Газета "Своими Именами" №42 от 18.10.2011

СОВЕЩАНИЕ ДЕЯТЕЛЕЙ СОВЕТСКОЙ МУЗЫКИ В ЦК ВКП(б)

В середине января 1948 года в ЦК ВКП(б) состоялось совещание деятелей советской музыки, в котором приняло участие свыше 70 композиторов, дирижеров, музыкальных критиков, музыковедов.

На совещании были подвергнуты обсуждению вопросы состояния и развития советской музыки в связи с итогами общественного просмотре оперы «Великая дружба» В. Мурадели.

В работе совещания приняли участие секретари ЦК ВКП(б) т.т. А.А. Жданов, А.А. Кузнецов, М.А. Суслов, Г.М. Попов.

Совещание открылось вступительной речью тов. А.А. Жданова. В прениях выступили т.т. Шапорин Ю.А., Мурадели В.И., Захаров В.Г., Держин-ская К.Г., Хренников Т.Н., Дзержинский И.И., Хачатурян А.И., Серебряков П.А, Ливанова Т.Н.. Шостакович Д.Д., Гольденвейзер А.Б., Городинский В.М., Иванов К.К., Шебалин В.Я., Катульская Е.К., Козицкий Ф.Е., Белый В.А., Книппер Л.К., Марков П.А., Соловьев-Седой В.П., Келдыш Ю.В., Кабалевский Д.Б., Жданов А.А., Гнесин М.Ф., Басс-Лебединец А.Д., Нестьев И.В., Половинкин Л.А., Хайкин Б.Э.

Ниже публикуются стенограммы речей выступавших на совещании товарищей.

Товарищи, Центральный Комитет партии решил собрать совещание деятелей советской музыки по следующему поводу.

Недавно Центральный Комитет принял участие в общественном просмотре новой оперы тов. Мурадели «Великая дружба». Вы, конечно, представляете, с каким вниманием и интересом Центральный Комитет отнесся к самому факту появления после свыше чем десятилетнего перерыва новой советской оперы. К сожалению, надежды Центрального Комитета не оправдались. <...>

Тот факт, что ЦК проводит второе совещание по опере Мурадели, показывает, какое значение придается этому вопросу. На первом совещании, где присутствовали в основном работники Большого театра, тов. Мурадели после критики объяснял свою неудачу также рядом общих причин. <...>

Тов. Мурадели говорил, что он понимает требования, которые предъявляют партия и народ к советской опере. Мурадели утверждал, что он понимает мелодию, что он хорошо знает классическую музыку, но уже со школьной скамьи консерватория не учила его уважать классическое наследство. Слушателям консерватории говорили, что это наследство устарело, что надо писать новую, по возможности не похожую на классическую, музыку, что нужно отказаться от «традиционализма» и быть всегда оригинальным. Нужно равняться не на классиков, а на наших ведущих композиторов. После окончания консерватории такое же воздействие на него и на других композиторов оказывает наша музыкальная критика, среди которой распространенным является мнение, что опора на классиков есть признак дурного тона. Находясь под постоянным воздействием такого рода идеологического пресса, он, в конце концов, постепенно и подошел к тем неправильным трактовкам и неправильным формам, которые привели его к творческой неудаче. Он говорил о неправильном воспитании музыкальных кадров, когда всякое несогласие с распространенными в настоящее время канонами и «современными» направлениями трактуется как отсталость, консерватизм, ретроградство; он говорил о невозможной обстановке творческой работы, причем указывал, что эта обстановка создается в угоду направлению формалистическому, а не направлению реалистическому и классическому. Надо выяснить здесь: верно все это или неверно? Может быть, тов. Мурадели ошибается, может быть, он не прав по существу дела, может быть, он сгущает краски? Во всяком случае, такие вопросы нельзя загонять вглубь: их нужно выяснить публично.

Это тем более важно, что недостатки оперы тов. Мурадели очень похожи на те недостатки, которыми отличалась в свое время опера тов. Шостаковича «Леди Макбет Мценского уезда». Я бы не стал здесь об этом вспоминать, если бы не поразительное сходство этих ошибок в обеих операх.

Наверное, в вашей памяти еще не изгладились воспоминания об опубликованной в январе 1936 года известной статье «Правды» «Сумбур вместо музыки». Статья эта появилась по указанию ЦК и выражала мнение ЦК об опере Шостаковича.

