Галерея святых или исследование образа мыслей, поведения, правил и заслуг тех лиц, которых христианство предлагает в качестве образцов

С другой стороны, императрицу Ирину, которую историки единодушно изображают в самых мрачных красках, некоторые писатели представляют нам как образец веры, благочестия и усердия. Кардинал Бароний доходит до того, что оправдывает совершенное ею отцеубийство и ее злодеяния. В чем здесь причина? А в том, что эта преступная и набожная императрица созвала собор и восстановила иконопочитание. Отсюда видно, что защита групповых интересов может заставить забыть самые простые представления о справедливости и оправдывать самые ужасные преступления. Разумные государи не должны стремиться угодить спорящим между собой богословам. Они должны делать добро, прекращать споры и вмешиваться в них лишь для того, чтобы не дать им нарушать спокойствие государства.

Не способные на такие рассуждения, правильность которых подтверждается всей практикой, греческие императоры постоянно принимали участие в делах церкви. Пустые споры духовенства поглощали все внимание правительства, а для блага государства ничего не делали. Набожные и почти всегда фанатичные императоры стали в руках попов орудием разрушения империи, которая до сих пор еще существовала бы в своем блеске, если бы не богословие, которому властители отдали свое внимание и покровительство.

Рвение и глупость-часто жестокая-этих благочестивых государей нашли весьма верных подражателей в лице западных государей. Христианские герои, которых церковь нам расхваливает, были обычно варварами, очень набожными, очень легковерными, очень покорными духовенству, занятыми только увеличением его богатств, расширением его власти, уничтожением его врагов. Таковы единственные добродетели, которые мы можем наблюдать у многих монархов, которых церковь выставляет как образцы мудрости и святости.

Читая историю утверждения христианства среди варварских народов Запада и Севера, мы видим, что миссионеры, которым было поручено распространять евангелие, ловко пользовались двумя средствами, чтобы привлечь государей к выполнению своих заданий. Обычно они почти во всех странах стараются залучить жен этих диких воителей, вкрадываются к ним в душу, чтобы получить доступ ко двору, и ловко используют влияние этого невежественного пола, чтобы постепенно завоевать доверие государей. Женщины почти всегда суевернее мужчин. Их живое и чувствительное воображение и слабость духа делают их весьма восприимчивыми к влиянию религиозного энтузиазма. Их мозг, как и у детей, жаждет чудесного. Самые причудливые сказки нисколько их не возмущают. Короче говоря, мы видим, что у франков, германцев, венгров, поляков, москвитян и так далее главным образом царицы содействуют успеху евангельской проповеди и чудесной удаче христианских миссионеров.

Обеспечив содействие жен, можно было уже без труда завоевать и мужей, которые начинали к ним прислушиваться. Тогда святые проповедники давали им понять, что при помощи новой религии они сумеют стать богами в глазах народов, что у них будет абсолютная власть над подданными, которым будут проповедовать самую смиренную покорность царям, как "живым образам всевышнего", как имеющим власть над судьбами человеческими. Поэтому варварские короли легко поняли, что им выгодно принять религию, которая их обожествляет и уничтожает дух свободы у народов.

Такими путями благочестивые миссионеры легко добились того, что самые дикие правители прониклись их задачами и целями и вскоре стали пламенными защитниками их дела.

Доказательство всему вышесказанному мы имеем в обращении великого Хлодвига, франкского короля. Бог воспользовался прелестями его жены, святой Клотильды, и ее ходатайством, чтобы смягчить свирепое сердце мужа. Королева склонила его к тому, чтобы он стал прислушиваться к святому Ремигию, епископу реймсскому, который вскоре сумел ему втолковать, что для того, чтобы насладиться плодами своих побед, ему было бы хорошо связаться с галльским духовенством и принять религию народа, только что им покоренного. Эта религия поможет ему получить более неограниченную власть даже над свободными воителями, оружию которых он был обязан своим успехом. Габриель Ноде (глава 3) относит к числу государственных переворотов обращение Хлодвига и все замечательные чудеса, сопровождавшие его коронование, как "святая чаша с миром", упавшее с неба экю и пр. Крестив Хлодвига и с ним три тысячи солдат, святой Ремигий продолжал и впредь руководить его действиями. Это мы видим по дошедшему до нас письму, которое он писал королю. В этом письме святой рекомендует королю "выбирать себе в советники людей мудрых и особенно почитать служителей господа". Эти служители господа втянули нашего обратившегося разбойника в войну с королем Аларихом, который был арианином. Христианство отнюдь не излечило Хлодвига ни от честолюбия, ни от жестокости. Все его царствование запятнано злодеяниями и преступлениями, воистину достойными варвара.

Что касается святой Клотильды, то, овдовев, она вовлекла своего сына Клодомира в очень несправедливую войну, чтобы удовлетворить свою личную жажду мести и честолюбия. Она отделалась за это тем, что ушла оплакивать свои глупости в монастырь.

Мы видим, таким образом, что христианские пастыри во все времена проводили мудрую политику союза с государями, чтобы подчинить народы своему игу. Они всегда извиваются ужом вокруг могущественных королей. Они с головой выдают им подданных, чтобы превратить их в рабов, а по отношению к самим королям проявляют величайшую покорность. При таких-то обстоятельствах святой Григорий Турский сказал королю, своему господину: "О король, если кто-нибудь из нас захочет сойти с пути справедливости, ты можешь его наказать, но если ты сам сойдешь, то кто тебя накажет? Ведь мы обращаемся к тебе, когда ты удостаиваешь слушать нас, а если ты откажешься слушать нас, то кто другой осудит тебя, если не тот, кто сказал, что он -сама справедливость?" В другом месте он говорит, что "только бог-судья королям". Отсюда видно, что вначале епископы еще не присвоили себе права судить королей, во всяком случае, они благоразумно умалчивали о своих притязаниях, которые впоследствии сделали их судьями над королями.

Между прочим, приведенные факты помогут нам понять, как мы должны отнестись к мнению тех, кто утверждает, что проповедь евангелия "сильно содействовала цивилизации и просвещению" диких народов. Если под цивилизацией и просвещением народа понимать его порабощение, если это значит вытянуть его из его лесов, чтобы сделать игрушкой королей и попов, то нельзя не согласиться, что христианская религия "цивилизовала" много наций. Но если под цивилизацией понимать средство просветить народ, сделать его обходительным и разумным-одним словом, сделать счастливее, то можно совершенно смело отрицать, что христианство привело к этим спасительным результатам. Народы, бывшие кочевники, жившие войной, в течение веков содержались в грубейшем невежестве. Вместо того чтобы сражаться за свои собственные интересы, они стали биться ради споров своих священников. Вместо того чтобы жить свободно, они стали игрушкой двух сил, объединившихся, чтобы их угнетать, и раздиравших их своими постоянными распрями.

Честолюбивому Пипину, когда он пожелал овладеть короной Франции, понадобился авторитет римского первосвященника, чтобы освятить узурпацию в глазах набожного народа. Святейший отец, осыпанный его благодеяниями, избавившись благодаря его оружию от могучего врага, решил, что Пипин имеет право на узурпацию и что Хильдерик не способен к царствованию. Своими преступлениями короли содействовали тому, что духовенство приобретало могущество, которое оно часто обращало против них самих.

Карл Великий, сын Пипина, которого церковь возводит в ранг святого, был честолюбивым и жестоким святошей, который силой меча расширял свои завоевания и завоевания духовенства среди язычников-саксов. Путем кровопролитий он заставил их принять крещение. А чтобы закрепить свою неограниченную власть над народом, любившим свою свободу и независимость, он завершил их усмирение, направив к ним полчище монахов и епископов, пригодных для того, чтобы навеки покорить их под его иго. Этот король, столь благочестивый и столь щедрый по отношению к церкви, не предвидел, что неблагодарные епископы, забыв о благодеяниях отца, будут иметь наглость судить его сына, Людовика Простого, и свергнуть его с престола, чтобы затем позорно отравить его в монастыре.

Служители господа мягки и покорны перед властными и мужественными королями, но они наглеют, когда короли оказываются слабыми и лишенными твердости. Карл Великий, который в свое время назначал пап, одаряя их и утверждая их избрание, не предвидел, что будет некогда день, когда эти самые папы будут по своему желанию низлагать преемников его власти и присвоят себе право утверждать их избрание.

Приблизительно в эпоху Карла Великого бойи - племя, происходящее из Галлии,-поселились в стране, известной ныне под именем Баварии. До принятия христианства их короли были выборные, и, если они осмеливались нарушить закон, их свергали с престола. Но владычество епископов, установившееся у них вместе с христианством, постепенно приручило бойев и превратило их в рабов. Одаряемые королями, епископы проповедовали этим свободным народам безграничную покорность, которая вскоре превратила их в крепостных короля.

Все эти подтверждаемые историей факты вскрывают нам одну из главных причин могущества, до которого поднялось духовенство в некоторых странах, особенно в Германии, где и теперь еще епископы и многие аббаты являются князьями и светскими государями. Политика, так же как и набожность королей и императоров, содействовала возвышению духовенства.

Чтобы уравновесить могущество своих светских вассалов, короли давали большие лены епископам и призывали их к участию в сеймах, придворных съездах и парламентах, рассчитывая, таким образом, обеспечить себе определенное число голосов и уравновесить голоса наиболее беспокойных и непокорных сеньоров. Чтобы привлечь на свою сторону духовенство, вожди наций часто считали себя обязанными жертвовать ему большую часть своих собственных доменов и предоставить ему власть, которой оно часто злоупотребляло необычайно. Вот в чем кроется истинная причина того, что в течение многих веков в христианских странах епископам предоставлено право вмешиваться в дела управления, участвовать в заседаниях государственных собраний и даже в гражданских трибуналах.

Когда-то короли ничего не предпринимали без решений своих епископов и баронов, или пэров. Вначале прелатов вводили в эти собрания для того, чтобы они поддержали интересы королей против их наиболее могущественных вассалов. Рядом с последними ставили церковных вассалов, или пэров, которые при помощи "меча духовного" влияли на тех, которые умели пользоваться только "мечом светским". Но скоро, как мы видели, "меч духовный" стал так же опасен для королей и для их подданных. Короли этим путем воздвигали между собой и вассалами стену, которая часто обрушивалась на них самих и задавливала их своей тяжестью.

Нет ничего труднее, чем найти действительно великого, действительно полезного государству короля во времена варварства, когда слепая набожность заменяла просвещение и добродетель. Правда, находят, что французский король Людовик девятый блистал кое-какими королевскими доблестями. Но эти доблести затмевались и сводились на нет свирепым рвением и низменным суеверием. Мы видим, как этот король, в котором набожность заглушила всякое представление о справедливости, в недобрый час пустился в качестве паладина в опасные авантюры и незаконно отдавал кровь своих подданных, чтобы вырвать "святую землю" из рук мусульман, которые уже шесть веков законно владели ею. Чтобы угодить преступным видам папы, всегда жаждущего использовать верующих для расширения своей власти, этот король-простак налагает на себя крест, воображая, что несправедливость и резня окончательно загладят его грехи! В конце концов этот король-фанатик не видит, что, принося подданных в жертву своим химерам и забросив заботы о своем государстве, он совершает величайшее из преступлений, какими может себя запятнать король. Однако, так как суеверный человек никогда не бывает последователен в своих убеждениях, королевская гордость этого святого возмущается порой против папы, и он осмеливается противиться власти, в руках которой он, с другой стороны, стал гнусным орудием, или, если угодно, его самым пламенным защитником.

О жестокости воистину набожного святого Людовика недвусмысленно свидетельствует одно правило, которое он преподал своему фавориту Жуанвилю: "Когда мирянин слышит, что кто-нибудь злословит религию, он должен ее защитить не только словами, но и ударом хорошей шпаги, вонзая ее в тело злословящего до самой рукоятки". Каким бы замечательным ни казалось это правило святоше, оно должно показаться отвратительным всякому человеку, в ком есть чувство гуманности. Мало того, оно покажется необдуманным и христианину, который, поразмыслив над идеями религии, сообразит, что, убивая "нечестивца" или "богохульника", не дав ему времени покаяться, рискуешь низвергнуть его в ад и обречь его на вечные муки. Но об этом обстоятельстве рвение помешало подумать Людовику Святому, когда он излагал свое благочестивое правило.

