Газета Завтра 13 (1217 2017)

Своя-чужая жизнь

Своя-чужая жизнь

Екатерина Глушик

30 марта 2017 0

рассказ о том, как случайно найденный фотоальбом изменил жизнь

Брага оглянулся. Он почти крался к контейнерам. Собственно, чего ему бояться? Спортивное прошлое и не преклонный ещё возраст позволяли чувствовать себя уверенно в стычках, то и дело возникающих на «территориях». Передел вёлся постоянно. Ротация кадров (как между собой шутят, чтобы за хохмой спрятать понимание: может я – следующий), или перетас, если по-простому, шла как по причине конкуренции, так и из-за «естественной убыли». «Наш брат не живуч»,- как-то прохрипел Саныч. И на другой же день, что называется, «собственным примером». Брага даже тосковал по корешам. Только привыкнешь... С некоторыми сошёлся так, как и с ребятами по работе не сходился. Разве что с одноклассниками, друзьями по футбольной команде да с сослуживцами в армии. В гостях у них бывал. Они к нему приезжали. Когда свой дом был. Когда мать живая ещё. Он мать-то и угробил, если уж честно.

Так она радовалась, что в городе устроился, комнату получил! После армии вернулся, на заводе его хотели закрепить, поэтому уже не в общежитии поселили, а комнату дали. Отличная была комнатёнка! Потом мать все деньги свои, даже гробовые, собрала – комнату его на однокомнатную выменяли.

И вот поддался на «слабо» этого Армена, чёрт его побери. «Риск - благородное дело. Продай квартиру, у меня поживёшь (вот почему бы тогда не сообразить: а свою Армен чего не продал?), вложим деньги, на круг в три раза больше получим, глазом моргнуть не успеешь - уже миллионер. Вон люди как оборачиваются. У меня капитала не хватает, чтобы в одиночку раскрутиться. Вижу, ты парень деловой, рисковый. Не трус какой-нибудь. Не скряга. Ты мне сразу понравился, как я тебя увидел. Видно, что ты - самостоятельный, своя хата у тебя. Хорошо, что бабы нет пока, а то бабы в нашем деле - тормоз полный! Они же пилят мужика: «Зачем? Без штанов останемся». Давай! Чего ты, «мать да мать». Она рада только будет, что сын в хоромы из однушки перебрался. Сюрприз. И тачку купишь, и квартиру обставишь. Может, ты мне не доверяешь? Давай, брат!»

Вот уж сюрприз так сюрприз! Брага, как дурак, ждал этого гада, когда тот за товаром в Армению поехал. Говорил: живи тут у меня, холодильник в твоём распоряжении. И умотал с деньгами Тольки Брагина, слесаря-инструментальщика на оборонном заводе. А через две недели какой-то амбал в квартиру вваливается: «Мой квартир. Ты кто здесь жил? Вор! У меня тут в шкаф шуб был. Кожан был. Никакой Армен не знай. Родина уезжал, ты дверзламал. Милиц зову».

И чего Толяну было делать? Ни расписки у него, ничего, чтобы подтвердить, что он здесь не так просто. И ни слуху, ни духу об Армене этом. Потом Брага узнал, что не одного его этот Ара он лоханул.

Думал, в общежитии пристроится. А завод-то разорили. Из общежития людей, даже кто там жил, повыкидывали. Ну и куда? К матери в посёлок. Она как услышала, что сын без квартиры и денег остался, слегла, а потом и умерла. И сестра так на Толяна рассердилась, что видеть его не хотела, обвинила в смерти матери. Да ему и самому стыдно было оставаться в посёлке. На виду у всех позором жить.- мать в могилу свёл.

Мотанул в Москву на заработки. Бригадами строили дачи. Как-то крутился. А потом ногу сломал - вышвырнули. В больнице, ладно, держали, пока не сняли гипс. Вышел, а идти некуда. Прибился к бомжам, как все думают, тоже поначалу думал: перекантуюсь, пока устроюсь. Москва - вон какая огромная. Сколько домов, квартир.

Да только для таких, как Толян, в этих домах- подвалы да чердаки. И то не больно попадёшь. Вот у кого полная свобода - у крыс. Они везде! Ни с чердаков, ни из подвалов никто не гонит. Да ниоткуда! Он как-то стоял у решётки посольства, там охрана, милиция. Идут нарядные люди, показывают какие-то бумажки, их пускают. А вороны по газону расхаживают - без всяких пропусков! Получается, вороны - в большем почёте.

Уже семь лет бомжем. Раз даже Витюху из посёлка видел. Слава Богу, тот не узнал. К бомжам же не просматривается никто.

Брага в разных районах Москвы тусовался. И везде – свои порядки, устои, можно сказать, разделение зон влияния. Где - контейнеры просматривать, в основном собирать алюминиевые банки, их сдавать можно. Где - у магазинов подметать, мусор вытаскивать. Догадались ещё вещи хорошие подбирать и на блошином толкать. Там тётки знакомые стояли. Брали хотя и за бесценок совсем, но с другой стороны, правильно: они же стирали, гладили эти вещи, в помойках найденные, перед тем, как продавать. У некоторых домов, где богатые жили, можно было и фирменные шмотки найти. За них хорошо Аська платила - потом сдавала в комиссионки для дорого барахла. Научила, какие фирмы ценятся. Вот Брага и ходил тайком к домам, где можно было даже выброшенную «Шанель» найти. Он сам и «Гуччи» выуживал, и сумку «Кристиан Диор». Аська сразу ему тысячу отвалила.

Он не ленился, вставал в пять, ещё контейнеры стояли нетронутыми, мусоровозы не приезжали, братья по разуму дрыхли, и Брага ловил момент. Ему рано вставать было привычно: его смена на заводе в 7 часов начиналась. А до этого он ещё пробежки делал – форму футболиста заводской команды поддерживал, душ, потом на работу- пешком, чтобы в автобусе не трястись, да ещё как сельди в бочке набьются. С мужиками чуть не в обнимку едешь. Тьфу!

Он ходил к домам Юза и Хари. Тоже, наверное, по фамилиям клички у них. Как у него. Никто не знал фамилий друг друга. Кто откуда, мало говорили. А если и рассказывали, то врали. Некоторые так заливают друг другу о прошлой жизни! Послушаешь, так половина бомжей - королевских кровей или, по меньшей мере, князья два графья у них в предках. А на помойке оказались по причине собственного благородства: не стали судиться, стяжаться и прочее.

Может, даже боялись: как бы не оказалось, что кто-то кого-то из родных знает. Так ты пропал для родных - ну и безвестность. А это же - варианты: вдруг ты - в загранку уехал, на корабль какой-нибудь попал. Всё-таки приятней думать, что твой родственник в загранке, чем точно знать, что он бомж. И история жизни начиналась с момента попадания в этот подвал, на этот чердак. Прошлого не было. Каждый его в себе держал. И всё общение было в настоящем. А оно было общее. Может, поэтому и прикипали, как Брага, к своим корешам, что всё общее: дни, ночи, заботы, дом… Когда дом, где он тогда в подвале жил, снесли, на теплотрассу перебрались. И всё равно: дом, дом... «Пошли домой». Увидишь на улице своего, спрашиваешь: «Дома кто?» Потом опять подвал подыскали..

