Газета Завтра 23 (1227 2017)

Бытие как творчество

Бытие как творчество

Галина Иванкина

8 июня 2017 0

выставка Дмитрия Жилинского в Третьяковке

"Весь тайный цвет Европы иль Москвы —

Вокруг себя объединяли вы".

Максимилиан Волошин

У Людмилы Петрушевской есть примечательный рассказ "Свой круг" — о метаниях и копаниях позднесоветской интеллигенции. Книги, музыка, тоска, эмиграция, пьянки, адюльтеры и амбиции — всё смешалось и создало невиданный доселе феномен. В 1960-80-х годах в нашем рабоче-крестьянском государстве сформировался особый… дворянский класс. В официозных публикациях его именовали "трудовой интеллигенцией" и задвигали куда-то в сторону, являя миру крепкий союз пролетариев с пейзанками. Дуэт Рабочего и Колхозницы никогда не нарушался присутствием "третьих лишних", вроде профессора, врача или МНС-а, то есть младшего научного сотрудника. Однако то был привилегированный класс — белые руки, тонкие пальцы, формулы и клавиши, разговоры о Кафке. Им прощалось многое, как всегдашним господам, — ирония, аполитичность и диссидентство. "Ничего что вы чужие, вы рисуйте…", — пел гуру и трубадур Булат Окуджава, и Советская Власть нехотя кивала: "Рисуйте… Пойте… Болтайте". Но — не слишком громко. Они созидали науку, искусство, ракеты, рифмы, домны. Их ненавидели и обожали. От них ждали подвоха. Их фиги в карманах казались игрой и — фрондой.

В Государственной Третьяковской галерее (на Крымском валу) сейчас проходит выставка Дмитрия Жилинского (1927 — 2015), которая называется "Ближний круг". Созвучно со "Своим кругом". Разве что манера подачи — иная. Петрушевская пишет карикатуру. Жилинский — почти икону. Герой один и тот же: русский советский интеллигент конца XX столетия. Картины Жилинского я помню с детства — они украшали развороты молодёжных журналов. "Это — наши современники", — указывалось в аннотациях к портретам, а мы видели боттичеллиевских девушек, рафаэлевых мадонн, длинноволосых студентов с лицами Орсини-Медичи-Сфорца и прочих небожителей. Они жили и работали рядом с нами. Более того — они были нами. Одетые по моде 70-х, со знакомыми книжками и в узнаваемых интерьерах, герои картин существовали в параллельном и — чарующем мире. Так, советские граждане с картины "Молодая семья" (1980) напоминают нам "Чету Арнольфини" Яна ван Эйка. Безусловно, тотального сходства здесь нет — имеется намёк, аллюзия. Если хотите — умный стёб. Для тех, кто понимает. Мужчина и его беременная жена — он держит её за руку. Фоном для Арнольфини служит круглое зеркало, где отражаются их фигуры. У наших современников — портрет эпохи Возрождения. Своеобразное зеркало — в него-то предлагалось вглядываться. Мы берём всё лучшее — у них. Мы — венец цивилизации. Хомо-советикус — высшая форма развития. Старинный дизайн в квартире молодых интеллигентов лишь подчёркивал преемственность. Тогда экспериментировали с формой и смыслом. Понятие "постмодернизм" считалось чем-то вроде ругательства, зато само явление процветало, никем не укрощаемое.

Пресловутый соцреализм, о коем так много и так нагло врали последние тридцать лет, не являл собой застылую догму, разрешавшую один вариант изображения при скудном выборе тем. "Социалистический реализм утверждает бытие как деяние, как творчество, цель которого — непрерывное развитие ценнейших индивидуальных способностей человека…", — констатировал родоначальник метода Максим Горький. Бытие как творчество. Одухотворённость. Эволюция. Полёт. И — обращение к наилучшим образцам прошлого. Уже во второй половине 1960-х в художественной среде наметилась усталость как от "сурового стиля", так и от большинства модернистских "-измов". Где искать формулу гармонии? Как всегда — у гениев Ренессанса. "Воскресный день" (1973) — первый взгляд, и готова аналогия: "Весна" Сандро Боттичелли. Но если картина знаменитого итальянца — это зашифрованный миф (тут и Венера, и Хариты, и Флора, и Меркурий, а заодно — философические размышления о бытии и смерти), то сюжет Дмитрия Жилинского — это рассказ о неспешном досуге. Блаженная эра брежневского Застоя! Успокоенность растворена в воздухе. На переднем плане девочки-вёсны — тоненькие и светлые, как и положено боттичеллиевским доннам. Интеллектуалки и спортсменки — они идеальны ровно настолько, насколько идеален окружающий мир. Стильные фасоны и причёски великолепно вписаны в ренессансную манеру. Поодаль — пожилая дама, сидящая в плетёном кресле. Зима, наблюдающая за весенне-летними цветами. Круг жизни. Свой круг.

"Портрет дипломата В.С. Семёнова с женой и дочерью" (1978). И снова перед нами — герцог или кардинал из того, далёкого XV века. В руке — свиток. Немного смущает одежда. Впрочем, брюки-клёш у супруги и футболка с мини-юбкой у девочки смущают ещё больше — здесь надобны рукава с буфами, золотая сетка на пышных волосах, каменья, бархаты. Но нет — эпоха диско. Вероятно, где-то фоном звучит "АББА". За окном — гремят грузовики. Талдычит радио насчёт "перевыполнения плана по обмолоту озимых". По телеящику — Штирлиц или тётушка Чарли. На экранах кинотеатров — "Служебный роман". Жизнь того времени — это БАМовские плакаты. Фотографии членов Политбюро. Любовь к ретро: сколь прекрасен бабушкин антиквариат. Квартира дипломата — в подтверждение. Старорежимная люстра, высокие потолки, кресло стиля "ампир".