История Севера дает нам своеобразный пример, по которому можно легко судить о методах, какими насаждалось христианство у народов Запада. Когда норвежский принц Олай принял христианство, он усиленно занялся обращением своих подданных. Насчет его рвения не может быть сомнений, судя по тому, что он сделал попутно на Оркнейских островах, находившихся тогда в зависимости от него. Он насильно заставил креститься графа Сигварда, бывшего правителем островов. Сначала он применил к нему меры мирного воздействия. Но видя, что это бесполезно, он велел привести малолетнего сына графа и поклялся, что прикажет его убить в присутствии отца, если тот не примет христианства. Ужаснувшийся отец не мог устоять против силы такого аргумента. Можно себе представить, что он был вполне убежденным христианином. Из истории мы знаем, что тот самый Олаи, став королем, таким же образом трудился над обращением своего королевства; он начал с того, что угрозами и обещаниями обратил своих придворных. Затем он объездил с мечом в руке свои провинции, приказывая бичевать или убивать тех, кто отказывался креститься. Таким образом он в несколько месяцев обратил в христианство всех подданных. Сократ (книга 7, глава 30) сообщает, что один французский епископ потратил только семь дней, чтобы просветить и обратить весь бургундский народ. Российский патриарх, говорят, потопил в Волге десять тысяч татар, не желавших принять крещение.

Ни свет здравого смысла, ни принципы естественной справедливости, ни твердое знание здравой морали не были никогда уделом святых. Довольствуясь тем, что угождают богу, следуя побуждениям своей тупой и жестокой набожности, они очень мало беспокоились о благе подданных. Одурманенные собственным своим воображением или внушением попов, они обычно ставили себе в заслугу то, что они топтали ногами те обязанности, которые разум не дал бы им упустить из виду. Набожный король, занятый исключительно мыслью о "неувядаемом венце", который ему показывали в небесах, очень мало беспокоился о "тленном" венце, которым он владел на земле.

Достаточно хоть сколько-нибудь беспристрастно рассмотреть историю древних и современных христианских государей, чтобы увидеть, что величайшие государственные бедствия, ужаснейшие государственные перевороты имели причиной злобу духовенства, подкрепленную легковерием королей либо народов.

Необузданное честолюбие пап в течение четвертого и пятого веков держало в огне Германию и Италию. Эти первосвященники, защитники иммунитетов духовенства, над которым они хотели властвовать безраздельно, стремились освободить его из-под власти императоров и подчинить его исключительно собственной тирании. В течение этих веков мрака и набожности надменные папы с успехом использовали невидимую силу общественного мнения, чтобы низвергнуть могущество величайших властелинов земли.

Папа Григорий седьмой, которого римская курия в наше время имела наглость возвести в ранг святого, в борьбе за инвеституру* сумел поднять всю империю против Генриха четвертого, своего государя. Этот государь, пораженный громами церкви, оказался покинутым своими подданными и вынужден был явиться босиком, с розгами и ножницами в руке и просить милости у попа, который, чтобы унизить его королевское величество, заставил его три дня стоять на морозе.

Преемник Григория, Пасхалий второй, подговорил сына этого Генриха взбунтоваться против собственного отца, который кончил тем, что умер от голода и лишений. Александр третий приказал подвергнуть Генриха второго унизительному наказанию розгами, чтобы искупить смерть наглого прелата, хотя он был убит не по приказанию короля. Этот же первосвященник вооружил всю Францию для истребления альбигойцев. Он увенчал поповскую наглость, ступив ногой на горло императору Фридриху Барбароссе, побежденному в бою.

Иннокентий третий, разгневавшись на английского короля Иоанна, убеждает короля Франции напасть на его владения, но затем, удовлетворившись изъявлением покорности со стороны Иоанна, согласившегося сделаться данником святого престола, он запрещает французскому королю трогать его государство. Тот же папа воспротивился "Великой хартии вольностей", которой Иоанн гарантировал свободу своему народу. Папа ссылался при этом на то, что король, в качестве вассала папы, не мог без согласия сюзерена даровать подданным свободу, принадлежавшую им по природе и разуму.

Климент четвертый, движимый самой бесчеловечной мстительностью, приказывает убить малолетнего еще Конрадина; единственный отпрыск императорского швабского дома погибает по указанию этого отца христиан.

Бонифаций восьмой поднимает на бой всю Францию из-за своих наглых споров с Филиппом Красивым, имевшим поразительное счастье дать отпор уже в то время авторитету римского епископа и заставить его лопаться от гнева и ярости.

Климент пятый посредством святотатственного предательства убивает Генриха шестого, дав ему через монаха отравленную гостию.

Мартин пятый, избранный в папы на Констанцском соборе, посылает буллу ко всем государям и королям христианского мира, в которой заклинает их "ранами и кровью Иисуса Христа" объявить войну гуситам, секта которых имела большой успех в Чехии. Он обещает индульгенции и отпущение грехов всякому, кто убьет хоть одного из этих еретиков. Император Сигизмунд взялся быть исполнителем мстительных проектов папы и в течение всей своей жизни проливал реки крови подданных, чтобы отомстить за обиду папы и его духовенства.

Гнусный Александр шестой, известный своими кровосмесительствами и отравлениями, чтобы вознаградить короля Фердинанда за усердие в истреблении неверных, присваивает ему почетный титул "католического". На основании своего божественного авторитета этот первосвященник распределяет между Фердинандом и королем португальским власть над Индией с правом присвоить себе всякие владения, какие им придутся по вкусу в странах неверных.

После того, как протестанты свергли иго Рима, христианские короли были, так сказать, только тем и заняты, что мстили за римских первосвященников и в каждой стране приносили им жертвы. Честолюбие королей находило в религии постоянный предлог для удовлетворения своих страстей и узаконения своих преступлений.

Честолюбивый Карл пятый, хоть и говорил обычно, что, "в качестве воина, ему невозможно обладать совестью и разумом", не преминул использовать эту религию, чтобы ею прикрыть свое стремление покорить себе всю Германию. Под предлогом возвращения папе его заблудших овец он убивает этих овец и заставляет Европу плавать в крови. Его набожный сын Филипп второй ведет глупую политику, действует всегда сообща с духовенством, приносит ему бесчисленные жертвы из числа своих подданных и, чтобы заслужить его благоволение, в конце концов безвозвратно губит ряд провинций, которые в результате его политической и религиозной жестокости почти совершенно лишились населения. Этот король-фанатик говорил, что предпочитает потерять все свои владения, чем царствовать над государством, зараженным ересями,

Мы видим, как в течение ста с лишним лет Франция захлебывается в крови ради интересов духовенства, которое сумело убедить невежественный, извращенный двор, что небо требует гражданских войн и принесения в жертву тысяч подданных. Попы-мошенники сумели убедить Карла девятого, будто слава бога и его собственная безопасность требуют, чтобы он путем самого подлого предательства заманил в столицу своих подданных-еретиков и там хладнокровно их перебил. Те же попы вооружили фанатиков, чтобы убить одного за другим двух королей. Ни доблесть, ни достоинства великого Генриха не могли повлиять на бешенство сумасшедшего, одурманенного монахами.

Мы видим, что христианская религия приводит к таким же ужасным трагедиям даже у протестантов. В Англии тираны, державшиеся различных взглядов, швыряются верованиями граждан и один за другим присваивают себе право насиловать их совесть. Генрих восьмой, которого страсть к женщине заставила отойти от католического вероисповедания, не отказываясь вместе с тем от верований Рима, возводит на костер без разбора и католиков и протестантов, отказывающихся признать его верховенство. Его сын Эдуард шестой утверждает в королевстве протестантизм, чтобы доставить затем новые жертвы мрачной набожной жестокости его сестры Марии, решившей восстановить огнем и мечом римскую религию. Вскоре Елизавета разрушает благочестивое дело Марии, снова приводит подданных в протестантскую веру и становится основоположницей англиканской секты. Яков первый, король-богослов, видит свое царствование потрясенным страшным "пороховым заговором", организованным иезуитами и святошами, которые для восстановления римской религии составили гнусный заговор с целью погубить одним ударом монарха и парламент. Карл первый в союзе с епископами пытается вновь объединить своих подданных в англиканской секте и этим дает повод мятежникам казнить его на эшафоте. При Карле первом все внимание правительств поглощено религиозными спорами, которые каждую минуту приводят к столкновениям между гражданами. Ничтожный Яков второй, его брат и преемник, из-за своего рвения, которого не мог утишить трагический пример его отца-Карла второго, оказывается позорно свергнутым с престола за попытку восстановить в своем государстве тиранию папы. Этот печальный папский палач жил в изгнании монахом и оставил после смерти славу святости.

Всем известно, с каким пылом Людовик тринадцатый, прозванный Справедливым, следуя советам честолюбивого и преступного кардинала, воевал со своими подданными - протестантами. Папа Григорий пятнадцатый, этот общий отец христиан, не забывал подогреть усердие набожного монарха, чтоб подтолкнуть его на это святое предприятие. "Следуйте,-сказал он ему,- мой дорогой сын, вы, являющийся украшением вселенной, следуйте указаниям бога. Пусть почувствуют ваш гнев народы, не познавшие бога, этим вы заслужите сокровища милосердия божественного".

Наконец, мы видели, что Людовик четырнадцатый, прозванный Великим, следует по стопам отца и даже превосходит его святой яростью против врагов духовенства. Этот честолюбивый монарх, не довольствуясь тем, что долго был бичом Европы, хотел отличиться еще и деспотическим рвением против тех его подданных, которые отказывались склониться под иго его попов. Он стал смотреть на них как на врагов, он отменил благоприятные для них законы, скрепленные клятвой его предшественников и его собственной,- ему, очевидно, разъяснили, что "по отношению к еретикам не надо соблюдать клятв". Его убедили, что противники его духовенства не могут быть ему верными подданными. Его гнев возбудили до такой степени, что он проявил к несчастным протестантам самую утонченную жестокость. Наконец, ему внушили, что пролитая кровь гугенотов смоет грязь его молодости, проведенной в распущенности и позорнейших пороках. Большего не требовалось, чтобы разжечь рвение этого суеверного деспота. Он решил, что приказ, исходящий из его уст, способен сразу изменить взгляды людей. Итак, он начинает преследования. Он поручает драгунам проповедовать учение церкви. Путем насилия он заставляет еретиков покинуть отечество и принести к более здравомыслящим народам искусство, таланты и мастерство, которых он лишил свою страну. Таким образом, Людовик Великий принес миллион граждан, менее глупых, чем остальные, в жертву бешенству духовника-иезуита и нескольких заносчивых прелатов, говоривших ему, что "христианнейший" король должен быть мстителем "всевышнего", что старший сын церкви должен вступаться за интересы матери, что нет ничего более достойного великого короля, чем стать паладином церкви.

Такова в кратких словах история тех ужасов, которые христианская религия в течение пятнадцати веков творит на земле. Внушаемое ею рвение служило предлогом, которым бесстыдно пользовались честолюбивые лицемеры, старавшиеся довести до отчаяния род людской, или тупоголовые святоши, которые искренне думали, что служат богу, истребляя огнем и мечом его несчастные создания. Религиозные обманщики и искренние фанатики в одинаковой степени опасные бичи для народов. Последним всегда приходилось расплачиваться своей кровью за плутни одних и сумасбродства других.

Если политик-обманщик пользуется религией как предлогом для совершения преступлений, то король-святоша считает себя по совести обязанным совершать те же преступления из благочестия. Во всяком случае, ему приходится так поступать, если он хочет выказать себя послушным предписаниям церкви. Эта святая мать принуждает всех королей к религиозным преследованиям. Если они отказываются приняться за это, то навлекают на себя гнев церкви, за которым немедленно следует и гнев господа. 4, Латеранский собор, происходивший о 1715 г., предписав королям "истребить еретиков", прибавляет: "Если они выполнят этот долг свой небрежно, пусть епископы им объявят выговор; если они откажутся повиноваться, пусть их подвергнут отлучению от церкви; если они целый год будут упорствовать в своем ожесточении, находясь под отлучением, папа лишит их владений их и отдаст эти владения лицам, более ревностным против ереси".

Отсюда видно, что государи отнюдь не вольны проявлять терпимость к взглядам, неугодным их священникам. Последние постоянно им твердят, что бог вручил им меч только для того, чтобы защищать религию, то есть убивать их врагов. По мнению этих святых людей, светская держава получает верховную власть лишь для того, чтобы поддерживать их жульничества и мстить за их оскорбленное тщеславие. В противном случае духовенство считает короля недостойным царствования.

Мы не должны удивляться такому образу действий духовенства. Он вполне соответствует принципам христианства, которое, как мы видели, с самого своего зарождения ввело в государствах две резко различающиеся между собой власти. При языческих властителях власть духовная была в оппозиции к светской. Но как только государи приняли христианскую веру, они стали в подчинение к церкви, духовная власть которой неизбежно распоряжалась христианскими монархами, как и последними их подданными.

Таким образом, в силу самой сущности этой религии духовенство должно быть независимо от королей, по короли должны находиться в зависимости от духовенства. Если короли отказывались повиноваться велениям церкви, служители церкви считали себя вправе впредь смотреть на них как на нечестивцев, дурных христиан, тиранов, негодных для управления христианскими народами. Ведь государи, не покоряющиеся попам, чинили бы постоянно препятствия спасению народов. Одним словом, все доказывает нам, что христианство всегда стремилось унижать королей и возвышать духовенство.

