Газета Завтра 420 (51 2001)

Александр Проханов ИГОРНЫЙ ДОМ

Отель — высокий, стеклянно-бетонный брусок, построенный в респектабельном районе Москвы — вначале принадлежал комсомолу. В его названии есть отзвук комсомольской героической песни времен гражданской войны. Напоминание о молодом "красном мученике", увлекающем в свой подвиг множество новых героев. Во времена комсомольских съездов в простых удобных номерах размещались молодежные делегации. В просторном холле, строго оформленном деревянными панелями и каспийским ракушечником, всегда можно было увидеть представительных комсомольских функционеров, загорелых ударников молодежных строек, дружественных визитеров из Африки, Вьетнама или Никарагуа, своими черными, желтыми и кирпично-красными лицами напоминающих плакат о дружбе народов. Я редко сюда заглядывал, но запомнил совещание молодых литераторов, собравшихся в конференц-зале, их запальчивую и наивную дискуссию о "положительном герое", занятом "нравственными исканиями".

Теперь я пришел сюда, как астронавт, улетавший в Космос, пропустивший несколько столетий земной истории. Вернулся, оказавшись среди иной цивилизации, иных народившихся без меня народов. Двигаюсь по отелю. Осторожно, как естествоиспытатель, исследую новые формы жизни. Как антрополог, изучаю новое, народившееся человечество. Как этнограф, вникаю в новые обряды и ритуалы.

От былого, чопорно-респектабельного советского стиля, в котором при Брежневе возводились обкомы партии, академии общественных наук, номенклатурные санатории,— от этой строгой советской эстетики не осталось следа. Весь огромный холл переосмыслен, перевоплощен в экзотическое многомерное пространство, по мотивам античного эпоса, гомеровских поэм. Сине-зеленые волны на стенах, каменные остатки Трои, боевая колесница Ахиллеса, воинский доспех Агомемнона, греческие амфоры с письменами и меандрами и огромный, под парусами, галеон, на котором Одиссей возвращался с победой домой, совершая свое волшебное странствие. Светотени изумрудных, пепельно-жемчужных тонов, легкая, словно льющаяся из раковин музыка моря, таинственные ароматы, — то ли незримых садов, то ли пленительных женских благовоний, то ли восточных яств, усиливают ощущение сказочности, нереальности.

В стене открываются тесные темные гроты, выложенные мерцающими лампадами. У входа тебя окликают улыбающимися перламутровыми губами полуобнаженные амазонки, нежные вакханки в прозрачных, не скрывающих женственности одеяниях. Босоногие или в легких античных сандалиях, манят в грот, откуда веет таинственным теплым дыханием лабиринта. Если пройти под низкими сводами, блуждая в бархатных сумерках, держась за мерцающую нить Ариадны, вдруг окажешься перед лучезарным подиумом, где на золотистом песке лежит Одиссей, потерпевший кораблекрушение. Обнаженные девы склонились над ним, совлекают с него изорванные бурей одежды, припадают теплыми чудными телами. Возвращают ему жизнь, дыхание. Целуют его смуглые бицепсы воина, мощный торс борца, напряженные икры бегуна. Помещают его в золотистые лепестки прекрасного живого цветка, сотворенного из обнаженных тел, распущенных волос, девственной прелести и пленительных вожделений.

В холле, среди каменных сфинксов, античных развалин, рухнувших коринфских капитель, помещается множество ресторанчиков и кафе, уютных баров и кофеен, где вы полакомитесь греческой, кавказской, китайской кухней, ее сладкими приправами, пряными травами, горькими маринадами и соленьями. Тут же, у стойки бара, рассеянно и прелестно восседают девушки в коротких юбках, со стройными ногами напоказ, с сияющими, лунного цвета, обнаженными плечам, на которых нежно голубеет изысканная татуировка. Цветы и травы, как на заиндевелом окне. Фантастические драконы, как на карнизе буддийской пагоды. Средневековый рыцарский герб с глубокомысленным латинским изречением. То одну, то другую девушку приглашает какой-нибудь одурманенный напитками гость. Японец с лицом цвета чайной заварки. Азербайджанец с голым черепом, синим, как очищенное крутое яйцо. Мощный, набухший в своем пиджаке малый с коротким боксерским ежиком. Девушка, как птица с ветки, снимается с высокого стула и, не касаясь земли, ускользает вслед за купившим ее хозяином,— к лифту, в номера, где гостю будет дано узреть сокровенный рисунок: бабочку на белоснежном бедре или цветочек на розовой ягодице.

