Гамбургский оракул

ИНТЕГРАЛЬНАЯ МАТЕМАТИКА

Мун впервые увидел комнату скульптора при ярком освещении. Доминировавший в ней цвет красного дерева, придававший помещению при слабом освещении осенний оттенок, пылал теперь нестерпимым пожаром в зеркальных пластиковых плоскостях. Голова сидевшего в углу скульптора почти сливалась с фоном. Наискосок от него устроился Рихтер. Поигрывая лежавшим на коленях пистолетом, он со скучающим видом разглядывал расставленные по полкам произведения скульптора. На одно из них уставился и Лерх Цвиккау. По полузакрытым векам и погасшей трубке нетрудно было догадаться, что ему неважно куда глядеть, лишь бы не видеть опасную игрушку Рихтера.

— Вот! За этой картиной, — почему-то прошептал Енсен.

— Тот самый художник? — спросил Мун, разглядывая неразборчивую подпись.

— Он! — благоговейно кивнул Енсен.

Полотно, которое Мун приметил, несмотря на полутьму, уже при первом посещении, было совсем не похоже на то, которое висело в баховском кабинете. Куда меньше по размерам; светлые, спокойные, как бы неподвижные краски. Но сила мысли, переданная через цвет и изображение, сразу выдавала автора. Это была парафраза знаменитого бёклиновского полотна «Остров мертвых», на котором лодочник Харон перевозит души умерших.

На первый взгляд — идиллия. Лазурная, почти прозрачная, заснувшая вода. Островок, целиком занятый круглым зданием. Величавый белый мрамор, три яруса оконных пробоин, отливающих спокойной зеленью. Лодочник в белых одеждах эпирского крестьянина, его прямая неподвижная фигура, застывшее длинное весло в жилистой руке. Он почти не гребет, он может вообще не грести, время потеряло всякое значение. Это понимают и его пассажиры. Еще совсем молодые люди, они сидят, обнявшись, спинами к зрителю. Столь же неподвижные, как гребец, словно растворившиеся в мягкой неге прозрачного эгейского утра. Им некуда спешить, — когда-нибудь, через день, через месяц, через год, лодку все равно прибьет к этому блаженному острову.

Но стоило Муну отойти к дверям, как идиллия взорвалась изнутри. Из всех углов картины поплыл ужас, пока не заполнил ее целиком. Поначалу он исходил только от прекрасного мраморного здания. Живой смарагдовый свет окон постепенно превращался в голову медузы, в свившиеся клубком зеленые волосы плюща. Здание было мертвым. Прекрасный мраморный скелет, кость, в которой паразитирует кладбищенский плющ.

Еще один пристальный взгляд — и у самого горизонта сквозь лазоревую водную толщу проступил тонущий пассажирский пароход. С огромной пробоиной, из которой высовывался хвост торпеды. Захлебывающихся, умирающих от удушья людей лишь тонкая водная пленка отделяла от прозрачного синего неба.

И наконец, когда Муну уже показалось, что все в картине отгадано, он заметил подводную лодку. Она была на самом переднем плане, скрытая лазоревыми бликами. Но потрясенный зритель видел все — видел, что она только что погрузилась, видел струйки, стекающие с постепенно опускающейся рубки, видел нацеленный на мраморный скелет глазок перископа, видел на узком корпусе черный военный крест Великой Германии.

Идиллия была сплошным обманом. И гребец, и застывшие в объятии пассажиры были такими же мертвыми, как остров, куда их прибивало мертвым течением Леты. Души. Тела оставались на затонувшем пароходе.

Енсен, уже наглядевшийся досыта, терпеливо ждал, пока Мун отвернется. Это было не так-то легко сделать, за полминуты он успел словно переселиться в очерченное рамой пространство, пройти все стадии умирания от удушья заполненной морем каюты — через отрешенность сидящих в лодке — к потусторонности загробного острова.

— Все! — мысленно он дал себе толчок. — Где перчатки?

