько вмятин, по форме напоминавших седло. Благодаря этому Хик-Хику не грозило падение со скользкой поверхности шляпки. Вероятно, на свете есть скакуны и получше, но попробовать стоило.

Хик-Хик сам точно не понял, как добился того, чтобы Кривой ему повиновался, но внезапно гриб поднялся на ноги. Как здорово сидеть наверху, когда гигантское существо стоит прямо! Хик-Хик взлетел ввысь так резко, что ему даже пришлось придержать свой котелок руками. Он взвизгнул – не то от радости, не то от испуга. Но дело сделано: наш герой восседал на голове двухметрового гриба, чьи ноги прокладывали дорогу в снегу, словно корабельный киль. С такой высоты мир казался другим. Сидя на шляпке гриба, Хик-Хик мог протянуть руку и схватить какую-нибудь зазевавшуюся белку.

Наездник пришпоривал своего коня, заставляя двигаться в нужном направлении. Это оказалось непростой задачей. Хик-Хик хотел научить Кривого простым сигналам: удар по правому плечу означает «поворачивай направо», по левому – «поворачивай налево», а если хозяин положит руку на перепонки подбородка и потянет назад, следует остановиться. Но гриб не мог этого уразуметь или понимал приказы по-своему. Хик-Хик приходил в отчаяние, когда гриб неожиданно останавливался или хуже того – начинал бегать кругами вокруг какого-нибудь дерева, точно слепой, потерявшийся в лабиринте. Однако в результате им таки удалось добраться до осталя.

Трагические события – изнасилование Майлис и схватка с Касианом – произошли всего несколько дней назад, но казалось, прошла целая вечность. Сейчас снежный ковер застилал все окрестности, словно очищая природу от грубости и грязи, которые несет с собой присутствие человека. Хик-Хик спешился, осторожно, как вор, подошел к двери, приоткрыл ее и вошел, озираясь по сторонам.

Дом казался замерзшим кладбищем. Видеть постоялый двор таким пустым было непривычно. Закрытые ставни не пропускали ни единого луча света, внутри царил мрак. Огонь в очаге давно умер, и ледяной воздух устремлялся в легкие, стоило сделать вдох. Картина резко отличалась от привычных сцен, когда населявшие дом пурпуры ели, спали, обогревались, наигрывали свои странные песенки или вытирали жирные руки о рубашку Хик-Хика. А сейчас даже Лысая Гусыня куда-то запропастилась. Куда она могла подеваться? Хик-Хик ненавидел гусынь. Пурпуров тоже ненавидел, и причиной тому была не их преступная деятельность, а реакционное сознание. Как прирожденный горожанин, Хик-Хик ненавидел горы. Может ли существовать что-либо более отличное от средиземноморского города, чем осталь в Пиренеях? Впрочем, по здравом размышлении, Барселону он тоже терпеть не мог. Таким людям везде и всегда неуютно.

Хик-Хик обернулся и увидел через плечо, что Кривой, которого он оставил на дворе, вошел в дом.

– А тебе чего здесь надо? – спросил он.

Чудовище, как обычно, неотступно следовало за человеком и сейчас застыло в центре помещения, прямое, как столб, а его физиономия по-прежнему напоминала гримасу ребенка, сдерживающего слезы. Однако, если в кауне монстр следил исключительно за Хик-Хиком, здесь он нашел себе другой объект для наблюдения: задрав голову, Кривой разглядывал потолок, словно не мог уразуметь, для чего в доме служит крыша. Его ногам, точнее, сотням корней, служившим ногами, казалось, не нравилось ступать по деревянным половицам. Хик-Хик в шутку предложил ему бутылку винкауда:

– Хочешь, товарищ? – насмешливо спросил он, но в следующий миг забыл о грибе.

Он вспомнил о Майлис.

Бедная Майлис. Их было девять, девять пурпуров. Наверняка они заткнули ей рот лиловым колпаком; эти негодяи сами говорили, что их колпаки помогают затыкать глотки фемнам. Как они ее изнасиловали? У мерзавцев, скорее всего, не хватило терпения ждать своей очереди. Ее завалили на стол и сорвали с нее одежду. Русая и белокожая Майлис, такая нежная, верещала, как пойманный бельчонок, покуда со всех сторон бедняжку осаждали эти мужланы.

Хик-Хик незаметно для себя самого запустил руку в штаны, а кончив, вытер о ножку гриба: сперма смешалась с грибной слизью, густой, как утиный жир. Пора было возвращаться. Кривой сплел из своих рук-корней подобие огромной корзины, куда его повелитель сложил всяческую провизию и прочий скарб. Когда гриб оказался нагружен, как пять мулов, – несколько дюжин бутылок винкауда, бутыли с маслом, сало, кукурузные початки и примороженный белый зельц, – Хик-Хик снисходительно похлопал его по спине:

– Товарищ, давай я расскажу тебе о главном принципе нашего Идеала: «каждому по потребностям». Не сомневайся, товарищ Кривой, я помогу тебе заполучить все, что требуется гигантскому грибу: солнечный свет, влажное и тенистое место и прочую ерунду. Но я не гриб, у меня другие нужды. И, когда ты перевозишь мои вещи, твое пролетарское достоинство растет благодаря нашей солидарности.

С этими словами Хик-Хик уселся на шляпку гриба, удобно расположив ягодицы на его голове, и серьезно заявил:

– Придется тебе усвоить, товарищ Кривой: не все равенства равны.

Любой человек на месте Касиана не стал бы противиться верной смерти. Он потерял столько крови, что ее бы хватило на добрую половину бочонка, одна пуля застряла в правом бедре, другая снесла кусок черепа. К тому же он лежал в снегу в Пиренейских горах. Пурпуры много раз говорили: смерть от холода – самая приятная, и были правы. Тело его повторяло: «спи, спи, спи», усталость отяжеляла веки. И пусть все решает природа.

Нет! Раненый сказал себе, что на то он и Касиан, прямой потомок славного рода, восходящего к Филоме, самому отважному рыцарю при дворе императора франков, Людовика Третьего Слепого, чтобы ни за что не сдаваться. Ему было судьбой предначертано найти источник Власти.

Проклятый Хик-Хик, этот филь де кана! Так на здешнем наречии звучало выражение «сукин сын». Ненависть может способствовать жизни: если Касиану была необходима еще одна причина, чтобы бороться за существование, она у него появилась. Он мечтал отомстить негодяю. В душе Касиан был торговцем, а хороший торговец знает, что отмщение – не более, чем вид долга, который оплачивается не товарами, а удовлетворением. И свой долг Касиан собирался получить с лихвой.

Но для начала придется спастись самому, а это задача не из легких. Он был наполовину погребен под плотным слоем холодного снега в глубине неизвестного оврага. Простреленное бедро не позволяло двигать ногами. Стоило бедняге сделать попытку пошевелиться, как резкая боль пронизывала его тело. О голове лучше было и не думать: пуля снесла часть лысины, словно крышку с кофейника. Правда, не все было так плохо: видимо, повредился только череп, а не мозги, иначе он бы не рассуждал столь здраво.

Касиан обладал недюжинной силой, однако вырваться из снежного плена оказалось адски трудно. Ему пришлось здорово поработать коленями и особенно локтями, чтобы освободиться из заточения. Свобода далась бедняге ценой ужасающей одышки и овладевшей всем его существом чудовищной усталости. От потери крови он слишком ослабел для того, чтобы прокладывать путь в долину, к цивилизации, к жизни. Когда, лежа на снежном ковре, Касиан понял это, слезы ярости покатились по его щекам. Снег лежал метровым слоем, а рана в бедре и общая слабость не позволяли двигаться вперед. В теле осталось слишком мало крови, и продвигаться сквозь плотные снежные дюны, отделявшие его от Вельи, он не сможет.

Оставался один выход. Раз основной путь перекрыт, следовало спланировать новый маршрут. И такой маршрут существовал, но граничил с самоубийством.

Когда-то один пурпур рассказал ему историю пастуха, который попал в подобное положение. Несчастный оказался в горах в полном одиночестве, к тому же был ранен: у него оказались раздроблены оба колена. И тогда пастух решил скатиться по склону, превратив свое тело в подобие бочонка. Он прижал руки к груди и, вращаясь, двинулся вниз. Правда, это случилось летом, когда в горах нет тайных ловушек. Но сейчас наступила зима, кругом лежали сугробы, и под обманчивым белым покровом скрывались страшные ямы – расселины. Эти глубочайшие колодцы с хищными воронками, спрятанными под снегом, вели прямиком в пасть сатаны. Стоило упасть в расселину, и он бы пропал навсегда.

Но лучше не думать об этом. Касиан оттолкнулся и покатился вниз. Докатываясь до небольших ровных площадок, он разгребал снег, откапывал камни и бросал перед собой. Иногда снаряды-разведчики исчезали в нескольких метрах от него, поглощенные снегом. Благодаря этой простой уловке ему удавалось найти безопасный маршрут.

Но очень скоро Касиан выбился из сил; поиск камней отнимал последние силы, а он и так был на грани изнеможения, руки плохо слушались. Раны болели, ему было холодно, очень холодно. Мороз и усталость угробят его быстрее, чем расселины.

Придя к такому заключению, Касиан положился на судьбу и, не раздумывая, покатился вниз. Если встречался ровный участок, он поднимался на ноги и, хромая, ковылял к следующему склону, бормоча под нос: «Я – Касиан, потомок Филоме, и когда-нибудь я узнаю, где скрывается Власть». Он катился и катился, понимая, что любая минута может стать последней. И под конец его так умотало, что казалось, весь мир вертится вокруг него.

Наконец он очутился на пологом склоне. Этот участок был последним: с безграничным ужасом Касиан понял, что тело перестало вращаться и падает прямо вниз. Он завопил от ужаса. Расселина! Она поглотит его, и никто и никогда об этом не узнает. Это конец!

Но нет. Это был не конец. Он приземлился в неглубокую выемку возле самой дороги, которая пересекала долину. Еще один день, и дорогу завалит снег, но сейчас путь был открыт. Касиан улегся на обочине и стал ждать, приложив снег к ране на голове, чтобы прекратить кровотечение. Больше несчастный ничего сделать не мог, отныне все решала Судьба. Если кто-нибудь проедет мимо, он будет спасен, если же нет – сдохнет, как собака.

Судьба оказалась к нему благосклонна. Очень скоро Касиан услышал топот копыт и скрип телеги.

Существует закон, из которого нет исключений: именно те субъекты, которые с презрением относятся к христианскому милосердию, пользуются его дарами больше других. Если бы Касиан нашел на обочине раненого, то, скорее всего, спокойно проехал бы мимо. Но сейчас этим раненым был он сам, а потому, увидев приближавшуюся телегу, вытянул руку вверх и взмолился о помощи:

– Спасите! Помогите!

Его отвезли в единственный на всю долину городок, в Велью. Там местный врач сделал все, что было в его силах, чтобы спасти ему жизнь. Поскольку никаких больниц рядом не было, его поместили в частный дом, как это было принято в ту пору в горах. Пока больной выздоравливал, ему приходилось самому оплачивать свое содержание, но это не заботило Касиана. У него имелись денежные заначки по обе стороны границы.