Неужели же государи никогда не поймут, как они должны презирать сумасбродные взгляды и нахальную цензуру этих низких людей, которые в течение стольких веков предоставляли народам и государям печальную привилегию ползать у их ног и давать себя убивать ради них? Неужели эти государи осуждены на вечное прозябание в постоянном неведении истины? Неужели голос разума, гонимого и изгоняемого из дворцов, никогда не сумеет дойти до них, заглушаемый постоянно криками обманщиков?

Если жалобы народов, порабощенных мошенниками, если крики человечества, столь часто оскорбляемого этими бешеными, не могут проникнуть до тронов, то пусть короли по крайней мере прислушиваются к требованиям своей выгоды. Пусть прочтут в истории церкви о написанных кровавыми письменами злодеяниях священников. Пусть подсчитают, сколько они опрокинули тронов, сколько государей убито по их совету. Пусть вспомнят о народах, истерзанных и принесенных в жертву их прихотям, о невежестве и варварстве, восседающих на развалинах искусств, науки, разума, добродетели. Пусть посмотрят, как промышленная деятельность скована праздными монахами и попами, жадность, алчность и вымогательства которых повергают народы в гибельное отупение.

Почему Италия, некогда столь обильная, стала пустыней, где царствует голод и зараза? Потому, что ею правят священники.

Почему в Испании нет промышленности, искусства, науки? Потому, что священники там обладают большей полнотой власти, чем короли.

Почему в Германии государи, способные быть богатыми и могущественными, пребывают в нищете? Потому, что священники и праздные монахи питаются "туком земли" и ничего не делают для государства.

Почему Франция, которой сама природа предназначила играть величайшую роль в Европе, оказывается в таком положении, что казна ее пуста, провинции обезлюдели и лишились самых искусных граждан? Потому, что священники, которые никогда не были настоящими гражданами, убедили легковерного монарха, что ему выгоднее, чтобы его государство лишилось населения, чем чтобы оно было населено людьми, не желающими быть рабами духовенства.

Почему в тех странах, где короли предоставляют священникам царствовать, мы не находим ни нравственности, ни добродетели? Потому, что священники не думают наставлять народы в нравственности и знают только одно преступление-не принимать их взглядов, не выполнять их нелепых обрядов. Они научают лишь добродетелям, полезным их сословию, и легко прощают именем неба все преступления, касающиеся только общества.

Таким образом, духовенство губит нравственность народов, подавляет их активность и извращает ум государей. Здесь удивляться нечему. Такой результат вытекает из природы самих принципов христианства.

Для христианина основная добродетель-вера, то есть безграничное доверие священникам. Этой первоначальной добродетели надо принести в жертву и разум, и нравственные доблести, которые в их глазах имеют ценность лишь постольку, поскольку они согласуются с евангельскими добродетелями, выдуманными на пользу духовенству.

На священников обычно возлагают дело воспитания принцев. И вот они стараются вдолбить своим питомцам убеждение в важности веры, нисколько не заботясь о том, чтобы дать им познание человеческих и социальных добродетелей и развить в них таланты, необходимые для управления государством. Поэтому христианские короли большей частью не знают иной добродетели, кроме веры, иного интереса, кроме утверждения веры, иной узды для сдерживания народов, кроме религии, иных средств заслужить благословение неба, кроме подчинения целям духовенства.

Доверять священникам воспитание королей-значит хотеть сделать их рабами, помешать их образованию, приучить их смолоду носить иго, столь же тягостное для них, как и для народов, которыми им предстоит некогда управлять. В руках таких людей молодой принц уже с детства приучится никогда не обращаться к совету разума, приносить свою способность суждения в жертву авторитету, никогда не отличать справедливого от несправедливого, не знать никакого иного руководства, кроме прихотей и выгод тех господ, которых ему дали. Он не познает никаких доблестей, кроме тщательной точности в выполнении глупых обрядов и церемоний. Ему будут расписывать как преступления проступки, противоречащие предписаниям церкви, но не внушат отвращения к самым вопиющим нарушениям законов естества и разума. Короче, его научат молиться, воздерживаться от некоторых видов пищи, посещать церкви, доверять только благочестивым духовным чинам, ненавидеть еретиков и сердиться на тех, кто осмелится открыть ему глаза.

Более того, разве христианство по своей сущности явно не стремится развратить королей теми гнусными примерами, какие преподносят "священные" книги? Показывать принцу какого-нибудь Давида, Константина, Феодосия в качестве достойных подражания образцов- не значит ли толкать его на то, чтобы стать злейшим из людей? Не будет ли призывом к преступлению, если принца убеждают, что достаточно сказать, как Давид, "я согрешил", чтобы примириться с небом? Возводить гнусных гонителей, изменников, узурпаторов, врагов рода человеческого в ранг святых-не равносильно ли призыву к беззаконию и жестокости? Говорить королю, что власть он получает только от бога и не обязан никаким отчетом народам, которыми правит,-не значит ли подбивать его на то, чтобы стать тираном?

Наконец, не будет ли это разнузданием всех страстей государей, если им внушают, что им все дозволено против врагов церкви и что коварство, нарушение договоров и обман вменяются им в заслугу, когда дело идет об интересах религии?

Знаменитый прелат, составивший для наставления знатного принца книгу о "политике, взятой из священного писания", очевидно, поставил себе задачей сделать своего воспитанника столь же дурным и столь же полезным для священников, как все недостойные герои Ветхого завета.

Вскормленные на этих мерзких правилах, наиболее религиозные государи не знают своих обязанностей по отношению к подданным, пренебрегают самыми священными велениями долга. Довольствуясь хорошими отношениями с богом, они ничего не делают для счастья государства. Святой на троне-обычно человек презренный с точки зрения разума. Когда король набожен, он тем самым, во всяком случае, привержен к одной партии. Он поэтому считает своим долгом преследовать все остальные. Наконец, легковерный король обычно предан священникам, которые неизменно придерживаются правила, что добрые дела расцениваются по той пользе, которую из них извлекает церковь. А это правило не может не оказаться роковым для остального общества.

В самом деле, из всего предыдущего мы видели, что служители христианской религии, чтобы вкрасться в душу государям, превратили их в богов, а их подданных-в рабов. На основании этой лестной доктрины государи считали, что в их интересах вступать в союз с духовенством и действовать с ним сообща, чтобы царствовать, опираясь на общественное мнение. Таким образом, христианские государи, запутавшись в силках священников, большей частью становились либо добросовестными тиранами, то есть искренне преданными религии, которую считали полезной, либо они были лицемерными тиранами, последовавшими совету Аристотеля и Макиавелли, обращенному ко всем злым и честолюбивым правителям, проявлять много рвения и почтения к религии, чтобы иметь возможность спокойно угнетать подданных.

Если бы проповедники евангелия искренне пеклись о благе народов, они объяснили бы королям, что никто из них не имеет ни права, ни власти угнетать; что благополучие монарха всегда неотделимо от благополучия народа; что священник всегда перелетная птица и никогда не бывает гражданином; что счастье государя может быть прочно лишь тогда, когда он стоит во главе просвещенного, цветущего, деятельного, промышленного народа, состоящего из свободных граждан, то есть подчиняющихся справедливым законам, а не прихотям почти всегда развращенного двора или тирании священников, заинтересованных в обмане.

Но эти принципы не были знакомы христианским священникам. Интересы их сословия никогда не согласуются с интересами свободы. Во все времена они ставили себе целью господствовать, царствовать над народами, пользуясь их невежеством, и использовать царей, чтобы утвердить и сохранить господство взглядов, выгодных интересам духовенства. Поэтому тирания всегда была дорога, ибо их сила основывалась на слепой вере и на страхе перед богом-тираном. Во всех странах они были защитниками и опорой деспотизма. Они никогда не защищали народного дела, отдавали народ на волю господ, обеспечив себе неограниченную власть над ним. Когда короли не обнаруживали достодолжной покорности духовенству, они с успехом использовали ту власть над совестью, которую государи позволили им захватить, и поднимали народы на бунт.

Таким образом, очевидно, что в союзе, создавшемся между королями и духовенством, все выгоды были всегда на стороне последнего. Государи оказывались в дураках, вступив в союз с соперниками, стремившимися царствовать в одинаковой степени и над народами и над царями.

Только прогресс человеческого разума способен освободить государей и народы из-под поповской опеки. Просвещенные и разумные народы в конце концов с презрением отвергнут химеры, которые в течение стольких веков стоят им крови и сокровищ. Короли, освободившись от гибельных предрассудков, поймут, что их интересы, связанные всегда с интересами государства, требуют, чтобы государство перестало быть жертвой обманщиков, которые смеются над ним и сеют смуты. В полезных установлениях, особенно в хороших законах, станут искать они средства доставлять людям блага более верным образом, чем посредством религии, которая в течение стольких веков создает только мошенников или фанатиков, рабов и несчастных.

Возможно, что короли, напуганные ужасами и убийствами, направляемыми столь часто против их коллег священниками, подумают, что слишком опасно ссориться с могущественной корпорацией, которая не останавливалась перед величайшими злодеяниями.

Мы должны признаться, что попытка расформировать духовенство или заставить его уложиться в рамки своих обязанностей-предприятие слишком серьезное для большинства государей. Оно требует образованности, мужества, твердости и, особенно, добродетели. Не слабым и малодушным королям укротить наглых соперников, претендующих на верховную власть. И не деспоты, заставляющие народы стонать под их гнетом, могут успешно бороться с тиранами, в которых они нуждаются, чтобы удержаться самим. Эта честь предстоит справедливым, бдительным государям, заботящимся о благе своих подданных и слишком мудрым, чтобы какие-либо химеры могли их отклонить от этой великой цели. Фантомы внушают страх только детям. Король-мужчина сумеет их прогнать. Обман становится робким, когда его осмеливаются атаковать оружием разума. Сила, основанная только на предрассудке, должна уступить реальной силе, основанной на справедливости и истине. Монарх, сам познавший истину, скоро сумеет преподать ее своим народам и освободит их от власти мнения.

Глава девятая.

ОТШЕЛЬНИКИ, АНАХОРЕТЫ, КАЮЩИЕСЯ И МОНАХИ, КОТОРЫХ ЦЕРКОВЬ ОТНОСИТ К

ЧИСЛУ СВЯТЫХ. КАРТИНА МОНАШЕСТВА. БРАТЬЯ-ПРОПОВЕДНИКИ, БРАТЬЯ-МИНОРИТЫ, ИЕЗУИТЫ И ПРОЧИЕ.

Если большинство святых, почитаемых христианской церковью, были, как мы видели, людьми опасными для общества, то есть у нее большое число и других святых, бывших абсолютно бесполезными для своих сограждан.

Нам уже не раз приходилось отмечать, что христианство стремится отчуждать людей друг от друга, делать их суровыми и дикими, разрывать наиболее приятные для них узы. Добрый христианин обязан смотреть на себя как на странника и путешественника в этом мире. По мнению Тертуллиана, самое неотложное дело-покинуть землю. Все рассеянные в евангелиях заповеди Христа имеют целью оторвать человека от семьи, заставить его отречься от родных, жены и друзей, чтобы всецело отдаться мрачным размышлениям над химерами, которые выдают за вечные истины.

Эти заповеди Христа, распространенные после него апостолами, заимствованы, очевидно, из поведения некоторых набожных и фанатичных евреев, известных под именем ессенов, ессеев и терапевтов, обычаи которых сохранил нам Филон Еврей. Вот что он о них сообщает:

"Терапевты бросали свое имущество, жен, детей, отцов, всех родных, чтобы теснее сблизиться с богом. У них было несколько книг древних авторов и главарей секты, в которых священное писание толковалось аллегорически. Они встречались в различных странах, они жили сообща, имели священников, дьяконов, дев, монастыри, или обители, священные мистические трапезы. Они собирались ночью, проводя время в пении гимнов, они молились богу, обратившись на восток". Тот же автор прибавляет, что они соблюдали строгий пост и часто оставались без пищи три дня и даже шесть.

Имя ессены или ессеи ученый Леклерк выводит из сирийского слова, означающего "святой", "благочестивый", "добрый". Он полагает, что их было два вида- "деятельные, или активные", и "теоретики, или созерцатели". Последние не приносили жертв богу и этим явно отличались от других евреев. Утверждают также, что они воздерживались от всяких клятв. Они с величайшей строгостью соблюдали субботу, не позволяя себе в этот день даже сдвинуть посуду с места или удовлетворять самые настоятельные потребности. Они презирали несчастья и с радостью встречали смерть. У них были, говорят, взгляды на характер души и на бессмертие, сходные со взглядами Платона. Леклерк утверждает, что "созерцательные ессеи"-то же самое, что и терапевты, о которых говорил Филон.