— Я их пока не трогал.

Встав на стул, Енсен засунул руку за картину. Казалось, рука вернулась обратно ни с чем — настолько прозрачны, почти невесомы были перчатки. Лишь разглядывая их, Мун заметил пыль, приставшую к эластичной ткани. Универсальные перчатки, одинаково пригодные для руки любого размера, женской и мужской.

— Откуда это у вас? — Мун помахал руками перед лицом скульптора.

— Понятия не имею, — огрызнулся тот. — Может быть, служанка? Убирала и второпях забросила за картину.

— Это те самые, что фигурировали в сегодняшней пьесе!

Скульптор угрюмо молчал.

— А картина давно тут? — словно примирившись с его молчанием, небрежно спросил Мун.

— Недели две. Раньше висела в баховской комнате. Магнус сказал, что она вдохновит меня на творческие поиски, — не меняя тона, пробурчал скульптор.

— Вам она как будто не очень нравится?

— Слишком мрачная.

— По-моему, такая может дать подходящий стимул для создания надгробных памятников.

— Издеваетесь? — с ненавистью спросил скульптор. — Магнус на это тоже был горазд, тем не менее отправился туда. — Он трубкой показал на остров мертвых.

— Вы как будто рады его смерти?

— Какое право он имел говорить, что мы с Магдой будем воздвигать памятник фюреру?!

— От кого вы узнали, что мы детективы?

— Ничего я не знал, оставьте меня в покое!

— Позовите Дейли, Енсен! — внезапно попросил Мун. Ему показалось, что пауза между вопросом и ответом, вызванная необходимостью в переводе, дает Лерху Цвиккау слишком много времени для обдумывания.

Дейли тоже сначала уставился на картину, но Мун резко одернул его:

— Поговорите с господином Цвиккау. Ваш немецкий язык он, надеюсь, лучше поймет… Для вашего сведения даю короткое коммюнике о нашей предыдущей беседе. На все вопросы стереотипный ответ: «Нет, не знаю, понятия не имею!»

— Хорошо! — Дейли поменялся местами с Рихтером. — Рихтер, вы свободны! Идите в холл, к своим журналам!.. Господин Цвиккау, нас интересует ваше материальное положение.

— Неплохое, — односложно пробурчал скульптор. — Есть фирма, есть заказы, во всяком случае, куда более верный заработок, чем лепить разные фигурки.

— Отлично! В таком случае я прочту вам документ, найденный в кабинете Мэнкупа.«…Информационное агентство «Сириус». Быстро, дешево, выгодно!..» Прочие рекламные фразы опускаю, перейдем к сути… «Скульптор Лерх Цвиккау крайне нуждался в денежных средствах. За полгода ему удалось продать только несколько скульптур американскому коллекционеру Уэлшу. Сданные на комиссию в художественную галерею Гитценбаха скульптуры за неимением покупателей отданы ему обратно. Как уже сообщалось в информационной сводке «Магда Штрелиц», основанное ими предприятие по изготовлению надгробных памятников нуждается в капитале для приобретения дорогостоящего материала. Лерху Цвиккау удалось получить безавансовый заказ от Т.Боденштерн, жены комиссара полиции Рольфа Боденштерна, на памятник ее отцу — штандартенфюреру СС Отто Вернеру. Успешные переговоры ведутся также с вашей невесткой И.Кессельдорф, урожденной фон Винцельбах, пожелавшей увековечить память своего покойного мужа, гаулейтера Хорста Кессельдорфа, и с родственниками фрегат-капитана Викериза Серенса, командира подводной лодки, награжденного в свое время лично Гитлером железным рыцарским крестом с мечом и бриллиантами. Финансовое положение Лерха Цвиккау настолько нестабильно, что помещение и обстановку небольшой фирменной конторы (адрес: Ан-дер-Фербиндунгсбан. 42) удалось получить только в кредит, под ожидаемое, как он заверил, в ближайшем будущем наследство».

