Газета "Своими Именами" №45 от 05.11.2013

СОЧИНЕНИЯ ЕВГЕНИЯ ОБУХОВА

Опять по одному из телеканалов показали кинокомедию «Приказано уничтожить! Операция “Китайская шкатулка”». Фильм выпущен четыре года назад, и за минувшие полсотни месяцев предлагался телезрителям несчётное число раз – мне, например, каждый месяц попадается в телепрограмме одного или нескольких каналов.

Вообще, странное у нашего общественного и не очень общественного телевидения отношение к кино. Помню, в ельцинские времена сильно критиковали ТВ за насыщение эфирного времени всякой голливудской ерундой. И тогда наступила эра «Кубанских казаков». Каждую неделю по несколько раз по разным телеканалам утром, днём и вечером можно было посмотреть эту ленту. На мой вкус, её и в самом деле можно с удовольствием посмотреть – ну, раз в несколько лет. Но чтобы так обильно! Словно тогдашние телевизионщики с мстительным прищуром говорили остальному народу: «Отечественного хотели, советского? Ну, нате – лопайте, пока глаза не вылезут!». Да что там «лихие девяностые» - нынешние составители программ то на «Ивана Бровкина» западут и крутят, и крутят два милых фильма, пока телезритель любой рекламе радоваться не начнёт; то «Голубую стрелу» с маниакальной настойчивостью выручают и выручают из цепких лап бандеровцев-подводников; то беднягу «ноль-седьмого» заставляют и заставляют менять курс…

Впрочем, может быть, дело не в пренебрежении к зрительской массе, а в обычном непрофессионализме? Может быть, составители сеток вещания просто не подозревают о существовании сотен и сотен других отличных отечественных и зарубежных лент? И когда на каком-то из каналов вдруг появляются «новенькие» «Следы на снегу», остальные восклицают: «Гляди-ка, какой ещё фильм есть! Надо и нам его…».

Так либо иначе, в надцать-надцатый раз кинокомедия «Приказано уничтожить! Операция “Китайская шкатулка”» (режиссёр С. Бобров, сценарист В. Брагин, киностудия «Мосфильм») предстала перед зрителем. В общем-то, сами создатели о комедии не помышляли – фильм обозначен в анонсах как «приключенческий, военный, драма». Ещё про него всюду сказано, что он «основан на секретных архивах советской разведки». То есть заявлена претензия на точность и документальность – на секретных же архивах! Но я, когда бегаю по кнопкам от телерекламы и вдруг натыкаюсь на очередную демонстрацию «Шкатулки…», остаюсь на просмотре на некоторое время и непременно жизнерадостно хохочу.

Для тех читателей, кто по какой-то причине вдруг почему-то не видел фильма, я расскажу, в чём там дело. Своими словами, чтобы доступнее.

Итак, в 1944 году Гитлер задумал убить Сталина, для чего было решено заслать диверсанта прямо в Москву на правительственную трассу. Чтобы выбрать лучшего из лучших среди предателей, где-то в Германии создаётся особый диверсионный отряд «Яуза». И такой исполнитель находится – Пётр Гаврин - супермен, взглядом злобную укрощает овчарку.

И вот, значит, этого Петра Гаврина (артист К. Лавроненко) засылают в СССР. На самолёте вместе с чудо-мотоциклом, где в руле какой-то чудо-пулемёт с бронебойными патронами спрятан. Засылают в район Ржева, откуда до Сталина две с половиной сотни километров. Но самолёт сбивают зенитчики, судя по контексту - на линии фронта (помните, как далеко от Москвы была эта линия в 1944 году?!). Чудом уцелевший диверсант с чудом уцелевшим мотоциклом движется к столице. Меняет прикид и транспорт (вот он уже не майор, а солдат за рулём грузовичка), и после многих-многих дорог попадает на секретную фашистскую базу «Лесопилка» где-то в районе Волоколамска.

