Гараж на пустыре

1

«Вот оно что. Расписка! Видимо, её искал этот Ермолай или Ерофей, чёрт знает, как его кличут», — размышлял Дудин, простившись со Слуцким. Он взглянул на шагавшего рядом Трофименко.

— Молодец Пётр Тарасович. Ценного свидетеля откопал.

Порозовевший от похвалы Трофименко энергично закивал головой.

— Я так понимаю, надо искать среди тех, кто ремонт какой делает.

— А правая рукавица, может быть, у него потеряна. Мы на пустыре нашли одну такую. Правильно соображаешь, товарищ Трофименко. — Дудин, улыбаясь, дружески коснулся плеча участкового, — Где тут у тебя телефон-автомат?

Из ближайшей телефонной будки он позвонил Головачеву.

— Олег Фёдорович? Это Дудин. Удалось заполучить интересного свидетеля. Знаете, кого мы ищем? Высокого шатена в чёрных тапочках. Зовут Ермолай Ерофеевич…

— Шутишь, — сказал на другом конце провода Головачев.

— Шучу. А что остаётся делать?

— Давай пораскинем мозгами. Тебя, кстати, как мальчишки в школе звали? Особенно в младших классах?

— Меня? По-моему, Дудой, Дудариком, а когда дразнили — Дудилой.

Головачев хихикнул в трубку.

— Вот что, Дударик, приезжай ко мне. Есть несколько идей.

Собравшись втроём, они подвели кое-какие итоги. Швейцар ресторана «Юбилейный» Кургузов подтвердил алиби Чуркина. Установлено наличие некоего третьего лица (Ермолая или Ерофея), которое, как можно предположить, сыграло роковую роль в судьбе Мальцева. Укрепилось их убеждение, что Василий Савельевич был на пустыре в начале десятого, потому что от дома, где его видел Слуцкий, до гаража (Дудин проверил это) ровно двадцать пять — тридцать минут ходьбы нормальным шагом. Наконец возникла дополнительная версия о мотивах преступления: не только бриллиантовые серьги и кольцо общей стоимостью свыше трёх тысяч рублей, но и расписка! А может, завладение ею и было главной целью преступника?

Высказал это мнение Дудин. На улице уже сгущались сумерки. В окнах дома напротив кое-где зажглись огни. В их комнате тоже давно горел верхний свет, а теперь Головачев включил ещё настольную лампу и принялся рыться в записной книжке, бормоча под нос: «Расписка… Расписка…» Найдя нужный телефон, он набрал номер.

— Ольга Ивановна? Добрый вечер, это опять я.

— Я вас узнала, Олег Фёдорович… Я только-только прибежала с работы, — ответила Мальцева.

— Вы извините, вы, наверное, ещё не успели поужинать, но у меня к вам весьма важный вопрос. Припомните, муж не говорил вам, давал ли он кому-нибудь взаймы деньги под расписку. Нет? Не знаете… И в его бумагах никаких указаний на это нет?… Что, что? Как вы говорите?

— Я говорю, Олег Фёдорович, — сказала Мальцева, — что, когда я просматривала бумаги мужа, на днях обнаружила ещё одну пачку, то мне попался листочек… На нём была странная запись: «Ер, Зт. Расп.»… Это все.

— «Ер. 3 т. Расп.», — повторил Головачев и, взяв карандаш, быстро записал эти слова на бумаге. Ещё раз, не торопясь, прочитал вслух, вдумываясь в смысл записанного. Сказал в трубку: — Очень любопытно, Ольга Ивановна. А где вы нашли эту запись? В прошлогоднем календаре? От какого числа. Ага. 15 февраля. Ольга Ивановна, мне крайне необходим этот листок… Я обязательно у вас буду. До свидания. — Головачев положил трубку и хлопнул ладонью по столу.

— Чувствуете, братцы? Похоже, что была расписка!

Дудин посмотрел на Позднякова.

— Видишь? А ты не верил. «Ер» — это наверняка какой-нибудь Ермолай!

Олег Фёдорович взглянул на часы и вскочил, точно ошпаренный.

— Братцы! Я же за внуком в детский сад опаздываю. Меня дома прибьют за нерадивость. — И он стал торопливо собирать бумаги со стола.

Поздняков тоже посмотрел на часы и мечтательно произнёс:

— А я, пожалуй, ещё успею на рандеву… — Он аккуратно снял пылинку с пиджака. — В кино пойдём. Не хочешь присоединиться, Андрей? На последний сеанс.

— Пожалуй, — сказал Дудин. — Только жене надо звякнуть и ещё успеть в больницу к Лаврикову. Может он слышал о Ермолае или Ерофее?

— Давай, — кивнул Головачев, натягивая плащ.Ї А завтра с утра созвонимся. Договорились?

На улице Дудин поймал такси. А ещё минут через двадцать он уже беседовал с Лавриковым в маленьком холле травматологического отделения, где чуть слышно гудел большой белый холодильник, стоявший у окна, а одну из стен оживляла репродукция с картины Карла Брюллова «Итальянский полдень».

Лавриков, похудевший, со впалыми щеками, заросшими колючей щетиной, сидел, поставив костыли между ног.

— Я себе места не нахожу, — глухо говорил он. — Вы поймали того, кто убил Васю? Нет?…

Дудин сочувственно посмотрел в его потухшие глаза.

— Мы ищем человека по имени Ермолай. Не помните такого среди знакомых Мальцева?

Лавриков не отвечал, глядя под ноги отсутствующим взглядом. Вдруг он поднял голову, в глазах промелькнула искорка.