Тут же, среди уютных закоулков, дубовых стоек, гончарных амфор с олимпийскими бегунами, царит охрана — рослые, на подбор, молодцы в одинаковых малиновых пиджаках, с фирменными бирками и рациями, стальными глазами воинов, невозмутимыми лицами евнухов, стоящих на страже ханских гаремов. Среди служителей выделяется огромный негр с лакированным прекрасным лицом, видимо, из бывших делегатов комсомольского съезда. Остался здесь, подрос и мощно окреп, демонстрирует надклассовый, глобальный характер увеселительного заведения.

Но главное диво этих обширных апартаментов, разноцветное и сияющее, словно ночные радуги Севера, пленительное и ласкающее глаз, как подводный мир Красного моря, чарующее и завораживающее, будто цветомузыка Лас-Вегаса,— это игральные автоматы. Стоят повсюду — рядами, группами, мощными батареями. Окружены бриллиантовым сверканием, наполнены, как колбы, разноцветными растворами, переливаются, подобно магическим призмам. Перед каждым — кресло, и в кресле — очарованный седок с околдованным лицом, по которому бродят сполохи страстей, светотени сомнений, вспышки восторга и затмения ужаса. Подобно ядовитому и чудесному цветку болот, что питается легковерными насекомыми, летящими на бриллиантовые ядовитые капельки сока, игральный автомат манит к себе посетителя. Гипнотизирует, усаживает в кресло. И тот прилипает, окруженный разноцветными щупальцами, которые выпивают из него не просто деньги, но потаенные энергии жизни, оставляя от человека чахлый пустой хитин.

Москва в правление незабвенного мэра Лужкова превратилась в огромный ядовитый цветок, протянувший свои отравленные ненасытные щупальца ко всей остальной России. Среди умирающей, погасшей страны Москва полыхает всеми цветами радуги, красуется и пленяет, раскрывает один за другими свои перламутровые смертоносные лепестки. Несметные деньги, отобранные у России, малыми каплями, крохотными ручейками, бесчисленными речками, могучими бурливыми потоками стекаются в Москву, образуя великую золотую реку, могучую, как Енисей или Нил. На берегу этой вселенской реки построен волшебный "Город Золотых Унитазов", куда переместился центр Москвы. Затмевая Кремль и священные соборы, высится идол, — Золотой Телец, на котором восседает лысый и голый, с золотым черепом и золочеными крепкими семенниками Властитель Москвы. Царь миллиардеров. Император золотых вампиров.

На огромном торжище, в которое превратился некогда священный и благодатный город, продаются старинные особняки, нефтяные месторождения, части океанского побережья, русские провинции с населяющими их невольниками, безупречные политики, непревзойденные художники, бактериологическое и ядерное оружие, картины великих мастеров и надгробные камни с могил великих писателей, человеческие органы и мальчики для восточных услад. Здесь продаются бесчисленные наслаждения, утоляющие зрение, слух, ненасытный желудок, воспаленную гортань, неутомимый пах, множество мучительных похотей и извращений. Среди этих сладострастных похотей азартная игра становится мистической литургией денег, жертвоприношением Золотому Тельцу, соединяя сокровенную природу извращенного человека с сокровенной сущностью денежного знака. Как верующий отправляется в храм на вечернюю молитву, так одурманенный страстью игрок тянется в игорный дом, к драгоценно мерцающему автомату. Замирает перед волшебным ящиком, как перед языческим идолом. Пьянеет от его неслышной сладостной музыки, его магических переливов и сверканий. Приступает к игре, не нуждаясь в партнерах, свидетелях, один на один с лучезарной бездной. Отдается тайной страсти, неутолимой, как рукоблудие, глубинной, как исповедь грешника, преступной, как самоубийство.

