Газета Завтра 330 (13 2000)

Валентин Николаев ТАНКОВАЯ АТАКА (Все в этой истории — правда)

СУДЬБА РАСПОРЯДИЛАСЬ ТАК, что мой родительский дом стоял на Старой Смоленской дороге, прямо у ее выхода на восток из нашего древнего русского города Дорогобуж. Он, обдуваемый не "семью", а сразу всеми злыми ветрами и сквозняками военного лихолетья, был для нас с матерью и сестрой одновременно, и родовым гнездом, и убежищем от невзгод, и ульем, куда мы тащили все, что помогало нам выжить физически, и неприступной крепостью наших убеждений и нравственности. Здесь мы проходили школу любви и ненависти, боролись за собственное выживание и за жизнь других, забредших к нам в ночную темень людей — окруженцев, бежавших из плена, земляков-партизан.

В начале октября 1941 г. на нашу улицу вступили немцы. Танковая колонна, которая сразу же остановилась, как только ее головная часть дошла до наших домов. Люди за окнами, в том числе и я, замерли, приготовившись к самому худшему. Вот по всей колонне клацнули, распахнулись люки — и из машин выскочили танкисты: форсистые, в черных элегантных комбинезонах, с белоснежными шарфами на шеях (из парашютного шелка, сразу сообразили мы — его у нас красили акрихином от малярии и шили из этого материала ядовито-желтого цвета кофточки) и… с палками в руках! Быстро развернувшись в цепь, танкисты стали прочесывать задворки. Послышались кудахтанье растревоженных кур, веселая "горготня" пришельцев, треск разламываемых заборов. Через несколько минут отягощенные вязанками трепещущих окровавленных кур немцы уже взбирались на танки. Взревели моторы, заполнив улицу особым, щиплющим нос запахом германского синтетического бензина (много лет спустя при посещении гаража немецкой техники музея танковых войск еще ничем не запятнавшей себя Кантемировской дивизии на меня снова пахнул этот до боли знакомый запах!). Колонна ушла на восток, а мне почему-то захотелось как можно больше узнать о танках.

Наши "родимые" я уже и тогда знал неплохо: в паре километров за нашей улицей начинался огромный военный полигон, который, несмотря на запреты, был нашей мальчишечьей вотчиной: мы свободно разбирались в родах войск, в "кубарях", "шпалах" и комиссарских звездах, в танковых и артиллерийских ситемах, в калибрах — вплоть до ширины и глубины воронки, которую оставляет тот или иной снаряд. Война добавила к этим познаниям и ряд других, порой более ценных. Например, упаси Бог во время бомбежки бросаться под стоящий на дороге разбитый танк. Тех, кто не мог избежать соблазна найти под ним надежное укрытие и не бросался со всех ног прочь за обочину, мы вытаскивали порой всех иссеченных осколками — днище, оказывается, "притягивает" осколки, и они рикошетируют от него. Что очень хорошо зимой экипажам в наших "Т-34" — после марша в любой лютый мороз можно спать рядком под брезентом на жалюзи моторной части, зато летом в нем жара несусветная…

Но больше всего — правда, через долгие годы — "обогатил" мои познания в танковых делах величайший военный стратег современности В.Резун (он же носитель звучного псевдонима В.Суворов). Ночами плакал от умиления над его открытиями в области применения танковых войск. Оказывается, довоенные легкие Т-26, Т-28, БТ-7 специально клепали для нападения на… Германию — они, видите ли, были специально сконструированы для дорог Европы. А Великую Отечественную развязал вовсе не Гитлер, а Сталин, который первым хотел напасть на войска фюрера, а тот его попросту опередил, иначе пал бы невинной жертвой советских агрессоров. Куда уж до Резуна "быстроходному Хайнцу", то бишь Гудериану, с его книжонкой "Внимание, танки!", изданной задолго до Второй мировой? И не понимает "румяный критик" Резун, что такое уж стремительное было у нас перед войной время — с его поразившими весь мир пятилетками, невиданными перевыполнениями планов, стремительным ростом оборонной промышленности (иначе нас просто бы смяли). Ради Резуна придется, видно, "отменить" и тогдашние фильмы с песнями типа "Броня крепка, и танки наши быстры…", "Мчались танки, ветер поднимая…"— вместе с их режиссерами, поэтами, композиторами, зрителями, а лучше всего — вместе со всем русским народом. И, видно, из-за подготовки к нападению на Гитлера оказалась наша артиллерия сплошь в летних лагерях, а авиация — незамаскированной да незаправленной на полевых аэродромах…