— Погодите, что-то в этом роде было… Вася однажды заезжал ко мне в гараж… Это было… весной прошлого года, кажется. И вместе с ним в машине сидел какой-то тип. Я спросил: кто такой? А Вася говорит: «Да так, один бывший однокорытник». А потом мы поговорили, и Вася уехал. А когда садился за руль, он этому сказал: «Эй, мол, поехали!» И назвал его как-то вот так — Ермолаич, Ерофеич, Еремеич. Что-то в этом роде.

— Не разглядели его? Нос какой, рот — не обратили внимания?

— Боюсь соврать. Помню, у него кепка на глаза была надвинута.

— А в чём был одет?

— Кажется, в куртке… Ни к чему мне было тогда его рассматривать.

Лавриков оставил костыли, неприязненно повёл взглядом в сторону репродукции с круглоплечей южной красавицей.

— Вы, знаете, я так много за это время передумал… Сколько же я из-за них перетерпел, — с неожиданной болью вырвалось у него. — Из-за этих баб! Всю жизнь сни мне поломали!

Дудин поднялся. Ему захотелось сказать Лаврикову что-нибудь утешительное. Но пора было уходить, и он проговорил только:

— Ничего, Сергей. Главное, чтобы ты понял, что все твои беды не из-за них, как ты считаешь, а из-за тебя самого. Подумай над этим.

А между тем события развивались своим чередом. В тот момент, когда последний сеанс в кинотеатре подходил к концу, в тесный, полутёмный двор многоэтажного дома, расположенного на оживлённой городской магистрали, въехали зелёные, забрызганные мокрой грязью «Жигули» и притормозили у одного из подъездов. Водитель выключил двигатель и, повернувшись вполоборота к сидевшему рядом спутнику, сказал ровным голосом, продолжая начатый разговор:

— Значит, завтра в двенадцать дня. Запомнил? Я за тобой заеду. Смотри, ты должен быть в форме. Спиртного ни-ни, понял?

Второй лениво просипел, почёсывая бровь, над которой приметно выделялся узкий продолговатый шрам.

— И охота тебе? Чего ты там забыл?

Водитель вновь терпеливо заговорил:

— Хочешь, чтобы ещё раз повторил? Повторяю. Мне нужно найти бумаги… Письма, записки разные. Понял? Больше ничего. Но для меня это очень важно. Поэтому прошу как друга помочь. Ты будь спокоен. В обиде не останешься. Я тебе часы дал? Это ерунда. У меня камешки есть. Если дело выгорит — поделимся. Понял?

После короткой паузы он спросил, глядя на руки спутника:

— Часы-то ходят? С собой?

— Часы? — человек со шрамом опустил боковое стекло, щелчком выбросил сигарету. Ответил не очень уверенно: — Часы ходят. Дома они.

Сидевший за рулём с угрозой сказал:

— Смотри, Леха. Если ты их кому-либо сбагришь, голову оторву.

Леха, отвернувшись, проворчал что-то нечленораздельное. Некоторое время они молчали. Мимо машины прошла в обнимку парочка. Стук женских каблуков звучно разносился по затихшему двору.

— Ладно, — примирительно произнёс водитель. — Но чтобы завтра всё было в ажуре. В двенадцать ноль-ноль. Осознал?

Леха открыл правую дверцу. Загоревшийся в салоне слабый свет на минуту вырвал из темноты его скуластое лицо и жёсткий ёжик чёрных с проседью волос. Выбравшись из машины, он буркнул:

— Чего там. В двенадцать так в двенадцать. Прикатывай. — И, не оглядываясь, пошёл к подъезду.

— Матери привет передавай! — бросил ему вслед водитель, захлопывая дверцу автомобиля.

2

Пришло утро нового дня — солнечное, тихое, прямо бабье лето.

И пришло сообщение из комиссионного магазина № 3 о том, что мужчина, предъявивший паспорт на имя Горева Валентина Антоновича, сдал на комиссию наручные часы, сходные по описанию с теми, которые были похищены у Мальцева. Срочно найти и опросить Горева было поручено Дудину.

И к Головачеву, можно сказать, пришла удача: подтвердилась его догадка. Вместе с Поздняковым они провели на пустыре ещё один эксперимент, проделав с хронометром весь тот выверенный ими путь, каким почти три недели назад убегала от гаража потрясённая Артюхова.

Вырисовывалась немаловажная деталь: если идти или даже бежать, строго придерживаясь её маршрута (от гаража наискосок к одинокому кусту, затем к Северному проезду, метров тридцать вдоль него, потом резко повернуть назад и снова до куста, там остановиться минуты на три и опять двинуться по направлению к проезду, пересечь его — и прямо к жилым домам), то при всём желании никак не успеваешь оказаться у дома № 4 в 21 час. А если не возвращаться назад от Северного проезда и не делать трёхминутную остановку у того самого куста, то тогда действительно вполне можно поспеть.

Сделав такой вывод, Головачев хитро взглянул на Позднякова.

— Ну и как? Какие напрашиваются соображения?-Они стояли на обочине проезда, очищая обувь от налипшей грязи.

Поздняков, хмыкнув, полез за сигаретой.

— А ведь он, Олег Фёдорович, показал, что видел Артюхову в 21 час, от силы в 21.10. Выходит, врёт?

— Или ошибается. Вот это и предстоит выяснить. Откровенно говоря, что-то мне он не нравится. Надо серьёзно им поинтересоваться. Но только аккуратно, Поздняков. Не дай бог спугнуть или ещё хуже — бросить тень на человека!

