Галльские ведьмы

I

Когда осень позолотила листья, Конуалл Коркк попрощался с Ниаллом Мак-Эохайдом. Большинство своих людей он оставил. На юг с ним отправилось человек тридцать, среди которых были трое спасенных им заложников. С ним была и его очаровательная жена, которая скрашивала его жизнь.

Муму находился далеко от остальной Эриу, и до самой весны Ниалл о нем ничего не слышал. Наконец за остальными воинами прибыл посланник. Он принес странные известия.

Колдунья Феделмм отправилась в путь от горы Светловолосых Женщин в долину Фемен к королю Лугайду. Это была плодородная, хорошо обустроенная земля, огороженная с одной стороны древними лесами. Немногие отваживались добраться до середины леса, где находился Шид Дроммен. Считалось, что этот известняковый холм, на триста футов возвышавшийся над окружавшими его деревьями, служил пристанищем эльфам, призракам и остальным существам другого мира. Однако сюда же свинопасы выводили на прокорм своих животных. Хотя торговля здесь была более чем скромной, благодаря ей они связывались с Теми, Кто За Лесами.

По лесу шли двое. Каждый нес поросенка для королей соседних туатских племен: Дардрий — для короля Иля, Кориран — для короля Мускрага. Его величество король Айед пришел к Корирану и сказал:

— Нам с Дардрием привиделся тяжелый сон, будто мы оказались на вершине бытия. Перед нами стояло тисовое дерево, на котором развевался флаг. Каким-то образом мы узнали, что это дерево Эоганахты, и тот, кто взойдет на камень, возвеличится.

Жрец Айеда глубоко задумался и объявил:

— Шид Дроммен станет местом, где должны собраться все короли Муму. Тот, кто первый зажжет огонь под тисовым деревом, и станет прародителем многих поколений королей.

— Мы его зажжем! — вскричал Айед.

— Подождем до утра, — посоветовал жрец. Было поздно, солнце скрылось за нависшими тучами, предвещавшими снежную бурю.

Конуалл, его жена и воины сбились с пути. Они забрели в лес и укрылись под скалой. Неподалеку росло тисовое дерево, листья его пожухли, но еще не осыпались. Под его кроной они и развели огонь. Они расположились на плоском камне, чтобы обсушиться.

Там их и нашел Айед. Опечаленный король не рискнул ссориться с богами. Конуалл был королем по праву рождения. Более того, он был другом могущественного Ниалла, их повелителя. В результате Айед оповестил Конуалла, что тот стал королем окружающих его земель, и отдал ему своего сына.

Эту новость и услышал весной Ниалл. Он улыбнулся и отпустил людей, которых Конуалл привез с собой из Британии. Среди них было несколько олламских ремесленников — механиков, каменотесов, — которые разбирались в римском искусстве построения укреплений. С ними Ниалл отправил богатые подарки.

Прошел год.

Как и предыдущие двенадцать месяцев, для Ниалла он был беден на войны. Несмотря на это, оба года он был очень занят. Его сыновья жаждали побед и завоеваний, но отец их удержал.

— Кладите киль, крепите шпангоуты, обшивайте корпус, — сказал он. — Когда корабль будет готов, мы отправимся с море.

Они не совсем его поняли, поскольку не были, как он, моряками.

Ниалл полностью захватил власть над девятью туатскими племенами, которые платили дань уладам. Он назначил среди них новых королей, которые заменили павших на поле брани, и стал над ними верховным королем; ему повиновались все. Они были довольны, поскольку он возвратил им власть над святыми местами, которые издревле им принадлежали. Несмотря на то что это почти ничего ему не стоило и усилило к нему расположение, он никогда не оставлял надежды отомстить за смерть Домнуальда и когда-нибудь, как-нибудь — за Бреккана.

К заложниками, которых привели ему туаты, он проявил такое великодушие, что они поклялись сражаться на его стороне, когда он будет готов напасть на уладов. Так же как и их соплеменники. Основанное им королевство получило гордое название Арегесла — Те, Кто Жалует Заложников. Народ стал звать его Ниалл Девяти Заложников.

…Король Ферг Фог из Эмайн-Махи был прекрасно осведомлен о бушевавших на юге бурях. Он и сам помышлял напасть на них, решив, что это укрепит мощь его королевства. Поэты напомнили ему, как Ку Куланни расправился с Мебд и кондахтанцами. Их песни пугающим эхом разлились по дворцу.

…После в Темир вернулись посланники Конуалла. Они привезли подарки, не хуже тех, которые Ниалл отправил на юг, и важные известия.

