Газета "Своими Именами" №27 от 03.07.2012

ДОСТОЕВСКИЕ

В связи с 200-летним юбилеем Отечественной войны 1812 года в обществе наблюдается подъём интереса к изучению событий тех лет. Как выяснилось, тема войны с Наполеоном тесно связана и с историей Касимовского края.

…10 июня 1812 года Наполеон объявил войну России, 12 июня французская армия переправилась через Неман. По мере занятия неприятельской армией западных регионов страны по Оке проходили многочисленные караваны барок, перевозившие беженцев, вещи и ценности из Москвы и западных губерний в Рязань и далее в Нижний Новгород. В сентябре-октябре военные действия приблизились к территории Рязанской губернии, она стала тыловой базой действующей армии. Многие касимовцы и жители уезда были участниками сражений той далекой теперь войны. Касимовский уезд выставил 1780 ратников для ополчения. Касимовцы организовали и сбор средств беженцам 1812 года. И среди касимовских татар было немало участников военных событий: местные мусульмане воспринимали эту войну, как священную.

К сентябрю 1812 года Рязанская губерния стала средоточием множества госпиталей и лазаретов. Так, уже 3 сентября главнокомандующий русской армией князь М.И. Кутузов отдал распоряжение отправить транспорт с ранеными через Георгиевск в Касимов, учредив там общий для лучшего их использования госпиталь и приняв все нужные меры для продовольствия и их снабжения необходимыми вещами. Об этом писал редактор местной районной газеты «Мещерская новь», ныне покойный Леонид Кузнецов, в своей книге «Из века в век переходя: Исторические хроники Касимова», изданной в 2002 году.

Первые раненые в Касимов стали поступать 14 сентября. Временные госпитали открывались и в других уездах. Всего на территории Рязанской губернии размещалось более 32 тысяч раненых и больных солдат и офицеров. Их доставляли большими партиями на лошадях и на барках по реке. Вместе с ними прибыли 46 медиков и хирургов, 15 аптекарей и помощников, 136 фельдшеров и их учеников, 98 студентов-медиков. Уже к 20 сентября число раненых превысило 9000 человек. В мемуарах участников войны 1812 года и современников нередко упоминается Касимов и госпиталь, действовавший с сентября 1812 г. по апрель (по другим данным, август) 1814 г. в Касимове. А когда стало не хватать помещений для раненых, их стали размещать в ближайшем к Касимову уездном городе Елатьме и в округе. Подготовкой к приёму раненых и больных руководили генерал-кригс-комиссар Татищев и генерал-штаб-доктор Лодер. В Елатьме госпиталь работал по 1813 год. Таким образом, в Касимове и окрестных населенных пунктах был развернут Главный военный госпиталь русских войск, рассчитанный на 20 тысяч человек для излечения раненых, в том числе и в Бородинском сражении.

Под лазареты в городе Касимове использовали большие частные дома. Но таких зданий осталось мало. В мае 1828 года наш город пострадал от сильнейшего пожара. Первоначально лечебные учреждения располагались в общественных зданиях. Леонид Кузнецов, в частности, пишет, что 14 сентября по распоряжению Касимовского городничего под госпиталь было приспособлено здание городского училища. Располагалось оно недалеко от центра города, за третьим кварталом на улице Долгой. Сейчас там находится школа имени академика В.Ф. Уткина – известного во всём мире конструктора ракеты «Сатана». Ко времени размещения в училище госпиталя здание было практически новым. Раненых с каждым днём прибывало всё больше и больше: под госпиталь передали приходское и духовное училища. Приходское находилось рядом с уездным училищем, а вот где располагалось духовное училище - неизвестно.

