Газета Завтра 197 (36 1997)

МИССИЯ СОЛДАТА ( ИЗ ПИСЕМ К РУССКОМУ ОФИЦЕРУ )

Ковад Раш

Школьником, помню, читал воспоминания нашего подводника Героя Советского Союза Иоселиани. В войну ему довелось побывать в Англии. Там они были приглашены в офицерское собрание. Иоселиани с гневом писал о том, что никакие военные подвиги не оказывали впечатления на офицеров флота Его величества. Они больше внимания уделяли тому, что советские офицеры не умеют пользоваться столовыми приборами и лишены непринужденности. Последнее в их глазах принижало все геройство наших подводников. Кстати, англичане тоже были из боевых офицеров, а не из тыловиков. Я тогда гневался на англичан больше, чем наш уязвленный славный герой. Но с годами все больше и больше склонялся к тому, что за снобизмом английских офицеров скрыта какая-то очень глубокая мудрость, причем реалистическая и жизненная.

Что имел в виду де Голль (тогда ему было уже 66 лет), когда на выпуске сен-сирцев вдохновлял курсантов гордым сознанием принадлежности к кадровому офицерству. Это было после войны, после национального позора 1940 года. Франция переживала дни не лучше наших. Он кончил сам когда-то Сен-Сир. На Первую мировую войну ушел юным лейтенантом. Получил три ранения. Без сознания был взят в плен. Три года провел в лагерях, где сидел, между прочим, вместе с Тухачевским. Капитан де Голль после плена пошел добровольно воевать против большевиков. Сражался на Волыни и под Варшавой, где командовал Тухачевский, и вписал одну из самых позорных страниц в нашу военную историю. Красные были разбиты наголову. Де Голль не изменил офицерской чести, а Тухачевский переметнулся ради чинов и проиграл.

Де Голль говорил выпускникам Сен-Сира: “Вы выбрали военное ремесло. Оно потребует отказа от свободы, от денег, оно связано с тяжелыми испытаниями, с часами горечи, с годами тоски. Но в обмен за это оно дает вам высокое сознание зрелости, радостное чувство служения великому делу, высокую гордость, надежду на свершение великих дел и неизменно самую прекрасную мечту о славе, осененной знаменами… Сен-сирцы, я говорю вам, что никогда не терял веры в будущее Франции”.

Де Голль считал, что как офицер он призван быть носителем французского духа, ибо армия, в чем он убежден, есть хранительница национальных огней.

Де Голль был взволнован видом советских солдат, построенных для встречи его в 1944 году при первом посещении России. Он записал вечером в дневник: “Да, это была она — вечная русская армия”.

Армия сберегла тысячелетнюю преемственность державного служения свей Отчизне, служения даже среди вышек ГУЛАГа.

Жизнь как отдельного человека, так и народа, может развиваться и цвести только в огражденном силой бытии. Война же устранима из жизни человечества. Борьба за мир не должна превратиться в токование тетерева на мотив “на нас никто не собирается нападать”. Тот, кто собирается, об этом не кричит.

“Вечный мир, — говорил Лейбниц, — возможен только на кладбище”.

Великий Фихте, записавшийся в ополчение и духовно возглавивший Германию на освободительную войну, писал:

“В сношениях между государствами нет иного права, кроме права сильного”.

Так это или нет, но до рождения модного паркетного термина “геополитика” знали все — от пахаря до государя — что чем сильней держава, тем она в большей безопасности.

Наш знаменитый владыка Филарет Митрополит Московский, несколько десятилетий правивший твердо и мудро московской метрополией в прошлом веке, поучал:

“Бог любит добродушный мир и Бог же благословляет праведную брань. Ибо с тех пор, как есть на земле немирные люди, мира нельзя иметь без помощи военной. Честный и благонадежный мир большею частью надобно завоевать. И для сохранения приобретенного мира надобно, чтобы самый победитель не позволял заржаветь своему оружию”.

Бывают минуты бытия, о которых сам Спаситель сказал:

“Продай одежду свою и купи меч” (Лк. 22, 36).

Сегодня нет в мире ни одной политической системы, которая могла бы соперничать со свободными демократиями Запада.

Правовое государство и справедливый социально-экономический строй признаются теперь всеми церквами нравственно и религиозно оправданным порядком общественного устройства. Наша задача состоит в том, чтобы создать новую российскую армию с такими порядками и духовными ценностями, которые позволили бы ей войти в европейское сообщество не инородным телом, а органичным, необходимым и действительным.

