Гай Мэннеринг

Вальтер Скотт

Гай Мэннеринг

Аннотация

В романе «Гай Мэннеринг» английский писатель Вальтер Скотт

(1771-1832) воскрешает времена своей юности – действие романа раз-

ворачивается в глухом уголке Шотландии в 1760-1780 годы. Дана широ-

кая картина жизни, быта, нравов описываемой эпохи.

Пусть людям счастье иль страданья

Планет вещают сочетанья,

Зачем тревожить их покой

Игрой опасною такой?

«Песнь последнего менестреля»1

ПРЕДИСЛОВИЕ2

Повесть или роман «Уэверли» на первых порах, разумеется, очень медленно пролагал себе путь к читателям, но зато потом приобрел такую большую популярность, что автор решил написать еще одно произведение в этом роде.

Он стал искать подходящий сюжет и подбирать название.

Чтобы читатель мог представить себе, как пишутся романы, приведем тот рассказ, который послужил основой для

«Гая Мэннеринга», и добавим к этому, что в процессе работы между ним и выросшей из него книгой не осталось даже и самого отдаленного сходства. Рассказ этот я слышал от одного старого слуги моего отца, славного старика шотландца, человека во всех отношениях безупречного, если не считать его пристрастия к «горной росе», которую он предпочитал другим, менее крепким напиткам.

Ко всем событиям, о которых будет идти речь, он относился с той же верой, что и к любому догмату своей религии.

Итак, по словам старого Мак-Кинли, некий путник, немолодой уже человек весьма почтенного вида, проезжая

1 «Песнь последнего менестреля» (1805) – поэма В. Скотта.

2 Предисловие было написано Вальтером Скоттом спустя четырнадцать лет после выхода романа, при издании собрания романов писателя.

однажды по самым глухим местам Гэллоуэя3, был застигнут на дороге наступившею темнотой. Не без труда добрался он до какой-то усадьбы, где его приняли со всем радушием, присущим Шотландии тех времен.

На хозяина дома, богатого помещика, произвела сильное впечатление благообразная внешность гостя, и он просил извинить его за царивший в доме беспорядок, которого приезжий не мог не заметить. Лэрд4 сообщил ему, что супруга его лежит в постели и вот-вот должна родить, добавив, что, хотя женаты они уже целых десять лет, это ее первые роды. Одновременно он выразил сожаление, что это обстоятельство помешает принять гостя так, как надлежало бы.

– Что вы, помилуйте, – ответил незнакомец, – мне ничего особенного не надо, и я думаю даже, что сумею воспользоваться предстоящим событием, чтобы отблагодарить вас за ваше гостеприимство. Скажите мне точно час и минуту, когда родится ребенок, и я надеюсь, что смогу кое-что сообщить вам о том, что его ждет в нашем смертном и полном превратностей мире. Не скрою от вас, что я владею искусством читать и толковать изложения небесных: светил, влияющих на судьбы людей. В отличие от так называемых астрологов, я занимался этой наукой. И не ради денег или другого вознаграждения. Я человек вполне обеспеченный и употребляю все знания, которыми владею, на благо тем, к кому я расположен.

Лэрд поклонился в знак уважения и благодарности, и

3 Галлоуэй – местность на юго-западе Шотландии.

4 Лэрд – владелец поместья в Шотландии.

путешественнику была предоставлена комната, окно которой выходило в необъятный простор усеянного звездами неба.

Гость провел часть ночи, созерцая расположение небесных тел и исчисляя их возможные влияния на судьбу ребенка, пока наконец результат этих наблюдений не заставил его послать за лэрдом; он принялся самым настойчивым образом упрашивать его, чтобы повитуха как-нибудь задержала наступление родов, хотя бы на пять минут. Ему сказали, что это невозможно, и не успел слуга вернуться с ответом, как отца и его гостя известили о том, что леди родила мальчика.

На следующее утро за завтраком у астролога был такой сосредоточенный и мрачный вид, что отец новорожденного, который перед этим радовался при мысли о том, что у родового владения есть теперь наследник и оно после его смерти не перейдет к какой-нибудь дальней родне, встревожился не на шутку. Он поспешно увел гостя в комнату, где они могли остаться наедине.

– Я вижу по вашему лицу, – сказал он, – что вы должны сообщить мне что-то недоброе о моем малютке. Может быть, господу угодно будет лишить нас этой радости прежде, чем дитя подрастет и достигнет совершеннолетия?

Или, может быть, сыну моему суждено стать недостойным той любви, которую мы ему готовим?

– Ни то, ни другое, – ответил незнакомец. – Если только мои знания не обманывают меня, ребенок переживет и младенческий и детский возраст и своим характером и способностями оправдает все надежды родителей. Но,

несмотря на то, что многое в его гороскопе5 сулит ему счастье, все же значительный перевес приобретает какое-то злое влияние, которое грозит ему нечестивым и несчастным для него искусом, когда он достигнет возраста двадцати одного года. Год этот, как явствует из расположения созвездий, будет для него критическим. Но вся моя наука бессильна сказать, в каком виде явится ему испытание, и какого оно будет характера – я не знаю.

– Так выходит, ваши знания не могут защитить его от беды, которая ему угрожает? – спросил охваченный беспокойством отец.

– Нет, это не так, – сказал незнакомец, – защитить его они безусловно могут. Влияние созвездий могущественно, но тот, кто создал небо и звезды, могущественнее всего, надо только обратиться к нему с верою и любовью. Вам следует посвятить вашего сына всецело служению создателю, приложив к этому такое же рвение, как родители

Самуила6, которые посвятили своего сына служению храму. Вы должны относиться к нему как к существу, занимающему особое место в мире. В его детские и отроческие годы вы должны окружить его людьми набожными и добродетельными и, елико возможно, следить за тем, чтобы он не знал никакого зла, задуманного или совершенного, чтобы он не видел его и даже не слышал о нем.

Воспитывать его следует в самых строгих правилах нрав-

5 Гороскоп – чертеж в виде двух концентрических окружностей (или двух квадратов с параллельными сторонами и общим центром), рисовался астрологами для предсказания судьбы человека или хода событий. Гороскоп составлялся по расположению планет в момент рождения человека (или начала события), так как считалось, что небесные светила, главным образом планеты, влияют на судьбы людей и события.

6 Библейский пророк Самуил родился и был воспитан при храме.

ственности и религии. Пусть он растет в стороне от мирской жизни, чтобы его никак не коснулись людские заблуждения или пороки. Короче говоря, уберегите его, насколько это возможно, от всяческого греха, не считая, разумеется, греха первородного, доставшегося всем нам, жалким смертным, еще от Адама. Перед тем как ему исполнится двадцать один год, в жизни его должен наступить критический момент. Если только он переживет его – он будет счастлив и благополучен в своей земной жизни и станет избранником неба. Но если случится иначе. . – Тут астролог замолчал и глубоко вздохнул.

– Сэр, – сказал еще более встревожившийся отец, –

ваши слова исполнены такой доброты, ваш совет так много для меня значит, что я отнесусь с величайшим вниманием ко всему, что вы говорите. Но не можете ли вы оказывать мне помощь и в дальнейшем? Поверьте, я сумею отблагодарить вас.

– Я не могу требовать, да и не заслуживаю никакой благодарности за доброе дело, – сказал незнакомец, – а тем более за то, что приложу все мои силы к спасению от страшной судьбы невинного младенца, который родился этой ночью при столь удивительных сочетаниях планет. Я

укажу вам, где меня найти: вы можете время от времени писать мне о том, как мальчик преуспевает в христианской вере. Если вы воспитаете его так, как я советую вам, я хотел бы, чтобы он явился ко мне, когда будет приближаться этот роковой и критический момент его жизни, то есть перед тем как ему минет двадцать один год. Если вы исполните все, как я вам говорю, то, смею надеяться, господь защитит своего верного слугу во время самого страшного из испытаний, которые готовит ему судьба.

Таинственный незнакомец уехал, но слова эти оставили глубокий след в памяти лэрда. Жена его умерла, когда ребенок был еще совсем маленьким. Смерть ее, кажется, тоже была предсказана астрологом, и, таким образом, доверие, с которым лэрд относился к этой науке, столь распространенной в его время, еще больше укрепилось. Были приняты все меры, чтобы осуществить тот строгий, можно сказать, даже аскетический план воспитания, которого потребовал звездочет. Наставником мальчика сделали человека весьма строгих правил, слуг ему выбрали из числа самых преданных людей, и отец сам внимательно следил за его развитием.

Годы младенчества, детства и отрочества прошли совершенно спокойно. Даже юного назареянина7 и то вряд ли воспитывали в большей строгости. Все дурное устранялось от его взоров. Он повсюду слышал одни только возвышенные истины и видел одни только достойные примеры.

Однако, когда он стал старше, отца, который неусыпно за ним наблюдал, охватил страх. Какая-то тайная грусть владела юношей, и с годами он становился все мрачней и мрачней. Слезы, появлявшиеся без всякого повода, бессонница, ночные блуждания при лунном свете и тоска, причины которой не удавалось узнать, – все это расшатывало его здоровье и даже угрожало рассудку. Отец написал обо всем астрологу, и тот ответил, что это нарушившееся душевное равновесие – знак того, что испытание уже началось и что несчастному юноше придется не раз вступать в поединок со злом, причем борьба эта будет принимать все

7 То есть, Иисуса Христа.

более ожесточенный характер. Единственное, что ему остается сделать, чтобы спасти себя, – это упорно изучать священное писание. «Он страдает, – писал мудрец, – от пробудившихся чудовищ, страстей: они дремали в нем до известного периода жизни, как дремлют они и в других людях. Теперь этот период наступил, и лучше, гораздо лучше, если он будет мучиться сейчас в борьбе со своими страстями, чем впоследствии – от раскаяния в том, что позволил себе грешить, безрассудно их удовлетворяя».

От природы юноша был наделен большою силою души: разум и религия помогали ему одолеть приступы тоски, которая по временам им овладевала. И только на двадцать первом году жизни приступы эти приняли такой характер, что отец стал серьезно за него опасаться. Казалось, что некий неотвязный и жестокий душевный недуг доводит его до отчаяния и лишает веры. Вместе с тем он был по-прежнему вежлив, обходителен и кроток: он покорно выполнял все желания отца и как только мог боролся с мрачными мыслями, которые, по всей видимости, внушал ему злой дух, призывая его, как нечестивую жену Иова8, проклясть бога и умереть.

Наконец настало время, когда он должен был совершить представлявшееся тогда длинным и даже опасным путешествие, чтобы повидать своего покровителя человека, некогда составившего его гороскоп. Дорога проходила по интересным местам, и поездка эта доставила ему больше радости, чем он ожидал. Поэтому он прибыл в назначенное

8 ...нечестивую жену Иова... – Иов – праведник, испытавший много несчастий, но не потерявший веры. После того как Иова постигли бедствия, жена оставила его.

место только накануне дня своего рождения, около полудня. Поток новых и приятных впечатлений с такой силою захватил его, что он едва не позабыл всего, что отец говорил ему о цели его поездки. Наконец он остановился перед большим, но уединенно расположенным старинным домом, где и жил друг его отца.

Слуга, вышедший принять лошадь, сказал, что его ждут уже целых два дня. Юношу провели в кабинет, и там его встретил тот, кто был некогда гостем их дома, ныне уже убеленный сединами старец. Он внимательно на него посмотрел, во взгляде его сквозило недовольство.

– Можно ли было медлить в столь важном деле! – сказал он.

– Я думал, – ответил юноша, покраснев и потупив глаза,

– что не было ничего худого в том, что я ехал медленно и дорогой уделял внимание всему, что меня интересовало; все равно ведь я прибыл к вам в точности в тот самый день, который мне назначил отец.

– Медлительность твоя заслуживает всяческого осуждения, – ответил мудрец, – ведь это враг рода человеческого направлял твои шаги в сторону. Но вот ты наконец явился, и будем надеяться, что все кончится благополучно, хоть поединок, в который тебе надлежит вступить, будет тем страшнее, чем больше ты его будешь откладывать. Но прежде всего тебе надо подкрепиться, Пищу надо вкушать согласно велениям природы: утолять голод, но не разжигать аппетит.

С этими словами старец повел гостя в столовую, где его ожидал скромный завтрак. Вместе с ними за стол села девушка лет восемнадцати, которая была так хороша собой,

что едва только она вошла в комнату, как наш юноша позабыл о своей странной, таинственной судьбе и все внимание устремил на нее. Говорила она мало и в разговоре касалась только предметов самых серьезных. Потом она села за клавикорды и стала петь, но пела одни только гимны, после чего, по знаку отца, вышла из комнаты, а уходя, взглянула на юношу с каким-то особым участием и беспокойством.

Хозяин дома пригласил гостя к себе в кабинет и там стал говорить с ним о важнейших догматах религии, чтобы удостовериться, что молодой человек может объяснить, почему и как он верит. Во время этой беседы юноша чувствовал, как, помимо воли, мысли его отвлекаются от предмета разговора и перед глазами встает образ красавицы, которая только что разделяла их трапезу.

Астролог каждый раз замечал его рассеянность и укоризненно покачивал головой. Но в целом ответы юноши его удовлетворили.

Вечером, после омовения, гостю велели облечься в широкую одежду без рукавов и с открытой шеей, вроде той, какую носят армяне. Затем расчесали его длинные до плеч волосы и босым провели его в дальнюю комнату; там ничего не было, кроме лампы, стула и стола, на котором лежала Библия.