Чтобы не возвращаться больше к этим бредням, напомню, что в победном 45-м по дорогам Европы катились вовсе не легкие танки, а "тридцатьчетверки", КВ да ИСы с их неимоверной 120-мм лобовой броней и 122-мм пушками. И ничего: выдержали их европейские автобаны аж до самого Берлина и Эльбы. Могли бы и дальше…

Занялся я потом и немецкими танками. Были они на удивление плохими по сравнению с нашими новыми, но их было дьявольски много, и они все перли да перли, нахально, по прямой, порождая ту самую, так навредившую нам "танкобоязнь"...

Вскоре, на этот раз уже с востока, нашу улицу прошла еще одна колонна — на этот раз страшная и незабываемая процессия наших военнопленных из печально известного вяземского окружения 19-й, 20-й, 24-й и 32-й армий Западного фронта, которые сковали 28 немецких дивизий. 14 из них до середины октября так и не смогли высвободиться для наступления на Москву. Низко поклонимся им за это — живым и мертвым...

А мимо нашего дома они в течение почти двух недель брели, еще оставаясь живыми. Многие были просто в гимнастерках, а то и нательных рубашках, кое-кто даже босиком, хотя под ногами хлюпало уже снежное месиво. Конвоиры их беспощадно избивали палками, стреляли ослабевших в затылок — они падали прямо у крыльца нашего дома, и я видел, как растекается по дороге кровь, покрытая мелкими косточками. Это была наука ненависти, которую уже ничто не могло потом заменить. И я решил тогда про себя стать военным, разобраться, кто они такие, эти люди-нелюди немцы, познать, как сказал бы после словами поэта, "земли чужой язык и нравы".

Прошли годы — и сбылись все мои детские мечты из 1941-го: получил военное образование, служил на командных должностях при зенитно-артиллерийских и ракетных комплексах, был военным корреспондентом, окончил факультет журналистики МГУ, всерьез занялся немецким языком, военной историей и... Германией: множество раз по делам службы был в командировках, в том числе длительных, в обеих ее частях. Последнее обстоятельство и привело к тому, что та "танковая история" имела свое продолжение.

ОДНАЖДЫ Я ОКАЗАЛСЯ в командировке на Международном кинофестивале в Карловых Варах, где на коктейле в отеле "Империал" случайно познакомился с немцем, который как-то не вписывался в суетливую киношную публику. Выглядел он импозантно: благородная шапка седых волос, напоминающая парики XVIII века, нос "с орлинкой" и острый, чуть насмешливый прищур серых внимательных глаз. Правильное лицо почти без морщин — та самая "моложавость", что чаще всего как раз и выдает возраст.

— Знаете, я коммерсант. Небольшая фабрика женских кофточек,— улыбнулся он.— Бюргермайстер Карлсбада (он так и сказал) — мой хороший приятель. Часто сюда приезжаю, так сказать, в родные края. Купил здесь неподалеку охотничий домик. А сам живу в Мюнхене.

— Судетский немец?

— О-о да! И никак не могу избавиться от ностальгии (у него часто потом будет проскакивать в речи это забавное протяжное "о-о"...).

Узнав, что я русский, заметно оживился и предложил посидеть за столиком в боковом зальчике. По пути туда мы познакомились: "Фридрих Шрёдер". Уютно усроились в уголке, и по его неуловимому жесту официанты стали таскать нам напитки, какие-то симпатичные закусочки. После второй или третьей уже были "на ты": "Ва-алентин"—"Фридрих"... Для поддержания разговора я упомянул, что не раз бывал в Мюнхене, был и в "Бюргербройкеллере" и даже на радиостанции "Свобода" — знакомился, как они нас там "поливают".