Армия не может исповедовать ценности, отличные от нравственных норм общества, которое она защищает. Армия не просто едина с народом: можно смело сказать, что нет ни одной структуры в государстве, которая могла бы сравниться с Вооруженными Силами по всепронизывающей связи с народной жизнью.

У нас нет никаких шансов на возрождение, если мы не избавимся от комбедовского постулата безродных люмпенов, гласящего, что “политика есть концентрированное выражение экономики”. Все наши провалы за вот уже скоро 80 лет — из-за этой глубоко порочной и аморальной установки.

И экономика, и политика, и ее продолжение — военное дело — есть концентрированное выражение духа и нравственного состояния общества.

Никогда ни производственники, ни экономисты, ни завхозы не обеспечат экономического прорыва. Потому хотя бы, как говорил самый крупный русский военный педагог генерал Драгмиров: “Экономическая идея никогда не была и никогда не будет верховной командующей идеей в жизни народов, народы живут не для того, чтобы жрать”.

И в самом деле, если бы бытие определяло сознание, то почти ни один приказ на войне не был бы выполнен — кому охота рисковать своей шкурой, т. е. “бытием”, ради какого-то “сознания”, которое к тому же вторично.

Экономика — не состояние кошелька, но состояние духа.

Ни одно государство в мире еще не спасал экономист. Это как если бы в трудные минуты на войне стали бы армии просить замов по тылу разработать наступление или вывести войска из окружения. Кто станет оспаривать значение тыла в жизни войск, но никому не придет в голову отдавать тыловику капитанский мостик или командный пункт. У нас не было полноценной рыночной экономики, а “рыночной” — значит выросшей в конкурентной борьбе. Видите, уже появилось ключевое слово: “борьба”. Говорят, еще — “экономическая война”. Смягчим и “борьбу” и “войну” до культурного слова “состязание”. Итак, экономики не было. Экономисты в борьбе, войне, состязании не участвовали, а академиков от экономики, т. е. полководцев, хоть пруд пруди. Ни один из этих “спасителей” не ниже, чем доктор наук. Может быть, иные из них как советники даже хороши, но никак не вожди. Аденауэр, создатель послевоенной Германии, не был экономистом. Он был прежде всего христианином. А вот губить государства экономист губил — это Маркс с “Капиталом”.

Каждое воскресенье в церквах Соединенных Штатов собирается больше людей, чем за год на всех стадионах Америки вместе взятых. Самое богатое государство в мире и самое религиозное. Наше государство — самое атеистическое в мире. Последствия нам известны. Оно самое нищее в Европе.

В январе 1981 года вышла книга американского мыслителя Дж. Джильдера “Богатство и бедность”. Его стали называть Карлом Марксом капитализма. Рейган не расставался с его книгой и объявил Джильдера “величайшим философом Америки”. Сам Джильдер утверждал: “Экономикой правит мысль, отражающая не законы материи, а законы разума. Один из основополагающих законов — вера — предшествует знанию… Вся творческая мысль, таким образом, в известной степени религиозна, изначально продукт веры… Капиталистическое производство основывается на доверии — к соседу, обществу, к компенсирующей логике космоса”.

Джильдера не без основания называли “интеллектуальным гуру рейгановского режима”. Он уверенно заявлял:

“Я думаю, что капитализм выходит за рамки материального в жизни людей и основывается, в сущности, на духовных импульсах”.

Армия живет и развивается на тех же фундаментальных законах, что и экономика, и общество в целом, и в этих законах дух первенствует.

Офицер должен сделать этот кардинальный выбор. Неполитизированный офицер — просто идиот, и не в переносном, а в прямом смысле.

Какое же духовное наследие оставили нам предшествующие поколения, чтобы мы не блуждали в потемках, а могли бы дать офицерам просветленное и здоровое учение о миссии воина в России.

При строительстве новых Вооруженных Сил мы обязаны принять во внимание урон, понесенный армией США и государством за период после Вьетнама и до прихода к власти Рейгана. Тогда издевательства печати над армией, реорганизация, непродуманная перестройка, создание профессионально-наемной армии, которую в тайне презирают все честные американские офицеры, — все это обошлось США в три триллиона долларов!