…Участковый Трофименко старался принимать пищу всегда в одно и то же время: давала знать застарелая язва желудка. Обедал он обычно в молочном кафе, помещавшемся все на том же Северном проезде. Сегодня, разбирая давнюю квартирную склоку, Трофименко выбился из привычного графика и, чтобы сократить дорогу, пошёл к кафе не улицей, как всегда, а через дворы, напрямик. Он уже было прошёл последний из четырёх новых домов, выстроенных в этом квартале, как его внимание привлёк шум, доносившийся из-за окна на первом этаже.

— Опять у них скандал! — Трофименко, крякнув, остановился. Квартира, служившая источником столь неблагозвучного концерта, была ему хорошо известна. В ней жила дважды разведённая гражданка Птахина, которую во дворе все запросто величали Евгешей, а сам Трофименко, не любивший садовые цветы и предпочитавший скромные полевые, прозвал Хризантемой. Раздирающие же душу вопли, несомненно, испускал сын Евгеши — ученик 4-го класса Эдик, веснушчатый, шкодливый и безоговорочно зачисленный общественностью дома в категорию «трудных» подростков.

Трофименко взглянул на часы, сердито сплюнул и вошёл в подъезд. После нескольких настойчивых звонков дверь всё же распахнулась, и на пороге с видом, не сулившим ничего хорошего, появилась красная, растрёпанная Евгеша.

Участковый укоризненно покачал головой, стараясь придать своему рыхлому лицу надлежащую суровость,

— Опять у вас непорядок, Хризантема?

— Ой, это вы, Пётр Тарасович, — смешалась Евгеша. — А я думаю, какой черт названивает…

— За что парнишку наказываешь?

— Пётр Тарасович! Житья от него нет! Сегодня снова в школу вызывали!

— Что он такое натворил?… Зайти-то можно? Чего на пороге держишь?

— Ой, заходите, заходите, Пётр Тарасович! — спохватилась Евгеша. — Только беспорядок у нас!

— А когда у тебя был порядок? — усмехнулся Трофименко, входя в неубранную прихожую. — Да-а-а… «Весёлая царица была Елисавет, поёт и веселится, порядка только нет…»

— Что это вы стихами заговорили, Пётр Тарасович? Никак премию получили? — захихикала Евгеша.

— Это не я заговорил, это граф Алексей Константинович Толстой, — с достоинством отпарировал Трофименко. — Что, спрашиваю, парнишка-то отмочил?

— Урок, говорят, сорвал, кровопивец! Принёс вчера, говорят, в класс какой-то бумажник, пустил по рядам, ребят перебаламутил…

— Бумажник? Какой бумажник?

— А я знаю? Мне завуч говорит: «Примите меры, мамаша! А то исключать будем!» А что я могу с ним поделать? Целый день на работе…

— Ладно, ладно! Известно, какая у вас работёнка в овощной палатке. Замок повесила — и гуляй! Позови парня. Сам потолкую.

Евгеша отворила дверь в комнату.

— Эдуард! Выдь сюда! Товарищ участковый с тобой хочет поговорить! Достукался!

Эдик, скорбно сопя, угрюмо смотрел на участкового. Одно ухо у него было малинового цвета и раза в полтора больше другого.

— Ты вот что, хлопчик, — сказал Трофименко почти нежно. — Ты на свою мамку не обижайся. Это она не со зла, а по нервности, понял? А мне у тебя узнать надо: какой такой у тебя бумажник, где ты его взял?

— Нашёл! — буркнул парнишка. — Во дворе.

— В каком дворе?

Эдик замялся.

— «В каком, каком?» — передразнила Евгеша. — На помойке нашёл, в нашем дворе.

— А чего он забыл на помойке-то? — удивился Трофименко.

— Захламил он мне всю квартиру газетной макулатурой. На какую-то книжку, видите ли, копил. А я взяла и выбросила!

— Ну, это ты зря. Книга — дело хорошее, — назидательно произнёс участковый и опять повернулся к Эдику. — И что же этот бумажник… Так прямо на помойке и лежал?

— Не… Один дяденька в большой такой картонке много мусора и бумаги вынес… А я хотел свои газеты забрать… А он мне говорит: «Ты чего копаешься? Пошёл отсюда!» Я отошёл, а после, когда он ушёл, обратно полез за газетами. Стал мусор разгребать, который дяденька выбросил, а он там лежит… Красивый. Почти новый.

— И ты его взял? А внутри чего было?

— Ничего. Пусто.

— А этого дядьку ты разглядел?

— Не-е. Там темно было. На помойке-то.

Трофименко снял фуражку, вытер платочком вспотевшую лысину, потом снова водрузил фуражку на темя. Откашлялся.

— Вам-то чего дался этот бумажник? — сердито спросила Евгеша. — Мало ли мусора на помойке валяется?

— Подожди, Птахина! — прервал её участковый. — Тут, может, дело серьёзное.

— Может, и серьёзное, вам виднее, Пётр Тарасович, да только всё равно этого бумажника у нас нет. Зря пристаёте! — не сдавалась Евгеша.

— А где он?

— Учительница отобрала. Мария Анатольевна. Её и спрашивайте!

— Спросим, — заверил Трофименко и взглянул на часы. Было около четырёх часов вечера. Он вздохнул, вспомнив про обед. Под ложечкой противно засосало.