— А, у "этих",— поморщился Фридрих.— Знаешь, мы, немцы, не любим предателей.

В этом-то он чертовски прав: перед тем, как сдать партизанам наш город в 42-м, оккупанты собрали в комендатуре полицаев (их, слава Богу, было у нас немного) и всех расстреляли. Одного из них, мужа злой соседской старухи по кличке "Гитлер", я сам видел — он весь был исколот штыками. А вслух сказал:

— Так ли? Ведь держите же у себя эту "Свободу".

— Не мы...— пожал он плечами.

Впрочем, на этой "Свободе", как я сам убедился, не было фактически никаких наших предателей — только враги. Мне довелось увидеть изнутри их кухню вместе с моим другом и хорошим туркменским литератором Мергеном Хуммедовым. Он договорился с "диаспорой" об обращении к своим землякам на их по-настоящему родном языке ("А то у нас от "их туркменского" верблюды дохнут!"). В это время я в баре вел "дискуссию" на русском, после которой ко мне в коридоре подошел парень "славянской национальности" и смущенно сказал: "Мне так приятно было вас слушать. Здесь русским "по штату" отводится лишь два процента. Я вот и заполняю единицу — не "вещаю", а так, на подхвате". Не стал, да и не успел попытать его, как дошел он до жизни такой. А вот теперь радуюсь за немцев: выперли они все-таки эту "Свободу". Теперь она вещает из... Праги. Вот они, гримасы истории!

— Кстати, Фридрих,— сменил я пластинку.— Там в издательстве "Хайне" я вел переговоры по книжным делам с его хозяйкой и моей хорошей знакомой Марион фон Шрёдер. Не родственница?

— Очень дальняя. Нас, Шрёдеров, много.

— А "фон" почему опустил, когда знакомились?

— О-о, да какое это теперь имеет значение?

...Наш столик стоял под огромным развесистым фикусом, и, кивнув на него, я сказал:

— У нас в России очень любят это растение. Между прочим, именно благодаря ему я с тобой сегодня разговариваю по-немецки.

— ?

И я вкратце рассказал ему историю, которая, возможно, определила всю мою жизнь.

Как уже говорилось, в нашем "доме на бойком месте" во время войны часто останавливались немецкие солдаты-фронтовики. Какие они были — это отдельная тема, но как-то один из них вытащил из кармана блокнот и стал расспрашивать, как называется по-русски та или иная вещь. Мать моя Пелагея Никоновна, никогда не скрывавшая неприязни к пришельцам, смягчилась: "Матка, что есть это?" —"Стол". "Йа, "штоль". — Да нет же: "сто-ол". "Это?" —"Это окно". "Ви битте? А это как? "ско-во-ро-та"?. Все шло путем, пока любознательный немец не показал на наш родимый традиционный цветок. "Фикус?" — ответила мать. "Ви-и?" — "Фикус". И тут все немцы принялись хохотать, спрашивая о его названии снова и снова. Ответ недоумевающей русской женщины их, видимо, здорово забавлял. Вот тогда-то мне и захотелось узнать, почему хватались за живот солдаты. Посмеялся над моим рассказом и Фридрих.

— Кстати, а знаешь, почему здесь этот цветок? Ведь когда-то благодарные за победу над нами чехи этот отель подарили России на вечные времена, вот он и остался. А потом вы его почему-то вернули. Странные вы все-таки, русские...

Тут же разговор перекинулся на войну.

— Я ведь тоже был на Восточном фронте,— вздохнул фон Шрёдер.— Знаешь, а поедем-ка прямо сейчас в мой охотничий домик. Там хорошо посидим, и до завтра я тебя уж оттуда не отпущу...

