Газета Завтра 317 (52 1999)

Валерий Сторчак БОЙТЕСЬ “ПУШКИНИСТОВ”!..

В Москве прошел заключительный показ спектаклей, посвященных 200-летию со дня рождения Александра Сергеевича Пушкина.

Трудно объяснить намерения режиссеров представить на сцене то, что Пушкиным для этого не предназначалось, и поэтому оставим в стороне две инсценировки "Капитанской дочки" (Омский и Оренбургский театры) и, как говорят, — очень удачную инсценировку "Пиковой дамы" С.-Петербургского театра "Монплезир". А также проигнорируем графоманские экзерсисы современных драматургов ("Карантин" в Театре на Покровке и "Пушкин. Дуэль. Смерть." в ТЮЗе). "Маленькие трагедии" Орловского театра "Свободное пространство" отнесем все же к категории формально "датских", то есть пустых и сделанных специально, чтобы "отметиться" к юбилею. А из двух "Борисов Годуновых", показанных на фестивале, отметим банальнейший намек на толстые обстоятельства сегодняшнего засилья иностранщины, явленный в спектакле Тимура Чхеидзе (БДТ им.Товстоногова) на фоне гораздо более невнятной и громоздкой конструкции, которую представил Арсений Сагальчик (Александринский театр). Если режиссер сам не в состоянии выговорить свой замысел — нечего пенять на актеров за бессмысленность их сценического существования.

Собственно что-то прекрасное в тексте самого Пушкина ни одного из постановщиков на фестивале не заинтересовало вообще. Все пытались как-нибудь самовыразиться. И самым радикальным способом это удалось К.Гинкасу в "Золотом петушке" (Московский ТЮЗ). Рассадив детей отдельно от родителей, он явил им "свое подсознательное" через расчлененку и изображение похоти Царя, который "под старость захотел... (пауза, выход полногрудой тетки) ...отдохнуть". Известный критик А.М.Смелянский, отметив, что дети "все-таки не среагировали", объяснил это поисками “истины сиюминутного существования актера на сцене".

Хитом пушкинского фестиваля стала "Русалка" — незавершенная драма, набросок экспозиции к пьесе, которой фактически не существует. (Учебный спектакль второго (литовского) курса П.Н.Фоменко в РАТИ (ГИТИС), Новосибирский театр "Глобус" и "Возвращение пушкинской Русалки" В. Рецептора (С.-Петербург).) Симптоматично и показательно. Симптом болезни современного театра проявляется в его неспособности выразить в художественной форме какое-либо серьезное содержание, и поэтому чаще внимание режиссеров обращается на более доступные и бесхитростные драматические тексты. Глубокоуважаемый мной Петр Наумович Фоменко так и сказал на лаборатории в РАТИ: "Я не знаю, как ставить Пушкина". Но большинство — делает вид, что знают. Некто Фомичев на той же лаборатории заявил, что Пушкин мыслил отрывками, специально писал неразрешенные произведения на манер какого-нибудь абстракциониста-сюрреалиста и намеренно обрубил дальнейший ход повествования, так как, кроме темы "брошенной женщины", Пушкина ничего якобы не интересовало. Владимир Эммануилович Рецептор поддержал его в своей версии "Русалки" и предположил, что отсутствие развязки в этом отрывке есть одновременно и художественный прием, и недоразумение, вызванное, с одной стороны, бесталанностью и непросвещенностью Жуковского, перепу-тавшего при составлении первого издания "Русалки" ее части, а с другой — "новаторством" Пушкина. В.Э.Рецептор прочитал текст в "правильном" порядке, купировал кусок с появлением дочери Русалки, который никак не вписывался в его версию, и риторически вопросил: "Разве мало для трагедии?!" Народ в зале безмолвствовал, так как жанр чтецкого монолога докладчика не предполагал наличия двух мнений. Хотя со времен Эсхила и Шекспира трагедией принято считать жанр драматического произведения, предполагающий конфликт между героем и Роком (Богом, сверхъестественными силами и т.д.), и во всех учебниках по литературе "Русалка" квалифицируется как "опыт русской народной драмы".

Итак, "опыт", завязка, экспозиция к замыслу (о котором мы можем, конечно, составлять те или иные гипотезы) интерпретировались как законченное произведение, приводилась цитата уважаемого пушкиниста Бертеньева о том, что "такого-то числа Пушкин читал "Русалку" вполне". И "вполне" надо понимать как "полностью, всю целиком, завершенную". Хотя по-русски так не говорят, а "вполне" употребляют обычно, когда хотят сказать "хорошо" или "не плохо", то есть — вполне прилично. В.Н.Рецептор допускает Пушкину выпустить из пьесы основную часть и развязку, но отказывает Бертеньеву в риторической фигуре опустить словечко. То есть в версии Рецептора не достает чего-то, что тождественно слову "прилично". Хотя артист продемонстрировал удивительную интуицию по поводу своих игровых взаимоотношений с персонажами драмы. Несомненно, это и есть самый увлекательный и запоминающийся сюжет фестиваля: Рецептор — Мельник — пушкинист. Коллизия между автором, персонажем и исследователем.

Полтора часа В.Н.Рецептор "не навязывал никому из зрителей своего мнения" о том, что "Русалка" посвящена конфликту между желанием мстить обиженной самоубийцы, и желанием прощать и спасать (идущим от Княгини). И это было бы интересной гипотезой, как говорится, имеющей право на существование, если бы имелось в виду какое-то развитие истории. Ведь в наличном тексте (глядя не на чье-то мнение, а на суровые факты, черным по белому, на русском языке), во-первых, отсутствует всякое мщение. Русалка лишь говорит, что "я каждый день о мщенье помышляю..." Но кроме этого, она говорит дочери про князя: "Он нам близок, Он твой отец... к нему нежнее приласкайся... скажи, Что все его я помню и люблю. И жду к себе". Что, конечно, можно интерпретировать как некий коварный замысел, но только если предположить намерение автора развить действие пьесы.

А во-вторых, что касается Княгини — что ей прощать? Князь ее не бросил, не изменил, "чуть ласковое слово Промолвит мне, чуть ласковой рукой По белому лицу меня потреплет". Ну можно было бы и пожарче. Но прощать тут пока нечего. И некого спасать. Хотя есть тревога. Тревога, которая в основной части должна была бы как-то получить пищу, рост и перейти в качество решимости. Но основная часть — не написана. (Я уж не говорю о развязке.) Только появилась Русалочка — пьеса обрывается.

У Пушкина нет пьес, где все крутилось только вокруг любовных взаимоотношений. У Пушкина всегда присутствует в теме категория "возвышенного". А "возвышенное" Шопенгауэр определял как "род явлений, несопоставимых с нашими представлениями и физическими возможностями".

Сводить драматургию Пушкина к уровню мыльных опер — кощунство перед русской культурой. Учить тому студентов — губить людей. Показывать соответствующие этому спектакли — растление совершеннолетних и пропаганда бескультурья. А использовать лейбл "А.С.Пушкин" для решения своих материальных проблем и растаскивания городского бюджета — преступление.

Валерий СТОРЧАК