Магическая справка подействовала почти одинаково и на Магду, и на Баллина. Она выпустила из них воздух. Реакция скульптора была совершенно иной. Дико вскочив на ноги, он потряс кулаками:

— Так вот почему Магнус не дал мне взаймы денег! Он знал! Все знал! Молчал, чтобы исподтишка насмехаться. И эту картину повесил мне сюда нарочно. Все нарочно! Вот и лопнул наконец твой желчный пузырь, проклятый оракул!

— Вам дать валерьянки? — спросил Дейли.

Это подействовало. Скульптор закурил трубку, с остервенением выплюнул никотин, глубоко затянулся и почти спокойно сказал.

— Отрицать нечего. Это сущая правда. Надо ведь на что-нибудь жить. Я не богач, как Магнус Мэнкуп. А кому ставить памятники, выбираю не я. Если сейчас в моде нацисты, о которых родственники долгие годы боялись даже упоминать, то это не моя вина.

— Начнете с надгробия гаулейтера, а кончите мавзолеем фюрера. А потом разведете руками и скажете: «Мода! Я не политик, а только художник…» Магнус Мэнкуп был пророком. А пророков убивают, особенно если после них остается не только духовное наследство.

— Никто его не убивал! — вскипел скульптор, потом с замученным видом процедил сквозь зубы: — Перчатки не доказательство. Когда Баллин крикнул, я выскочил из комнаты, за это время кто угодно мог их забросить туда.

— Кто угодно — едва ли, — задумчиво сказал Мун. — Баллин, например, сразу же направился к нашей комнате. Остаются только ваша жена и Ловиза.

— Магда? Нет. Я выбежал в коридор, она — следом за мной, в кабинет мы тоже вошли одновременно, до вашего прихода она не выходила оттуда.

— А Ловиза?

— Не помню.

— Она утверждает, что все это время видела вас, значит, и вы должны были ее видеть.

— Как это было? — Скульптор стиснул зубами трубку. — Ловиза вошла в кабинет к мертвому Магнусу чуть позже меня и Магды.

Допрос прервал Енсен.

— Я звонил в ресторан! — сказал он, запыхавшись. — Перчатки Магды Штрелиц действительно нашлись.

— Стоит ли из-за этого волноваться?

— Заодно выяснилось недоразумение со счетом. К нему приписали только один разбитый стакан…

— Правильно! Его опрокинул Мэнкуп, — вспомнил Мун.

— А потом оказалось, что не хватает двух.

— Вы чего-то не договариваете? — догадался Дейли.

— Пойдемте со мной! Сейчас покажу! — заикаясь от возбуждения, сказал Енсен.

Они вернулись в баховскую комнату. На письменном столе опять стояли узкие стаканы с золотыми ободками. Не хватало бутылки с шампанским, наверное потому они выглядели такими неуместными.

— Виноват я! — признался Енсен, вынимая из бара еще полдюжины таких же стаканов. Сказал он это скорее с радостью, нежели с грустью. Случайно сделанное им открытие с лихвой компенсировало досадную ошибку. — Сравните!

Он поставил один из стоящих на столе стаканов рядом с только что вынутыми, чистыми. Они были двойниками. А у второго, с приклеенным к донышку ярлыком, на котором значилось: «Отпечатки пальцев Магды Штрелиц-Цвиккау», что-то было не так. Почти неуловимая разница. Ободок состоял из почти соприкасавшихся тонких колечек, в отличие от сплошной черты на остальных стаканах.

— А теперь посмотрите сюда! — Енсен, окрыленный удачей охотника, напавшего на редкостный след, перевернул стакан вверх дном. На толстом стекле были выцарапаны какие-то цифры. — Инвентарный номер ресторана! Я уже проверил! Кто-то специально принес его сюда, чтобы навлечь подозрение на Магду Штрелиц!