Он привычно вел свой "мерседес" по извилистой добротной дороге. И через полчаса я уже любовался всеми прелестями охотничьих "прибамбасов": рога, шкуры на полу и отделанных буком стенах, кабаньи морды, каких, будучи когда-то охотником, я в жизни не видел, целые коллекции оружия, камин, мягкий, притушенный свет. Оказался при домике и смотритель, который тут же ловко накрыл у камина столик. Мы бодро выпили за окружающее нас охотничье великолепие. Кажется, я тогда приплел к тому Артемиду, не то Диану.

— Мы остановились на Восточном фронте...— напомнил Фридрих.

А мне как-то не хотелось разговаривать на эту тему, потому что всегда с недоверием относился к рассказам немцев-фронтовиков. Наговорит такой нашим, чаще всего туристам, что-то вроде подчас из лучших намерений: "Йа, йа, быль на Остфронт. Вар арбайтер, айнфахер золдат. Ан ди руссен ни гешоссен. Нур ин ди люфт!",— а те и рассиропятся, пьют с ним за дружбу. Как же: рабочий, был простым солдатом, стрелял на фронте воздух. Одного такого я однажды, как говорил Шукшин, "срезал": "Ты был, наверное, трусом и плохим солдатом: товарищи умирали в атаках, а ты прятался на дне окопа и стрелял в воздух". —"Нет, я был хороший солдат!" "Хорошие солдаты стреляют по противнику". —"Да, но я стрелял по приказу". "Ах, по приказу..." Так, все знакомо. Не ошибся я и в Шрёдере.

— Я в 41-м почти дошел до Москвы. Был танкистом ("О-о — это уже интересно!"). Сменил четыре машины: русские нас все же неплохо "прикладывали". В последней погибли все — я лишь успел выскочить: был близко к люку, радист. Тут-то и получил в задницу русскую пулю.

— Жаль, что не в голову.

— О-о, Валентин! За что?

— За вранье. Ты воевал на Т-III или Т-IV? Ах, на том и другом. На "четверке" уже модернизированной, с удлиненной "семидесятипятимиллимитровкой"?

— Точно... — изумление моего Фридриха все росло.

— Так вот: экипаж того и другого танка состоял из пяти человек, должность одного из них — стрелок-радист (Funker-Schutze), а не просто радист. Разницу я тебе объясню или ...

— С тобой трудно есть вишни... (это по-нашему "тебе палец в рот не клади"). Хочешь, я покажу тебе мой амулет?

В выложенной на столик связке ключей от "мерседеса" я легко узнал нанизанную на нее нашу родимую, слегка деформированную, со следами нарезов пулю от "трехлинейки". — Я называю его "Нивидер". По-русски это как? Йа, йа, "ни-ко-гда!"

И тут меня что-то толкнуло:

— А по какому маршруту ты шел на Москву?

— О-о! Это неплохо помню. Смоленск, потом Вьясма...

— А до нее?— торопил я.

— Постой, какой-то город... Дора... нет, не помню.

— Дорогобуж?!

— Точно. Мы первыми туда входили.

— Ты был в 3-й танковой группе? Пятый или седьмой армейский корпус?

— Пятый. — Фридрих, казалось, уже ничему не удивлялся.

— Постой... Только не спеши, ради Бога! А не останавливалась ли ваша колонна в конце последней улицы, прямо у выхода на Москву?

— Да, была остановка. Это я точно помню...

— Проверяли моторы?

— Да нет...— смутился Фридрих.— Знаешь ли...

— Вы с палками гонялись за курами?!

— Откуда ты?..

Понимая, что я почти схожу с ума, вдруг выдавливаю из себя каким-то осипшим, словно чужим голосом:

— А не щеголяли ль вы тогда в белых шарфах из парашютного шелка?

— Да-а... Вся наша рота тогда так нарядилась — по пути из Смоленска сняли с дерева застрявший на нем русский парашют. Знаешь, замечательный, настоящий шелк. Но черт возьми, что все это?..

— Это значит, Фридрих, что твой танк останавливался рядом с домом, на крыльце которого стоял любопытный мальчишка. Это и был я.

...Трудно вспомнить, что потом было.

— Ва-алентин, выходит, я съел твоих кур?

