Газета Троицкий Вариант # 42

Я рада бы в рай

Анастасия Казанцева

Высшая нервная деятельность, поляризации и деполяризации, ионные каналы, трансмембранные токи, уравнение Ходжкина-Хаксли. Удачная комбинация генотипа и среды. Как следствие — наука, творчество, эмоции, жизнь. «Где в вашей модели Бог?» — «Я не нуждаюсь в этой гипотезе».

Так продолжается, пока все живы. А когда человек умирает, оставшиеся начинают тосковать. Остановка трансмембранных токов — это слишком просто и слишком страшно. Нормальные образованные люди, нерелигиозные, неверующие, внезапно начинают писать в статьях и дневниковых записях про рай и про бессмертную душу, чтобы смягчить страх смерти и боль расставания. «Он не умер, он просто уехал», — говорят взрослые детям, чтобы успокоить. «Он умер и попал в рай» — говорят они сами себе, чтобы успокоиться.

Это очень понятно и очень соблазнительно. Я бы тоже так хотела. Но мне кажется, что это невежливо и нечестно. Не по отношению к умершему — его больше не существует. Не по отношению к Богу — его никогда не существовало. Но это невежливо по отношению к настоящим религиозным людям и нечестно по отношению к себе.

Религия кажется мне чем-то вроде договора. Человеку обещают бессмертие души, он может в это верить и меньше бояться смерти. Но в большинстве религиозных систем предусмотрен страшный суд, и всех недостаточно хороших (часто под этим понимается «не соблюдающих ритуалы») осудят на вечное страдание. Один раз отказавшись от критического мышления — приняв концепцию бессмертия души, — нужно и дальше соблюдать весь спектр бессмысленных правил, разделять весь спектр верований, мириться с бытовыми неудобствами и недоумением окружающих, и нет никаких гарантий, кроме слова чести бывшего регента и запевалы. К тому же я не вполне уверена, что человек, последовательный в своей религиозности, легче переживает чужую смерть (а ведь только чужую и можно наблюдать и осознавать), ведь чужая нерелигиозная жизнь едва ли вписывалась в каноны его представлений о праведной. Мне кажется, лучше знать, что человек исчез навсегда, чем верить, что ему предстоит вечное страдание.

Нерелигиозные люди, поминая рай и бессмертную душу, берут от религии (например, от окружающего нас христианства) самое лучшее, что она может дать, — утешение, и оставляют за скобками все, что к нему прилагается: и страх божий, и негигиеничное причастие, и нерациональное чадородие, и неполноценное питание в пост, и, конечно, концепцию воздаяния за грехи. На месте христианина я бы не оценила такую степень упрощения; мне это показалось бы чем-то вроде популяризации работы Большого адронного коллайдера на уровне «щас как грохнет — и мы все умрем» — ну, только в данном случае «щас как грохнет — и мы все спасемся». Люди стараются, молятся, соблюдают, богословские трактаты пишут, а концепция рая все равно больше успокаивает не их, а временно примкнувших. Несправедливо.

Но и сам нерелигиозный человек, вспомнивший при столкновении со смертью про рай и душу, как мне кажется, ставит себя в неловкое положение. В современной России религиозность, к сожалению, может быть неосознанной и неотрефлексированной (уже выросло поколение детей, которых просто так воспитали), а вот атеизм неосознанным быть не может (как может быть неосознанным курение, но не его отсутствие): каждого человека сто раз пытались обратить и привлечь к вере, у каждого есть обратившиеся к религии родственники или друзья детства, которым хочется его спасти, разделить с ним свой кайф, чтобы увериться в его правильности. Религия соблазнительна, религия идеально соответствует психологии человека, религия дает готовые ответы и чувство принадлежности к своим, религия дает всемогущего воображаемого друга. Религия прекрасна. Не поддаться обаянию религии — особенно при приближении смерти — могут только очень мужественные и разумные люди. Я уверена, что нерелигиозных людей нужно ценить и уважать (как и всех, кто не ищет легких путей и думает своей головой). Поэтому, если я вижу, как нерелигиозный по жизни человек вдруг аппелирует к христианской мифологии, когда у него случается беда, то я испытываю чувство неловкости — гораздо более сильное, чем если об этом говорит христианин. Мне кажется, что человек проявляет недостойную слабость и я нечаянно оказалась свидетелем. Как если бы он был последовательным защитником прав животных и вдруг на моих глазах пнул котенка. На практике, конечно, я никак свое недоумение не выражаю и утешаюсь тем, что это могла быть фигура речи (в России много религии, она проникла в речь), но отмечаю, что мне желательно успеть поссориться с таким человеком до моей смерти — а то он и меня в рай отправит. И моим близким будет неприятно. Как мне неприятно, когда на могиле моего дедушки ставят крест (хотя он был совершенно уверен, что ему будет все равно, и поэтому не возражал), когда про моего убитого в пьяной драке приятеля говорят, что он будет в раю (что-то я сомневаюсь, что именно там, так что оставьте меня лучше с моим знанием о трансмембранных токах), и когда про академика Гинзбурга пишут «идет Виталий Лазаревич по белой дороге под шумящими деревьями, к свету» (до какого вопиющего неуважения к личности нужно дойти, чтобы вот таким образом оставить за своими верованиями последнее слово).

Мне бы очень хотелось, чтобы соблюдались какие-то границы. Я прошу прощения у верующих читателей, если я оскорбила их религиозные чувства. Но я уверена, что превращение религиозной системы в набор ритуалов, выражений, примет, процесс ее расползания и размывания в обществе, утрата первоначальной идеи и широкое распространение самых простых и увлекательных ее фрагментов -процесс, неприятный не только для атеистов, спотыкающихся о религию в самых неподходящих местах, но и для верующих, спотыкающихся о пренебрежительное отношение к их ложно понятой религии в обществе. Я не против того, чтобы у людей была религия. Я против представления о том, что все попадают в рай стройными рядами — как бы внятно они ни выражали при жизни свое нежелание туда попадать.