Газета День Литературы # 122 (2006 10)

Николай Шипилов КРЕСТ

ИКОНА ВРАТАРНИЦЫ

Неугасимо горит лампада в соборном храме!

Ах, рассказать бы про все, как надо, умершей маме!

В соборном храме Ксиропотама поют монахи.

Поют монахи – ты слышишь, мама? – в священном страхе.

Паникадило и круглый хорос, орлы двуглавы…

Неугасимо горит лампада, горит, качаясь…

Когда то было? Младая поросль в зените славы.

С утра – ко храму, твердя молитву, в пути встречаясь.

Никто не ведал, никто не видел – плескалось масло,

Оно плескалось, переливалось, не зная края.

И следом – беды, как те акриды, и солнце гасло,

И конь у прясла всё ждал хозяев, уздой играя.

Изогнут хорос, как знак вопроса, под гнетом мессы.

Младую поросль секут покосы – играют бесы.

О, как мы слепы, людское стадо! Но всяк ругает

То – ясно солнце, то – сине море, вино ли, хлеб ли.

Кто ж наделяет огнем лампаду? Кто возжигает? но все ослепли…

Поют монахи... Поют монахи… Коль слеп, так слушай.

Запрись дыханье, утишись сердце – Дух Свят здесь дышит.

Святые горы, святые хоры, святые души

Не слышит разум. Не слышит сердце. Ничто не слышит…

Горят усадьбы, как в пекле ада – ребенок замер.

Гуляют свадьбы. Плюются в небо – ребенок в двери.

Ах, рассказать бы про все, как надо, умершей маме!

Да на Афоне я сроду не был – кто мне поверит?

Я был поэтом. Умру поэтом однажды в осень.

И напишу я про все про это строк двадцать восемь…

ОКТЯБРЬ

Октябрь, октоврий, листопад.

В лесу полно грибов опят.

В осенних дуплах совы спят –

Зазимовали.

Лишь дятла стук раздастся вдруг,

Да пробежит в испуге жук –

Последний круг, мой милый друг.

А я – едва ли…

Как две зеркальные луны,

Мои ладони холодны…

Ах, если б ласточки весны

Меня позвали!

На сеновале диких трав

Я оплатил бы жизнь, как штраф.

Платите, граф. Но в том, что – граф,

Я прав едва ли…

Октоврий. Золото. Хандра.

Хоть дождь не льет, как из ведра –

Туман и изморось с утра,

Как в письмах Вали.

Она жалеет, что сто лет

Уже живет, а счастья нет,

Что все живущее умрет,

А я - едва ли…

И как оставлю я – ее,

Татьяну – золото свое?

Моя любимая поет и Бога хвалит.

На что ей книг моих тома?

Она напишет их сама!

При этом – не сойдет с ума.

А я – едва ли…

А чтоб в тоску не занесло,

Забуду год я и число.

Нет, не забуду – тяжело:

Сегодня – третье…

Октябрь, октоврий, листопад!

Тебе я вечно буду рад!

Роняй скорее наземь, брат,

Свое веретье…

КРЕСТ. 1948 г.

Над лоном малиновых дольних долин

Огромно висели Стожары.

В ночи тростниковый пылал Сахалин,

А кто бы тушил их – пожары?

Победу восставший великоросс,

Японка с опасной улыбкой,

Солдат в телогрейке, в бушлате – матрос,

Стояли над детскою зыбкой.

А остров качало, как зыбку. Как ял,

Штормило его и качало.

Мой юный отец на коленях стоял

У жизни сыновней начала.

Он был – офицером советским. Ему ль

Стоять пред ставром и молиться?

Но ставр уберег его тело от пуль,

Чтоб мне на земле воплотиться.

И пела японка: "…прииде Крестом…"

Матрос подпевал: "…всему миру…"

И зыбка, как шконка, качалась при том,

Кивала военному клиру.

Так я был крещен,

А потом запрещен

Жуком в человечьей личине.

Молитвою стал православный мой стон,

И шел я на Запад с Востока, как Он,

В простом человеческом чине.

Алмазно сияли мне звезды крестом

Над каждым разъездом и каждым мостом,

Был крестик крестильный на теле моем

Защитой, надеждой, оплотом.

Но стыд забывал я, себя убивал,

Греховные страсти вином запивал

Я трижды, казалось, убит наповал,

Но Бог милосерд отчего-то:

Он дал мне дорогу, любовь и жену,

И сына, крещенного нами.

Сын шепчет молитву, отходит ко сну,

Питаемый светлыми снами.

За отчим, за дедовским этим крестом:

Что – там?

Иди, поклонись освященным местам –

Крестам.

Там пращуров прах.