3

Головачев ехал к Ольге Ивановне. Путь оказался неблизким, но ему повезло, народу в автобусе было мало, он с комфортом уселся около окна, хотел даже подремать, да не получилось, мысли непрестанно витали вокруг его сегодняшней встречи с одним из свидетелей по делу, Он названивал ему с утра, однако никак не мог связаться: на работе говорили, что Вячеслав Викторович в отпуске, а дома никто не отзывался. Головачев уже потерял всякую надежду, как вдруг телефон ответил. Обрадовавшись, Головачев объяснил, что речь идёт о пустяках, просто надо уточнить данные ранее показания. Само собой, восторга это не вызвало: кому приятно посещать прокуратуру, находясь в отпуске? Тем не менее, появившись в кабинете, свидетель, как и при первой их встрече, лучезарно улыбался, и Олег Фёдорович также отвечал ему любезной улыбкой, изучающе поглядывая на его загорелое рубленое лицо с выступающим подбородком. В общем-то, внешность свидетеля можно было назвать приятной, если бы не глаза, в которых чувствовалось что-то недобропытливое. «Да шут с ними, — подумал Головачев, — дело разве в лице? Посмотри на себя, какая у тебя самого физиономия. Отёкшая, морщинистая, а ведь когда-то ты был вполне симпатичный. Старею», — вздохнул Олег Фёдорович, предлагая свидетелю присесть.

Всё разъяснилось очень быстро. После недолгого размышления Вячеслав Викторович признал, что, вероятно, был неточен, поскольку тогда у него с собой не было часов. Скорее всего он видел женщину не в 21 час, а позднее, скажем, в половине десятого. Правда, с того дня прошло столько времени, многое уже забылось. Нет, позже половины десятого этого, по идее, быть не могло. (Он так и сказал: «по идее»…) А нельзя ли ему со своей стороны, если, конечно, это дозволено, полюбопытствовать, когда закончится следствие, говорят, преступница арестована. Ах, ждать осталось недолго? Понятно, понятно…

Они расстались, обменявшись рукопожатием; но сейчас, сидя в тряском автобусе, Головачев не мог избавиться от ощущения смутной неудовлетворённости. Словно он упустил что-то, связанное с личностью свидетеля. Но что это было? Голос? Глаза? Общее выражение лица. Интонация, с какой он отвечал на вопросы? Он силился вспомнить, но не мог.

Автобус круто свернул в узкую улицу и слегка притормозил. Сквозь пыльные стёкла салона пассажиры увидели уткнувшийся в фонарный столб синий «Запорожец», позади него стояла покорёженная полуторка, тут же находилась машина ГАИ, толпились люди. Дорожно-транспортное происшествие — не такое уж редкое явление для этого большого областного города.

Головачев отвлёкся от своих мыслей, даже чуть приподнялся с жёсткого сиденья, чтобы лучше видеть случившееся, и тут его осенило. Пальцы! У свидетеля дрожали пальцы, когда он подписывал протокол своих показаний, Только и всего? — спросил себя Головачев. Это что — улика? Нет, разумеется. Может, свидетель — впечатлительный человек, а что греха таить, не всем приятно общаться с представителями правоохранительных органов даже по такому, казалось бы, безобидному поводу. И всё же, почему у молодого, сильного на вид мужчины дрожали пальцы? Волнуется или что-то утаивает? И что это за странная фраза: «После половины десятого этого, по идее, быть не могло»?

Так и не придя к определённому выводу, Головачев сошёл на остановке и направился к дому, где жила Мальцева. Он застал её растерянной и взволнованной: у неё сложилось мнение, что, пока она отсутствовала, в квартире побывал чужой.

— Что-нибудь пропало? — нахмурившись, спросил Олег Фёдорович, снимая плащ и шляпу и вешая их в прихожей.

— Нет, как будто все на месте. Но… я не знаю, как вам это объяснить. — Ольга Ивановна нервно прижала ладони к вискам. — Пройдёмте в эту комнату… Мы храним наши документы здесь, в ящике серванта. — Она выдвинула ящик. — Почему-то сегодня они лежат не так, как вчера. Как будто кто-то рылся… А вот тут полки с Васиными книгами. Я только недавно вытирала пыль и отлично помню, что плотно задвинула стекла. А сегодня они на этой полке приоткрыты. И книги стоят неровно… Я ведь сейчас одна, дочь живёт у бабушки. Мне страшно. — Глаза её налились слезами.

Головачев зорко оглядел поверхность стекла. «Надо дать задание экспертам тщательно проверить, — подумал он и тут же ругнул себя: — Бестолочь… Я должен был предвидеть возможность и такого варианта. Очевидно, не найдя у Мальцева то, что искал, он пришёл сюда. Теперь весь вопрос в том, удалась ли ему эта попытка?…» Он обернулся к Мальцевой.

— Ольга Ивановна, вы смогли бы в случае необходимости уехать на время из этой квартиры к вашим родителям? Не исключено, что он придёт ещё раз.

Она испуганно посмотрела на него.

— Господи! Вы что, его знаете? Почему же вы его не арестуете?

— Всему своё время, Ольга Ивановна… Значит, мы с вами договорились? Я вам дам знать, когда следует уехать, и надо будет постараться, чтобы об этом узнало как можно больше людей в доме, в ЖЭКе… Вы меня поняли? Чудесно. А загадочный листочек из прошлогоднего календаря при вас?

— Конечно, Олег Фёдорович… — Она подошла к серванту, открыла ящик, где хранились документы, наклонившись, стала быстро перебирать бумаги. Внезапно выпрямилась, потерянно взглянула на Головачева.

— Ничего не понимаю… Не могу найти…

Они проверили все ящики. Сомнений быть не могло: листок исчез. Ольга Ивановна беспомощно опустилась на стул. Головачев, испытывая чувство вины и досады, рассеянно обозревал корешки подписных изданий. Сознание того, что преступник вот так запросто разгуливал по квартире, уничтожая улики, вызывало в нём тихое бешенство. Неужели украдена и расписка? Он перевёл взгляд на Мальцеву.