Печать пыталась привить армии комплекс неполноценности и вины и, надо сказать, преуспела, пока республиканец Рейган, “из великой старой партии”, не поставил все на место.

* * *

После 1945 года в Европе правил только один “монарх” — это был генерал де Голль. Пережив 15 покушений, он правил Францией через взрывы и автоматные очереди и оскал левых, которые не могли простить ему постулат, что французы нуждаются не в благоденствии, а в достоинстве. Потребительское общество просто завыло от ярости. Де Голль был офицером до мозга костей. Как президент он оставался хорошим командиром полка и полагал как добрый отец-командир, что солдаты, разумеется, должны быть сыты и хорошо экипированы, но главное — это их готовность драться за достоинство Франции. Леволиберальная интеллигенция просто застонала от ярости и отчаяния. “Таймс” писала о нем: “Де Голль обладает ясным и проницательным умом, одновременно воплощая в себе человека действия и мечты”.

Отец Шарля де Голля, Анри, лейтенантом гвардии воевал против пруссаков, осаждавших Париж в 1871 году. Ему в душу запал рассказ матери о том, как плакали ее родители при известии о капитуляции маршала Базена в 1870 году. Памятники военной славы, замки, реликвии и знамена в музеях он воспринимал как семейные святыни. Предки де Голля строили Францию с XII столетия.

Шарль де Голль с детства усвоил, что как дворянин он не должен делать деньги, заниматься ремеслами или наукой. Только два института французского общества считались в семье де Голлей достойными уважения: армия и церковь. Шарль знал, что он будет офицером, а потому в жизни своей будет ежедневной, пусть незаметной и скромной, службой, но хранить высокий духовный строй нации. Без этого жизнь офицера -постылое, тусклое и подчиненное существование. Зато отнять у него эту миссию не может никакая сила.

Президентом генерал де Голль любил отдыхать у себя на даче в Коломбэ. Туда иногда приезжал адмирал д’Аржанлье, бывший командующий морскими силами “Свободной Франции” во время войны. Адмирал приезжал обычно с чемоданом, в котором хранилось облачение священнослужителя, складной алтарь и принадлежности для церковной службы.

По заведенному порядку, адмирал переодевался и входил к чете де Голлей в церковном облачении. Теперь он не адмирал д’Аржанлье, а отец Людовик. Стол накрывали белой скатертью, и он служил алтарем. Генерал де Голль в качестве церковного служки почтительно помогал адмиралу разместить предметы культа. Когда все было готово, генерал и мадам де Голль смиренно опускались на колени. Начиналась домашняя месса.

Эта скромная месса, тайная и невидимая для печати, прихожан и ротозеев, служба двух старых солдат, двух высших офицеров, стоит тысяч торжественных месс в Соборе Парижской Богоматери, которые сейчас привлекают туристов-ротозеев. Может быть, здесь, в этом тихом загородном доме, хранились судьбы Франции. Де Голль уже курсантом Сен-Сира был убежден, что рожден, чтобы спасти Францию. Он до смерти считал, что только нация есть воплощение Бога на Земле. Де Голль был образцовым католиком. Когда вышли его мемуары, он первые пятьдесят экземпляров, напечатанных на дорогой бумаге, отослал не кому-либо, а папе римскому.

В июне 1968 года де Голль добровольно ушел в отставку. Тогдашняя Франция не доросла и не заслужила иметь такого главу, как де Голль. Перед уходом он напомнил о старинной аллегорической картине. На этом полотне была изображена толпа, которую бесы толкали в сторону ада. Только бедный одинокий ангел показывал толпе противоположное направление. Из этой толпы все кулаки поднимались не против демонов, а простив ангела.

Так непонятый французами ушел со сцены и вскоре из жизни одинокий офицер де Голль, высший тип офицера-монаха орденских времен.

В Первую мировую войну французская пехота потеряла 70 процентов своего состава, германская — 40. Такие потери в живой силе делали даже победу в войне удручающей. Франция начала 1914-й год лозунгом “Наступление любой ценой”. Ей надо было отобрать Эльзас и Лотарингию у Германии. В обороне земли сами не приходят. Отобрав эти две провинции, Франция встретила 1940 год уже доктриной “оборона любой ценой”. Но в обороне еще никто не выигрывал ни битв, ни войн, и несмотря на “линию Мажино”, Франция была сокрушена за сорок дней, хотя обладала по всем показателем более мощной армией — имела больше танков, самолетов и орудий. Во Франции не было перед войной репрессий, но они, так же, как и мы, считали танки пригодными только для поддержки пехоты. Так думали и англичане.

