Гамбит Маккабрея

10 Маккабрею дают совершенно простое — нет, восхитительное — задание, и он умудряется пустить его псу под хвост

И ВСЕ РАВНО, ЧАРЛИ-ДОРОГУША, — сказала она, пока я мотылял безжизненный ломтик бекона по тарелке для завтрака. — И все равно, тебе не чересчур удалось, правда? Покушение то есть? Человек из ЦРУ наверняка бы проверил все патроны до единого — цэ-эрушные шишки, говорят, никаких оправданий и слушать не желают.

Единственное остроумное возражение на это, пришедшее мне в голову, было таково, что подобное ему я бы ни за что не помыслил адресовать нежновзращенной миллионерше, и потому я придержал язык и с ненавистью пырнул жареное яйцо.

— Быть может, — продолжала она, — это задание оказалось для тебя крутоватым: как ты сам часто говоришь, ты уже не юноша, да?

Применив силу запястья и кисти — о продолжающемся наличии коей силы в себе я даже не подозревал, — я одним ударом ножа рассек ломтик хрустящего жареного хлеба, отправив половину в полет через всю комнату, словно тарелочку для стрельбы.

— Поэтому, — сказала Иоанна, — я придумала для тебя одно маленькое задание, которое ты сочтешь простым и восхитительным.

Я испустил череду осторожных недоверчивых звуков, которые могли или не могли быть слышимы за чавканьем жареным хлебом.

— Тебе понадобится лишь подружиться — очень крепко подружиться — с красивой молодой женщиной. Она — нечто вроде моего делового партнера в одном конфиденциальном предприятии, и у меня такое чувство, что она протекает. О перестань же воздевать так глупо брови, дорогуша, — ты отлично понимаешь, о чем я: она немного слишком разговорчива с нашими… э… конкурентами. Я хочу, чтобы ты подобрался к ней поближе — причем трать сколько влезет. Так, словно ты устал носить с собой всю эту кучу денег. От такого обращения она станет пялиться на тебя с обожанием. Затем начинай ухлестывать — и посмотрим, действительно ли она так болтлива, как я подозреваю. Можешь намекнуть, что ты журналист-расследователь одной из английских воскресных газет, хм?

Мои нож и вилка обрушились на тарелку — посуда поменьше просто раскололась бы напополам, — а сам я встал, излучая арктический взор, от которого просто увяла бы женщина поменьше.

— Есть вещи, — чопорно произнес я, — которых совершенно немыслимо требовать от мужчины. Покушаться на жизнь царствующей особы — да. Изображать журналиста воскресной газеты — нет.

— Прости меня, дорогуша, — торопливо залопотала Иоанна, — мне, быть может, не хватило, э-э, проницательности, когда я это предложила. Тогда, наверное, можно намекнуть, что ты крупный инвестор и слыхал, что у нее может оказаться некая инсайдерская информация по некой очень симпатичной сделке — как раз ее кусочек тебе очень хотелось бы приобрести, и в доказательство у тебя имеется бумажник. Но сначала подберись к ней поближе, завоюй ее доверие; я уверена, что она сочтет тебя восхитительным. Да мама родная, я же тебя восхитительным считаю, разве нет?

Я снова уселся, но завтрак мой долее не чаровал меня: он выглядел жестокой пародией на Кандинского.[57]

— Очень хорошо, — наконец вымолвил я. — Как и где я должен захороводиться с этой дамой?

— Сегодня вечером, дорогуша. Все уже улажено. Ее зовут Лоретта. Ты будешь ее партнером на приеме: это всего-навсего Нефтяное Арабское Посольство, поэтому не стоит охотиться за белой бабочкой и фраком, простой смок вполне сгодится. Извини, я имела в виду обеденный пидж.

Лоретта оказалась владелицей эдакого изумительно уязвимого лица, похожего на цветочек; казалось, ее глаза вечно готовы переполниться слезами счастья, а щедрые губы искусаны в тысяче зверских поцелуев. Я поймал себя на том, что мне хочется ее защитить, — ведь все, на самом деле, сводится к этому, не так ли? Насколько бы я ни был молодым мужем, мне до боли возжелалось выяснить, соответствует ли все остальное в ней обещаниям этого милого личика.