— И окурок тоже! — Дейли похлопал Енсена по плечу. — Будь на то моя воля, вы были бы комиссаром, а Боденштерн — мальчиком на побегушках при вас.

— Я ценю ваш комплимент! — Енсен покраснел. — Но ведь это черновая работа, тут нужны лишь наблюдательность и навык. А распутывать клубки не умею. Сами были свидетелями моего позорного провала с госпожой Мэнкуп.

— Давайте подумаем! — предложил Мун. — Между прочим, я только сейчас почувствовал, что голоден, как волк.

— С тем большим аппетитом вы наброситесь на вашу будущую жертву, пошутил Дейли.

Мун даже не улыбнулся.

— Что мы достоверно знаем? — Он покосился на пустое кресло за письменным столом. — Убийца воспользовался пистолетом и перчатками, оставленными Ловизой в выдвижном ящике. Кто мог их взять? Не только Баллин. Любой. Этому благоприятствовало столпотворение, толчея, в которой я потерял из виду даже Мэнкупа. Но удобнее всего это было самой Ловизе…

— И она же спрятала перчатки за картиной, — заметил Дейли. — Баллин отпадает. Магду выгораживает свидетельство ее мужа.

— Не будем торопиться. — Енсен не слишком долго переживал свою удачу. Ошибок уже и так наделано достаточно. Вы исходите из того, что перчатки спрятаны сразу же после убийства. А ведь это могло быть и позже.

— Маловероятно, — покачал головой Мун. — Слишком большой риск. Убийца должен был теоретически считаться и с общим обыском в квартире, и с индивидуальным. Я на месте комиссара Боденштерна поступил бы именно так.

В дверь постучали.

— Войдите! — пригласил Мун.

— Не пугайтесь, это я! — почему-то счел нужным объяснить Баллин. Пришел с известием, которое вас заинтересует.

— Что такое?

— Ловиза готовит вам закуску. — Только теперь он улыбнулся. — Между прочим, мне наконец удалось восстановить пробел в памяти, которому вы придавали такое значение. В артистическую уборную я вернулся из-за Ло. Она забыла там свою сумку, а самой почему-то не захотелось возвращаться.

— Все сходится, — констатировал Дейли после его ухода. — Стакан и окурок, чтобы подозревали Магду. Перчатки — для скульптора, сумка — улика против Баллина. Невиновной остается только она сама.

— Ловиза? Что же она хотела инсценировать? Убийство, совершенное в одиночку? Или задуманное втроем? — спросил Мун.

— Втроем? Почему бы и нет? — Дейли свистнул. — Все трое, по-видимому, недолюбливали Мэнкупа, все трое очень нуждались в деньгах.

— В отличие от Ловизы Кнооп, про которую нельзя сказать ни то, ни другое. Отсутствие мотивов меня всегда настораживает, когда приходится предъявлять обвинение. — Видно было, что Енсен колеблется между внутренними сомнениями и неумолимыми доводами своих коллег.

— Действительно! — опомнился Дейли. — Куда девать ее, по словам Мэнкупа, блестящий ангажемент в театре «Талиа»? Он не лезет ни в какие ворота.

— Меня это тоже интересует, — согласился Мун. — Енсен, попытайтесь позвонить на квартиру директору или одному из администраторов… Извинитесь и лучше не говорите, что вы из полиции. Скажите, что вы, допустим, из «Гамбургского оракула».

— И что мне надо узнать?

— Спросите, когда ее первый спектакль. — Мун усмехнулся.

Енсен рьяно взялся за дело. Включенный телефон сразу дал о себе знать беспрерывными звонками. Несмотря на поздний час, пресса по-прежнему бодрствовала. Перелистывая одной рукой справочник, Енсен другой механически снимал и тут же клал обратно трубку. Наконец он нашел нужный номер.

Енсен все еще говорил по телефону, когда вошла Ловиза с подносом.