Легко заметить поразительное сходство между образом жизни этих фанатиков-евреев и первых христиан. Действительно, многие авторы полагают, что под именем терапевтов Филон хотел обозначить христиан. Таково было почти всеобщее мнение древних отцов церкви, которые имели возможность знать истинное происхождение своей собственной секты. К этим свидетельствам мы прибавим еще, что некоторые ученые предполагали, не без достаточного основания, что сам Иисус мог быть одним из этих ессеев, или терапевтов, который странствовал по Иудее, чтобы вербовать сторонников, и по примеру всех реформаторов вообразил, что кое-что изменил в установлениях секты. Все его нравственные заповеди, имеющие действительно монашеский характер, кажутся заимствованными из учения этих евреев-фанатиков, от которых он отличается лишь тем, что часто проявляет пренебрежение к субботе. Что касается его пристрастия к аллегориям, то это доказывается евангелием, и мы видим, что апостолы дали аллегорическое толкование всему Ветхому завету.

Есть все основания считать, что ессеи, или терапевты, скоро смешались с учениками Христа. Некоторые критики считали, что ессеи, жившие по соседству с Александрией, были обращены в христианство евангелистом Марком. Евсевий. История церкви, книга 2, глава 17. Наконец, надо полагать, что эти самые евреи без труда принимали религию Христа, столь сходную с их обычаями и взглядами. Это предположение подтверждается еще одним замечанием: в эпоху историка Иосифа Флавия были у евреев три секты - фарисеи, саддукеи и ессеи. Но после этого времени уже нет речи о ессеях. По всей видимости, они перестали так называться, поскольку они приняли христианскую религию.

Как бы то ни было, нет сомнения, что первые христиане в Иерусалиме во всем подражали образу жизни терапевтов, или ессеев. То были, по всем данным, настоящие монахи, которые имели все общее, постились, молились, непрерывно размышляли о писании, которое их вожди толковали аллегорически. Они пели гимны или псалмы, "пророчествовали", то есть кривлялись, плясали и произносили бессвязные речи, думая, что они вдохновлены духом господа. Таково было христианство в колыбели. И таково было, собственно говоря, начало монашества, целью которого было вернуть христиан к их первоначальным установлениям.

Эта честь выпала на долю египтянину по имени Антоний. Войдя однажды в церковь, он услышал евангельский текст, где Иисус говорит: "идите, продайте все свое имущество и раздайте нищим". Наш святой вообразил, что эти слова обращены к нему. Он немедленно поспешил выполнить это указание неба. Избавившись от всех преходящих благ, он удалился в пустыню, где дьявол, раздраженный его великодушным решением, послал ему тяжелые искушения, из коих отшельник, говорят, вышел победителем. Слух о его добродетели, то есть о его нелепом поведении, разошелся далеко и произвел огромное впечатление на горячие головы его соотечественников - египтян. Толпы людей направились к нему, чтобы найти под его руководством пути к совершенствованию. Из отшельника, каким он был до того, он превратился в аббата, то есть в духовного отца группы фанатиков, в основателя, вернее, восстановителя монашества на Востоке.

Скоро эта мания стала всеобщей. Христиане толпами покидали города, чтобы поселиться в пустыне. Некоторые из этих набожных дикарей жили отшельниками, отдельно друг от друга, другие жили общиной под руководством главаря и назывались кеновитами. Между ними завязалось соревнование в фанатизме. Каждый старался превзойти своих собратьев в постах, умерщвлении плоти, строгостях. Кто сумел удивить всех своими подвигами, выдумыванием остроумных способов самоистязания, на того смотрели как на чудо добродетели, а те, которые не могли достигнуть такой высокой степени совершенства, вздыхали, что не получили от неба таких чудесных способностей.

Воистину, при чтении житий этих благочестивых сумасшедших можно думать, что, подобно жонглерам, старающимся поразить толпу своими удивительными фокусами, наши святые устраивали турнир, в котором все наперебой старались вызвать к себе возможно больше удивления. Те, кто полюбопытствует прочесть подробно о сумасбродствах пустынников и отшельников, найдут отличное подробное описание их у Феодорита, епископа тирскою, у Палладия, в "Беседах" Касьяна, в "Житиях отцов-пустынников", опубликованных Арно д'Андильи. Из всех этих кающихся, память которых церковь чтит, никто не приобрел столько славы, как святой Симеон, по прозванию Столпник. Он покинул свой монастырь, где его мрачный характер создал ему множество врагов. Спустя некоторое время, желая какой-нибудь блестящей выходкой превзойти всех наиболее чтимых отшельников того времени, он вздумал поместиться на вершине горы в Сирии и провести свою жизнь на столбе высотой в тридцать шесть локтей, на котором он, как нас уверяют, пробыл сорок лет. Он стоял то на одной, то на другой ноге и делал столько непрерывных коленопреклонений, что некто пытавшийся сосчитать их, дойдя до двух тысяч, устал и бросил.

Нелепое поведение нашего святого создало ему колоссальную известность на всем Востоке. Верующие стекались толпами, чтобы видеть и слышать столь великого служителя бога. Его гордости, несомненно, льстило наблюдаемое с высоты колонны зрелище многочисленных паломников, прибывавших пешком, чтобы видеть его совершенства. Тщеславие вознаграждало его за старания и мучения, которые он причинял себе, чтобы поразить мир. Император Лев, полагая, что такой святой человек просветлен божеством, захотел узнать его мнение насчет решений Халкедонского собора. Наш монах ответил, что он одобряет этот собор. Он прожил 69 лет. После его смерти тело его было доставлено в Константинополь, где тот же император построил в честь его великолепный храм.

Строгости и бессмысленные выдумки таких благочестивых сумасшедших христиане во все времена рассматривали как несомненные признаки святости. По невежеству своему они не могли знать, что во всех странах на земле, даже в религиях, которые они считают самыми ложными, есть сумасшедшие, кающиеся или святоши, которые стараются выделиться самоистязаниями, чтобы вызвать удивление черни. Так, Индия дает нам в лице йогов примеры добровольной жестокости, которых христианские анахореты никогда не могли достигнуть. Эти идолопоклонники довели искусство самоистязания до такой степени совершенства, до какой христианство до сих пор не дошло. Одни подставляют постоянно свое обнаженное тело жгучим лучам солнца или укусам насекомых. Другие принимают обет непрерывно держать руки распростертыми. Иные заставляют подвешивать их головой вниз и раскачиваются над пылающим костром! Есть такие, которые укладываются живыми в гроб и воспринимают свет солнца через отверстие, которое служит для передачи им пищи. Другие, наконец, надевают на себя цепи с остриями, которые скоро превращают их тело в одну сплошную рану. Подобные безумства совершаются и в других языческих странах. Мы видим, что в Карнате, на Коромандельском берегу, благочестивые банианы массами бросаются под колеса тяжелой колесницы, везущей их идола, и убеждены, что эта добровольная смерть доставит им вечное блаженство. Китайские бонзы и татарские кающиеся не меньше выделяются своими благочестивыми безумствами и, как и христианские анахореты, приобретают уважение и пожертвования от набожных членов секты. Последние точно так же уверены, что эти искусные фокусники-люди, пользующиеся милостью неба и имеющие возможность с успехом использовать свое влияние для блага прочих смертных.

Эти фанатические представления христиан и язычников основаны, очевидно, на нелепых и оскорбительных понятиях о божестве. Они представляют себе его свирепым тираном, которому доставляет удовольствие наслаждаться отвратительным зрелищем человека, вечно погруженного в слезы и горе. Они воображают, что этот бог, которого они упорно называют бесконечно благим,-кровавый деспот, которого можно ублаготворить только кровью и которого раздражает благополучие и наслаждения его несчастных творений.

Эти противоречивые представления составляют главную основу христианской религии, предполагающей, что бог мог смягчиться только ценой невинной крови собственного сына. Но так как фанатик никогда не рассуждает и отнюдь не бывает последовательным, то наши сумасбродные святоши, признавая, что кровь, пролитая Христом, имеет бесконечную ценность и что ее больше чем достаточно, чтобы смягчить отца, вместе с тем думают, что бог этот требует еще крови тех, кого сын якобы уже омыл своею кровью. Их святое неразумие внушает им, что этому богу приятно медленное добровольное самоубийство его верных служителей. Наконец, их безумие и непоследовательность доходят до того, что они думают, будто эти бесполезные самоистязатели являются святыми, которых бог поддерживает своей благодатью, которым он дает силу и умение стать совершенно несчастными.

Впрочем, как уже можно было заметить, почтение людей к монахам, отшельникам и знаменитым кающимся могло, так же как и божья благодать, укреплять этих фанатиков, уверенных в уважении общества при жизни, в славе апофеоза после смерти и в вечном блаженстве на небе. Все эти мотивы, вместе взятые, должны были помочь им терпеливо сносить иго, которое они добровольно на себя наложили.

В результате безумие монашества стало у христиан эпидемической болезнью, сменившей эпидемию мученичества. Не имея больше оснований опасаться пыток со стороны других, они причиняли их себе сами. Всюду стали появляться монахи. Множество святых захотело прославиться в церкви каким-нибудь новым уставом. В каждом веке появляется новый духовидец, старающийся перещеголять своих собратьев и предшественников. В Египте основателем монастырской жизни был святой Пахомий. Святой Василий Великий основал монастырь на Востоке. Святой Мартин Турский учредил первый монастырь в Галлии. Но истинным патриархом монашества на Западе считается святой Бенедикт. Его пример вызвал подражание со стороны святого Бернара, Бруно, Норберта и др. Все эти изуверы были согласны между собой насчет основных принципов своих установлений. Они хотели вернуть своих учеников к образу жизни терапевтов, или ессеев, то есть к образу жизни первых христиан, который давно уже переменился, так как он стал совершенно несовместимым с общественной жизнью, вне которой люди существовать никак не могут. Отсюда видно, что Иисус, несмотря на свое божественное познание, создал законы, годные лишь для кучки монахов, а не для многочисленных народов, которые для своего сохранения должны на каждом шагу отступать от этих великолепных установлений.

Все учредители монашества предписывали своим ученикам евангельскую бедность, абсолютное воздержание и, особенно, слепое повиновение главарям. Каждый основатель ордена создавал себе неограниченную власть над большим числом людей, для которых он становился деспотом или государем. Неограниченная власть всегда была предметом стремлений честолюбивых людей. Приятно царствовать хотя бы над монахами, если нельзя царствовать над другими. Но эта абсолютная власть была вредна для общества.

Монах всегда считает себя больше обязанным повиноваться своим духовным властям, чем государям или законам и правительству своей страны. Монах не знает в мире ничего более священного, чем распоряжения его руководителя, в руках которого он должен быть, "как палка в руках старика". Это выражение употребляют "конституции" иезуитов; уставы других орденов говорят все в том же тоне. В силу этого слепого повиновения пылкие монахи, возбуждаемые своими наставниками, во все времена были настоящими поджигателями в христианских странах. Монах подчинен своему настоятелю, последний получает распоряжения от папы, который получает, таким образом, возможность сеять смуты во всем христианском мире.

Независимо от этой власти основатели религиозных сект в эпоху невежества и набожности пользуются и в миру величайшим почтением, милостью, щедростью и уважением королей и народов. Так, мы видим, что святые монахи появляются с блеском при дворах королей. Королевы окружают их лаской и обожанием. Их почитают знать к самые свирепые разбойники. Словом, они играют величайшую роль в церкви и государстве.

Мы видим, например, что святой Бернард приобретает огромное влияние, внушает страх самому папе, высокомерно порицает духовенство за его пороки, распоряжается тоном хозяина в церкви. Этот смиренный монах уходит из своего монастыря, чтобы бороться с ересями. Он диктует свою волю всей Европе. Он проповедует крестовый поход. Он вооружает Запад против Востока. Он обещает именем неба успех, что события не замедлили опровергнуть. Однако он сумел приписать греховности христиан провал предприятия, которое было начато по его распоряжению и которому он в своих предсказаниях гарантировал удачу. Но его монастырь и его орден, говорят, преуспевали благодаря щедрым пожертвованиям, которые внесли им крестоносцы, прежде чем пуститься в эту несчастную экспедицию.

Верующие, не сообразив, что ведь эти божественные люди отреклись от мира, были очарованы, видя, как монахи ради них становятся светскими людьми. Забыв, что они дали обет нищенства, их осыпали дарами и были им благодарны за то, что они принимают преходящие земные богатства, обязуясь обеспечить дарителям нетленные сокровища неба. Одним словом, людям, которых почитали как раз за бескорыстие и за презрение к радостям жизни, давали возможность купаться в обилии. Благодаря неразумной щедрости королей монахи стали богатыми порочными бездельниками. Чтобы предотвратить соблазн, какой могла вызвать их распущенность, столь не соответствующая их положению, занимались постоянно их "исправлением", чтобы восстановить их первоначальные установления. Но эти реформы не могли давать длительный результат. Человек в силу неизбежной склонности вновь поддавался природным потребностям, от которых фанатизм тщетно старался его освободить.