Власть Конуалла росла, как рога у молодого оленя. Его немногочисленные изгнанные войска научились воевать неизвестным для Муму образом. С каждым выигранным сражением они обретали новых сторонников, пополняя таким образом свои ряды. Многие вожди добровольно приносили завоевателям, которых наверняка благословили боги, клятву верности. Позже он взял вторую жену — Аменд, дочь Онгуса Волга, могущественного короля Корко-Лойгда. Он владел землями на южном побережье, и Конуалл получил выход во внешний мир.

Слава, окутывавшая его имя, катилась не только по его владениям, а до самого Шид Дроммена: отвага приносила ему не несчастья, а победу за победой. На тот случай, если галлы решатся на него напасть, он воздвиг там неприступную каменную крепость в римском стиле: Лисс-инна-Локрайт — Крепость Героев. В устах народа название камня изменилось на латинское Кастеллум, которое вскоре превратилось в более простое — Кэтел.

Поэт, который рассказал об этом Ниаллу, прекрасно об этом знал и настойчиво подчеркивал в своих песнях, что его повелитель вознесся несомненно быстрее, чем король Темира.

Ниалл долго хранил молчание, глядя на свет факелов. Наконец сидевшие рядом с ним увидели, что губы его зашевелились.

— Шид Дроммен, — прошептал он. — Он осмелился. Он осмелился.

II

На сороковой день после солнцестояния окутывавшую Ис зимнюю угрюмость озарило солнце. Королева Тамбилис родила первого ребенка. Мать и дочь чувствовали себя прекрасно. Как было принято в таких случаях, король, после освящения маленькой Семурамат, немедленно объявил праздник. Когда он вез Тамбилис из храма Белисамы во дворец, легионеры выстроились в почетном карауле. С ними приехали остальные королевы — боги требовали, чтобы в этот великий день никто не оставался на Сене в одиночестве, — и городская знать со своими женами. Беднякам раздали из королевских закромов вино, мед, богатую еду, чтобы они тоже могли веселиться. В предвкушении различного рода увеселений на улицы высыпала толпа. С наступлением темноты засверкал Огненный фонтан, хотя из-за холодной погоды Форум был почти пуст.

В доме у менгиров не веселились. Это был маленький, но довольно приличный домик, какой мог себе позволить женатый солдат. Его хозяйка тоже ждала первого ребенка. Схватки начались сразу после того, как королева родила дочь. И пока продолжались. Роженицей была Кебан, жена Будика.

Админий, не ожидая, что это так затянется, освободил его от службы. Он сидел на скамейке в главной комнате, обхватив голову руками. Свет лампы озарял каждый, заставленный мебелью угол. В холодном воздухе из его рта клубился пар. На ночной улице, сотрясая двери и швыряя в ставни пригоршни града, бушевал ветер.

С зажженной свечой из спальни вышла, спотыкаясь от усталости, повивальная бабка. Будик поднял голову. Его лицо, долго хранившее свежесть юности, с годами сделалось впалым. Он давно не брился, подбородок и щеки заросли густой щетиной.

— Как она? — хрипло спросил он.

— Вам лучше пойти к ней, — подавленно ответила женщина. — Может статься, вы уже не застанете ее в живых. Я сделаю все, что смогу, господин, но мои силы иссякли.

Будик поднялся и, пошатываясь, направился в другую комнату. В жарко натопленном воздухе резко пахло потом, мочой, рвотными массами, растопленным салом. В свете, падавшем через открытую в коридор дверь, он увидел ее вздувшийся живот и запавшее мокрое лицо. Глаза были закрыты, только из-под век виднелась узкая белая полоска. Рот был полуоткрыт, она чуть слышно дышала. Тело сотрясали схватки. Он беспомощно положил ей руку на лоб.

— Ты слышишь меня, возлюбленная моя? — спросил он.

Она ему не ответила.

Вдруг сквозь грохот бури раздался стук в дверь. Повитуха вскрикнула от удивления. Он направился в главную комнату. Вошел высокий человек с седой бородой, в грубом платье и пейнуле. В узловатой руке он держал посох. Черты лица под наполовину выбритым черепом казались каменными.

— Корентин! — воскликнул Будик. — Что вас привело сюда, святой отец?

— Что-то подсказало мне, что я тебе нужен, сын мой, — ответил хорепископ.

Повитуха очертила в воздухе полумесяц. Об этом христианском священнике давно ходили слухи, что он обладаем даром предвидения.

— Помолитесь за нее, — сказал Будик. — О, святой отец, она умирает.

— Этого я и боялся.

Корентин прошел мимо него. Будик опустился на скамейку и заплакал. Вернулся Корентин.

— Ее бедная душа сейчас далеко, — сказал он. — Возможно, она слишком поздно решилась выносить ребенка. Я думал, она бесплодна и молил бога даровать вам дитя, но…

Будик поднял глаза.

