Газета Завтра 326 (9 2000)

Виктор Верстаков ИЗ-ПОД ВИНТА ВЕРТОЛЕТА...

Недавно знаменитый наш военный поэт, бард Виктор Глебович Верстаков вместе с братьями своими — русскими писателями — побывал в Чечне.

Проходя по военным тропам, летя над местами боев, он остро и внимательно ловил взорами детали окружающего угрюмого ландшафта. Предлагаемые читателям "Завтра" стихи — мгновенный слепок впечатлений поэта, полученных на второй чеченской войне.

УРУС-МАРТАН

Белый снег в Урус-Мартане,

в белом инее броня.

И как будто на экране —

дым столбом средь бела дня.

По окраинному дому

отработал вертолет.

Встав из снега, "Ми-восьмому"

салютует русский взвод.

Понапрасну позабыли

ичкерийские бойцы,

как опасно жить в могиле,

что копали их отцы.

Да, селенье в переводе

"Погребенье русских", но

русский с местане уходит,

если памятно оно.

Здесь наш предок похоронен,

мы в ответе перед ним.

Ничего не провороним.

Никого не предадим.

ПРИЦЕЛ

Какая по счету война?

Четвертая... или шестая...

Давненько взлетела она,

моя вертолетная стая.

В далеком афганском краю,

в Абхазии и Приднестровье

прикармливал стаю свою

я кровью своей и любовью.

Вновь в иллюминаторах тьма

с короткими вспышками боя,

где трассеры — строки письма,

написанного судьбою.

Шали, Гудермес, Ханкала,

предгорье, долина, речушка,

след в небе — ракета прошла,

всплеск света — ударила пушка.

Рисую полетный маршрут,

смотрю на батальные сцены.

Когда же в прицеле мелькнут

кремлевские черные стены?

ЧАСЫ

В развалинах Грозного дуют ветра,

врываются в бывшие двери

и бывшие окна. Поверить пора,

что города нет. Я не верю.

Вот газовый факелпылает, гудя.

Вот груда металла дымится.

Вот женщины, мимо меня проходя,

прикрыли сожженные лица.

Повсюду следы фронтовой полосы,

и даже отметился ворог:

над бывшей гостиницей "Искра" часы

показывают семь сорок.

БОЙЦЫ

Это было на прошлой

чеченской войне.

Почему

мне запомнилось это?

Двое русских мальчишек лежат на спине,

сняв зеленые бронежилеты.

А земля в прошлогодней траве холодна

и воронками щедро изрыта.

Неприятная в мире стояла весна

с точки зрения боя и быта.

Впрочем, днем не бывало особой стрельбы,

разве что непутевая мина

прилетит, шелестя, из чеченской трубы

и разроет весеннюю глину.

Я смотрел из машины на этих ребят,

я отвык на войне удивляться.

Спят, наверное. Нет,

шевельнулись, не спят;

снова замерли, не шевелятся.

И тогда догадался, почувствовал я,

как смертельно солдаты устали

даже не от бессонного здесь бытия

от землянок, окопов и стали.

Потому и легли на сырую траву,

скинув тяжкие бронежилеты,

потому и глядят в небеса, в синеву,

еще с этого, с этого света.

ЛЮБИМОЙ

Зачем же ты, глупая, плачешь во сне

и видишь нерусские лица?

Пока я воюю в далекой Чечне,

с тобой ничего не случится.

Беда не придет в наш родной городок,

я это тебе обещаю.

За слезы твои, за измятый платок

я здесь никого не прощаю.

А после войны я друзей созову

и свадьбу с тобою сыграю

и целую жизнь на земле проживу.

За это я здесь умираю.

2000

Сумерки, снег, вертолет,

зарево дальнего боя.

Вот и двухтысячный год

стал нам судьбою.

Думал, что не доживу

или вконец постарею.

Дизель рокочет во рву,

бьет по Шали батарея.

Как повторяется жизнь!

Путаюсь, честное слово,

кто перед взлетом: "Держись!"

крикнул мне снова?

РУКА НА ПЛЕЧЕ

Прицельная ли пуля,

случайный ли разрыв,

в Орле, Рязани, Туле

он вечно будет жив.

На улице широкой,

на площади большой

он встанет одиноко

с простреленной душой.

Его друзья солдаты

к нему придут не раз,

чтоб вспомнить, как когда-то

он их от смерти спас.

Нальют в стаканы водки

и, выпрямившись в рост,

произнесут короткий

армейский третий тост.

И русские березы

зашелестят слышней,

и будут литься слезы

у выживших парней.

И брат, что стал навечно

гранитно-молодым,

на дрогнувшие плечи

опустит руки им.

грузовое такси москва 7