– Здесь, – сказал астролог, – я должен оставить тебя одного в самые критические минуты твоей жизни. Если ты сумеешь, вспоминая те великие истины, о которых мы с тобой говорили, отразить сейчас все соблазны, которые грозят твоему мужеству и твоей вере, ты потом не будешь знать страха ни перед чем. Но испытание будет суровым и трудным. – Глаза старца наполнились слезами. – Дорогое дитя, – сказал он торжественно, прерывающимся от волнения голосом, – еще в минуту твоего рождения я предвидел это страшное испытание. Дай бог, чтобы ты с твердостью его перенес.

Юноша остался один. И сразу же, подобно сонму дьяволов, на него ринулись воспоминания о его былых грехах, вольных и невольных. Угрызения эти были особенно страшны, потому что всем воспитанием своим он был приучен судить себя строго; они кидались на него словно фурии, стегали его своими огненными бичами и, казалось, стремились довести до полного отчаяния. В то время, когда он боролся с этими ужасными воспоминаниями, чувства его пришли в смятение, но воля была тверда. Вдруг он услыхал, что кто-то отвечает софизмами на все его доводы и что в споре участвуют не только его собственные мысли.

Злой дух пробрался к нему в комнату и принял телесное обличие. Пользуясь своей властью над скорбящими душами, он убеждал юношу и безнадежности его положения; он подстрекал его к самоубийству, как к самому действенному средству избавиться от грехов. Среди других грехов в самых мрачных красках изображалась его медлительность во время пути и то внимание, которое он уделял утром красавице-дочери, вместо того чтобы сосредоточиться на религиозных поучениях ее отца. Ему доказывали, что, согрешив перед источником света, он теперь неминуемо должен подчиниться князю тьмы.

Чем ближе становилась роковая минута, тем неистовее и тем страшнее присутствие злого духа смущало несчастную жертву; узел нечестивых софизмов завязывался все туже и туже; так, во всяком случае, казалось юноше, которого эти тенета оплетали со всех сторон. У него не хватало сил найти слова прощения или произнести всемогущее имя того, на кого он возлагал все надежды. Но вера не покидала его, хотя он в течение какого-то времени был не в силах выразить ее словами.

– Что бы ты ни говорил, – ответил он искусителю, – я знаю, что в этой книге заключено и прощение грехов моих и спасение души.

Как раз в это мгновение раздался бой часов, возвещавший о том, что страшному испытанию настал конец. К

юноше сразу же вернулись и речь и способность мыслить; он погрузился в молитву и в пламенных словах ее выразил свою веру в истину и творца. Сраженный дьявол удалился с дикими стенаниями. Старец вошел в комнату и со слезами на глазах поздравил своего гостя с победой в роковом поединке.

Впоследствии юноша женился на красавице, которая так пленила его с первого взгляда, и они жили тихо и счастливо. На этом кончается легенда, рассказанная Джоном

Мак-Кинли.

Автору «Уэверли» представилось, что можно написать интересную и, может быть, в некотором роде поучительную повесть из жизни человека, судьба которого предопределена. Вмешательство некой злой силы разбивает все его старания жить праведной, благородной жизнью, но в конце концов он выходит победителем из этой страшной борьбы. Словом, задумано было нечто похожее на «Сказку о Синтраме и его товарищах» барона Ламотт Фуке. Между тем, даже если это произведение и было в то время уже написано, автор «Уэверли» его не знал.

План этот ясно виден в первых трех-четырех главах романа, но, обдумывая дальнейший ход событий, автор вынужден был отказаться от своего первоначального замысла. Здравое размышление убедило его, что астрология, хотя ее значение признавал некогда даже Бэкон9, в настоящее время уже не пользуется прежним влиянием на умы людей, и на ее выкладках никак нельзя построить романа. Помимо этого, стало ясно, что для развития подобного сюжета не только потребовалось бы больше таланта, чем автор чувствовал в себе, но и пришлось бы вдаваться в обсуждение теорий и доктрин, слишком серьезных для рамок повести, ставящей себе совсем иные задачи.

План был изменен в то время, когда роман уже печатался, и первые листы сохранили поэтому следы первоначального замысла. Теперь они стали в книге лишним грузом, присутствие которого даже неоправданно и ненужно.

Причина создавшегося несоответствия уже объяснена и должные извинения принесены.

Здесь стоит упомянуть о том, что, хотя астрология и стала вызывать всеобщее презрение и была вытеснена более грубыми и лишенными всякой прелести суевериями, у нее есть отдельные приверженцы даже в наши дни.

Одним из самых примечательных адептов этой забытой

9 Бэкон Роджер (ок. 1214-1294) – английский естествоиспытатель и философ, который выступал против схоластической средневековой науки и видел цель подлинной науки в овладении тайнами природы. Однако, отдавая дань предрассудкам своего времени, Бэкон верил в астрологию, философский камень и т. п.

и всеми презираемой науки был известный фокусник, ныне уже умерший, большой мастер своего искусства. Естественно было предположить, что, зная в силу особенностей своей профессии тысячу разных способов обманывать человеческий глаз, он меньше, чем кто-либо другой, мог поддаваться влиянию вымыслов, порожденных суеверием.

Впрочем, как раз привычка к запутанным вычислениям, которые какими-то неисповедимыми даже для самого престидижитатора путями помогают показывать карточные фокусы и т, п., и привела, быть может, этого джентльмена к изучению комбинаций планет и звезд в небе, с тем чтобы таким путем предсказывать будущее.

Он составил свой собственный гороскоп, сделав все выкладки по правилам, которые он изучил, читая лучшие сочинения по астрологии. В этих вычислениях все относившееся к прошлому совпало с тем, что действительно имело место в его жизни. Но в том, что касалось будущего, он столкнулся с неожиданными трудностями. Оказалось, что в гороскопе имеются какие-то два года, относительно которых никак нельзя с точностью установить, будет ли данное лицо в это время в живых или нет. Встревоженный столь удивительным обстоятельством, фокусник показал гороскоп одному из своих собратьев по астрологии, которого эти данные точно так же привели в смущение. Выходило, что в такой-то момент человек, на которого составлен гороскоп, будет еще жив, а к такому-то сроку, вне всякого сомнения, уже умрет. Между этими датами оказывался промежуток в два года, и нельзя было с уверенностью сказать, что он означает – жизнь или смерть.

Астролог записал это удивительное обстоятельство в свой дневник и после этого по-прежнему выступал перед зрителями в разных частях Англии и ее владений. Так продолжалось, пока не истек период, в течение которого, согласно гороскопу, он должен был безусловно оставаться в живых. И вот наконец, в минуту, когда он занимал собравшуюся в зале многочисленную публику, руки, которые могли ввести в заблуждение даже самого зоркого наблюдателя, вдруг беспомощно повисли; он выронил карты и упал – его разбил паралич. В таком состоянии он прожил еще два года, после чего наступила смерть. Мне довелось слышать, что дневник этого астролога скоро будет издан.

Приведенный мною факт, если только он верен, являет собой одно из тех необыкновенных совпадений, которые иногда имеют место в жизни. Такого рода вещи не укладываются ни в какие расчеты, но без них, однако, будущее перестало бы быть для смертных, заглядывающих в него, той темной бездной, какой господу угодно было его сотворить. Если бы все совершалось всегда только обычным порядком, будущую судьбу можно было бы рассчитать по правилам арифметики, как рассчитывают комбинации в карточной игре, но разные необыкновенные события и удивительные случайности как бы бросают вызов всем человеческим расчетам и окутывают грядущее непроницаемым мраком.

К только что рассказанной истории можно добавить еще одну, относящуюся к сравнительно недавнему времени. Автор получил письмо от некоего человека, весьма сведущего в этих загадочных делах. Господин этот был столь любезен, что предложил составить гороскоп автора

«Гая Мэннеринга», полагая, что тот сам сочувственно относится к таинственной науке, называемой астрологией.

Но даже если бы автор романа этого захотел, составить его гороскоп оказалось бы невозможным, так как всех тех, кто мог бы с точностью указать час и минуту, его рождения, давно уже нет на свете.

Теперь, после того как автор познакомил читателя с первоначальным замыслом, или, вернее, с общим наброском романа, от которого он вскоре отказался, ему остается еще сказать несколько слов о прототипах основных персонажей «Гая Мэннеринга» в соответствии с планом настоящего издания.

Некоторые обстоятельства личной жизни, связанные с особенностями тех мест, где жил автор, дали ему возможность много всего слышать об этих падших людях, которых мы называем цыганами; кое-что он даже видел сам. В

большинстве случаев цыгане – смешанное племя, состоящее из выходцев из Египта, появившихся в Европе приблизительно в начале пятнадцатого века, и разных бродяг европейского происхождения.

Цыганка, послужившая прототипом Мэг Меррилиз, была хорошо известна в середине прошлого столетии под именем Джин Гордон; жила она в деревне Керк Иетхолм, в

Чевиотских горах, неподалеку от английской гранипы.

Автор сообщал уже кой-какие сведения об этой замечательной личности в одном из ранних номеров «Блэквудз мэгэзин»10. Вот они.

10 «Блэквудз мэгэзин» – ежемесячный эдинбургский литературно-публицистический журнал, орган шотландских консерваторов; был основан под названием «Эдинбургский ежемесячный журнал» («Эдинбург мансли мэгэзин») в 1817 г., шотландским публици-

«Отец мой помнил старую Джин Гордон из Нетхолма, которая пользовалась большой властью среди своих соотечественников. Она была очень похожа на Мэг Меррилиз и в той же мере была наделена беззаветной преданностью –

этой добродетелью дикарей. Она часто пользовалась гостеприимством на ферме Лохсайд, близ Нетхолма, и в силу этого старательно воздерживалась от воровства во владениях фермера. Но зато сыновья ее (а у нее их было девять) не отличались такой щепетильностью и преспокойным образом украли у своего доброго покровителя супоросную свинью. Джин была огорчена их неблагодарностью, и стыд заставил ее покинуть Лохсайд на несколько лет.

Однажды у лохсайдского фермера не оказалось денег, чтобы внести арендную плату, и он отправился занять их в

Ньюкасл. Это ему удалось, но, когда он возвращался обратно по Чевиотским горам, его там застала ночь, и он сбился с дороги.

Огонек, мерцавший в окне большого пустого амбара, оставшегося от не существующей уже фермы, подал ему надежду найти ночлег. В ответ на его стук дверь отворилась, и он увидел перед собой Джин Гордон. Бросающаяся в глаза фигура (почти шести футов ростом) и столь же удивительная одежда не оставляли ни малейшего сомнения, что это была она, хоть и прошло уже немало лет с тех пор, как он видел ее в последний раз. Встреча с этой особой в столь уединенном месте, да еще, по-видимому, неподалеку от стоянки табора, была для бедного фермера непри-

стом и издателем Уильямом Блэквудом (1776 – 1834) и с седьмого номера стал называться, по имени своего основателя, «Блэквудз мэгэзин».

ятной неожиданностью: все его деньги были при нем, и потеря их означала для него полное разорение.

– Э, да это почтенный лохсайдский фермер! – радостно вскричала Джин. – Слезайте же, слезайте, нечего вам в такую темь ехать, коли друзья под боком.

Фермеру ничего не оставалось, как сойти с лошади и принять предложенный цыганкой ужин и ночлег.

В амбаре лежали большие куски мяса, неизвестно где раздобытого, и шли приготовления к обильному ужину, который, как заметил еще больше встревожившийся фермер, приготовлялся на десять или двенадцать человек, по-видимому, таких же отпетых, как и сама хозяйка.

Джин подтвердила его подозрения. Она напомнила ему о краже свиньи и рассказала, как она терзалась потом этим поступком. Подобно другим философам, она утверждала, что мир с каждым днем становится хуже, и, подобно другим матерям, говорила, что дети совсем отбились от рук и нарушают старинный цыганский закон – не посягать на собственность их благодетелей.

Кончилось тем, что она осведомилась, сколько у него с собой денег, и настоятельно попросила, или даже приказала, отдать их ей на хранение, так как ребята, как она называла своих сыновей, скоро вернутся. Фермер, у которого другого выхода не было, рассказал Джин о своей поездке и передал ей деньги на сохранение. Несколько шиллингов она велела ему оставить в кармане, сказав, что если у него совершенно не найдут денег, то это покажется подозрительным.

После этого она постелила фермеру постель на соломе, и он прилег, но, разумеется, ему было не до сна.

Около полуночи разбойники вернулись, нагруженные разной добычей, и принялись обсуждать свои похождения в таких выражениях, от которых нашего фермера бросило в дрожь. Вскоре они обнаружили непрошеного гостя и спросили Джин, кого это она у себя приютила.

– Да это наш славный лохсайдский фермер, – ответила

Джин. – Он, бедный, в Ньюкасл ездил денег достать, чтобы аренду уплатить, и ни один черт там не захотел раскошелиться, так что теперь вот он едет назад с пустым кошельком и с тяжелым сердцем.

– Что ж, может быть это и так, – ответил один из разбойников, – но все же надо сначала пошарить у него в карманах, чтобы узнать, правду ли он говорит.

Джин стала громко возражать, говоря, что с гостями так не поступают, но переубедить их она не смогла. Вскоре фермер услышал сдавленный шепот и шаги около своей постели и понял, что разбойники обыскивают его платье.