Я напомню некоторые места из этой статьи: «Слушателя с первой же минуты ошарашивает в опере нарочито нестройный, сумбурный поток звуков. Обрывки мелодии, зачатки музыкальной фразы тонут, вырываются, снова исчезают в грохоте, скрежете и визге. Следить за этой «музыкой» трудно, запомнить ее невозможно.

Так в течение почти всей оперы. На сцене пение заменено криком. Если композитору случается попасть на дорожку простой и понятной мелодии, то он немедленно, словно испугавшись такой беды, бросается в дебри музыкального сумбура, местами превращающегося в какофонию. Выразитель-ность, которую требует слушатель, заменена бешеным ритмом. Музыкальный шум должен выразить страсть.

Это все не от бездарности композитора, не от его неумения выразить в музыке простые и сильные чувства. Это музыка, умышленно сделанная «шиворот-навыворот», - так, чтобы ничего не напоминало классическую оперную музыку, ничего не было общего с симфоническими звучаниями, с простой, общедоступной музыкальной речью. Это музыка, которая построена по тому же принципу отрицания оперы, по какому левацкое искусство вообще отрицает в театре простоту, реализм, понятность образа, естественное звучание слова...

Опасность такого направления в советской музыке ясна. Левацкое уродство в опере растет из того же источника, что и левацкое уродство в живописи, в поэзии, в педагогике, в науке. Мелкобуржуазное «новаторство» ведет к отрыву от подлинного искусства, от подлинной науки, от подлинной литературы.

Автору «Леди Макбет Мценского уезда» пришлось заимствовать у джаза его нервозную, судорожную, припадочную музыку, чтобы придать «страсть» своим героям».

Еще несколько выдержек из статьи: «В то время как наша критика - в том числе и музыкальная - клянется именем социалистического реализма, сцена преподносит нам в творении Шостаковича грубейший натурализм...

А все это грубо, примитивно, вульгарно... Музыка крякает, ухает, пыхтит, задыхается, чтобы как можно натуральнее изобразить любовные сцены. А «любовь» размазана во всей опере в самой вульгарной форме...

Композитор, видимо, не поставил перед собой задачи прислушаться к тому, что ждет, чего ищет в музыке советская аудитория. Он словно нарочно зашифровал свою музыку, перепутал все звучания в ней так, чтобы дошла его музыка только до потерявших здоровый вкус эстетов-формалистов».

Вот что писалось в «Правде» 12 лет тому назад. Срок немалый. Сейчас ясно, что осужденное тогда направление в музыке живет, и не только живет, но и задает тон советской музыке. Появление новой оперы в том же духе может быть объяснено только атавизмом, живучестью осужденного еще в 1936 году партией направления. Мимо этого пройти нельзя, и мы должны обсудить создавшееся положение.

Если ЦК не прав, защищая реалистическое направление и классическое наследство в музыке, пусть об этом скажут открыто. Быть может, старые музыкальные нормы отжили свой век, быть может, их надо отбросить и заменить новым, более прогрессивным направлением? Об этом надо прямо сказать, не прячась по углам и не протаскивая контрабандой антинародный формализм в музыке под флагом якобы преданности классикам и верности идеям социалистического реализма. Это нехорошо, это не совсем честно. Надо быть честными и сказать по этому вопросу всё, что думают деятели советской музыки. Было бы опасным и прямо пагубным для интересов развития советского искусства, если отказ от культурного наследия прошлого и деградированная музыка будут рядиться в тогу якобы подлинной советской музыки. Здесь надо называть вещи своими собственными именами.

Мы до сих пор не знаем, в какой мере, по мнению деятелей советской музыки, известные решения Центрального Комитета по вопросам идеологии нашли отклик в их среде, хотя мы слышали неоднократные утверждения, что лед и здесь тронулся и перестройка будто бы идет полным ходом. Можно ли сказать, что после решений ЦК по вопросам идеологии начались оживление и подъем и у вас, что музыкальная критика забила ключом, что среди деятелей советской музыки развернулась творческая дискуссия, что какие-то крупные вопросы были поставлены на обсуждение, как это имело место в кино, в литературе, в работе наших драматургов и философов? У нас большие сомнения на этот счет.