Первые шаги монашеских орденов всегда обнаруживают пыл, строгий образ жизни, поразительное бескорыстие. Народы всегда попадались на эту удочку; они всегда оказывались одураченными жертвами фанатиков и лицемеров, старавшихся пленить их такими способами. Когда светское духовенство окончательно развратилось, римский первосвященник стал выдвигать ему противников в лице монахов. Последних он считал пригодными на то, чтобы удержать под игом народы, которых возмутительное поведение светских попов в конце концов разочаровало в религии, поскольку ее служители так плохо выполняли ее предписания. Мы видим поэтому, что монахи всегда воевали с прочим духовенством. Белое духовенство всегда видело в монахах неудобных конкурентов, более ловких в искусстве импонировать толпе. В наиболее суеверных странах монахи пользуются неизмеримо большим значением, чем прочие представители духовенства.

В тринадцатом веке, период, известный невежеством народов и развращенностью духовенства, появляются все новые монашеские ордена, учреждаемые либо обманщиками, либо фанатиками, задавшимися целью подогреть веру народов. Среди этих знаменитых героев особенно выделяются Франциск Ассизский, основатель ордена братьев-миноритов, и Доминик, основатель ордена братьев-проповедников. Эти два героя создали под покровительством папы два знаменитых ордена, которые в течение многих веков были прочной опорой римского первосвященника против государей, народов и самого духовенства. Святой престол всегда находил в них верных эмиссаров, опору своей деспотической власти, пламенных защитников его узурпаций. Он особенно их любил и запищал против врагов. При помощи изощренной и туманной теологии они углубили невежество христиан и сотни раз потрясали весь мир своими пустыми, презренными спорами.

Ученикам Франциска мир обязан замечательным догматом непорочного зачатия девы Марии. Если бы не протесты упрямых теологов, религия была бы обязана им еще новым евангелием, полным всяких бредней, которые они осмелились издать под названием "Вечное евангелие". Папа не захотел проявить строгость к этим нечестивцам, которые, впрочем, были полезны его целям.

Доминик оказал римскому престолу особенно выдающиеся услуги. В голове этого пылкого фанатика зародилась идея трибунала инквизиции, о которой мы говорили. Монахи учрежденного этим чудовищем ордена стали судьями людей, палачами совести, ужасными исполнителями жестокостей святейшего отца, который, подобно Сатурну, вечно пожирал своих собственных детей. В результате изобретения этого проклятого трибунала все граждане были отданы во власть мрачного террора. У целых народов отец боялся сына, жены, близких. Набожность вменяла в обязанность каждому доносить по делам ереси даже на кровного, близкого родственника. Узы родства, дружбы, общественности были совершенно порваны религией, изощрявшейся в способах делать своих последователей дурными. Она вменила в священный долг становиться доносчиком и предателем. Она изгнала из обращения доверие и свободу. Таковы важные услуги, оказанные великим Домиником роду человеческому.

Мы не станем здесь распространяться о тех гнусностях, которые творились всегда в этом отвратительном трибунале. Его участники имели бесстыдство назвать его "святой службой", в то время как эти чудовища всегда используют его для удовлетворения своей жадности, мстительности, стремления к роскоши. Заметим только, что учреждение это, воистину достойное каннибалов, оказывается в прямом противоречии с принципами христианства, которое всегда лицемерно проявляло огромное усердие в делах спасения души. В самом деле, разве они, предавая упорного еретика огню, не посылали его, по понятиям богословов, прямо в ад? Оставляя такого человека в живых, гонители разве не могут надеяться, что промысл божий может когда-нибудь отвратить его от заблуждений? Но религиозное бешенство не умеет рассуждать. Свою жестокость к врагам оно доводит до того, что хочет осудить их и на том свете, после того как их подвергли жесточайшей казни на этом свете. Правильнее сказать, что инквизиторы были всегда обманщиками, закрывавшими глаза на все, когда дело шло об интересах духовенства. А между тем, чтобы обелить церковь, заявляющую, что она гнушается крови, от подозрения в жестокости, гнусные инквизиторы притворно умоляют светские власти о снисхождении к несчастным, которых они осудили и выдали властям. Они вполне уверены, что судьи не снизойдут к их просьбе. Ведь им грозит отлучение, если они посмеют помиловать тех, кого инквизиция признала виновными.

Таким образом, христиане стали подражать самым варварским народам в своих религиозных жестокостях. В то время как эти слепые твердят нам, что почитают благого бога, они не перестают совершать ужаснейшие жестокости, чтобы ему угодить. Они приносят ему человеческие жертвы. И у них хватает безумия называть "делами веры" эти возмутительные дела свирепости попов. Могущественные цари имеют низость предоставлять свой аппарат к услугам этих извергов. Они допускают, чтобы монахи распоряжались жизнью и имуществом их подданных. Они терпят, награждают, одаряют кровавый трибунал, созданный для того, чтобы изгнать из их государств науку, просвещение, индустрию, деятельность и, особенно, разум, без которого нельзя обладать нравственностью. Наконец, эти слепые короли не видят, что деспотизм церкви истинная причина тупой вялости, в которой пребывают их подданные.

Франциск и Доминик, видя, что христиане в их время были шокированы богатством и распущенностью монахов, запретили своим ученикам владеть какой бы то ни было собственностью и потребовали, чтобы они жили только за счет милостыни верующих. Таким образом, эти нищие были еще более тяжелым бременем для народов, чем те монахи, которые были больше всех наделены богатством.

Народы должны были ежедневно, без перерыва доставлять средства к жизни бесчисленному множеству бездельников и наглых нищих, которые умели выжимать богатую милостыню у несчастных, напуганных зрелищем их безграничной злобы. Как отказать в милостыне "брату-проповеднику", если его неудовольствие может привести человека в казематы святой инквизиции? Не проявить щедрости по отношению к такого сорта нищим должно было служить признаком ереси. Таким образом, эти благочестивые "нищенствующие" требовали милостыни, приставив нож к горлу. Вскоре они поэтому разбогатели. Их "случайные доходы" стали гораздо значительнее, чем твердые поступления у других монашеских орденов. Они вознеслись над ними, стали независимы от епископов, отняли паству у кюре, завладели доверием королей, которые, будучи преисполнены веры и почтения к этим пиявкам общества, оказывали им неограниченное доверие. Так, Людовик Благочестивый "делил свое сердце между братьями-проповедниками и братьями-миноритами", которых просвещенный король должен был бы изгнать из государства. Но набожные государи и народы никогда не вскрывают обмана и не знают ни настоящей добродетели, ни своих собственных интересов.

Чтобы продемонстрировать свое бескорыстие, братья-минориты разыграли перед народами очень смешную сцену, которая кончилась трагически для мошенников, придумавших ее. Многие из этих монахов утверждали, что им не только не разрешается владеть какой-либо собственностью, но что и пища их им не принадлежит. Они заявляли, что все это принадлежит папе. Последний, чтобы показать, что он не уступает монахам в бескорыстии, осудил, как еретиков, тех, кто осмеливался поддерживать подобные положения. В результате большое число этих монахов было наказано и сожжено за то, что они были сторонниками взглядов, отвергнутых святым престолом. История сообщает нам, что этот важный спор дал несколько сот мучеников.

Нет такой глупости, которая не имела бы своих защитников и сторонников в христианском богословии. Эразм, прекрасно знавший богословов, большинство которых были монахи, говорит совершенно правильно, что "поведение богословов заставляет сомневаться в истинности богословия; этот раздел науки обладает как бы свойством отнимать искренность и здравый смысл у тех, кто им занимается".

История монашества-это история фанатизма и глупости, поддерживаемых лицемерием и обманом. Если несколько искренних и ревностных святош основали монашеские ордена, то этих благочестивых дураков скоро сменили ловкие мошенники, которые пожинали плоды благочестия их основателей и глупости народов.

Мы никогда не кончили бы, если б стали перечислять все фокусы, плутни, чудеса, видения, откровения, которых полны легенды об этих знаменитых святых. Они написаны в эпоху мрака, написаны монахами, которые в те блаженные для церкви времена были единственными обладателями искусства письма, и они могли быть уверены, что самое богатое воображение не сумеет изобрести достаточно нелепые сказки, чтобы смутить веру народов. При чтении этих благочестивых романов не знаешь, чему больше удивляться - наглости тех, кто их выдумал, или легковерию христиан, которые их принимали на веру. В те же времена монахи-обманщики, чтобы подогреть щедрость верующих и вытянуть у них побольше приношений, стали предъявлять народу для почитания бесконечное множество подложных реликвий, которые они выдавали за останки мучеников или других никогда не существовавших святых. Чтобы удостоверить подлинность реликвий, им приписывали бесчисленные чудеса, которые неизменно привлекали толпы верующих в те места, где, по их убеждению, покоились останки этих величайших угодников божьих. Папа, бывший всегда в доле с теми, кто стремился свято дурачить род человеческий, содействовал целям монахов, поставлял им в обилии реликвии и раздавал индульгенции тем, кто по своей набожности посетит их и воздаст им почитание.

Конечно, все эти плутни не были раскрыты в века тьмы, когда народы и знать, погруженные в грубейшее невежество и глупейшую набожность, не считались даже с тем, что они собственными глазами видели распущенность и гнусное поведение монахов, которое они наблюдали повседневно и повсюду. В действительности, как мы заметили, монахи, предаваясь праздности, утопая в богатстве, не замедлили использовать те блага, которые доставляла им простоватость верующих, чтобы дать волю своим страстям. Они предавались пьянству, обжорству, распутству, они даже не считали нужным соблюдать внешнее приличие и, по-видимому, не боялись шокировать народы, вера которых, казалось, должна была рушиться при виде того, как неизмеримо далеко эти святые отошли от духа своих учреждений.

Однако в конце концов во многих странах завеса была сорвана. Алчные короли набросились на имущество монахов при одобрении народов, которым распущенность и подлости монахов открыли наконец глаза. История Англии дает нам пример, по которому мы можем судить о благочестии, царившем в шестнадцатом веке в монастырях.

Мы имеем документ, подписанный настоятелем и монахами аббатства святого Андрея в Нортгемптоне. В нем они сознаются перед государем Генрихом восьмым во всех пороках, в которых их обвиняли, признают, что заслужили строжайшего наказания, просят у него милосердия и отдают ему имущество своего монастыря. Вот как они пишут:

"Мы и наши предшественники, которых называли монашествующими указанного монастыря, постриглись по уставу указанной обители с исключительной цельюпроводить жизнь в праздности, а не упражняться в добродетели, жить в пышности, а не в послушании и смирении. Под прикрытием указанного устава и монашеского обета мы попусту растрачивали отвратительным и бесчестным образом, вернее, пожирали доходы с указанных земель, до отвала обжираясь и напиваясь. Мы делали и другие суетные и святотатственные расходы, направленные к тому, чтобы погубить набожность наших душ и чистоту тела и опозорить евангелие Иисуса Христа, которое мы по призванию обязаны блюсти во всей строгости. Этим мы лишили добрые души утешения, которое они должны найти в вере в спасителя. Мы отняли у величия божьего должную ему честь, побуждая христиан всякого рода ухищрениями поклоняться безжизненным иконам и подложным реликвиям ради нашей предосудительной выгоды. Итак, рассматривая и воскрешая постоянно в нашем уме свои отвратительные мерзости, свое длительное лицемерие, скрытое под видимостью святости, и заблуждения, в которые мы ввели подданных вашего высочества; видя, что бездна вечного огня готова нас поглотить, если мы покинем эту бренную жизнь, оставаясь в таком положении; взвесив все эти обстоятельства, движимые невыносимыми укорами совести и воодушевленные, как мы надеемся, благодатью бога не Желающего, чтобы кто-нибудь погиб в грехе,- мы припадаем к стопам вашего высочества, каясь с сокрушенным сердцем. Мы тяжко оскорбили бога и ваше высочество, и мы с плачем и стенанием просим у вас прощения за указанные оскорбления, упущения и нерадение, которые мы допустили, согласно тому, как мы это признали, против вашего высочества и ваших сиятельнейших предшественников. Мы признаем, что, поскольку ваше высочество после Иисуса Христа - глава церкви в нашем английском королевстве и, следовательно, единственный религиозный реформатор, вы имеете полное право закрыть все монастыри всех монашеских орденов, злоупотребляющих своим уставом. Кроме того, ваше высочество в качестве нашего суверенного государя и бесспорного основателя указанного монастыря должно унаследовать ему в связи с его упразднением; точно так же оно унаследует все движимое и недвижимое имущество, принадлежащее этому монастырю, и может распоряжаться им, как ему будет угодно".