Конечно, до того момента в глухой-то волоколамской тайге наши контрразведчики эту открытую всем ветрам и никак не охраняемую разместившимися там фашистами базу обнаружить никак не могли (видно, о том поведали секретные архивы), ну да бог с ними (с киношными контрразведчиками). Пётр Гаврин въезжает на базу - опаньки! – а там все, кто накануне провожал его в полёт с мотоциклом из Германии. Тоже со своими мотоциклами, с оружием и даже с сапёрной лопаткой магнитогорского завода. То есть главного исполнителя отправили в сафари по постам и военным дорогам Советского Союза, а сами во главе с Густавом Молем (артист Ф. Добронравов) прыг под Волоколамск и ждут, сидят – типа того, доедет главный исполнитель али не доедет... Смешно.

Базу, конечно, разгромили, но диверсант на мотоцикле ускользнул и ринулся прямиком к столице (благо на всей завершающей сотне километров по версии создателей киноленты почему-то ни постов, ни проверок). В конце-то фильма становится ясно, что это всё для того, чтобы на плечах Петра Гаврина проник на правительственную трассу настоящий исполнитель – майор НКГБ Бабушкин (артист М. Ефремов). Но Пётр Гаврин этого не подозревает и оказывается ну где-то совсем неподалёку от Кремля на конспиративной квартире у агента Шарлотты (артистка Р. Литвинова). Конечно, у них возникают умные разговоры, потом постель. И Шарлотта после этого ночью же или рано утречком докладывает в Германию: агент, де, к исполнению задания готов. То есть, надо понимать, у неё - под носом столичного «Смерша» и НКВД - имеется работающий и не замеченный ранее передатчик на кухне или она на почтамт, что ли, успела сбегать, телеграммку в Берлин отбить… В общем, сообщила.

Однако ясно, что утро вечера мудренее. Пробудившийся Пётр Гаврин предлагает новоявленной любовнице скрыться: «Страна большая, никто нас искать не будет… У меня полмиллиона рублей, настоящих…» И тут зритель понимает, что всё это время диверсант таскал с собой мешок денег. На кадрах фильма мешок не показывают. Оно и понятно, ведь если самыми крупными, по 10 червонцев – это 50 пачек. А если немцы даже в этом фильме не последние идиоты, то своему агенту должны бы выдать купюры помельче, чтобы тому не светиться. А это уже сто, двести, а то и пятьсот пачек. Да ещё бланки и печати («У меня любые есть», - сообщает Гаврин Шарлотте).

Отсмеялись, поехали дальше. Спецгруппа «Смерш», в которую умело затесался и упомянутый выше майор Бабушкин, попадает на правительственную трассу с огромным трудом, только по личному разрешению начальника Главного управления контрразведки «Смерш» генерала Абакумова. А диверсант Пётр Гаврин проникает туда без сучка, без задоринки то ли по разрешению кого-то стоявшего выше Абакумова (получается, Сталина, что ли?), то ли по разрешению командира роты охраны (приехал со стороны – «здрасьте!» - и ни у кого никаких подозрений).

А там уж на трассе в момент проезда правительственного кортежа завязывается бой между диверсантами и смершевцами. Палят друг в друга, дерутся, мотоциклы взрывают! И, что характерно, остальным охранникам, расставленным вдоль трассы, хоть бы хны. В сотне метров от них бой идёт, Сталина собираются убить, а они стоят навытяжку, как истуканы, им, как говорится, и ветерок в зад! Вот это охрана, смешно!

А так в остальном фильм красивый. Едут по трассе шикарные лимузины, шины шуршат и по обочинам справа и слева высокие густые развесистые заросли клюквы…

Не стоило бы писать об этом, если б лента «Приказано уничтожить! Операция “Китайская шкатулка”» была на уровне большинства российских тупых киноподелок, которыми в эти годы кормят электорат. Фильм-то на самом деле хороший, увлекательный. И актёрский коллектив отличный, кроме названных - А. Смоляков, С. Баталов, Т. Бибич, И. Соколовский... В. Золотухин Гитлера сыграл, Г. Хазанов – ненавистного ему Сталина… Заявили бы этот фильм как российский остерн (по аналогии с вестернами), ну и крутите его на здоровье без всяких претензий, пока не надоест. Так ведь заявлена архивная документальность, вот в чём дело. «Ребята-то не знают!» - как говорится в одной рекламе. Смотрят и думают наши «ребята», что всё там на экране – настоящее, из архивов. А оно всё кисловато, аж скулы от смеха сводит…