Неясно также, каковы «формы правления» в Союзе советских композиторов и его Оргкомитете, - являются ли эти формы правления демократическими, основанными на творческой дискуссии, критике и самокритике, или они больше смахивают на олигархию, при которой все дела вершит небольшая группа композиторов и их верных оруженосцев - музыкальных критиков подхалимского типа, - и где, как от неба до земли, далеко до творческой дискуссии, творческой критики и самокритики.

Разрешите открыть наше совещание и просить товарищей высказаться по затронутым вопросам, а также и по тем вопросам, которые хотя и не были затронуты во вступительном слове, но тем не менее имеют существенное значение для развития советского музыкального искусства.

Жданов. Слово имеет тов. Захаров.

Захаров В.Г. Товарищи, мне кажется, что это совещание пошло немножко не по тому пути, судя по первым выступлениям Шапорина и Мурадели.

Я работаю в области русской народной песни. Я очень часто и очень много раз соприкасался с народом в полном смысле этого слова. Я должен сказать, что если задать вопрос, повторить вопрос, который задал Андрей Александрович, о том, благополучно ли у нас в области музыкального творчества или нет, то на этот вопрос надо ответить так: совсем неблагополучно. <...>

Если просмотреть всю нашу симфоническую музыку, то окажется, что у нас постепенно утвердились крупные имена, очень известные и у нас, и за рубежом. Но я должен сказать, что произведения этих композиторов для нашего советского народа являются чуждыми и совершенно непонятными. У нас еще идут споры о том, хороша 8-я симфония Шостаковича или плоха. По-моему, происходит что-то непонятное. Я считаю, что с точки зрения народа 8-я симфония - это вообще не музыкальное произведение, это «произведение», которое к музыкальному искусству не имеет никакого отношения. Но у нас не одно такое сочинение: подобных сочинений много. Такого рода сочинения нельзя ставить в качестве примера достижений советского музыкального творчества. К сожалению, обстановка, которая сложилась и в Союзе композиторов и, я бы сказал, вообще в музыкальной общественности, такова, что об этом, Андрей Александрович, невозможно было бы говорить такими прямыми словами, какими я говорю здесь, нигде: ни в Союзе композиторов, ни в консерватории, ни в других музыкальных организациях. Если бы, скажем, к примеру, в Комитете по делам искусств такие резкие слова, - вы меня извините, но я говорю по-честному, - сказал бы Храпченко1 или Сурин, или какой-нибудь музыкант в Союзе композиторов, - это произвело бы взрыв. Это считалось бы дерзким «посягательством», выступлением против высших достижений музыкального творчества.

Весь народ сейчас занят выполнением пятилетки. Мы читаем в газетах о героических делах, которые совершаются на заводах, на колхозных полях и так далее. Спросите вы у этих людей: действительно ли они так любят 8-ю и 9-ю симфонии Шостаковича и целый ряд других симфонических произведений, как об этом пишут в прессе? Кстати, «Правда» о 8-й симфонии совсем не писала.

Голос с места. Никто не писал.

Захаров. Не только писали, а еще и восхваляли.

Я выступаю так резко потому, что, с моей точки зрения, наша симфоническая музыка зашла в тупик. Наши так называемые достижения в области этой музыки совершенно оторваны от народа, они никакого отношения к народу не имеют. Объясняют это тем, что, видите ли, «народ надо вести». Выражение правильное, но к этим произведениям оно не имеет отношения. Для того чтобы вести народ, надо разговаривать с народом на языке, который понятен народу.

Некоторые из этих композиторов считают, что они пользуются успехом за границей. Более того, они как бы представляют там достижения советской симфонической музыки. Надо рассмотреть этот вопрос. Прежде всего скажу так: например, 8-я, 9-я, 7-я симфонии Шостаковича будто бы за границей рассматриваются как гениальные произведения. Но давайте спросим, кем рассматриваются? За границей есть много людей. Помимо реакционеров, против которых мы боремся, помимо бандитов, империалистов и так далее, там есть и народы.

Интересно, у кого же эти сочинения там пользуются успехом? У народов? Я могу на это ответить совершенно категорически - нет и не может быть. Сейчас самым распространенным композитором во всем мире является наш Чайковский. Во многих иностранных фильмах широко используется музыка Чайковского.