Англию можно считать родоначальницей идеи танковой войны. Генерал Фуллер еще в 1919 году опубликовал книгу “Танки в великой войне 1914-1918 гг.”. Итальянский генерал Дуэ еще до Первой мировой войны создал учение о воздушной войне. Ну и что? Стала ли Италия грозной военно-воздушной державой? Нет. Не танки родины Фуллера торжествовали на поле боя, а напротив, танки Гудериана сбросили у Дюнкерка в море англичан.

Де Голль было один из немногих, кто правильно понимал стратегическую роль танковых соединений. Немецкие танки смяли французские армии и взяли Париж. Почему это произошло? Мало рождать великие идеи. Надо иметь жадно внимающую и страстно ждущую военного пророка среду. Такая среда, кроме милитаризированной Японии, была только в Германии. Подписав капитуляцию в ноябре 1918 года, немцы не чувствовали себя побежденными — ни морально, ни в военном отношении. Они кончили войну всюду на чужой территории. За четыре года не были ни разу разгромлены, и еще в марте 1918 года кронпринц Рупрехт Баварский вышел на расстояние одной версты до Амьена. У него была страшная по реальности возможность рассечь англичан и французов — сбросить англичан в море и взять Париж. Вот тогда-то решились назначить единоличного главкома союзных войск Антанты — им стал Фердинанд Фош, маршал Франции.

Де Голль был танкистом. Правда, при росте в 192 см. трудно представить его в танке.

В 1932 году капитан де Голль выпускает книгу “На острие меча”. Де Голлю уже 41 год. Для боевого, высокоодаренного офицера капитанские погоны в 41 год — только подтверждение того, что и ум, и наступательный дух, и чувство чести были под подозрением в предвоенной Франции. Танки — оружие наступления.

Через два года неутомимый капитан (помните, он еще курсантом уверовал в свою миссию спасителя Франции) издает книгу “За отборную армию”. С наибольшим и даже напряженным вниманием ее прочли в Германии. Не просто прочли, а жадно впитали Гитлер, Кейтель, Браухич и, разумеется, Гудериан. Нигде в мире главы государства не следили за такими новинками, кроме Германии.

В первой книге де Голль утверждал, что орудием обновления государства должна стать армия как средоточие и хранитель души нации, ибо меч, по его убеждению, — есть ось мира.

Немецкие генералы, все до единого прошедшие Первую мировую войну и стонавшие от бессилия, ярости и обиды за версальские унижения, воспринимали, как музыку сфер, вдохновенную патетику французского офицера де Голля, когда читали: “Воинский дух, искусство солдата, его достоинства являются неотъемлемой частью человеческих ценностей. Настало время, когда военная сила должна вновь проникнуться сознанием своей первостепенной роли и сосредоточиться на своей цели, которая состоит в войне. Военная элита должна поднять голову и устремить голову к вершинам. Чтобы придать остроту мечу, настало время восстановить философию, присущую положению военной элиты”.

При чтении таких слов немецкие офицеры могли молча встать и вытянуться. Но их недавний противник на поле боя де Голль писал не для них. Его религией была вера во Францию, для него тысячу лет назад было вчера. Историю родины он воспринимал в мистическом единстве — а это уже религиозное настроение. Все, кто его знал, видели его полное безразличие к деньгам, богатству, славе. Он не испытывал неприязни к капиталистам, не имел классовых и партийных пристрастий. Он готов был сотрудничать со всеми ради величия Франции. Он ушел из жизни непознанный никем. С юности он вдохновлялся идеями пламенного монархиста Жозефа де Местра и до войны был под сильным влиянием идей Шарля Морраса, смертельного врага демократии и националиста-идеолога Вишистского режима. Маршал Пэтэн был первым полковым командиром де Голля. Казалось бы, де Голль пропитан “духом Виши”. Но он оказался после разгрома Франции в Лондоне и возглавил сражающуюся Францию против нацистов.

Зимой 1966 года он был избран на новый семилетний срок, но ушел добровольно в отставку через год, оскорбленный улюлюканьем и поношением французской интеллигенции.