Когда они нашли деньги, которые, вняв благоразумному совету Джин, фермер оставил при себе, бандиты стали совещаться, забрать их или нет. Но Джин стала отчаянно протестовать, и они этих денег не тронули. После этого они поужинали и легли спать.

Едва только рассвело, как Джин разбудила гостя, привела его лошадь, которая ночь простояла под навесом, и сама еще проводила его несколько миль, пока он наконец не выехал на дорогу в Лохсайд. Там она отдала ему все деньги, и никакие просьбы не могли заставить ее принять даже гинеи.

Старики в Джедбурге рассказывали мне, что все сыновья Джин были приговорены к смерти в один и тот же день.

Говорят, что мнения судей на их счет разделились, но что один из ревнителей правосудия, который во время этого спора мирно спал, вдруг проснулся и громко вскрикнул:

«Повесить их всех!» Единогласного решения шотландские законы не требуют, и, таким образом, приговор был вынесен. Джин присутствовала при этом. Она только сказала:

«Господи, защити невинные души!» Ее собственная казнь сопровождалась дикими надругательствами, которых, надо сказать, она вовсе не заслуживала. Одним из ее недостатков, а может быть, впрочем, одним из достоинств, пусть это уже решит сам читатель, была ее верность якобитам11.

Случилось так, что она была в Карлайле, то ли в дни ярмарки, то ли просто в один из базарных дней, – это было вскоре после 1746 года12.

Там она громко высказала свои политические симпатии, чем разъярила толпу местных жителей. Ревностные в своих верноподданнических чувствах, когда проявление их не грозило никакой опасностью, и не в меру кроткие, когда им пришлось покориться гордым шотландцам в 1745 году, жители города приняли решение утопить Джин Гордон в

11 Якобиты – сторонники изгнанного из Англии во время государственного переворота

1688 г. Иакова II Стюарта и его преемников.

12 . .после 1746 года... – то есть после восстания 1745 – 1746 гг., поднятого внуком Иакова

II, принцем Карлом Эдуардом, с целью восстановления династии Стюартов. При поддержке горцев Верхней Шотландии претендент одержал ряд побед, занял Эдинбург и был провозглашен королем Шотландии под именем Иакова VIII. Но в дальнейшем не получив широкой поддержки, он был разбит при Каллоденмуре (16 апреля 1746 г.) и бежал во Францию. Якобитское восстание 1745 – 1746 гг., явилось последней попыткой

Шотландия отделиться от Англии. Подавление восстания сопровождалось жестокими репрессиями. После 1745 – 1746 гг., патриархально-родовой, клановый строй горных районов Шотландии стал быстро распадаться под натиском капиталистического развития. Действие первого романа В. Скотта «Уэверли» относится ко времени этого восстания.

Идене. Это было, кстати сказать, не таким простым делом, потому что Джин была женщиной недюжинной силы. Борясь со своими убийцами, она не раз высовывала голову из воды и, пока только могла, продолжала выкрикивать:

«Карл еще вернется, Карл вернется 13!» В детстве в тех местах, где она когда-то живала, мне не раз приходилось слышать рассказы о ее смерти, и я горько плакал от жалости к бедной Джин Гордон.

Перед тем как расстаться с пограничными цыганами, скажу еще, что однажды мой дед, проезжая через Чартерхаузские болота, которые тогда еще занимали большие пространства, неожиданно очутился среди большой компании цыган, пировавших в кустах. Они тут же схватили под уздцы его лошадь и стали громко кричать (а большинство их хорошо знало деда), что ему не раз случалось угощать их, а теперь вот он должен остаться и отведать их угощения. Дед мой сначала встревожился, потому что, как и у лохсайдского фермера, у него была при себе порядочная сумма денег и ему не хотелось рисковать ею. Тем не менее, будучи человеком веселым и бесстрашным, он принял их приглашение и разделил с ними ужин, состоявший из разной дичи, свинины, домашней птицы и т. п.

Очевидно, все это было добыто самым откровенным грабежом. Обед прошел очень весело, но потом кто-то из старых цыган стал делать ему знаки, чтобы он уезжал, пока

Кипит еще веселый, шумный пир;

И тогда он сел на коня и уехал, правда не простившись

13 Карл I – король Англии и Шотландии (1625 – 1649) из династии Стюартов, казненный во время революции XVII в.

со своими радушными хозяевами, но зато и не обидев их. В

пирушке этой, по-видимому, принимала участие и Джин

Гордон» («Блэквудз мэгэзин», т. I).

После того как всех сыновей Джин постигло несчастье и они

Не избежали виселицы злой,

У нее оставалась еще внучка, которая ее пережила, и мне случалось не раз ее видеть. Точно так же как у доктора

Джонсона14 сохранилось смутное воспоминание о королеве Анне, величественной женщине в черном платье и в бриллиантах, так и в моей памяти, как что-то очень для меня значительное, остался образ женщины необычайно высокого роста, одетой в длинный красный плащ. Помнится, когда я встретил ее в первый раз, она дала мне яблоко, но, несмотря на это, я взирал на нее с не меньшим почтением и даже страхом, чем будущий доктор, сторонник партии тори и Высокой церкви, смотрел на королеву.

По-моему, эта женщина была именно та самая Мэдж Гордон, о которой говорится в статье, где есть упоминание о ее матери Джин. Но статья эта написана не мною, а другим автором.

«Покойная Мэдж Гордон была в то время признанной королевой иетхолмских кланов. Она была, если не ошибаюсь, внучкой знаменитой Джин Гордон и, по-видимому, была на нее очень похожа. Вот сведения о ней, почерпнутые из письма одного нашего приятеля, который в течение

14 Джонсон Сэмюел (1709 – 1784) – известный английский писатель, журналист и лингвист.

многих лет имел возможность наблюдать жизнь иетхолмских цыган:

Мэдж Гордон происходила по материнской линии от семьи Фаа, а замужем была за неким Янгом. Это была женщина примечательная – высокого роста и очень властного вида. У нее был большой орлиный нос, пронзительные, даже и в старости, глаза, густые волосы, которые падали ей на плечи из-под соломенной цыганской шапочки, короткий, какого-то особенного покроя плащ; ходила она всегда с палкой, такой же длинной, как и она сама. Я

хорошо ее помню: когда я был еще ребенком, она каждую неделю приходила к моему отцу просить милостыню, и я всегда глядел на Мэдж с тайным трепетом. Говорила она очень возбужденно (обычно она громко на что-нибудь жаловалась). При этом она стучала палкой по полу и так грозно выпрямлялась, что заставляла присутствующих насторожиться. Она утверждала, что может привести из самых глухих уголков страны каких-то друзей, которые отомстят за нее, в то время как она сама будет спокойно сидеть в своей хижине. Часто она хвасталась тем, что было время, когда ее гораздо больше слушались, чем теперь, что, когда она выходила замуж, одних только оседланных ослов у нее было пятьдесят, а неоседланных и не сосчитать. Если

Джин Гордон явилась прототипом характера Мэг Меррилиз, то внешний облик своей героини неизвестный автор, по всей вероятности, списал с Мэдж» («Блэквудз мэгэзин», т. I).

Насколько прав в своем предположении хитроумный блэквудский корреспондент и насколько он ошибается, читателю уже известно.

Перейдем теперь к персонажу совершенно иного рода, к Домини Сэмсону. Читатель, конечно, согласится, что бедный, скромный и смиренный учитель, проложивший себе дорогу сквозь дебри классической филологии, но в жизни не сумевший найти себе пути, – довольно частое явление в Шотландии, где есть люди, способные переносить и голод и жажду, лишь бы утолить жажду знаний, заставляющую их изучать греческий язык и латынь. Но есть и вполне определенный прототип нашего доброго Домини, хотя по некоторым причинам мне приходится говорить о нем только в самых общих чертах.

Человек, на которого походил Сэмсон, действительно был наставником в семействе одного богатого джентльмена. Воспитанники его уже успели вырасти и найти себе место на свете, а их бывший учитель все еще продолжал жить в семье, что вообще нередко случалось в прежнее время в Шотландии, где охотно предоставляли кров и стол людям смиренным и бедным.

Предки лэрда жили безрассудно и расточительно. Сам же он был человеком бездеятельным и к тому же неудачником. Смерть похитила его сыновей, которые своими успехами, может быть, сумели бы в какой-то мере уравновесить жизненные неудачи своего бездарного отца.

Долги его все росли, а состояние уменьшалось, пока наконец не наступило полное разорение. Имение было продано, и старику предстояло покинуть дом, где жили его предки, чтобы переселиться неизвестно куда. И вот, подобно какому-нибудь старому шкафу, который еще долго мог бы стоять в своем углу, но который распадается вдруг на куски, едва только его начнут передвигать на новое место, старик упал и умер от паралича на пороге своего дома.

Наш ученый в эту минуту как бы пробудился от сна. Он увидел, что покровитель его умер и что единственная дочь старика, женщина уже не очень молодая, утратившая всякое обаяние и красоту, если они у нее вообще когда-нибудь были, осталась бездомною сиротою без всяких средств к жизни. Он обратился к ней приблизительно в тех же выражениях, в которых Сэмсон обращается к мисс Бертрам, и высказал ей свою решимость не покидать ее. Все случившееся как бы пробудило дремавшие в нем таланты; он открыл небольшую школу и поддерживал дочь своего покровителя до конца ее жизни, причем относился к ней с той же почтительностью и благоговейным вниманием, как и в дни ее былого благополучия.

Такова в общих чертах истинная история Домини

Самсона. Хоть он и не знал ни романтических увлечений, ни страстей, прямота и простодушие этого человека могут взволновать сердце читателя и заставить его прослезиться совершенно так же, как и переживания более возвышенной и более утонченной души.

Эти предварительные заметки о романе «Гай Мэннеринг» и о некоторых его персонажах избавят автора от необходимости писать длинные примечания, а читателя –

следить за ними.

Эбботсфорд,

1 августа 1829 года.

ГЛАВА 1

Когда, окидывая взглядом эту безлюдную

местность, он видел вокруг одни только пус-

тынные поля, голые деревья, окутанные тума-

ном холмы и затопленные водою низины, он

должен был признать, что ему не справиться с

чувством грусти и что его тянет домой.

«Путешествие Уильяма Марвела»

(«Бездельник»15 , № 49) В начале ноября 17.. года молодой англичанин, только что окончивший Оксфордский университет, воспользовался свободным временем, чтобы побывать в северных областях Англии; любопытство заставило его заглянуть и в граничившую с ними страну. В тот день, с которого мы начинаем наш рассказ, он посетил развалины монастыря в графстве Дамфриз16 и провел почти весь день, зарисовывая их с разных точек. Когда он вскочил на лошадь, чтобы ехать обратно, наступили уже короткие и унылые осенние сумерки. Путь его лежал через темные болотистые пространства, расстилавшиеся на много миль вокруг. Над всей этой низиной, словно островки, тут и там поднимались пригорки с клочками ржаных полей, которые даже и в эту осеннюю пору были зелены, а по временам появлялась какая-нибудь хижина или ферма, укрытая тенью одинокой ивы и обсаженная кустами бузины. Эти удаленные друг от друга строения сообщались между собою извилистыми тропинками, терявшимися в болоте, пробираться по кото-

15 Журнал «Бездельник» издавался в 1761 г. Сэмюелом Джонсоном.

16 Дамфриз – одно из южных графств Шотландии, граничащее с Англией.

рому было под силу только местным жителям. Проезжая дорога, правда, была довольно хорошей и безопасной, и на ней не приходилось бояться наступления темноты. Но все-таки не слишком приятно путешествовать одному, да еще в ночное время, но незнакомой стране, и ничто, пожалуй, не могло дать такую богатую пищу для воображения, как та обстановка, которая в эти часы окружала Гая

Мэннеринга.

По мере того как свет становился все более тусклым, а болотистая низина вокруг все чернее и чернее, путешественник наш все настойчивее расспрашивал каждого случайного встречного о том, какое расстояние отделяет его от деревни Кипплтринган, где он предполагал остановиться на ночлег. Люди, в свою очередь, задавали ему вопросы, касающиеся тех мест, откуда он ехал. Пока еще было достаточно светло для того, чтобы по одежде и по всему обличью узнать в нем дворянина, эти перекрестные вопросы задавались обычно в форме предположения, вроде того как: «Вы изволили ездить в старое аббатство Холикрос, сэр?» или: «Ваша честь, верно, следует из замка Пудерлупат?» Но когда стало так темно, что ничего не было видно и встречные слышали один только его голос, ему говорили:

«И чего это тебя занесло так далеко в эту темь?» или: «Эй, друг, ты что, не здешний, что ли?» Ответы, которые он получал, не только никак не вязались один с другим, но и сами по себе были далеки от точности. Вначале до Кипплтрингана оставалось «порядком», потом это «порядком»

уже более точно определялось как «три мили», потом от «трех миль» оставалось «чуть побольше мили», но вдруг эта миля снова превращалась в «четыре мили с лихвой».

Под конец женский голос, только что унимавший плачущего ребенка, которого женщина несла на руках, уверил

Гая Мэннеринга, что «дорога до Кипплтрингана еще длинная-предлинная, да и тяжелая для пешеходов». Бедная лошадь Мэннеринга считала, должно быть, что и для нее дорога столь же неудобна, как и для этой женщины; едва только боков ее касались шпоры, она начинала тяжело дышать и спотыкалась о каждый камень, а их на дороге было немало.

