Газета "Своими Именами" №40 от 04.10.2011

ДРУГОЙ ДЕНЬ ИВАНА ДЕНИСОВИЧА

...Обследование мусорных контейнеров давало Ивану Денисовичу много познавательного материала. Так сказать, материальной и духовной пищи. “Целая наука!” - иронизировал он по этому поводу. Перед ним и в самом деле мир раскрывался с новой стороны. И это при том, что он в своей жизни повидал всякое. По виду, например, выброшенной посуды, старой мебели и всякого домашнего скарба, по упаковкам и пищевым отходам можно многое определить. В частности, что состоялось какое-то празднество, что семья живет в достатке или перебивается “с хлеба на квас”. Так, на днях в контейнере в одном дворе сразу попалось восемь пустых бутылок с одного выноса мусора. Три из них из-под “Советского шампанского”, остальные - из-под импортного вина. Их не принимают. Из-под шампанского тоже не принимают под предлогом, что их нельзя второй раз затаривать под давлением. Бутылки — отдельный материал для размышления. Ну кто нынче пьет шампанское сразу по три бутылки? Ясно, нетрудовик. Тем более при таком количестве импорта. Эти точно живут в достатке. Справляли какой-то праздник. Может быть, семейный. Юбилей, например. Или принимали “высокого” гостя, “нужного человека”.

Продолжая рыться в контейнере, он отметил, что не испытывает больше, как это было в начале его “контейнерного промысла”, чувства унижения: притерпелся, свыкся. “Но согласился ли? - спрашивал он себя. И отвечал, - нет, не согласился. Просто не в силах что-либо изменить в своей жизни”.

Ничем не поживившись, он чуть не перешел уже к другому контейнеру, как вдруг почувствовал запах копченостей. Возможно, колбасы или ветчины. “Какой острый нюх у меня стал, как у собаки”, - подумал он о себе.

Под верхним слоем мусора оказался сверток в промасленной бумаге. Развернув его, он увидел, что в нем-то и таился вкусный аромат. В промасленной “Нашей газете” находились две кости от окорока. Мясо с костей было срезано тщательно. При виде этого лакомства Иван Денисович чуть не вцепился в кость своими щербатыми зубами. От голода кружилась голова. Сглотнув слюну, он проворно свернул газету с добычей и сунул в свою сумку. Предвкушая ароматную похлебку и наслаждение от обгладывания костей, он чуть не поспешил домой. Но как раз в это время заметил шкурки от копченой колбасы.

“Значит, - отметил он снова, - мой нюх меня не подвел. Он не только не утратился, но еще больше обострился. Это все от голода. Недаром, - вспомнил он киногероя, - Карацупа перед выходом на границу сам не ел и своего Индуса не кормил. В этом случае кровь приливает больше к голове, а не к желудку. Значит, внимание, слух, зрение и обоняние становятся острее. И я вот вроде карацупиного Индуса обхожу свои владения и улавливаю все запахи”.

Тем временем, разворачивая второй сверток, теперь уже из газеты “Коммерсантъ”, он обнаружил четыре хвостика колбасных обрезков с остатками шпагата. Тут же оказались кружочки колбасы, скорее всего “сервелата”. Эти попали в отходы, возможно, потому что были либо подмочены, либо подняты с пола. Возможно, и потому что просто заветрелись на тарелке.

Иван Денисович не удержался и два кусочка сунул себе в рот. Дикий аппетит не позволил разжевать колбасу тщательно, и он жадно проглотил ее почти целиком. Даже почувствовал, как сухие ее крошки слегка процарапали пищевод. Это напомнило ему трагедию последней мировой войны. Когда остатки Второй Ударной армии Власова, прорвавшись, выходили из окружения, изголодавшиеся люди жадно набрасывались на любую пищу. Несмотря на запрет, бойцы передовой линии из сострадания всё же делились с окруженцами сухарями из своих вещмешков, а те почти нежеванными глотали их, повреждая ставшие слабыми, легко ранимыми стенки пищеводов и желудков, после чего страшно мучились и даже умирали. “Жуткое воспоминание...” — и Иван Денисович спрятал остальные кружочки колбасы вместе с “хвостиками”, чтобы потом съесть их в спокойной обстановке и с наслаждением.