Доктора несли на своих плечах неимоверную нагрузку: часто на сон и отдых не хватало времени, не было необходимых лекарств, медицинских инструментов и даже перевязочного материала. Многие раненые офицеры не только лечились в госпитале, но и продолжали «сражаться» в палатах, причём «бузой» своей воины нанесли зданию уездного училища огромный ущерб. Не хватало и еды, поскольку урожай 1811-1812 гг. был очень скудным. Касимовцы, как могли, помогали и госпиталю, и раненым. Горожане предоставляли гужевой транспорт, собирали в деревнях холст на бинты, засушивали лекарственные растения. Медперсонал касимовского госпиталя состоял из 300 человек. Научным сотрудникам касимовского краеведческого музея известны имена ряда врачей и их помощников. В первую очередь, это Христиан Иванович Лодер, руководивший в 1812 году Касимовской группировкой госпиталей, а в 1814 г. ставший главным доктором Главного госпиталя Медицинского департамента Военного министерства. Следующая фамилия, обычно приводимая в литературе, – Михаил Андреевич Достоевский, отец знаменитого русского писателя. Михаил, будучи студентом четвёртого курса Московской Медико-хирургической академии, вместе с однокурсниками был направлен в Касимов, где получил похвальный аттестат с характеристикой лейб-медика Лодера о том, что М.А. Достоевский обязанности свои выполнял «с примерным рачением и отличным успехом, подавая раненым и больным помощь, и трудно раненым производил успешно операции». В Касимове и сейчас существует дом, в котором проживал на квартире М.А. Достоевский. Но эта информация, со слов Александры Солодовник, научного сотрудника касимовского краеведческого музея, чьи цифры и факты в небольшом количестве приводятся в данном материале, документально не подтверждена, а передаётся устно старожилами города. Дом находится в Успенском овраге, по адресу улица Губарёва, д.9.

Впервые касимовцы узнали о госпитале в 1962 году, когда страна широко отмечала 150-летний юбилей победы над Наполеоном. Местная районная газета «Мещерская новь» опубликовала ряд статей, посвящённых памятной дате. Авторы публикаций доцент В. Бабкин и кандидат исторических наук И. Захаров писали о рязанском ополчении, ратных подвигах земляков, о касимовском госпитале.

Многие русские воины были ранены или пали в боях. Более 200 умерших от ран и болезней воинов похоронены на Лазаревском и Скорбященском кладбищах Рязани. По словам старожилов города, захоронены воины, умершие от ран, и на старом касимовском православном кладбище.

По сохранившимся материалам Леонтия Алексеевича Кленова, который в свое время работал директором касимовского краеведческого музея, касимовское городское кладбище, старое, которое располагается на ул. Спортивная, - основано в 1812 году. В 1812-1813 гг. именно здесь и были погребены штаб-офицеры и воины Отечественной войны, скончавшиеся от тяжелых и смертельных ран, где-то в районе северо-восточной башни. В настоящий момент очень сложно определить, где именно располагаются захоронения. Всего на лечение в Рязанской губернии побывало 32 000 раненых.

Давайте теперь выясним, какому роду-племени принадлежал отец великого писателя Фёдора Достоевского, врачевавший в Касимове. Достоевские (польск. Dostojewski) - дворянский род. По одному из предположений, Достоевский происходит по отцовской линии из пинской шляхты, чьё родовое имение Достоево в XVI-XVII веках находилось в белорусском Полесье (ныне Ивановский район Брестской области, Белоруссия). С этого времени Ртищев и его наследники стали именоваться Достоевскими.

Дед писателя Андрей Григорьевич Достоевский (1756 - около 1819) служил католическим униатским, позже - православным священником в селе Войтовцы близ Немирова (ныне Винницкая область Украины). Переход обедневшей шляхты в духовное сословие был обычным в регионе.

Семья, в которой родился и рос Ф.М. Достоевский, была зажиточной, но после войны 1812 г. лишилась большей части своего состояния.

Мать писателя – Мария Фёдоровна Достоевская

Мать Достоевского, Мария Фёдоровна (1800-1837), происходила из богатой русской купеческой семьи Нечаевых. Она была прекрасной и доброй женщиной. Её образ сильно повлиял на мировоззрение писателя. В 19 лет она вышла замуж за Михаила Достоевского. Она была, по воспоминаниям детей, доброй матерью и родила в браке четверых сыновей и четверых дочерей (сын Фёдор был вторым ребёнком). Очень любила музыку. Играла на гитаре. М.Ф. Достоевская умерла от чахотки.