Мэннеринг потерял терпение. Вдалеке по временам мелькали какие-то огоньки, вселяя в него обманчивую надежду, что путь его приходит к концу. Но, как только он подъезжал к ним, он с разочарованием убеждался, что это мерцали огни тех домиков, которые время от времени скрашивали однообразие огромного болота. И наконец, в довершение всех его невзгод, дорога вдруг раздвоилась. И

если бы даже было достаточно светло, чтобы разглядеть остатки столба, когда-то поставленного на перекрестке, то и это не помогло бы, так как, по существующему в Северной Англии похвальному обычаю, как только на столбе бывала сделана надпись, ее кто-нибудь всегда умудрялся стереть. Поэтому путник наш был вынужден, подобно странствующим рыцарям былых времен, довериться чутью своего коня, который без всяких колебаний выбрал дорогу, ведущую влево, и прибавил ходу, позволяя своему седоку надеяться, что до места ночлега остается уже недалеко. Но надежда эта не слишком быстро сбывалась, и Мэннеринг, которому от нетерпения каждый кусок пути казался чуть ли не втрое длиннее, начал уже думать, что Кипплтринган и на самом деле удаляется от него по мере того, как он едет вперед.

Небо было теперь почти сплошь затянуто тучами, и только кое-где слабым колеблющимся светом светились звезды. До сих пор ничто не нарушало тишины, царившей вокруг, если не считать глубокого буханья птицы бугая, разновидности большой выпи, и вздохов ветра, гулявшего по унылым низинам. Теперь к этому присоединился еще отдаленный рев океана, к которому наш путешественник, по-видимому, быстро приближался. Впрочем, это обстоятельство никак не могло его успокоить. В этих местах дороги часто тянутся вдоль морского берега и легко затопляются приливами, которые достигают большой высоты и надвигаются очень стремительно; иные дороги даже пересекаются заливами и маленькими бухточками, переход через которые бывает безопасен только в часы отлива. И, во всяком случае, не следовало делать таких переходов темной ночью на усталой лошади, да еще в незнакомом краю. Поэтому Мэннеринг твердо решил, что, если только не найдется проводника, который поможет ему разыскать эту злополучную деревню Кипплтринган, он заночует где угодно, как только доберется до первого жилья, пусть даже самого бедного.

Жалкая лачуга, оказавшаяся на его пути, как будто давала возможность осуществить это намерение. Он отыскал дверь, что было не так легко, и стал стучать.

В ответ послышался женский голос и тявканье дворняжки, причем последняя просто надрывалась от лая, в то время как женщина ей визгливо вторила. Постепенно звуки человеческого голоса заглушили все остальное, и так как лай в это время сменялся жалобным воем, то можно было думать, что здесь в дело вмешался не только голос.

– Долго ты еще будешь глотку драть, – это были первые слова, которые донеслись из дома, – дашь ты мне наконец поговорить с человеком?

– Скажите, хозяйка, далеко ли отсюда до Кипплтрингана?

– До Кипплтрингана!!! – последовал ответ, причем в голосе слышалось такое удивление, которое нам трудно передать даже тремя восклицательными знаками. – Эх вы!

До Кипплтрингана надо было взять левее, а теперь придется ехать назад до ложбины, а потом прямо по ложбине до самой Беленлоун, а там...

– Хозяюшка, это просто немыслимо! Моя лошадь совсем выбилась из сил, пустите меня переночевать.

– Ей-богу, никак нельзя. Я осталась совсем одна.

Джеймс уехал на ярмарку в Драмсхурлох баранов продавать, а где это видано, чтобы женщина к себе в дом разных бродяг пускала.

– Но что же мне тогда делать, хозяюшка, не могу же я оставаться ночевать на дороге.

– А уж этого я не знаю, разве вот вы съедете с пригорка да попроситесь на ночлег в замок. Это дело верное, вас там примут, будь вы хоть знатный, хоть простак какой.

«Да уж другого такого простака не сыскать, чтобы стал блуждать тут в потемках», – подумал Мэннеринг, который плохо ее понял. – Но как же мне все-таки добраться до замка, как вы его называете?

– Держитесь правой стороны до самого конца дороги.

Осторожнее только, не попадите в помойку.

– Ну, если опять начнутся разные налево и направо, я совсем пропал. Неужели никто не может проводить меня до замка? Я хорошо заплачу.

Слово «заплачу» возымело магическое действие.

– Джок, остолоп ты этакий, – крикнул тот же голос из глубины дома, – ты что, будешь тут дрыхнуть, а молодому господину придется одному искать дорогу в замок? Вставай, лодырь несчастный, и выведи господина на большую дорогу. Он проводит вас туда, сэр, и уж поверьте, что вас там хорошо примут. Они никому не отказывают, а вы приедете, по-моему, как раз вовремя, потому что лакей лэрда, не тот, что у него в камердинерах, а попроще, только что ездил за бабкой; так вот он и завернул к нам пару кружек двухпенсового пива распить и сказал, что у леди начались уже схватки.

– Может быть, являться в такое время в незнакомый дом не совсем удобно? – сказал Мэннеринг.

– Ну, об этом нечего заботиться, дом у них большущий, а когда ждут приплода, у всех на душе весело.

К тому времени Джок разобрался уже во всех прорехах своей рваной куртки и еще более рваных штанов и высунулся из двери; это был белоголовый босой, неуклюжий мальчуган лет двенадцати; таким он, во всяком случае, казался при свете свечи, которую его полуодетая мать старалась направить на незнакомца, оставаясь сама в темноте. Джок пошел налево задами, взяв под уздцы лошадь

Мэннеринга, и довольно ловко повел ее по тропинке, окаймлявшей огромную помойную яму, близость которой уже всячески давала себя чувствовать. Потом юный проводник потянул обессилевшую лошадь по узкой неровной дороге, а там проломал, как он выразился, лазейку в старой,

сложенной из камня ограде и протащил послушное животное сквозь пролом, с грохотом обваливая камни на пути.

Наконец через эти ворота он вышел на какую-то дорогу, похожую на аллею, хотя деревья были кое-где вырублены.

Рев океана слышался теперь совсем близко и во всей своей силе, и только что взошедшая луна тусклым светом озаряла башни большого разрушенного замка. Мэннеринг с безотрадным чувством посмотрел на эти развалины.

– Послушай, мальчуган, – сказал он, – какой же это дом?

– Так ведь тут когда-то, давным-давно, лэрды жили –

это старый замок Элленгауэн, тут водятся привидения, но вам их нечего бояться; что до меня, я их и вообще-то никогда не видел. А вот мы и пришли к новому замку.

И действительно, оставив развалины по правую руку и сделав еще несколько шагов, путешественник наш очутился у дверей не очень большого дома. Мальчик принялся громко стучать. Мэннеринг объяснил слуге, кто он такой, и в это время хозяин дома, услыхав из гостиной его голос, вышел к нему и радушно пригласил его быть гостем Элленгауэна. Мальчика, который получил полкроны и весь сиял от радости, отпустили домой. Усталую лошадь отвели в конюшню, а Мэннеринг через несколько минут сидел уже в теплой комнате за ужином, который с дороги казался ему особенно вкусным.

ГЛАВА 2

. .врежется сюда,

Отхватит от земель моих отборных

Изрядный кус, огромный полукруг.

«Генрих IV», ч. I17

Общество, собравшееся в гостиной Элленгауэна, состояло из лэрда и еще одного человека, которого можно было принять за сельского учителя или за причетника; вряд ли это мог быть священник, приехавший в гости к лэрду, –

он был для этого слишком плохо одет.

Сам лэрд был одной из тех ничем не замечательных личностей, которых часто можно встретить в сельских местностях. Бывали там, правда, и такие, кого Филдинг18 называл feras consumere nati19; но страсть к охоте свидетельствует уже о наличии некоторой энергии, а Бертрам, даже если эта энергия у него когда-то и была, теперь, во всяком случае, ее лишился. Единственной чертой характера, которая выражалась на его довольно красивом лице, было какое-то добродушное безразличие ко всему окружающему. Физиономия его, можно сказать, запечатлела ту внутреннюю пустоту, которая сопровождала всю его жизнь. Покамест наш лэрд занимается длинными разглагольствованиями о том, как удобно и полезно обертывать стремена пучком соломы, когда случится ехать в холодный

17 «Генрих IV», ч. 1 – историческая хроника Шекспира. В. Скотт цитирует слова Хотспера (акт. III, сц. 4).

18 Филдинг Генри (1707 – 1754) – английский драматург и романист, представитель демократического крыла просветительства, творчество которого оказало заметное влияние на европейскую литературу.

19 Рожденными для того, чтобы истреблять дичь (лат.).

вечер, я попытаюсь дать читателю представление о нем самом и о стиле его речей.

У Годфри Бертрама Элленгауэна, как и у некоторых других лэрдов его времени, было много прославленных предков, но мало денег. Род его уходил своими корнями так далеко в глубь времен, что самые первые представители его терялись где-то в варварских веках независимости

Гэллоуэя. На родословном древе его, кроме христианских и рыцарских имен Годфри, Гилбертов, Деннисов и Роландов, которым конца не было, были и языческие, относившиеся к еще более отдаленным временам, – Арты, Кнарты, Донагилды и Хэнлоны. Действительно, когда-то все они были людьми буйного нрава, повелителями обширных незаселенных земель и вождями большого племени

Мак-Дингауэев и лишь значительно позднее приняли норманнское имя Бертрамов. Они воевали, поднимали восстания, терпели поражения; потом их покоряли, им отрубали головы, их вешали – словом, с ними на протяжении многих столетий происходило все то, что приличествует каждому знаменитому роду. Но постепенно они потеряли свое высокое положение, и прежние главари государственных заговоров и крамол,

Бертрамы,

Мак-Дингауэи и Элленгауэны, снизошли до роли их простых соучастников. Наиболее роковым в этом смысле для них явилось семнадцатое столетие, когда, казалось, сам враг рода человеческого вселил в них дух протеста, неизменно ставивший их в оппозицию к существующему порядку. Они вели себя как раз наперекор правилам известного пастора Брея20 и с таким же упорством вставали на защиту слабых, с каким этот почтенный служитель церкви тяготел к сильным мира сего. И, подобно ему, они получили за все должную награду.

Аллан Бертрам Элленгауэн, который процветал tempore Caroli Primi21, был, как утверждает самое авторитетное для меня лицо, сэр Роберт Дуглас 22 , в своей родословной шотландских баронетов (см, это сочинение на имя «Элденгауэн»), непоколебимым роялистом, исполненным решимости защищать священную особу короля. Он действовал заодно со знаменитым маркизом Монтрозом 23 и другими ревностными и благородными патриотами, причем в борьбе этой понес большие потери. Милостью священной особы его величества он был возведен в рыцарское достоинство, а парламентом осужден в 1642 году как злонамеренный24 и потом вторично как резолюционист25 – в

20 Брей – герой народной песни. При Генрихе VIII и его преемниках был пастором; чтобы сохранить свое место в приходе, несколько раз переходил из католичества в протестантство и обратно.

21 Во времена Карла I (лат.).

22 Роберт Дуглас (1694 – 1770) – историк, автор книг «Пэры Шотландии» (1764) и «Баронеты Шотландии» (вышла после смерти автора в 1798 г.).

23 . .маркизом Монтрозом. . – Джеймс Грэм Монтроз (1612 – 1650) во время гражданской войны (с 1644 г.) командовал войсками короля Карла I в Шотландии, потерпел поражение (при Филштхоу 12 сентября 1645 г.) и бежал за границу. После казни Карла I в 1649 г.

Монтроз высадился в Шотландии с отрядом иностранных наемников – сторонников

Стюартов, но был разбит при Инверкарроне (27 апреля 1650 г.), взят в плен, приговорен к смерти и 21 мая повешен в Эдинбурге. Этой странице истории Англии посвящен роман

В. Скотта «Легенда о Монтрозе».

24 Злонамеренные – сторонники англиканской церкви и монархии Стюартов.

25 Резолюционисты – шотландские пресвитериане, разделявшие политические взгляды роялистов и во время второй гражданской войны поддерживавшие принятое шотландским парламентом (26 апреля 1648 г.) ультимативное послание Долгому парламенту, требовавшее запрещения всех пуританских течений, кроме пресвитерианского, возвращения короля в Лондон и т. п.

1684 году. Эти два взаимоисключающих эпитета «злонамеренный» и «резолюционист» стоили бедному сэру Аллану половины его родовых владений. Его сын Деннис

Бертрам женился на дочери одного из видных фанатиков тех времен, заседавших в Государственном совете 26 , и союзом этим спас остаток отцовского состояния. Но коварной судьбе угодно было, чтобы он увлекся не только красотой, но и политическими идеями своей жены, и вот какими словами характеризует его Роберт Дуглас:

«Это был человек выдающихся способностей и к тому же очень решительный, и это побудило западные графства избрать его одним из представителей дворянства, которым было поручено представить тайному совету Карла II их жалобу на вторжение северошотландских горцев в 1678 году27. За выполнение этого патриотического долга на него, однако, был наложен штраф, для уплаты которого он должен был заложить половину доставшегося ему от отца поместья. Может быть, путем строгой экономии он и возместил бы эту потерю, но, как только вспыхнуло восстание

26 . .одного из видных фанатиков тех времен, заседавших в Государственном совете.. –

После казни короля Карла I и провозглашения республики вся полнота исполнительной власти в стране (акт от 13 февраля 1649 г.) была передана Долгим парламентом Государственному совету, состоявшему из индепендентов или сочувствующих им.