— Не переживай: мы сами раньше их съели — знали, что вы за гуси.

Мы пили, не скрывая слез. И все говорили, говорили...

Потом я задал ему давно мучивший меня вопрос:

— Скажи, почему тогда же, в октябре 41-го, твои соотечественники, что гнали наших военнопленных, были так невыносимо жестоки?— и рассказал ему о тогда увиденном.

— Видишь ли...— он с трудом подбирал слова,— это было от... упоения, что ли. Да-да! Именно так. Ведь когда-то, говоря сегодняшним языком, зомбируют, то прежде всего воспитывают право на вседозволенность, насилие, возможность насладиться властью над слабым ("Боже, как все знакомо!"). Ты вот говоришь, что истязали пленных не какие-то эсэсовцы, а простые армейцы. Так в этом все и дело! Им только что пообещали, что первыми войдут в Москву, а заставили гнать на запад каких-то "рус-иванов". Они уже мечтали, какие роскошные фото пришлют своим гретам и юттам из самой Москвы, из Кремля. А тут уплывают кресты, слава.

— Но откуда эта ненависть к нам? Ведь к началу октября вы еще не были как следует биты!

— Так в этом все и дело!— повторился он.— Мы, немцы, когда нас побьют, быстро умнеем, нормальными становимся! Нам очень нужны, как тебе сказать... уроки устрашения. Да, вот именно! Иначе просто одуреваем от "успехов". Это — как наркотик.

ВЕРНО! В МОЕЙ ПАМЯТИ всплыли два эпизода все той же "Смоленской войны". Немцы взяли было "в моду" гонять наших пленных на минные поля, выталкивали на них под дулами автоматов, а сами, стоя в оцеплении на дорогах, наблюдали за взрывами и весело гоготали. Уцелевших пристреливали. Между прочим, в одном из наших фильмов, к чести его создателей, такая сцена была воспроизведена с документальной точностью. В ответ на это партизаны во главе с одним отважным командиром, которому не занимать было решительности (благо, Москва далеко, согласовывать не с кем), то же самое проделали с пленными немцами, причем офицеров заставили идти впереди своих солдат. Но не гоготали в оцеплении, а молча и хмуро смотрели, как те подрываются. А оставшихся в живых, бледных и дрожащих от страха, просто... отпустили. Даже без напутственных слов в духе Александра Невского. А теперь внимание! После этого "урока устрашения" немцы у нас уже никогда больше не гоняли пленных на мины.

А вот и другой эпизод, еще более выразительный, о котором мне рассказывал А.И.Новиков, один из руководителей отряда "Дедушка". В деревне Морозово в начале снежного февраля 1942-го застрелили немца. На следующий день сюда двинулся карательный отряд. Партизан предупредили, и те устроили в деревне засаду. Расположена она в лощине, поэтому два имевшихся пулемета установили в крайних хатах — у входа и выхода, все остальные залегли вдоль дороги. Пулеметчик у входа, молоденький паренек, увидев колонну, задергался и уже готов был нажать на гашетку. Но командир держал у его виска наган: "Начнешь без приказа — убью! Пусть втянутся все" (этим командиром и был сам рассказчик). Все получилось, как задумано — каратели попали в огненный мешок, из 53-х человек не ушел ни один... Стали разбирать трофеи и обнаружили огромную связку веревок с петлями, которой с лихвой хватило бы на всю деревню. Распалились (возможно, подогретые самогоном) партизаны: раздели догола уже застывших на морозе убитых и... повтыкали их в ряд головой вниз вдоль всей деревенской улицы. Шокированный читатель легко может представить себе эту картину. А теперь — внимание! После этого "урока устрашения" у нас не было больше ни одной "хатыни".

Вообще, это великая вещь на войне — демонстрация противнику "серьезности своих намерений", внушение ему нехитрой истины — за жестокости и злодеяния неотвратимо возмездие, причем, как говорят сегодня, "адекватными мерами". Хотите еще более разительный пример на эту тему — на этот раз из прошлой чеченской войны? Хотя почти уверен, что, щадя читателя, редактор выбросит его из текста.