На некоторых, кстати, такая одежда! За деньги бы ни в жизнь не купить. Вон на Браге туфли - «Балли». Он в витрине увидел - 20 тысяч пара. В баке нашёл, носит. Не очень удобные, но ничего. Иногда даже греет душу, что на тебе – за 20 кусков обувка.

А вот затосковал как-то Николаич, совсем старый мужик, если по бездомным меркам мерить. Долго ведь не проживёшь такой жизнью. И захотел Николаич своих навестить! Просто грезил. Своих у того - дочь да внук. Вот он, едва ли ни единственный, о семье рассказывал. Николаич и забомжевал-то почему? Он оставил дочери и зятю свою халупу, сам на заработки в Москву поехал. Да в таком возрасте кто его возьмёт? То поднесёт, то подметёт. А таким бедолагам - прямая дорога в подвал. Он иногда звонил дочери. И вот узнал, что зять, слава Богу, помер. А то хотел уйти к другой бабе, да ещё халупу продать и деньги поделить. И теперь дочь одна с внуком живёт. А Николаич и помочь ничем не может. Говорил: умру, а как внук в школу пошёл, не видел. Ведь его в мою честь назвали! И вину свою чувствовал - недостоин, чтобы в его честь имя дали. Когда имя внука назвал- Валёк, так и про самого Николаича узнали, что он - Валентин Николаевич. Вот у Браги тоже, пожалуй, никто и не знает имя.

И как Николаича в дорогу собирали! Как одели! Кожаное пальто, ботинки, шапка меховая, портфель ещё сунули - для солидности. В санприёмнике отмыли, подстригли, выбрили.

А вернулся он из дома - в старье. Всё оставил дочери она, может, продаст. Хоть какие- то деньги. Сам свои же старые вещи ещё не выброшенные, откопал, напялил. И практически сбежал. Что он скажет, почему таким франтом приехал? Что вещи с помойки, а сам бомжует? Поселковые все подумали, что он в Москве начальником. Он же бригадиром был, когда его завод работал. Иземляки сразу, как его таким щёголем увидели, заговорили: потому и не приезжает, с дочерью почти не общается, чтобы не просила помощи, не приехала бы к нему в Москву.

Бабы-соседки сватались. Да как сватались? Мол, возьми к себе в Москву, я согласна твою квартиру или офис убирать. Офис! А признаться, что бомжует, Николаич никак не мог. Сбежал. И страдает: не дай Бог, дочь узнает, что он – бомж, после такого-то фурора. И переживает, что дочь подумает, будто он не хочет её в Москву забирать, потому тайком умотал.

Кого бы ни знал Брага - все стыдятся своего положения. Именно перед старыми своими знакомыми, перед родными стыдно.

Брага не боялся, что отхватит от Юза или Хари за то, что на их поляне пасся. Слабо им. Но западло в чужом мусорном ящике копаться. Поэтому лучше не попадаться. А то совсем уж опустишься. В глазах нынешних товарищей упадёшь - точно не поднимешься.

Контейнер действительно не увозили ещё, но копаться было неудобно: сверху вывалена целая библиотека - книги, журналы, тетради какие-то. Брага сплюнул - замаешься этот хлам книжный перекидывать. Он взял одну книгу, полистал - Теккерей. Брага что-то читал Теккерея. Забыл. Диккенс. «Оливер Твист»! Ух, ты! Он в очередь на «Моби Дика» стоял у себя в посёлке в библиотеке, а тут - на свалке. Читай без всякой очереди, да желания нету. Столько сам повидал за семь-то лет - ни один писатель столько не видел. Тоже бы рассказать кому, написать - вот где романы! Бомжу надо год за пять засчитывать. Каждый день - что-нибудь да! То драка, то воровство, то убийство, то сумку нашёл и отдал охраннику, что дом сторожил, где сумка валялась. И Толяна дамочка потом через дворника нашла и бутылку коньяка подарила. В сумке были документы. Баба пакеты несла из машины, и сумка упала. Она не заметила. А Брага догадался, что наверняка жиличка из этого дома Машей-растеряшей оказалась. Ну и отдал. Даже не открывал. Охраннику тоже бутылка перепала. Честный парень. Молодой, из Рязани. Пока не обжился в столице, не враль ещё, не наплёл хозяйке сумки, что сам нашёл, и вся бы честь - ему. Нет, сказал, что бомж передал.

А вот очень красивый кожаный альбом. Брага открыл – фотографии. Кто выбрасывает фотографии? Места они много занимают, что ли? Вот у Браги самое ценное, что есть – это пара фоток. Хотя, судя по хламу в контейнере, мебели, сгружённой около, квартиру продали - новые хозяева старые вещи как хлам выносят. Наверняка человек умер, и его фотографии даже наследникам не нужны. Или одинокий человек умер. Хотя какой одинокий - полный альбом разного народу. И красивые люди-то, порядочные, интеллигентные.

Было уже совсем светло, и Брага рассматривал фотографии, вглядываясь в лица. На одном снимке на парне свитер - точь-в-точь как у него был! Чешский! Тётка по блату купила и ему на 16-летие подарила. Это царский подарок был - свитер импортный! Брага его, не снимая, носил, а из армии пришёл, конечно, крупнее стал, уже маловат был свитер. Сестра таскала, донашивала: по хозяйству управлялась, на лыжах в нём ходила.

И на Брагу словно чем-то родным повеяло. Да и парень в свитере - его лет, судя по причёске, по качеству фотобумаги, по свитеру опять-таки. А уж когда бабушка какая-то чужая сидит с дедком, а рисунок на платье, как у бабы Оли, отцовой матери! Ну, ты подумай! И в Москве свитера такие продавали! И материал, из которого у бабы Оли халат был, а у бабушки в альбоме - платье. Или тоже халат? Хотя кто в халате фотографируется? Может, эти люди - из толяниных мест? Да раньше все одинаково одевались – что в Москве, что в Казани-Рязани.

Увлёкшись рассматриванием фотографий, Брага и о времени забыл. Но тарахтение мусоровоза к реальности вернуло. Брага взял фотоальбом и пошёл к метро: ему хотелось ещё раз пролистать альбом, рассмотреть фотографии. Он мог пристроиться «паровозиком» к кому-нибудь из пассажиров. Тем более народу - полно, все на работу, час пик, контролёры в такой толпе и не ловят никого. Но Брага захотел поехать по билету. На билет у него найдётся. Он с важным видом купил билет, пошёл через ближайший к контролёру турникет: пусть видит, что он – такой же законный пассажир, как все. Брага даже кошёлку, что брал, чтобы вещи найденные туда складывать, перед метро выбросил, и держал в руках только альбом.

Он доехал до Павелецкой, пересел на кольцо. Дождался, когда освободится место в самом начале вагона, сел и стал рассматривать фотографии. Были здесь и совсем старые, ещё дореволюционные: какой-то гимназист, вот дама в шляпке сидит, мужик в сюртуке стоит. Вот фронтовая. Молодой парень в пилотке, гимнастёрке. Поверх фотографии написано: «С красноармейским приветом».