27 . .представить Тайному совету Карла II. , жалобу на, вторжение северошотландских горцев в 1678 году. – Карл II – сын казненного во время революции короля Карла I, король Англии и Шотландии с 1660 по 1688 г. Карл II восстановил Тайный совет как орган управления. Горцы Верхней Шотландии неоднократно совершали набеги на Нижнюю

(равнинную) Шотландию – более богатую часть страны. В 1678 г, произошло одно из самых значительных вторжений горцев, продолжавшееся почти три месяца.

Аргайла28, Деннис Бертрам снова попал в немилость; к нему начали относиться недоверчиво, сослали его в замок

Даннотар на берегу Мернса, и там он погиб при попытке бежать из подземелья, называвшегося Пещерой вигов29, где он находился в заключении вместе с восемьюдесятью своими сподвижниками. Заимодавец его вступил тогда во владение его землей, выражаясь словами Хотспера –

«врезался» к нему и отнял у Бертрама еще один огромный участок оставшегося поместья.

Донохо Бертрам, у которого и в имени и в характере было что-то ирландское, унаследовал уже урезанные земли

Элленгауэнов. Он выгнал из дома преподобного Аарона

Мак-Брайера, капеллана своей матери (рассказывают, что они не поделили между собой прелестей молоденькой молочницы), ежедневно напивался пьяным, провозглашая здоровье короля, совета и епископов, устраивал оргии с лэрдом Лэггом, Теофилом Оглторпом30 и сэром Джеймсом

Тернером31 и наконец, сев на своего серого мерина, при-

28 Аргайл Арчибалд (1629 – 1685) – во время гражданской войны сражался на стороне

Карла II в Шотландии и до 1681 г. оставался верным сторонником Стюартов. В дальнейшем, выступив против наместника Шотландии, брата короля герцога Йоркского, был вынужден бежать за границу, где сблизился с вигами-эмигрантами. Когда герцог Йоркский стал королем Иаковом II, Аргайл принял участие в заговоре Монмаута, высадился почти одновременно с последним в Шотландии, но после нескольких неудачных стычек был взят в плен и казнен в Эдинбурге 30 июня 1685 г.

29 Пещера вигов – вигами (вигаморами), еще до того как это название с XVII в. стало принято для одной из двух английских политических партий, назывались шотландские пресвитериане, выступавшие против англиканской церкви.

30 Теофил Оглторп (1650 – 1702) – генерал, после свержения Стюартов, как якобит, был вынужден эмигрировать, но с 1698 г, присягнул Вильгельму III Оранскому и возвратился в Англию.

31 Джеймс Тернер (1615 – 1686?) – генерал-роялист, активно боровшийся на стороне

Стюартов во время революции.

соединился к Клайверсу в Киллиенкрэнки32. В схватке при

Данкелде33 в 1689 году какой-то камеронец34 застрелил его серебряной пуговицей (считалось, что дьявол сделал его неуязвимым для свинца и железа), и место, где он погребен, поныне еще зовется «Могилой нечестивого лэрда».

Сын его Льюис проявил больше благоразумия, чем можно было ждать, зная его предков. Он всячески старался сохранить доставшуюся ему часть поместий, разоренных как разгульной жизнью Донохо, так и различными штрафами и конфискациями. И хотя он тоже не избежал роковой судьбы, которая втягивала всех Элденгауэнов в политику, у него все-таки хватило благоразумия, перед тем как выступить вместе с лордом Кенмором в 1715 году, поручить свое состояние доверенным лицам, для того чтобы избежать расплаты в случае, если бы графу Мару 35 не удалось свергнуть протестантскую династию. Но когда он очутился, как говорится, между Сциллой и Харибдой, ему

32 . .присоединился к Клайверсу в Киллиенкрэнки. – Джон Грэм Клайверс (Клеверхауз), виконт Данди, во главе горных кланов выступил в защиту свергнутого в 1688 г. Иакова II.

Поддерживая феодальную монархию Стюартов, кланы надеялись отстоять свою патриархальную организацию и культуру и сохранить свои земли. Клайверс был убит в сражении с войсками Вильгельма III при Киллиенкрэнки 27 июля 1689 г.

33 В схватке при Данкелде.. – При Данкелде (Шотландия) 26 августа 1689 г, был отражен натиск нескольких тысяч горцев, примкнувших к якобитскому восстанию в Шотландии.

34 Камеронец – сторонник религиозной секты пресвитерианского толка, основанной в конце XVII в. Ричардом Камероном. Последний был убит в схватке с правительственными войсками в 1680 г.

35 . .с лордом Кенмором в 1715 году… если бы, графу Мару не удалось свергнуть протестантскую династию. – Восстание против первого короля из Ганноверской династии

Георга I произошло вскоре после его воцарения (1714). Целью восстания было восстановление династии Стюартов в лице сына Иакова II Иакова III, который в январе 1716 г, короновался в Сконе как шотландский король Иаков VIII, но вскоре потерпел поражение и бежал на континент. Возглавлял якобитское восстание граф Map. Из других вождей восстания выделялись англичанин Девенуотер и шотландцы Найтсдел и Кенмор. После подавления восстания Кенмор и Девенуотер были казнены.

удалось спасти свое состояние, только прибегнув к новой тяжбе, результатом которой явился еще один дележ родовых владений. Но все же это был человек решительный.

Он продал часть земель и расстался со старым замком, где род его в период упадка ютился, говоря словами одного фермера, «как мышь в щели»; он снес тогда часть этих древних развалин и построил из старого камня небольшой трехэтажный дом с фасадом, походившим на гренадерскую шапку, со слуховым окном в середине, напоминавшим единственный глаз циклопа, еще двумя окнами по бокам и дверью между ними, которая вела в зал и гостиную, освещенную со всех четырех сторон.

Таков был новый замок Элленгауэн, где мы оставили нашего героя, которому, может быть, тогда было не так скучно, как сейчас читателю. В этот-то дом и переселился

Льюис Бертрам, полный твердой решимости восстановить материальное благополучие своей семьи. Он захватил в свои руки часть земли, часть взял в аренду у соседних помещиков, покупал и продавал в Северной Шотландии крупный рогатый скот и чевиотских овец, ездил по рынкам и ярмаркам, торговался там, как только мог, и всеми силами одолевал нужду. Но, приобретая себе состояние, он одновременно проигрывал в общественном мнении; его собратья лэрды смотрели косо на эти его коммерческие операции и сельскохозяйственные затеи; сами они больше всего на свете интересовались петушиными боями, охотой и скачками, лишь изредка разнообразя эти развлечения какой-нибудь безрассудной дуэлью. В глазах этих соседей образ жизни Элленгауэна унижал его дворянское достоинство; он же, в свою очередь, почел за благо постепенно избавляться от их общества, и решил стать обыкновенным помещиком-фермером, – положение по тому времени незавидное. Но в самом разгаре его замыслов смерть оборвала их, и все скудные остатки большого поместья перешли к единственному его сыну Годфри Бертраму, который теперь и являлся их владельцем.

Опасность спекуляций, которыми занимался его отец, скоро дала себя знать. Без самоличного и неусыпного надзора лэрда Льюиса все начатые им предприятия пришли в упадок; они не только перестали давать доход, но даже стали убыточными. Годфри, у которого не было ни малейшей энергии, чтобы предотвратить эти беды или достойно их встретить, во всем положился на другого человека. Он не заводил ни конюшен, ни псарни, ни всего того, с чего в этих местах люди обычно начинают разоряться, но, как и многие его соседи, он завел себе управляющего, и это оказалось разорительнее, чем все остальное. Под мудрым руководством этого управляющего маленькие долги превратились в большие от наросших процентов, временные обязательства перешли в наследственные, и ко всему присоединились еще немалые судебные издержки. По своей натуре Элленгауэн не имел ни малейшей склонности к сутяжничеству, но тем не менее ему пришлось оплачивать расходы по тяжбам, о существовании которых он даже и не знал. Соседи предрекали ему полное разорение. Высшие сословия не без злорадства считали его уже конченым человеком, а низшие, видя, в какое зависимое положение он попал, относились к нему скорее сочувственно. Простые люди его даже любили и при разделе общинного выгона, а также в тех случаях, когда ловили браконьера или заставали кого-то за незаконной порубкой леса – словом, всегда, когда помещики так или иначе ущемляли их интересы, они говорили друг другу: «Ах, если бы у нашего доброго Элленгауэна были такие владения, как у его деда, он не потерпел бы, чтобы обижали бедных». Однако это хорошее мнение о нем никогда не мешало им при всяком удобном случае извлекать из его доброты какую-то пользу для себя: они пасли скот на его пастбищах, воровали у него лес, охотились за дичью на его угодьях и так далее, – «наш добрый лэрд этого и не увидит, никогда ведь он в наши дела мешаться не станет». Разносчики, цыгане, медники и бродяги всех мастей постоянно толпились в людских Элленгауэна и находили себе приют на кухне, а лэрд, «славный человек», большой охотник поболтать, как и вообще все слабохарактерные люди, любил в награду за свое гостеприимство выслушивать разные новости, которые они ему рассказывали.

Одно только обстоятельство помогло Элленгауэну избежать полнейшего разорения. Это был его брак с женщиной, которая принесла ему около четырех тысяч фунтов стерлингов приданого. Никто из соседей не мог понять, что, собственно, заставило ее выйти за него замуж и отдать ему все свое состояние, – не иначе как это был его высокий рост, статная фигура, красота, хорошее воспитание и отменное добродушие. Могло иметь значение и то, что сама она уже достигла критического возраста двадцати восьми лет и у нее не было близких родных, которые могли бы повлиять на ее решение.

Ради этой-то дамы (рожавшей в первый раз) и был так стремительно послан в Кипплтринган тот нарочный, о котором рассказывала вечером Мэннерингу старуха.

Мы уже много всего сказали о самом лэрде, но нам остается еще познакомить читателя с его собеседником.

Это был Авель Сэмсон, которого по случаю того, что он был учителем, называли Домини Сэмсон. Он был из простой семьи, но удивительная серьезность его, проявившаяся у него с младенческих лет, вселила в его родителей надежду, что их дитятко «пробьет», как они говорили, себе дорогу к церковной кафедре. Во имя этой честолюбивой цели они всячески ограничивали и урезывали себя, вставали раньше, ложились позднее, сидели на одном черством хлебе и холодной воде – все это для того, чтобы предоставить Авелю возможность учиться. А тем временем долговязая нескладная фигура Сэмсона, его молчаливая важность и какая-то несуразная привычка шевелить руками и ногами и кривить лицо в то время, как он отвечал урок, сделали бедного Сэмсона посмешищем в глазах всех его школьных товарищей. Те же самые свойства стяжали ему не менее печальную известность и в колледже в Глазго.

Добрая половина уличных мальчишек собиралась всегда в одни и те же часы поглядеть, как Домини Сэмсон (он уже достиг этого почетного звания), окончив урок греческого языка, сходил вниз по лестнице с лексиконом под мышкой, широко расставляя свои длинные неуклюжие ноги и странно двигая огромными плечами, то поднимавшими, то опускавшими мешковатый и поношенный черный кафтан, его неизменную и к тому же единственную одежду. Когда он начинал говорить, все старания учителей (даже если это был учитель богословия) сдержать неукротимый смех студентов, а порой даже и свой собственный, ни к чему не приводили. Вытянутое бледное лицо Сэмсона, выпученные глаза, необъятная нижняя челюсть, которая, казалось, открывалась и закрывалась не усилием воли, а помещенным где-то внутри сложным механизмом, резкий и пронзительный голос, переходивший в совиные крики, когда его просили произнести что-нибудь отчетливее, – все это было новым источником веселья в дополнение к дырявому кафтану и рваным башмакам, которые служили законным поводом для насмешек над бедными школярами еще со времен Ювенала36. Никто, однако, не видел, чтобы Сэмсон когда-нибудь вышел из себя или сделал хоть малейшую попытку отомстить своим мучителям. Он ускользал из колледжа самыми потаенными ходами и прятался в своем жалком жилище, где за восемнадцать пенсов в неделю ему было позволено возлежать на соломенном тюфяке и, если хозяйка была в хорошем настроении, готовиться к занятиям у топившегося камина. И, невзирая на все эти неблагоприятные условия, он все же изучил и греческий и латинский языки и постиг кое-какие науки.

По истечении некоторого времени Авель Сэмсон, кандидат богословия, получил право читать проповеди, но, увы, то ли из-за собственной застенчивости, то ли из-за сильной и непреодолимой смешливости, которая овладела слушателями при первой же его попытке заговорить, он так и не смог произнести ни единого звука из тех слов, которые приготовил для своей будущей паствы. Он только вздохнул, лицо его безобразно перекосилось, глаза выкатились, так что слушатели думали, что они вот-вот выскочат из глазниц; потом он захлопнул Библию, кинулся вниз по

36 Ювенал Децим Юний (ок. 60 – после 127) – римский поэт-сатирик.

лестнице, чуть было не передавил сидевших на ступеньках старух и получил за все это прозвище «немого проповедника». Так он и вернулся в родные места с поверженными во прах надеждами и чаяниями, чтобы разделить с родителями их нищету. У него не было ни друга, ни близкого человека, почти никаких знакомых, и никто не мог сказать с уверенностью, как Домини Сэмсон перенес свой провал, которым в течение недели развлекался весь город. Невозможно даже и перечислить всех шуток, сочиненных по случаю этого происшествия, начиная от баллады под названием «Загадка Сэмсона», написанной по этому поводу молодым самодовольным студентом словесности, и кончая колкой остротой самого ректора, заявившего, что хорошо еще, что беглец не уподобился своему тезке-силачу и не унес с собою ворот колледжа37.