Его поместили на окраине городка в осталь охотника, и его жена ухаживала за раненым лучше любой монашки или медсестры. Дважды в день она заходила в комнату, присаживалась на край кровати, кормила Касиана супом с яйцом и душистым тимьяном, а потом поила винкаудом. Иногда снимала с гноящихся ран повязки и очищала их губкой, смоченной в розмариновом масле. Но никто не знал, сколько времени будет заживать рана на бедре и когда найдется хороший врач, который сумеет заделать дыру в черепе.

Однажды охотник вернулся домой в необычайно приподнятом настроении. Нет, он не добыл особо ценную дичь, зато купил новое режье, которое с гордостью показал Касиану. Ему было чем гордиться – в руках он держал великолепную двустволку; длинные серебряные стволы кто-то начистил до блеска. Когда стрелок целится в небо из такого великолепного ружья, ему кажется, что он сейчас попадет в солнце. Касиан предложил охотнику сумму, втрое превышающую ту, которую тот заплатил.

Хик-Хик, этот мерзавец Хик-Хик. Когда раненый думал о нем, в голову приходило самое страшное ругательство этих гор: филь де кана. Он прикончит негодяя, засунет ему как можно глубже в рот оба серебряных дула и перед тем, как нажать на курок, скажет: «Я – Касиан, потомок Филоме, и когда-нибудь узнаю, где скрывается Власть». А потом от головы мерзавца останется мокрое место.

Но сначала надо вылечиться. Ему нужно время, много времени, чтобы восстановить силы и снова встать на ноги. А еще чтобы найти кого-нибудь, кто сможет залатать его череп.

V Нелепые попытки Хик-Хика воплотить Идеал анархистов при помощи четырех грибов в качестве революционного авангарда

Зима подходила к концу. Во всех остальных частях света весна заявляет о себе живительными солнечными лучами, но в Пиренеях ее приход знаменуется проливными ливнями, которые прогоняют снег со склонов. Они же расчистили дорожку к двери кауны.

Итак, наступила весна и принесла с собой дожди. И товарищ Кривой совершил немыслимый поступок: по своей воле вышел из пещеры и замер неподвижно на склоне под прохладными струями. Они скользили по его голове, скатывались по пластинкам под подбородком, а гриб стоял как вкопанный, наслаждаясь влагой. Если бы эту картину наблюдал человек менее толстокожий, чем Хик-Хик, он бы, наверное, увидел в ней много интересного. Например, его бы поразило то, как гриб воспринимает воду, льющуюся с небес: казалось, он получал от этих струй нечто большее, чем пропитание для плоти. А еще такой наблюдатель подумал бы, что Кривой с грустью вспоминает о своей прежней жизни, растительной и безмятежной, когда он не был ввергнут в водоворот мира, где царят суета и страсти. В тот мир, где мужчины дрочат в опустевших осталях.

Однако Хик-Хик не стал философствовать, его обуяло чисто детское чувство обиды. Пока тянулась бесконечная зима, гриб навязывал ему свою компанию, обязывал терпеть свое неизменное присутствие. И несмотря на это, а возможно, именно по этой причине между ними возникла своеобразная дружба. Долгие зимние месяцы Хик-Хик коротал бок о бок с товарищем Кривым, и теперь, когда снегопады прекратились и можно было наконец выйти из кауны, что пришло в первую очередь в голову безмозглому грибу-великану? Встать столбом на склоне и напрочь забыть о друге. Что ж, ему же хуже!

Оскорбленный Хик-Хик повернулся спиной к грибу и побрел прочь от пещеры. Тучи постепенно расходились, с листьев и веток все еще падали капли, но дождь кончился. Хик-Хик зашел в перелесок, выбрал кусты повыше, спустил штаны и присел на корточки, зажав в руке пучок травы, чтобы подтереться. В такие минуты ему в голову приходили самые разные мысли.

В самом деле, сегодняшнее поведение Кривого выглядело очень странно. С самого первого дня он только и делал, что ходил за человеком по пятам, словно приклеенный. А тут впервые проявил инициативу: оживился, вышел из кауны, встал под дождем. Наслаждался его струями. Какой смысл заключается в этом? Но тут мысли все еще сидевшего на корточках Хик-Хика прервал какой-то шум. Кто-то с треском ломился через кусты, все ближе и ближе.

– Оставь меня в покое! – заорал Хик-Хик, не вставая. – С сегодняшнего дня я буду справлять нужду один.

Хрусть, хрусть. И снова, чуть ближе – хрусть. Одной рукой он раздвинул кусты.

Но увидел там не Кривого. Черный влажный нос. Два черных глаза. Треугольная мохнатая морда. Медведь.

Хик-Хик пустился наутек, поддергивая рукой штаны и испуская пронзительные крики. Его преследовал ревущий медведь. Человек в полуспущенных штанах не может убежать от медведя. Бедняга обернулся и увидел свою смерть: сейчас зверь навалится на него, острые когти порвут черное пальто и вонзятся в тело. Хик-Хик съежился, пытаясь закрыть голову и шею руками, как делал это во время побоев в полицейском участке. Ему послышалось, как Касиан смеется над ним из глубин ада.

Пока несчастный прятал голову, точно страус, ожидая неминуемой гибели, до него донесся какой-то запах, который перекрывал даже тяжелый медвежий дух. Хик-Хик осторожно приподнял голову над рукавом пальто и одним глазом осмотрел окрестности.

Медведь и гриб слились в единый комок торчащих во все стороны конечностей, плоти и рева. Влажные руки и ноги Кривого обхватывали тушу медведя, оба катались по земле под треск ломающихся веток. Хищник пытался укусить гриб за череп, но тот был слишком круглым и широким, и челюсти зверя не могли зацепиться. Противники, не разжимая убийственных объятий, покатились в глубь леса. Хик-Хик потерял их из вида, но следить за их передвижением оказалось нетрудно: схватка слышалась издалека, деревья раскачивались, а в воздухе висело целое облако хвои и щепок, которое поднимали два чудовища – такие могучие и одновременно такие разные. Место борьбы указывал и дикий рев: голоса, вопли и угрозы тоже были оружием. Медведь ревел, а Кривой, обычно хранивший стоическое и безразличное молчание, вторил ему хриплым и глубоким воплем раненого орла.

Хик-Хик спрятался за толстым деревом, чей ствол покрывали лишайники и бархатистый мох. Он отважился выйти из своего укрытия, только когда стало тихо, и осторожно двинулся вперед по следу из сломанных веток и примятых кустов. И увидел их.

Кривой стоял на своих пяти или шести коленях, обессиленный, – его длинные руки безжизненно обвисли, туловище накренилось. Мертвый медведь лежал перед ним. Повернув голову, Кривой устремил на хозяина взгляд своего единственного глаза. Хик-Хик заглянул вглубь маленького желтого ока, но не увидел там ничего – ни радости победы, ни ожидания благодарности. На лице гриба по-прежнему застыла гримаса обиженного, бесконечно печального ребенка. Кривой был ранен: в тот день на мягкой части его головы отпечатался след четырех когтей. Но медведю не поздоровилось, совсем не поздоровилось.

Пальцы гриба, подобно ножницам, разрезали мохнатую шкуру. Но больше всего досталось пасти. Гриб разорвал ее, и сломанные челюсти животного были уродливо распахнуты. Хик-Хик неуверенно приблизился к трупу зверя и потыкал его веткой, как ребенок, впервые прикоснувшийся к морской волне, пока не убедился, что медведь мертв, бесповоротно мертв.

В это трудно было поверить: треклятый гриб убил медведя! Хик-Хик посмотрел на Кривого другими глазами, лицо его выражало крайнее удивление.

– Товарищ Кривой! – воскликнул он. – Ты спас мне жизнь!

И человек, искренне разволновавшись, впервые обнял чудовище, прижав свое тело к его цилиндрическому тулову и не обращая внимания на то, что руки и рукава пальто пачкает жирная слизь, покрывавшая кожу Кривого.

Пока тянулась зима, сидя взаперти в пещере, Хик-Хик не понял самого главного, и теперь у него раскрылись глаза. Дело ясное: гигантский гриб находится у него в услужении, охраняет его и даже убивает медведей, когда того требуют обстоятельства. Ему, Хик-Хику, простому городскому дебоширу, досталась безраздельная власть над существом, обладавшим чудовищной силой, и оно слепо ему подчинялось. И тут Хик-Хик наконец понял: именно этого и искал с таким усердием Касиан. Управление покорными и разрушительными силами и есть Власть. Власть!

Однако Хик-Хик сильно отличался от Касиана. Он верил в Идеал анархистов, а потому Власть сама по себе не являлась его целью. Когда мертвый медведь лежал у его ног, наш герой решил, что гриб может стать отличным борцом за дело революции, и даже рассердился на свою недогадливость: как эта мысль сразу не пришла ему в голову? Небольшой отряд таких товарищей мог помочь пролетариату продвинуться вперед на пути революции гораздо больше, чем тысячи речей. Природа бок о бок с Идеалом – как раз то, что нужно. Это пробудит рабочие массы всего мира: от Лиссабона до Шанхая.

Вдохновленный этой идеей, Хик-Хик направился к тому месту, где однажды ночью появился Кривой. Тогда он стоял рядом с тремя грибами, которые по-прежнему возвышались на горном склоне. Слабые лучи солнца пробивались сквозь ветки деревьев и озаряли стоявшие навытяжку грибы. Что именно произошло той ночью? Бедняга точно не помнил, ибо был пьян. Хик-Хик напряг память: сначала он вонзил нож в голову гриба, в самую середину. А раз так, это означает, что гриб вылезет из земли, если нанести удар в середину шляпки.

Хик-Хик сжал кулак и треснул ближайший гриб по голове.

Никакого эффекта.

Разочаровавшись, он попытал удачу с остальными двумя.

– Ну, давай же, давай! – обращался он к невидимому собеседнику, желая от всего сердца повторения фокуса. Один гриб – это хорошо, но четыре – гораздо лучше.

Увы. Напрасно ждал Хик-Хик, что земля задрожит, а грибы зашевелятся и выскочат из земли. Ничего подобного.

– Черт! – выругался он.

Почему раньше получилось, а теперь – нет? Разумного ответа найти не удавалось, и бедняга разозлился, как мальчишка, у которого отобрали игрушку. Хочу еще три гриба, хочу и все тут! И он изо всех сил стал колотить по шляпке самый маленький гриб. Нанося удар за ударом, он думал о медведе: о нападении медведя, о медвежьей пасти, о том страхе, который он испытал, убегая от медведя. Ему нужны были новые грибы, чтобы защищаться от хищников и раздувать пожар анархистской революции!

Ничего не вышло. Бесконечно разочарованный Хик-Хик побрел вниз по склону в сопровождении Кривого, гневно раздувая ноздри, словно бык.

Он отошел уже довольно далеко и вдруг услышал у себя за спиной какой-то хруст.

