Газета Завтра 351 (34 2000)

Владислав Шурыгин ПОСЛЕДНИЙ ПАРАД

Тьма!

Первобытная, та, которая была до сотворения мира. До первого вздоха. До первых звезд. Безжалостная. Растворяющая в себе все без остатка.

Последняя тьма.

Холод.

Он вливается в тело, сковывает, завораживает, лишает воли, дурманит и зовет с собой в небытие. Туда, где уже нет ни боли, ни удушья, ни страха.

Море.

Родное, соленое.

Покорное. Привычное.

И вдруг взбесившееся, в мгновения превратившееся в страшную силу, смявшую и порвавшую тысячи тонн легированной стали, как жесть консервной банки.

Вот оно — ленивой ледяной плитой лежит вокруг. Неторопливо, страшно подползает все ближе, выжимая из объема отсека остатки воздуха.

Каждый вдох — мучение.

Сжатый страшным водным прессом воздух буквально врывается в легкие, распирает, рвет грудь и мучительно трудно его выдохнуть. Кислорода все меньше.

И углекислота предательски туманит сознание.

Путает сон с явью. Бытие с небытием.

Тьма.

Холод.

Море.

Удушье.

Отчаяние.

И только онемевшие пальцы, сжимающие сорванный водой тяжелый вентиль, механически выстукивают им по стали переборки:

три простых, три двойных, три простых.

Три простых, три двойных три простых.

— SOS! SOS!.. Вода!

…Три простых, три двойных, три простых…

SOS! Вода!

Все произошло слишком быстро.

Страшный удар, сбивший с ног. Удивление, растерянность, взгляд на приборы. Глубина — 60…

И вдруг страшный, ни с чем не сравнимый рев моря, врывающегося в отсеки.

Инстинкты быстрее чувств. Бегом к кремальере. Успеть задраиться, загородиться от воды, закрыть ей путь в глубину лодки! Туда, где за твоей спиной в отсеках твои товарищи, друзья.

И вдруг — тьма!

Аварийно остановился реактор.

И в последнее видение перед тьмой — огромный, в объем переходного люка кремальеры, пенящийся вал воды, врывающийся в отсек.

Не успеть!

Шторм.

Море словно взбесилось.

Боевые корабли серыми громадами тяжело и угрюмо стоят на волнах, развернувшись острыми форштевнями на ветер. Зло, мощно режут пенные всклокоченные зелено-черные валы.

Ревет, свистит ветер в решетчатых фермах мачт.

Шторм.

Как он не вовремя!

Хрупкий, такой маленький рядом с громадой крейсера "спасатель" подлетает на огромных волнах, как щепка.

— Работать не могу! — передает его командир. — Волна не дает спустить "гэсэашки"…

Это значит, что к лодке, лежащей сейчас под ним, глубоководный спасательный аппарат не спустится. А счет идет на минуты.

И послушный воле командующего, огромный крейсер дает ход, медленно режет штормовое море, обходит спасатель и, встав практически поперек волны, прикрывает своей громадой "спасателя" от прямых ударов волн и ветра.

— Пробуем спутить "гэсэа!

Над палубой "спасателя" на кране поднимается выкрашенная в оранжево-белые полосы тяжелая "капля" глубоководного батискафа. Его раскачивает, и кажется — вот-вот он врежется в стойки крана, разобьется о них, но крановщик каким-то чудом, поймав движение волны, направляет стрелу за борт и батискаф огромным маятником уходит в сторону и зависает над водой. Начинается спуск. Вот волны подхватили его и почти мгновенно жадно поглотили, подмяли под себя, но через мгновение он оранжевым поплавком вынырнул из воды. Но не надолго. Скоро его рубка исчезла в воде — он ушел вниз, туда, где в черной ледяной тьме лежала изувеченная лодка…

От бессонницы глаза комфлота красные, черные круги тенями легли в глазницы. С начала учений он спал не больше трех-четырех часов в сутки. Последние двое суток — на ногах. Перед ним карта. На ней фломастером вычерчен силует лодки. Ее местоположение. Вокруг нее "зарубки" места стоянки кораблей эскадры. На листах бумаги поверх карты схемы, торопливые рисунки акванавтов с "гэсэа" — лодка лежит, зарывшись носовой частью в ил с креном на борт.

Один из них в оранжевом водолазном свитере поясняет.

— Вот здесь и здесь наблюдали пробоины. Похоже на огромную трещину, тянущуюся по правому борту через весь первый отсек и часть второго. Часть рубки разрушена, как от внешнего удара. Камера на месте.

— Почему не можете стыковаться? — жестко спрашивает комфлота.

— Крен, товарищ командующий. Крен лодки и сильное течение у дна под углом тридцать градусов, вот так, и спасатель карандашом ставит стрелку у корпуса лодки на карте. Пробуем. Сейчас работает очень опытный экипаж. Думаю — стыкуемся. Вот только шторм…

— Я шторм своим приказом отменить не могу!

— Я понимаю, товарищ командующий. Мы делаем все, что можем. Сейчас готовим второй "гэсэа". Одна проблема — аккумуляторы старые. Едва половину ресурса из них вытягиваем. Пять лет новых не получали…

В голосе спасателя горечь. Сколько раз он писал запросы на эти чертовы аккумуляторы…

Но сейчас не время для этих сетований! И комфлота резко обрывает спасателя.

— Вертолет к обеду доставит все, которые еще есть на складе. Но аппараты должны работать непрерывно. Нужна стыковка! Понимаешь, нужна!