Я постараюсь объяснить, почему это получилось и как это произошло, что наши композиторы начали говорить на «китайском» языке. Я считаю, что на сегодняшнем совещании мы прежде всего должны откровенно сказать, что идеологическая сторона творческой работы наших композиторов, в особенности композиторов с крупными именами, не выдерживает никакой критики. Эти композиторы оторвались от народа, а раз оторвались, то пользы народу они не приносят.

...Если взять сложные современные произведения наших композиторов и хотя бы на одном из них просмотреть, что это: просто бряцание по роялю или это результат какого-то логического процесса, использования музыкальных приемов, - то получится странная вещь. Консерватория обучает музыкальным приемам, консерватория обучает построению аккордов, построению мелодических фраз, переходам из тональности в тональность и прочему. Вообще музыкальное учебное заведение, обучая ученика - будущего композитора, - дает ему технику, дает ему технические приемы, при помощи которых он может грамотно выразить свои мысли, свои чувства. Но существует такая традиция, что каждый композитор почему-то должен неустанно усложнять эти приемы. А ведь приемы существуют для того, чтобы яснее и точнее выразить те чувства и мысли, которые композитор излагает в своем произведении!

Вот здесь, в обращении с этими приемами, по-моему, и есть самый основной порок, который в конце концов привел многих наших композиторов к тупику. На самом деле получилось так, что усложнение этих приемов идет по неправильной линии. Не для того, чтобы в результате использования нового, усложненного приема увеличить количество слушателей, которым эта музыка станет понятней и которых она больше захватит. Не по такой линии пошли. Не по линии обогащения приемами с тем, чтобы увеличить количество слушателей, которым станут яснее мысли композитора. В литературе стремятся к оттачиванию языка, к более точным и образным выражениям. Не по этой линии идут в музыке. Здесь идет усложнение этих приемов по линии усложнения вообще. Каждый композитор считает так: я должен быть не похожим на всех остальных, кроме того, я должен быть современным. Но позвольте, современность ведь заключается не в этих приемах, а в тех мыслях, которые вы выражаете в ваших сочинениях. До революции у композиторов были одни мысли, сейчас у нас народились другие мысли, другие чувства. Вот в чем заключается современность, а не в том, что до революции можно было слушать музыку Чайковского, где мы часто слышим простое трезвучие, а теперь нам стало стыдно слушать это трезвучие. Дело в том, что до революции русские люди говорили на русском языке, но ведь теперь мы также говорим на русском языке.

В результате получилось невыносимое положение, и мы должны совершенно откровенно и прямо сказать, что наша симфоническая музыка зашла в тупик. В Советской стране не может быть искусства, оторванного от народа, а наше симфоническое творчество оторвано от народа.

Кстати о критиках. Критика пишет: вот, скажем, 9-я симфония Шостаковича: здесь выражаются такие-то чувства, такие-то мысли. Критика сейчас превратилась из критики в переводчика: этот «китайский» язык нужно перевести на русский язык, и этим делом занимается критика.

Без переводчика вы ничего не поймете. Я вспоминаю (кажется, в 1931 году) был такой эстрадный номер. Выходил на сцену человек, он сам себя объявляя и сам играл. Он объявлял: «Исторический материализм», музыка Давиденко», - садился и начинал бить кулаками по роялю и так и этак, кончал номер и уходил. Этот номер пользовался большим успехом, гораздо большим, чем сочинения самого Давиденко.

Недавно мне один писатель сказал: «Знаете, у нас есть такая советская музыка, которую можно слушать только под хлороформом».

Было решение по литературе, а потом была опубликована очень большая статья в газете «Культура и жизнь» о партийности в литературе. Я считаю, что нам давным-давно стоило поставить вопрос о партийности в музыке. Неверно, что это к музыке не относится. Вот здесь Андрей Александрович спросил: что, после статьи «Сумбур вместо музыки», эти уродливые направления в музыке изменились или нет: Имела ли эта статья какое-то воздействие или нет?

Я могу заявить совершенно определенно: если они, эти направления, изменились, то на «китайском» языке. На нашем русском языке они никак не изменились.

У нас есть достижения в других областях, в частности, есть достижения в области песни, хотя, правда, и здесь есть очень много плохого. И не случайно, конечно, что музыка Богословского к картине «Большая жизнь» была осуждена.