Две неуклюжие фигуры, с трудом удерживаясь на ногах, спускались с горы. Их непропорционально большие шляпки, которые они еще не научились держать ровно, мешали удерживать равновесие, словно монстрам не хватало противовеса в нижней части тела. Они то падали и катились вниз, то поднимались, а потом снова падали. Им не удавалось управлять пучками из тысяч корней, из которых состояли их руки и ноги, как некогда Кривому. Из двух ртов вырывались отчаянные вопли, резкие и жалобные, словно пищали гигантские мыши. Инстинкт заставлял их следовать за Хик-Хиком. Когда чудовища приблизились и встали рядом с Кривым перед своим повелителем, послушные его воле, хотя пока еще недостаточно крепкие, тот захлопал в ладоши и расхохотался.

На-ка, выкуси! Власть. Вот она. У него в руках. Власть принадлежит ему окончательно и бесповоротно.

Хик-Хик хихикал. Это была не радость человека, получившего справедливое вознаграждение, а лукавый смех игрока, которому достались хорошие карты. Он подумал о Касиане, о мерзавце Касиане. Тот пересказывал какую-то легенду, согласно которой Власть скрыта на самой высокой горе, в самой глубокой пещере. Вот почему он долбил стену в пещере на вершине Пиренеев. Люди, подобные Хик-Хику, не верят во всякие сказки, но совпадение показалось ему забавным: у Касиана на том свете кровь вскипела бы в жилах, если бы он узнал, что Власть оказалась в руках его бывшего слуги. Но Хик-Хик, в отличие от хозяина осталя, не искал личной выгоды, Власть была ему необходима для того, чтобы уничтожить всякую Власть, существующую в мире. Идеал! Революция! Отныне для достижения этой цели у него имелся отличный инструмент: рядом с подобным существами бомбы Орсини[1] – хлопушки в ярмарочном балагане.

И вот, когда все грибы оказались в сборе, произошло нечто удивительное: воздух наполнился спорами, странной летучей пыльцой. Неведомо откуда возникло целое облако мельчайших частиц, отливавших медью и серебром. Хик-Хик заметил, что споры распространяло тело Кривого. Они отделялись от его кожи, ветерок подхватывал их, и множество частиц попадало на поверхность других грибов и там закреплялось.

Хик-Хик не мог понять в точности, что с ними происходит, но сразу заметил, как они изменились: три новых гриба уже не казались новорожденными. Стоило им получить споры Кривого, как они моментально перенимали ловкость движений и сообразительность старшего товарища. Споры попали на них всего несколько секунд назад, и вот они уже стоят перед человеком, такие же ладные и послушные, как первый гриб. И, подобно оку Кривого, их желтые глаза неотрывно следили за Хик-Хиком, словно разум заставлял их не упускать из вида приземистую фигуру в потертом черном пальто, в которой заключался смысл их существования. Однако это касалось двух только что проснувшихся грибов. Но вот к Хик-Хику подошел третий гриб, самый маленький из троицы, который скорее напоминал ощипанного цыпленка, чем чудовищный гриб.

Он двигался на ощупь, раскинув руки и вытянув длинные пальцы, то и дело наталкивался на стволы деревьев, падал и поднимался снова. При этом из его рта вырывались жалобные, настойчивые и нестерпимо пронзительные крики, как у котенка, потерявшего мать.

Хик-Хик подошел к ущербному грибу. Остальные рядом с ним казались настоящими великанами и превосходили его ростом на целую пядь или даже две, этот же ростом не вышел и едва доходил человеку до пупка. Кожа его, как и у остальных грибов, отливала тремя или четырьмя оттенками, но основным был телесно-оранжевый, матовый. Благодаря невысокому росту гриба Хик-Хик взял руками его шляпку, словно бутерброд, и поднял, чтобы рассмотреть получше. Только тут он понял, в чем дело: гриб был слеп, ничего не видел, вот и вытягивал вперед руки, стараясь найти опору. Сотни крошечных пальчиков вцепились в человека в поисках защиты. Эти странные нежные и неуверенные щупальца придавали ему сходство одновременно с осьминогом и потерявшимся щенком. Хик-Хик рассмотрел его мордочку и понял, в чем дело.

Если у других грибов век не было, у этого глаза прикрывала толстая кожа, вот почему он не мог их открыть. Хик-Хик решил применить рискованный прием: откинул голову маленького гриба назад, согнув его тонкую шею. Свободной рукой взял фитиль, от которого обычно закуривал, и прислонил тлеющий кончик к сомкнутым векам.

Маленький гриб изогнулся дугой, его жалобные крики разнеслись по всему лесу. Хотя Хик-Хик держал его крепко, чудовище выворачивалось из рук с силой акульего хвоста. Но средство оказалось действенным: монстр поднатужился, и веки его наконец раскрылись с треском разрываемой плоти. Несколько минут оба сохраняли первоначальную позу: человек удерживал гриб за голову, и оба смотрели друг на друга. Глаза монстра наполнились слезами, густыми, точно ртуть. Чудовище не походило на остальных. Нижняя челюсть была длиннее и выдавалась вперед, что делало выражение его мордочки грозным и одновременно детским. Когда человек сделал несколько шагов, гриб засеменил за ним следом, как собачка, которая видит только хозяина и никого больше. Из-за маленького роста Хик-Хик стал называть его «Коротыш».

Через некоторое время борец за Идеал собрал свой отряд и самым высокопарным тоном, на который был способен, обратился к грибам с такими словами:

– Товарищи, позвольте мне разъяснить вам основные положения теории классовой борьбы.

За последние сто миллионов лет Пиренеям не приходилось наблюдать столь дикой картины. Хик-Хик стоял на камне, словно оратор на трибуне посреди людной площади, и, размахивая руками, громогласно рассуждал о капиталистическом обществе и социальной несправедливости. Три гриба внимательно слушали его, замерев в неподвижности, четвертый же не мог стоять спокойно – Коротыш оказался непоседой. Пока большие грибы пожирали Хик-Хика своими желтыми глазами, он в беспричинном возбуждении сновал туда-сюда, словно спаниель, или карабкался на скалистые уступы. Бесенок цеплялся за зеленые завесы плюща, соскальзывал по ним и падал, свернувшись в клубок корней-конечностей, которыми до конца не умел управлять. Поначалу Хик-Хик не обращал на него внимания: у него были другие слушатели, и это его радовало. Потом ему захотелось выпить: он вытащил зубами пробку из бутыли и продолжил рассказ о плутократии, управлявшей миром, делая время от времени глоток винкауда. Так продолжалось, пока винные пары не ударили ему в голову.

Неожиданно оратор замолчал и направил на Коротыша мутный взгляд остекленевших от хмеля глаз. Он старается повысить интеллектуальный уровень безмозглых грибов, рассуждая на тему чрезвычайной важности и описывая Идеал анархистов, а чем занимается этот дурак Коротыш? Досаждает ему, точно осенняя муха с огромным количеством ног вместо крыльев.

– Сказал же тебе: стой смирно! – в ярости взревел Хик-Хик, которому вино ударило в голову. – А ты меня достаешь.

Он подошел к маленькому чудовищу, схватил его за пучки корней, служившие ногами, и, держа головой вниз, точно куренка, потащил по склону. Хик-Хик был так пьян, что сам не знал точно, зачем это делает, но в итоге очутился у расселины.

Это была длинная и темная трещина в земле, казавшаяся очень глубокой. Хик-Хик заглянул в яму – внутри было черным-черно, словно в угольном месторождении, – и бросил Коротыша в бездонную пропасть. Затем оратор вернулся назад, рассуждая на ходу о Бакунине и прихлебывая из бутылки.

Коротыш полетел вниз – острые уступы скал ранили его тело и голову. Для любого человека такое падение означало бы верную гибель, но стены расселины примыкали друг к другу, а Коротыш обладал тысячью гибких и длинных пальцев. Пролетев добрых пятьдесят метров, он сумел зацепиться за скалы, растопырив конечности.

Гриб завис в пустоте, словно паук в паутине: руки его держались за одну стену, а ноги – за другую. Он посмотрел вверх и увидел кусок облачного неба продолговатой формы. Небо было серым, но все же не таким мрачным, как стены, между которых с трудом удерживался Коротыш. Скалы были шершавыми, темными и влажными, пальцы-корни скользили по ним, словно расселина желала его проглотить. Он посмотрел вниз: дна видно не было, только зловещая тьма, угольная чернота. Дюжина корешков-пальцев вцепились в небольшой, выступавший вперед камень, который в какой-то момент отломился и полетел вниз, но удара не послышалось, словно расселина доходила до самого центра земли.

У Коротыша не было ни сердца, ни легких, ни печени, ни селезенки, и все-таки он уставал. Прошло всего несколько часов с тех пор, как по воле Хик-Хика он отделился от земли. Жизнь маленького гриба была недолгой и исполненной страданий. Сначала какой-то тип разбудил его и прижег ему веки, а некоторое время спустя бросил в пропасть. Пытаясь удержаться между скалами, цепляясь за влажные стены, Коротыш подумал, что краткие часы сознательной жизни принесли ему гораздо больше боли, чем все его бесконечно долгое растительное существование. Он чувствовал, как кончики пальцев, сплетенные из нежных еще волокон, рвутся один за другим, как канаты корабля, натянутые слишком туго. У Коротыша не было нервов, и физической боли он не знал. Но все равно страдал.

Наступали сумерки, небо потемнело. Маленький гриб провел в таком положении час, а может быть, пять или даже шесть часов и наконец не выдержал – слишком много крошечных пальцев сломалось, и он полетел вниз, увлекаемый собственным весом. И вдруг во время полета в кромешной мгле сработал инстинкт самосохранения: Коротыш метнул вверх свой фиолетовый язык, словно выплюнув его изо рта. По чистой случайности кончик шестиметрового языка обмотался вокруг острого камня, похожего на рог, торчавший из скалистой стены.

Коротыш не знал, сколько времени он провисел на собственном языке. Он посмотрел вверх. Небо теперь казалось маленьким незначительным пятнышком где-то очень высоко. Мысли путались. Струение воды по стенам сливалось в чуть слышный шелест, словно тысячи муравьев перешептывались между собой. Сама расселина говорила ему: «Не держись, падай». Но отчаяние и усталость не сломили волю Коротыша: его подвели веки, которыми он обладал в отличие от других грибов. В какой-то миг веки стали смыкаться, тело обмякло, а язык соскальзывал с поверхности скалы. И тут несчастный уловил какой-то шорох. Кто-то спешил ему на выручку.

Это был Кривой. Коротыш почувствовал его присутствие там, наверху, на высоте нескольких десятков метров. В сумерках маленький гриб различал его голову или, по крайней мере, единственный желтый глаз, который поблескивал в темноте, высматривая товарища. Коротыш пригляделся повнимательнее и увидел, что грибы переплели свои конечности и образовали подобие каната. На его конце, спускавшемся в расселину, головой вниз висел Кривой. Это была попытка добраться до младшего брата, но усилий трех грибов оказалось недостаточно, хотя они изо всех сил вытягивали конечности.