Тут в одном областном театре один заслуженный артист достиг возраста расцвета. То есть раскрылся полностью, как бывает в девяносто два года. А закрываться желания не изъявляет. И, будто назло, в тот год кроме сцены все другие подходящие по ситуации места в театре заняты – гардеробщика, директора… Решили тогда его в труппе всё-таки оставить, в одном спектакле немножко использовать. Чуть-чуть - из уважения к заслугам и для бухгалтерии.

Там роль как раз для заслуженного артиста в расцвете, особенно если у него подагра разыгралась – занавес открывается, а он уже сидит. Нашлась такая подходящая историческая драма, тихая, почти без зрителей. И вот, значит, как бы некий предбанник, факелы горят и сидит этот заслуженный артист. Вбегает дамочка в плюмаже, за ней – то ли Меншиков с шампанским, то ли Кутузов с Малютой Скуратовым, чёрт разберёт, освещение-то в режиме факельной экономии. И они спрашивают, мол, чьи это покои? А наш заслуженный должен, этак сидя, учтиво поклониться и ответить: покои, дескать, самого царя Петра Алексеевича. И больше от него ничего не надо. Он дальше сидит, а эти с царём пляшут, указы пишут, целуются, водку пьют, мух стреляют… Тоска, а не спектакль.

И тут сразу на другой день афиша. Народу в зале едва на два ряда. Холодно, не надышали. Эти, к факелам поближе, на сцену выходят, чьи, мол, тут покои-то? А тот глазами хлопает, паузу держит – и ни бельмеса. Совсем засклерозило. Но потом всё-таки озарился, словно вспомнил что-то из телевизора и вдруг говорит: «Это покои Путина Владимир Владимирыча!» Артисты так и рухнули, где стояли. Но надо ж как-то реагировать! Дамочка в плюмаже говорит: «Хорошо как попали-то! И оделись по случаю больно красиво, будто в телепрограмме «Модный приговор», и в приёмную Путина без записи первые добрались. Пойдёмте, что ли, с ним о реформах поговорим?» Тут заслуженный артист, как старый конь дорогу вспомнил, тоже давай отыгрывать: «Какая ж, - говорит, - вам запись, если вы и так Валентина Матвиенко! Вот и Чубайса в камзоле узнаю, и Медведева! Проходите на этот, на саммит!»

Кой-как отсебятиной действие закончили и занавес скорее закрыли.

На другой день директор в отъезде был, приказ не успел подписать. Поэтому старик опять на сцене оказался. Эти подошли опасливо, спрашивают про покои, а сами тут же суфлируют ему чуть не в ухо: «Петра Алексеевича! Петра Алексеевича покои, скажи!» Тот прислушался, губами пошамкал, и вдруг говорит им: «Гитлера это покои, Адольфа Алоизыча!» Дамочка плюмажная тут же в истерику впала: «Сволочь! – кричит. – Задушу голыми руками!» Эти её держат – и не понять, они старика защищают или Гитлера. Хотя, конечно, дамочке уже всё равно - что тот, что другой. Зрители от смеха вповалку – когда в зале много народа, гораздо лучше смеются. Драма, всё-таки.

На следующий день аншлаг. Эти на сцену вышли с вопросом про покои-то, а старик им как по заученному: «Это покои самого Мамая Батый Кербердыевича! Он повелел тут половецкие пляски устроить и чтоб всенепременно в неглиже». Из зала тут же заорали: «Правильно, молодец, чего рассусоливать! Давай пляски и танец живота ещё, мы билеты у спекулянтов по четыре номинала брали! И других артисточек подгоните, каких там в гримёрках поймаете! Пусть все пляшут!».