Должен сказать, что и в этом отношении воздействие в общем малое, но все-таки сейчас есть возможность говорить везде и называть мещанскую музыку мещанской. Появилась эта возможность. Но наши композиторы, в особенности симфонические композиторы, которые пишут симфонии и этот сумбур, совершенно отгородились от народной песни железным или даже стальным заслоном.

Голос. Вы плохо знаете.

Захаров. Нет, я хорошо знаю, я знаю лучше, чем вы. Эти композиторы отгородились от народной песни не случайно, а принципиально, ибо песня – это есть музыка, так сказать, для «черни». Об этом им нельзя сказать вслух, но это, с их точки зрения, так. Поэтому они считают, что использовать песню в их творчестве - значит деквалифицироваться, спуститься вниз. Вот что значит с точки зрения такого композитора народная песня. По-моему, наоборот, этим композиторам нужно было бы дотянуться до народной песни. Композиторы убеждены, что они понимают русскую народную песню или имеют правильное представление о ней, а я должен сказать, что они не знают и не хотят знать народную песню. В лучшем случае эти композиторы знают нотные знаки, обозначающие только мелодию песни. Кстати, иногда песня записывается не очень хорошим собирателем песен, и это не есть знакомство с песней. С песней нужно знакомиться таким образом, чтобы знать, как ее поет народ, надо прочитать много книг, нужно знать, когда люди ее сочинили, кто сочинил, какие чувства вкладывались в песню и так далее. Если бы эти наши композиторы снизошли, спустились с Олимпа на грешную землю, если бы ставили вопрос так: что же я, композитор, должен дать сейчас стране, когда идет борьба за пятилетку? Чем я могу помочь в этой пятилетке? Тогда было бы другое дело. Я должен сказать, что в Ленинграде во время блокады, когда люди умирали на заводах, около станков, эти люди просили завести им пластинки с народными песнями, а не с 7-й симфонией Шостаковича.

Я прошу извинения за это резкое выступление, но дело в том, что так прямо по этим вопросам выступать в любой другой организации до сих пор было невозможно и нельзя было сказать прямо о том, что вот у нас существует большая беда, что наша симфоническая музыка зашла в тупик. Об этом нельзя было говорить, это явилось бы «посягательством» на музыкальную культуру. Необходимо сделать крутой поворот.

1т. Храпченко - председатель Комитета по делам искусств.

ЛИШЁН ПРАВА ПОЛЬЗОВАНИЯ БИБЛИОТЕКОЙ

Понимаю, что по сравнению с теми проблемами, которые освещает пресса (в частности, ваша газета), моя горечь – сущая мелочь. И всё-таки я выскажу её, ибо она, как мне кажется, дополняет наши представления о демократическом режиме, если сравнить его с прошлым, так называемым тоталитарным.

Чтобы понять моё возмущение фактом отказа мне в пользовании библиотекой, я должен рассказать историю пользования библиотекой в «тоталитарное время».

Помню себя школьником-третьеклашкой. Мы только что научились примерно читать, и нам разрешили записаться в школьную (детскую) библиотеку. Это были годы войны. Многоэтажные школы были отданы под госпитали; действующие школы располагались в маленьких полуотапливаемых строениях. Преподавательский состав был перегружен, так как мужчины-учителя сражались на фронте, учителя-женщины были заняты в военной промышленности; вся нагрузка пришлась на пожилых и даже престарелых педагогов. Занятия проходили в две, а иногда и в три смены. И тем не менее после проведённых уроков учителя приходили в класс, выделенный под библиотеку, и дополнительно работали в качестве библиотекарей (догадываюсь, что у них была установлена какая-то очерёдность).

Вот в такой класс со стеллажами книг я пришёл записываться в библиотеку. Учителя в основном знали нас, если, случалось, забывали – спрашивали имя, фамилию и класс (3а, 3б).

Учительница-библиотекарь предлагала нам на выбор одну из трёх-четырёх книжек. Выбранную нами отмечала у себя в тетрадке, видимо, на отдельно выделенном листке для конкретного ученика.

Никаких росписей, полное доверие. Помню первое наставление: загибать листы в книге нельзя, обращаться с ней бережно. Мы говорили спасибо, до свидания и всё!

Приносили, сдавали, брали новые, учительница отмечала в своей тетрадке, иногда хвалила за то, что не задерживали книги, так как надо, чтобы они попадали и к другим.