— Бутерброды по-гамбургски! — объявила она, расставляя на столе тарелки. — Не знаю, как вы, а Магнус их очень любил.

Енсен, закончив разговор, шепотом проинформировал Муна.

— Я так и знал, — пробормотал тот. — Садитесь! — пригласил он Ловизу.

— Для чего? — спросила она удивленно. — Вы уже вытянули из меня все, что могли.

— По-моему, еще не все! Почему вы ушли из театра Санкт-Паули?

— Ушла? — Ловиза горько усмехнулась. — Меня выставили. Да еще со скандалом! Во всех газетах писали.

— Конкретнее!

— Дирекция решила поставить водевиль. Забавные похождения немецких солдат в оккупированной Белоруссии. Танцы, шутки, любовь. Влюбленная в бравого ефрейтора, жена командира партизан предает отряд. За сценой слышны выстрелы, — расстреливают партизан, — а на переднем плане идет счастливая походно-полевая свадьба с хороводами, выпивкой и массовыми поцелуями. Я сказала, что это гнусная гитлеровская пропаганда. А директор сказал, что, наоборот, полная демократия, раз немецкий солдат спит с русской женщиной. Я пыталась протестовать и получила в награду увольнение за коммунистическую пропаганду.

— Вы действительно коммунистка? — спросил Енсен.

— Может быть. — Ловиза пожала плечами. — Во всяком случае у нас, в Западной Германии.

— А Магнус Мэнкуп?

— О нет! Он великий Отрицатель! Так и остался по эту сторону черты. Не хватало одного шага. В мировоззрении один шаг решает все.

— И все же он собирался в Восточную Германию?

— Только говорил об этом. Себе и другим.

— Магда Штрелиц считает, что ему помешала привязанность к журналу.

— И это. Но не только Магнус понимал, кто он такой. Там могли обойтись без него, а здесь — нет. У нас так мало гамбургских оракулов! Одним меньше и вместо «Перчаток госпожи Бухенвальд» мы увидели бы в том же театре экспериментальную пьесу, доказывающую, что между честным следователем и эсэсовцем Шульцем, в сущности, нет никакой разницы… И затем… для Магнуса было уже слишком поздно… — неопределенно закончила она.

— Вас связывали интимные отношения? — немного смущаясь, спросил Мун.

— Я не обязана отвечать. А впрочем, какое это имеет значение? Были не были — все равно его не воскресишь… Ничего у нас не было! — резко сказала она. — Я любила его. Вот и все!

— Несмотря на разницу в возрасте? — спросил Дейли, вспоминая свой афоризм.

— Разницу? — удивилась Ловиза. — Разве вы не заметили, как он молод? Не в этом дело. Он любил свою жену. Странное, казалось бы, сосуществование? Но она была ему необходима. Сарказм против насмешливости, гневная желчь против иронической пренебрежительности. Вечный поединок, к которому дуэлянты настолько привыкают, что уже не могут друг без друга… Я была его жалкой тенью, Лизелотте — миром, с которым он мерялся силами.

— Уже поздно. — Мун взглянул на часы. — Вы еще в состоянии ответить на несколько вопросов?

— Вернее сказать, уже рано. — Ловиза слабо улыбнулась. — Я очень устала, едва держусь на ногах.

— Переезд Мэнкупа в Восточную Германию, вероятно, лишил бы вас наследства?

— Конечно.

— Вы слышали, о чем он говорил с нотариусом?

— Всего несколько фраз.

— Тем не менее поняли, с кем беседует?

Ловиза промолчала.

— И у вас, как и у главы нотариальной конторы, сложилось впечатление, что Мэнкуп намеревается изменить завещание? — настаивал Дейли.

— Почему? У него не было для этого никаких оснований.

— Он потерял веру в вас, разве это не причина? — жестко сказал Мун. Вы все ему лгали.

Ловиза вся напряглась, словно борясь с криком, который рвался наружу.