Игральные автоматы, словно часовни беса, расставлены повсюду: в дорогих гостиницах и культурных центрах, в церквях и музеях, в детских садах и тюремных изоляторах. Они стоят на кладбищах и в крематориях, в зданиях Думы и правительства. В кремлевском кабинете президент, отпуская от себя очередного еврейского банкира или американского генерала, садится за игральный автомат, подаренный ему директором Всемирного Банка. И никто, даже Патриарх всея Руси, не смеет прервать его страстную самозабвенную игру.

Когда самолет взлетает над Москвой в ночное небо, сверху город предстает огромным, сияющим, словно павлинье перо, игральным автоматом, усыпанным бриллиантовой пылью. Или обнаженной, танцующей в стриптиз-баре ночной красавицей, у которой чресла повиты тончайшими нитками жемчуга.

Этим волшебным островом игральных автоматов в бывшей комсомольской гостинице, куда приплывает в своем странствии Одиссей, забывая перед перламутровой электронной раковиной о разгромленной Трое, о ждущей его Пенелопе, о неурядицах на работе, о скверном начальнике, о недокормленных ребятишках, о гибнущем самолетостроении, о лжеце-президенте, о взрывах на Пушкинской площади, о недавней смерти отца — этим заповедником грез и сладких обманов заправляют чеченцы. Их не увидишь среди ресторанных столиков и пленительных проституток, русская охрана расхаживает вдоль кегельбанов и рулеток. Лишь иногда сторонкой пройдет зоркий смуглолицый кавказец, к которому подобострастно подбежит начальник охраны, по виду бывший офицер спецназа. Еще недавно гонялся в Аргунском ущелье за братом владельца игорного дома, подрывался на фугасах, вытаскивал на брезенте убитых товарищей, искал среди осенних гор ненавистного врага, мечтая увидеть его исстрелянное растерзанное тело в теплой минной воронке. Теперь же служит у чеченского властелина, открывая дверцу его "мерседеса", охраняет невольничий рынок в центре Москвы, где продаются русские красавицы,— собственность чеченского тейпа.

Игорный бизнес Москвы расцвел, как нарядная яркая плесень на срубленном древе святого русского города. Сметливые чеченцы, пользуясь расположением мэра, вложили "черные" деньги, добытые на фальшивых "авизо", рэкете, нефтяной контрабанде, торговле заложниками,— направили эти деньги в игорные дома. Превратили былую столицу научных институтов, университетов, библиотек и стратегических центров в столицу игорного бизнеса, которому, в его нынешней респектабельной форме, тайно сопутствует торговля наркотиками, человеческими органами, живым товаром и экзотическими видами оружия. Среди них "сибирская язва" — самое нежное и милосердное.

Русские генералы упорно утюжат танками горы. Ищут в приборы ночного видения проклятых бородачей, провозгласивших независимость Ичкерии. Но каждый снаряд, разорвавшийся в Ведено или Шатое, выдавливает из Чечни беженцев, которые уходят из гор в русские города. Пополняют не столько бандформирования Басаева и Хаттаба, сколько чеченскую диаспору, захватывающую контроль над русской нефтью, золотом, железнодорожными перевозками, портами, администрацией населенных пунктов, Министерством внутренних дел, эстрадным бизнесом, православной церковью, хранителями "русской идеи", ракетным производством и внешней политикой. Борьба за независимость Чечни — есть способ выдавливать чеченцев из необустроенных гор в построенные Лужковым комфортабельные районы Москвы, точно так же, как угроза "русского фашизма" и вечный "еврейский вопрос", ловко питают эмиграцию евреев на палестинские земли.

Игральный автомат включает в себя элементы красочной приманки, как цветок, нуждающийся в насекомых-опылителях. Этой приманкой служит разукрашенный витраж, напоминающий женское полупрозрачное платье, где сквозь узоры, пронизанные солнцем, скользят едва различимые контуры прелестного тела. А также набор изображений нарядных и привлекательных, как сочные переводные картинки. Эти картинки, составляющие тематические серии, размещены на скоростных барабанах, приводимых во вращение нажатием кнопки. Совпадение или несовпадение картинок обеспечивают игроку либо выигрыш, либо разорение. Среди обманной светомузыки размещен скромный, едва заметный ротик, жадно глотающий денежные купюры. Темная плотоядная щелка, куда трепетная рука подносит пятисотрублевую бумажку, и ротик, нащупав губками деньги, жадно проглатывает пищу. Автомат — прожорливый хищник, которого кормят с рук. В состоянии раздражения он способен откусить кормильцу пальцы, как и случилось с первым президентом России, игравшем на голодных инстинктах алчной номенклатуры.