— Ольга Ивановна, как по-вашему, где Василий Савельевич мог хранить расписку?

— Расписку? — она старалась собраться с мыслями. — Сейчас скажу. Вася часто прятал свои бумаги в книгах… Случалось, что потом забывал, долго искал, сердился.

Головачев окинул взором десять книжных полок, поставленных одна на другую, коротко вздохнул.

— А что, если мы с вами учиним сейчас небольшой поиск? Может, нам повезёт?

Из протокола допроса свидетеля Горева Валентина Антоновича, 1950 года рождения, работает слесарем-сантехником в ЖЭКе № 16 Железнодорожного района.

Из протокола опознания.

4

В ЖЭКе объяснили, что Лобов второй день не выходит на работу, очевидно, опять загулял. «И часто это с ним?» — спросил Дудин главного инженера, флегматичного молодого парня в сером клетчатом пиджаке. «Бывает, — довольно равнодушно сказал тот и, словно отвечая на немой вопрос Дудина, пояснил: — Мы бы от него давно избавились, да где я такого специалиста найду? Мастер на все руки. Когда не пьёт, ему цены нет». — «Где он сейчас может быть?» — осведомился Дудин. «А кто его знает? Дома небось. Хотите, можете позвонить». — И он пододвинул Андрею стоявший на столе телефонный аппарат.

Дома у Лобова никто не отвечал. «Это бывает, — так же равнодушно прокомментировал главный инженер, подписывая какие-то бумаги. — У него старуха ничего не слышит, а сестра на работе. Да вы езжайте прямо к нему, если он вам так нужен».

Лобов был им нужен позарез. К этому времени следствию уже было известно, что ему 43 года, образование у него 6 классов, был когда-то женат, но сейчас разведён и живёт с матерью-пенсионеркой и младшей сестрой, работающей санитаркой в городской больнице. В штатах ЖЭКа Лобов числился два года, до этого год нигде не работал, а ещё раньше… Вот тут-то в биографии Лобова был один момент, который, помимо его отчества (Ерофеич!), сразу приковал их внимание. Оказалось, что Лобов был известен в уголовном мире под кличкой Меченый, семь лет назад проходил по делу о квартирной краже, получил три года, но отсидел полтора и был условно досрочно освобождён из мест заключения.

…Дома Лобова тоже не было. «А вы кто будете?» — опасливо спросила сухонькая старушка, приоткрывая дверь и часто моргая подслеповатыми глазами. «Знакомый я его. Очень он мне нужен», — добродушно произнёс Дудин и для вящей убедительности даже прижал руку к сердцу. Старушка смягчилась: «Занедужил он опять. Вот и на работу не пошёл. Я ему говорю: сыночек, брось ты эту лихоманку, погубит она тебя». Дудин согласно кивал головой. «Куда он сейчас-то запропастился?» — «Да вы гляньте в садочке, там беседочка есть…»

Беседка — этакое незамысловатое сооружение, крашенное в ядовито-зелёный цвет, — стояла в глубине двора, в обрамлении пожелтевших тополей. Подходя к ней, Дудин услышал характерный костяной стук, не оставляющий никакого сомнения, что в беседке забивали «козла». Увлечённые игрой, партнёры (трое пожилых, четвёртый — средних лет, краснолицый, с осоловелыми глазами) не обратили на Дудина никакого внимания.

— Алексей Ерофеевич, — позвал он краснолицего, — выйди на минуту, поговорить надо.

Лобов с треском выставил фишку.

— Рыба! — И мутно уставился на Дудина. — Чего тебе?

— Выйди, есть разговор, — сказал Дудин не терпящим возражений тоном. Он умел это делать.

Лобов нескладно вылез из-за дощатого стола, на котором разворачивалась доминошная баталия, нетвёрдой походкой приблизился к Андрею.

— Ты кто? Откуда будешь?

— Я из уголовного розыска. Отойдём в сторонку, вон на ту скамеечку.

Лобов отвернулся, сгорбившись опустился на скамейку. Дудин сел рядом.

— Вопрос такой, Алексей Ерофеевич. Горева знаешь?

— Вальку-то? Ну.

— Часы ему продавал?

— Какие часы?

— Швейцарские, «Омакс»,

— Ну, продавал.

— Так. — Дудин сделал паузу. — Теперь скажи, только хорошенько подумай: откуда у тебя эти часы?

— Купил на Центральном рынке, — пожалуй, чересчур поспешно просипел Лобов.

— У кого?

— А я знаю? Он мне не представлялся. Мужик как мужик.

— Описать его можешь?

Лобов криво ухмыльнулся, покрутил головой.

— Ха! Ты меня не смеши, начальник! На кой ляд он мне был нужен?

— Ясно, — проговорил Дудин холодно. — Ну что ж… Тогда тебе придётся пройти со мной. — Он решительно поднялся со скамейки.

— Понятно, начальник, — Лобов, тоже поднялся. Дальше произошло то, что Дудин ожидал меньше всего. Лобов вдруг побежал. Он бежал с видимым усилием, припадая на левую ногу, но всё же довольно резво и был уже в нескольких шагах от ближайшего подъезда. Пенсионеры в беседке, перестав стучать фишками, молча смотрели в его сторону.