— Вы можете помолиться, чтобы она вернулась ко мне?

— Я могу только попросить об этом Бога. На все его воля. — Корентин задумался. — Хотя… Он помогает нам, смертным, но мы должны сами себе помочь. Мои скудные познания в медицине здесь бессильны. Я слышал, что галликены обладают невиданной исцеляющей силой. Я приведу одну из них.

Будик от удивления открыл рот.

— Что? Но они сейчас веселятся во дворце. Мне об этом сказал Кинан, который заглянул к нам по пути на праздник.

Корентин тихо засмеялся.

— Значит, тем более они будут милосердны. Не в этом ли путь язычников к спасению? Крепись, сын мой. Я скоро вернусь.

Он вышел в ночь.

Повитуха вздрогнула.

— Что он хотел, господин? — спросила она на грубой латыни.

Будик покачал головой. Он оцепенел при мысли о том, что священник ворвется на королевский пир и потребует у королев помощи.

Завывал ветер, по булыжной мостовой барабанил град.

Будик вернулся в спальню. Время тянулось медленно.

Раздался глухой стук. В двери появился Корентин в небрежно наброшенном плаще. За ним стояла женщина. Будик узнал Иннилис. Он выпрямился и поприветствовал ее. Вслед за ними вошли служанка с коробкой в руках и Админий в мокрых доспехах.

— Подожди там, — приказала королева. Будик никогда прежде не слышал столь чарующего голоса. Она вошла в спальню. — Свет. — Повивальная бабка принесла свечу. — Зажгите еще свечей, я принесла их с собой.

Вошедшая с ними служанка принялась распаковывать коробку с инструментами. Иннилис закрыла дверь.

Админий огляделся.

— Пакостная погода, — сказал он. — У тебя есть что-нибудь, чтобы согреть внутренности? Центурион, конечно, нас угостил, когда закончилось вечернее представление и нас освободили от обязанностей стражников.

Будик на негнущихся ногах принес кувшины с вином и водой, кубки, буханку хлеба и колбасу.

— Он разрешил вам уехать? — спросил он.

— Он же наш центурион. Мне было велено передать, что он тебе сочувствует и желает самого наилучшего. Мой отъезд с праздника обидел некоторых высоких гостей, но к утру я вернусь. Я приехал сюда от имени наших мальчиков.

— Жрица Иннилис…

— Она достойна этого звания, — сказал Корентин.

Перед рассветом она вышла из спальни. Лицо ее было мертвенно-бледно, под глазами легли темные круги, руки дрожали.

— Кебан будет жить, — сказала она мужчинам. — Ребенок — это был мальчик — им пришлось пожертвовать ради спасения матери, но он был в любом случае обречен. Нет, не входи туда, пока Мелла его… не завернет. К тому же Кебан еще очень слаба. Но, я думаю, милостью Белисамы, она выживет. Возможно, здоровье ее уже подорвано, и я сомневаюсь, что она снова сможет стать матерью. Но твоя жена будет жить, Будик.

Он бросился на колени.

— Христос вас возблагодарит, — заикаясь, произнес он на латыни. В его глазах светилось обожание. — Чем я могу вас отблагодарить, моя госпожа? Чем мне вам отплатить?

Иннилис улыбнулась, чуть горько, погладила его по светлым волосам и тихо сказала:

— Королевы берут плату только любовью.

— Я возлюблю всех галликен и готов исполнить любое их желание. Клянусь телом Христа.

Она отказалась от предложенных им напитков и уехала в сопровождении служанки, пообещав, что позже их навестит. Админий уехал с ними. Корентин остался.

— Мы должны возблагодарить Господа, сын мой, — сурово сказал он.

III

В Имболке Ниалл Нагеслах объявил, что после Белтены он отправится за море. Этим он подразумевал следующее: «Пусть Конуалл Коркк остается в Муму и строит крепость. Римляне вышвырнули его из Британии. Я направлю свой меч туда».

Некоторые, помня о том, что произошло под стенами Иса, пришли в уныние. Большинство, однако, не почувствовали ничего дурного. За прошедшие десять лет король Темира отвоевал все, что потерял, и даже больше. Этим походом он положит начало его мести городу ста башен. Его вожди знали, что Стилихон не один покинул Британию, а прихватил с собой отряды для войны с германцами, которые угрожали Галлии. Плохо защищенный восток Эриу обещал благополучный захват.