Коротыш собрался и по собственному языку, словно по канату, полез вверх к выступу скалы, на который тот был намотан. Оказавшись у выступа, маленький гриб вытянул вверх самую длинную из своих многочисленных рук и заставил корешки на ее конце расти вверх, все выше и выше, а потом из этих корешков-пальцев навстречу Кривому стали вытягиваться новые и новые отростки. Но и этого оказалось недостаточно.

Кривой тоже вытягивал, как мог, свою самую длинную руку, но их пальцы все равно разделяло несколько сантиметров.

И тут на кончике пальца Коротыша появился новый отросток, тоненький, как рог улитки, и потянулся вверх. И вот, когда ему уже казалось, что сил больше нет, он почувствовал, как Кривой обхватил это нежное щупальце и рывком потянул к небу. Коротыш преодолел первые десятки метров, и остальные грибы подняли его на поверхность. Выбираясь из расселины, он чувствовал, как тысячи пальцев ласково гладят его маленькое тело.

На землю уже давно спустилась ночь, когда Кривой и остальные грибы вошли в кауну. Все тело Коротыша покрывали ссадины, царапины, трещины и шрамы, но он разбрызгивал вокруг себя споры счастья и, казалось, светился изнутри особым восторженным и немеркнущим светом: грибы спасли ему жизнь. Итог первого дня его жизни в отрыве от корней был таков: судьба отдала его во власть сумасшедшего пьяницы, который поджег ему веки и бросил в страшную яму. Но самое главное, важнее всего прочего, заключалось в другом: Кривой спас ему жизнь, а остальные грибы помогли.

Хик-Хик уже почти заснул и с трудом разлепил глаза, а потому не заметил, как изменился маленький гриб, какая радость светилась в его глазках, которые сейчас напоминали два золотых солнышка. Человек видел только то, что Коротыш входит в пещеру вместе с остальными. Пару раз пукнул под одеялами и проворчал:

– Куда ты, черт возьми, запропастился? – И прежде, чем укутаться поплотнее, добавил: – Завтра нас ждет исторический день: мир станет свидетелем первой главы всемирной революции. А сейчас не мешайте мне спать, чертовы мухоморы.

Власть. Теперь у Хик-Хика была цель. О да! Революция. Какую жизнь вел он до сих пор? Болтался туда-сюда между грязными трактирами и публичными домами, а в промежутках оказывался в полицейских участках, где его избивали. «Хи-хик! Хи-хик!» – издевательски верещал он под градом ударов. Бедняга влачил убогое существование: ему оставалось только прятаться или насмехаться над власть имущими. Но теперь в его услужении были четыре товарища. Когда Хик-Хик шагал по узенькой горной тропке в сопровождении могучих грибов, его обуяло чувство, которое ему не доводилось испытывать никогда раньше. Может быть, именно так чувствуют себя властители мира, неприступные, безнаказанные и надменные. Он даже разогнул спину, хотя обычно сутулился. Но чего-то ему не хватало.

Оружие. Ему нужно оружие. Он был уверен, что Власть, поставленная на службу Революции, должна найти свое выражение в зажатом в руке прикладе. Хик-Хик вспомнил о великолепном карлистском револьвере – шестизарядном лефоше, который он по глупости бросил в остале Касиана. Впрочем, это дело поправимое. Надо заглянуть туда и забрать оружие. Поэтому наш революционер в сопровождении четырех грибов направился к постоялому двору. Но на последнем повороте тропинки маленький отряд внезапно услышал музыку.

И тут Хик-Хик понял, что зима кончилась. С наступлением весны пурпуры возобновляли свои тайные вылазки и останавливались на ночлег в остале Касиана. До него отчетливо доносились хриплые голоса, а также звуки губных гармошек и колесных лир. Он замер в нерешительности с полуоткрытым ртом, разглядывая камушки на тропинке и переминаясь с ноги на ногу. И наконец решил, что присутствие пурпуров не только не было препятствием, но и открывало новые возможности.

– Товарищ Кривой, сейчас я войду в дом, а вы пока оставайтесь во дворе. Если этих людей не предупредить заранее, ваш вид может вызвать некоторое идеологическое недопонимание, – объяснил он. – Подождите здесь и не теряйте времени напрасно: начните братский диспут о сути анархического коммунизма.

Грибы не собирались вести разговор ни о Кропоткине, ни о Сен-Симоне, но послушались хозяина и остались на краю леса. Несмотря на это, Хик-Хик ощутил их тоску, как будто в воздухе разлилось особенное, неведомое людям нетерпение – ожидание исчезнувшего хозяина было для них невыносимо. Чудовища не могли долго без него обходиться. Надо было поспешить.

Осталь в самом деле был полон. Пурпуры пили винкауд, развешивали на веревке мокрые носки и растирали себе ступни, усевшись напротив огня. Первым делом Хик-Хик подумал о Майлис: он видел перед собой насильников, которые жестоко над ней надругались. Он, конечно, тоже не был образцом добродетели, но эти мерзавцы обидели Майлис! Жгучая ненависть вскипела в груди нашего героя, и все-таки он строго сказал себе: «Я служу Идеалу и не могу предать его из-за личных интересов и страстей». Несколько пурпуров играли на своих странных музыкальных инструментах – лирах, внутри которых вращалось колесо, мандолинах, обтянутых кожей, другие сопровождали мелодию звоном коровьих колокольчиков, издававших неожиданно грустные звуки. Трое пурпуров потряхивали колпаками, набитыми мелким гравием: тр-р-р, тр-р-р, тр-р-р. Отдаваясь беспредельной грусти, они пели о давно ушедшей жизни, о потерянном мире, по которому тосковали, не задумываясь о том, что – о, парадокс! – этого мира никогда не существовало на свете.

Хик-Хик направился к стойке, как раньше, когда разносил посетителям еду и вино, но сейчас у него была иная цель: он искал лефоше. Револьвер так и лежал на своем месте, на бочонке, прикрытый грязной тряпкой, а рядом стояли две картонные коробочки. Хик-Хик приоткрыл одну из них: внутри лежали патроны, уложенные в образцовом порядке: двадцать один маленький цилиндр. Он зарядил револьвер шестью патронами, поднял вверх и выстрелил в потолок. Бр-рум! Головы пурпуров испуганно втянулись в плечи.

– Слушайте все, я принес вам благую весть, – начал свою речь Хик-Хик. – Вам еще ничего не известно, но мы стоим на пороге революции.

Пурпуры переглянулись. Происходящее имело только одно объяснение: слуга спятил. Однако самый пожилой пурпур был человеком разумным и сразу смекнул, что человек с револьвером в руках опасен, а потому любезно попросил его рассказать о новости поподробнее. Просьба удивила Хик-Хика, который ожидал обычных пьяных криков как в поддержку своих слов, так и в опровержение. Вместо этого перед ним сидела мирная публика, ожидавшая речь.

Нет ничего хуже для человека, который не умеет говорить публично, чем оказаться перед публикой, готовой выслушать его слова. Наш оратор попытался кратко изложить свои убеждения, но быстро запутался. Он пустился разглагольствовать о том, что в Барселоне в честь технического прогресса некоторые товарищи называют своих детей Телескопом или Субмариной. От техники, которая освободит людей от необходимости работать, Хик-Хик перешел к религии: Иисус Христос, по его словам, был первым в истории революционером, палестинским пролетарием и, вне всякого сомнения, атеистом. Потом поведал пурпурам о других обитаемых планетах, о мирах, чьи жители тысячи лет прожили в условиях анархического коммунизма. Перешел к описанию иных способов существования, описанных медиумами, подобными Аллану Кардеку[2].

– На самом деле, – рассуждал он, – было бы весьма логично, если бы мировая революция захватила различные сферы: духовную, плотскую и растительную, которым надлежит слиться в единый астрально-космический конгломерат. Если задуматься всерьез, то, возможно, авангардом революции могли стать элементы растительные. В конечном итоге политическую Власть невозможно реформировать, ее можно только разрушить. Понятно?

Разумеется, никто ничего не понимал, поскольку даже сам оратор не ведал, что говорит. Огорченный Хик-Хик замолчал и посмотрел на притихшую публику.

Однако пурпуры не стали над ним насмехаться, как того следовало ожидать. Их потрясли его уверенность и пыл, хотя все эти утверждения и предложения казались абсурдными. Самым удивительным для них было то, что премудрость зародилась в башке простого слуги, которого использовали вместо салфетки. Нет, пурпуры не стали смеяться над Идеалом, они просто молчали. Старик попросил его уточнить некоторые детали. Предположим, скоро наступит революция. И что конкретно она означает? Как человек деревенский, старый пурпур рассуждал о революции как о погодном явлении. На них дождем посыплются разные блага? Или она снесет на своем пути дома и стада, как река, вышедшая из берегов?

– Неужто не понимаете, черт бы вас побрал? – разозлился Хик-Хик и потряс револьвером. – Когда победит революция, все рабочие мира – от Лиссабона и до Шанхая – получат право иметь диваны, мягкие диваны. Это и есть революция. Свобода и диваны для всех!

И он стал разглагольствовать о мире, где не будет угнетателей и угнетенных, где человечество станет единым целым, а искусственные границы между странами отменят.

Лучше бы он этого не говорил.

Границы отменят? Пурпуры заерзали на своих стульях. Сначала по их рядам прокатилась неясная тревога, потом глухой протест. Что он такое несет? Они бы стерпели телескопы, спиритизм и палестинских пролетариев. Но как уничтожить границы? Старик поднялся со своего места:

– Что ты такое городишь? Мы – контрабандисты! Если границы исчезнут, на что мы будем жить?

В знак протеста пурпуры принялись возмущаться и размахивать своими колпаками, полными мелких камней, которые раньше служили им музыкальными инструментами. Хик-Хик сделал шаг вперед и заявил:

– Главное – революционный прорыв в сознании. Я, например, – продолжал он, – готов сделать над собой огромное усилие и забыть о вашем недостойном поведении в отношении сеньориты Майлис.

Ответом на его слова было молчание. Хик-Хик говорил о прощении, но в то же время продолжал целиться в пурпуров из пистолета. Один из них сказал:

– Мы сделали только то, что должен был сделать ты сам.

Хик-Хик запыхтел от досады и сказал себе, что эти типы не в состоянии проникнуться Идеалом. Мерзавцы-реакционеры, вот кто стоит перед ним. Взбешенный, он целился в толпу, и тут на сцене появилась Лысая Гусыня.

Она вышагивала, как всегда, покачивая округлившимися боками и вытягивая вверх длиннющую шею, гордая, словно королева Пиренеев. Непонятно, как сумела она пережить зимние холода, но сейчас в остале среди толпы чувствовала себя превосходно. Увидев Хик-Хика, птица забегала кругами и громко загоготала, задирая вверх раскрытый клюв: «Га-га-га! Га-га-га!»

Хик-Хику казалось, что он понимает речь гусыни: «Га-га-га! Слуга-га-га сга-сгубил Гка-сиана!» Птица носилась по залу, размахивала крыльями, подпрыгивала и, задрав клюв, возмущенно гоготала:

«Га-га-га! Слуга-га-га сга-сгубил Гка-сиана!»