С политической сцены сошел не президент, ушел Государь, один из немногих, подлинно великих монархов Франции. В нем было то, чего не было ни у одного главы государства в Европе и Америке в ХХ столетии, быть может, кроме императора Николая II, — в нем было величие, одиночество и грусть, на русской почве это кручина.

Но вернемся к предвоенному труду де Голля об отборной армии. Несмотря на слово “профессиональная” на обложке, по сути, речь шла об отборной высокомеханизированной армии в сто тысяч человек при полном сохранении массового призыва в армию. Де Голль не отвергал “призыв” в армию. Он, по сути, первый предложил силы мобильного реагирования. Мы издали его книгу на следующий, 1935, год. А книгу генерала Фуллера “Танки в Великой войне 1914-1918 гг.” издали уже в 1923 году. Бывшие офицеры Императорского генерального штаба следили за мировой военной наукой, а большевики, готовившиеся к захвату мира через мировую революцию, подстегивали их. В отличие от Германии, в Советском Союзе были все предпосылки, кроме самого главного — не было офицерского корпуса. Последние офицеры были уничтожены Тухачевским к 1933 году.

Де Голль писал, что выделение лучших, ударных войск — давняя традиция со времен великого короля Филиппа-Августа, участника третьего крестового похода Фридриха Барбароссы и Ричарда Львиное Сердце в Святую землю против курда Саладина.

Чтобы выразить идею отборной армии, де Голль со свойственной ему глубокой эрудицией воспользовался мыслью поэта Поля Валери: “Специально отобранные люди, действуя отрядами в неожиданном месте, в неожиданный момент, в кратчайший срок произведут сокрушающий эффект”. Это идея “спецназа”!

Де Голль, видимо, так же, как великий сегун Иэясу, считал воинское искусство и литературу одинаково приличествующими офицеру.

Путь Шарля де Голля, самого великого французского офицера, был полон терний. Только в начале 1937 года в 46 лет он получил под свое командование танковый полк в Меце. Прапорщик Тухачевский, с которым сидел в лагере капитан де Голль, уже маршал и дрессирует мышей в кабинете, и клеит скрипочки.

В начале 1940 года, того года, когда танковые армии Германии разобьют за полгода три полумиллионные армии Бельгии, Англии и Голландии, французское руководство, наконец, формирует танковую дивизию, снабдив ее 180 танками двадцатых годов. В этом было что-то от трагического фарса, де Голль был в отчаянии. Но это еще не весь французский “дурдом” тех лет. В начале 1940 года, страшного года своего военного разгрома, последовало указание из Парижа разработать план по уничтожению нефтепромыслов Баку.

В начале войны с Германией де Голля, еще полковника, назначают командующим танковыми силами 5-й армии в Эльзасе. Все силы состояли из нескольких десятков легких танков.

14 мая полковник де Голль принял командование 4-й бронетанковой дивизией. Она еще в состоянии формирования из остатков разбитых войск. 28 мая 1940 года, накануне поражения его родины, он в 49 лет произведен в бригадные генералы.

Не об этом мечтал автор идеи об отборной армии, которая “в неожиданный момент, в кратчайший срок произведет сокрушающий эффект”. Он всегда считал, что история Франции — это история армии. И вот теперь разбита и армия, и Франция. Он покидает Францию, чтобы возглавить ее, помните:

“Сен-Сирцы, я говорю вам, что никогда не терял веры в будущее Франции”.

Первые покушения начались, когда ему было за шестьдесят. Он продолжал спокойно править Францией.

“Франция нуждается в монархии, но не в наследственной, исходящей из божественного права, а в монархии избирательной. Я выполняю функции монарха во имя Франции”.

Отец Шарля де Голля, Анри, называл себя “тоскующим монархистом”. Шарль был сыном своего отца. Его противники знали, что он безразличен к власти, деньгам и славе, и все, что он ни делает, только из понимания своего служения Франции. Они знали, что он дворянин и офицер до мозга костей. Его не остановят бомбы и пули заговорщиков. Как человек чести он чувствителен только к оскорблению достоинства. Это оружие было пущено в ход и сработало. Он дрался, правил и жил как офицер до последнего вздоха. “Возраст существует только для бездарей”, — говорил Герман Гессе. Де Голль покидал свой пост в 77 лет, полный такого же достоинства и непреклонности, как в юности. Шарль де Голль — эталон офицера. Он уважал “вечную русскую армию”. Российские офицеры не должны этого забывать.