Фотографии были приклеены. А так было бы интересно: на обратной стороне может, даты есть, имена. Многие фотографии – из фотоателье. Раньше всех одинаково усаживали, в каком городе ни приди фотографироваться. Брага тоже ходил ещё школьником с родителями и сестрой: все в ряд сидят, головы к центру склонили, в объектив смотрят. С одноклассниками –друзьями в ателье фотографировались. И с классом. Здесь тоже такие есть: сидят- стоят. Первый ряд, задний ряд… . Точно - его ровесник был тот парень, что в свитере сфоткан. Даже и похож чем-то на Брагу. Тоже белобрысый, морда круглая.

Наверное, старик какой-нибудь умер. Потому что последние фотографии лет 10 назад вклеены: пожилой человек сидит на диване на фоне ковра.

Брага в тепле, под покачивание вагона уснул.

Проснулся он, когда выпавший из рук альбом по ногам ударил. Времени прошло, видимо, много: народу меньше, утренний час пик миновал. И уже хотелось есть. Он вышел на своей станции, плёлся в свой подвал, и такая тоска навалилась! Ему захотелось иметь семью, дом. Фотографии чужих людей, их улыбки, их комнаты, их диваны, на которых они уютно устроились, столы, за которыми сидят, их драповые пальто, которые помнит и Брага, их песцовые воротники, шапки-самовязки - всё нагнало такую тоску, хоть вой.

В подвале была суета: Николаич умер. По нему уже справляли поминки. Решали, как вынести его. Положить на лавку. Вызвать скорую, чтобы забрали. На подвал нельзя наводить: разгонят всех. А сейчас все чердаки, все подвалы закрывают. Попробуй, новое место найди. Брага, на которого в этой суете никто не обращал внимания, сунул альбом в тайник, который сделал для паспорта и фотографий сестры, матери и своей армейской – единственные вещи, которые остались от старой жизни. Держал фотокарточки в паспорте: в стене вынул кирпичи, соорудил нишу, потом сверху заложил кирпичами, а второй ряд пустым оставил. Вот туда и сунул альбом.

Тоска не проходила. Его даже спросили: «Ты чё, Брага, грустный? Будто Николаич отец тебе.» Они, слава Богу, подумали, что Брага такой печальный из-за Николаича. А ему за все семь лет так тошно не было, как сейчас. Чёрт дёрнул альбом этот открыть. Вспомнил сон, который в метро увидел, когда спал. Приходит к нему дама в шляпе, что на старинной фотографии, и говорит: «Анатоль, мамА здорова?» А он, Толян, во сне знает, что эта его барыня – родная тётя, и стесняется, что она его в таком виде застала. Брага, когда рассматривал альбом, вспоминал: по литературе и истории учили, что все дворяне знали французский. Вот и приснилось. Ерунда какая-то.

Вспомнил, как сам в свитере, что и у парня в альбоме, на танцы ходил, такой модный! Угар просто! Девчонки по нему сохли всегда, он это знал. Поэтому и не женился: всё выбирал. И без семьи остался. Это сейчас вещей полно, а тогда красивая вещь выделяла, по-настоящему радовала. Вот он сидит в подвале своём в ботинках «Балли» за 20 тысяч. И что? Ни одна нормальная девчонка не ахнула. А тоже ведь этот парень (как его звали, интересно?), с девчонками дружил, к свитеру этому они прижимались. Пусть будет, будто этого парня Коляном звали. Пусть Колька будет. Рассказ такой был «Друг мой Колька». Брат двоюродный - Николай, хороший парень был. Да и сейчас хороший, наверное. Чего ему сделается? Живёт в посёлке, семья, работа, дом. А ту тётку, что в платье, как у бабы Оли, пусть Олей и зовут.

Брага лёг на свой матрас. Отвернулся к стене и стал мечтать, будто эта барыня в шляпе - его прабабка, дворянка. И они после революции из Москвы сбежали в Пермскую область, да так там и остались. Потому Анатолий Брагин - пермяк. Боялись ведь раньше о своём благородном происхождении говорить. А вдруг правда у него в родне такие есть, дворяне. Вот дед по матери у него – Романов. Интересно! Брага не все фотографии запомнил, конечно. Бабульку из-за платья запомнил. Парня из-за свитера. Барыню из—за шляпки. Надо рассмотреть все фотографии. Брага еле дождался, когда народ уползёт из подвала, и он сможет залезть в тайник.

Пошёл в сквер, сел на лавку. Мамы с детьми гуляют, бабушки с внуками. Брага рассматривал фотографии. Это всё - родня. Сходство просматривается. Есть, видимо друзья, знакомые, коллеги. Брага даже выстроил своеобразное родовое дерево. Дама в шляпе и мужик в сюртуке - родители этого мужика. Фотография его уже взрослого - вылитый отец. А вот его дети- фотография с женой и детьми. Парень в свитере - это внук той дамы в шляпе.

Брага всем дал имена. И, ложась спать, представлял, как они жили, какие были отношения. Брага боялся вспоминать свою семью - он мать погубил. Сестра Вера его знать не желает. И он создал себе семью - вот эту. Он, Брага, похож на них, из альбома. Похож! Он вклеил свою фотографию в альбом. И обрёл свой «дом». Тосковал, если долго не удавалось альбом посмотреть. Надо же соблюдать осторожность, чтобы не увидели, не догадались о его тайне. Как шпион иногда сидел, словно в засаде, пережидал, когда никого не будет. Брага волновался, даже краснел и смущался, когда, соблюдая конспирацию, доставал это своё вновь обретённое сокровище, когда рассматривал, когда прятал альбом.

И словно ожил. Ему подвальные говорят: Брага, влюбился ты, что ли? Куда-то всё уходишь, улыбаешься, как блаженный. За собой следишь, будто бабу завёл».

А Толян и правда стал часто ходить в санприёмник мыться. Выуживая вещи из помоек, смотрел, подходит ли ему. И воображал, что вот идёт этот его дядя (он около лодки, видимо, рыбалку любит), и видит его, своего племянника. И не стыдно ни Браге перед дядей, ни дяде за племянника.

Вскоре все в альбоме были поименованы. Между всеми установились родственные связи: кто кому кем приходится. У всех определились характеры. Грымзу одну Толян даже хотел вырвать из альбома и выбросить - такая гадина! Ведь бывают же стервы! Эта толстая тётка, что на диване сидит и нагло лыбится (и чего лыбится? Напакостила и рада), стерва, жена дяди. Окрутила, собака, мужика. Дядька-то - золото, а не мужик. Она сидит, на диване устроилась барыней. А он, так и знай, посуду моет. Надо убрать её из альбома - много чести. Но не убирал. Пусть будет. Бог ей судья.