После приема и того, что сошло за буфет в Посольстве подобного класса, она деликатно содрогнулась, когда я предложил нанести совместный визит в ночной клуб. (Я тоже несколько содрогнулся, хотя моя дрожь проистекала от облегчения, что не придется тратить много денег. Я не скаред, скажу я вам, честное слово, но пятьдесят фунтов за паршивую шампань и избыток децибел никогда не привлекали меня своей выгодностью. «Квантум меруит»,[58] как я всегда говорю.)

— Возьмите меня домой, — промурлыкала она. Ее мурлыканье относилось к той марке, что распространяет знакомый зуд от основания позвоночника к дорсальным областям. Я и взял ее. Домой то есть. «Дом» ее оказался квартирой в ненавязчиво шикарном квартале рядом с Кёрзон-стрит. Швейцар ненавязчиво нас не заметил, но спина его истекала милостью. Если швейцаровы спины вообще способны красноречиво сиять словами «Благословляю вас, дети мои», спина этого швейцара лучилась именно ими.

У дверей квартиры Лоретта вручила мне ключ — терпеть не могу дам, которые делают вид, будто способны открыть дверь без посторонней помощи, — и встала в такой позиции, что мне пришлось бы прижаться к ней едва не вплотную, чтобы дотянуться до замочной скважины. Ее огромные фиалковые глаза искательно глазели на меня, сочась вышеупомянутыми непролитыми слезами, губы трепетали боязливым тремоло — короче, она бесконечно малыми приращениями выделяла все те сигналы, кои должны подсказать малому, что девица желает оказаться поцелованной, причем — незамедлительно. Я взялся за эту задачу с энтузиазмом. Лоретте такое удавалось хорошо. Когда ее дыхание участилось, я отыскал скважину, и, по-прежнему замкнутые в объятиях друг друга, мы фокстротом вступили в квартиру. Фатера оказалась роскошной — всюду цветы, а над всей прочей обстановкой превалировала чудовищных размеров софа, подтянутая поближе к пылающему в камине живому огню. Лоретта на миг исчезла и вернулась босиком с бутылкой «Арманьяка» и двумя бокалами. Не помню, каким был «Арманьяк», — меня заворожили ее идеально вылепленные мизинчики на ногах, которыми она покручивала перед пламенем.

В порядке затравки для разговора я неуклюже отметил, дескать, широко известно, что это — вернейший способ обморозить пальцы, на что она необъяснимым манером расхохоталась. После чего неистово рухнула на меня. Рты наши встретились и сомкнулись со всей безмозглой решимостью пары стержневых магнитов. Минуту или две — а может, и все три — не было слышно ничего опричь чавканья, коим всегда сопровождается сосание лиц, треска поленьев в камине и пчелиного жужжания определенных застежек-«молний». (Ежели когда-либо стремительный рост цен на шантаж вынудит меня написать мемуары, я полон решимости озаглавить их «Молниеносная моя погибель».)

Как вдруг, едва стало избыточно ясно, что Лоретта любезно рассчитывает, что я коварно ею воспользуюсь, я, виновато вздрогнув, выпутался из ее объятий. Не молодой ли я муж? Не влюблен ли я в свою молодую жену Иоанну? Ответы были: «Определенно» и «По всей видимости» — именно в такой последовательности. Мне было велено «подобраться к ней поближе» — но не выхожу ли я за пределы? Лоретта томно показывала мне, что некоторыми своими деталями анатомии за некоторые пределы я уже вышел, если вы мне простите некоторую вульгарность, но лишь на этот раз.

— Послушайте, э, дорогая моя, — проблеял я. — Мне в голову только что пришла ужаснейшая мысль.

— Все в порядке, — промурлыкала она. — Я утром приняла пилюлю.

— Нет-нет-нет, я не об этом; а я о том, что абсолютно пообещал телефонировать своему, э, деловому управляющему до… — я украдкой метнул взгляд на часы, — до полуночи. Он летит во Франкфурт или какое-то подобное место с первым лучом зари. Не мог бы я воспользоваться?..

— Скорее, — ответила она, передавая мне телефонный аппарат. Я набрал номер. Ответил милый и сдержанный голос Иоанны. Призвав на подмогу все ржавые остатки немецкого языка, что я только мог припомнить, я гортанно обратился к ней:

— Ах, херр, эр, Иоганн! Хиер ист Чарли Маккабряй!