Однако, по всей видимости, душевное равновесие

Сэмсона было непоколебимо. Он хотел помочь родителям и для этого устроил у себя школу. Скоро у него появилось много учеников, но доходы его были не очень-то велики.

Действительно, он обучал детей фермеров, не назначая никакой определенной платы, а бедных – и просто даром, и, к стыду фермеров, надо заметить, что заработок учителя при таких обстоятельствах был куда ниже того, что мог заработать хороший пахарь. Но у Сэмсона был отличный почерк, и он еще прирабатывал, переписывая счета и со-

37 . .своему тезке-силачу и не унес с собою ворот колледжа. – Имеется в виду легендарный библейский богатырь Самсон, отличавшийся необыкновенной физической силой. Уходя из города Газы, где он был застигнут своими врагами филистимлянами, Самсон поднял городские ворота и отнес их на вершину горы.

ставляя письма для Элленгауэна. Отдалившийся от светского общества лэрд постепенно привык проводить время с

Домини Сэмсоном. О настоящих разговорах между ними, конечно, не могло быть и речи, но Домини был внимательным слушателем и, кроме того, умел довольно ловко мешать угли в камине. Он пробовал даже снимать нагар со свеч, но потерпел неудачу и, дважды погрузив гостиную в полную темноту, вынужден был сложить с себя эту почетную обязанность. Таким образом, за все гостеприимство лэрда он отплачивал единственно тем, что одновременно со своим хозяином аккуратно наливал себе в стакан столько же пива, сколько и тот, и издавал какие-то неясные звуки в знак одобрения длинных и бессвязных рассказов

Элленгауэна.

В одну из таких минут Мэннеринг и увидел впервые его высокую, неуклюжую и костлявую фигуру в поношенном черном кафтане, с не слишком чистым цветным платком на худой и жилистой шее, в серых штанах, темно-синих чулках и подбитых гвоздями башмаках с узкими медными пряжками.

Вот вкратце описание жизни и судеб тех двух людей, в приятном обществе которых Мэннеринг проводил теперь время.

ГЛАВА 3

История давно знавала

Пророчеств памятных немало.

Судеб, событий повороты

Предсказывали звездочеты,

Астрологи, жрецы, халдеи

И всех столетий чародеи.

«Гудибрас»38

Хозяин дома сразу же сообщил Мэннерингу, какие обстоятельства заставляют жену его лежать в постели, прося извинить ее за то, что она не приветствует его сама и не может заняться устройством его ночлега. Эти же особые обстоятельства послужили предлогом, чтобы распить с гостем лишнюю бутылку хорошего вина.

– Я не могу спокойно уснуть, – сказал лэрд, и в голосе его послышались уже нотки пробуждающегося отцовского чувства, – пока не узнаю, что все обошлось благополучно и, если вам не слишком хочется спать, сэр, и вы соизволите оказать мне и Домини честь посидеть с нами, я уверен, что ждать нам придется не очень долго. Старуха Хауэтсон –

баба толковая, тут как-то вот с одной девицей беда приключилась. . Недалеко отсюда она жила.. Нечего качать головой, Домини, ручаюсь вам, что церковь все свое сполна получила, чего же ей еще надо?. А брюхатой эта девица еще до венца стала, и, представьте, тот, кто на ней женился, и любил ее и уважал ничуть не меньше. . Вот какие дела, мистер Мэннеринг, а живут они сейчас в Эа-

38 «Гудибрас» – сатирическая поэма Сэмюела Батлера (1612–1680), направленная против пуритан.

нене и друг в друге души не чают, – шестеро таких ребятишек у них, что просто не наглядеться; кудрявенький –

Годфри самый старший, их желанное дитя, если хотите, так он сейчас уже на таможенной яхте. . У меня, знаете, есть родственник, он тоже в таможне служит, комиссар Бертрам. А должность эту он получил, когда в графстве шла великая борьба; вы, наверно, об этом слыхали, ведь жалобу тогда подавали в Палату общин. . Что до меня, то я голосовал за лэрда Бэлраддери, но, знаете, отец мой был якобитом и участвовал в восстании Кенмора39, поэтому он никогда не принимал присяги.. Словом, я хорошенько не знаю, как все это получилось, но, что я ни говорил и что ни делал, они исключили меня из списков, а вместе с тем управляющему моему отличным образом разрешили подать свой голос за старого сэра Томаса Киттлкорта. Так вот, я хотел вам сказать, что у бабки Хауэтсон дело спорится, и как только эта девица...

На этом месте отрывочный и бессвязный рассказ лэрда был прерван: на лестнице, которая вела на кухню, кто-то вдруг запел во весь голос. Верхние ноты были слишком уж высоки для мужчины, нижние чересчур низки для женщины. До слуха Мэннеринга долетели следующие слова: В доме ладятся дела,

Коль хозяйка родила.

Пусть малышка, пусть малыш,

Бога ты благодаришь.

39 . .отец мой был якобитом и участвовал в восстании Кенмора, поэтому он никогда не принимал присяги.. – Речь идет о присяге, утвержденной шотландским парламентом и не признававшейся его противниками.

– Это Мэг Меррилиз, цыганка, клянусь самим богом, –

сказал мистер Бертрам.

Домини, который сидел, положив ногу на ногу, издал какой-то неопределенный звук, похожий на стон, а потом, пустив густые клубы табачного дыма, растопырил свои длинные ноги и, переставив их, снова скрестил.

– Чем вы недовольны, Домини? Поверьте, что в песнях

Мэг нет ничего худого.

– Ну, и хорошего тоже нет, – ответил Домини Сэмсон голосом, ни с чем не сообразная пронзительность которого была под стать всей его неуклюжей фигуре. Это были первые его слова, услышанные Мэннерингом, а так как последний не без любопытства ожидал, когда этому умевшему пить, есть, курить и двигаться автомату настанет черед заговорить, то резкие и скрипучие звуки, которые он сейчас услыхал, немало его позабавили. Но в это мгновение дверь отворилась, и в комнату вошла Мэг Меррилиз.

Вид ее поразил Мэннеринга. Это была женщина шести футов ростом; поверх платья на ней был надет мужской плащ, в руках она держала здоровенную терновую дубину, и вся ее одежда, если не считать юбок, более походила на мужскую, чем на женскую. Ее черные волосы выбивались из-под старомодной шапочки, извиваясь точно змеи Горгоны и еще более усиливая необычайную суровость ее загорелого лица, на которое падали их тени, в то время как в блуждающих глазах горел какой-то дикий огонек то ли подлинного, то ли напускного безумия.

– Вот это хорошо, Элленгауэн, – сказала она, – леди уже слегла, а я тем временем на ярмарке в Драмсхурлохе. Кто же стал бы отгонять от нее злых духов? А если, помилуй

бог, на младенца напали бы эльфы и ведьмы? Кто бы тогда прочел над бедняжкой заклинание святого Кольма? – И, не дожидаясь ответа, она запела:

Клевер, папорота цвет

Отгоняет ведьм навет,

Кто в Андреев день постится,

С тем беда не приключится.

Матерь божия с ребенком

Или Кольм святой с котенком,

Михаил с копьем придет;

Нечисть в дом не попадет.

Она пропела это дикое заклинание высоким резким голосом и, подпрыгнув три раза вверх так высоко, что едва не стукнулась о потолок, в заключение сказала:

– – А теперь, лэрд, не угостите ли вы меня стаканчиком водки?

– Сейчас тебе подадут, Мэг; садись там у двери и расскажи нам, что нового на ярмарке в Драмсхурлохе.

– Верите, лэрд, очень там не хватало вас и таких, как вы.

Уж больно девочки там хорошие были, не считая меня, и ни один черт ничего им не подарил.

– Скажи-ка, Мэг, а много ли цыган в тюрьму посадили?

– Как бог свят, только трех, лэрд, на ярмарке-то больше их и не было, кроме меня, как я вам уже сказала, и я даже удрала оттуда, потому не к чему мне в разные ссоры ввязываться. А тут еще Данбог прогнал Реда Роттена и Джона

Янга со своей земли – будь он проклят! Какой он дворянин, ни капли в нем нет дворянской крови! Места ему, что ли, не хватало в пустом доме, что он и двоих бедных людей не мог у себя приютить! Испугался он, должно быть, что они репьи у него с дороги оберут или из гнилой березовой коры кашу себе сварят. Но есть и повыше его, кто все видит, –

так вот, не запел бы еще как-нибудь на зорьке у него в амбарах красный петух.

– Тише! Тсс, Мэг! Не дело говоришь!

– Что это все значит? – тихо спросил Мэннеринг Сэмсона.

– Пожаром грозит, – отвечал немногословный Домини.

– Скажите же, ради всего святого, кто она такая?

– Потаскуха, воровка, ведьма и цыганка, – ответил

Сэмсон.

– Вот уж истинно говорю вам, лэрд, – продолжала Мэг, пока они перешептывались между собой, – только такому человеку, как вы, можно всю правду выложить; говорят, что этот Данбог – такой же дворянин, как тот нищий, который там вон внизу себе лачугу сколотил. А вы ведь, лэрд, действительно настоящий дворянин, и не первая сотня лет идет уже вашему дворянству, и вы никогда не будете бедных со своей земли гнать, как бездомных собак. И

знайте, что никто из нас на ваше добро руки не подымет, будь у вас одних каплунов столько, сколько листьев на дубе. А теперь взгляните кто-нибудь на часы да скажите мне точно час и минуту, когда дитя родится, а я скажу вам, что его ждет.

– Ладно, Мэг, мы и без тебя все узнаем, у нас тут есть студент из Оксфорда; он лучше тебя его судьбу предскажет

– он ее по звездам прочтет.

– Ну, конечно, сэр, – сказал Мэннеринг в тон простодушному хозяину, – я составлю его гороскоп по закону тройственности, как учат Пифагор40, Гиппократ41, Диоклес42 и Авиценна43. Или я начну ab hora questionis44, как учат Хейли, Мессагала45, Ганвехис и Гвидо Бонат46.

Одной из черт характера Сэмсона, особенно расположивших к нему Бертрама, было то, что он не догадывался, когда над ним подтрунивали, так что лэрду, чье не слишком удачное остроумие не шло дальше самых плоских шуток, было особенно легко потешаться над простодушным Домини. Сам же Домини вообще никогда не смеялся и не принимал участия в смехе, поводом к которому служила его собственная простота; говорят, что он рассмеялся всего только один раз в жизни, и в эту достопамятную минуту у хозяйки его квартиры сделался выкидыш, то ли от удивления по поводу столь неожиданного события, то ли от того, что она испугалась ужасных конвульсий, которыми сопровождалось это разразившееся вдруг громыхание.

Когда он в конце концов понимал, что над ним подшутили, то единственным, что изрекал этот мрачный человек, были слова: «Удивительно!» или: «Очень занятно», которые он произносил по слогам, не дрогнув при этом ни одним мускулом лица.

40 Пифагор (ок. 580 – 500 до н.э.) – древнегреческий математик и философ, считавший число сущностью всех вещей, а вселенную – гармоническим сочетанием чисел.

41 Гиппократ (ок. 460 – 377 до н.э.) – выдающийся греческий врач, основоположник античной медицины.

42 Диоклес – греческий геометр (V в, до н.э.).

43 Авиценна – латинизированное имя среднеазиатского ученого, врача, философа и поэта

Абу Али Ибн Сины (980 – 1037).

44 С того часа, когда мы начали рассмотрение дела (лат.).

45 Хейли – имя нескольких арабских астрологов Х – XI вв. Мессагала Маха Аллан –

еврейский астроном и астролог (IX в.).

46 Гвидо Бонат (Бонатус) де Форливио – итальянский астролог XIII в.

В данном случае он подозрительно и странно посмотрел на юного астролога, как будто сомневаясь в том, правильно ли он понял его ответ.

– Боюсь, сэр, – сказал Мэннеринг, оборачиваясь к

Сэмсону, – что вы принадлежите к тем несчастным, которым слабое зрение мешает проникнуть в звездные сферы и разгадать тайны, начертанные на небесах; недоверие и предрассудки заслоняют таким людям истину.

– В самом деле, – ответил Сэмсон, – я держусь того же мнения, что и Исаак Ньютон47, кавалер, директор монетного двора его величества, что наука астрологии есть вещь совершенно пустая, легковесная и ничего не стоящая, – с этими словами он сомкнул свои широко разъятые, как у оракула, челюсти.

– Право же, – возразил ему Мэннеринг, – мне очень грустно видеть, что человек вашего ума и образования впадает вдруг в такое удивительное заблуждение и слепнет. Может ли сравниться коротенькое, совсем недавно получившее известность и, можно сказать, провинциальное имя Исаака Ньютона со звучными именами таких авторитетов, как Дариот, Бонат, Птолемей, Хейли, Эцтлер, Дитерик, Найбоб, Харфурт, Заэль, Таустеттор, Агриппа, Дурет, Магинус, Ориген и Арголь48? Разве не все, как

47 Ньютон Исаак (1643 – 1727) – гениальный английский физик, механик, астроном и математик, открывший закон всемирного тяготения. С 1695 г. Ньютон был смотрителем, а с 1696 г. – директором Монетного двора в Лондоне.