А вот бабуля - очень хорошая. Она и Толяна любила. Да, Толян – любимый внук. Он к ней в гости ездил. Это – дядя, брат отца... Одним словом - всех определил. А в матери себе никого не мог определить. И в сёстры. Потому получалось как-то неполно. Но и вклеивать фотографии матери и сестры в альбом не хотел. Будто в чужие люди отдавать. Сам себя вставил. Так это его дело. А женщин в чужие люди отдавать?! Как они там среди чужаков? Ему казалось, что когда альбом закрыт, его обитатели живут своей жизнью.

Толян уже начал вспоминать, что видел этих людей, что и к ним в посёлок приезжали. Он не фантазировал. А вспоминал! Точно! Ведь приезжали же! Они снились ему. У Толяна была семья! Очень достойные родственники. И он, когда альбом отрывает, ходит к ним в гости.

Как-то он сидел на лавочке в одном из ближайших к жилищу дворов, рассматривал альбом. И впервые за много лет по-настоящему испугался. В таком положении, как у него, чего бояться? Терять нечего. Смерть не страшна, может, она и желанна, да не признаёшься себе. Заболеть тоже не боишься. Как ни странно - такое чувство свободы! От всего. Жизнь в свободном полёте. А тут – хлоп сзади по плечу! И сразу ор Короба, одного из обитателей подвала:

-О! Интеллигент! На лавочке в парке книгу читает! Брага, чё тут у тебя? Бестселлер, а? -и альбом вырвал! Брага оторопел, дар речи потеряв. За секунды чего только ни передумал! А Короб бросил пакет, где звякнули алюминием банки, и в альбом впился. Брага чуть не заплакал. И такая беспомощность! Ноги ватными стали. Короб присвистнул, как мог, беззубым ртом:

-Ну Брага! Это чё, твои? Да-а-а. А ты граф настоящий! Да-а-а!

Его дурашливое настроение сменилось на почтительное. Он словно вспомнил манеры, о которых, наверное, слышал, в кино видел. Может, и дома учили, как себя вести. Был же и этого беспутного Короба дом. А дома, какой бы ни был, детей хорошему учат. Другое дело, воспринимают ли, слушают ли старших. Короб кашлянул, словно для солидности, и спросил:

- Можно, я ещё посмотрю?

Брага не мог вымолвить ни слова и только головой кивнул. Вырывать из рук? А порвёшь? А в грязь уронишь? Да и заподозрит неладное. Делать-то что в такой ситуации, когда с поличным попался? А тут пока смотрит, можно придумать что-нибудь.

Короб как с ума сошёл: достал какую-то тряпку из кармана, типа платка носового, и руки вытер, только после этого стал страницы перелистывать. На лице его то восхищение- это когда он даму в шляпе видел, очень красивую девушку, на море. То уважение, это он на фотографии мужчин в военной форме реагировал: один полковник был. Это как бы дядя Серёжа, тёткин муж. А потом вдруг у Короба - слёзы. Брага растерялся. Короб уже открыто рыдал. Еле выговорил:

-Мне тебя, Брага, жалко. Я – что? Отец пил, бил. Мать умерла, я сбежал, даже школу не окончил. Мне нашу училкутоже жалко: такая хорошая. Я ночевал у неё иногда, а сбежал. Будто предал. И уже времена были - и не искал никто. Здесь ничего не нашёл, но и там не потерял. А ты? У тебя-то вон какая жизнь была! Кино!

Короб дошёл до фотографии Браги, вклеенной им в альбом. Вздохнул, серьёзно произнёс:

-Конечно, правильно, что никому не показывал. Хуже нету, когда тебя, взрослого мужика, жалеют. А я никому не расскажу.

И потом заискивающе произнёс:

-Это наша тайна Брага, да? Пусть наша тайна будет.

Брага кивнул, потому что так и не мог произнести ни слова. Это оторопь на него напала, которую он уже забыл. В детстве в такую оторопь впадал, когда отец их с Генкой курящими в сарае застал. Тогда оторопел, потому что точно знал - накостыляет отец. И как говорится, будто накаркал. В армии ещё так же оторопел, когда чеку из гранаты выдернул, а бросить - рука не разжималась. К счастью, сержант не оторопел. И тоже потом накостылял. Правильно сделал. А сейчас-то что? От кого попадёт? Брага оторопел, что его эту тайну, этот секрет узнал ещё кто-то. И словно чужой человек зашёл в дом в самый сокровенный момент.

Молча сидели. Также молча разошлись. Вечером, вернувшись. Брага узнал, что Короб страшно напился и пока не вырубился, выл, никому ничего не говоря.

С этого времени Короб стал хвостом за Брагой ходить, вздыхать, старался угодить, делал глазами какие-то знаки, которые должны были, видимо означать: я - могила, но тайна-то у нас есть, а, Брага? Иногда игриво подмигивал. Просил то и дело «посмотреть». Тогда Брага ему тоже глазами давал знаки: пошли.

Однажды Брага вернулся в подвал, а народ при его виде примолк, а потом Халтура, как наиболее наглый, с деланным равнодушием попросил:

-Чё, Брага, познакомь со сродствениками, а? Или рылами не вышли?

Короб сидел с виноватым видом. Брагу аж в жар бросило: во трепло! Предатель чёртов.

Короб не выдержал:

-Брага, я ж не нарочно. Они, дебилы, чё подумали? Дебил на дебиле. Думали, мы с тобой. Ну, это. Тьфу!

Сидевшие полукругом в центре подвала «дебилы» никак не реагировали на чествования этого салаги Короба, а выжидательно смотрели на Брагу. Тот ультиматумов не терпел и собирался всех послать громко и определённо, но Бульбаш, не любивший ссор и постоянно выступавший «мировым судьёй», за что пару раз огребал, опередил:

-Брага, мы ш тожа б не прочпаглядець, что ты за важный родственник, а мы ш трохи посмотрим, с твоих рук кали не довераештоваришам.

Толян тоже не хотел ссориться. Настроение не то, у него- праздник: он только что, сидя в парке со своим альбомом, «сыграл свадьбу» этой Светки, что в венке из ромашек сидит, с курсантом военного училища. Его здесь нет. Оно и понятно: пока не родня, дай срок, и он определится на место.

На Брагу напал кураж: он как-то даже с вызовом достал альбом из-за пазухи, молодцевато уселся в центре, отпихнув Короба, открыл альбом:

-Глядите, босота, как люди жили! Руками не трогать! Даже мытыми!

Около него столпились: кто рядом уселся, кто из-за плеча разглядывал. Сначала молча. Только просили то и дело: не листай, подожди.

Это когда не успевали разглядеть.

Брага по-хозяйски захлопнул альбом, резанул:

-На сегодня хватит! Сладкого помаленьку.

Никто не настаивал, признавая и волю Браги, и то что он - хозяин. Каждый сам по себе вдруг стали доставать кто бутылку, кто закусь, собрали «поляну». Чего и не припомнит уже никто, чтобы вот так самоорганизовывались в дружеском застолье, без повода. Ведь не умер никто. Сначала бросали реплики ни о чём. Потом Бульбаш попросил:

- Брага, мы бы все, думаю, не проч выслушать. Как вы жили? Очэн это желательно, Брага.