Каждый автомат, отличаясь от соседнего, оперирует своей серией картинок. Ковбойская серия, состоящая из пистолетов, кожаных седел, сомбреро, бизоньих черепов и мустангов. Авиационная серия, наполненная самолетами всех времен — от двукрылых "форманов" до "невидимок" В-1. Морская серия, представленная ракушками, рыбами и актиниями. Коллекция бабочек, среди которых сияют лазурью бразильские "морфиды", пламенеют алым и изумрудно-зеленым африканские "нимфалиды". Тут есть и колоды карт, в великолепии дам, королей и валетов. А также содержимое прилавков секс-шопов, или, как целомудренно называют их в Москве, магазинов "Интим", — мастурбаторы, мазохистские плетки, женские бюстгальтеры. Выбираешь автомат, кодированный твоим тайным пристрастием, и вот уже на твоем воспаленном лбу, как тавро, чуть заметно светится бабочка или семерка червей, или удобный мастурбатор фирмы "симменс".

Иду осторожно вдоль игральных пар: "человек-автомат", соблюдая этику невмешательства, чтобы неосторожным взглядом или бестактным приближением не спугнуть два совокупляющихся существа. Кто они, эти опьяненные страстью люди, залетевшие в ночной гостиничный холл на манящее сияние игральных машин?

Маленький азербайджанец со вспотевшими синими волосами, владелец прилавков на столичном рынке, где отекают медовым соком персики, раскрывают алые хохочущие рты арбузы, лунно сияют желтые душистые дыни. Наторговал за день, собрал с подневольных соотечественников выручку, поделился с контролерами из криминальной группировки, с милицией, санэпидемстанцией. Сбросил пропахшую сладким тлением и фруктовой гнилью одежду. Облачился в модную тройку с круглым, прикрытым жилеткой животиком, и страстно насилует разноцветный ящик с крутящимися барабанами, где мелькают голые красавицы, прозрачные пеньюары, раскрашенные лобки. Оплачивает услуги электронной леди хрустящими купюрами.

Лысый, с желчным лицом сотрудник исчезнувшего научно-исследовательского института, где когда-то занимался управлением космических аппаратов, используя свои знания кибернетика в советском марсианском проекте. Проект не состоялся, институт распался, лаборатории с аппаратурой превратили в магазин итальянской обуви. А он, исчахнув от безработицы и тоски, специализируется на противоугонных системах для иномарок. В полоумной страсти спускает последние деньги, жмет проклятые кнопки, выбивая на крутящихся барабанах ландшафты марсианской поверхности, американских астронавтов, летающие "челноки" и космические станции, украшенные звездно-полосатым флажком.

Средней руки бизнесмен, работающий в фирме посредников, что качает нелегальную сибирскую нефть. Начальники, с которыми он прикатил из Сибири и которые имеют счета в гибралтарских и кипрских банках, владельцы несметных богатств, развлекаются в ночных "казино", где разыгрывается перламутровый "ситроен". А этот среднего достатка делец, еще не имеющий визиток от Алекперова и Ходорковского, лишь привыкает к московским забавам. Жмет неумело кнопку. Выбивает на барабанах изображение экзотических бабочек. Просаживает купюру за купюрой, поглядывая на проститутку у бара, что улыбается ему обольстительной перламутровой улыбкой.

Бледный, как синеглазый мертвец, импотент. Задыхается частым сиплым дыханием. Наваливается на аппарат узкой грудью. Толкает его пустым пахом. Шепчет ему ласковые, бессмысленные слова. Нажимает на кнопку с желанием причинить аппарату боль. Умоляет. Злобно рычит. Откидывается беспомощно, свесив обессиленно руки. Повисает на стуле, как старый мятый пиджак.