Разбирая дальше содержимое свертка, он обнаружил румяно-коричневую шкурку окорока. Она была еще не засохшая, ощущалась в пальцах мягкой упругостью. Была настолько аппетитной, что он опять чуть не начал грызть. Но человеческое взяло в нем верх, и он направил шкурку в сумку вслед за предыдущими лакомствами. При этом отметил, что еще находит в себе силы сдерживать свой “волчий”голод.

В памяти возникали воспоминания из серии “контейнерного промысла”. Прежде журналисты много писали и говорили о том, что в богатой Америке люди роются в мусорных ящиках, спят на скамейках парков, на теплых крышках канализационных колодцев. Вспомнилось определение достатка семьи простого американца по количеству мусорных контейнеров рядом с его домом. Где-то он читал, как жена одного американца упрекала мужа, что он недостаточно предприимчив, что соседи лучше живут: “У них два контейнера, а у нас - один”, - ворчала она.

“Юмор, конечно, чужой, но и у нас нетрудно определить, кто каким достатком владеет, на какие средства живет. По тому же мусору, по количеству и содержанию отходов. Правда, сразу не всегда поймешь, экономный ли человек, рачительный, аккуратный или мот, неряха, пустодом. Безалаберность часто губит нашего брата”, - думал Иван Денисович.

Припомнилась удача еще одного дня. Тогда утром вставать никак не хотелось: во всем теле была особенная слабость. Трудно было не только идти к “своим” контейнерам, но даже курить.

Трижды принимался за одну сигарету. От затяжки голова “чугунела”. Хотелось есть. В доме - ни крошки. С большими усилиями поднялся, взял сумку и пошел. Роясь в контейнере четвертого квартала, заметил картонку из-под торта. Из свеженасыпанного сверху мусора было видно, что ее выбросили совсем недавно. Едва пошевелил коробку, почувствовал вкуснейший, приятнейший аромат! Открыв ее, увидел остатки лакомства: к краям коробки на мазках крема прилипли крошки торта. Ко дну прилипла часть нижней, слегка подгоревшей корочки торта. В уголке коробки - ссыпавшиеся крошки орехов. Отбросив верхнюю часть коробки, он свернул нижнюю в трубку, но так, чтобы орехи не просыпались, и положил в сумку.

От контейнера, наряду с запахом чего-то противного, прокисшего, тянуло едва уловимым запахом кофе. “Где-то должна быть банка из-под него, - решил он. - Должно быть, она скатилась вниз, к стенке. А в банке всегда, хотя немного, да остается кофейной пыли”.

Порывшись в углах контейнера, он услышал, как звякнула жестянка. Он тут же обнаружил банку и выгреб своей палочкой. Внутри нее он увидел примерно с полчайной ложки кофе. Растворимого кофе! “Какой ароматный напиток будет сегодня у меня!” - вожделенно представил он свой ужин. Вслед за этой радостной мыслью его тело от пяток до корней волос окатило жаром: “До чего дожил!”... Он попытался подавить в себе чувство стыда: “А куда деваться?” - старался отвлечься от горькой обиды.

В моменты, когда отступала физическая боль и становилось легче, Ивану Денисовичу хотелось хотя бы на время поднять свое настроение. Он стремился побалагурить, поиронизировать, в том числе и над собой.

“Так, по какому поводу мои благодетели ели торт и пили кофе? С учетом того, что здесь находились две бутылки из-под легкого вина, должно предположить, что ели торт и пили кофе по случаю дня рождения милого чада. А то и по случаю встречи хозяйки со своей лучшей подругой. Вон и окурки сигарет в губной помаде. Может быть, пили кофе по случаю заключения выгодной сделки? Или принимали “нужного” человека. Как бы то ни было, достаток в доме хозяина мусора есть, и я причастен к их праздничной трапезе...”