— Солнышко, ты уже пьян?

— Наин, найн, — вскричал я, продолжая применять тевтонское наречие. — Не понимайт ли вы германски?

— Ну разумеется, Чарли-дорогуша, понимаю. Твой немецкий несколько отличается от моего, но, думаю, что-то разобрать я смогу.

— Гут. Понимание есть все, что нужно будет мне. Здесь есть что-нибудь о маленькой трудности. Для завладения уверенностью нашего друга выглядит необходимым, чтобы в постель я взять ее был должен. Что делать мне? Халло? Халло? Не слышь ли ты меня?

— Слышу, дорогуша. Ты хочешь сказать, что тебе нужна «зеленая карта»?[59]

— Что это есть? Ах, йа, теперь я понимайт.

— Ну что ж, ладно — но лишь на этот раз. Но, Чарли…

— Йа, херр Иоганн?

— Тебе не должно это понравиться.

— Найн, херр Иоганн. Гутен нахт.

— Ой, и вот еще что, Чарли?

— Йа?

— Оставь немного на потом, хм?

— Цу бефель,[60] херр Иоганн, — ответил я. Стерев вороватую бусинку пота с чела, я повесил трубку. А обернувшись к Лоретте, произнес: — Извините, дорогуша. Безумно важное дело. Я уверен, вы понимаете.

— Naturlich, — ответила она с ледяной сладостью в голосе. — Es Scheint mir dass du versucht hast von deiner Frau eine Freischute zu bekommen, und ich kann mirauch denken fiir was.

— Что что что? — осмысленно переспросил я.

— Я говорю, она разрешила вам потрахаться?

Ох батюшки, ох боженька, подумал я. В трубку, черт бы ее побрал, я назвал свое настоящее имя.

— Хо хо, — произнес я вслух с хитрецой и, за неимением более разумных слов или действий, заключил ее в объятия и страстно облобызал. Она уже застегнула «молнии» — опять мне вкалывать, — но персты мои ухватились за вытяжной трос. И тут Лоретта встала.

— Спокойной ночи, дорогой мой, — сказала она.

— Как это — «спокойной ночи»?

— Ну, видимо, так, как оно примерно есть, — спокойной ночи.

— Но но но…

— Да, было бы очень весело, но я собираюсь жить и дальше.

— Э?

— Я имею в виду, что не хочу оказаться убитой на этой неделе. Как и на любой прочей. Вот ваши зонтик и шляпа. И прошу, не думайте обо мне слишком плохо; вы мне показались очень славным, я всегда любила глупых мужчин. О, и еще, дорогой мой, — застегнитесь спереди. Ночи ныне холодны, вернейший способ обморозиться.

Швейцар читал за своей конторкой в вестибюле. Лицо его излучало милостивую пустоту, но мне поместилось, будто брови стража на йоту приподнялись, когда я прошаркал мимо.

— Спокойной ночи, — пробурчал я.

— Спокойной ночи, сэр, — озадаченно ответствовал он и вернулся к своему «Форуму». Вероятно, изучал статью о преждевременной эякуляции.

Дома Иоанна тоже воздела бровь — намного красивее и гораздо разрушительнее, чем швейцар.

— Ты так рано, Чарли-дорогуша?

Я рыкнул приглушенным манером и нацедил себе один из самых крупных стаканов виски с содовой за свою карьеру. Сифон с содовой я слишком не третировал. Без лишних слов Иоанна протянула мне две капсулы Е из маленького золотого «дражуа».[61] Я угрюмо проглотил.

— Я сдулся, — в конце концов вымолвил я.

— Сдулся, Чарли? Ты хочешь сказать, Лоретта высосала…

— Нет-нет — сдулась моя легенда. Ты что, никогда не читаешь шпионских романов? Лоретта знает, кто я такой, эта сучка говорит по-немецки. Лучше меня вообще-то.

Иоанна, похоже, удушила в себе улыбку.

— Ну разумеется, говорит, дорогуша. Она же немка, понимаешь.

— Надо было сказать.

— Надо было спросить.

