Газета Завтра 28 (1180 2016)

Музон

Музон

Андрей Смирнов

музон русский авангард Леонид Фёдоров Культура

Леонид ФЁДОРОВ/Владимир ВОЛКОВ. "Гроза" (Ulitka Records)

Порой Леонид Фёдоров напоминает своего бывшего питерского земляка Григория Перельмана, ушедшего в отказ от премий и званий: мол, зачем мне "злато мира", когда я знаю "тайны Вселенной". Фёдоров, не продаваясь, но и не уходя в подполье, умудряется действовать в мире, который совсем не подключён ни к шоу-бизнесу, ни к "управлениям культуры", зато наполнен творчеством и смыслами.

Как минимум, раз в год от Фёдорова в разных компаниях материализуются пластинки. Этой весной получилось сразу две. О первом за пять лет альбоме "Аукцыона" в следующий раз. Начну с дуэта, который по числу пластинок уже обошёл всю дискографию "Аукцыона". Альбомы Фёдорова/Волкова стойко противоречивы по первым впечатлениям, причём меняются они после каждого нового прослушивания. Кажется, ну сколько можно — опять стихотворения Хлебникова, опять очаровательно скрипит Волохонский, и без Введенского не обошлось. Но Фёдоров — человек фундаментального интереса: обратившись раз, продолжает исследовать, экспериментировать, открывать. И ждёшь от него загадок, а не подвохов. При этом "Гроза" — в значительной степени работа Волкова: музыка восьми номеров его авторства, Фёдоров отметился в трёх — это "Душа не ведает судьбы" (на стихи Джорджа Гуницкого), фольклорный "Казак" и "Гроза". Велимир Хлебников здесь ранний — "Дева" ("Кому сказатеньки") — и постреволюционный, с миром смерти в "Восстании собак". А вот неожиданность: "Гроза" — песня-романс, стилизованная под фольклор (на стихотворение Алексея Мерзлякова начала ХIХ века), это "Среди долины ровныя", известная в исполнении Ивана Скобцова, Юрия Гуляева, Олега Погудина. Фёдоров даёт своё прочтение, в котором много обособленной тоски, хотя жду несогласия от ревнителей классических версий. А "грозный" Введенский — последнее произведение поэта, написанное в мае-июне 1941 года и условно озаглавленное "Где. Когда". Это "свидетельское показание в ожидании момента смерти, когда возможно чудо: "потому что смерть есть остановка времени". К пьесе уже подступались другие музыканты: пару лет назад на диске "Пели" Александр Маноцков и "Кураж-квартет" превратили три четверостишия "Реквиема" в песню. Но Фёдоров/Волков идут дальше и больше — текст пьесы целиком, да ещё голосом Андрея Битова, под небесспорный звуковой фон.

На "Мотыльках" Фёдоров/Волков обратились уже к русской истории, к "Слову о полку Игореве", к Аввакуму. Здесь музыканты вышли к русской классике — Александр Островский, но с неизбежным для такой компании налётом абсурдизма. Как Александр Дугин некогда узрел в чеховской "Чайке" парадоксализм Мережковского, так и в Островском Фёдоров/Волков учуяли русский авангард ХХ века. Впрочем, как заметил тот же Битов: "Обэриутов совершенно неправильно оценивают как протест против традиционной культуры! Наоборот — они последняя её стадия, изменяющая свою кристаллическую структуру под давлением обстоятельств. Они — алмазы традиционной культуры, конечное её проявление, итог, а не начало! Распространённая ошибка — обычно авангард объявляют началом, в то время как это чаще всего именно конец". И главные темы тех же обэриутов (и Фёдорова, конечно) — время, смерть, Бог — вечные темы русской культуры. И бессмысленно здесь слово "рок" в музыкальном отношении, и абсолютно оправданно в экзистенциальном.

И не обойтись без апокалипсиса — личного и коллективного, без размышлений о столкновении культуры и цивилизации. Взгляд, что демонстрируют музыканты, горек, но стоек. Так и просится наблюдение Льва Аннинского: "Там, где Мандельштам впадает в ужас, а Блок — в отчаяние, а Маяковский — в ярость, а Пастернак — в восторг, а Ходасевич — в жёлчную издёвку, а Цветаева — в апокалиптическое неистовство, а Ахматова — в царственный гнев, а Есенин — в мстительное ликование, — там Хлебников созерцает жизнь с каменным лицом, и только в уголке рта есть что-то… то ли джиокондовская улыбка, то ли складка боли… бесовский розыгрыш?.. божья шутка?" Чем не фёдоровский образ?!

Любая рецензия разрывается между полюсами — благоговение перед авторским замыслом и нахальство потребителя, "лучше" представляющего возможности пластинки. "Гроза" — разумеется, не исключение. Можно усомниться в обязательности интро и аутро, в избранных решениях некоторых композиций, — например, хлебниковских номеров. Удивительно и замечательно, что "Гроза" вопиюще осколочна по материалу — композиции Фёдорова к нереализованному проекту спектакля по пьесе Островского, инструментальные пьесы Волкова к несостоявшемуся фильму, номер из околоаквариумного трибьюта "Территория 3=8", Хлебников, наговоры Волохонского, — и прекрасно противоречива, однако в послевкусии "Гроза" является цельным, почти концептуальным высказыванием. И оправданны такие определения, как спектакль, "радиотеатр". Гроза величественна, опасна и вдохновляюща, когда воздух становится свеж. "Гроза" Фёдорова/Волкова — мрачна, красива, путанна, депрессивна, но вдохновляет. И незатейливая обложка диска — детский рисунок на асфальте всё-таки дарит надежду: за дождиком уже появилось солнце.