Только он собрался уходить от контейнеров, как его обоняние снова уловило чудный запах рыбных консервов в томатном соусе. Видимо, он был приглушен толстым слоем мусора. Теперь, когда он разворошил его поглубже, запах освободился и хлынул кверху. И действительно, среди упаковочных картонок и клочков бумаги оказалась пара банок из-под консервов “лосось”. И точно - в томатном соусе. Он представил, как тщательно зачистит их корочкой хлеба. Банки тут же были направлены в сумку. Порывшись еще глубже, обнаружил половину булки хлеба “Особый”. Хлеб был черствый, но не плесневелый - есть можно. Вслед за банками и хлеб был направлен в сумку.

“Вот ведь как бывает, - удовлетворенно отметил, - в любой момент может повезти!”

Еще недавно он, когда видел человека, роющегося в мусоре, осуждал его, как бессовестного лентяя, не желавшего трудиться. “Развело государство иждивенцев, наплодило лодырей”, - говаривал он, имея приличные заработки на стройке, где был неплохим бригадиром. Иногда слышал и со стороны: “Люди не хотят работать на государство. А будь частная собственность, человек на себя обязательно бы работал”. Вспоминая прежнюю жизнь, Иван Денисович невольно сравнивал, как было и как стало: “До реформ, бывало, редко увидишь человека, какого-нибудь пропойцу, у мусорки. Теперь же контейнеры почти в драку захватывают. И работать люди не могут ни на государство, ни на себя. Вместе со стариками и молодые уже роются в контейнерах. Перестроились...”

Вспомнил подробности недавнего события, серьезно обеспокоившего его. И было отчего! Стоило ему три дня проваляться в постели по причине нездоровья и не появиться на своем участке, как там объявился “незваный гость”. Правда, бывало и прежде забредал “посторонний” человек, “шатун” какой-нибудь. Но уж если ты пропустил несколько дней, пеняй на себя: уведут все подчистую, быстро прикормятся. “Предпринимать что-то надо, - подумал он с тревогой. - Ведь таких, как я, становится все больше, а новостроек все меньше. Личные коттеджи, которые растут как грибы после дождя не в счет: они пустуют. Да и высоченной железной оградой обнесены. Отбросов со столов тоже становится меньше. Люди стали жить скромнее - вот оно, достижение “реформ”, - язвил “контейнерный монополист”. - Раньше сколько хлеба разбрасывали! Теперь знают ему цену. Но ведь хлеба хватало всем! А теперь?.. Кто же повадился ходить на мой участок? Надо будет присмотреться и поймать наглеца. Побить - сил нет. Но разъяснить, предупредить следует. Просто поставить на место. Пусть сам заимеет... в новом микрорайоне или поищет счастья на городской свалке, а не зарится на чужой каравай”.

О жизни на городской свалке Иван Денисович имел конкретное представление: сам там бывал неоднократно. Но заняться “бизнесом” не смог. “Главное - силы не те. А там надо быть постоянно в тонусе. Да и характер требуется другой. Уметь постоять за себя, за свою добычу, свой “кусок пирога”. Костыль рассказывал, как там люди гибнут. И от простуды болеют и умирают: спят почти под открытым небом. Горят пьяные у костров или сонные угорают, отравляются ядовитыми парами, нездоровой пищей, спиртным. Погибают в драках: бьются смертным боем по всякому поводу. На свалке своя особая жизнь. Костыль перестал там бывать, даже он не смог сделать свой “бизнес”... Так кто же повадился на мой участок? - продолжал беспокоиться Иван Денисович. - Здоровый еще человек или совсем слабый?”

Вдруг его осенило, аж под ложечкой заныло: “А если это женщина? Да еще с нашего микрорайона? Может, прежде ходила по другим микрорайонам — по своему стеснялась, а теперь плюнула на все и стала “работать” дома. Если так, то она имеет преимущественное право: во-первых, женщина, во-вторых, она здесь хозяйка - работает в собственном дворе. Ее-то жизнь теперь станет легче. Со временем она будет точно знать, из какой квартиры что могут выбросить. Смотря по достатку, экономности, аккуратности. В-третьих, она может сидеть постоянно у окна, как ворона на суку, и видеть, когда и кто вынес мусор, не забрел ли кто во двор распить “на троих”. Ходить наугад впустую, зря ноги бить не потребуется. Как у тех же ворон: зря зимой не летают, сидят на деревьях вдоль железной дороги, от мороза нахохлившись. Проходит товарняк - не реагируют. Как только появится поезд пассажирский - начинается оживление. Едва состав промелькнет, вороны с шумом налетают на железнодорожное полотно и долго его обследуют, собирают съедобное из выброшенного... И вообще, мало ли еще какие премудрости доступны женскому рассудку! Если женщина, да из этого же двора, - с тревогой продолжал он рассуждать, - тогда все пропало: надо будет снова искать дополнительный источник дохода”.