Я шепчу, не тая,

Прощаясь:

Се сын твой…Се мати твоя…

ДИМИТРОВСКАЯ СУББОТА

Воробей под крестом

Варит пиво под кустом –

Ах, как небо-то чисто –

Хорошо б не коршун!

Как живется воробью?

Нет водицы – пиво пью!

Молодице налью –

Будет плакать горше!

Воробей под кустом

Принакроется листом.

Жить бы лет вот этак сто –

Хорошо в пузе!

Но средь каменных камней

Столько нашенских парней!

О, восплачьте обо мне,

Братии и друзи!

Сколько землю не топчи

Ноги на морозе.

Апчи! – на печи:

Покупайте кирпичи!

Жив – чив!

Жив – чив!

И почил в Бозе.

Не укроешься нигде:

Под кустом или в гнезде

Не робей, воробей,

Думою несметной.

И в гнезде ты в беде, и везде ты в беде –

Внезапу найде

Страшный час смертный.

Чив – чив – ничего!

Пиво – во! И воля – во!

Мы ведь все до одного – одного званья.

Мне страшно два дня –

И не страшно два дня.

Так целуйте ж меня

Скорбным целованьем…

ИСХОД

Ты ищешь до коликов: кто из нас враг…

Где меты? Где вехи?

Погибла Россия – запомни, дурак:

Погибла навеки…

Пока мы судились: кто прав – кто не прав…

Пока мы рядились –

Лишились Одессы, лишились Днепра –

И в прах обратились.

Мы выжили в черной тоске лагерей,

И видно оттуда:

Наш враг – не чеченец, наш враг – не еврей,

А русский иуда.

Кто бросил Россию ко вражьим ногам,

Как бабкино платье?

То русский иуда, то русский наш Хам,

Достойный проклятья.

Хотели мы блуда и водки, и драк…

И вот мы – калеки.

Погибла Россия – запомни, дурак.

Погибла навеки.

И путь наш – на Север, к морозам и льдам,

В пределы земные.

Прощальный поклон передай городам –

Есть дали иные.

И след заметет, заметелит наш след

В страну Семиречья.

Там станет светлее, чем северный снег,

Душа человечья.

***

Дорога к дому и дорога – из,

Она в снегах и муках пролегла.

Я думал вверх лечу, а падал вниз.

Едва ль душа останется цела.

Вот я собрал осколки и куски.

Прими, сестра, подруга и жена.

Как прежде мы, любимая, близки.

Но какова той близости цена?..

***

Г.Красникову

О погоде и чахлой, и хлипкой,

Как с рыбалки с не пойманной рыбкой,

Вдоль колодца под лифтовой клеткой,

Мимо надписи матовой, меткой

На панели мохнатой стенной,

Шел мужчина мириться с женой.

Шел, похоже, мужчина мужчиной:

Щеки вдавлены щедрой щетиной,

Из кармана торчала газета,

Что нашел он у биоклозета.

И казалось тому мужику:

Станет каждое лыко в строку.

Он задумался меж этажами,

Будто встретил бандитов с ножами.

Словно аура эпилепсии

Вдруг мелькнула на небе России.

Словно детский услышал он крик –

Не мужчина уже, а старик.

Это детскую видит он зыбку.

Смуглой мамы святую улыбку.

Кто-то шепчет: – Живи- не живи,

А уже не узнаешь любви…

Тут весенний, раскатистый гром

В крышу дома ударил ребром.

И виденье – оборвано громом.

Утонуло дырявым паромом.

Небосвод изогнулся – и замер

Пред его голубыми глазами.

Нет. Не ляжет обратной дороги.

Нет. Не встанет жена на пороге.

Нет, родимый, подумай: тебе ль

Колыхать по ночам колыбель?

И шептать над младенческой зыбкой:

Хорошо не до старости жить,

Хорошо – до усталости жить,

И уйти незаметно, с улыбкой…

Он в ненастную майскую ночь

Развернулся – и вышел. И – прочь.

ДЕВЯТОЕ МАЯ

Шел месяц май – и я с высоким лбом

Писал пейзаж чернилами в альбом,

Потом я брал чернильный карандаш –

И танк подбитый вписывал в пейзаж.

Солдат, что был похожим на отца,

Лежал на поле мая и свинца.

О, если б мне в ту пору мастихин –

Я б мастихином написал стихи.

Отец остался жив на той войне.

Купил гармонь, чтоб лучше пелось мне.

Так далеко, казалось мне, война…

А нынче гляну – вижу: вот она…

Спешат, несут Россию на погост.

На нем смешенье из крестов и звезд.

За что дрались? Таков был дан приказ.

Нас не спросили – вот и весь мой сказ.

Сейчас пойду, наливочки напьюсь,

Над вымыслом слезами обольюсь,

Стихи припомню старые свои…

А в пять утра – засвищут соловьи.