Не менее интересна и запись в городскую библиотеку, когда я стал старшеклассником, вернее – среднеклассником: перешёл из шестого в седьмой.

Запись прошла просто, кроме фамилии и имени спросили, учеником какой школы являюсь и в каком классе учусь. (Кажется, те ребята, кто не был школьником, что составляло величайшее исключение, называли свой адрес).

И опять же всё записали с моих слов. Но здесь уже сказывалась «тоталитарная система» – меня заставляли расписываться за выданные мне книги.

А ещё я помню (вскоре после смерти И.В. Сталина) свою службу на отдельной радиолокационной точке, в нескольких километрах от села Великокняжеское (под Невиномысском). Радар, казарма на 30-40 человек и финский домик для офицеров, библиотеки нет, в Ленинской комнате, понятно, литература не для чтения.

Солдатам (по истечении полугода службы) разрешалось записываться в сельскую библиотеку. Мы охотно становились читателями Великокняжской библиотеки, так как это давало возможность бывать в селе помимо увольнительных.

Запись в сельскую библиотеку была такой же, как в городской, когда я был школьником. Тогда у меня не было паспорта, а теперь была солдатская книжка, могли потребовать предъявить её. Но спросили только фамилию, имя, отчество и на формуляре (библиотечном) заставили расписаться, что книги обязуюсь сдавать в срок. Процедура записи прошла просто и быстро. Правда, здесь повторилась та же «тоталитарная» жестокость - нужно было расписываться за полученные книги.

Примерно так же обстояли дела и в последующем… Записанный в советское время по тем же правилам, действующим до недавнего времени, я продолжал пользоваться библиотекой, как говорят, всю сознательную жизнь.

Наступила эра демократии. Демократизм, в этом мы убедились, ломает и уродует, переделывает и отрицает всё, что было в советский период. Дошла очередь до библиотек. Сколько их позакрывали по стране!? А как обновили фонды в чудом уцелевших – выбросили всё, что не соответствует демократической идеологии!

Оказалась устаревшей и прежняя форма записи в библиотеку, объявили переход на электронные карты, началась «перезапись» читателей.

Мне вручили договор на двух страницах, к нему приложение страницах на пяти. Я искренне удивился тому, как простое, действительно пустяшное дело превратилось в какой-то акт государственного значения.

Убедитесь в этом.

Государственное учреждение культуры г. Москвы Централизованная библиотечная система «Гагаринская» в лице Директора Калининой Екатерины Владимировны, действующей на основании Устава, именуемая в дальнейшем «Библиотека», с одной стороны, и гражданин, именуемый в дальнейшем, «Пользователь», с другой стороны, заключили настоящий Договор о нижеследующем:

1. Предмет Договора

1.1. Настоящий Договор регулирует отношения между ЦБС «Гагаринская» и юридическим или физическим лицом, являющимся Пользователем ЦБС «Гагаринская», связанные с оказанием услуг по библиотечно-информационному обслуживанию и обработкой его персональных данных, осуществляемой с использованием средств автоматизации или без использования таких средств, в целях:

- обеспечения защиты прав и свобод Пользователя Библиотеки при обработке его персональных данных, в том числе защиты прав на неприкосновенность частной жизни, личную и семейную тайну;

- повышения оперативности и качества обслуживания;

соблюдения пропускного режима, установленного Правилами пользования Библиотекой;

- обеспечения сохранности библиотечного имущества;

- для статистики Департамента культуры города Москвы.

2. Права и обязанности сторон

2.1. Права и обязанности отражены в Правилах пользования библиотекой.

2.2. Стороны обязуются соблюдать Положение «Об обработке персональных данных пользователей библиотек Государст-венного учреждения культуры г. Москвы Централизованной библиотечной системы «Гагаринская».

Библиотека:

- осуществляет передачу персональных данных Пользователя только в соответствии с настоящим Положением и законодательством РФ;

- принимает необходимые организационные и технические меры для защиты персональных данных от неправомерного или случайного доступа к ним, уничтожения, изменения, блокирования, копирования, распространения персональных данных, в случае предоставления Пользователем Библиотеки информации о том, что персональные данные, относящиеся к нему, и обработку которых осуществляет Библио-тека, являются неполными, устаревшими, недостоверными, незаконно полученными или не являются необходимыми для заявленной цели обработки;

- прекращает обработку персональных данных, уничтожает в присутствии Пользователя его персональные данные на бумажном носителе и обезличивает персональные данные в автоматизированной информационной системе в случае отзыва Пользователем согласия на обработку своих персональных данных либо по истечении 5 (пяти) лет с момента последней перерегистрации Пользователя, при условии, что Пользователь не имеет задолженности перед Библиотекой.