Тревожные мысли вызвали душевное волнение, сердце стало сбиваться с ритма. Он нашарил в кармане пиджака пакетик, развернул его, взял и положил таблетку под язык. Однако успокоения не наступало. Возникли новые соображения о своей вине и всех мужчин перед женщинами за то, что не уберегли их от горя, нищеты и унижений. Он стал корить себя: “Нельзя злиться на женщину, если бы она и заняла мой участок. Тем более что не имею о ней ни малейшего представления, не знаю ее судьбы.

Может, она в прошлом хорошая работница, мать семейства. Или была на фронте. И вообще порядочный человек, но “перестройка” выкинула ее на помойку. Перестройка, катастройка, бизнесстройка, нищестройка, - повторял он со злобой придуманные народом ненавистные слова. От обиды на глаза навернулись слезы. Сначала он стал вытирать их сухими грязными пальцами, но только размазал и утёрся своей сумкой.

Силы окончательно покидали Ивана Денисовича. Он присел тут же, у контейнера, прямо на землю. “Только бы не здесь... а дома... не бомж же...”

Немного отдохнув, опираясь на свою палочку и ухватившись за край контейнера, Иван Денисович с трудом поднялся, немного постоял и решил больше сегодня по контейнерам не работать, а выделить из “НЗ” сумму денег на покупку полбулки хлеба и одной селедки и идти домой.

Не раз Иван Денисович подумывал заняться попрошайничеством. “Улучшение здоровья мне не светит, - оценивал он свои возможности, - перспектива с питанием мрачная. Говорят же, что за день немало можно собрать денег, стоя где-нибудь с протянутой рукой. День я не простою. На это тоже надо здоровье. Но придется идти, стоять, сколь выйдет”.

Вот и в этот день с тяжелым предчувствием, что не избежать ему участи побирушки, брел он в ближайший магазин. Поглощенный мыслями о горестной перспективе своей жизни, он стал переходить улицу.

- Козел старый! Куда прешь?!

Иван Денисович стал как вкопанный. Повернув голову на окрик, сообразил: ведь это же к нему относится!

Почти упираясь бампером в его колени, стояла новенькая иномарка. До сознания дошло, что причиной рева клаксонов и визга тормозов автомашин является он. Его всего как будто пронзило током.

В иномарке находилось четверо парней в кожаных импортных куртках. Все примерно одного возраста, спортивного вида, с короткими стрижками. Работая челюстями, жуя “резинку”, они молча, внешне спокойно и холодно, в упор глядели на него. Смотрели как на ничтожество, как на мразь, путающуюся под ногами. “Штурмовики”, - пронеслось в голове Ивана Денисовича.

Сидевший за рулем жлоб высунулся в окно и смерил Ивана Денисовича взглядом так, будто сожалел, что не сбил, не раздавил это “отребье прошлого”.

Иван Денисович подумал: “И уничтожил бы, и не отвечал бы. Ведь грубо нарушил правила уличного движения пешеход. Двинулся переходить улицу на красный свет. Ну и что, что задумался, что голова кругом идет?”

Задние автомашины по-прежнему сигналили, требуя продолжения движения. Особенно нетерпеливы молодые водители да подобные этим “штурмовикам”. Ситуацию Иван Денисович оценил мгновенно, но с места не мог сдвинуться уже несколько секунд, в данной ситуации - целую вечность! Стоял под уничтожающими взглядами, словно столбняк его хватил. И вот странно: в его голове проскочила мысль: “Иномарок-то сколько-о!”.