-Давай, колись, Бражок-дружок,- благодушничал Халтура.

-Много будете знать, плохо будете спать,- важничал Брага. И вдруг понял, что звучит эта дурашливая фраза неоднозначно. Потому добавил:

-Завтра, если хорошо будете себя вести, отчасти удовлетворю ваше любопытство. А сейчас - идите вы все…

Лёг на свой матрас и стал «доигрывать» свадьбу Маринки. И уже во сне настоящий бал видел. И так там наплясался, что утром казалось, ноги болят - почище, чем по футбольному полю бегать, на свадьбах у сеструх-то отплясывать!

Короб, юля перед Брагой, оправдывался: их переглядывания, уединения, сидение на лавочке в парке, кем-то замеченное, приняли за любовь! И когда Короба назвали педрилой, он взорвался и выдал, что за тайные уединения и вздыхания их связывают с Брагой. Но невольно Брага превратился в Шехерезаду! Почти каждый вечер он рассказывал замирающим от восторга, почтения, зависти товарищам о своей жизни: про бабушку-дворянку, про дядю полковника, про стервозную жену дяди, которую возненавидели все и только диву давались, чего эту толстую самодовольную бабу, которая на диване расселась, пока мужик бельё стирает, посуду моет, он терпит? Поганой метлой такую! Чего с ней миндальничать?

Как-то Бульбаш, присматриваясь к фотографии «дяди Саши», заявил:

-Я ш знаю ехо! Тотчно! Он и живёт недалеко. Да ш поверте мне, что кажу: этот дяцька- врач, я ему пособлял, когда дворничал в их доме! Да ш поверьте мне! Я ш вахтёрам работал на заводе, я ш, поверте мне, лица ш различаю!

Брага Бульбаша высмеял, мол, дядька этот – во Владивостоке живёт, обознался вахтёр.

Вслед за Брагой и другие над простодушным Бульбашом подтрунивали. Он чуть не со слезами на глазах настаивал, что точно узнал мужика на фото, а потом надулся. Ну, надулся и надулся. Как мышь на крупу - бабушка говорила.

Обретение альбома и такой богатой родословной одного из обитателей подвала странным образом внесло не только новизну, но поменяло иерархию отношений и даже структурировало их.

Кто-то (будто бы какой-то чуть не профессор, который обжил этот подвал) ввёл негласные правила, которые соблюдались всеми. Не водили баб! На стороне- гуляй. Сюда - нет. Поддерживали какой-никакой порядок. Разговаривали без мата. Если нужно выругаться- ругайся, а просто в разговоре- нормально говори. Не дрались здесь. Выходи на улицу и там махайся, сколько влезет. До этого, как правило, не доходило: лень было вылазить, и пока идёшь, уж забудешь, чего поцапались. И не лезли в душу. Каждый - этакая вещь в себе. И раньше, хотя все и жили в одном месте, теряя то одного, то другого, каждый был сам по себе. Были отдельные дружеские отношения: Брага с Николаичем, с Трухой, попавшим под машину год назад. Кто-то ещё с кем-то. Но «единой семьи бомжей» не было. Сосуществовали. То собачились, то мирно соседствовали, но не было общей темы для отношений. Её и не искали. «Многосерийцности» в разговорах не было: сегодня поговорили- и забыли. Без продолжения.

А тут все стало вертеться вокруг этого альбома. Брага стал безусловным авторитетом как самый родовитый. Им восхищались. Он, как обнищавший граф, таил своё происхождение! То жалели: из такой благополучной жизни - и в подвал! Каждый даже подумывал, что его самого ещё не так жизнь шмякнула, как вон Брагу. Надо же! От такой-то родни - и в подвал!

К нему шли за советом, как к третейскому судье, негласно признавая его превосходство, его право судить-рядить. Его расположения искали, хотя дать он ничего не мог. Но внимание такой персоны уже было лестно. Те детали, которые Брага не мог объяснить, когда при рассматривании альбома возникали вопросы, сами обитатели объясняли сохранением Брагой тайны. Люди из альбома ожили для каждого! У каждого было своё отношение к ним. Личное. И Брага даже стал ревновать подвальщиков к «своим родственникам». И когда кто-то спрашивал, например: «А сколько лет у дяди Валеры выслуги было?», отрезал – «Какой он тебе дядя? Тоже мне, племянничек нашелся». Чаще отвечал, что и как, но то и дело вскипал: все в родню лезут! Дядя, тётя, бабушка… Подвальные тогда то ли упрекали, то ли словно извинялись за своё панибратство: у тебя вон сколько родных! А у некоторых никого на белом свете нет. Так хоть чужого дядю дядей назвать.

Однажды альбом пропал! Брага пришёл вечером - сунулся, а альбома нет! Он похолодел. Хотя альбом уже не был тайной, но Брага по-прежнему его прятал. И вот пронюхали, сволочи! Устроил дознание: кто, что. Никто не сознавался, и все по-настоящему рассвирепели: обокрали всех! Пару дней Брага ходил, как убитый, огрызался на сочувствующих, но на третий день вечером, словно в надежде на чудо, сунул руку в нишу, и руке не поверил: лежит! Достал - все фото на месте. Тоже мне, идиоты, розыгрыши устраивают. Но перепрятал: второго такого розыгрыша и не переживёшь, чего доброго. Это как всю родню в одночасье потерять.

Как-то Брагу на подходе к дому мужик окликнул: «Анатолий!» Брага и не понял, что это к нему, тогда мужик не очень уверенно выговорил: «Товарищ Брага». Брага остолбенел, на мужика уставился. Тот – на него. Мужчина стал что-то мямлить несуразное, гмыкать. Брага насторожился очень: кто такой? Чего надо? Откуда его имя знает? И вдруг заметил, что Бульбаш из-за угла выглядывает: то высунет голову, то отпрянет. Брага вспомнил, что тот буквально накануне слащавым голосом спросил: «Браха, а имя какое тебе? Не Браха ш? Имя как цебе дали?»

Толян в хорошем настроении был, ответил по-нормальному. И Брага мужика узнал: это же «дядя Саша» из Владивостока, тот, кого Бульбаш узнал в альбоме. А этому идиоту, видимо, всё обидно было, что он прав, а ему не верят, и вот он разыскал. Брага не знал, что делать: его самозванство сейчас раскроется, и его построенный в воображении дом разрушится. Он сам во всё поверил, и вот- бульдозером правды сейчас всё сметут. Зачем? Он ведь ни к кому не лез и никакого наследства не ждал.

Мужик, погмыкав предложил: «Зайдём в кафе. Поговорим».

Брага равнодушно кивнул, поплёлся. Хоть время оттянуть. Он и не вслушивался очень-то, что мужик говорил, а думал, что у всего подвала отнимает опору, которая делала их жизнь устойчивой и опирающейся на семью, пусть и чужую. Что он словно детей обокрал, вытащив из кульков подарки и оставив камни какие-то. Чего сейчас идти домой? Что скажешь? Такой позор! Как дерьмом прилюдно вымазали. А дурак Бульбаш не унимался. Всё под окнами кафе ходил, подглядывая.