Этот документ подписан: "Я, Франциск, настоятель;

я, Иоанн, помощник настоятеля; я. Иог. Пайта, Иог. Гарольд, Том Смит, Том Гольсон, Роберт Мартин, Яков Гопкинс, Ричард Банберт, Том Барби, Вильям Уорд, Том Аттербери, Вильям Фаулер".

Этот подлинный документ может нам дать представление о святости монашеских нравов во всех странах в эпоху реформации. В самом деле, все историки единодушно говорят нам в том же тоне о распущенности монахов и духовенства этого и предыдущих веков. Какими бы жадными или деспотическими ни считать тех государей, которые взялись за упразднение монашества в своей стране, короли эти не посмели бы покуситься на него и выполнить это мероприятие, если бы народы не были вконец измучены высокомерием, наглостью и алчностью монахов, которые в опьянении своими успехами перешли, наконец, все границы и стали предметом презрения народов, которых они так долго дурачили.

Это распутство монахов привело к окончательному упразднению монашеских орденов в тех странах, где победила реформация, но они остались в странах, сохранивших покорность римскому первосвященнику, прирожденному главе этого священного воинства. В наиболее набожных странах эти монахи продолжают безнаказанно проявлять то же своеволие, которым они отличались повсюду в эпоху невежества. В других государствах, менее суеверных, монахи, став предметом презрения порядочного общества и просвещенных людей, продолжают еще взимать с несчастного народа обычную дань, демонстрировать ему время от времени чудеса, вытягивать у него деньги благочестивыми обманами и, во всяком случае, растрачивать без всякой пользы огромные доходы с имущества, доставшегося некогда их монастырю в дар. Надо, однако, надеяться, что благодаря прогрессу просвещения, все более и более распространяющегося, короли освободятся от своих предрассудков и поймут когда-нибудь необходимость избавить народ от бремени этих бесполезных людей, которых он должен был кормить и оплачивать, не получая от них никакой пользы. Упраздняя монашество, государь, руководящийся справедливой и благодетельной политикой, облегчит положение подданных, сам приобретет силу и богатство и получит вновь большое количество граждан и гражданок, которых несправедливо отнимал у государства фанатичный закон о безбрачии.

Действительно, монашество, не довольствуясь тем, что отнимает у общества большое число мужчин, которые тысячами различных способов могли бы служить обществу, забирает у него и женщин, которые могли бы увеличить число граждан. Страны, подчиненные папе, во все времена были полны монастырей, вернее, казематов, предназначенных как места заключения для приятного пола; а ведь он предназначен природой для того, чтобы умножить число членов общества, очарованием и украшением которого он служит.

В этих-то монашеских тюрьмах фанатизм производил наиболее заметные опустошения. Там бедные затворницы с очень ярким воображением и слабой конституцией, предоставленные ужасному одиночеству, питаясь меланхолией, взбесившись от печалей, постов, самоистязаний, испытывали бредовые видения, иллюзии, экстазы, частые откровения. Одним словом, монахини еще в большей степени, чем самые строгие отшельники, были восприимчивы к самовнушению и становились поэтому очень часто весьма удобным орудием в руках духовенства, чтобы вызывать волнения черни.

От времен святого Павла до нашего времени мы находим непрерывный ряд вдохновенных дев и жен, пророчиц, одержимых, которые принесли огромную пользу церкви своим умоисступлением. Эти небесные дары особенно проявлялись в монастырях и обителях для девушек, главным образом у тех из дев, которые обладали большим темпераментом. Эти небесные супруги Иисуса Христа, давшие обет воздержания, должны были часто чувствовать правильность высказанного Гиппократом * положения, что, когда самая чистая кровь, не находя выхода по обычным путям, поднимается к сердцу, тогда вены вздуваются, мозг затемняется и человек впадает в безумие. Таким образом приходится объяснить экстазы, видения и бессвязные предвещания множества святых монахинь, безумие которых нам преподносят как проявление благодати. Святая Бригитта, святая Екатерина Сиенская, святая Тереза, святая Магдалина де Пацци, Мария Алакок и множество других святых сумасбродок, набожность и пророческий дар которых восхваляются в церковных святцах, были, по-видимому, женщинами, которых воображение, воспламененное слишком строгим образом жизни, делало часто совершенно безумными. У женщин, постоянно предающихся набожной мистике, истерия может дать все те явления, которые поражают у этих святых фанатичек. Божественная любовь вызывает у особы с живым воображением и пылким темпераментом те же безрассудства, что и любовь "мирская".

Вообще нет ничего удивительного в том, что монашки весьма подвержены частым приступам безумия. Святое варварство, с которым церковь и законы обращаются с этими жертвами воздержания, способно повергнуть их в самую мрачную меланхолию и даже отчаяние. Еще на пороге детства, в неопытном возрасте, современные весталки принимают на себя на всю жизнь обеты деликатного свойства, обычно навязываемые им обольщением, а иногда властным деспотизмом бесчеловечных родителей, которым религия и правительство позволяют быть тиранами. Трудно понять мотивы современного варварства по отношению к этим несчастным девушкам и основания, по которым церковь изменила в применении к ним те правила, которые в более древние времена были разумнее и мягче. В самом деле, мы видим, что на соборе в Агде в 506 г., на котором председательствовал святой Цезарий, епископ арльский, было постановлено, что "девицы могут принять пострижение не ранее сорокалетнего возраста, как бы ни были уверены в их добропорядочности" (канон 19). Это распоряжение было подтверждено папой Львом. Но в последующие времена и даже еще теперь девушки шестнадцати лет имеют пагубную возможность связаться с нищетой на всю жизнь. Раз данный ими обет не подлежит отмене, нет никакого спасения для этих жалких жертв неразумного фанатизма. В третьем веке брак посвященных богу дев не считался преступлением. Святой Киприан (послание 62) говорит о них, что "если они не желают или не могут устоять, пусть они лучше выходят замуж, чем попадают в ад". Но варвары-богословы переменили взгляды на этот счет. Они осуждены на то, чтобы всю жизнь стонать в глубине монастырей под начальством мрачных настоятельниц, которые сами не имеют никаких радостей, кроме печальной привилегии изливать на других дурное настроение, которое их терзает. Таким образом, только смерть может положить конец мучениям этих несчастных дев, которые рады, если опьянение фанатизмом может их поддержать до конца мучительного жизненного пути, поливаемого постоянными слезами. Так - печалью, слезами, отчаянием-удостаиваются, по мнению христиан, милости господней. Таковы те преимущества, которые христианская религия дает прекрасному полу. Она за один миг неосторожности осуждает их на то, чтобы влачить, вздыхая, жалкое и бесполезное для общества существование.

Между тем именно этим несчастным девам во многих странах поручают воспитание детей. Эти бедные затворницы, невежественные, легковерные, фанатичные и неопытные, берут на себя заботу о воспитании гражданок и матерей семейства. Хотя они не имеют ни малейшего представления об общественных обязанностях и о том, что творится на свете, им доверяют первые годы жизни того пола, которому предназначено составить счастье другого. Что у детей остается от такого воспитания? Они вырастают боязливыми и легковерными святошами, не обладающими ни одним из качеств, необходимых для того, чтобы их ценили и любили люди, с которыми им предназначено жить. При выходе из монастыря они приносят в жизнь только свою неопытность, к которой присоединяется узость ума, занятого множеством мелочей, делающих их несчастными на всю жизнь.

Опустим занавес перед этими тяжелыми сценами и вернемся к монахам, гораздо более опасным для разоряемого ими общества, чем эти несчастные девы, которых закон в союзе с предрассудком осуждает на вечное заключение в темнице.

Среди орденов, возникших в последние века, особенно замечателен орден иезуитов. Он был учрежден святым Игнатием, испанским фанатиком, у которого под влиянием чтения одной легенды окончательно помутился разум. Так как его голова романтика склонила его в сторону набожности, он поставил себе задачей искать опасных приключений и стать Дон-Кихотом римской религии, которая в то время подвергалась атакам многочисленных ересей. Воспитанный в военной среде, он в своем воинственном пыле задумал учредить монашеское воинство, предназначенное для неустанной борьбы с врагами церкви. Он получил одобрение у папы, увидевшего в этих новых солдатах воинственные отряды, которые с успехом могли бы служить ему для поддержания его власти, подвергшейся со всех сторон нападениям многочисленных мятежников.

Орден, учрежденный Игнатием, в короткое время затмил все существовавшие до него в христианстве. Последние, работавшие в течение веков, благодаря благочестию верующих коснели в бездействии и думали только о том, чтобы в праздности наслаждаться богатствами, полученными от государей и народов. Не таков был дух "Общества Иисуса". Оно вспомнило, что его божественный учитель явился, чтобы принести "не мир, но меч". Поэтому война стала его стихией, и оно служило римской церкви с необыкновенным пылом. Мы видим поэтому, что за два столетия один этот орден дал почти столько же святых, сколько все прочие ордена, вместе взятые. В самом деле, нет таких монахов, которым римский первосвященник был бы так много обязан. Обязавшись специальной клятвой слепо следовать воле святейшего отца, иезуиты, казалось, были чудесным образом специально созданы для того, чтобы в нашу эпоху поддержать, расширить и защитить деспотизм наместника

Иисуса Христа. Гравда, несмотря на свои клятвы, они довольно часто выходили из повиновения. Но это всегда бывало лишь для того, чтобы лучше услужить. Чтобы вернее достигнуть этой цели, они во всех странах затевают заговоры, замышляют перевороты, сеют раздоры, смуты и мятежи, покушаются на особу королей, и все это, как они заверяют, "для вящей славы бога". Давно сказано было об "Обществе Иисуса", что то был "длинный кинжал, рукоятка которого находится в Риме и который всегда готов поразить государей".

Воинственный и беспокойный дух этих монахов-воинов не мог удовлетвориться тем, что сеял смуту в пределах нашего полушария при помощи благочестивых фанатиков, которых орден сумел сделать орудием для выполнения своих широких замыслов. Он посылал людей в самые отдаленные страны, чтобы там завоевывать души для бога, подданных для папы и богатство для себя. По примеру святого Павла иезуит стал "всем для всех". В Индии он сочетал культ идолов с культом Иисуса и тем облегчил успех евангелия и торговых операций "Общества".

Следуя той же политике, эти святые особы в интересах знати вылущили из евангелия все, что есть в нем сурового и отталкивающего. Эти умелые водители душ великолепно поняли, что наставления и советы, предназначенные для презренного простонародья, фанатиков и монахов, не годятся ни для королей, ни для двора, ни для светских людей. Мало того, чтобы предоставить совести больше простора, они довели свою снисходительность до того, что сделали сомнительными и проблематичными самые ясные принципы естественной морали.

Стремясь угодить государям, они не забывали проповедовать, деспотизм, превозносить божественные права монархов и вдалбливать подданным самую неограниченную покорность. Имея на своей стороне королей, они обеспечили себе возможность царствовать над народами. Однако эта покорность властям была лишь условной. Они умели проповедовать мятеж и даже призывать к убийству королей, когда те оказывались недостаточно послушны им или римскому первосвященнику. В таких случаях государи оказывались просто тиранами, и казуисты из "Общества Иисуса" заявляли в своих писаниях, что будет законно и похвально очистить от них землю.

Суровую христианскую религию иезуиты мудро заменили "духовными упражнениями", легко выполнимой обрядностью, "конгрегациями", или благочестивыми сообществами, четками, частыми исповедями и причащениями -словом, множеством мелочных обрядов, гораздо менее обременительных, чем осуществление добродетели. Зная, что люди проникнуты страхом перед богом, которого им обычно рисуют с малоприятными чертами, они освободили его творения от необходимости любить его, уверяли, что достаточно не питать к нему ненависти, и ловко обратили набожность верующих на святых, особенно на деву Марию, как мы уже заметили выше.

При помощи всех этих остроумных средств иезуиты стали монополистами и арбитрами в делах религии. В странах, подчиненных папе, руководство королями и знатью возлагалось почти исключительно на них. Они стали покровителями и господами епископов. Благодаря интригам и священным заговорам они стали распоряжаться бенефициями и милостями. В результате весь христианский мир вынужден был преклонить колени перед этими монахами, которые всегда были опасны для государей и всегда удостаивались их доверия.

Почти во всех странах им поручали воспитание юношества. Но они старались его не просвещать. Напротив, зная, какую ценность всегда представляло для служителей религии невежество людей, они мудро старались противиться опасному прогрессу человеческого духа и вернуть народы к невежеству веков набожности и варварства, оказавшихся, как мы убедились, столь выгодными для церкви. Они возродили легенды, чудеса, благочестивый обман и святое жульничество веков мрака.