Наконец он овладел собой и отступил назад, за бордюр, на тротуар. Жаром окатило его с ног до головы, и во всем теле осталась одна слабость. Ноги мелко подрагивали, сердце заходилось. Боялся сесть тут же, прямо на асфальт.

Возле него уже собирались прохожие: их привлек рев машин. Но видя, что человек невредим, продолжили свой путь. На их месте останавливались другие, спрашивая, что случилось, и тоже уходили.

Осознавая всю нелепость своего положения, Иван Денисович чувствовал ужасный стыд. Он готов был провалиться сквозь землю. В этот момент он особенно ненавидел себя. И продолжал оставаться на месте.

Автомобили снова мчались мимо. Обдумывая случившееся, Иван Денисович винил себя: “Да, это результат моей бессмысленной жизни, ненужности моей на этой грешной земле. Вон все люди спешат по своим делам, что-то решают, что-то постигают, добиваются. Жизнь летит мимо меня, мимо других, таких же, как я. Все заняты лишь собой. Только выяснят, что событие лично их не касается, сразу же спешат дальше. О причинах случившегося со мной никто даже не поинтересовался. Вот уже и от происшествия следа не осталось. А ведь еще мгновение - и не было бы меня. Что им до отброса общества! Ну произошла бы чуть большая заминка в движении, приехала бы автоинспекция, вызвали “Скорую помощь”. Люди в белых халатах констатировали бы смерть, забрали труп и уехали. Милиционеры походили бы с рулеткой, поизмеряли и тоже уехали. И прохожие не очень бы огорчились: дело нынче обычное: ДТП. Погибший - старик, пожил свое. Разве что, случись набожная старушка, покачала бы головой жалостливо да перекрестилась. А может, было бы лучше, если бы так и случилось... Рраз - и нет... Не коптить белый свет, не сохнуть с тоски, глядя на “Содом и Гоморру”, умирая медленно от голода и болезней”.

Тут его отвлекла пожилая женщина, с виду интеллигентная. Она обратилась к Ивану Денисовичу.

- Вам нехорошо? На вас лица нет. Возьмите вот это.

Она порылась в сумочке, достала стеклянную колбочку, вытряхнула из нее на ладонь таблетку и предложила ему.

- Положите под язык. Не сомневайтесь, я врач, - валидол. Надо быть внимательнее.

Иван Денисович таблетку от старушки принял, забыв, что у него тоже есть валидол, но и эту под язык не положил.

Старушка тихонько удалилась. Пеше-ходы шли и шли мимо, и уже через минуту никто не знал, что здесь только что могла произойти трагедия. И никому до этого дела нет. “Это раньше, - вспомнил Иван Денисович когда-то прочитанное у Чехова, - герой попал под телегу и стал сенсацией городской хроники. Бегал потом и показывал всем газету: про него там написано! Прославился...”

Иван Денисович все еще оставался на месте, мешая прохожим. Внутри пустота, ко всему безразличие, потерянность. Сознание вновь возвращалось к происшествию. “Ведь я по натуре человек осмотрительный, наблюдательный, еще в своем уме. Так, по порядку... Куда шел? О чем думал? Да, вот... - Мысли его сбивались одна на другую, как слоеный пирог. - И чего это прошлое мне в голову лезет вперемешку с сегодняшним? Без всякой связи. Без связи? Нет, всему есть причина, все связано. Это - сама моя жизнь. Нет ее, жизни-то... Цели нет и надежды. Смысла нет. Денег...”

- Вам чем-нибудь помочь? Вам домой далеко?

Это была та же старушка. Иван Дени-сович сквозь пелену мрачных мыслей видел, что она после того, как дала ему таблетку, перешла на другую сторону проспекта, позвонила по телефону-автомату и пошла дальше. Но как вернулась, не заметил. “Ни один человек, кроме нее, не поинтересовался моим состоянием”, - подумал Иван Денисович. И в самом деле, многие, обходя его, недоуменно оглядывались, иные со злобой. “Я мешаю, даже ничего не делая...”.