Да что толковать: ожил театр. Стали ветерана в другие постановки приглашать. В «Лебедином озере» он вместо Одетты телевизор на худеньких руках на сцену вынес: «Примета есть: «Лебединое» пляшут, значит, сейчас начнётся, глядите новости!». В «Грозе» Катерину - откуда только силы взялись - как бы из омута вытащил: «Живи, дочка, тебе ещё материнский капитал получать!». А она как про капитал услыхала - вырвалась, опять топиться бросилась, а там под сценой бассейн уже убрали. Зрители в экстазе с галёрки попадали. А в «Войне и мире» Наташе Ростовой на корсет трос защёлкнул и после её слов «Эх, полететь бы!» махнул рукой подсобным за кулисами…

Недавно вечер его был, творческий. Дворец спорта битком. Он наизусть монологи читал, из Донцовой большой отрывок...

Корреспонденты потом спрашивают: «Как же так, в театре два слова путаете, а здесь вон чего!?»

Он ответил просто: «Здесь – это праздник, юбилей, случай. А театр – это сама жизнь. Может, в какой другой стране всё и идёт тихонько по порядку, а у нас в жизни ничего предсказать невозможно. Ни-че-го! Вот уж лет двадцать, а то и все пятьсот».

- Э-э-э, мила-ай, ты думаешь что? А тайга-то, она – ого-го! Вот у нас как: запьёт, к примеру, мужик – ну прям не то чтоб по бутылке в день, а помногу запьёт. Так мы его чего? Мы его в тайгу. Завезём эвон куда на заимку, а сами обратно в село лошадьми, сутки скачем.

- Ну и как, помогает? Бросает пить мужик-то?

- А то! Как огурчик!

- Ага, ага, понятно: типа водица из родника целебная, типа хвоя кругом?

- Да какая на хрен хвоя! Говорю ж – в тайгу, на заимку. До ларька пешком шесть суток. Он пока поплутает, пока к людям выйдет – уж и свеженький, никакого тебе выхлопа. И одно желание – не выпить, а выспаться недели чтоб две, а то и все четыре. Потому как тайга-а! Или вот девку какую взять…

- Что, у вас и девки – по бутылке в день?!

- Вот глупай! Толкую ж: девка иная, случись, загуляет. Да ещё приведись с жанатым! И загуляет так, что тока юбки шуршат, крапива вянет, кресты на церквах кособочатся. Так мы, знамо дело, эту девку чего? Мы её в тайгу. Любовь там не любовь, страсть там не страсть – в таёжечку, в тайгушечку её, шалопутную. И поверишь, милай, как рукой! Всё дурное кипение кровей – схлынывает, благостивеет, будто прогноз погоды от Александра Беляева по телевизеру поглядела!

- А-а, это-то понятно! Ну, как бы: белочки, цветочки, грибки с ручеёчками – всё от дурных порывов отвращает, душу чистит!

- Тьфу! Кору они чистит, девка-то! На делянке, топориком. Как за день стволов с полсотни кедрача обработает – так вся гульба из башки долой! Потому как, мила-ай, повторяюсь же – тайга, однако!.. Или вот против воровства. Был у нас в райцентре чиновник один. Брал. Сейчас, конечно, все чиновники везде берут – но этот уж напялом, сверхнаглости, меры не знал! Так, поверишь, мила-ай – тайга!

- Ну, тут уж и не знаю, что предположить? Какие такие цветочки-грибочки-делянки…

- А чего предполагать-то? Вывезли мы его в тайгу подальше, да и отдудохали как следует, чтоб сверх меры не брал. Исправился, стал как все.

- Н-да, вот оно как, оказывается, - тайга-то!

- Так, мила-ай! А ты, значит, из краевого?

- Из него, дедусь, из него.

- Прибыл, значит, убеждать, чтобы мы обратно и впредь энтих поддерживали, которые со всякими землями-фабриками, вкладами-пенсиями и прочей такой ерундой реформы проводят, и всё никак до конца не проведут?

- Точно так, дедусь! Вы тут, глядите, других каких крикунов из других партий не слушайте – а только меня уразумейте, что есть во власти отдельные пока недоработки. Но мы их дорабатываем. А главное – стабильт гарантности. То есть, гарант стабильности!