Не в силах выносить это и дальше, он выстрелил в гусыню один раз, другой и третий. Но не попал. Бедняга был таким плохим стрелком, что никто толком не понимал, куда он палит.

Одинокий и сумасшедший стрелок может стать причиной невероятной суматохи, особенно если в руках у него револьвер. Каждый выстрел лефоше сопровождался оглушительным грохотом, словно стреляли из пушки, и клубами вонючего белого дыма. Контрабандисты бросились врассыпную: одни убегали, пригибаясь к полу, другие неуклюже перепрыгивали через столы и стулья. Они пытались добраться до двери или до окон – лишь бы выбраться наружу. Хик-Хик забыл о гусыне, не получившей в результате ни единой царапины, и стал целиться во все, что движется, и нажимать на курок. Очень скоро патроны кончились, и он перезарядил револьвер. Все, кроме гусыни, спасались бегством.

Но один пурпур – самый старый из всех – не спешил убегать. Он вытащил из-за пояса складной нож, открыл его и метнул с расстояния дюжины шагов с восхитительной силой и точностью. Нож полетел, как стрела. Старик прицелился прямо между глаз Хик-Хика.

В некотором смысле можно сказать, что спас смутьяна лефоше. У револьвера была очень сильная отдача, и при каждом выстреле все тело стрелка сотрясалось, и голова тоже. Кончик ножа едва не коснулся щеки Хик-Хика и снес мочку правого уха. Бедняга взвизгнул от неожиданности и боли, уронил револьвер на стойку и, схватив обеими руками кусочек уха, заныл. Он совершенно забыл о том, что окружен полутора десятками головорезов, которые собираются его убить. А те, не слыша новых выстрелов и видя, что в руках Хик-Хик теперь держит не пистолет, а всего лишь кусочек уха, вернулись и с вызовом посмотрели ему в глаза. Сейчас их разделяла только стойка, длинная стойка из шершавого дерева. «Га-га-га!» Гусыня, целая и невредимая, гоготала и указывала на беднягу клювом. Словно говорила: «Ну же, вперед!» Пурпуры готовы были с ним расправиться, а Хик-Хик так и стоял, сжимая в руках мочку уха. Он опустил взгляд: деревянную стойку испещряли многочисленные впадинки и трещины, забитые трупиками мух, утонувших в винкауде. По непонятной причине бедняга не мог отвести глаз от этих дохлых насекомых.

И как раз в эту минуту Хик-Хик испытал необычное чувство.

Его страх превратился в подобие крика, особого крика, который мог долететь до грибов – и только до них – по воздуху, через разделявшее их пространство. При встрече с медведем Хик-Хик уже чувствовал нечто подобное. Казалось, грибы способны услышать его переживания. Но сейчас это ощущение было более определенным и четким. Он почти видел, как страх превращался в немой крик, который, как и любой другой крик, мог приобретать новые оттенки, выражать новые смыслы. Чем сильнее он боялся, тем громче становился этот крик, по крайней мере для грибов, для их ушей. Да, Хик-Хик это чувствовал.

Пурпуры достали ножи. Суд состоялся, и приговор был вынесен. Они перережут идиоту горло и сбросят труп в расселину. Но сделать это они не успели, потому что грибы почувствовали страх своего господина.

Все вчетвером они ворвались в зал, точно ураган из влажной плоти, каркая, как гигантские вороны. Им пришлось склонить головы, чтобы пройти через дверной проем. Грибы размахивали конечностями с крючковатыми когтями и обрушивали их на пурпуров, словно косы, раздирая кожу, ломая кости. Монстры выбрасывали свои длиннющие языки и, поймав человека за щиколотку, переворачивали вниз головой, как кролика. Коротыш был возбужден сильнее других. Он наскакивал на контрабандистов, словно крыса, вцеплялся им в глотки и норовил добраться до физиономий, его острые пальчики опустошали глазницы – так человек орудует ложкой, когда ест яйцо всмятку. Эта яростная атака была такой неожиданной, такой дикой, что Хик-Хик пригнулся и спрятался под стойкой, под свисавшей с нее мешковиной. Он скрючился, словно ребенок в утробе матери, обхватил руками колени и принялся ждать, когда все кончится.

Жуткие крики, стоны, душераздирающие вопли раненых. Потом они стихли и сменились хрипами. И тихий шорох языков, скользящих по деревянному полу, точно цепкие щупальца. И наконец – тишина.

Хик-Хик поднял голову и увидел, что на него, свесив голову под стойку, смотрит Коротыш. Кровь стекала из его полуоткрытого рта, полного колючек-зубов. Между зубами виднелся бесконечно длинный язык, влажный, как червь, ярко-багрового цвета. Глаза с обожженными веками смотрели прямо на него, и Хик-Хику на миг показалось, что чудовище на него набросится. Но нет. Ничего подобного. Коротыш был самым послушным из всей команды и хотел одного: получать все новые и новые приказы, выполнять их, бросаться в атаку.

Хик-Хик просидел под стойкой целую вечность, прежде чем решился вылезти из укрытия. Он знал, что, поднявшись на ноги, увидит весьма неприглядную картину, но нельзя же было оставаться там навсегда. И он потихоньку выпрямился в полный рост. Против собственной воли.

Зал представлял собой длинный прямоугольник. Все его уголки, вплоть до самого потолка, были забрызганы кровью. Пол напоминал рыночную свалку, куда мясники выкидывают требуху, которую даже собаки не жалуют, но здесь куски мяса, конечностей и внутренностей принадлежали человеческим существам.

Хик-Хик окликнул Кривого, Коротыша и остальных и вышел из осталя Касиана, ужасаясь увиденному. Он бежал, поскальзываясь на лужах крови, не оборачиваясь назад и желая одного: скорее уйти как можно дальше от этого места.

Неподалеку от осталя его поджидала гусыня. Она взобралась на один из валунов, тут и там белевших на лугу вокруг постоялого двора. Птица была вся в крови, словно перо, которое окунули в чернильницу, когда же она размахивала крыльями, на траве появлялись алые брызги. Гусыня кричала:

«Га-га-га! Га-галерник! Га-губитель! Га-убийца!»

Хик-Хик помчался вниз по тропинке, грибы последовали за ним. Бежать, бежать отсюда скорее. Из пастей четырех чудовищ доносился странный звук, похожий на стрекотание гигантского сверчка: рик, хик, рик, хик. Хрик, хик, хик!

Убежать, скрыться. Удирай, Хик-Хик! Ему хотелось выкинуть из головы страшные картины. Он несся вниз по каменистому склону и остановился лишь тогда, когда оказался на довольно широкой ровной дороге, изрезанной бороздами от колес. Увиденное в остале так его потрясло, что он не понимал, где оказался. А оказался он на дороге, которая соединяла долину с Францией и Испанией. Вдали послышался стук копыт, и Хик-Хик из предосторожности забрался на голову Кривого.

Это были первые дилижансы, которые покинули Велью после зимнего плена. В двух экипажах сидели пассажиры – мужчины и женщины, они направлялись в Тарбу, ближайший городок во Франции, чтобы навестить родных или заключить новые сделки. Потом, когда их будет допрашивать гражданская жандармерия, все опишут одну и ту же картину. Какой-то бородатый мужчина, похожий на пирата, в черном пальто и котелке восседал на человекоподобном монстре, невероятном существе с огромной, как мельничный жернов, головой. В левой руке человек держал пистолет, из которого выстрелил в небо. И, конечно, всем врезалось в память, как замерли лошади, и кричать им – но, но, но! – было бесполезно. А еще все помнили странную речь, произнесенную незнакомцем.

Когда пассажиры увидели нападавших, кровь застыла в их жилах. Густой и терпкий грибной дух мог бы заставить лошадей понести, но, к счастью, их глаза закрывали шоры, а к мордам были привязаны мешочки с овсом, что не позволяло им услышать запах, исходивший от странной компании. Хик-Хик выстрелил только для того, чтобы экипажи их не задавили, но путешественники решили, что на них напали. Они выскочили на дорогу и выстроились вдоль экипажей, прижавшись к ним спинами и подняв руки вверх.

Хик-Хик, восседавший на Кривом, приблизился к шеренге напуганных мужчин и женщин. Бойня в остале привела его в такое возбуждение, что он пустился разглагольствовать с особым пафосом. Наш герой приказал им ничего не бояться и объявил, что они – первые люди, которых он осчастливливал, вербуя для службы Идеалу. От них требовалось покинуть фабрики, где их эксплуатировали беспощадные капиталисты, и отправиться в горы, чтобы основать временную самоуправляемую изократическую Республику и жить свободной жизнью, пока не грянет мировая революция. Наступит этот решающий момент очень скоро благодаря отряду товарищей – первой искры будущего пожара и защитников Идеала.

Пассажиры не поняли ни слова. В долине не было ни одной фабрики и ни одного капиталиста. Им бы в голову не пришло покинуть свое единственное достояние – свои остали – и отправиться жить под открытым небом, да еще и под охраной чудовищ с цилиндрическими телами и конечностями, сплетенными из корней. Хик-Хик не понимал, почему эти люди не проявляют энтузиазма. Они лишь тянули вверх руки, смотрели на него испуганными глазами и разевали рты, словно дохлые рыбы. Все так и стояли, не двигаясь, как вдруг тишину нарушил какой-то звук. Это заплакал ребенок. Одна из женщин держала его на руках.

Хик-Хик почувствовал на своих плечах груз страшной вины. Он посмотрел на экипажи и на людей, стоявших с поднятыми руками. Зачем ему вся власть мира, если плачет дитя? Он и на дороге-то оказался по чистой случайности. А потому он поступил своим излюбленным способом: пустился наутек. Хик-Хик бросился бежать в лесную чащу, грибы ринулись вслед за ним, и в один миг отряд исчез, словно проглоченный лесом.

Пассажиры, все еще не решаясь нарушить молчание, опустили руки и переглянулись, будто спрашивая друг на друга, не явилась ли им нечистая сила. И, возможно, они были недалеки от истины, потому что один из возничих с высоты своих козел сказал на окситанском наречии: «Авем агут форса астре», что означало: «Нам сильно повезло». А потом добавил еще одно слово, которое знали все мужчины и женщины долины, слово страшное и точное: менайроны[3].

VI Тщетные усилия Майлис убедить Хик-Хика избавиться от чудовищ, которых она окрестила «фунгусами»

На следующий день после нападения на дилижансы Хик-Хик чувствовал себя смешным и жалким. Ему не удалось никого завербовать, однако это не слишком его огорчало: у этих людей недостаточно развито чувство классовой принадлежности. Но бедняга никак не мог выбросить из головы бойню в остале и гибель пурпуров.