Отец писателя – Михаил Андреевич Достоевский

Отец писателя, сын униатского священника Михаил Андреевич Достоевский (1787-1839), был состоятельным дворянином и помещиком, врачом. С 14 октября 1809 учился в Московском отделении Императорской медико-хирургической академии. 15 августа 1812 командирован в «Московскую Головинскую госпиталь» для пользования больных и раненых. 5 августа 1813 г. переведён в штаб-лекари Бородинского пехотного полка. 29 апреля 1819 г. переведён ординатором в Московский военный госпиталь, а 7 мая перемещён на оклад старшего лекаря. 28.06.1828 г. получил звание Дворянина Российской империи и вместе с сыновьями внесён в 3-ю часть Родословной книги Московского потомственного дворянства с правом использовать старинный польский герб «Радван», который принадлежал Достоевским с 1577 года. Длительное время отец был лекарем в Мариинской больнице для бедных Московского воспитательного дома. То есть в больнице для неимущих, ещё известной под названием Божедомки, которая располагалась на улице Новая Божедомка (ныне - ул. Достоевского) в Москве.

Врачебная деятельность приносила Михаилу Андреевичу неплохой доход, поэтому со временем в 1831-1832 годах он выкупил в Тульской губернии небольшое имение – сельцо Даровое в Каширском уезде на границе Рязанской и Тульской губерний – и при нём чуть более 40 крепостных душ. Ф.М. Достоевский писал об имении спустя годы: «Это маленькое и незамечательное место оставило во мне самое глубокое и сильное впечатление на всю потом жизнь и где все полно для меня самыми дорогими воспоминаниями». Отправившись покупать его, штаб-лекарь забыл дома необходимые документы и вынужден был вернуться назад. Его сын Андрей Михайлович впоследствии вспоминал, что неожиданное появление на пороге только что отбывшего отца напугало маму чуть ли не до обморока, а в доме с тех пор стали тихонько «поговаривать, что это худой признак и что покупаемая деревушка счастья нам не принесёт».

С 1832 г. семья ежегодно проводила лето в этом селе. В первый год ютились в наскоро построенном флигельке, «плетёном, связанном глиною» и крытом соломою. Мама разбила цветники, чтобы как-то украсить это место. До 1838 г. резвились здесь дети с весны до осени. И действительно – не успели новые владельцы освоиться в своем поместье, как грянула первая неприятность: сильнейший пожар уничтожил всё сельцо, оставив ее жителей – крестьян – без крыши над головой, без семян и инвентаря. Погибло также множество скота. Кроме всего этого жертвой огня стал один из мужичков. Новоиспеченному помещику пришлось не надеяться на большие доходы с имения, а даже раскошелиться и остатки семейных сбережений отдать в долг мужикам на обзаведение новым хозяйством, чтобы те не разошлись по весям «петь Лазаря».

Отцу Достоевского редко удавалось отпроситься со службы, и лишь по неотложным делам он приезжал в поместье. Но супруга его, Мария Федоровна, недаром родилась в богатой семье купцов и была на 13 лет моложе мужа. Общительная, доброжелательная, она быстро нашла подход и сдружилась с соседями. И благодаря ее хлопотам и стараниям хозяйство стало подниматься. После пожара были заново отстроены не только деревня, но и сгоревший барский скотный двор, флигель и рядом людская изба. Её усилиями был построен скотный двор, заведена домашняя птица в необходимых количествах. Да и полевые работы не оставались без присмотра. Вникая постепенно в деревенские нужды, она сумела наладить прекрасные отношения с крепостными. При усадьбе благоухал сад, поодаль шумел от ветров лес. Мария Федоровна даже кадки для солений и мёда предусмотрительно прикупила в первое же лето в рязанском Зарайске, благо до него было 10 верст езды и туда они ездили за почтой, в аптеку, за покупками в гостиный двор, на ярмарки и по церковным праздникам в древний Никольский собор помолиться. О хороших отношениях с жителями Дарового свидетельствует письмо Марии Фёдоровны к мужу: «Благополучно прибыли в Даровое, где, как обыкновенно, меня приняли дворовые и крестьяне радушно и ласково».