Голова кружилась. Подступила тошнота. Ничего не ответив старушке, лишь кивком головы поблагодарив ее, опустошенный и обессиленный, он побрел куда-то, лишь бы поскорее скрыться с глаз людей. Затем сел на какую-то скамейку, всю исковерканную режущими и колющими орудиями молодой человеческой поросли. “А что им остается делать, - резюмировал Иван Денисович, - лишенным пионерских лагерей, детских площадок, родительского внимания?”

Назойливо лезли в голову мерзкие мысли: “Куда деться от самого себя? Почему так опустился? Денег нет! Где взять деньги? Эта “новая жизнь” забрала деньги... жизнь отнимает...”

От голода и тяжести на душе родилась злость на сильных и власть имущих! “Не нужны мы им стали. Поздно мы это поняли. Я поздно спохватился. Пока всматривался в происходящее, пока осмысливал “перестройку” - власть уже совсем другая. Чья она, эта власть? Во что превратила Россию? В зону! А в зоне свои порядки... Известно какие... Да люди-то понимают ли? А и поняли, так поздно... поезд ушел... Забавно устроен человек: пока имеет чего-то вдоволь, не задумывается, всегда ли для него так будет. Своего благополучия как бы не замечает. А потом спохватится, а поздно”.

Голод опять переключил его мысли на воспоминания. Припомнилось, как ел, наслаждаясь, копченую колбасу, окорока, тающие во рту, горячие сливочные сосиски, пил компот. В магазинах было полно рыбы: лососевых, осетровых... В рабочей столовой за 60 копеек обед из трех блюд...

“Но почему потом продуктов стало не хватать? — удивлялся Иван Денисович. - Почему появились очереди в магазинах и -”списки”? При этом сельскохозяйственное производство, по сводкам, не только не падало, но и наращивалось. Я-то хорошо помню, сколько строили животноводческих комплексов: коровников, птицефабрик, свиноферм. А рыбы сколько разводили! Это уж потом люди переключились на “серебристого хека”, когда куда-то все подевалось. Умники говорили, что за границу отправляем... Сами, мол, не едим -других кормим... Да, мол, приписки... обман правительства. Ишь, какие “осведомленные” находились! И люди им верили. А дефицит искусственно создавали, по базам прятали, на свалках продукты гноили, по себе да знакомым растаскивали”.

Иван Денисович старался отгонять тяжелые мысли, но они настойчиво лезли в голову, назойливо, как мухи на рану. Что-то со временем становилось понятным, но многое своим умом Иван Денисович постичь не мог. Припоминал, как поползли слухи -”Система несовершенна...”, “Эксперимент не удался...”, “В Америке люди живут!..”

В магазинах очереди росли, уплотнялись. Люди старались запастись продуктами впрок. К этому их подстегивали, подталкивали сами власти, заранее объявляя, как скоро вырастут цены. Все это видел Иван Денисович. Поскольку жил один, ничего впрок не заготавливал. Да и не верил слухам. Старался не верить. Хотя тревога его охватывала.

Беспокоили всякие небылицы, насмешки. Ерничали на радио и телевидении: шельмовали руководителей страны, простых русских людей. Трудно было понять, где правда, где ложь, но за всем этим какой-то таинственный смысл улавливался. Припомнился Ивану Денисовичу анекдот: очередной покупатель просит продавщицу взвесить ему полкило семги. Та отвечает, что семги нет. Тогда он просит полкило балыка осетра. “Балыка осетра нет”, - опять слышит в ответ. Наконец, покупатель просит две баночки икры. Продавщица понимающе улыбается, догадываясь, что ее хотят разыграть. А из очереди слышится: “Ну и память у человека!..”

И всё же Иван Денисович надеялся, что вот-вот начнутся действительно перемены к лучшему. Знал, что так же думали многие люди. Ждали и надеялись.

“Правительство должно перестать плясать под дудку Запада. Своим умом надо жить”, - роптали в народе. С этим был согласен и Иван Денисович.

На пустой желудок оставалось только размышлять. Мысли напирали одна на другую. “Многие по своей дурости верили, что Запад нам поможет, - возмущался Иван Денисович. - Какая наивность! Нужны мы Западу. Находятся же идиоты, верят. Хотел бы я снова встретить того, из второго барака, “западника”, который все бухтел: “Америка богата. На всех продуктов у нее хватит. Нечего с нею ссориться. Доигрались!..”