- Ага, ага… Это так, это понятно. С энтим, мила-ай, никак не поспоришь. Ну, давай тогда.

- Чего?

- Чего-чего, садись – поехали.

- Куда, дедусь?

- Куда-куда… На заимку. Для начала.

- А я, знаете ли, на ужин скушал целую свинью!

- Ха! Так уж и целую! В одиночку?!

- Точно вам говорю – вы ж наших свиней не видели после того, как они на одной гнилой картошке перезимовали…

- Это где ж тебя носило-то, где ж ты всю куртку каким-то солидолом изгваздал?!

- Ничего, вон выйду на дождь, и за пять минут всё отмоется.

- Этот мазут?! Под простым дождём?!

- Не под простым, а под тем, который у нас в деревне то и дело идёт. После открытия за рекой свалки европейских химотходов.

- У нас ещё при Ельцине вывели пять урожайнейших сортов пшеницы!

- Ай, молодцы!

- Да! И ещё вывели свёклу, рожь, всех лошадей и овец – всё вывели, хрюшек последних доедаем, осталось три коровёнки на всю деревню…

- Егор, как же так: жалуетесь, что в деревне папирос купить не на что, а сами вон целую свинью на ужин трямкаете?!

- Необходимость-с! Последние наши свиньи не только оголодали за зиму, но и озверели вконец. На людей кидаются, вчера собаку у корейцев-гастарбайтеров выкрали и сожрали. Тут вопрос самосохранения, кто быстрее: или мы их, или они нас.

- Ребяты! А у нас в школе сегодня старинным аппаратом на простыне кино показывали, «Свинарка и пастух»!

- Ух ты! Кино это что, навроде живых картин, как в райцентре по телевизору? Но непонятно, а про кого кино-то? Кто такие эти свинарка и пас… Как его?

- Деревенщина необразованная, знать надо! «Свинарка и пастух» - про любовь, типа как бы путана и качок.

- А-а…

- Эх, Авдотья-то померла, за август пенсию не успела получить. Теперь всей деревней скидываться придётся, и фотографию на могилку не знаем где искать…

- Где искать… Вон с бывшей совхозной доски почёта сдерите, за четверть века не совсем выцвела.

- А чего это Игнат в амбаре ночует?

- Да он вчера избу с садом и огородом каким-то приезжим дачникам за две бутылки продал.

- За две бутылки? Дом и всю землю!? Ну, Игнат! Вот это да, не продешевил, отхряпал у них, уж облапошил так облапошил городских!

- Трифон, слышь? Почему тебя в деревне дразнят «Раскатанная Губа»?

- Завидуют, голоногие. Я вот ещё поднатужусь, последние деньги как-нибудь соберу и всеми ими до копеечки опять во всякие пифы, чифы и дрифы вложусь. И тогда уж от государства начну получать, ох, и начну ж я получать, именно так, как оно мне всё время обещает!

- У нас в деревне копеечка к копеечке идёт! Нам вот пенсию долго не носили, я шла-шла по улице, и копеечку нашла. А вчерась опять пошла, и ещё копеечку нашла. Теперь у меня их две, копеечки-то!

- Свой скульптор вырос, Васька с закидоновского Закутья. Парню осьмнадцати нет, а лепит всех на деревне – как живых, особенно если трезвых! Только вот наша Закидоновка на песках да чернозёмах стоит – глины нет совсем. Он нашёл выход – из навоза с соломой вперемешку лепит. А недавно в порыве изваял самого и всё его правительство. Из навоза-то. И через месяц вдруг телефонная связь на часок пробилась – мы и позвонили в райцентр, хотим, мол, выставку молодому дарованию устроить! Те на вертолёте примчались, поглядели, как все руководители из навоза стоят, и аж глаза вылупили: «Сломать! Спрятать! Закатать! Немедленно!» И улетели обратно. И тут мы поняли: знать, хреновый из Васьки скульптор, видно, сильно непохоже слепил-то!..

РИСУНКИ РАУЛЯ ЕРКИМБАЕВА