Хик-Хик уселся на каменную скамью возле пещеры, закурил и стал наблюдать за грибами. Моросил мелкий дождик, и Кривой с двумя приятелями, застыв неподвижно, впитывали воду. А Коротыш, напротив, ни минуты не стоял на месте. Пока остальные благоговейно замерли под дождем, он вел себя как мальчишка во дворе: бегал туда-сюда в радостном возбуждении, катался по глинистой земле и забавлялся с собственными телом, словно еще не привык ко всем этим локтям и коленкам. Пальчики ног зацеплялись за пальцы рук, Коротыш падал и путался в собственных конечностях. Сцена напоминала игру котят, которая поначалу выглядит забавно, но быстро надоедает. Хик-Хик следил за ней остекленевшим взглядом, не в силах забыть страшную смерть контрабандистов, выкинуть из головы лужи крови и плоть, разодранную в клочья. «Забудь все это, – сказал он себе, – и подумай о ней».

Так Хик-Хик и поступил: стал думать о Майлис, о ее остале, полном книг и словарей, особенно словарей, их у нее было очень много. Он припомнил чудесные минуты, когда она умывалась горячей водой, от которой поднимался пар, сидя на траве и показывая ему свои белые руки. Он восстанавливал в голове эти приятные картины, прихлебывая винкауд и вспоминая Майлис и Альбана, и тут его осенило: «Я – революционер, почему бы мне не поделиться Властью?» Неожиданная мысль его вдохновила. Так он и поступит. И это будет великолепный подарок!

План его воодушевил, и остаток дня Хик-Хик провел, приводя в порядок свою одежду и прихорашиваясь. Брюки и рубахи он запихивал в таз с водой и яростно тер их куском мыла размером с добрый кирпич. Грибы смотрели на него недоуменно: на физиономии Кривого застыла гримаса плаксивого ребенка, а выпуклые глаза Коротыша, казалось, готовы были выскочить из кожистых век. Что все это значит? Зачем хозяин стирает одежду и намывается? Когда Хик-Хик выжимал белье, он вдруг впервые понял, что происходит с грибами: они почувствовали любовь, которую внушала ему Майлис.

Он их понимал. Во время схватки Кривого с медведем, а потом в остале, когда грибы уничтожали контрабандистов, до Хик-Хика дошло, что монстры способны услышать чувства людей, будто голоса. Теперь же, наоборот, ему открывались чувства, которые испытывали грибы, как будто в его груди выросли уши. Да, он их понимал: чудовищ охватило недоумение – их удивляло, что человек излучает такое сильное чувство.

– Товарищи! – закричал Хик-Хик. – Вам совершенно незачем лезть в мою личную жизнь!

Он приказал грибам вылизать до блеска котелок и ботинки. Потом Хик-Хик вымыл себе подмышки, подрезал бороду кухонными ножницами и нарядился так хорошо, как умел, то есть не слишком. Во время налетов на осталь Касиана он прихватил некоторые вещи, которые довольно нелепо смотрелись в его пещере, например, большое прямоугольное зеркало, позволявшее видеть себя в полный рост. Умытый, одетый и причесанный, Хик-Хик встал в позу короля, которого рисует придворный художник. У себя за спиной в зеркале он видел отряд грибов.

– Я, конечно, уродлив до безобразия, но вы пострашнее будете! – сказав это, он обратился к Кривому: – А тебе еще и глаза не хватает.

Потом Хик-Хик прихлебнул кофе прямо из кофейника, словно это был кувшин с водой, залез на голову Кривого и направился к дому Майлис в сопровождении остальных монстров.

О, бедная Майлис, над которой надругались эти негодяи! Но сейчас он мог не просто извиниться, а щедро ее одарить. Да, именно в этом заключалась его идея. Отличная идея. Блестящая! И как ему сразу не пришло это в голову?

Хик-Хик и четверка грибов быстро добрались до ровного участка, где располагался осталь Майлис. Дом отличался совершенной симметрией, говорившей о порядке и равновесии, и казался игрушечным. Два ската черепичной крыши были абсолютно одинаковы, каменная изгородь – идеально ровна. На фоне этой мирной картины чудовища, сопровождавшие Хик-Хика, выглядели еще более уродливыми и несоразмерными.

Аккуратно причесанный и обутый в ботинки, начищенные грибными слюнями, наш герой приближался к дому. Ему хотелось предстать перед Майлис в сопровождении одного Кривого, поэтому он придумал уловку, благодаря которой прочие грибы остались в лесу. Громко крича и размахивая руками, Хик-Хик велел им повалить громадную ель, а потом очистить ствол от веток и коры. Коротыш обрадовался и первым набросился на дерево с такой яростью, словно перед ним личный враг. Ну и славно. Эта работа не преследовала никакой цели, их просто надо было чем-то занять, чтобы чудовища не тащились за ним к дому. Когда все трое взялись за свое бесполезное дело, он пришпорил Кривого и подъехал к изгороди.

Хик-Хик сразу понял: случилось что-то неладное. Раньше, до наступления зимы, когда он навещал осталь, Альбан всегда выбегал ему навстречу, крича: «Люблю, крепко… Где моя лошадка?» Но на этот раз никто не вышел его встречать, хотя было ясно, что хозяева вернулись из Вельи: огород зеленел, а из трубы поднималась струйка дыма.

Наш герой жил один, а одиноким мужчинам трудно бывает встать на место другого человека. «Наверное, им страшно», – догадался он наконец. Поэтому Хик-Хик стал мотаться взад и вперед вдоль изгороди, сидя на голове Кривого с видом индийского раджи, восседающего на слоне. Он не заступал за изгородь, желая показать обитателям дома, что никакой опасности нет и гриб во всем ему подчиняется. Монстр послушно шагал вдоль границы участка, словно солдат на в карауле. Раз-два, поворот… Раз-два, поворот… Раз-два! Хик-Хик держал спину ровно: его горделивая осанка, руки, скрещенные на груди, и высоко поднятые локти придавали ему сходство с восточным принцем.

Этот нелепый и фантастический спектакль продолжался до тех пор, пока дверь не открылась. Майлис вышла из дома и неторопливо, но решительно зашагала к калитке. Любой человек понял бы, сколько отваги понадобилось ей в такую минуту.

Майлис приближалась к Хик-Хику, ветер тихонько играл с ее волосами цвета густого меда. Выглядела она даже более отважной, чем обычно. Открыла калитку и чуть посторонилась. Гость, радуясь новой встрече, спешился, снял шляпу и направился к дому, чудовище последовало за ним. Однако Майлис их остановила.

– Нет, Хик-Хик! – воскликнула она. – Проходите, но один.

Он не знал, что ответить, а она настойчиво повторила: «Один», – подняв вверх указательный палец жестом школьной учительницы. Поэтому Хик-Хик направился к дому, а Кривой послушно остался за калиткой. Хозяин криками и щелканьем языка объяснил грибу, что тот не должен заходить за ограду. Гриб остался на своем месте, не двигаясь, как скала. Казалось, он уяснил силу этой символической преграды – низенькой каменной изгороди.

Хик-Хик и Майлис миновали огород, и уже на самом пороге он попытался неуклюже ее успокоить:

– Это всего-навсего гриб.

Майлис резко остановилась и посмотрела на гостя таким суровым взглядом, которого он никогда раньше у нее не видел.

В то утро Старик набрал целую гору сморчков, вкуснейших весенних грибов. Ивовая корзинка стояла недалеко от двери. Майлис взяла двумя пальцами один из сморчков и сунула Хик-Хику под нос:

– Вот что такое гриб, Хик-Хик. – Потом указала рукой в сторону Кривого, стоявшего за изгородью, и хмуро добавила: – А то, что вы привели с собой, грибом назвать никак нельзя.

Они сели обедать вчетвером: он, она, Альбан и Старик. Но обед не задался. В воздухе висела угроза: чудовище сдерживала только изгородь метровой высоты, и в комнате царила напряженная тишина. Все – даже Альбан – ждали объяснений случившемуся, но Хик-Хик не знал, с чего начать. Наконец, Майлис попросила его объяснить, в чем дело. Гость забормотал что-то о руке провидения и о том, как он нашел четыре гриба, которые ожили, чтобы превратиться под его руководством в орудие всемирной революции.

– Вот как, – тихонько сказала Майлис, – значит, это не единственный экземпляр?

– Нет, есть еще три, – ответил Хик-Хик. – Если и меня посчитать, то нас будет пятеро. В состав анархистской ячейки всегда входят пять активистов.

– Одного не понимаю, – язвительно сказала Майлис, – как вы собираетесь свергнуть мировой капиталистический строй с четырьмя сподвижниками, какими бы чудовищами они ни были?

Хик-Хик пожал плечами.

– Составление планов – буржуазная привычка, – заявил он в свою защиту. – Анархия стремится к спонтанности. Эти товарищи станут искрами, из которых разгорится пламя революции.

Майлис настаивала на том, что это дикие существа, а следовательно, их действия непредсказуемы.

– Вы ошибаетесь, – засмеялся он. – Они в точности следуют моим указаниям.

– Вы уверены?

Хик-Хик самодовольно улыбнулся.

– Абсолютно. Они совершенно безвольны. На самом деле их воля – это я.

– Вы всегда говорили, – сказала Майлис, меняя тему разговора, – что главная цель анархизма – уничтожение наследственных монархий и буржуазных республик. Иными словами – ликвидация любых форм организованной политической власти.

– Совершенно верно, – подтвердил польщенный Хик-Хик.

– Одновременно вы заявляете, что эти так называемые товарищи подчиняются вам беспрекословно. Вы ими распоряжаетесь, как хотите, и решаете все за них.

– Именно так: я отдаю приказы, говорю, что они должны делать, а потом проверяю работу, – сказал он, гордый собой.

Хик-Хик не понимал, что Майлис готовит ему западню. Она подвинула стул, чтобы оказаться напротив, протянула руки через стол и дотронулась до его пальцев. Он снова увидел белые запястья жительницы Пиренейских гор. Раньше, в осенние дни, Майлис любила показывать ему свои руки. Она сжала его пальцы, не скрывая тревоги, посмотрела в глаза и задала свой вопрос:

– И вы, дорогой друг, хотите уничтожить власть имущих, используя для этого Власть очевидно деспотическую?

Вопрос смутил Хик-Хика. Противоречие казалось слишком явным, чтобы даже такой человек, как он, не обратил на него внимание. Майлис ожидала именно такой реакции: смутить гостя, заставить его сомневаться. Хик-Хик растерянно посмотрел на нее, на Старика, на Альбана. Он обвел взором уютную столовую, маленький камин… Все уголки этого добропорядочного осталя были старательно обогреты. Ему подумалось, что умение содержать жилище в тепле – один из главных навыков человеческой цивилизации, а он, даже управляя титаническими силами и располагая сверхчеловеческой Властью, живет в отвратительной пещере, где всегда царит холод.

– Хик-Хик! – воскликнула Майлис. – Вам кажется, что эти монстры вас слушаются, но ничего хорошего ждать от них нельзя.

– Это же просто грибы, – пробормотал он.

Майлис поняла, что гость готов выслушать ее доводы, дверца в его сознании приоткрылась, и она могла его убедить.

– Не называйте их грибами, – взмолилась она.

И, как добросовестная учительница, объяснила ему, что слова определяют предметы и явления. Слово «гриб» не соответствовало природе существа, которое ожидало его за изгородью, кем бы оно ни было. Майлис взяла с полки один из словарей, внимательно, как настоящий ученый, полистала страницы и в заключение произнесла: «Фунгус».