Дудин в два прыжка почти настиг беглеца. Но тому удалось юркнуть в подъезд и захлопнуть за собой дверь. Оперуполномоченный распахнул её ударом плеча, влетел внутрь. После дневного света, оказавшись в темноте, он приостановился, пытаясь сориентироваться. Нет, по лестнице никто не бежал, может, есть второй выход и Лобов воспользовался им? Дудин одним махом одолел несколько ступенек вверх, потом вниз… Так и есть, чёрный ход. Рванул скрипучую дверь на себя, вылетел в закоулок. Ни души. «Черт, неужели ушёл?!» Чутьём понял: он ещё там, в подъезде. Мигом — назад, и в ту же секунду услышал, как хлопнула первая дверь. Дудин ринулся догонять, вновь выскочил во двор. Лобов все ещё бежал, но уже не так шустро, и схватить его не составило никакого труда.

Задерживая Лобова, Дудин был почти уверен, что перед ним подлинный виновник убийства. Но на допросе у Головачева Лобов показал, что в тот вечер, когда было совершено преступление, и до утра следующего дня он находился в вытрезвителе. Проверка удостоверила алиби Лобова. В отношении же часов он продолжал утверждать, что купил их на рынке у неизвестного мужчины.

Был, правда, в показаниях Лобова штрих, в котором Головачев усмотрел подтверждение своей версии. Поэтому, покончив с допросом, он спешно собрался и поехал в 41-ю школу. Директриса, молодая, уверенная в себе женщина, для которой выпуск учащихся начала 60-х годов представлялся событием почти уже доисторическим, посоветовала обратиться к старожилу школы — преподавателю литературы Ивану Никаноровичу Осьминину. Здесь же, из директорской, Головачев связался по телефону с Осьмининым, который недомогал, находился дома, но охотно согласился уделить ему несколько минут.

Иван Никанорович оказался представительным стариком, с массивной седой головой и румяным лицом. Поздоровавшись, он пригласил Головачева в просторную светлую комнату, где стояли большой книжный шкаф, аккуратно прибранная тахта и круглый стол посередине. В тёплом, непроветренном воздухе ощутимо витал запах лекарств.

При их появлении сидевший за столом мужчина лет сорока отложил в сторону журнал и, поднявшись, вежливо поклонился.

— Вот, познакомьтесь, это профессор физики Юрий Ильич Афонский, — сказал Иван Никанорович, обращаясь к Головачеву. — Пришёл навестить бывшего, так сказать, наставника.

Головачев, назвав себя, пожал протянутую сухощавую руку Афонского.

— Юра, между прочим, был бессменным старостой нашего класса на протяжении пяти лет, — продолжал Иван Никанорович. — Он хорошо знает и параллельный класс, так что во всех отношениях может вам быть полезен… А вы, уважаемый Олег… м-м-м…

— Фёдорович, — подсказал Головачев.

— Да, да, Олег Фёдорович… Чаю не хотите?

— Пожалуй, Иван Никанорович. Только времени у меня в обрез.

— А мы мигом сообразим. Юра, будь добр, скажи на кухне внучке, чтобы распорядилась…

Немного погодя они втроём пили крепко заваренный чай с мятой и рассматривали хранившиеся у Ивана Никаноровича коллективные фотографии 8, 9 и 10-го класса «Б» тех далёких лет.

— Мальцев… Как же, хорошо помню, — задумчиво говорил Осьминин тихим простуженным голосом, прихлёбывая горячий, кирпичного цвета напиток. — Мой предмет он, конечно, ни во что не ставил. Все что-то мастерил, изобретал… Да… Вот как судьба складывается…

— Парень был гвоздь: в дверь вбивали — не согнулся, — обронил Афонский, отправляя в рот ложечку с душистым вареньем.

Головачев вопросительно взглянул на него.

— Я не хочу сказать, что он был этакий пройдоха, — пояснил Афонский. — Но деловой. Может быть, чересчур. Правда, недоброжелателей у него, по-моему, не было.

Головачев внимательно всматривался в фотографии. Мальцева он узнал сразу. Тот мало изменился по сравнению со своим последним снимком. И ещё одно лицо внезапно показалось ему странно знакомым.

— Кто это? — спросил он. — Такое ощущение, что я его где-то видел.

— А, этот! — Иван Никанорович снял очки, протёр платочком стекла. — Нелёгкий это был мальчик. Безусловно, не лишён способностей. Но весь какой-то раздёрганный, неустойчивый. То ответит с блеском, душа радуется, то с треском провалится. Как это теперь называется, Юра? Непрогнозируемый? Или неуправляемый?

Афонский бегло посмотрел на фотографию.

— Помню его. Он вместе со мной в химико-технологический поступал.

— Из очень скромной порядочной семьи, — продолжал Иван Никанорович. — Единственный сын. Отец — бухгалтер, знаете, такой служака старой закалки, пунктуальный, щепетильный во всём, А мать у него работала медсестрой в больнице. Обожала его безмерно. Кажется, была слабого здоровья.

— Она умерла, когда мы учились на втором курсе, — сказал Афонский. — Кстати, и отец его ненамного пережил её…

Помолчав, Головачев спросил:

— А он сам, значит, кончил химико-технологический?

— Нет, ушёл куда-то после второго курса. В автодорожный, что ли… — Афонский взялся за чайник. — Налить вам ещё чаю?

Головачев отказался.

— Юра, налей мне, пожалуйста, — попросил Осьминин. Размешав в чашке ложечку вязкого засахаренного мёда, он сделал глоток и с мягкой полуулыбкой осведомился:

— А вы, Олег Фёдорович, разумеется, юридический кончали?

— Политехнический, — уточнил Головачев. — Готовился, между прочим, тоже стать физиком. Да война спутала все планы. А после войны я уже действительно окончил юридический. Заочно.