Я усмирил слова, что рвались с моих уст, ибо мне отнюдь не свойственно грязно выражаться перед дамами — женат я раньше не бывал, изволите ли видеть.

— Как бы там ни было, — продолжил я, когда благословенный виски основательнее закрепился в моей кровеносной системе, — операция провалилась. Я из нее ничего не выжал.

— И ничего не вжал?

— Терпеть не могу пошлости в женщинах.

— Ну же, Чарли, не будь таким ханжой; я ни на миг не ожидала, что она станет трепаться. Она воистину отлично вышколена. На самом деле я вообще-то проверяла тебя, а не ее. Что-то вроде теста на инициативность, понимаешь?

Я переварил это вместе с новым стаканом виски-с-с, который мог бы оказаться старшим братом своего предшественника. Кровь моя вскипела от досады и бессильного раздражения, а голову заполонили горькие рассуждения о природе женщин. Мне почудилось, что единственный способ сохранить последние клочья самоуважения — это прошествовать к кровати подчеркнутейшим манером.

— Думаю, я отправлюсь в постель, — вымолвил я незаинтересованным тоном человека, пившего как «Арманьяк», так и скотч, и — более того — отвергнутого в самой кульминации процесса страстного свидания.

— В постель? — переспросила Иоанна. — Здорово! А мне можно?

Я присмотрелся к ней с легким шевеленьем невольного восхищения в тораксе. Она встала одним легоньким движением, пожатием плеча сбросила «пеньюар» и обнажила бесстыдное маленькое творение из черных кружев, кое, казалось, ненадежно поддерживается лишь ее выдающимися сосками. Черные кружева заканчивались ровно там, где начинались ее длинные превосходные ноги; если бы Иоанна не была натуральной блондинкой, можно было бы не угадать, где у этого творения подол. Мой взгляд восхищения неуловимо сменился таковым же нежности — мне вспомнилась предыдущая роль «крупного инвестора».

— Можно? — робко переспросила она.

— Не знаю, — ответил я, — но довольно-таки уверен, что я бы смог.

Она потрусила к спальне. По природе своей я не похотлив, но в зрелище прекрасной женщины, трусящей передо мной вверх по лестнице в подобном ночном облачении, есть такое, что будит во мне зверя. Сам не знаю почему.

— Чарли? — спросила она несколько мгновений спустя. — Чарли?

— Мм-гммм? — выдохнул я, поглощенный.

— Чарли, ты притворяешься, будто я — Лоретта?

— Ну разумеется, нет, — солгал я. — Я думаю о своем шестерке[62] в школе, если желаешь знать.

— Ты низок и порочен, — довольно пробормотала она.

— Чарли, — сказала она утром.

— Хрюк.

Твердой рукой извлекая мое лицо из ложбинки меж своих грудей, она повторила мое имя.

— Да, да, — капризно ответил я, — это по-прежнему я. Кого ты ожидала обнаружить? Онассиса?[63]

— Послушай, Чарли… нет, прекрати… ну хотя бы на минуточку. Мне нужно с тобой поговорить. Твое свидание с Лореттой вчера вечером было всего лишь вторым заданием, но ты не можешь не признать, что оказался нестойким, правда?

— Не могу восхититься твоим речевым оборотом, — сонно пробурчал я.

— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. Итак, если ты действительно хочешь принести мне какую-то пользу… нет же, перестань, я не об этой стойкости… тебя надо натаскать.

— Чепуха. Я натаскан. Специалистами. На Войне.

— Да, я знаю. Твое досье из Военного министерства[64] у меня в ящике стола внизу — стоило мне двухсот фунтов. — (Тут я проснулся.) — Ты набрал хорошие очки в рукопашном бою без оружия, организации диверсий и расстрелах, но это было четверть века назад, правильно? А курса подрывных действий ты так и не прошел, верно?

— Забыл, — ответил я, имитируя сонливость, коей больше не ощущал.

— Вовсе нет. Тебя пытались втащить в эти пакости сразу после Войны, но ты легкомысленно ответил им что-то о плоскостопии и трусости.

— Про трусость было правдой.

— Так вот, дорогуша, с этого же вечера ты записан на курс в нашем личном Педагогическом колледже.

— И вовсе никуда я не записал — и что, в любом случае, ты имеешь в виду под этим «нашим»? Кто эти «наши»?