— Сделаем все!

— Что с водолазами, запросили ТОФ? — повернулся он к "каперангу" — штабисту.

— Так точно! Водолазы у них есть, подготовлены для работы на ста метрах. Но докладывают, что оборудование для этих работ выработало весь ресурс и не готово…

Сердце комфлота словно лизнул холодный шершавый язык. "Не готово…"

Господи, сколько раз за эти годы он слышал это страшное слово. "Выработало ресурс. Не готово…" Когда на содержание флота финансисты смету, которой не хватало даже на питание моряков ему хотелось прямо здесь, сейчас снять трубку "вертушки" и кинуть в лицо этим реформаторам все, что он о них думает, бросить рапорт на стол и уйти, забыть об этом ужасе. Но всегда он останавливал себя. Это самое простое.

Но за ним тысячи людей, десятки гарнизонов, корабли у причалов. Уйдет он — и кого сюда назначат "реформаторы". Какого-нибудь лакея паркетного, который, стремясь угодить всем этим "рыжим Толикам", "березам" или "гусям", начнет закрывать гарнизоны, разгонять бригады и дивизии, резать остатки флота.

И он сдерживал себя. Он боролся за флот. Летел в Москву, униженно ходил по роскошным правительственным кабинетам, каждый из которых стоил больше, чем ремонт корабля в сухом доке. Улыбался, пил с ними водку, приглашал в гости, на охоту и пробивал, пробивал, ПРОБИВАЛ эти чертовы деньги! Уговаривал изнеженных гедонизмом банкиров "спонсировать" флот, ругался с губернаторами…

Его флот, его любовь, его боль…

Но что значат все эти его усилия перед этой трагедией? Кому о них рассказать? Женам моряков "Курска", которые вот уже третьи сутки не спят в своих квартирах?

Чем оправдать себя? Как помочь "Курску"?

Горький этот ход мыслей прервал оперативный.

— "Гэсэа" докладывает, что смог сесть на комингс, но не может "присосаться". Нет герметичности. Аккумуляторы сели. Он всплывает.

Что известно о натовцах?

Подозрительно затихли, товарищ командующий. Увели из района своего разведчика, потерян контакт с американскими апээл. Не похоже на них. В такой обстановке они наоборот стараются поближе подойти.

Обнаружили второй объект?

Никак нет. Гидрограф его засек, определил его как лодку, лежащую на грунте в пяти кабельтовых от "Курска". Но пока определяли "Курск", объект, видимо, снялся с грунта и ушел из района. Сейчас ищем…

Вода все ближе. Ее не видно в полной тьме, но каждой клеточкой тела чувствуешь ее приближение. Вот она уже лизнула грудь.

Все труднее дается каждый вздох. То и дело накатывает забытье, но уснуть, отключиться нельзя. Иначе — все. Тьма.

И вдруг сквозь углекислотную муть, сквозь забытье гулкий удар по корпусу:

"Нашли! Господи, они нашли! Они спасут, они рядом. — И слезы, которые невозможно сдержать, текут по щекам.

Уже не одиноки. Там, наверху друзья и товарищи борются за спасение, пробиваются сюда!"

Опять удар. Словно что-то огромное пытается тронуть лодку стальным пальцем.

"Колокол" сажают! — озаряет сознание. Только бы успели! Надо дать знать о себе. И рука вновь выстукивает по корпусу: три простых, три двойных, три простых. Три простых, три двойных три простых.

— SOS! SOS! …Вода!

…Три простых, три двойных, три простых…

— SOS! Вода!

Томительно тянутся минуты.

А море, словно испугавшись, что люди вырвут у него очередную жертву, все выше подымается по телу, ползет к горлу, стремясь забрать себе моряка.

Не успеют... Слишком мало времени. Губы хватают воздух у самого потолка.

И отдавая свой последний вдох ледяной воде, он еще успел подумать: жить!..

Комфлота вышел на открытую надстройку крейсера. Час назад он отдал приказ прекратить погружения "гэсэашек" — шторм больше не позволял работать спасателям. И теперь оставалось только ждать.

Он смотрел на бушующее море перед собой. Пенные валы вздымались к небу и опадали грязной мутной зеленью. В трех кабельтовых от крейсера качался на волнах БПК. Он словно очерчивал границы трагедии. Между ними, под этими ревущими волнами, на дне в полной тьме боролись сейчас за свою жизнь его моряки.

И он всеми силами своей души кричал им:

— Держитесь!

— Не сдавайтесь! Мы делаем все, что только можем!

…Командующий уже знал, что министр обороны, выслушав его доклад, принял решение принять помощь норвежских водолазов, что они готовятся к вылету и через сорок восемь часов будут здесь. Он знал, что уже утром под воду вновь уйдут спасательные аппараты и будут вновь и вновь пытаться стыковаться с лодкой.

Он только не знал, есть ли у него эти сорок восемь часов. Есть ли у него время хотя бы до завтра.

Как еще не знал, что страшный таранный удар вражеской субмарины и последующее столкновение с дном деформировали комингс-площадку и сделали невозможным стыковку с "Курском".

Он смотрел в бущующее зелено-черное море и, казалось, сквозь него видел дрожащие огоньки церковных свечей. То светились души его моряков. Все слабее, все тише. Истаивали, уходили во тьму.

И он, не умеющий молиться, не верящий ни в бога, ни в черта, тихо шептал морю и ревущему ветру.

— Держитесь, братцы!

Держитесь!

Владислав ШУРЫГИН