Мы вспомнили здесь именно де Голля по многим причинам. Прежде всего за то, что он сохранил в себе дух офицера и верность Родине не в минуты ее торжества, а в дни унижений и разгрома. Во-вторых, возглавив страну, которая своим освобождением была обязана союзникам, он в системе НАТО был единственным, кто сохранил право на самостоятельные шаги, вывел Францию из военной организации НАТО и соблюдал с блоком благородную дистанцию. Для нас это вдвойне поучительно. Мы, по примеру де Голля, можем войти в НАТО настолько, чтобы иметь блок всегда дружественным, но и не сливаться с ним, по нашему обыкновению, до “братских слюней”.

Но главное для нас в де Голле как в офицере и государственном деятеле — это его непоколебимая вера в то, что как для отдельного человека, так и для страны в целом никогда бытие не определяет сознание. Мы забыли об этом, и вот последние десять лет социальное “хрюканье” заглушает все звуки на просторах святорусской земли.

За десять последних лет ни один военный, как и ни один гражданский человек в России, даже не приблизился к решению любимой всеми бездельниками темы, которую они называют “реформа армии”. Ни один… Это не может не пугать, ибо говорит о тотальной деградации общества. В правильно поставленной задаче, говорят, уже заложена половина ее решения. У нас саму задачу ставят извращенно. Несомненно, армию следует сокращать, реорганизовывать и перевооружать. Но это не главная часть военного дела. Полководцы всех времен на основе боевого опыта пришли к выводу, что в балансе победы на материальные силы приходится только одна пятая часть. Зато четыре пятых приходятся на нравственную мощь войск, на дисциплину, войсковое братство — словом на дух армии. Но именно этих четырех пятых реформаторы боятся как нечистый ладана. О том, что следует начать с четырех пятых, — не сказал ни один человек: ни из демократов, ни из патриотов, ни из военных, что особенно прискорбно.

Похоже, что чем больше академий кончали военные, тем хуже они понимали, что такое армия. Большинство уходили на покой, так и не осознав, где они отбарабанили годы своей жизни. Марксисты, у которых ни в одном словаре: ни в военно-энциклопедическом, ни в философском не встречались такие категории, как “ч е с т ь” и “д о с т о и н с т в о”, сделали все, чтобы Академия Генерального штаба, детище Генриха Жомини и Николая I, как и армия в целом, превратились в динозавра с громоздким, устрашающим туловищем и мозгом с лимон. Теперь “реформаторы” трудятся над тем, чтобы стесать бронированную чешую, подпилить зубы, уменьшить вес чудища так, чтобы он не пугал цивилизованных и нервных европейцев, но мозг непременно оставить с лимон.

Как-то воспитанник Академии Генерального штаба Павел Грачев высказал вполне здравую мысль о том, что одного полка достаточно, чтобы взять город Грозный. Но вскоре, после неуклюжей танковой попытки, стушевался и даже поверил газетным “пиджакам”, что он сказал несусветную чушь.

Между тем, при абсолютном превосходстве в воздухе, в разведке, в артиллерии одного развернутого “спецназовского” десантно-штурмового полка с усилением достаточно, чтобы подавить сопротивление в центре любого города в России (и не только в ней) и арестовать главарей. Даже когда речь идет об известных своим боевым энтузиазмом чеченцах. Армия, не способная выполнить подобную задачу в любом окруженном городе, представляется странным образованием в камуфляже. Будь жив Петр I, создавший новую армию, большинство генералов в Москве и на Кавказе не избегли бы царской отеческой дубинки за вялость, нерадение к воинской науке и нелюбовь к “полю” и солдату. Многим намял бы бока.

Решимость, собранность и вкус к риску входят в те самые четыре пятых, которые составляют нравственную мощь армии.

Мы знаем, что при любых смутах и потерях пути, когда все институты государства разлагаются, армия и особенно ее офицерский корпус держатся дольше всех. А из всех армейских структур наибольшую стойкость проявляют училища, где “юнкера”-курсанты в юношеском непреклонном идеализме не отдают святыни отцов, не позорят знамени и сохраняют высшую человеческую добродетель — верность. Даже брошенные на передний край два батальона курсантов Петергофского пограничного училища (нынешний Голицынский Пограничный институт) дрались с такой беззаветностью, что командование вермахта вынуждено было отдать приказ: “Юнкеров в зеленых петлицах в плен не брать”. Такой приказ противника заслуживает того, чтобы войти в эмблемы пограничных училищ. Сегодняшние курсанты не виноваты, что их юность совпала с вороватым материализмом накопителей, оскверненной нравственностью, разрухой и унижением национально-государственного достоинства. Наш святой долг — помочь всем, кто носит погоны, сохранить внутреннее достоинство и осознать, что у России, по сути, кроме них, никого нет, и они ее последняя нравственная опора.