Однако, несмотря на все свое могущество, наши иезуиты встретили противодействие и помеху в проведении своих широких замыслов со стороны секты желчных святош, известных под именем янсенистов, которые, будучи преисполнены святой мизантропии первых христиан, упорно отстаивали первоначальное монашество. Но эти жалкие фанатики, ставшие неуместными в наш век, как и первые проповедники евангелия, отнюдь не встретили сочувствия у властей земных. Их ригоризм создал им врагов и очень мало сторонников. Особенно ополчился против них римский первосвященник, непогрешимый авторитет и деспотизм которого они дерзнули оспаривать.

Папа открыто высказался в пользу "Общества Иисуса", превратившегося в его преторианскую гвардию, в янычаров, в официальных защитников его непогрешимости и его неограниченной власти над церковью. С другой стороны, добрым отцам оказали поддержку короли, которые были вполне довольны их нетребовательной моралью и религией. В результате они побили своих противников с большой выгодой для себя и заставили святого отца предать их анафеме. А светская власть, всегда верно следующая указке Рима, взяла на себя, даже вопреки собственным интересам, честь преследовать янсенистов и создать среди них множество исповедников и мучеников.

Однако партию янсенистов с жаром защищали знаменитые люди, пустившие в ход для защиты дела все свои таланты и знания, которые были бы достойны удивления, если бы их обратили на более интересные объекты, чем богословские споры, всегда нелепые с точки зрения разума. Какую пользу могла бы получить Франция и вся Европа от гения Арно, Николя, Паскаля и ученых из Пор-Рояля, если бы вместо того, чтобы заниматься непостижимыми спорами о благодати, они занялись просвещением человеческого рода насчет предметов, действительно важных для него!

Однако эти глубокие богословы потерпели поражение в борьбе с иезуитами. Последние, более гибкие и ловкие, менее стесняющиеся в средствах, оказались сильнее своих ученых противников.

В руках учеников святого Игнатия христианство утратило свой свирепый, дикий вид. Оно стало религией, удобной для всех, приятной королям, нестеснительной для царедворцев, занимательной для женщин, развлекательной для народа, которому она давала непрерывные зрелища. В то время как янсенисты пытались вернуть христиан к скучной простоте первоначального культа, более ловкие иезуиты обращались к показной стороне и доказали, что для привлечения большинства нужен пышный культ.

Но ничто не дало иезуитам столько могущественных сторонников, как их нетребовательная мораль и снисходительность к тем, кто не, хотел покориться строгим законам добродетели. Их богословы старались расширить узкий путь спасения, выровнять ухабистую тропинку евангелия. Каждый мог надеяться попасть на небо, не давая себе труда бороться со своими наклонностями. Казуисты заботились о том, чтобы делать поблажки совести, и изобрели тысячи остроумных уловок, чтобы оправдать самые подлые поступки и самые скандальные пороки. Учение о пробабилизме * дало людям возможность выбирать среди решений сговорчивых вероучителей те, которые больше всего соответствовали их настоящим интересам.

Словом, целью политики иезуитов было, как видно, желание оживить пошатнувшуюся религию, ставшую непривлекательной из-за невозможности ее осуществить. Иезуиты пытались сделать ее более радостной, отнять у нее ее суровую внешность, способную только отпугнуть. Они пытались сделать людей набожными и религиозными даже за счет морали, не заставляя их вместе с тем жертвовать своими страстями. Они лучше, чем их неистовые противники, поняли, что первоначальная христианская религия уже не по сезону и, во всяком случае, без серьезных поправок не годится для большого света. По всем данным можно считать, что искусные руководители "Общества Иисуса", сами лишенные религиозных предрассудков, которые они хотели внушать другим, поставили себе задачей реформировать и смягчить учение Христа, чтобы привлечь к нему больше приверженцев.

Но их непреклонные противники считали преступлением приспособлять религию к обстоятельствам и к задачам светской политики иезуитов. Они смотрели на них как на предателей и нечестивцев. Они вообразили, что нельзя вносить поправки в учение, которое они считали божественным и которого, следовательно, нельзя коснуться. В самом деле, риторизм и мрачное настроение составляют суть христианства. Христианин, обладающий хорошим характером,плохой ученик бога, увенчанного терновым венцом, не перестававшего проповедовать суровый образ жизни.

Вследствие этого наши набожные ригористы, чтобы опорочить своих врагов и расстроить их планы, упорно проповедовали евангелие по всей строгости небольшой группе, которую сумели сколотить. Не будучи в силах повредить своим могущественным врагам, они, по обычаю рекомендуют согласие, милосердие, терпимость, терпение, стойкость в страданиях

По примеру первых главарей церкви главари этой партии призывают своих последователей вносить милостыню, которую, они распределяют, чтобы облегчить положение бедняков, и "состоятельных людей, гонимых за истину". Чтобы доказать, что только они являются хранителями этой драгоценной истины, они постарались сфабриковать чудеса на могиле некоего дьякона, умершего в преданности: их взглядам. Далее, они позаботились о том, чтобы раздобыть духовидцев, бесноватых, пророчиц, одержимых, которые должны были предсказывать конец света, пришествие пророка Ильи, страшный суд и месть всевышнего. В ожидании результатов этих предсказаний вожаки партии живут привольно за счет своих набожных учеников и благочестивых женщин, которые взяли их в руководители. Они имеют привилегию руководить некоторыми семьями и подстрекают своих сторонников против своих противников, с болью в душе видя их обладателями бенефиций и церковных должностей. Согласно древнему обычаю они поносят их, свято клевещут и горестно вздыхают о том счастливом моменте, когда "действенная и победоносная благодать" сделает их ортодоксами, то есть более сильной стороной, когда на их улице будет праздник и они сумеют милосердно показать молинистам всю тяжесть своего гнева, который тайно их пожирает.

Ныне, как и во все века, христианство распадается на секты, группы, богословские течения, ереси и расколы, сторонники которых ненавидят друг друга и всегда готовы друг другу повредить. Сильнейшие преследуют слабейших и проповедуют нетерпимость; а угнетаемые протестуют против бесчеловечности преследователей, которых они, однако, стали бы в свою очередь преследовать, если бы имели возможность. О чем идет речь в спорах наших современных воителей? О способах сделать людей более человечными, общежительными, справедливыми, разумными, счастливыми? Нет, эти задачи никогда не удостаивались внимания богословов.

Речь идет о непостижимых мнениях насчет благодати. Спор идет о том, кто лучше разгадал тот способ, каким непостижимое существо, управляющее миром, воздействует на человеческое сердце. Эта проблема, неразрешимая для особей человеческого рода, вызывает раскол среди богословов римской церкви. Каждая сторона утверждает, что писание и отцы церкви определенно высказались в пользу ее системы. Короли, народы, даже женщины впутываются в этот бессмысленный спор. Государи на основании заявлений заинтересованного духовника или придворного епископа преследуют людей за метафизические системы, о которых не имеют ни малейшего представления. Представители власти считают своим долгом принять участие в споре. Государство потрясается. Набожные мужчины и женщины и с той и с другой стороны шумят, кричат, интригуют, чтобы повредить противникам своих руководителей, которые, принадлежа к той или другой партии, уверяют, что дело идет о чести, славе и могуществе всевышнего и что рискуешь заслужить вечную муку, если отказываешься интересоваться делами, столь важными для блага предвечного.

Таким образом, наши глупые верующие по указке какого-нибудь священника воображают, что нелепые мнения, исходящие из пустой головы сумасбродного фанатика, могут оказать влияние на славу верховного существа, которое, как при этом говорят, создало людей такими, какие они есть, и, следовательно, хотело, чтобы каждый фантазировал о них по-своему.

Бедные безумцы! Они не видят, что диковинные вопросы, возбуждаемые праздными и самонадеянными сумасбродами, не могут интересовать всемогущее существо, которое, если допустить, что оно существует, не может нуждаться для своей славы ни в мнениях, ни в глупостях людей. Они интересуют в действительности лишь тщеславие, зависть, мстительность, честолюбие и жадность некоторых обманщиков, у которых спор идет о том, за кем останется право исключительного господства, право грабить зрителей их битв.

Споры наших современных крамольников не касаются и нравственности. Что я говорю! они всеми мерами стремятся окончательно ее уничтожить. Одна из воюющих сторон, чтобы укрепить свое влияние путем завоевания милости королей и знати, отменяет всякую нравственность, как божественную, так и человеческую, и заменяет ее обрядами, церемониями, нелепым ритуалом, которые не могут повлиять на страсти. Другая партия, чтобы опорочить своих противников и сделать их ненавистными в глазах глупой черни, демонстрирует надменную строгость, непреклонный стоицизм, проповедует фанатичную, неосуществимую на практике мораль, способную вызвать ненависть к добродетели.

В результате этих споров народы не только не становятся просвещенными, более справедливыми, обходительными, человечными, но, напротив, распадаются на враждующие группы, всегда склонные друг друга ненавидеть, мучить, вредить друг другу, не зная, за что; стараются доставить победу взглядам тех или иных представителей духовенства, которые одни только при помощи веры используют для своей выгоды злобу людскую.

То же безумие мы находим во всех христианских толках. Похоже на то, что звание христианина всюду доставляет людям основания для ненависти, обид, взаимных огорчений и мучений. Протестанты, то есть христиане, отпавшие от римской церкви, объединившись против римско-католической церкви, в свою очередь распались на группы, вожаки которых всегда готовы вступить в рукопашную. Англиканец ненавидит и презирает пресвитерианца, который, со своей стороны, выступает против пышности тирании епископата. Кальвинист на ножах с лютеранином. Кальвинист-гомарист ненавидит кальвиниста-арминианца. Коккеанец ненавидит последователей Боэция. Греки на Востоке разбились на множество толков по догматическим вопросам, о которых не имеют ни малейшего представления. Православный московит ненавидит московита-еретика, имеющего дерзость думать, что креститься надо обязательно тремя пальцами. Среди христиан только квакеры, или трясуны, ни с кем не спорят. Чем это объяснить? Тем, что в этой секте нет ни священников, ни пастырей, ни духовных вождей.

Глава десятая, и последняя.

РАЗМЫШЛЕНИЯ О НАБОЖНОСТИ, ИЛИ РАССМОТРЕНИЕ

влияния, КАКОЕ ХРИСТИАНСКАЯ РЕЛИГИЯ ОКАЗЫВАЕТ НА НРАВЫ ЛЮДЕЙ.

Все сказанное до сих пор доказывает, что христианская религия во все времена была источником раздоров и смут. Христиане всегда оказывались обманутыми жертвами религиозных страстей. Священники во все времена ставили себе целью господствовать и жить в почете за счет верующих, всецело на них полагавшихся. Святые во все века были мятежниками, заговорщиками, смутьянами, гонителями, когда сила была на их стороне. Они становились кроткими, снисходительными, сговорчивыми лишь в том случае, когда они были слишком слабы, чтобы дать волю своему дурному характеру. Во все времена они прибегали к интригам, козням, фокусам, предсказаниям и чудесам, чтобы приобрести себе сторонников. Во все времена они применяли одни и те же искусные приемы, чтобы сразить и уничтожить своих противников.

Представленная нами на основании данных истории картина древних и современных святых отнюдь не способна создать у нас возвышенное представление об их действительных добродетелях, то есть выгодах, какие они доставили роду человеческому. Мы ясно показали, что этих святых можно разделить на две категории.

Одни были вожаками групп, основателями сект, людьми, неизменно ставившими себе целью господствовать и жить за счет легковерия тех, кому они возвещали евангелие.

Другие были искренними фанатиками, которые, став жертвами обмана со стороны плутов, превратились в их руках в орудие их страстей и корыстной политики.

Ни те, ни другие не были полезными людьми. Если обманщики, после того как они приобрели приверженцев, нашли секрет, как тиранить их и жить за их счет, то искренние фанатики, энтузиасты, уверенные в правоте своего дела, слушающиеся указаний своей заблудшей совести, причинили обществу не меньше зла, вызывая часто смуты и опустошения. Отсюда видно, что святоша-лицемер и святоша добросовестный - оба были чрезвычайно вредными существами. Обманщик, если он обладает здравым смыслом и умом, может даже оказаться менее опасным, чем святоша глупый и искренний. Глупость последнего помешает ему предвидеть когда бы то ни было последствия сумасбродств, внушаемых ему набожностью. Он часто будет вредить даже своей партии, думая, что он ей оказывает услугу. Обманщик знает по крайней мере, что ему надо соблюсти какую-то меру, в то время как усердный святоша обычно ставит себе в заслугу, что он закрывает глаза на какие бы то ни было соображения. Можно найти мотивы, чтобы удержать обманщика. Но совершенно невозможно найти достаточно сильные аргументы, чтобы сдержать безумца, вообразившего, что его безумства одобрены его богом.

Таким образом, с какой бы точки зрения мы ни взглянули на святых, мы увидим, что они были и остаются очень опасными из-за своего плутовства и лицемерия. Еще более опасны они своим фанатизмом и слепой набожностью. Или, наконец, это люди, которых религиозное неистовство сделало жестокими к себе самим и совершенно бесполезными для сограждан.