Автопортреты. Дмитрий Жилинский с удовольствием писал их, иной раз вполне реалистично, а чаще — приукрашивая, точнее, делая себя похожим на бургундских королей наподобие Карла Смелого. Вот — король-художник за работой. "Зима на юге" (1977). Лицо, причёска, руки — всё оттуда, из фантастической Бургундии XV столетия. Но выдаёт свитер — типичный, привычный для 70-х. А за окном — брейгелевский пейзаж с… русским двускатным домом.

Ближний круг… Друзья, педагоги, родственники. Жилинский часто писал и рисовал свою мать — седую женщину с натруженными руками. На всех полотнах она выступает как аллегория неминуемой старости. Это не сожаление или страх. Просто — вселенская данность. Картина "Зима на юге" — не только автопортрет, здесь присутствует она, мама, Анастасия Фёдоровна. Выглядит потусторонней, хотя её рука лежит на спинке стула. Разговор с мирозданием. "Под старой яблоней" (1969) — тоже мать. Рядом с ней — тонкая (боттичеллиевская!) девушка и мальчик. Три возраста бытия. Тема сада — популярнейшая в эпоху Ренессанса. Райские пределы, недоступные земным обитателям — с непременной яблоней. Той самой. Советскому живописцу вряд ли пришло бы в голову рассказать худсовету про символику Парадиза, откуда были изгнаны Адам и Ева. За яблоко. Просто — сад. Битва за урожай. Три поколения честных трудящихся. "Через четыре года здесь будет город-сад!" Постмодернизм, якобы невозможный в СССР, получал дополнительные прочтения, становясь ещё вычурнее.

Портрет жены — распространённый мотив и образ. Для всякого мастера. Нина становится не только супругой, но и, как водится, музой Жилинского. Её выразительная фигура знакома по многочисленным репродукциям, постерам, вклейкам и обложкам. Хрестоматийный сюжет "У моря. Семья" (1964). Эту вещь постоянно тиражировали в СССР как изображение здорового тела и — оптимального отдыха. Солнечная вселенная и горячий воздух. Крупным планом — Афродита в ярком купальнике. Или одна из трёх граций? Фоном — отдыхающие. Наши, привычные. Не боги Олимпа. Отпуск трудового люда. Наверняка, звучит какой-нибудь твист из транзистора. Молодёжь болтает о кибернетике и Ремарке… Середина 60-х!

В "Групповом портрете студентов-скульпторов" (1964-65) Жилинский обращается к теме созидания и — сотворения. Со-творчества. В центре композиции — молоденькая Венера-натурщица. Поиски золотого сечения. Утончённость восприятия. Каждый из скульпторов — мыслит по-своему. Задумчивы, серьёзны. Что есть красота? По-ефремовски: лезвие бритвы. "Красота есть та выравнивающая хаос общая закономерность, великая середина в целесообразной универсальности, всесторонне привлекательная, как статуя". Простые ребята здесь выглядят как вершители гармонии — полубоги, работающие для Вечности.

Культуролог и философ Владимир Паперный в своей работе "Культура-2" условно разделил все эпохи на два типа: устремлённые в будущее (Культура-1) и заточенные под вечность (Культура-2). Первая — футуристична, беспокойна, склонна к открытости и космополитизму, к временным постройкам и культу машин. Вторая — традиционна, закрыта, обращена к "славному прошлому" и национальным корням. Можно говорить и об эпохе Застоя как о Культуре-2. Она противопоставлена суетливой, заполошной Оттепели. Культура-2 (что мы и видим на картинах Жилинского!) трактует себя как наследницу вековых догм, пик цивилизации. Ренессанс — нечто современное и своевременное. Прошлое и будущее сходятся в единой точке. Получается не унылый осенне-слякотный застой, но — Вечность, которая наступила и будет длиться бесконечно долго. "Это было навсегда, пока не кончилось" — так называется книга современного философа Алексея Юрчака о гибели советской системы. Незыблемость и постоянность, ритуальная цикличность и… странный финал в виде сокрушительной Перестройки. Почему? Как? Зачем? Оно же стояло крепко и вечно. Даже диссиденты не верили, что всё произойдёт столь молниеносно. Посмотрите на картины Жилинского — люди-аристократы живут в своём дивном царстве, где всё так стройно и размерено. Где у спортсменов — задумчивые лица. Где всё подчинено творческому поиску и научному горению. И гореть оно должно бы вечно. Юноши с книгами. Девушки-нимфы средь эталонных садов. Афродиты на пляжах. Советский Рай для всех и каждого. Но райская жизнь оказалась чересчур упорядоченной. И вот уже они — эти интеллигенты, составлявшие свет и цвет, принялись говорить, что жили-работали вопреки режиму, а картины — ложь. И что-то про железный занавес и дефицит сырокопчёной колбасы. Но время показало, что Свобода явилась со своей милой подружкой — Попсой и братцем-Долларом. Как там у Пелевина? "Тот в своей диковатой одежде казался последним осколком погибшей вселенной — не советской… а какой-то другой, существовавшей параллельно советскому миру и даже вопреки ему, но пропавшей вместе с ним". Бытие как творчество закончилось. Началось бытие как монетизация.