Когда ужас неотвратимости наказания прошёл, Брага стал что-то улавливать. Мужик, которого звали Павел («мне Николай говорил, что вы называли меня дядя Саша, наверное, просто вы по малолетству не запомнили, что это – дядя Паша, конечно, мы не же не общались». Бульбаша этого несчастного «Николай», оказывается, зовут), рассказывал, что они знали о бабушке Оле, которая по любви выскочила замуж и уехала куда-то далеко в провинцию, её родители старались о ней не вспоминать. Но то и дело доносились вести, что у неё две девочки. А видите, вы - сын. Михаил Георгиевич поддерживал связь с вами - вон сколько и детей, и внуков его у вас фотографий. И наши вам, оказывается, посылал, а нам ничего не говорил!

Тут уже Брага начал гмыкать, агакать. Пока нормально получается: какая-то родня у этого мужика была, Поля потерянная у них где-то обреталась. Да и в любой родне все имена найдёшь: и Коля, и Поля, и Оля, и Саша, и Паша… Он мужику слова не сказал, а тот сам всё предположения строит. Ну, сиди, поддакивай. Он уйдёт, и дело с концом. Как было, пусть так всё и остаётся.

А Саша-Паша ещё и говорит:

-Михаил Георгиевич, мой двоюродный дед, а ваш- троюродный, всё внукуИгорю завещал. Тот не единственный был, но любимый. Он вам его фотографии посылал, в альбоме они есть, я видел, когда мне Николай альбом показывал. Сам Игорёк парень неплохой, но жена у него – дьявол во плоти. Только Михаил Георгиевич умер, она сразу квартиру продала, вещи все выкинула! Мы бы на память что-нибудь взяли. Да вот хоть бы фотографии. Нет, ничего не говоря, только в наследство вступили - продала и всё вышвырнула! Нам неудобно было после кончины Михаила Георгиевича попросить на память что-то взять. Она с её мещанской логикой решила бы, что мы нажиться хотим. Ну, мы и деликатничали. А тут узнали, что квартира продана. Вещи - неизвестно, где. На помойке, чего тут гадать.

Сидели долго, на прощанье Саша-Паша спросил-попросил:

-Можно я вас ещё навещу? - и руку пожал.

И уж Бульбаш тут как тут. Подскочил и давай умиляться, дескать, кто был прав? Говорил я, знаю этого твоего. А ты - во Владивостоке! Скромняга. А он видишь, какой мужик. Не побрезговал. Дай Бог каждому такого родственничка. То ведь как бывает: как человек на коне, в шоколаде, так не отобьёшься от родни, друзей детства. Ну а как упал в грязь- все разбежались.

Ещё что-то лепетал, ворчал, но, слава Богу, отстал от Браги с рассуждениями и поплёлся следом.

Брага и сам видел: такой интеллигент, этот Саша-Паша, ещё и себя будет винить, что он, Брага, его якобы какая-то вода на киселе, в подвале мается.

И не успели в подвал зайти, как Бульбаш из-за плеча Браги аж ором заорал:

-Да ш вы сидите тут и ничого не знаете! Все мировые новости мимо вас, вам бы только нажраться да спать завалиться! Брага дядьку нашёл! Говорил я? Говорил? Слушайте другий раз бульбаша своего. Он дурного не скажет, идиотами сами оказались! Вот новость так новость!

Напились все! Кроме Браги. И так возбуждённо орали, будто каждый нашёл родню в президентском окружении и кузеном английской королеве приходится. От «ты меня уважаешь?» до «помнишь, я всегда говорил, что ты, Брага»,- и далее следовали самые лучшие предсказания товарищей по подвалу о будущем Браги. Он сам этого не помнил, потому что ничего никто не говорил, но говорящие все до единого уверовали в свои предсказания, каждый был убеждён, что это он предсказал такой счастливый путь своему товарищу. «Жаль, Николаич не дожил»,- вдруг произнёс Табло, будто Николаич отцом Браги был. И вдруг Брага понял: они связывают себя с обществом, которое покинули и которое ими не интересуется, соблюдая принятые в обществе, которое помнят, ритуалы: общая радость, воспоминания о трудностях, но при этом – вера в лучшее, сожаление о том, что вот кто-то не увидел этого счастливого момента. И все высказали надежду, что Брага их не забудет. Где, когда? «Без меня меня женили».

Каждый надеялся, что и у него может быть такой вот счастливый исход.

Бульбаш, очень быстро пьянеющий и потому «воздерживающийся», так напился, что рыдал, как какая-нибудь плакальщица на похоронах. А Табло вдруг серьёзно сказал: «Бульбаш, у тебя рука лёгкая. У меня фоток нет, а по тому, как я тебе опишу, ты мне дядьку не найдешь? Я помню, когда маленький был, к нам в посёлок в военной форме мужик приезжал. Это какой-то дядька мой. И мать говорила, что он от Москвы недалеко живёт. А может, и в Москве. Поищи, Бульбаш, а? Вахтёр всё-таки.»

Это стало невыносимо. Ладно, приврать, с кем не бывает? Брага привирал как все, наверное. Матери про оценки в школе, тренеру о самочувствии, пацанам о победах своих, на заводе девчонкам про любовь и всё такое, в общем, что девчонки любят. Но здесь получалась дурацкая ситуация. Брага к беспределу относился строго. А тут сам - беспредельщик. И почти не врёшь, они за тебя всё фантазируют себе, как дети, и получается, что детей обманываешь. Они все ждут, когда он уйдёт в нормальную жизнь и их с собой возьмёт. Пристроит где-нибудь. Как в сказке «Золушка».

Масла в огонь подливал Саша-Паша. Он стал не просто встречаться с Брагой, а уже и в подвал спускался. При нём и подвальные как-то внутренне подбирались, и в разговоры-философствования пускались. Брага не знал, как ему быть: уже и не признаешься! Да это и у своих надежду отнять, они же поверили, что чудеса и сказки в жизни случаются. И этого Павла таким дураком перед ним самим выставить. Он какие-то передачки таскает, чем-то услужить пытается. Его за нос водят, а он виноватым себя чувствует! Будто виноват, что в квартире живёт, а не на улице. Чудные люди, ей-Богу. Как будет, так и будет! Рассосётся так или иначе. Глупейшее положение!

И вот как-то приходит Павел, вызвал Брагу в сквер, лицо торжественно-виноватое, и Брагу огорошивает, мол, не согласится ли тот к ним переехать? К маме в Подмосковье? Та живёт на даче. Дача большая, в элитном посёлке, места много. И он, Брага, может на правах совершенно не унизительных и не обременительных жить или с ней в доме, или в гостевом флигеле. Его готовили для сына, но тот женился и свою дачу построил. Маме помощник по дому нужен, и свой человек всё-таки лучше: и ей спокойнее, и им, семье.