В санатории в декабре прошлого года автор этих строк познакомился с симпатичным приветливым парнем, который резко выделялся из общего "пенсионного контингента". Оказалось, человек не очень афишируемой профессии — "ликвидатор", командир взвода. Назову его А.Ш. и попытаюсь передать от первого лица его рассказ:

"Однажды чечены коварно подстерегли и захватили в плен моего солдата. А вскоре подбросили нам его изуродованный труп. Боже! Что же они с ним сотворили!.. Не было на теле места, над которым бы не надругались. А как изощрено, изуверски его пытали эти "джигиты". Дальше, видя сжатые челюсти и слезы моих солдат, я уже действовал, как во сне. Велел собрать на площадь поселка всех до единого человека. Впереди построил презрительно ухмыляющихся старейшин и велел привести захваченного накануне в схватке боевика, который отчаянно сопротивлялся и уложил двоих наших. Приказал раздеть его до пояса и привязать к столбу. Достал свой десантный, острый как бритва нож. Почуяв недоброе, он вдруг заверещал, как поросенок (вот она и вся их отвага: вырезать наших целыми семьями, насиловать и убивать детей, прятаться за спинами стариков и женщин — это они могут, а вот когда им угрожает смерть, да еще страшная, ведут себя как последние и подлые трусы). И тогда я сделал то, что задумал: одним взмахом вырезал у него печень и швырнул к ногам старейшин, повторил еще пару излюбленных приемов боевиков. И только тут увидел на их лицах подлинный, настоящий ужас. И сказал короткую речь: "Я вас не боюсь и не прячу свое лицо, но и ваши лица тоже запомню. Вот этого передайте своим. Знайте: если случится что-то подобное, то такое я проделаю со всеми вами..." Наверное, я был близок к помешательству, не знаю. Но чем все это кончилось? Через несколько дней чеченам удалось подстеречь и схватить моего ефрейтора. А назавтра они вернули его живого и невредимого, видно, боялись, что мы можем подумать, что они что-то там с ним сотворили. Вот так!"

ВСПОМИНАЯ ТЕПЕРЬ мою тогдашнюю беседу с фон Шрёдером, невольно думаю: а ведь умеем порой и мы, русаки, показать зубы — особенно если нас разозлить. Взять хотя бы знаменитый марш наших десантников из Боснии на Косово. Уж как крутились американцы: они, видите ли, не заметили, чуть ли не проспали этот марш русских. Говоря вашим языком, tellit the marine, что по-нашенски значит: "скажите об этом своей бабушке" — при современных-то средствах упустить из виду целую колонну. Да просто перепугались! Это своим "народным массам" вы сумели заморочить головы, набитые жвачкой: не знают, темные, кто с кем когда-то воевал, кто спасал Европу да и весь мир. А "кому надо", все прекрасно знают — увидели, что на Приштину идет боевая единица русской армии, с которой, по большому счету, шутки плохи. Правда, они еще попытались нас "пощупать", когда на тот самый аэропорт пустили "дуриком" натовский танк. А перед ним встал наш веснушчатый щупленький паренек ("псковской", что ли?) и молча поджидал его с "мухой" наперевес. И нервишки у людей отважного блока не выдержали: танк рванул обратно, потому что перед ним встал не кто-нибудь, а решительный русский солдат. Зато наши политики до смерти перепугались смелости военных. Помните, как жалко лепетал перед корреспондентами наш "иностранный министр": "Эт-то... ошибка... ошибка. Их вернут... Уже отдан приказ..." А ведь мы могли просто не допустить агрессии против Югославии. Представьте себе, что к берегам этой страны прибыли бы готовые к отплытию, как заявлял наш "тогдашний", 7 боевых кораблей Черноморского флота, а со стороны Гибралтара подошел бы наш страшный для них крейсер "Адмирал Кузнецов". Да они не то что ракеты пускать, а всей своей эскадрой еще долго отстирывались бы "новой досей".