Долг офицера не поддаться на политические призывы и провокации. Ему надо только служить и возрождать традиции русского воинства — сегодня это будет наивысший вклад в будущее России. Возрождение армии и России — неотвратимо. Чем больше шельмуют, поносят и клевещут на армию, тем чище и спокойнее должно становиться офицерство. “России без армии, как без души, жить невозможно”, — сказал Отец Отечества, Петр Великий. Какой бы мутный прибой с грязной пеной ни бился у основания армии, она должна помнить, что это испытания, которые посланы офицерству, чтобы оно еще раз доказало миру, что у России нет лучше сынов, чем ее солдаты. Выстояв, распрямив плечи, получив военное образование, отбросив с презрением штатскую одежду, вы спасете Отечество, вырастите хороших детей, вопреки всему обеспечите их будущее, а главное — оставите им старинный и бесценный капитал — беспорочную службу отцов. Это стоит любых богатств мира. Пока другие в страхе воруют, копят и с ужасом заходят в свои подъезды, вы будете достойно служить и спокойно растить детей.

Россия, как и в прежние века, окружена немирными соседями. На Востоке и Юге накачивают мускулы три самые мощные армии мира — Китая, США и Японии, с Юга Россию подпирает миллиардный мусульманский мир, подпитываемый нефтедолларами, на Западе — НАТО. По периметру границ России нет ни одного государства, в котором не было бы могущественных сил, имеющих к нам территориальные притязания. Ничто на свете не вызывает большей алчности и наглости, чем слабеющий сосед с оголенными границами. России предстоят суровые испытания, и она со стыдом и покаянием непременно повернется к армии, своей единственной опоре в минуты испытаний.

Сохраняйте выправку и честь, держите порох сухим, крепите воинское братство, изгоняйте из своей среды сквернословие, грубость и невежество, (мат — всегда оскорбление родной матери и Божьей Матери, а Россия — Дом Богородицы), грубость и невежество, любите солдат отцовской любовью и помните, что вы при любых обстоятельствах и задержках довольствия являетесь подлинной и высшей элитой России, солью ее. Если бы это было не так, то вас так упорно не шельмовали бы. Все офицерские традиции — есть прямое продолжение дворянско-рыцарского кодекса. Вы единственные на земле, кто еще живет по идеалам, выработанным рыцарством. “На Руси дворянин, кто за многих один”. Дворянин у нас теперь — категория не социально-потомственная, а нравственно-личностная. Сегодня, как и прежде на Руси, — дворянин тот, кто носит погоны.

Если офицер не любит солдата, он не может любить Россию. Солдат — частица России. Как можно любить Россию, не любя ее частицу, ее сына, тоскующего по дому, беззащитного в казарме, но готового к службе России.

Высшее назначение офицера — не запятнать имя офицера, “сердца армии” по Суворову, и сделать так, чтобы о службе в армии солдат вспоминал как о лучших годах своей жизни. Возможно ли это? Да. Если ты служишь России, а не высиживаешь пенсию.

Вряд ли есть на земле еще призвания, которые были бы родственнее друг другу по смыслу и предназначению и трудам, чем монашество и офицерство. Тем уместнее завершить письмо страстным призывом смиренного Гоголя, призывом, полным почти мольбы к каждому из нас сегодня: “Россия — это монастырь и все живущие в ней монахи, которые обязаны ежедневно пещись о помощи ближним и украшении своего монастыря…” И там же: “Монастырь Ваш — Россия! Облеките же себя умственно рясой чернеца и, всего себя умертвивши для себя, но не для нее, ступайте подвизаться в ней. Она теперь зовет своих сынов крепче, нежели когда-либо прежде. Уже душа в ней болит, и раздается крик ее душевной болезни. Друг мой! Или у Вас бесчувственное сердце, или Вы не знаете, что такое для русского Россия”…