– Фунгус?

– Да, называйте их фунгусами.

Слово звучало весомо, мрачно и зловеще. «Гриб» – слово безобидное, а «фунгус» говорило о темном и таинственном происхождении странных существ. Поэтому Майлис повторяла снова и снова: фунгус, фунгус, фунгус, – ожидая, что таким образом заставит гостя понять, что тот оказался во власти недобрых сил.

Прежде Хик-Хик не испытывал потребности называть эти создания каким-нибудь общим именем. Если первое чудовище он окрестил Кривым, то причиной тому было отсутствие у него одного из глаз; другого он называл Коротышом из-за маленького роста. Только и всего. Но ему хотелось доставить Майлис удовольствие, ведь именно поэтому он к ней пришел. Фунгус? Ей хочется, чтобы он называл их фунгусами? Прекрасно – пусть будет фунгус. Если ей так хочется, он с радостью сменит им имя: фунгус так фунгус.

Пойдя на эту уступку, Хик-Хик явственно ощутил, как осталь вздохнул с облегчением, а значит, он снова принят в человеческом обществе. Старик разогрел в ковшике винкауд. И пока все пили и курили, а Альбан, как и прежде, прижимался к его груди, Хик-Хик набрался смелости и извинился перед Майлис за свое опоздание в тот страшный день.

– И за то, что случилось потом, – добавил он, потупившись.

Однако Майлис его не поняла:

– А что случилось потом? О чем вы?

Он промямлил что-то невнятное, но Майлис заговорила снова:

– Мне кажется, произошло недоразумение, – сказала она. – Мужчины на постоялом дворе отнеслись ко мне с уважением. Сначала напоили травяным чаем с медом, а потом, когда я собралась уходить, расстроенная вашим отсутствием и долгим ожиданием, любезно предложили проводить до дома.

И видя, как изменилась физиономия гостя, добавила:

– Что с вами? Мне не хотелось бы знать, что я невольно послужила причиной ссоры.

Хик-Хику показалось, что на него рухнул потолок. Он обхватил голову руками, словно пытаясь защититься от удара. Касиан, мерзавец Касиан. Вся история с изнасилованием оказалась дурацкой шуткой, дюжина контрабандистов приняли страшную смерть из-за недоразумения. Бедняга затряс головой, словно собака, вылезшая из воды. Теперь ничего не поделаешь. Ему оставалось только объяснить причину своего визита. Хик-Хик посмотрел на Альбана и сказал:

– Я обещал подарить тебе лошадку, правда? Так вот: я тебе ее привез.

Даже сейчас, когда он произнес эти безумные слова, люди понимали друг друга: намерения Хик-Хика были добрыми, хотя и абсурдными, щедрость – искренней, а жители осталя всегда старались понять ближнего. Старик слушал речи гостя без осуждения, а Майлис старалась уразуметь его доводы. К несчастью, именно в эту минуту она посмотрела в окно.

К окну прилип Коротыш. Тысячи его пальчиков ощупывали стекло, а желтые глазки рассматривали все уголки дома. Выпуклая шляпка заслоняла почти все окно, не пропуская солнечные лучи. Неожиданно возникшая тень заставила Майлис обернуться. Увидев чудовище, она вскрикнула от испуга, а Альбан заплакал. Встревоженный Старик поднялся на ноги.

Нет, фунгусы не слушались Хик-Хика, несмотря на его недавние уверения: по крайней мере одно из чудовищ не повиновалось приказу и зашло за изгородь. Старик снял со стены ружье и зарядил. Гость вскочил со стула и попытался его вырвать.

– Нет!

Ни тот, ни другой не желали сдаваться. Старик не понимал, в чем заключается истинная опасность, но Хик-Хик знал, что фунгусы внимательно прислушиваются к смеси разнообразных чувств, исходивших из осталя. Эти чувства передавались по воздуху и волнами докатывались до чудовищ. Возбуждение Старика, страх Майлис и тревога Альбана притягивали фунгусов так же, как кровь привлекает акул. Хик-Хик был уверен, что монстры слышат их чувства, следят за ними, потому что он ощущал это, да – ощущал. Теперь ему стало окончательно ясно: фунгусы различают эмоции каждого человека точно так же, как люди узнают чужие голоса. Сейчас чудовища испытывали недоумение и беспокойство: разочарование, грусть и отчаяние хозяина они принимали за сигнал тревоги, а стремление Старика защититься – за угрозу. Хик-Хик заранее знал, как они поступят. И если они до сих пор не ворвались в осталь, то лишь потому, что не могли пролезть через маленькие квадратные окошки, казавшиеся игрушечными. Чудовища бросятся на поиски входа и непременно его найдут. А что будет дальше, Хик-Хик догадывался.

Времени на объяснения не оставалось. Он не мог рассказать, что провел несколько месяцев в окружении монстров, обладавших особым чутьем и общавшихся при помощи эмоций, как волки, которые понимают вой сородичей и ориентируются по запаху. А Старик, безусловно, будет сражаться за дом и за ружье не на жизнь, а на смерть.

И тут все почувствовали, что потолок дрогнул, словно началось землетрясение, но не под ногами, а над головой. Хик-Хик и Старик замерли: ни тот, ни другой не выпустили ружья, но перестали тянуть его на себя и посмотрели вверх. Майлис и Альбан тоже подняли головы.

Ритмичные удары сотрясали каменную трубу. Монстры таранили ее своими могучими лбами, словно быки на арене. Каждый удар сопровождался верещанием фунгусов и грохотом обломков, катившихся вниз по скатам крыши. Через окна можно было видеть сыплющиеся дождем осколки черепицы. Когда они разрушат трубу, их огромные, но гибкие тела проскользнут в дымоход и протиснутся вдоль закопченных стен, точно осьминоги. А потом чудовища их растерзают. Всех до одного.

Хик-Хик и хозяин продолжили схватку за ружье. Не отпуская его, Хик-Хик взглянул на Майлис, которая прижимала к себе сына, съежившись в уголке. Альбан плакал, а она смотрела на Хик-Хика, не мигая, и во взгляде ее читалась угрюмая ненависть, какую невинные жертвы испытывают к палачам. Когда любимые глаза смотрят на тебя таким взглядом, ничего хуже быть не может, сказал он себе. Но сразу же взял свои слова обратно. Ужаснее казалось другое: в камине появился висящий вниз головой Коротыш.

Сначала показались тысячи пальцев. Они цеплялись за камни вокруг очага, словно гибкие щупальца. Потом вытянулись руки с тремя или четырьмя локтями каждая. За ними – голова.

Старик, Майлис и Альбан увидели, как, протискиваясь между стенами камина, в комнату влезала огромная грибная шляпка. Лежа навзничь, Монстр разинул пасть с рядами колючек на каждой челюсти. Из нее вывалился черный язык пяти- или шестиметровой длины и заизвивался по полу. Старик и Хик-Хик невольно подпрыгнули, чтобы он не обмотался вокруг их щиколоток.

Еще минута – и фунгусы пролезут по трубе и перебьют их одного за другим. Хик-Хик прекрасно это знал и принял единственно правильное решение, чтобы спасти хозяев. Оттолкнул Старика, да так, что тот повалился на спину, и выбежал из дома, вопя, как сумасшедший.

Как он и предполагал, фунгусы последовали за ним. Увидев, что хозяин уходит, они вылезли по трубе обратно на крышу. Хик-Хик мчался через огород, путаясь в картофельной ботве и падая, но поднимался снова и не останавливался, пока не оказался за изгородью. Фунгусы гигантскими прыжками преодолели разделявшее их расстояние. За изгородью столбом застыл Кривой: он один не нарушил запрета и не тронулся с указанного места. Он был так неподвижен, что казался чучелом.

Хик-Хик посмотрел назад, на осталь. Казалось, дом разбомбили: разрушенная труба, лужайка и огород усеяны кирпичами и черепицей, упавшей с крыши… Хик-Хик запыхтел от злости и с ненавистью посмотрел на Коротыша: но как проучить этого маленького оранжевого бесенка? Да и какой в этом прок? Несчастье уже случилось. Но сдержаться Хик-Хику не удалось: он принялся лупить провинившегося по голове, ругая остальных на чем свет стоит.

В этот момент Майлис появилась на пороге. Хик-Хик показался ей укротителем тигров: там, за изгородью, он дубасил палкой четырех обступивших его монстров. Он ругал их последними словами и раздавал удары направо и налево. Особенно доставалось самому маленькому. Фунгусы подчинялись ему, хотя и рычали, как разъяренные хищники. Их тела и головы, похожие на колеса, содрогались. Монстры завывали, словно разъяренные драконы, и после каждого удара распыляли вокруг чрезвычайно пахучие споры. Они яростно огрызались, с челюстей капали на траву густые желтые слюни. Хик-Хику с трудом удавалось их сдерживать; с виду фунгусы подчинялись ему, пусть и неохотно, но Майлис поняла, что их покорность – чистая иллюзия.

Она всегда отличалась упорством и настойчивостью: несмотря на ужас, разрушение и хаос, которые Хик-Хик принес в их дом, она все еще хотела с ним поговорить, не позволить ему исчезнуть в диких горах. У жителей долины была поговорка: «Грешник может выбраться из ада, но если человек, оседлавший дьявола, поднимется в горы, обратной дороги нет».

Майлис подошла к изгороди:

– Оставайтесь с нами, бросьте своих окаянных спутников, – взмолилась она. – Эти существа приведут вас не к свободе, а к верной погибели.

И она умоляюще протянула к нему руки над каменной изгородью. Рукава упали и обнажили ее руки: на фоне черных камней они сияли особенной белизной.

Хик-Хик понял, что она ему предлагает. И ему стало больно. Он мог бы многое сказать в свою защиту. Например, поведать ей, что намерение подарить лошадку Альбану было самым благонравным поступком в его жизни. Но их разделяла граница более неприступная, чем любая стена: между ними стояла каменная изгородь, и изменить что-либо было невозможно.

Хик-Хик взобрался на голову Кривого, используя его локти в качестве ступенек. Расположившись на этой внушительной и в то же время пугающей высоте, натянул на голову котелок и заявил:

– Прежде я был нищим, а теперь у меня, по крайней мере, есть четыре фунгуса. А вы говорите, что я не могу владеть ими сам и делить эту власть с другими людьми.

А затем фигура, образованная человеком и фунгусом и наводившая на мысли о мифологических существах, пришла в движение, за ней потянулись остальные монстры. Их цилиндрические туловища двигались на сотнях спутанных конечностей. Чудовища были возбуждены, особенно самый маленький. Он скакал, как заяц, и визжал, как гиена. Прежде чем пуститься в путь, Коротыш задержался у изгороди напротив Майлис и посмотрел на нее налитыми яростью глазами. Все его тело сотрясалось, словно в эпилептическом припадке, а рот широко раскрылся – из него высунулся длинный язык и угрожающе потянулся к заграждению. Но заметив, что остальные уходят и он остается один, монстр неохотно присоединился к отряду.

