Газета Завтра 29 (1181 2016)

Белый кот на воеводстве

Белый кот на воеводстве

Татьяна Воеводина

безопасность Общество

Первые, кого встретили, прилетев на Кипр, — автоматчики. Они прохаживались по всей территории аэропорта, держа оружие перед собой, точно на изготовке. Непривычно и странно видеть это в маленьком аэропорту заштатного Пафоса, куда я прилетаю уж много лет и где всегда было всё попросту, по-свойски, по-домашнему. Теперь уж не так. Пассажиры с почтением посматривают на автоматчиков и относятся, похоже, с пониманием, переходящим в благодарность. Обрывок разговора: "Пусть обыскивают, как хотят, лишь бы террориста не пропустили". Повсюду витают призраки событий в курортной, как и Кипр, Ницце. Ведь Кипр только туристами и зарабатывает.

Мы вступаем в ХХI век, меняется весь стиль эпохи, теперь автоматчик — фигура знаковая, символическая. Вроде советского пограничника — неотъемлемого персонажа советской цивилизации. В начальной школе учили: "Пограничник на границе/ Нашу землю стережёт,/Чтоб работать и учиться/Мог спокойно наш народ".

Потом мы выросли — и всё волшебно переменилось: нам сказали, что бдительность — это большевистская чепуха, придуманная, чтобы держать в повиновении народ и скрывать от него земной рай, существующий по ту сторону границы; врагов у нас нет, а есть только "образ врага", тоже придуманный, чтобы внушать "совкам" психологию осаждённой крепости. И мы стали ездить за границу и восхищаться цивилизованными странами: никто ничего не проверяет, ментов и не встретишь, границы не охраняются, не сразу и поймёшь, что ты уже в другой стране.

В начале 90-х прилетело к нам английское словцо “privacy” — символ вольной жизни, где разрешено всё, что не запрещено законом, и вообще не смей соваться в мою частную жизнь. Даже как звать — не моги спросить. В публике распространилась присказка "если это не секрет": "Где вы живёте, если это не секрет? Где вы работаете, если это не секрет? Где учились, если это не секрет?" Подразумевалось, что это раньше каждый был как на ладони, а теперь… теперь всяк может шифроваться, как ему вздумается, и не моги против слова молвить. Стало можно купить и паспорт, и иные документы, а уж трудовая книжка и вообще послужной список сделались целиком плодом креативности своего хозяина.

И то сказать, это прежде, в проклятые сталинские времена, в "кадрах" сидели гадкие гебисты, с помощью своих коварных сексотов копили на людей убийственные досье, краткой версией которых была трудовая книжка. Но "чёрные дни миновали", и теперь, в эпоху privacy и прав человека, все стали цивилизованно‑анонимными и прогрессивно‑неуловимыми. Помню, в конце 90-х на едва введённом в строй предприятии, построенном при участии итальянской фирмы, которую я тогда представляла в Москве, растаял в утреннем сентябрьском тумане только что нанятый по всем правилам водитель — вместе с грузовиком и товаром. Грузовик нашли, а сок, который был в грузовике, он успел сбыть. Шустрого водилу, понятно, не нашли: все его документы, заботливо оформленные в отделе кадров, были липовыми. Помню изумлённые пересуды богобоязненных заводских работников — потом-то к таким оказиям привыкли. Это была та самая прогрессивная российская новь: без слежки, без доносов, без "первых отделов". Естественно, без прописки и ограничения свободы передвижения и выбора места жительства. Сплошное privacy и права человека.

Потребовалось множество взрывов, смертей, кошмаров, притом в тех самых цивилизованных странах, чтобы до нас понемногу начало доходить: а ведь в нашей замшелой советской жизни с её тотальным контролем и всякими там слежками-проверками что-то было… И было это что-то — безопасность. Надолго, похоже, утраченная в тех самых цивилизованных странах, к которым мы, ликуя, примкнули. И самые смышлёные и дальновидные стали понемногу соображать, что ужасный, на все лады проклятый советский тоталитаризм не столько угнетал, сколько защищал и оберегал простого человека. Потому что на свете всё имеет цену и оборотную сторону.

Моя свекровь любит вспоминать, как надёжна и безопасна была Москва её студенческой юности — начала пятидесятых: можно было гулять до рассвета. И понемногу мы начинаем догадываться, что гулять до рассвета можно было потому, что все люди и их перемещения были на учёте и в поле зрения, что нельзя было раствориться и жить под чужим именем или вовсе без имени. И даже те самые старушки у подъездов, знающие всё обо всех, — не только докучали, но и исполняли важную функцию общественного контроля.

Какая дивная ирония истории: в ХХI веке на новом витке исторической спирали человечество будет вынуждено вернуться к отвергнутому и оплёванному и, очень вероятно, ощутить его как благо.

В потрёпанной книжке С. Михалкова, что сохранилась от моего детства, есть довоенное стихотворение про то, как пионеры поймали шпиона. Стихотворение кончается словами: "Есть в пограничной полосе/ Неписанный закон,/Что знает каждый, знают все:/Кто я, кто ты, кто он". Очень тоталитарно — верно? И никакого privacy. Зато можно было гулять до рассвета, а на внутренних рейсах и в поездах не проверяли паспорта…