— Записан-записан, дорогуша. А «наши» в данном случае — это «мы», я и некоторые мои подружки. Я все тебе когда-нибудь скоро об этом расскажу. Тебе понравится в Колледже, Чарли.

— И вовсе ничего мне не понравится, потому что, черт побери, никуда я не пойду.

— Милый старенький домик у Лейтон-Баззард.

— Я сплю дальше.

— Ты уверен, солнышко? Насчет того, что спишь? Уверен я не был, как выяснилось, еще примерно восемь минут, лишь по прошествии которых и заснул, но прежде она выжала из меня медленное согласие. Среди прочего.

Поскольку я органически не приспособлен к произнесению ложных утверждении, должен признаться: женившись на Иоанне, я остро предвкушал великую борьбу за власть между нею и Джоком. Увы, Джок подпал под чары Иоанны и превратился ныне в обычную пешку, спешащую предупредить ее малейшие желанья. Пожелай я в свои холостяцкие дни завтрак в половине первого дня — а именно в этот час завтрак был заказан в тот день, — Джок призвал бы кэб и отослал бы меня в «Лайонз» на ближайшем углу.[65] Сегодня же единственным его замечанием, когда он вкатывал корнфлексы, копченую рыбу, почки и кеджери,[66] был благовоспитанный вопрос, когда мадам пожелает отыметь ланч.

— Зачем ты так диковато урчишь, Чарли? — спросила Иоанна. — Похоже на Большой Кошатник в Зоопарке!

— Это запах копченой рыбы приводит тебе на ум данный зоологический анклав, — ответил я в надежде, что Джок меня услышит и помучается. Немного погодя, насытившись кеджери и крепким сладким кофе, я ощутил в себе довольно смелости, дабы вновь поднять вопрос о Педагогическом колледже для юных дам. С упором на то, что никакое обещание, выжатое из меня под воздействием натуральных блондинок, английским судом не принимается. Короче говоря, я никуда не еду.

— Послушай, — втолковывал я голосом разума. — Все эти дрянные второсортные обноски дзюдо и карате, которым обучают глупеньких дурочек в вечерней школе, — просто мусор. Женщины полагают, что добиваются каких-то результатов, потому что, пока они принимают абсурдные позы кунг-фу, размахивая пухленькими ручонками на еще более абсурдный манер и издавая гораздо более абсурдные вопли своими ротиками, хорошо оплачиваемый инструктор ведь не подходит к ним и не лупит с левой им в живот, а правой, по старинке, — в губную помаду, правда? Хотя готов спорить, именно этого ему часто и хочется. Но его сдерживают джентльменские инстинкты, каковые гласят: не бей даму в уязвимые места, кои у дам уязвимы все. Лично я никогда этих предубеждений не понимал, ибо я не прирожденный англичанин, но они тем не менее существуют… Любой обычный насильник или грабитель, — продолжал я, — подобных терзаний не испытывает. Он не станет вежливо дожидаться, пока дама примется махать ему руками угрожающим образом, и его не повергнут в смятение восточные кличи, которые она будет издавать. Он просто делает шаг вперед и прописывает объекту своего желанья пятерней в грызло — невзирая на ценный фаянс, размещенный там стоматологом, — за чем следует сходный удар чуть ниже ее, вот те крест, живого бюстгальтера. Никогда не подводит. (Полицейским женщинам, разумеется, известен трюк-другой; это означает, что они остаются в сознании, может, секунд на тридцать дольше, а в больнице проводят лишние тридцать дней.) …Мой же совет, — назидательно продолжал я, — любой женщине, подвергшейся нападению насильника или грабителя, будет таков. В случае с насильником: незамедлительно ложитесь на спину, задирайте пятки в воздух и кричите: «Бери меня, бери меня, я тебя хочу». Это обескураживает почти всех насильников, особенно если даме под вопросом случится быть такой дамой, на которую лишь насильник взглянет дважды. Если же он упорствует в достижении поставленной цели и подобная простенькая увертка его не смущает, большого вреда нет: лежите вполне спокойно и пытайтесь получить удовольствие. Выбор сравнительно прост: краткое и, быть может, не совсем неприятное вторжение в вашу физическую приватность — или болезненные увечья, вызывающие потерю привлекательной внешности и, вполне возможно, самой жизни. Кто, в конце концов, станет плакать по отрезанному ломтю, а? В любом случае ни при каких обстоятельствах не способствуйте задержанию насильника, ибо его адвокат непременно убедит многих присяжных, что вы его сами спровоцировали, и суд окажется намного болезненнее акта насилия… В случае с грабителем — немедленно вручите ему свой ридикюль — ибо вы едва ли настолько глупы, чтобы носить в нем что-либо поистине ценное, — сбрасывайте туфли и бегите. Бегите как вихрь, вопя при этом во весь голос. Вопите сиреной, паровым свистком — подобные субчики питают неприязнь к любому шуму, когда практикуют избранное ими ремесло. Мои пожизненные штудии искусства войны научили меня, что бегство — определенно самый рентабельный способ ведения боевых действий. Дает победу в очень немногих битвах, но сильно экономит войска. Спроси любого итальянского генерала, если сумеешь поймать его без сеточки для волос у него на голове. Или разумеется, если вообще сумеешь его поймать.