Михаил Андреевич – сын униатского священника, получивший дворянство за выслуженный чин и полученные награды, беспрерывно был занят делами, совсем не имел опыта усадебного хозяйствования. В одном из писем к жене от 1833 г. он писал: «Жаль, друг мой, что я у тебя погостил не так, как мне хотелось, всё помехи. И я не только не повеселился с тобою, но даже не обласкал твоих певиц, кланяйся им от меня и поблагодари их». При покупке имений он не учёл главного – поблизости не было какого-либо водоема, а река Осетр протекала не близко – в 10 верстах. Мария Федоровна приказала крестьянам расчистить роднички близ усадьбы, где в лощинке, со временем, образовался хороший пруд. Из самой Москвы привезли и запустили в него неприхотливых карасей. Духовенство из местной приходской церкви соседнего сельца Моногарово (здесь жили прежние хозяева Дарового, где вначале не было никакого господского особняка) совместно с крестьянами с иконами и пением молитв обошли водоём с крестным ходом. Все были рады месту для водопоя скотины, купания и ловли рыбы. Но зимой 1837 г. Марии Федоровны не стало. А вначале лета Михаил Федорович отвез сыновей Михаила и Федора в Петербург для поступления в Инженерное училище. Сам был вынужден пойти в отставку и поселиться в Даровом, чтобы вести хозяйство. Но он так тяжело переживал потерю своей супруги, что был порою на грани помешательства. С мужичками отношения у него сразу не заладились. Горькое одиночество вдовца, озабоченно бродившего по поместьям в застиранном сюртучке… Детям в столице, где всё решали деньги и связи, не везло тоже, и их письма также обескураживали отца. В 1838 г., когда Федю оставили на второй год, отца едва «не хватила кондрашка». Ведь на руках еще 5 ртов. Мало знакомый с земледелием, он совсем отчаялся, когда страшная засуха перечеркнула все его труды. В мае 1839 года он писал Федору: «…За нынешним летом последует решительное и конечное расстройство нашего состояния. Я терплю ужаснейшую нужду в платье, ибо уже 4 года я себе решительно не сделал ни одного, старое же пришло в ветхость, не имею никогда собственно для себя ни одной копейки, но я подожду…». Это письмо стало последним. В начале июня 1839 года он поехал в Черемошню (Чермашню), где был убит собственными крепостными. Ибо у отца Достоевского был нрав неровный, раздражительный, желчный, а в деревенском отшельничестве стал он еще более угрюмым. Была у него и ещё одна вредная привычка – пристрастие к алкоголю. Отец Достоевского много пил и был чрезвычайно жесток в подпитии. «Мой дед Михаил, - сообщает Любовь Достоевская, -обращался всегда очень строго со своими крепостными. Чем больше он пил, тем свирепее становился, до тех пор, пока они, в конце концов, не убили его».

Опекуны по согласованию с судебными чиновниками решили сделать вид, что поверили крестьянским объяснениям, будто барин по дороге скончался от болезненного припадка. Иначе пришлось бы отправить на каторгу чуть ли не всю деревню и лишить рабочей силы несовершеннолетних детей, получавших и без того скудное наследство. Братья Достоевские на семейном совете приняли решение отдать отцовское поместье сестре Вере, которая выходила замуж за А.П. Иванова, и до революции Даровое было в их собственности.

«Пристрастие его к спиртным напиткам видимо увеличилось, и он почти постоянно бывал не в нормальном положении. Настала весна, мало обещавшая хорошего… Вот в это-то время в деревне Чермашне на полях под опушкою леса работала артель мужиков в десяток или полтора десятка человек; дело, значит, было вдали от жилья. Выведенный из себя каким-то неуспешным действием крестьян, а может быть, только казавшимся ему таковым, отец вспылил и начал очень кричать на крестьян. Один из них, более дерзкий, ответил на этот крик сильною грубостью и вслед за тем, убоявшись этой грубости, крикнул: «Ребята, карачун ему!..». И с этим возгласом все крестьяне, в числе до 15 человек, кинулись на отца и в одно мгновенье, конечно, покончили с ним…» (Из воспоминаний А.М. Достоевского.)