48 Дариот Клод (1533-1594) – французский медик и астролог.

Птолемей Клавдий (II в.) – греческий астроном и географ, разработавший геоцентрическую систему мира (его труд «Альмагеста» в течение почти тысячи лет был энциклопедией астрономических знаний).

Дитерик Гельвиус (1601-1655) – немецкий врач и астролог.

Найбоб Валентин – автор нескольких астрологических книг.

христиане, так и язычники, как евреи, так и правоверные, как поэты, так и философы, – разве не все они признают влияние звезд на судьбу?

– Communis error – всеобщее заблуждение, – отвечал непоколебимый Домини Сэмсон.

– Нет, это не так, – возразил ему молодой англичанин, –

это твердое и обоснованное убеждение.

– Это уловки обманщиков, плутов и шарлатанов, –

сказал Сэмсон.

– Abusus non tollit usum – злоупотребление какой-нибудь вещью никак не исключает законного ее применения.

Во время этого спора Элленгауэн был похож на охотника, который неожиданно попал в поставленный им же силок. Он поочередно поворачивал голову в сторону то одного, то другого собеседника и, видя, с какой серьезностью Мэннеринг парировал доводы своего противника и сколько учености он выказал в этом споре, начинал уже, кажется, верить, что тот не шутит. Что касается Мэг, то она уставила на астролога свой дикий взгляд, потрясенная его абракадаброй, еще более непонятной, чем ее собственная.

Мэннеринг использовал это преимущество и пустил в

Заэль Бенбрир (IX в.) – арабский астролог.

Агриппа Неттесгеймский (Генрих Корнелиус, 1448-1535) – немецкий врач, философ, алхимик.

Дурет (Дуретус, 1590-1650) – французский астроном, среди работ которого – «Новая теория планет» (1635).

Магинус – Антуан Маджини (1555-1617), итальянский математик, астроном, астролог, известный как мастер составления гороскопов.

Ориген (185-253) – христианский богослов и философ, прозванный Адамантом.

Арголь – Джованни Арголи (1609-1660), итальянский поэт и автор ряда работ по археологии и филологии.

ход весь трудный ученый лексикон, который хранился в его поразительной памяти и который, как это станет видно из последующего изложения, был ему известен еще с детских лет.

Знаки зодиака и планеты в шестерном, четверном и тройном соединении или противостоянии, дома светил с фазами луны, часами, минутами; альмутен, альмоходен, анахибазон, катахибазон49 – тысячи разных терминов подобного же звучания и значения снова и снова сыпались как из рога изобилия на нашего бесстрашного Домини, природная недоверчивость которого позволила ему выдержать эту беспощадную бурю.

Наконец радостное известие, что леди подарила своему супругу чудесного мальчика и сама чувствует себя хорошо, прервало затянувшийся спор. Бертрам кинулся в комнату жены, Мэг Меррилиз спустилась вниз на кухню, чтобы отведать свою порцию гронинг-молта и кен-но50, а Мэн-

49 Знаки зодиака и планеты в шестерном, четверном и тройном соединении или противостоянии, дома светил с фазами луны, часами, минутами... – Знаки зодиака – созвездия, расположенные по большому кругу небесной сферы, по которому солнце совершает свое видимое годичное движение. В древности круг этот был разбит на двенадцать частей (в каждой части солнце находится один месяц). При составлении гороскопа астрологи разделяли чертеж (круг или квадрат) на двенадцать частей – зодий, где находились знаки зодиака, и двенадцать частей домов планет, куда помещались планеты в том положении на небе, в каком они находились в момент рождения человека (или начала события); в зависимости от их расположения производилось «предсказание». Каждая планета могла быть в различных соединениях (двойных, тройных и т, д.) с другими планетами или небесными телами. В отличие от соединения планет (нахождение их по одну сторону от земли), расположение планет в противоположных сторонах от земли называлось противостоянием.

Альмутен, алъмоходен – астрологические термины.

Анахибазон (анабибизон) – название восходящего узла лунной орбиты.

Катахибазон (катабибизон) – нисходящий узел лунной орбиты.

50 Гронинг-молт, упоминаемый в тексте, – это пиво, которое варят, чтобы распить по случаю благополучного разрешения родильницы от бремени. Кен-но более древнего неринг, поглядев на часы и заметив очень точно час и минуту, когда родился ребенок, со всей подобающей учтивостью попросил, чтобы Домини указал ему какое-нибудь место, откуда можно было бы взглянуть на ночное небо.

Сэмсон, ни слова не говоря, встал и распахнул стеклянную дверь, которая вела на старинную террасу позади нового дома, примыкавшую к развалинам старого замка.

Поднявшийся ветер разогнал тучи, которые только что перед этим застилали небо. Полная луна светила прямо над его годовой, а вокруг в безоблачном просторе во всем своем великолепии сияли все ближние и дальние звезды.

Неожиданная картина, которую их сияние открыло Мэннерингу, глубоко его поразила.

Мы уже говорили, что в конце своего пути наш путешественник приближался к берегу моря, сам, однако, не зная, далеко ли ему до него оставалось. Теперь он увидел, что развалины замка Элленгауэн были расположены на возвышении, или, скорее, на выступе скалы, которая составляла одну из сторон тихой морской бухты. Новый дом, пристроенный совсем вплотную к замку, стоял, однако, чуть ниже, а за ним берег спускался прямо к морю естественными уступами, на которых виднелись одинокие старые деревья, и кончался белой песчаной отмелью.

происхождения и, возможно даже, восходит к тайным обрядам Bona Deae. (Bona Dea –

добрая богиня. Италийское божество плодородия, в Риме считалось покровительницей женщин.) Женщины приготовляют большой жирный сыр, причем все делается втайне; сыр предназначается для угощения кумушек, которые прислуживали во время родов.

Сыр этот называется кен-но (не знаю), потому что ни один мужчина о нем ничего не знает. С особенной тщательностью его скрывают от хозяина. Поэтому тот должен вести себя, как будто он ничего не подозревает. Он усердно угощает женщин и удивляется, что они упорно отказываются. Но как только он уходит, приносят кен-но, и каждая из кумушек получает свою порцию и запивает ее гронинг-молтом. Остатки женщины делят между собой и с той же напускной таинственностью уносят домой большие куски сыра.

Другая сторона бухты, та, что была прямо против замка, представляла собой живописный мыс, полого спускавшийся к берегу и весь подрытый рощами, которые в этом зеленом краю доходят до самого меря. Из-за деревьев виднелась рыбацкая хижина. Даже сквозь эту густую тьму видно было, как на берегу передвигаются какие-то огоньки: возможно, что это выгружали контрабанду с люгера, прибывшего с острова Мэн51 и стоявшего на якоре где-то неподалеку. Едва только там внизу заметили свет в доме, как крики «берегись, гаси огонь» всполошили людей на берегу, и огни тут же потухли.

Был час ночи. Местность поражала своей красотой.

Старые серые башни развалин, частью еще уцелевшие, частью разрушенные, и там и сям покрытые ржавыми пятнами, напоминавшими об их глубокой древности, кое-где обвитые плющом, поднимались над краем темной скалы направо от Мэннеринга. Перед ним расстилался безмятежный залив: легкие курчавые волны катились одна за другой, сверкая в лучах луны, и, ударяясь о серебристый берег, рассыпались нежно шуршавшей воздушной пеной.

Слева лесные массивы вдавались далеко в океан; луна своим колеблющимся сиянием озаряла их волнистые контуры, создавая изумительную игру света и тени, чащ и прогалин, на которой отдыхает глаз, стремясь в то же время проникнуть глубже во все хитросплетения этой лесной панорамы.

Наверху по небу плыли планеты, каждая в ореоле сво-

51 Люгер – трехмачтовое судно малого тоннажа; Мэн – остров в Ирландском море, был известен своей контрабандной торговлей, принявшей особенно большие размеры в 1756

– 1765 гг. (в связи с Семилетней войной).

его собственного сияния, отличавшего ее от меньших по размеру или более далеких звезд. Воображение удивительнейшим образом может обманывать даже тех, чья воля вызвала его к жизни, и Мэннеринг, разглядывая сверкающие небесные тела, готов был почти согласиться с тем, что они действительно влияют на события человеческой жизни, как склонны были тогда думать люди суеверные. Но

Мэннеринг был влюбленным юношей, и возможно, что он находился во власти чувств, высказанных одним поэтом наших дней:

Любовь приют свой в сказке обретает:

Она легко заводит талисманы

И в духов разных верит упоенно,

В богов – ведь и сама она богиня,

И в существа, что древностью воспеты,

И прелести и чар их знает силу,

В дриад лесных, и фавнов, и сатиров

На горных склонах, в нимф, потоком бурным

От глаз укрытых. . Все теперь пропало:

Им места в жизни не оставил разум.

Но, видно, есть у сердца свой язык,

Он имена их прежние вспомянет,

Что ныне отошли к далеким звездам.

Все духи, боги все, что здесь меж нами

Когда-то жили, землю поделив

По-дружески с людьми, во мгле кромешной

Над нами кружат и судьбу влюбленных

Вершат оттуда; так и в наши дни

Юпитер все великое приносит,

Венера все прекрасное дарит.

Однако в скором времени эти раздумья уступили место другим. «Увы, подумал он, – мой добрый старый учитель, который так глубоко вникал в споры между Хейдоном и

Чемберсом52 по поводу астрологии, посмотрел бы на все это другими глазами и действительно попытался бы, изучив расположение этих небесных светил, сделать выводы об их возможном влиянии на судьбу новорожденного, как будто путь небесных тел или их свечение могли заступить место божественного промысла или по меньшей мере управлять людьми в согласии с волей господней. Мир праху его! Тех знаний, которые он передал мне, достаточно, чтобы составить гороскоп, и поэтому я сразу же этим займусь».

Раздумывая обо всем этом. Гай Мэннеринг записал расположение всех главных небесных тел и вернулся в дом.

Лэрд встретил его в гостиной и, сияя от счастья, объявил ему, что новорожденный – здоровый, хорошенький мальчуган и что следовало бы по этому поводу еще выпить. Но

Мэннеринг отказался, сославшись на усталость. Тогда лэрд провел гостя в приготовленную для него комнату и простился с ним до утра.

52 Хейдон Кристофер (ум. 1623) – автор ряда книг по астрологии. Между ним и уиндзорским каноником и астрологом Джоном Чемберсом (Чамбером, 1546 – 1604), выпустившим в 1601 г. «Трактат против юдипиарной астрологии», завязалась полемика.

Хейдон ответил книгой «Защита юдипиарной астрологии».

ГЛАВА 4

Как следует вглядись: увидишь сам

Ты в доме жизни некий знак зловещий,

То тайный враг: сулит тебе беду

Звезды твоей сиянье – не дремли же!

Колридж53, из Шиллера

В середине семнадцатого века верование в астрологию было распространено повсеместно. К концу столетия престиж ее уже поколебался и многое стало ставиться под сомнение, а к началу восемнадцатого века к астрологии начали относиться с явным недоверием и даже с насмешкой. Но у нее все же было немало приверженцев, и даже среди ученых. Людям усидчивым и серьезным жаль было расставаться с вычислениями, которые были главным предметом их занятий с молодых лет; им не хотелось спускаться с той высоты, на которую воображаемая способность предсказывать судьбу по звездам возводила их над всеми остальными людьми.

В числе тех, кто с неослабной верой лелеял это мнимое преимущество, был и старый священник, которому юный

Мэннеринг был отдан на воспитание. Не щадя глаз, он всматривался в звезды и переутомлял мозг, исчисляя их различные сочетания. Естественно, что это увлечение передалось и ученику. В течение некоторого времени он прилежно трудился, чтобы овладеть приемами астрологических вычислений, и, прежде чем он мог убедиться в их

53 Колридж Сэмюел Тейлор (1772 – 1834) – английский поэт и драматург, представитель романтической «Озерной школы».

нелепости, сам Уильям Лили54 признал бы за ним «и редкостное воображение и проницательность мысли во всем, что касалось составления гороскопов».

На другое утро, лишь только на осеннем небе забрезжил рассвет, Мэннеринг поднялся с постели и занялся составлением гороскопа юного наследника Элленгауэнов. Он взялся за это дело secunduin artem 55 отчасти для того, чтобы соблюсти приличия, отчасти просто из любопытства, чтобы проверить, помнит ли он и может ли еще применять все правила этой мнимой науки. И вот он начертил на бумаге звездное небо, разделив его на двенадцать домов, расположил в них планеты по таблице и внес поправки в соответствии с днем, часом и минутой рождения ребенка.

Чтобы не докучать читателю теми предсказаниями, которые присяжные звездочеты извлекли бы из всех этих комбинаций, скажу только, что на чертеже был один знак, который сразу же приковал к себе внимание нашего астролога. Марс, господствуя над двенадцатым домом56, угрожал новорожденному ребенку пленом или внезапной насильственной смертью. Сделав дальнейшие вычисления, которыми, как утверждают прорицатели, можно проверить силу этого враждебного влияния, Мэннеринг нашел, что три периода жизненного пути будут особенно опасны для новорожденного: пятый, десятый и двадцать первый годы его жизни.

54 Уильям Лили (1602-1681) – английский астролог, автор книги «Введение в астрологию».

55 По всем правилам (лат.).