Установив эти положения, мы можем по совокупности данных понять, как мы должны отнестись к этим великим особам, которых христианство нам подает как образцы святости. Все то, что мы привели в этой книге на основании исторических памятников, авторитет которых признают сами христиане, должно было нас убедить, что святые всех категорий были совершенно бесполезны для рода человеческого.

Действительно, мы видели, что святые, проповедовавшие евангелие, были людьми, проповедовавшими о самих себе. Они старались создать себе учеников, чтобы властвовать над ними и жить за их счет. Святые учители были вожаками партий. Они никогда не обнаруживали особой разборчивости в средствах, чтобы доставить победу своему делу, и часто позволяли себе преступления ради достижения намеченных целей. Святые мученики были либо обманщиками, погибшими за старания утвердить контрабандное учение, либо безумцами, которым их вожди-фанатики или мошенники-смутили разум. Святые на троне были либо одураченными жертвами духовенства, либо весьма плохими политиками, всегда готовыми проливать кровь, чтобы упрочить царство своих попов. Святые отшельники были людьми, явно вредными для самих себя и абсолютно бесполезными для общества. Святые монахи были либо опасными рабами своих настоятелей, либо трутнями, жиревшими в безделье за счет трудолюбивых сограждан. Святой в семье был и будет всегда мизантропом, врагом собственных своих наслаждений и строгим цензором чужих удовольствий, вечно занятым тем, чтобы мучить себя и других. Наконец, всякий святой-человек, который не рассуждает, но думает и действует согласно указаниям тех, кого он взял себе в вожди. Последние, получив право запретить ему пользоваться разумом, сумеют, когда им будет угодно, заставить его совершить преступление.

Все это вскрывает ту колоссальную разницу, какая существует между великим святым и великим человеком, между апостолом веры и апостолом разума, между мучеником, ослепленным своим неистовством, и благородным защитником истины, между набожным королем-ревнителем и королем великодушным, бдительным, заботящимся о счастье и покое подданных, между кеновитом, отшельником и монахом и трудолюбивым гражданином, отцом семейства, человеком, содействующим на своем поприще благосостоянию отечества, между смутьяном-попом и законопослушным мирянином. Вообще все показывает, что нет ничего общего между святошей и порядочным человеком.

Что я говорю! Если взять за мерило наших суждений о человеке пользу или ущерб для общества, мы увидим, что величайшие святые часто причиняли роду человеческому больше зла, чем самые отъявленные преступники. В самом деле, найдется ли такой разбойник или убийца, который погубил бы такое множество граждан, как эти короли-гонители, которые часто убивали тысячи подданных для укрепления или распространения веры? Найдется ли мятежник, который произвел бы в какой-нибудь нации такие опустошения, как большинство фанатичных или развратных святых, столько раз призывавших к мятежу и нетерпимости? Какой вор столь же основательно ограбил народы, как множество святых основателей монастырей, занимающихся обиранием своих набожных сограждан? Найдется ли писатель, который с большим успехом развращал бы людей, чем учители церкви, чьи творения полны наставлений, самым разрушительным образом действующих на здоровую мораль?

Только разум может сделать людей лучше. Вера всегда будет создавать только рабов, глупо упорствующих во взглядах своих тиранов. Эти тираны мысли, обладая правом регулировать поведение людей, будут всегда давать волю страстям, благоприятствующим их личным интересам, которые они умеют искусно отожествлять с интересами всевышнего. Так как мошенники лишь в редких случаях могут прийти к соглашению, когда дело идет о дележе власти и добычи, награбленной у одурачиваемых ими, то всегда будут группировки, партии, расколы и ереси среди христианских вождей. Каждый неистовый фантазер, каждый упорный обманщик найдет в писании, у отцов церкви, в комментариях и т. п. достаточно аргументов для подтверждения самых противоречивых взглядов. Всякий самонадеянный богослов, убежденный в правильности своих суждений и в собственной непогрешимости, будет стараться вербовать прозелитов, чтобы пустить в обращение свои мнения и опорочить системы и бредни других. Каждый будет считать, что его образ мыслей-единственно необходимый для спасения. Поэтому каждый будет все позволять себе и своим приверженцам против врагов, которых он тут же превращает во врагов бога. Он не будет останавливаться перед тем, чтобы вредить, клеветать, применять подлоги и обман для укрепления своей партии, пока она слаба, и совершать насилия над противниками, сживать их со свету, истреблять их, когда у него будет для этого сила.

Таков был, есть и будет всегда дух христианства. Легко заменить, что он несовместим с самыми очевидными принципами марали и здравой политики. Вера слепо подчиняет человека священнику. Последний запрещает ему рассуждать и тем гарантирует себе возможность сделать с ним, что захочет. Только набожность пользуется привилегией совершать, не краснея, величайшие преступления. Предложите любому здравомыслящему человеку убить другого человека, перегрызть глотку другу, восстать против государя, вонзить кинжал в грудь короля-вы увидите, что он попятится от вас в ужасе. Предложите те же злодеяния святоше. Скажите ему, что бог так приказал, что от этого зависит благополучие церкви. Покажите ему разверстые небеса и бога, готового увенчать его мужество. И сейчас же ужаснейшие преступления покажутся ему законными. И, если у него твердое или жестокое сердце, он не только не устыдится, но почтет за честь, что для исполнения своих великих целей провидение избрало его.

Интересы спасения, интересы церкви - таков единственный критерий, на основании которого набожный человек расценивает те или иные действия. Раз эти интересы требуют, чтобы он был смутьяном, мятежником, бунтовщиком, поп внушит ему необходимое рвение, чтобы воспламенить его, сделать его жестоким и кровожадным. Он предпишет ему под страхом вечного осуждения порвать всякие отношения с врагами бога, обращаться с ними как с существами, не имеющими права на пощаду, милосердие, справедливость, добросовестность. Он покажет ему в Библии великих святых, которые действовали подобным образом и благочестиво топтали ногами все, что людям дорого, чтобы угодить своему богу. Он покажет ему какого-нибудь Авраама, готового погрузить нож в грудь своего сына; Финееса, убивающего своих сограждан по приказу Моисея; Аода, поднимающего руку убийцы на своего царя; пророков, неустанно мутящих святой народ и поднимающих его против своих государей. Он будет возбуждать его славным примером мучеников. Он забьет ему голову лживыми и часто опасными наставлениями святых отцов.

В конце концов примерами и текстами духовный руководитель внесет такую сумятицу в голову своего пасомого, что превратит его в фанатика, способного пойти на что угодно ради "дела божьего". Если наш фанатик терпит поражение в таком предприятии, он утешает себя сознанием, что он святой исповедник, мученик и что он обретет на небе награду за безумства, в которых он оказался повинным на земле.

Если наш святоша не обладает мужеством играть такую великую роль, тогда ему не предлагают столь высоких образцов. В таких случаях довольствуются тем, что питают его меланхолию, рекомендуя ему подражать великим святым, обретшим рай за то, что они жили в уединении, бежав от развращенного света, в постах и беспрестанных размышлениях. Наш святой убеждается, что его ценность тем более повышается в глазах бога, чем бесполезнее он будет для окружающих его существ. В своем тщеславии он будет радоваться даже презрению сограждан, он будет считать, что уподобился своему богу, когда его бессмысленное поведение сделает его смешным и презренным в глазах всех здравомыслящих людей.

Религиозный фанатизм всегда будет создавать только сумасбродов, преданных своей церкви, но опасных для общества, или же мизантропов, вечно находящихся в борьбе с самим собой, без всякой пользы для других. Набожность явно стремится оторвать человека от семьи, от родных, чтобы привязать его единственно к кучке людей, которым он доверил руководство своей душой. Набожный Паскаль, которого янсенисты считают святым, упрекал себя, по словам его биографа, за нежность, которую питал к своей сестре. Как сочетать такое извращенное чувство с той "любовью", о которой столько шумела его партия? Неужели тот же Паскаль искренне думал, что не оскорбляет любви, когда он в своих "Письмах из провинции" нападал на иезуитов и выставлял их на всеобщее посмешище? Нам скажут, что он писал так потому, что совесть обязывала его разоблачить губителей общественной нравственности. Но разве святой Августин, отцы церкви и многие другие христианские вероучители не распространяли в своих сочинениях таких же вредных правил, как правила казуистов из "Общества Иисуса"? Наконец, разве человек, менее предубежденный, чем Паскаль, не должен был бы признать, что из всех книг Ветхий завет больше всего направлен к уничтожению нравственности или по крайней мере к тому, чтобы сделать ее проблематичной?

Религиозная нравственность всегда будет только нравственностью попов, живущих за счет религии. Она всегда будет меняться в соответствии с их интересами, фантазиями, групповыми целями. Истинная нравственность неизменно базируется на реальных и непреходящих интересах рода человеческого, которые не могут подвергаться изменениям.

Человек обязан перед самим собой заботиться о самосохранении и делать свою жизнь приятной. Если предположить существование благодетельного бога, то невозможно действовать в направлении его целей: умерщвляя свою плоть, как отшельник, или отдавая себя на пытки и смерть, как мученик. Ведь оба они оскорбляют божественную благость, думая, что ей приятно видеть отвратительное зрелище страдающего, несчастного человека. Поэтому мудрец, умеренно пользуясь наслаждениями, станет позволять себе только такие, которые не могут повредить ни ему самому, ни другим, ни немедленно, ни по своим последствиям, которые разум в достаточной, мере позволяет ему предвидеть.

Человек обязан отдавать обществу свои знания, таланты, искусство, помощь, чтобы содействовать цели единения людей. Он должен проявлять к своим ближним справедливость, благодетельность, снисходительность и любовь. Словом, он должен проявить по отношению к ним те добродетели, в которых он сам нуждается со стороны других для собственного счастья. Поэтому здравомыслящий человек никогда не станет прислушиваться к тем, кто ему станет говорить, будто бог требует от него, чтоб он был слепым, невежественным, необщительным, инертным, чтобы он проводил свою жизнь в бесполезных размышлениях над предметами, которых никогда не поймет. Еще менее он будет рассчитывать угодить этому богу, нарушая непоколебимые правила справедливости, согласия, человечности. Он будет считать преступлениями, а не добродетелями, всякие действия, вредящие благосостоянию и спокойствию общества, к которому он принадлежит.

Человек, признающий бесконечно благого, бесконечно мудрого, бесконечно справедливого бога, должен поклоняться ему в молчании, но стараться подражать тем качествам, которые он ему приписывает. Он поэтому не станет придавать веру противоречивым утверждениям мнимых боговдохновенных святых, которые стали бы говорить ему, что можно угодить богу жестокими, несправедливыми, бессмысленными действиями. Он никогда не поверит, что мудрый бог требует принесения ему в жертву разума, в то время как ему указывают, что этот разум-прекраснейший и драгоценнейший из даров, которые бог дал роду человеческому.

Человек, не имеющий представления о боге или даже доходящий до отрицания его существования, во всяком случае не может не иметь представления о людях, о своей собственной природе, о своих собственных интересах, о выгодах, которые ему доставляет жизнь в обществе, о том, что ему нужно для самосохранения, для снискания любви родных, друзей и товарищей, данных ему судьбой, и вообще всех существ, которые, как он это каждую минуту чувствует, необходимы для его собственного счастья. Таким образом, даже без представления о боге атеист, который станет размышлять о себе самом и о природе вещей, сумеет создать себе систему поведения, более разумную и порядочную, чем система этих святош, для которых нет других руководящих начал, кроме опасных писаний, обманных откровений, изменчивых и порой противоречивых наставлений. У такого атеиста будут более твердые принципы и более упорядоченная нравственность, чем у святых особ, нравы которых мы только что рассмотрели и в лице которых мы видели лишь фанатиков, вредящих себе самим, либо сумасшедших, опасных для других, либо обманщиков, потрясающих весь мир ради своих пагубных корыстных интересов.

Всякий рассудительный человек, каковы бы ни были его метафизические взгляды на бога, на душу, на будущее, которое готовит ему судьба, не может сомневаться в неизменных законах природы, с которыми связано его существование, благополучие и покой здесь, на земле. Пусть он отрицает существование бога мести. Пусть он в этом сомневается. Но он не может ни отрицать, ни сомневаться, что вокруг него находятся существа, которые платятся за свои наслаждения, распущенность, страсти, разврат. Он не может ни отрицать, ни сомневаться, что всякий человек, смущающий покой общества-преступлениями ли или сумасбродством,-подвергается опасностям, находится под угрозой законов, созданных для внушения страха тем, кого недостаточно сдерживают стыд, целомудрие, приличие и особенно самоуважение. Он не может сомневаться, что независимо от законов сама природа мстит всегда за оскорбления, которые ей наносят какими бы то ни было излишествами. Он будет знать поэтому, что быть добрым, сдержанным, умеренным, справедливым-лучшее средство завоевать себе прочное счастье.