Михаил Андреевич был похоронен возле приходской церкви соседнего сельца Моногарово, со временем могила его была забыта и потеряна. Крест, поставленный недавно, лишь примерно обозначает ее местонахождение.

Нам остается напомнить читателям «Своими именами», что 1981 год ЮНЕСКО объявило годом Ф.М. Достоевского. Выходило по этому случаю и много материалов в периодике о семье писателя. В моем домашнем архиве сохранился журнал «Советский воин», №11 за 1981 г., где на стр.34 под рубрикой «Страница книголюба» опубликован материал «Роду Достоевских 475 лет» Э. Гусевой. Здесь же опубликованы портреты матери и отца писателя и рассказывается, что в связи с юбилеем в Брестском краеведческом музее готовится интересная экспозиция, посвященная памяти великого писателя. Музейные работники и краеведы представили уникальное собрание местных грамот, в которых как бы оживает Достоево. Первое упоминание о селе – в летописи 1452 г. 6 октября 1506 г. пинский князь Федор Ярославович выдал далекому предку Достоевского Даниле Ивановичу Иртищеву грамоту на вечное пользование селом.

«К ХVIII веку род Достоевских, не принявший католичества, обеднел и захудал, - говорится в исторической справке музея.– Дед писателя нес скромную службу протоиерея в глухом городке Подольской губернии Брацлаве; младший сын брацлавского пастыря Михаил (отец писателя) построил свою жизнь необычно и своевольно, еще не достигнув совершеннолетия. Он бросил Каменец-Подольскую семинарию, бежал из отчего дома и поступил в Московскую медико-хирургическую академию. Потом работал в госпиталях, стал врачом столичной бедноты. В Москве, в здании Мариинской больницы для бедных, в 1821 году родился Федор Михайлович»…

Далее рассказывается о селе Достоево, отмеченном дипломом III степени ВДНХ СССР. Это небольшое село, имевшее до революции питейный дом, хлебозапасный склад да лавку. К 1981 г. селение превратилось в современную деревню. Сельской школе присвоено имя Ф.М. Достоевского, и при ней создан музей.

Олег Романов

ФУТБОЛ 1942-го

Очень трудная тема. Когда брался за нее в 1980-е, друзья, в том числе и киевские, отговаривали: “Не надо, увязнешь. Для кого эти ребята герои, для кого...

Кормились на хлебозаводе, играли в футбол с немцами. Вот и признали их только через 20 лет, в 1965-м”.

Поехал в Киев, и улыбнулась мне большая удача. С помощью местных коллег отыскал троих участников тех игр, которые в народе и без нас, журналистов, называли “матчами смерти”. Уговорил, умолил, упросил.

Да, их оставалось только трое из всех семнадцати ребят - Василий Алексеевич Сухарев, Макар Михайлович Гончаренко и Владимир Николаевич Балакин. Если честно, то Сухарев, подрабатывавший в конце жизни почтальоном и еще недавно сноровисто разносивший телеграммы, тогда только поднялся после инсульта, тревожить его долгими расспросами не решился. Но всё рассказанное футболистами киевского “Динамо” расшифровано, я не менял в их повествовании ни слова. Не нуждалось свершенное динамовцами в лакировке, в отбеливании. Я приходил в аскетичную квартирку азартного игрока-лошадника Балакина, потом бежал в ухоженное жилище Гончаренко и часами записывал. Нет, не рассказ, а исповедь. И чем дольше продолжались наши беседы, тем откровеннее становился угрюмый Балакин и все больше подробностей выкладывал живчик-балагур Гончаренко. Верю каждой их фразе, каждому тяжелому вздоху.

В главные герои “Матча” выбран вратарь киевского “Динамо” Раневич. Ясно, что его прообраз - Николай Трусевич, известный всему Киеву и Советскому Союзу.