Афонский покивал головой, включил стоявший сбоку на тумбочке транзисторный приёмник. «Лето, ах лето!» — завздыхала певица. Поморщившись, он выключил транзистор и повернулся к Головачеву.

— Меня вот какая мысль сейчас поразила. Коль скоро вы так пристрастно изучаете фотографию одноклассников Мальцева, можно подумать, что кто-то из нас, по вашему мнению, причастен к его смерти. Вы понимаете, Иван Никанорович? Кто-то из нашего класса!

Осьминин дрогнувшей рукой медленно отставил недопитую чашку.

— Я это давно понял, Юра, — тихо сказал он.

— Простите, Иван Никанорович, — огорчённо произнёс Афонский. — Честное слово, я не хотел.,,

— Когда совершается правонарушение, начинают гадать: кто больше виноват? Родители? Школа? Улица? Трудовой коллектив? А человек во многом формирует себя сам и должен быть ответствен за свои поступки. — Головачев указал на фотографию… — Всё-таки, что это за парнишка?

— Ермолай, — сказал Афонский с лёгким пренебрежением в голосе. — Мы его в классе так называли. Когда-то он дружил с Мальцевым… А фамилия… Позвольте! Вы не его ли подозреваете? У вас что — факты? Или это… — Афонский покрутил рукой около лба и усмехнулся… — Психология?

Олег Фёдорович, тоже усмехнувшись, встал из-за стола. Сказал, как бы размышляя вслух:

— Однажды выдающийся русский юрист Анатолий Фёдорович Кони сказал, что судебные деятели обязаны иметь фактическую точку опоры, неизбежную для того, чтобы их психологические построения были орудием правосудия, а не проявлением лишь находчивого ума… У меня такая точка опоры имеется. Хотите, я сам назову вам фамилию этого паренька?

А Лобов сидел в следственном изоляторе и, подперев рукой щеку, думал о том, что дело — хана. Конечно, если он заложит Славку, то выйдет послабление, это точно. Но как заложить, вдруг Славка выкрутится, что тогда? Не очень-то верилось ему, что Славка пошёл на мокруху, хоть следователь и объяснил, откуда часы и кому принадлежали. Чего это Славку занесло, может, психанул? Славка же псих, уж он-то его знает. И в одном дворе вместе росли, и до пятого класса в одной школе учились, пока он, Лобов, не остался на второй год, а потом и вовсе бросил школу. И отметина у него на лбу — Славкиных рук дело. Помнится, они подрались (сколько же тогда им было?), и он Славку здорово приложил, но, убегая, тот зафугарил в него камнем— вот почему его после Меченым и прозвали. Нет, Славка — не подарок, если что не по нему, у него же глаза белеют от злобы. А тот мужик, которого Славка убил (неужто и в самом деле отважился?), тоже, говорят, учился в их школе. Какой-то Мальцев.

Да, дела… Сиди вот, крути башкой. Ясно, что Славка с этими часами его подставил. То-то он все талдычил: никому, мол, их не продавай. А если у человека душа горела? И в кармане ни рубля, все спустил? и вообще, кто мог знать, что Валька Горев потащит часы в комиссионку? И ещё эта квартира! Теперь-то придурку понятно, что квартира была того, убитого. Чего-то Славка в ней искал. А он, Леха, теперь вроде бы Славкин соучастник во всём. Вот как обернулось… Aй да кореш! Нет уж, нет уж, как он, так и я. За чужие грехи я не ответчик…

Он сидел, ворошил, словно муравейник, свои невесёлые думы, и ему становилось всё муторнее.

5

— Лениво сегодня работаешь, Поздняков, — сказал тренер по самбо. — Я тебя сегодня не чувствую.

— Кисть потянул, — поморщился тот. — Как назло, правая…

— Брали кого? — оживился тренер.

— Бытовая травма, — засмеялся Дудин. — Новую мебель на четвёртый этаж таскали одной симпатичной аспирантке. — И он подмигнул Позднякову.

— Ну, ну… — недоверчиво сказал тренер и отошёл понаблюдать, как работают другие пары.

— Ещё немного? — предложил Дудин. — Я что-то не очень нагрузился.

— Нет, с меня хватит, — кисло отозвался Поздняков. — Я в душевую. Догоняй. — И он двинулся к выходу из спортивного зала, где в это утро проходили занятия сотрудников милиции по физподготовке.

В раздевалке Поздняков спросил:

— Как с Лобовым, прояснилось?

Дудин старательно растирал полотенцем мускулистые плечи.

— Олег в него вцепился мёртвой хваткой. В общем, дал показания, что брали квартиру вдвоём, и тот все искал какую-то бумагу, а унёс листок календаря. Между прочим, выяснилось, что они знают друг друга по прежнему месту жительства. Лобов до сих пор живёт там, а этот переехал на новую квартиру три месяца назад.

Поздняков убрал полотенце, мыло и мочалку в портфель, щёлкнул замком, нахмурясь, произнёс:

— Неужели всё-таки он? И чего ему нужно было? Ведь серьёзный мужик. Я осторожненько наводил справки у него на работе в конструкторском бюро. Говорят, толковый, перспективный, с характером. Вспыльчив, правда, язык хорошо подвешен, может врезать. И работёнкой себя не перегружает: от — и до. А в характеристике с прежнего места работы ещё значится, что политически грамотен, морально устойчив, женат, отношения в семье нормальные.

— А, это штамповка, — поморщился Дудин. — Между прочим, знаешь, что ещё выяснилось? — Он прилежно расчесал мокрые волосы, глядя в настенное зеркало, подул на расчёску и сунул её в нагрудный карман пиджака. — Что Лобов отдал тому свои отмычки.