56 Марс, господствуя над двенадцатым домом, угрожал новорожденному. . Планету

Марс, названную в честь римского бога войны, в астрологии обычно связывали с различными несчастьями.

Замечательнее всего было то, что Мэннеринг как-то раз уже занимался подобными пустяками по настоянию Софии

Уэлвуд, молодой леди, в которую он был влюблен, и что точно такое же расположение планет угрожало и ей смертью или пленом на тридцать девятом году жизни. Девушке этой было тогда восемнадцать лет: таким образом получалось, – если верить тем и этим вычислениям, – что один и тот же год грозил одинаковыми бедами ей и только что появившемуся на свет младенцу. Пораженный этим совпадением, Мэннеринг еще раз проверил свои вычисления с самого начала, и новый результат еще больше сблизил предсказанные события, так что в конце концов оказалось, что один и тот же месяц и день должны были стать роковыми для обоих.

Само собой разумеется, что, рассказывая об этом, мы не придаем никакого значения сведениям, полученным подобным способом. Но часто случается, – и такова уж свойственная нам любовь ко всему чудесному, – что мы сами охотно содействуем тому, чтобы подобного рода чувства одержали верх над рассудком. Было ли совпадение, о котором я рассказал, на самом деле одной из тех удивительных случайностей, которые иногда происходят наперекор всем человеческим расчетам, или Мэннеринг, заблудившись в лабиринте разных выкладок и путаных астрологических терминов, сам того не замечая, дважды ухватился за одну и ту же нить, чтобы выбраться из затруднительного положения, или, наконец, фантазия его, прельстившись внешним сходством отдельных черт, невольно восполнила это сходство и во всем остальном, –

сейчас уже невозможно установить. Но так или иначе результаты полностью сошлись, и это его поразило.

Он не мог не удивляться столь странному и неожиданному совпадению. «Неужели же в это дело вмешался дьявол, чтобы отомстить нам за то, что мы обращаем в шутку науку, которая своим происхождением обязана колдовству? Или, может быть, как это допускают Бэкон и сэр Томас Браун, в строго и правильно понятой астрологии и на самом деле скрыта какая-то истина и не следует начисто отрицать влияние звезд на судьбу человека, хотя при всем этом и необходимо относиться крайне подозрительно к этой науке в тех случаях, когда она становится достоянием плутов, утверждающих, что они ее знают».

Поразмыслив, он отверг свое предположение, как фантастическое, и решил, что эти ученые пришли к подобному выводу только потому, что не решались сразу поколебать глубоко укоренившиеся предрассудки своего времени, или потому, что сами они не до конца освободились от заразительного влияния этого суеверия. Однако результат его выкладок произвел на него такое неприятное впечатление, что, подобно Просперо57, он мысленно простился со своим искусством и решил никогда больше ни в шутку, ни всерьез не браться за астрологию.

Он долго обдумывал, что теперь сказать лэрду Элленгауэну относительно гороскопа его первенца; в конце концов он решил прямо высказать ему все те выводы, которые он сделал, одновременно убедив его в недостоверности той науки, на которой они были основаны. Приняв это решение, он вышел на террасу.

57 Просперо – герой драмы Шекспира «Буря», миланский герцог, живший в изгнании на острове со своей дочерью Мирандой. После счастливого завершения событий в своем последнем монологе Просперо отрекся от магии, искусством которой владел.

Если пейзаж, открывавшийся вокруг замка Элленгауэнов, был хорош при лунном свете, то и под лучами восходящего солнца он не потерял своей красоты. Земля даже теперь, в ноябре, как будто улыбалась, обласканная солнцем. Крутые ступеньки вели с террасы наверх, на прилегающую возвышенность, и, поднявшись по ним, Мэннеринг очутился прямо перед старым замком. Замок этот состоял из двух массивных круглых башен, мрачные контуры которых выступали далеко вперед на обоих углах соединявшей их куртины, или крепостной стены; они прикрывали собою главный вход, открывавшийся в середине этой стены величественной аркой, которая вела во внутренний двор замка. Высеченный на камне родовой герб грозно нависал над воротами; у самого входа видны были следы приспособлений, некогда опускавших решетку и поднимавших мост. Грубые, деревенского вида ворота, сколоченные из молодых сосен, являлись теперь единственной защитой этой некогда неприступной твердыни. Вид с эспланады перед замком был великолепен.

Все унылые места, которые Мэннеринг проезжал накануне, были скрыты теперь за холмом, и расстилавшийся перед ним пейзаж радовал глаз сочетанием гор и долин с рекой, которая появлялась то тут, то там, а потом совсем исчезала, прячась между высокими берегами, покрытыми густым лесом. Шпиль церкви и несколько видневшихся поодаль домиков указывали, что на месте впадения реки в океан была расположена деревня. Поля были хорошо возделаны, разделявшие их низенькие изгороди окаймляли подножия холмов, иногда взбираясь на самые склоны их.

Над ними расстилались зеленые пастбища, на которых паслись стада коров, составлявшие главное богатство края в те времена; доносившееся издали мычание приятно оживляло эту безмятежную тишину. Чуть выше темнели далекие холмы, а еще дальше, на горизонте высились поросшие кустарником горы. Они служили естественным обрамлением для возделанных полей; отделяя их от остального мира, они накладывали на все окрестности печать благодатного уединения.

Морской берег, который был весь теперь на виду, красотой и разнообразием своих очертаний не уступал панораме холмов и гор. Местами его крутые утесы были увенчаны развалинами старинных зданий, башен или маяков, которые в прежнее время обычно располагались неподалеку друг от друга: таким образом, в случае вторжения врага или междоусобной войны можно было легко сообщить об атом сигналами и своевременно получить помощь.

Замок Элленгауэн возвышался над всеми этими развалинами и своими огромными размерами и местоположением лишний раз подтверждал предание о том, что владельцы его были некогда первыми людьми среди всей окрестной знати. В других местах берег был более отлогим и весь был изрезан маленькими бухточками, а кое-где вдавался в море лесистыми мысами.

Картина эта, настолько непохожая на то, что предвещала вчерашняя дорога, произвела на Мэннеринга неизгладимое впечатление. Он видел перед собой вполне современный дом; в архитектурном отношении это было действительно довольно неуклюжее здание, но зато место было выбрано удачно – со всех сторон его окружала чудесная природа.

«Каким счастьем было бы жить в таком уединении! –

подумалось нашему герою. – С одной стороны, поразительные остатки былого величия, словно сознающие, какое чувство родовой гордости они собой внушают; с другой –

изящество и комфорт, которых вполне достаточно, чтобы удовлетворить не слишком требовательного человека.

Быть бы здесь с тобою, София!..»

Но не будем больше подслушивать мечты влюбленного. Мэннеринг постоял так с минуту, скрестив на груди руки, а потом направился к развалинам замка.

Войдя в ворота, он увидел, что грубое великолепие внутреннего двора в полной мере соответствовало всему внешнему облику замка. С одной стороны тянулся ряд огромных высоких окон, разделенных каменными средниками; окна эти некогда освещали большой зал. С другой стороны – несколько зданий различной высоты. Построенные в разное время, они были расположены так, что со стороны фасада представлялись чем-то единым. Окна и двери были отделаны кружевной резьбой и грубыми изваяниями, частью уцелевшими, а частью уже обломанными, перевитыми плющом и другими вьющимися растениями, пышно разросшимися среди этих руин. Прямо напротив входа тоже некогда стояли какие-то замковые постройки, но эта часть замка больше всего подвергалась разрушениям; молва связывала их с длительной междоусобной войной, когда замок обстреливали с парламентских кораблей, которыми командовал Дин58. Через пролом

58 Дин Ричард (1610-1653) – сподвижник Кромвеля и английский адмирал.

в стене Мэннерингу было видно море и небольшое судно, которое все еще продолжало стоять на середине залива59.

В то время, когда Мэннеринг оглядывал развалины, он услышал откуда-то слева, из глубины дома, голос цыганки, виденной им накануне. Скоро он отыскал отверстие, сквозь которое мог ее наблюдать, сам оставаясь при этом незамеченным. И, вглядываясь в ее склоненную фигуру и в работу, которой она была занята, он не мог отделаться от мысли, что перед ним некая древняя сивилла.

Она сидела на камне в углу комнаты, пол которой был вымощен. Вокруг было чисто подметено, чтобы ничто не мешало веретену кружиться. Яркий солнечный луч, проникая в комнату сквозь высокое узкое окно, падал на ее дикий наряд, на странные черты ее лица и на работу, от которой она ни на минуту не отрывалась. Остальная часть комнаты была погружена во мрак. Одежда ее представляла смесь чего-то восточного с национальным костюмом шотландской крестьянки.

Она пряла нить из шерстяных волокон трех разных цветов: черного, белого и серого, пользуясь для этого ручным веретеном, которое сейчас почти уже вышло из употребления. Сидя за веретеном, она пела, и, по-видимому, это были какие-то заклинания. Мэннеринг, вначале тщетно старавшийся разобрать слова, попробовал потом в поэтической форме передать то, что ему удалось уловить из этой странной песни:

59 В нашем описании эти развалины напоминают прекрасные руины Карлаверокского замка в шести-семи милях от графства Дамфриз, близ Лохармосс.

Вертись, кружись, веретено,

Со счастьем горе сплетено;

С покоем – буря, страх с мечтой

Сольются в жизни начатой.

Чуть сердце детское забьется,

Как пряжа вещая прядется,

И роем сумрачных видений

Над колыбелью реют тени.

Безумств неистовых чреда,

И вслед за радостью – беда;

Тревог, сомнений и тягот

Несется страшный хоровод.

И тени мечутся вокруг,

То рвутся ввысь, то никнут вдруг.

Вертись, кружись, веретено,

Со счастьем горе сплетено!

Прежде чем наш переводчик, или, лучше сказать, вольный подражатель, мысленно сложил эти строки и в то время как он все еще бормотал их про себя, отыскивая рифму к слову «веретено», работа сивиллы была окончена и вся шерсть выпрядена. Она взяла веретено, обмотанное теперь уже пряжей, и стала измерять длину нитки, перекидывая ее через локоть и натягивая между большим и указательным пальцами. Когда она измерила ее всю, она пробормотала: «Моток, да не целый; полных семьдесят лет, да только нить три раза порвана, три раза связывать надо; его счастье, если все три раза проскочит».

Герой наш уже собирался было заговорить с прорицательницей, как вдруг чей-то голос, такой же хриплый, как и ревевшие внизу и заглушавшие его волны, дважды прокричал, и каждый раз все нетерпеливее:

– Мэг! Мэг Меррилиз! Цыганка, ведьма, чертовка!

– Сейчас иду, капитан, – ответила Мэг. Но через несколько минут ее нетерпеливый хозяин явился к ней сам откуда-то из развалин замка.

С виду это был моряк, не очень высокий, с лицом, огрубевшим от бесчисленных встреч с норд-остом; коренастый, на редкость крепкого телосложения: можно было с уверенностью сказать, что никакой рост не помог бы противнику одолеть его в схватке. Черты его были суровы, больше того – на лице его не было и следа того веселого добродушия, того беспечного любопытства ко всему окружающему, какие бывают у моряков во время их пребывания на суше. Качества эти, может быть, не меньше, чем все остальное, содействуют большой популярности наших моряков и хорошему отношению к ним, которое распространено у нас в обществе. Их отвага, смелость и стойкость действительно вызывают к себе уважение и этим как будто даже несколько принижают в их присутствии мирных жителей суши. Но ведь заслужить уважение людей отнюдь не то же самое, что завоевать их любовь, а чувство собственной приниженности не очень-то к этой любви располагает. Зато разные мальчишеские выходки, безудержное веселье, неизменно хорошее расположение духа матроса, когда он отдыхает на берегу, смягчают нее эти особенности его характера. Ничего этого не было в нашем «капитане»; напротив, угрюмый и даже какой-то дикий взгляд омрачал его черты, которые и без того были резки и неприятны.

– Куда ты запропастилась, чертова кукла? – сказал он с каким-то иностранным акцентом, хотя вообще-то, по-английски он говорил совершенно правильно. – Don der und Blitzen60! Мы ждем уже целых полчаса. Иди и благослови наш корабль на дорогу, а потом катись ко всем чертям!

В эту минуту он заметил Мэннеринга, который, чтобы подслушать заклинания Мэг Меррилиз, так плотно прижался к выступу стены, что можно было подумать, что он от кого-то прячется. Капитан (так он себя именовал) замер от удивления и сразу же сунул руку за пазуху, как будто для того, чтобы достать оружие.

– А ты, братец, что тут делаешь? Небось подглядываешь?

Но, прежде чем Мэннеринг, озадаченный этим движением моряка и его наглым тоном, успел ответить, цыганка вышла из-под свода, где она сидела, и подошла к ним.

Глядя на Мэннеринга, моряк спросил ее вполголоса:

– Ищейка, что ли?

Она отвечала ему так же тихо, на воровском наречии цыган:

– Заткни глотку, это господин из замка.

Мрачное лицо незнакомца прояснилось.

– Мое вам почтение, сэр. Я вижу, вы гость моего друга мистера Бертрама; извините меня, я вас принял за другого.

– А вы, очевидно, капитан того корабля, который стоит в заливе?

– Ну да, сэр; я Дирк Хаттерайк, капитан люгера «Юнгфрау Хагенслапен», судна, которое здесь всем известно, и

60 Гром и молния! (нем.).

я не стыжусь ни имени своего, ни корабля, и уж если на то пошло, то и груза тоже.