Щедро посыпанная влажной пудрой, похожей на негашеную известь, нарумяненная, как румянят восковые фигуры, морщинистая, будто старый ягдташ, эстрадная певица, певшая лет сорок назад, слывшая возлюбленной премьера Косыгина. С тех пор безнадежно забытая является сюда, опираясь на костыль, распространяя запах лекарств и едких, как уксус, духов. Рукой в оплетке черных и фиолетовых жил с трудом нажимает кнопку. Наблюдает размытый вихрь крутящихся барабанов. И пока несется волшебная карусель, в ее склеротической голове вспыхивает голубое сияние рампы, летят на эстраду цветы, и сутулый, весь в черном человек с седоватым бобриком кладет перед ней букет алых роз, целует холодными губами ее жаркую пышную руку.

Нельзя переиграть автомат. Механик, его сконструировавший, обеспечил автомату победу над человеком. Редкие выигрыши, перепадающие отдельному игроку, не перекрывают общего проигрыша всех сидящих перед искусительными машинами клиентов. Автомат — это опытный карманник, вытряхивающий из кошельков азартных безумцев все содержимое.

В состязании с автоматом бессильна логика шахматиста, виртуозность шулера, колдовство чародея и мага. В автомат заложена матрица, гарантирующая проигрыш. И хотя суеверные завсегдатаи ищут среди автоматов "счастливые", стремятся угадать те из них, что уже утомились от многочасового обкрадывания обессиленных клиентов и в игре обязательно должен наступить "момент истины", но эта истина заключается в том, что кошелек окажется пуст, семейный бюджет обезвожен, душа испепелена.

Прозорливцы, обладающие интуицией, стремятся угадать среди ритмов проигрышей и выигрышей тайную, ускользающую закономерность, математический закон, "синусоиду удачи". Оседлать ее, как наездник в виндсерфинге садится верхом на волну, мчится на ее стремительном пике. Но напоминает гадание на кромке облаков, когда в этих случайных, вечно изменчивых контурах пытаются нащупать судьбу.

Не это влечет игрока к нарядной и бездушной машине. Не выигрыш, не денежный куш, не хрустящие, выманенные у автомата купюры, ласкающие ладонь победителя. Но мистическая надежда на чудо. Смертельный риск, когда, молясь о победе, закладываешь душу дьяволу. Сладострастное упование на жребий. На тончайший зазор в черной слепой стене, сквозь который, как в угольное ушко, брызнет ослепительный луч. Автомат становится орудием судьбы, электронным демиургом, который выбирает тебя из миллиардов существ, выхватывает из угрюмой безнадежности, впрыскивающий в твои охладевшие вены пьянящий озон. Ты богоизбран, замечен судьбой, поднят, как Илья Пророк, с земли на небо. Или оставлен здесь на бренной земле гнить, истлевать, пропадать.

Чувства, что испытываешь ты у автомата, нажимая пульсирующую цветную кнопку, подобны тем, что владеют игроком в "русскую рулетку", жмущим на спуск револьвера с одним патроном. Сладостному дыханию смерти, когда встаешь в рост на бруствер, искушая судьбу, подставляя себя под шальные пули. Или падаешь в затяжном прыжке к нарастающей страшной земле, до последнего не раскрывая парашюта. Или встаешь на рельсы перед налетающим, жутко свистящим тепловозом, не освобождая ему путь.

В страсти игрока есть нечто от самоубийцы, от мазохиста и извращенца, испытывающего наслаждение от боли. Ты сотрясаешь свою отупевшую плоть, толкаешь свою уснувшую душу. Нащупываешь в ней среди мертвых пластов, окаменелых безжизненных сланцев огненную точку, сквозь которую ты связан с Мирозданием, с изначальным Хаосом, с ослепительной вспышкой, где одновременно и смерть, и зачатие.

Пусть не обманывает вас затрапезный вид изможденного, в поношенном пиджачке человека, что нервно и страстно жмет раскаленную кнопку, вталкивая в ненасытные губки автомата последнюю купюру. Он не здесь, не в пошлом интерьере бывшей комсомольской гостиницы. Он мчится в атакующей лаве, держа шашку наголо, среди падающих коней и наездников, желая долететь до ненавистного неприятеля, полоснуть сияющей сталью его жаркую плоть. Он монах, стоящий на ночной молитве, вымаливающий у Господа только одно: его внимание, пусть даже отмеченное испепеляющим громовым ударом. Он, приговоренный к расстрелу, слышащий в гулком коридоре тюрьмы шаги конвоиров, считающий последние, отпущенные ему секунды жизни.