Горько и обидно было Ивану Денисовичу. Комок к горлу подкатывал. Слезы наполняли слабые глаза. Голова, казалось, сжимается обручем. Сколько он ни сидел на скамейке, силы не прибавлялись. И он решил поскорее добраться до своей постели. Поднялся и, медленно переставляя ноги, направился домой. Вдруг сильнее закружилась голова, ноги подкосились. “Хоть бы не упасть”, - мелькнула мысль...

...Выходя из забытья, Иван Денисович как бы досматривал чудный сон. Ему снилось, что он среди зэков, в своем бараке. Лежит на верхних нарах. Болезней не чувствует - такое блаженство! Как будто парит в воздухе - такая легкость во всем теле! И никаких забот. Не нужно по десять раз пересчитывать последние копейки и решать, что купить сегодня на них, булку хлеба или несколько картофелин. Не нужно шариться по мусорным ящикам, обшаривать глазами транспортные остановки и прилегающую территорию на своем пути в надежде, не валяется ли где пустая бутылка, не обронена ли кем-нибудь денежная купюра - ну хотя бы монета или хороший бычок. Благодать! Заботятся о тебе надзиратель и бригадир, конвойный и начальник лагеря, врач и повар. Такая гора с плеч! Вот только запах параши... портит весь фон райского бытия...

Благоденствуя во сне-забытьи, Иван Денисович почувствовал, что кто-то толкает его в бок. Не желая расставаться с живительными видениями, он подумал, что так непочтительно-грубо ни один дневальный его никогда не будил.

Сновидение отлетело. Открыв глаза, Иван Денисович увидел, что над ним стоят два молодых милиционера, и один из них носком ботинка, напоминающего ботинок американского “голубого берета”, толкает его в бок. Видимо, милиционеры проверяли, жив ли он, может, пьян или еще по какой причине валяется на земле.

В голове старика мелькнуло: “Как там было хорошо! Как бы там снова оказаться? Все беды снялись бы сами. Ну зачем милиционеры прервали мой сон...”

Видя, что человек живой, милиционеры жестами предложили ему подняться. Слов он не слышал. Посмотрев на него несколько секунд, они потребовали, чтобы он встал. Иван Денисович попытался подняться, но из этого ничего не получилось.

Один из милиционеров, брезгливо взяв его за рукав пиджака у плеча, стал помогать. Второй поторапливал его легкими попинываниями носком “американского” ботинка. Огромными усилиями воли Иван Денисович приподнялся и сел тут же, на землю. “По-чему милиционеры смотрят на меня так брезгливо? Им, конечно, неприятно иметь дело со мной, ведь я имею такой поганый вид... И чего это такая парашная вонь?”

- Извините, пожалуйста, я сейчас. Мне стало плохо... Я потерял сознание... Я сам... Я живу вот здесь, недалеко... Я сейчас... Мне уже лучше, - как можно “интеллигентнее” и уважительнее бормотал нарушитель общественного порядка.

То ли интеллигентность ханыги, то ли еще что-то повлияло на милиционеров, но они оставили его в покое, отошли в сторону и с отвращением посматривали оттуда. Они даже не пригрозили ему, чтобы убирался поскорее.

Дурной запах преследовал неотступно. Чуть осмотревшись, Иван Денисович обнаружил, что сидит на сыром асфальте, в “укромном” углу двора, в который иногда забегают по малой нужде...

“До такого мерзкого положения я еще не доходил. Ничего подобного со мною не было ни в КПЗ, ни в зоне... Еще, наверное, какой-нибудь “новый русский” справил под меня свою нужду...”

Вспомнил, как он, слабея, придерживаясь руками о стены дома, пытался найти на что сесть. “Вот почему я оказался в дерьме”, - решил он и сам смотрел на себя как бы со стороны с омерзением. Хотелось исчезнуть, сгинуть куда-либо...