-Анатолий, поверьте, вы не будете в доме слугой. Не беспокойтесь, в это унизительное положение вас никто не поставит! Будете, как у себя дома. Делать что-то по хозяйству, что по силам, да даже телевизор вместе смотреть, и то веселее: и вам, и маме. Подумайте. Не можете же вы всю жизнь так прожить. И нас поймите: нам каково знать, что сын тёти Оли, которая и так настрадалась, без родных всю жизнь прожила, такие муки принимает. Если вы согласитесь, сделаете нам одолжение. Невыносимо думать! Ведь в Вашем положении мог оказаться любой из нас.

«Это точно!- думал Брага. -Армена на вас нет! Ещё и в худшем положении оказались бы. Вы бы и года не пробомжевали с вашими интеллигентиничьями. Загнулись бы. Ведь что ни впарь вам - всему верите! В дом самозванца сами ведёте. »

И Брага находил утешение в мысли, что не он такой дурак. Вон люди поучёнее его, а как верят! Да мошенникам здесь делать нечего! Он сам-то хоть на обещания польстился, на понт дал себя взять, а тут не просишь, не втюхиваешь ничего, а люди сами приключения на одно место себе натягивают. Ладно, Брага им попался. А вот аферист попадись?

Брага неделю мучился. И хочется, и колется, и мамка не велит. Если переехать к ним, значит, по уши во враньё ввязнуть. С какой совестью он с этой старушкой будет жить? Наверняка хорошая бабуся-то, если такого идиота воспитала и согласилась чужого в дом взять. Мало ли что кто наговорит? Сразу в дом тащить? Но и обижать отказом? Они же вон виной как маются. А тут заявить: не пойду! Свинство.

Брага подумал, что надо сбежать! Исчез, и как в воду канул, только вода эта над головой и сошлась. Какой ещё выход?

И вот приходит этот дядя Паша и говорит:

- Мама так переживала, что у неё случился криз. А лучшее лекарство- покой и положительные эмоции. А лучших эмоций, чем те, что вызваны обретением родного человека, участием в его судьбе, быть не может! Это как ребёнок выздоравливает: лучше ничего не может быть. Конечно, так получилось, что вы мою маму, вашу двоюродную бабушку, не знали никогда. Видите, как мы друг к другу невнимательны бываем. Но воистину: лучше поздно, чем никогда. Она к вам очень хорошо отнесётся, не сомневайтесь. Если вы согласитесь к нам переехать, вы спасёте маму.

Брага оторопел. Его зовут спасать человека! Его, опустившегося бомжа, просят прийти к людям в дом и спасти тем самым старушку. Ну он что, тварь конченая, кто ли, отказываться?

…Когда Брага ушёл, подвал напился: каждый переживал, что увели не его. Наверное, так дети в детдоме себя чувствуют: пришли мама с папой и взяли к себе другого мальчика. А ты остаёшься.

Штырь разревелся. Он, оказывается, как раз детдомовский:

-Со мной вечно так! В детдом приходили и уводили других. Меня никто не выбирал. Воспитательницы успокаивали, мол, в следующий раз за тобой придут. Но и в следующий раз - не за мной! А когда после детдома квартиру дали, я жениться хотел. Хотел свой дом! Отел отцом быть, и детей своих самому растить. Очень хотел. И вдруг братан меня находит! О, мол, братан, у нас отец общий, он мне рассказывал, что тебя отдать пришлось. Тебе в детдоме имя дали другое. Папаня говорил: вырастешь- найди брата и дружите. Я наказ отца выполняю.

А сам, братан этот - китаёз натуральный. Давай, мол, выпьем. Я же не пил. А тут- водка рекой. Как же! Братья нашлись! Я и китаёзу рад был. Никого родных. И вдруг- брат. Какие-то его друзья, бабы из дома не вылазили. Алька пришла - скандал. Они её выгнали. Она плюнула, больше не приходила. Мы неделю гудим, месяц гудим. Какая тут работа! Не успел устроиться - уволили. Лежу, в себя прихожу, как-то заходит мужик со своими ключами. Да от моей квартиры уже у кого только ключей не было! Проходной двор.

-Я квартиру купил, - заявляет.- Вы мне сказали, что освободите через неделю. Неделя прошла.

Прикиньте, а? И ни братана, ни друзей. Оказывается, я квартиру этому братану подарил, все документы подписал. А я и имени его толком не знаю! «Брат! Брат!» Всем говорил: «Смотрите, как мы с ним похожи!»Я китаёз, что ли? «Похожи».

Свалить с квартиры пришлось. К Альке сунулся, да ей я зачем - алкаш без угла? А вот если бы меня взяли родители, я бы, может, институт бы закончил. А сейчас если кто придёт и уведёт, так только баба с косой. Больше я никому не нужен!

Все стали неумело успокаивать Штыря, утешать его, уверять, что он им нужен. Ведь Брага тоже ещё совсем недавно и представить не мог, что родня найдётся. Да ещё такие хорошие люди - забрали родственника. И с каждым может такое случиться. Ну а ты совсем молодой, жениться можешь. Баб больше, чем мужиков. Тебя отмыть - ты красавчик!

…Брага уже полгода жил в доме бабы Даши, как он обращался к матери Павла. И ему казалось, что так всегда и было: большой дом в лесу, необременительная работа по хозяйству, телевизор, беседы-споры. Споры, конечно, политические. Брага из себя выходил, когда баба Даша начинала эту сволотень в правительстве оправдывать. Мол, они хотят, чтобы всё было хорошо, но у них не получается. «Ты бы тоже не смог, Толечка,- говорит ему. Сравнила! Я и не лезу! А если бы там оказался, то не хуже их бы управился. Вот чего они… И следовал длиннющий список, что министрами было сделано не так. А всё – не так! Заводы позакрывали, на улицу народ вышвырнули! Это он по себе знал. Ему не надо рассказывать, как нерентабельно и неконкурентно было что-то.

-Да наша продукция в 15 стран шла! Ребята ездили монтировать даже во Францию! О Болгарии –Польше не говорю! И вдруг- нерентабельно! – горячился Брага. -Всех- к стенке!- наводил ужас своим радикализмом на бабу Дашу Брага.- И когда видел её неподдельный испуг, добавлял для острастки - потом собакам скормить- вот и вся честь этим сволочам! Говорят, так в Корее делают. Правильно делают! Глаза узкие, а ум широкий!

Но когда видел, что баба Даша едва сознание не теряет от его намерений, умерял пыл. Добавлял менее кровожадно:

- Парочку к стенке поставить – остальные – сразу задницы прижмут.

Паша пытался ему карманные деньги давать. Но Брага отказался: на всём готовом, даже вон полный бар выпивки. А когда столько много, вообще не хочется. Со временем начал в дачном посёлке то одному мастерить что-то, то другому. Сначала по-соседски помогал, а потом люди сами стали просить, чтобы за деньги поработал и им удобнее, и ему- заинтересованность. Народу в посёлке много, а руки, видно, не тем концом у всех вставлены: люстру повесить- и то зовут. Придёшь, в доме три мужика, а гвоздь забить некому! И стал «Анатолий Петрович» нарасхват. Он уже и на права сдал, мог сам поехать, материалы купить, привезти. Бабушку возил в город, если что-то нужно ей там было. И уже будь здоров зарабатывал. Даже сестре отсылал. Но не признавался новым родственникам, что у него сестра есть. Как она себя поведёт, если явится? Начнёт стыдить: ты до чего дошёл? В родню кому-то лезешь! Срам! Мошенник чистый!