Пользователь подтверждает подписью в Журнале регистрации, что он:

- ознакомлен и согласен с условиями, изложенными в «Правилах пользования библиотекой-филиалом №29 ЦБС «Гагаринская».

- дает свое согласие библиотеке-филиалу №29 ЦБС «Гагаринская» на обработку, хранение, уточнение, использование, блокирование, уничтожение его персональных данных в автоматизированной информационной системе Библиотеки и на бумажных носителях, а также на их передачу третьим лицам в случаях, оговоренных в Договоре и действующим законодательством.

к персональным данным Пользователя относятся:

Фамилия

Имя

Отчество

Паспортные данные (серия и номер паспорта, дата выдачи паспорта и название организации, выдавшей паспорт)

Адрес постоянной регистрации

Адрес фактический (в случае отличия от адреса регистрации)

Дата рождения

Образование

Социальный статус

Наименование учебного учреждения

Телефон

3. Срок действия

3.1. При соблюдении сторонами условий Договора он считается заключенным на неопределенный срок.

3.2. Сторона вправе расторгнуть Договор, уведомив другую Сторону в письменном виде предварительно за 7 дней.

3.3. Все споры и разногласия Стороны обязуются решать путем переговоров. В случае невозможности такого урегулирования споры разрешаются в судебном порядке в соответствии с законодательством РФ.

Подпись директора ЦБС «Гагаринская»

Первое, о чём я подумал, пробежав глазами этот бюрократический шедевр, если бы подобный процесс записи в библиотеку существовал в советское время, сколько бы пропагандистской грязи было бы вылито на прежний режим.

В этот момент я ощутил, что значит «театр абсурда», в котором мне предлагают участвовать.

Кроме удивления этим шедевром демократической мысли и бумаготворчества, я позволил себе возмутиться особо выделенным подпунктом 3.2 в п. 3 приложения.

3. Условия обработки персональных данных пользователей

3.1. Право доступа к персональным данным пользователей имеют:

администрация ЦБС «Гагаринская»;

заведующие библиотеками;

сотрудники отделов обслуживания.

3.2. Директор библиотеки может передавать персональные данные пользователей третьим лицам, только если это необходимо в целях предупреждения угрозы жизни и здоровья пользователя.

А это зачем? Я против «предоставления данных третьим лицам».

Ничего страшного в этом нет, – отвечали мне сотрудники библиотеки. На мой вопрос, кто может быть «третьим лицом», объяснили: вдруг вы упадёте в обморок и придётся вызывать скорую помощь, вот она и будет «третьим лицом».

Так, ссылаясь на возможность вызова скорой помощи, просвещали меня сотрудники обеих смен, а затем и заведующая. Поскольку ничего более вразумительного никто из них сказать не мог, становилось очевидным, что они повторяют то, что им говорилось на инструктаже.

То, что он проводился, свидетельствовала их растерянность и скованность при попытке ответить на каждый заданный вопрос.

Я продолжал доказывать: а если бы к вам вошёл человек, скажем, записаться, но ещё не успел назвать себя и упал в обморок, вы что, не вызвали бы скорую?

Сцена почти как в «Ревизоре», в которую вставляю: вот так и меня, вызвав по «03» скорую, вызволите из обморока.

Разговор получался глупый и беспредметный. И заведующая, словно угадав моё желание прекратить это «состязание» вопросов и ответов, подвела итог: в конце концов мы исполняем решение федерального закона.

Я, конечно, и без её уточнения уже давно догадался, кто является этим загадочным «третьим лицом».

Нетоталитарный демократический режим решил (возможно, выборочно) организовать систему контроля за тем, каков круг интересов читающей публики. Индиви-дуальная электронная карта делает этот процесс оперативным и постоянным.

Вот так я получил предметный урок (продолжительностью в целую жизнь) о ценностях тоталитарного строя и демократического режима.

А.К. ИМЯРЕК