Центральный защитник “Локомотива” Владимир Балакин вспоминает, как выходил из окружения, как был сдан врагу в несчастливый день 21 сентября 41-го Киев, как попал в плен и как встретил в лагере бывшего нападающего “Динамо” Колю Коротких. Тот иногда приезжал даже на матчи в синей чекистской форме. Но успел сменить ее на солдатскую гимнастерку. Потом Володя Балакин все изумлялся: как это Коротких не боялся играть с немцами? Ведь его знал весь Киев. Могли бы выдать. А он играл и играл. Но донесли, и Коротких после той, последней игры первым из киевских динамовцев замучили в гестапо еще на допросах.

А Трусевича они встретили в концлагере в Дарнице. Бродили с Коротких по лагерю в поисках хлеба - его по-тихому перебрасывали через проволоку жители соседних деревень - и вдруг наткнулись на спящего мужика с длинными, прямо налитыми мускулами ногами, торчащими из солдатских галифе не по росту. Балакин подумал, что такие здоровенные ноги видел только у вратаря киевлян Трусевича. Спящий поднялся. Это и был Трусевич. Вратарь и бывший солдат пулеметного взвода шутил, не унывал сам и не давал отчаиваться другим. “Зря ты, Володя, не перешел к нам в “Динамо”. Дался тебе этот “Локомотив”. Ведь приглашали, - подтрунивал он над Балакиным. - Теперь жди конца войны. Ладно, не грусти, победим немца, может, еще и возьмем”.

Трусевич и в лагере поражал друзей и недругов. Голод, люди умирают десятками, а он побриться разок и то ухитрился. Немолодые белогвардейцы из лагерной охраны глядели на парня с острым языком со злобой нескрываемой. А Трусевич взгляда не отводил. И наступило непогожее осеннее утро, начавшееся истошным: “Юда! Юду поймали! Стрелять его!”. Трусевич, извергая поток проклятий, рвался из цепучих чужих рук. “Стой, не стреляй, это же Трусевич, Коля Трусевич, вратарь киевского “Динамо”, - кричали Коротких и Балакин. - Его пол-лагеря знает”. Толпа пленных, еще минуту назад уверенная, что высокому конец, густела, надвигалась. И Колю отпустили. Струсила охрана или узнала?

Вскоре им троим удалось бежать.

Получилось так, что судьбы еще нескольких игроков “Динамо” почти точной копией повторяют трагические военные истории Трусевича, Балакина... Война для страны начиналась трудно. И для них - тоже. Служба в Красной Армии, плен, побег. Действительно попали в окружение. Оказались под гитлеровцами. Здесь нет их особой вины. Как, впрочем, и доблести. Собирались футболисты в квартире Макара Гончаренко на Крещатике. Истощённые, измученные, они долго, с сиденьем на ступеньках, взбирались на гончаренковский шестой этаж. Сидели, молчали, размышляли как выбраться из оккупированного города.

Раз на углу Владимирской Трусевич встретил знакомого. До войны невзрачный паренек, страстный болельщик, держался теперь нагловато. Да и фамилию носил другую. Он - фольксдойче и второе лицо на хлебокомбинате №1. Не хочет ли вратарь поработать у него? Говорят, видели в городе и других футболистов. Собрали бы команду. Или захотели в Германию?

Футболисты решили: будем вместе. Единственным ремеслом, которое досконально знали, был футбол. Но надо ли мараться о фашистов, играя с ними? Что скажут люди? Николай Трусевич держался непреклонно. Не играть, а побеждать. Народ придет и увидит, что фашиста бьют в футболе. Гончаренко помнит точно: никогда больше к этому разговору не возвращались. Даже перед тем, последним матчем. Все уже было понято и сказано. Вдесятером явились на комбинат. Ваня, или Ванечка Кузьменко, как звал его весь город, и Балакин слесарили в гараже. Остальные составили футбольную бригаду грузчиков. Трусевичу в знак признания предложили работёнку полегче - в пекарне. До перехода в “Динамо” из Одессы был Коля кондитером, пёк неплохие торты. Но слишком любил ребят и к прежней профессии не вернулся, всё шутил: “Сначала из кондитеров - в голкиперы, а потом из голкиперов - в кондитеры?”