Баба Даша делилась с ним какими-то заботами переживаниями.

-В каждом дому- по кому,- бывало скажет, вздохнёт, а потом, так и знай, что-то поведает. Вот племянница у них, внучатая, заика. И от этого такая застенчивая. Да и как заикой не стать? Девочкой маленькой была, попали в аварию. Отец- насмерть, они с мамой едва живы остались. Заикаться стала. Хорошо, сестра бабы Даши, бабушка девочки, с ними в то время жила, в силе ещё была, она дочь выхаживала, да не выходила. На глазах у ребёнка мама умирала. Потом с бабушкой осталась. А когда бабушка умерла - одна-одинёшенька. И работа хорошая, в архиве начальник отдела, и квартира, и дача своя, а счастья нету. Уже за тридцать, а замуж никак не выдадут. Сама слово не может выговорить, если мужчина к ней обратится. А чтобы познакомить – и думать нечего. Всё у неё книжки, работа, музеи, концерты.

Брага видел эту Марину два раза, и правда, даже его стыдилась приехала, головой кивнула - и с бабушкой в комнату ушла.

И Брага жалел её. Вспомнил, что они в школе пацанёнка из младшего класса, тоже заикался, дразнили, а тот плакал. Сейчас, почти 40 лет прошло, устыдился той детской жестокости. И когда Марина приехала, он её заляпанную грязью машину вымыл - хотел какое-то внимание проявить. Словно за это отчасти простится ему его детский грех, когда он мальчика-заику дразнил. А Марина когда увидела, что машина аж блестит, покраснела и голову опустила, Браге показалось, что даже слёзы у неё.

Потом бабушка то ли сама, то ли Марина попросила её, но послала «Толеньку» к Марине помочь гардины повесить. С другой стороны, чего бы она родственников сводила? Едва ли с умыслом. Но как бы то ни было, а когда он, стоя на стремянке, обернулся и взгляд поймал, разволновался, а Марина из комнаты выбежала. Брага даже чай отказался пить – ничего со своим волнением сделать не мог. И вот робкая тихоня Марина и Брага влюбились друг в друга. Он в школе так не волновался, не робел, когда первый раз в девочку на два класса старше влюбился. И если Марина приезжала, сам начинал заикаться. Порой и «здрасьте» не мог выговорить.

Их наэлектрализованность, когда сидели с бабушкой чаи гоняли, и старушке передалась. Как-то сидят баба Даша с Брагой, телевизор смотрят, она вздохнула и говорит:

-Как жалко, что вы - родня!

Его в жар бросило: понял, о ком речь. Стыдно, что и бабушка догадалась. Хоть не признавайся, мол, не родня никакая ты им, они тебе! Марине особенно. Отмолчался. Бабушка повздыхала. А дальше-то что?

Через пару дней, когда на кухне вместе кашеварили, говорит:

- Маришка - такая хорошая девочка! Вот золотая жена была бы любому. А мужики разве знают, кто им счастье принесёт? Не будь ты ей пусть и четвероюродным, но братом, ей мужа лучше и не надо, а тебе - жены.

Тут «Толечка» чуть не расплакался. Ночью лежал и думал: а не сбежать ли с Мариной, чтобы этот его позор самозванства утаить? Они хоть и слова друг другу не сказали (сейчас просто и он вымолвить не в силах, тоже, как заика), но он точно знал, что и Марина его любит. А женщины, если влюбились, они и за подлецами кончеными готовы, куда глаза глядят. Да только куда он её увезёт? В подвал?

Увядали оба. Вот что такое - чахнуть! Бабушка как-то попросила ей почитать Пушкина- плохо видит. И Толечка пристрастился: по вечерам бабушке читал классику. Она часто прерывала его тем, что дальше уже сама наизусть читала стихи. Во память! Сам брал книги из огромной библиотеки, запоем читал. Умели люди писать! В школе почти всегда из-под палки классику по школьной программе, только приключения разные любил, Диккенса, Джека Лондона, а здесь, если на интересном месте почему-нибудь остановился, дождаться не можешь, когда снова – за чтение. Умели про любовь писать! Действительно ведь «нечаянно нагрянет». Но только у Браги нет такого, что «каждый вечер сразу станет удивительно хорош. И ты поёшь». У него - ты выть готов, а не петь.

Как-то Марина, навестив бабушку и уезжая, сунула Браге записку и после этого так с места рванула! Анатолий развернул, прочитал: «Как жаль, что мы - родные».

Ну уж нет!

Только и сказал бабушке, что надо срочно в город, рванул, и раньше Марины к дому её приехал. Она же во всём - деликатная тихоня: всех пропустит, всем дорогу уступит, чтобы обгонять и лихачить - Боже упаси! Ждал в машине, и когда Марина подъехала, не стал сразу выходить, а наблюдал-любовался, как она паркуется, как выходит, закрывает дверцу. И во всём такое изящество! Деликатность, застенчивость. Татьяна Ларина! Когда с бабушкой перечитывали, подумал, что в школе совсем по-другому воспринимал. Только смеялись с пацанами, гримасничали: «Я к вам пишу, чего же боле»…

Увидев вышедшего из машины Анатолия, Марина едва чувств не лишилась. На капот оперлась. Самое трудное было – объяснить, почему такой обман вышел, хотя сам Брагин только своим бомжам придумал про фотографии. Вернее, себе придумал, а им свои фантазии пересказал. А Паша пришёл, и тут фантазия своей жизнью зажила. И к бабушке он никак не хотел идти! Но если она слегла из-за него, то как он мог отказаться к ней переехать? А потом уже и просто она без него обходиться не могла. Он всё время хотел сказать, рассказать, как всё это получилось, признаться, что не родня, и всё разговор не к месту был. А сейчас уже нельзя не сказать.

Марина и ужаснулась, и обрадовалась. Не родня!

…Маринино заикание Брага даже и не замечал. Они в прямом смысле без слов друг друга понимали. И говорить ничего не надо: она посмотрела на него, он уже знает - то ли в магазин, что ли на дачу, то ли помочь подгузники Павлику сменить. И ещё –пели. Она когда пела, не заикалась. И оказывается, дома она пела. Не то, что голос, а слух был. И вот сядут, да и затянут. Колыбельные пела сыну. Потом дочери.

Сестра гордиться братом стала. Как Толька-то устроился! Кто бы мог подумать! И квартира, и дача, и вон на какой машине ездит, детки- куколки. Такой был рубаха-парень, душа нараспашку, а какой отец стал на своём пятом десятке! Как наседка над детками своими, не хуже любой матери их доглядывает. Слава Богу, жена у него - золото! В Москву и Вера сама едет, и муж, и дети с внуками - как домой, в любое время для них двери открыты.

А вот не найди Анатолий этот альбом, не вклей в него свою фотографию. Получилось – вклеился! В чужую родню, в жизнь…