Повернувшись лицом к земле, он встал на колени. Постояв в такой позе несколько секунд, Иван Денисович отполз от угла на пару метров. Дурного запаха стало меньше, стало легче дышать. “На что бы опереться? Палку бы сейчас. Не ползти же домой на четвереньках”, - соображал он, осматриваясь.

Но палки не было. Он снова сел. Дурной запах все еще преследовал его. Холодило правый бок. Оказалось, что правая сторона его пиджака и брюк были сырыми. Милиционеры с резиновыми дубинками и радиостанциями, что только теперь заметил Иван Денисович, издали наблюдали за ним.

“Наверное, вызвали спецмашину”, - подумал он с испугом. Но тут же смекнул: “Кому охота с таким возиться? Их главное желание, наверняка, чтобы я поскорее с их участка убрался. Теперь они убедились, что я живой. Возиться с такими, как я, отбросами “нового общества”, никто не будет. А в каком виде пребывать - дело каждого “господина”. Полная свобода... скотской жизни”.

Собрав остатки сил, Иван Денисович поднялся, немного постоял, подождал, пока уменьшилось головокружение, и, медленно переставляя ноги, потащился домой, горя желанием поскорее скрыться с глаз милиционеров, точнее, освободить их от своего присутствия.

Прохожие никакого внимания на него не обращали. “Внимания на каждого не наберешься. Сколько теперь таких, как я? Считай, на каждом углу. Мне теперь не до этикета...”

До своего дома Иван Денисович добирался полчаса, хотя совсем недавно такое расстояние преодолел бы за три-четыре минуты. Вспомнилась безвозвратно утраченная греза, райская жизнь во сне. “Милиционеры помешали...” - съюморил он про себя. С горечью подумал: “Совершить бы какое преступление, чтобы попасть на казенный харч, да уже не осталось сил...”. Стучало в голове, теснило грудь, дышалось трудно.

На скамейке у дома сидели две старушки, мимо которых ему предстояло пройти. Одна принаряжена в белый платочек, вторая - в глубоких с опушкой теплых тапочках. “Видно, ноги больны”, — сочувственно подумал он о ней. Со старушками он не был знаком, видел их всего несколько раз, в теплые дни, а потому легче было мимо пройти.

Входя в подъезд, услышал, как одна из них сказала:

- Долго, видно, не протянет, сердешный. Да и зима скоро...

Иван Денисович понял, что сказано про него. Он и сам все понимал, потому чужих слов не испугался. Он был согласен: “Скорей бы конец... Сколько теперь говорят по радио о добровольном уходе из жизни... с помощью врачей. Может, и надо бы... Так жить нельзя!.. Так жить нельзя!.. Кто это сказал?.. Так жить нельзя!..”

...Через несколько дней старушка в белом платочке высказала подружке тревогу: что-то не видно старичка из тринадцатой квартиры. Не случилось ли чего? Родных у него, видно, нет, к нему никто не ходил. В больницу теперь таких не берут. Надо бы куда следует сообщить.

Старушка в теплых тапочках разделила ее тревогу. Решили, если до завтра дело не прояснится, сообщат в домоуправление.

Утром так и сделали.

В присутствии милиции и соседей работники ЖЭК вскрыли квартиру. В давно не убиравшейся комнате стоял специфический запах...

Мертвый Иван Денисович лежал на полу с раскинутыми руками. На раскрытой ладони его левой руки лежал конец бельевой веревки, на другом была изготовлена петля.

Приглашенный врач констатировал: “Смерть наступила два-три дня назад. Состояние трупа дистрофическое. Следов насильственной смерти не обнаружено”.

Так в протоколе и записали.

- Не хватило сил дотянуться, - показывая глазами на крючок-вешалку вверху, у косяка двери, вслух высказал врач мысль, которую другие присутствующие не решались произнести.

Когда от дома отъезжала машина, увозившая тело покойного, старушка в белом платочке сказала:

- Еще один отмучился, царство ему небесное. Сколько их, сердешных. За что нам наказание Господне?

Ее подружка покачивала головой, соглашаясь. Проходившие жильцы дома, осведомившись, что случилось, равнодушно шли прочь.

Михаил Гоголев