Если откровенно, их команда “Старт” тренировалась мало. Сил не было, замучили лагеря. Играли в белых трусах, красных футболках и гетрах. Уже в этом цвете - и вызов немцам, и опасность. В июне 1942-го в городе появились афиши - будет футбол. На ближней к теперешнему памятнику им, футболистам, трибуне тихо собирались киевляне. Облавы, обыски, а всё равно шли. Такая уж игра. Глушила даже страх. На дальней сидели завоеватели. Догадывались ли, что срок их владычества над городом скоро иссякнет?

Первый же матч насторожил фашистов. Разбили команду “Рух” - 7:2. И пошло-поехало. Сплошные победы. И когда выиграли в очередной раз, в раздевалку проскочил парень, попросил, как рассказывает Гончаренко, и дальше “бить фашистов”.

По городу разнеслось: “Футболисты остались в городе по спецзаданию. Выполняют приказ подполья”. И Балакин, и Гончаренко признавались мне честно. С подпольем - связей никаких. Пытались, но... Отыскали парня, как уверяет Макар Михайлович, партизанского связного. Договорились о побеге, тот обещал переправить игроков подальше от города. Они начали готовиться, собирали продукты. Но чернявого паренька арестовали. Он никого не выдал. Гончаренко знает точно: “Иначе б вы у меня в квартире не сидели. Быть мне в Бабьем Яру”.

И даже когда уже после того, последнего матча их бросили в тюрьму, на подмогу никакие подпольщики не пришли. Пытались вызволить их, рассказывал мне Гончаренко, простые болельщики, влюблённые в футбол, в свое киевское “Динамо”.

Угрожали им смертью перед последним матчем? И Гончаренко, и Балакин, с которыми говорил я только один на один, дружно утверждают: перед матчем в раздевалку вошел уверенный человек в гестаповской форме и на понятном русском отдал приказ. Приветствовать военных летчиков “хайль Гитлер”. И ещё. Матч не выигрывать. В ответ - тишина. Гестаповец кивнул, блеснув знанием русского: “Молчание - знак согласия”.

До игры не перекинулись ни словом. Миша Свиридовский дал отмашку, и они, обратившись к своей, ближней трибуне, прокричали “Физкульт-привет!”.

Трусевич слегка нервничал. Когда защитники шли вперед, деликатно намекал Балакину и Клименко: “И куда вы опять? Поскучать и то не с кем”. Били летчики соперников нещадно. “Лупили нас по лапам так, что кости трещали”, - ёжился Гончаренко. Нещадно атаковали Трусевича. И повалили-таки на землю. Николай потерял сознание. Киевляне приводили его в чувство, а судья - немец, наплевавший на грубость, требовал замену и быстро. Запасного вратаря не было. И вдруг Трусевич очнулся, огорошил ребят полушутливым: “Не делайте из этого ушиба смертельного сотрясения. Буду играть”.

Проигрывая, киевляне сравняли счет - 3:3. А в конце игры Кузьменко с фланга сделал передачу, и Гончаренко без промаха ударил головой. Показав фашистам дриблинг, он же напоследок впихнул и пятый мяч.

Их арестовали на следующий день. Сначала гестапо. Затем невероятный слух: “Партизанам приказали отбить динамовцев”. Он и оказался таким - несбывшимся. Потом Сырецкий концлагерь.

Был момент, когда спасение виделось близким. Пятерых динамовцев поздоровее взяли в бригаду. Ту самую, что вывозили в город асфальтировать гараж около строящегося здания гестапо. И Клименко, Трусевич, Кузьменко ухитрились даже подготовиться к побегу, зарыли гражданскую одежду в углу гаража.

И вот она, версия гибели, рассказанная участником тех матчей Федором Тютчевым и переданная мне моими двумя собеседниками. Гестаповская овчарка вещи отыскала, и кто-то из футболистов, чтобы отогнать псину, дал ей хорошего пинка. Стража избила их тут же и нещадно. Моментально всю бригаду вернули в лагерь. Поставили всех заключенных на плацу. Бригаду - отдельно. И, как уверенно говорил Тютчев, гестаповец выдернул из недлинного ряда Николая Трусевича, Ивана Кузьменко, Алексея Клименко. Уложили лицом в землю. Трусевич успел выкрикнуть: “Все равно красный спорт победит! Да здравствует победа!”...