Именно за это болезненное наслаждение платит игрок. За глубинное перевоплощение. За сбрасывание изношенных оболочек, чтобы прикоснуться обнаженной плотью к раскаленному шкворню. Чтобы разглядеть фиолетовый пышный цветок выстрела, с пустой сердцевиной от пули, попадающей тебе прямо в лоб.

Он играет уже много часов. Он страшно бледен и что-то беззвучно шепчет. Если измерить его температуру, она равна сорока двум. Он проиграл почти все свои деньги. Последняя пятисотрублевая купюра исчезла в прожорливом клюве автомата. Электронные цифры, определяющие остаток денег, тают с каждым нажатием кнопки. Барабаны превращаются в разноцветные сполохи, выстраивают под стеклом изображения самых известных в мире храмов, мечетей и пагод.

Нажатие кнопки. Проигрыш. Химеры Собора Парижской Богоматери скалят свои заостренные личины. Еще нажатие. Проигрыш. Мечеть в Медине пронзает его своими лазурными минаретами. Остались последние деньги. Еще возможна удача. "Помоги!" — молит он Господа. Нажатие кнопки. Колючие и пушистые, как чертополохи, главы Василия Блаженного Выигрыш. Не упустить ускользающую "синусоиду судьбы". Нажатие кнопки. Красно-золотые драконы буддийской пагоды. Снова выигрыш, крупный, счастливый. "Синусоида" плещет, как сверкающая, бьющая в сердце волна. Нажатие кнопки. Витражи и шпили готического собора в Кельне. Снова выигрыш. Надо бросать игру. Удача недолговечна. Сложить в бумажник толстую пачку купюр — и скорей на воздух, в реальный мир, в блеск и шелест проспекта. Не уйдет. Нажатие кнопки. Легкий и хрупкий, словно оледенелый дождь, Миланский собор. Проигрыш. Снова проигрыш. Барабаны вращаются, как дьявольский разноцветный волчок, как размытое скоростями изображение мира. Электронные цифры, как скачущие пузырьки, показывают, что осталась последняя малая толика. "Помоги!" — молит он, теперь не Бога, а дьявола, понимая, что открывает душу страшным, разрушительным силам. Нажатие кнопки. Разноцветный взрыв. Огромная бездонная пропасть открылась в душе, куда он проваливается, пролетает вспять сквозь свои прожитые годы, сквозь юность, детство, младенчество, сквозь свой эмбрион, пульсирующий в материнском чреве, сквозь свои архетипы,— быка, рыбу, бабочку, прозрачную амебу. Влетает в первичную, неодушевленную материю, в разбегающуюся россыпь молекул и атомов, планет и галактик. В ревущей трубе, в которую дует страшное, владеющее Вселенной чудовище, изображенное Дорэ на иллюстрации к дантовому "Аду", происходит его новое, кармическое воплощение. Он становится игральным автоматом, нарядным стеклянным ящиком, где в прозрачной витрине выставлен набор нарядных купюр. Доллары, марки, юани. Рубли и английские фунты. Лиры и японские иены. Новенький автомат занимает место рядом с другими, подобными. Владелец игорного дома, чей брат воюет в отряде Басаева, с изумлением узнает о появлении новой машины. Обходит ее, приближая смуглое горбоносое лицо. Старается выяснить страну-изготовителя. Находит надпись: "Гонконг".

[guestbook _new_gstb]

1

2 u="u605.54.spylog.com";d=document;nv=navigator;na=nv.appName;p=0;j="N"; d.cookie="b=b";c=0;bv=Math.round(parseFloat(nv.appVersion)*100); if (d.cookie) c=1;n=(na.substring(0,2)=="Mi")?0:1;rn=Math.random(); z="p="+p+"&rn="+rn+"[?]if (self!=top) {fr=1;} else {fr=0;} sl="1.0"; pl="";sl="1.1";j = (navigator.javaEnabled()?"Y":"N"); sl="1.2";s=screen;px=(n==0)?s.colorDepth:s.pixelDepth; z+="&wh="+s.width+'x'+s.height+"[?] sl="1.3" y="";y+=" "; y+="

"; y+=" 54 "; d.write(y); if(!n) { d.write(" "+"!--"); } //--

55

zavtra@zavtra.ru 5

[cmsInclude /cms/Template/8e51w63o]