Так и вышло. Короля и его соратников, прибывших на галерах, ждала легкая пожива. Они опустошили все от Альбы до Дамнонии. Убивали мужчин, насиловали женщин, захватывали рабов и трофеи. Они оставляли после себя тлеющие руины, груды трупов, стенающих людей, которым удалось убежать и доползти до дома. Сами бритты были плохо подготовлены и сражались неумело, за исключением кунедагских горцев, чьи земли Ниалл покорил. Он открыл путь к возвращению скоттам, которые снова обосновались вдоль западного побережья.

Свою горечь он смыл кровью. Когда начался сенокос, он, увенчанный славой, отправился домой, полный надежд.

Вернувшись, он пришел в ярость. За время его отсутствия лагини вошли в Миду и разорили ее.

Нашествием руководил Эохайд, сын короля Энде Квенсалаха, Эохайд, который впервые почувствовал вкус битвы семь лет назад, когда потерпел поражение от рук Ниалла; Эохайд, которого навеки обезобразили шрамы разгневанной сатиры, которыми украсил его Тигернах, сын Лейдхенна. С тех пор он познал вкус победы. Он примкнул к клану Лойгов, сбежав с воинами Кондахта или Муму, чтобы отбросить захватчиков и опустошить их земли. Он помог подчинить соседнее королевство Оссраг и собрать с него дань, которую проживавшие в горах туаты отказались бы платить. Но воспоминания об унижении терзали его, как гноящаяся рана.

Жители Койкет Лагини были так же честолюбивы, как и все люди. В Галлии их дальними предками были галеонцы, люди с пиками, и лагинцы заявили, что именно так переводится их теперешнее название. Войдя в Эриу, они составили собственную конфедерацию, и в это же время богиня Маха Красноволосая возвела на севере Эмайн-Маху. Это место высших королей. Дун Алинни, построил Месс Делмон, который изгнал темных фоморов и неотступно следовал за ними до самого царства мертвых. Лагини не оставляли Темир, пока Кондахт, который основал Миду, не вытеснил их оттуда.

Долго размышлял об этом Эохайд. Когда пришло известие о том, что Ниалл со своим войском отправился за море, он воскликнул, что эту удачу послали ему боги. Энде, его отец, попытался предостеречь страну, но он был слишком стар, а молодые воины жаждали слушать только его сына.

Эохайд собрал войско на западном берегу Руиртеха, который протекал мимо Дун Алинни на север, изгибаясь на восток к морю. Колесницы Эохайда направились в Миду, прямо в Темир.

Им не удалось его захватить. Сыновья Ниалла сражались как львы. Это была самое кровопролитное бегство лагины. Отступая, они убивали, грабили, сжигали все на своем пути. Домой они привезли сокровища, скот, рабов и головы, и не было им числа.

Вернулся Ниалл. Увидев руины, он не пришел в ярость, как обычно. Его люди с трепетом ждали, что царский гнев обрушится на них, как той холодной зимой, когда он собирался в поход.

Возможно, сначала уладский король Ферг вздохнул свободно, узнав, что и на следующий год ему не придется ждать нападения со стороны Миды. Если так, то его счастье скоро сдует ветер, который принес дым Койкет Лагини. Ниалл с сыновьями проехали Пятое царство из конца в конец. Они прорывались через полчища новобранцев, которые жаждали их остановить, словно корабли, рассекающие волны и вспенивающие их по правому и левому борту. Его корабль плыл по красным водам, и вокруг сверкали пламенные искры, раздавался жалобный вой женщин, причитавших над своими покойниками.

Энде сдался до того, как его земли полностью опустошили. Теперь Ниалл взыскал боруму, и когда он ее получил, главным заложником был Эохайд.

Никогда Ниалл не воздавал принцу таких почестей, как людям Арегеслы и других племен. Лагинские пленники жили в переполненной лачуге, получая скудную пищу и бедную одежду. Им разрешалось только раз в день выходить на прогулку, и то лишь потому, чтобы они не заболели и не умерли, хотя некоторых все-таки постигла такая участь. Когда Ниалл продолжил путь, большинство обученных им заложников были уже в позолоченных цепях — простейший символ рабства, который, впрочем, означать жизнь и свободу в королевском дворце. Лагини были закованы в железо.

Спустя несколько месяцев жрец Нимайн на смертном одре упрекнул за это короля.

— Ты неблагодарен, и это на тебя не похоже. Неужели тебе было недостаточно того, что ты получил боруму в три раза больше, чем та, которой нас лишил этот молодой человек?

— Я еще не отомстил, — ответил Ниалл. — Пусть Эохайд будет для богов символом того, что я не забываю зла, причиненного моим родным.

Старик вздохнул.

— Что… ты хочешь… этим сказать… ты, которого я люблю?

— Я отпущу Эохайда, — пообещал Ниалл, — когда буду держать в руках голову Фланда Даба, когда Эмайн-Маха станет моей, а Ис скроется под водой.