“Матч” - четвертый фильм на эту - или приблизительно на эту - тему, который посмотрел. Сначала давний наш “Третий тайм”. Честный, несколько наивный, бесхитростный. Потом на фестивале в Каннах разухабистый американский “Спасение в победе” с великолепным Майклом Кейном в главной роли. Плюс плеяда великих футболистов во главе с фантастическим Пеле и белокурым капитаном английской сборной, чемпионом мира-1966 Бобби Муром. Из американского запомнился лишь гол, забитый в ворота условных немцев Пеле: через себя в падении, да еще прямо в “девятку”. Перед показом съемочная группа сообщила, что Пеле вколотил его довольно быстро, чуть не с четвертого-пятого дубля. Греки сняли документальную ленту, ухитрившись разыскать немца - участника последнего матча. Тот нежданно рассказал: перед той игрой к ним в раздевалку пришел офицер. Сказал, что это особый поединок, и вы должны сыграть так, чтобы доказать превосходство арийской расы.

Да, о “матче смерти” слагались легенды и болельщиками, и писателями с кинематографистами. Вечная тема. Вот и моей работой “Цена победы - жизнь”, перед публикацией прочитанной и чуточку исправленной Гончаренко, заинтересовались в начале века уже этого люди из Калифорнии. Голливудские юристы попросили передать их клиентам права на съемку с использованием реальных имен, диалогов и событий. И их больше всего заинтересовал Трусевич, особенно его то трагические, то юморные реплики. Из этой главы и привожу подробности о Трусевиче. Американцы же все допытывались, не выдуман ли вратарь, был ли такой?

Был. Конечно, все так и было.

В год 20-летия Победы футболистов всё-таки нашли боевые награды. Трусевич, Кузьменко, Клименко и Коротких награждены посмертно медалью “За отвагу”. Остававшиеся к тому времени в живых участники матча бессмертия Балакин, Гончаренко, Сухарев, Мельник, Путистин и Свиридовский получили медаль “За боевые заслуги”. Динамовцам поставлен памятник. На сём решили, что хватит.

Николай Долгополов

НАДЕЖДА И СЧАСТЬЕ

Прочитала в газете статью «Как жилось белорусам в «польском раю» («СИ», №32, 2011 г.) и решила послать Вам небольшую заметку. Она была опубликована в газете «Сталинская правда» за вторник 12 марта 1940 г., №44, с.4. Газета выходила в г. Пушкино Московской области. Называлась заметка «Письма из западных областей Белоруссии и Украины».

«Выходящая в США газета «Морнинг франхайт» недавно выпустила специальное приложение, в котором опубликованы десятки писем, полученных проживающими в Америке эмигрантами из Львова, Гродно, Бреста, Пинска, Белостока, Волковыска, Ковеля, Кременца и других больших и малых городов Западной Белоруссии и Западной Украины. Во всех письмах выражается огромная радость и счастье по поводу освобождения населения этих районов и присоединения к Советскому Союзу.

Житель Свислочи сообщает своим родственникам, что его дочь учится теперь во Львове, а сын находится в Москве, где он впервые за свою жизнь получил возможность работать.

Один житель Гродно пишет своему брату: «Дорогой брат! Сейчас мы свободные граждане, ищем работу и стараемся забыть прошлую ужасную жизнь в Польше. Мы дышим свободно в свободной стране».

Другой пишет: «Дорогая Дженни! Ты не можешь себе представить доброту советских людей. Мы пришли оборванные, голодные, измученные, несчастные. Они накормили, напоили нас. Советский Союз – подлинное отечество для гонимых».

В другом письме восхваляется величие Красной Армии и Сталина.

Все письма дышат надеждой и счастьем новой жизни. (Соб. Инф. «Правды»)»