...А голос из той встречи все звучит и звучит:

— Да, не отрицаю — "Drang nach Osten" придумали мы. Но даже этот идиот Гитлер ставил перед собой — нет-нет, не ухмыляйся! — "ограниченные задачи": русских загнать за Урал, европейскую часть их земель превратить в колонию и эксплуатировать в интересах "арийцев". Но эти-то, с их "Advancing to the East" (он тут же, словно цитируя кого, перешел на английский), замахнулись на гораздо большее: ваш народ накрыть просто колоколом, переработать в удобную для себя биологическую массу, подключиться к вашей кровеносной системе и высосать из вас все соки — с помощью своих интернетов и всяких там "ноу-хау". Сначала будут использовать против России нас, немцев. Ведь они уже дважды сталкивали нас лбами — в обеих мировых войнах, чтобы вас уничтожить, а нас ослабить.

Фон Шрёдер, видимо, даже не догадываясь об этом, наступил на "мою любимую мозоль": уже много лет размышляю над тем, почему мы и немцы, которым исторически абсолютно нечего было делить, оказывались врагами. И сколько раз в обеих Германиях я слышал рассуждения: если бы русские и немцы были вместе! Правда, далее мнения разделялись от "тогда бы нам и сам черт не брат" до "весь мир был бы у нас в кармане"...

— Знаешь, Валентин, я ведь не только занимался кофточками — много учился, читал, размышлял. Уверен, в Европе две самые сильные, биологически здоровые нации — это вы и немцы. Они это понимают и нас тоже боятся. Ты был охотником? Тогда поймешь — мы, немцы, сейчас напоминаем раненого кабана — забились в чащобу, зализали раны, обросли жирком. Они все равно нас боятся. Ты вот много ездил по Германии. Скажи, а часто ли видел на улицах или в любых общественных заведениях ФРГ их военных, натовцев? В ГДР, знаю точно, ваши солдаты свободно общались с немцами, проводили всякие вечера дружбы.

— Может, ходят не в форме?

— Нет-нет, они просто забились в свои военные городки, в которых полный замкнутый биологический цикл обеспечения, как в космических кораблях, с привозной жвачкой и девочками. А с нами они не общаются, знают, что их ненавидят.

— А "они" — это кто?

— О-о! Это совсем просто: закулисное мировое правительство, в котором США доверены МИД и военно-промышленный комплекс, а вся Европа ходит в "министрах без портфелей". Эта "закулиса" любит только себя, свою "избранность", а на всех остальных старательно и неутомимо вешает ярлыки, самые ходкие из них, прямо-таки "золотые": "шовинизм", "расизм", "антисемитизм". Как бывший "панцерзольдат" скажу прямо — они сейчас ведут против вас "танковую атаку". Очень большую, развернутую. Чтобы вас смять, раскатать. Нам надо быть вместе, и в Германии это уже многие понимают. Ведь наши народы по национальным характерам могут дополнить друг друга. А они хотят нас просто вычеркнуть из истории: мы — единственные, кто очень мешает им по большому счету. И знаешь, — добавил он, — они нервничают, очень спешат, потому что время работает против них...

ВСЕ, О ЧЕМ МЫ ТОГДА ГОВОРИЛИ, подтверждается ежедневно и ежечасно. Дергается, суетится со своим "расширением на Восток" неугомонный натовский блок, лихорадочно вербует в свои ряды предателей, перебежчиков и просто тех, кто за свое холуйство надеется у него отсидеться за пазухой, — даже не подозревая, что в драме Истории им отводится самая незавидная роль.

Их "танковая атака" все равно будет отбита. Потому что есть еще мы, "святые и грешные", как сказал великий патриот России Александр Твардовский. Потому что на глазах ошарашенных "демократов", которые еще не знают, что роют себе могилу, наши российские Вооруженные Силы превращаются в рабоче-крестьянскую Красную Армию, то есть силу классовую, способную защитить свой народ (вы поняли, почему они так спешат заменить ее армией наемников?).

Потому что есть у нас еще тот самый паренек с "мухой" наперевес.

Нужна этикетка полноцветная 6 , у нас есть такая.