— Во как! — удивился Поздняков. — Неужто ещё раз отважится?

— Судя по всему, расписку он не нашёл. Поэтому Олег распорядился взять Лобова под стражу, но будет это выглядеть так, что якобы он оформил отпуск и уехал к родственникам в Тамбовскую область.

— А здесь у него кто-нибудь остался? Родители, жена. Их же надо проинструктировать!

— Жены нет. А с матерью и сестрой Лобова попробуем договориться.

— И чего огород городить? — усомнился Поздняков, по-футбольному отшвыривая лежавшую на полу пустую спичечную коробку. — И так всё ясно. Пора того милёнка брать!

Едва они появились в управлении, как Позднякова вызвал к себе подполковник Ковалёв.

— Есть такой план, — сказал он. — Пойдёшь по этому адресу, навестишь одного человека. Знаешь кого? Придёшь под видом водопроводчика, сантехника какого-нибудь. Понял? Только вот что: надо с перебором сыграть. Ты уловил, Поздняков? Пусть гражданин забеспокоится. Простимулировать надо гражданина. Тебе ясна задумка?

— Так точно, товарищ подполковник, — ответил Поздняков.

У себя в кабинете Головачев, сидя за столом, склонился над чистым листом бумаги.

«Итак, подытожим критически, что мы имеем предъявить ему существенного».

Он взял авторучку, вывел на бумаге жирную единицу, а рядом крупно написал «Ермолай».

«Первое: прозвище Ермолай… Ну и что? Так могут звать не только подозреваемого. Мало ли Ермолаев на свете? Где доказательство, что подозреваемый и тот Ермолай, который был на пустыре, — одно и то же лицо?»

Головачев поставил против слова «Ермолай» вопросительный знак, нарисовал цифру «два» и приписал: «Бумажник».

«Бумажник, найденный Эдиком Птахиным… Дохлый номер. Следов на нём практически не сохранилось. Даже если мальчик опознает человека, который выбросил бумажник, это ничего не даст. Сама Мальцева не могла с уверенностью подтвердить, что именно этот бумажник принадлежал её мужу».

Под цифрой «три» Головачев написал: «Часы». Подумал и подчеркнул слово дважды.

«Здесь, конечно, улика серьёзная. Но, если подозреваемый будет настаивать, что Мальцев их ему подарил, поди опровергни…»

Головачев снова перебрал в памяти имеющиеся в их распоряжении доказательства. Всё же чего-то не хватало, какого-то ключевого звена, которое и замкнуло бы всю цепь. Да, подумал он, пора начинать игру. Сегодня Поздняков навестит квартиру подозреваемого. Это первый шаг. А дальше…

Олег Фёдорович взглянул на наручные часы, снял трубку телефона и набрал номер Мальцевой.

Назавтра на оперативном совещании у подполковника Ковалёва Поздняков доложил о своём визите. Сам он считал, что справился с заданием блестяще, и поэтому то и дело сбивался с официального тона, пытаясь представить картину в лицах.

— Прихожу, работаю под водопроводчика. Дома жена. Очень суровая женщина. «Краны, — спрашиваю, — не текут?» Достаю инструмент, начинаю крутить-винтить, но не слишком профессионально, то одно выроню, то другое. Она смотрит внимательно. «Хозяйка, — говорю, — рукавицы какой в доме у мужика твоего нет? Свои забыл, а ладони больно». Она недовольно так, но сует мне левую. «Правую, — говорю, — нужно». — «Нету, — отвечает, — правой, завалилась куда-то!» — «Понятно, — соображаю. — А где, — спрашиваю, — хозяин-то?» — «А вам-то что? — говорит. — Скоро закончите?» В общем, подкрутил я им краны, ухожу, а она мне рубль сует. «Не, не, — говорю, — в нашей конторе это не принято!»

Поздняков прервал доклад и обвёл присутствующих лукавыми глазами.

— Тем самым выдал себя с головой, — прокомментировал с мрачной миной Головачев. Все засмеялись.

— Ремонт у них на кухне был, потолок побелён, — закончил Поздняков. — Да что там говорить,Ї Он взмахнул рукой. — Действовать пора! Уверен, что нам не составит труда его расколоть.

— Горячишься, Игорь Дмитриевич, — нахохлившись, проговорил Головачев. — К прокурору за санкцией на арест идти, на мой взгляд, рано…

— Кстати, Дудин, что с родственниками Лобова? — спросил подполковник Ковалёв, привычно поиграв бровями.

— Удалось убедить их поддержать нашу версию. Они понимают, что это в интересах самого Лобова.

Ковалёв наклонил голову в знак огласия и обратился к Головачеву.

— Олег Фёдорович, а как решили с Артюховой?

— Получены результаты повторной судебно-медицинской экспертизы, — ответил Головачев. — Они подтвердили наше предположение, что второй удар был нанесён со значительно большей силой, чем первый, Далее, по заключению экспертов, Мальцев в момент второго удара находился на земле, то есть удар нанесён сверху вниз… Словом, я вынес постановление об освобождении Артюховой из-под стражи с подпиской о невыезде. Хотя, конечно, она будет привлечена к уголовной ответственности за нанесение телесных повреждений.

— Судя по данным оперативного наблюдения, объект пока ведёт себя спокойно, — произнёс Ковалёв. — Тем не менее в любой момент можно ожидать его активизации. Поэтому определённые дополнительные меры надлежит принять. Мы здесь посоветовались с Олегом Фёдоровичем. Предстоит, товарищи, вот что…