Хик-Хик пришпорил Кривого, и они исчезли, удаляясь по горным тропинкам, недоступным для людей.

VII Хик-Хик, опасаясь жестоких преследований со стороны испанской гражданской гвардии, собирает многочисленное войско фунгусов

В печальном настроении Хик-Хик ехал обратно к своей пещере, сидя на голове Кривого, который шагал неспешно, как старый верблюд, в сопровождении остальных товарищей. Они двигались подобно войску, потерпевшему поражение, казалось, хозяин заразил их своим отчаянием. Ко всему прочему моросил настойчивый и противный дождь, от которого становилось еще тоскливее. Струйки стекали с полей котелка Хик-Хика, с его бороды и ботинок, упиравшихся в плечи Кривого.

Отъехав немного от дома Майлис, он приказал фунгусу остановиться. Он не верил своим глазам: все деревья на обширном участке горного склона лежали, точно сбитые кегли. Стволы были очищены от веток и коры: их обнаженная древесина сверкала такой белизной, что казалось, земля покрыта костями. И вдруг Хик-Хик сообразил: прежде чем зайти в дом Майлис, он сам, желая чем-нибудь занять Коротыша и его сородичей, велел им повалить ель и очистить ствол. Следуя его приказу, монстры срубили одно дерево, потом другое, третье и так далее. Три фунгуса, всего три фунгуса за какие-то пару часов повалили сотню деревьев. Хик-Хик был поражен: уничтоженный лес на склоне служил доказательством неумолимой силы чудовищ. Ему не хотелось, чтобы монстры почувствовали его опасения, и он приказал им снова пуститься в путь.

Когда Хик-Хик, вымокший до нитки и упавший духом, добрался до своей пещеры, он принялся строить новые революционные планы, чтобы немного отвлечься от грустных мыслей. Чистя револьвер, он продумывал следующие шаги. Что бы такое предпринять? Ограбить банк? Ворваться в оперный театр и ликвидировать всех аристократов и представителей буржуазии? Или напасть на собор во время богослужения? Он представил себе, как фунгусы пробивают узорчатый витраж над алтарем и вместе с разноцветным стеклянным дождем обрушиваются на скамьи, внушая прихожанам священный ужас, и эта картина вызвала у него презрительную усмешку.

Пока Хик-Хик драил револьвер, мысленно рисуя перед собой картины разрушений и смерти, четыре чудовища внимательно за ним наблюдали. Лефоше – механизм очень чуткий, и когда Хик-Хик случайно его задел, револьвер выстрелил. Пуля угодила в одного из фунгусов, в то место, где у людей находится подбородок. Чудовище рухнуло на землю с таким грохотом, словно обрушился старый дом.

Хик-Хик отпрянул, пораженный случившимся: выстрел, дым и огромный труп, занимавший почти весь пол в пещере. Сначала он выругался последними словами, потом немного успокоился и убедился, что погибший был одним из новых фунгусов. Нет, Коротыш не погиб, его спас маленький рост. Будь он чуть повыше, пуля досталась бы ему, а не монстру, стоявшему у него за спиной.

И вдруг все то же странное явление: откуда ни возьмись появились споры.

Кауна наполнилась блестящими частичками, словно крошечными серебристыми чешуйками. Тела чудовищ распространяли мельчайшее искрящееся конфетти, как в тот день, когда Кривой осыпал своими спорами троих новых фунгусов, оторвавшихся от земли. Хик-Хик смотрел на этот странный дождь, не понимая его назначения. Споры живых падали на мертвого сородича, но при этом ничего не происходило. Впрочем, кое-что все-таки изменилось: теперь чудовища разглядывали труп, а не Хик-Хика. Округлые головы склонялись к жертве и не могли постичь, что происходит: так коровы провожают глазами уходящий поезд.

Хик-Хик грубо приказал им вынести мертвеца. Они подняли почившего товарища своими двадцатью руками с бесчисленным множеством пальцев. Следуя за хозяином, фунгусы углубились в лес и в конце концов оказались вдали от пещеры: там Хик-Хик приказал им вырыть могилу. Чудовища не понимали, чего от них хотят, так что ему пришлось показать пример: встать на корточки и начать рыть землю руками. Рассердившись не на шутку, он закричал:

– Давайте, действуйте! Нельзя же оставить этот гриб гнить под открытым небом. – Отвесил пару затрещин и добавил: – Работайте, мерзкие твари!

Наконец они поняли свою задачу и стали дружно рыть землю. Три фунгуса, орудуя лапищами, словно лопатами, быстро вырыли глубкую яму.

Хик-Хик уселся на листья папоротника, прислонившись спиной к дереву. Бросить их и уйти он не мог: фунгусы последовали бы за ним, не вырыв могилы. С собой у него была бутылка, и он прихлебывал винкауд, глядя на облака. Дождь перестал. Так куда нанести удар? Банк, собор или оперный театр? Выбор непостой. Теплый вечер, вино и ритмичный шум земляных работ убаюкивали Хик-Хика.

Разбудил хозяина, естественно, Коротыш – как всегда, самый проказливый из всех. Остальные выстроились напротив, требуя его внимания. Когда Хик-Хик встал на ноги, чтобы удостовериться, закончена ли порученная им работа, он увидел весьма необычную картину.

Фунгусы действительно вырыли яму и поместили в нее мертвого сородича, но не положили горизонтально, а поставили вертикально и зарыли землей по пояс. Не столько похоронили, сколько посадили, как саженец. Мертвец стоял вертикально в земле, а шляпка его грустно накренилась, как будто он задремал, безжизненно уронив ослабшие руки. Несмотря на недостаток опыта, землекопам удалось зарыть мертвого фунгуса так, что кончики его пальцев касались земли, из которой некогда он появился, словно в надежде, что когда-нибудь он снова выберется на волю.

Некоторое время Хик-Хик рассматривал это необычное захоронение, а потом рассмеялся. Сначала у него вырвался тихий смешок, а потом он расхохотался издевательски и язвительно. Ему пришла в голову злая шутка: полить круглую голову мертвеца винкаудом. Так Хик-Хик и поступил, смеясь и приговаривая:

– Ну, вот. Теперь ваш друг получил благословление.

Снова заморосил дождь, его струйки бежали по склоненной голове мертвеца. Капли, бесчисленные капли. Хик-Хик оглянулся по сторонам и внезапно встревожился: фунгусы преображались. Чудовища пристально смотрели на него своими маленькими желтыми глазами, а капли дождя отскакивали от их округлых голов. Хик-Хик чувствовал, что его поступок им не понравился. Зря он вел себя так неуважительно по отношению к покойнику, не надо было поливать его винкаудом. Фунгусы, стоявшие под дождем, смотрели на него хмуро, особенно Кривой. Сейчас его физиономия, похожая на лицо ребенка, который сдерживает слезы, внушала ужас. Не стоило смеяться над их примитивным ритуалом. Хик-Хик попятился.

Фунгусы ему угрожали. Без слов. Чудовища передавали ему свою обиду и боль, и он это чувствовал. Другого языка у них не было. Их эмоции пробивались из грибных тел наружу, летели по воздуху и проникали прямо ему в сердце. И Хик-Хик понимал эти сигналы: его издевательство вызвало у них обиду и ярость. Еще шаг назад, еще два. Округлые головы следовали за ним, глядя на него в упор. Фунгусы были оскорблены. Очень оскорблены.

Его охватил первобытный страх. Там, под дождем, в лесу, на склонах Пиренейских гор, на самой дальней окраине мира, он был один в окружении тысячеруких чудовищ с острыми когтями и вечно влажной кожей, и помощи ждать неоткуда. Кто эти твари на самом деле? Он никогда не сумеет ответить на этот вопрос. Хик-Хик тяжело вздохнул. Ему пришли в голову последние слова Майлис: «Эти существа и власть над ними приведут вас не к революции, а к погибели». Она сразу все поняла: «Это фунгусы, Хик-Хик, фунгусы!» И была права. Как можно так глубоко заблуждаться? Зачем ему, анархисту, Власть над другими существами, пусть даже столь неизученными, столь непонятными?

Эта мысль прокладывала себе дорогу в его мозгу, словно топор в стволе дерева. Майлис права, как всегда. Надо избавиться от этих чудовищ: рано или поздно, тем или иным способом они с ним покончат. Хик-Хик попытался скрыть свои страхи, замаскировать их и отдал фунгусам абсолютно нелепый приказ. Велел раскопать заднюю стену кауны, используя кончики своих многочисленных пальцев в качестве кирок и лопат. Ничего другого ему в голову не пришло. Работать им следовало как раз там, где Касиан некогда приказывал ему долбить грунт:

– А ну-ка, товарищи, за дело! Давайте, пошевеливайтесь!

Фунгусы не двинулись с места. Они впервые не подчинялись его приказу. Чудовища стояли неподвижно, подставив головы под капли дождя, которые отскакивали от их кожи, а желтые глазки буравили Хик-Хика, пока наконец Коротыш не запрыгал от радостного возбуждения.

Этому маленькому монстру всегда хотелось действовать, он должен был расходовать энергию, и любой приказ приносил ему радость. Всем своим видом он будто бы говорил: «Надо долбить стену? Будет сделано!» Коротыш бросился к пещере, фунгусы последовали за ним, но Кривой подчинился приказу позже других. Он по-прежнему смотрел на Хик-Хика, как дерзкий и непослушный мальчишка. Тот неуверенно кивнул, указывая монстру дорогу:

– Вперед, товарищ! Тебе что, нужно специальное приглашение? Иди с остальными.

Наконец Кривой нехотя направился к пещере. Вся его фигура выражала отвращение, но все-таки он выполнял приказ. Когда все три фунгуса оказались в кауне, Хик-Хик закрыл снаружи дверь.

У него был припасен бидон керосина, украденный из кладовки Касиана. Полить им дверь, поджечь ее – и всему конец. Чудовища исчезнут, а вместе с ними исчезнет дьявольская связь, которая существовала между ним и монстрами. «Это фунгусы, это неминуемая гибель», – предупреждала его Майлис. И не ошибалась. Да, да, он от них отвяжется. И Хик-Хик приступил к делу: выплеснул на дверь бидон керосина, да так, что пропитались все доски. Остатками керосина наш герой смочил грязную тряпку и поджег. Оставалось поднести тряпку к двери. Одно движение – и он навсегда избавится от чудовищ.

И тут появилась Лысая Гусыня.

Откуда взялась эта тварь, черт бы ее побрал? Наглая птица гоготала, раскидывая крылья: «Га-га-га!» И именно в этот миг, когда гусыня вопила, а Хик-Хик все еще сжимал в руках горящую тряпку, он услышал пять самых страшных слов, которые только может услышать подданный испанского королевства:

– Руки вверх! Мы – гражданская гвардия!

Бедняга обернулся и увидел двух всадников в светло-зеленой униформе, плащах и треуголках, которые целились в него из винтовок. Как ни странно, лошади не шарахались, почуяв фунгусов: дверь так провоняла керосином, что запах чудовищ до них не доходил.