— Вы только что рассказывали, что ваш конфликт с дирекцией попал на газетные полосы. Вас заклеймили коммунисткой. Почему же руководство театра «Талиа» так охотно открыло вам после этого двери?

— У меня там знакомство… — пролепетала Ловиза.

— С кем? Вы даже не заходили туда! Почему вы лгали Мэнкупу?

— Я не могла… — бессвязно начала объяснять Ловиза.

— Что не могли?

— Брать у Магнуса деньги. Поэтому соврала про ангажемент. А потом пожалела, что не взяла… Все равно пришлось переселиться сюда с вещами. Хозяйка и так терпела три месяца. Девять спектаклей в роли госпожи Бухенвальд — вот и все, что отделяет меня от полного отчаянья.

— Вы забыли про десять тысяч марок, которые достались вам сегодня! безжалостно напомнил Дейли.

— Хватит! — Ловиза выбежала, хлопнув дверью.

— Ну как вам нравится? — спросил Дейли, когда они остались одни. Великолепная актриса! — Он с аппетитом набросился на бутерброды. — И отличная хозяйка!

— Вы не верите ей? — спросил Енсен.

— Ни одна вера не может устоять против логики. Она нуждалась больше всех и единственная из всех наверняка знала, что нотариус приглашен для составления нового завещания.

— Вы делаете ударение на завещании. А между тем, посылая Баллина за своей сумкой, она уже заботилась об алиби, — напомнил Енсен.

— Подслушанный телефонный разговор был последним толчком. Замысел существовал раньше — об этом свидетельствует взятый у Мэнкупа пистолет. Окончательное решение связано, как ни странно, с нами. Помните, Мун, я еще в кафе предсказал, что наш приход заставит ее действовать без промедления?

— Она уже тогда знала, кто вы? — не сразу поверил Енсен.

— Несомненно. А вот от кого узнала? Если не от самого Мэнкупа, то от дьявола. Вчера, когда мы поднимались на башню Филипса, она проболталась… Ловиза знает мою биографию лучше, чем я сам.

— Все прекрасно. — Мун думал что-то свое. — Объясните мне две вещи. Где Ловиза пряталась, когда Баллин вбежал в комнату? Ведь он направился сюда непосредственно после услышанного хлопка пробки, который, по всей вероятности, был действительно выстрелом.

— Где? За шторами, — подсказал Енсен. — Как только он выскочил, чтобы позвать остальных, она за ним. В состоянии паники трудно зафиксировать, где кто находится.

— Хорошо. Второй вопрос: если Магда непричастна, зачем она соврала, что приходила к Мэнкупу днем?

— Прижали к стенке, вот и выкручивается, — пожал плечами Дейли.

— Но если Магда невиновна, зачем ей выкручиваться? — ухмыльнулся Мун.

— В следственной практике бывает немало случаев, когда до самого конца остаются темные пятна в поведении затронутых драмой людей. — Енсен понимал, к чему клонит Мун. — Все решают основные улики и мотивы. В случае Ловизы Кнооп их вполне достаточно, чтобы любой суд присяжных проголосовал: «Виновен».

— Если Ловиза Кнооп на амплуа преступницы кажется вам менее привлекательной, нежели в роли карающей палачей госпожи Бухенвальд, можно вернуться к самоубийству — остроумной версии комиссара Боденштерна. — Дейли, сложив два бутерброда вместе, откусил громадный кусок.

— Вовсе нет! — Мун закурил сигару, но тут же с отвращением отложил ее в сторону. — Я только пытаюсь доказать вам, что кроме простого исчисления существует интегральное. Или врут все остальные, или Ловиза на высоком профессиональном уровне разыграла перед нами беззаветно преданного и безмерно страдающего человека. В обычном случае третьей возможности нет. А если это не совсем обычный?

— Что вас смущает? — Дейли внимательно посмотрел на Муна.

— Гётевское стихотворение. Оно не укладывается ни в одну схему… — Мун посмотрел на часы. — Спать!