Изложив эти немногие и со вкусом подобранные соображения, я потянулся к копченой селедке жестом лектора, желающего отпить глоток воды.

— Чарли, — мягко произнесла Иоанна, — наш Колледж вообще-то не очень походит на вечерние классы по дзюдо. Ты сам поймешь, когда туда приедешь.

— Но, дорогая моя, неужели я только что не растолковал тебе с крайней недвусмысленностью, что я не поеду ни в какой твой гадкий Колледж? Должен ли я повторить это еще раз? Я не поеду ни в какой Колледж.

В тот же вечер по пути в Колледж я остановился в Сент-Олбансе испить пива и приобрести пару плоских полубутылей скотча на тот случай, если Колледж окажется непьющим. Кроме того, я позвонил Блюхеру — после фиаско с покушением он уступил, признав, что, быть может, «безопаснее» предоставить мне номер и «процедуру» для связи с ним в чрезвычайном случае. Я набрал выученные наизусть цифры, дал телефону прозвонить предписанные двенадцать раз, повесил трубку, отсчитал тридцать секунд и набрал снова. Немедленно ответил теплый голос, сообщив мне, что я попал в «Лавку отечественных и колониальных товаров» — вполне вероятная крыша, надо заметить.

— Пазалюста, мозно мне Папоцьку? — вопросил я, давясь этой детской белибердой. — Мамоньке оцень плёхо.

— Ой батюшки, вот жалость-то какая. Ты далеко?

Я продиктовал ей номер телефона-автомата; повесил трубку; закурил. Снаружи будки маячила жирная ведьма — зыркала на меня и тыкала пальцем в наручные часы. Я плевать на нее хотел. Она постучала в стекло, продемонстрировав мне горсть медяков и что-то безмолвно изрыгая ртом. Я с вожделением вперся взором в деньги и начал расстегивать пальто. Она убралась прочь. Зазвонил телефон.

— Халло, — произнес голос Блюхера. — Это Папочка. Кто здесь?

— Это Вилли, — процедил я, стиснув зубы.

— О, привет, Вилли. Вы на безопасном телефоне?

— Ох, да христаради. Послушайте, я еду в какой-то Педагогический колледж, он называется Блямкли-Лог, как ни трудно в это поверить. Это возле…

— Я знаю, возле чего он. Скажите-ка, а как называется эта приблуда, которую вы, британцы, нацепляете, когда играете в крикет?

— Не понимаю. Мы много чего нацепляем, когда играем в крикет.

— Та штука, которую вы носите под штанами, чтоб как бы прикрыть фамильные драгоценности, понимаете?

— Вы про гульфик, я полагаю? Но какого дьявола…

Не знай я его как человека, начисто лишенного чувства юмора, я бы предположил, что он так развлекается.

— В Сент-Олбансе есть спортивная лавка?

— Не могу сказать. Но если и есть, она в это вечернее время уже наверняка закрыта.

— Блин, тогда круто. Ну что ж, удачи, Вилли. Держите связь.

Он повесил трубку. Я отъехал, неистово размышляя. В груди моей кипело множество эмоций, однако веселья среди них не наблюдалось.