Газета Завтра 456 (34 2002)

НА ПОКЛОН К “МОСКАЛЮ”

Анна Серафимова

19 августа 2002 0

34(457)

Date: 20-08-2002

Author: Анна Серафимова

НА ПОКЛОН К “МОСКАЛЮ”

С очередной ночевой у меня в гостях Марика, с которой я познакомилась во время туристической поездки в Молдавию. Времена были уже залихватски перестроечные, республики охватил безумный зуд самоопределения, небезопасный для туристов, по этой причине наша группа оказалась недоукомплектованной. У меня было поручение передать лично в руки увесистый пакет родственникам знакомых в одном из молдавских сел (думаю, что таким поручением люди просто экономили на почтовых расходах). Задание я выполнила, для чего мне пришлось с двумя пересадками ехать из Кишинева, сталкиваясь с недоброжелательностью и хамством молдован, пребывавших в эйфории ожидаемого освобождения от русского гнета. Хозяева уговорили заночевать, тем более на обратный автобус я опаздывала. Во дворе накрыли стол, посмотреть на московскую гостью пришло едва ли не полсела. Поначалу все вели себя достаточно корректно, но желание вступить со мной в спор и перевести его в конфликт чувствовалось постоянно. Выпив изрядное количество вина, селяне, то и дело переходившие на молдавский, вдруг возмутились, почему они должны из-за кого-то (т.е. меня) говорить у себя на родине на чужом языке (т.е. на русском). От упреков в неуважении к великому молдавскому народу, язык которого я не удосужилась выучить, приехав в республику на неделю, перешли к более серьезным обвинениям. Распалившееся застолье обвинило меня в том, что я выпила все молдавское вино и слопала все помидоры, которые могли быть проданы на мировом рынке, что давно бы привело к процветанию собравшихся, а не к прозябанию, в каковом они, имеющие шикарные дома, скотину и почти по авто на двор, пребывают. Почему-то они сравнивали себя со Швейцарией и Монако, находили сравнение не в свою пользу, а за разницу в уровне жизни между семейством Гримальди и собой спрашивали с меня. К концу вечера сельский сход потребовал от меня подписания договора о выходе Молдавии из СССР ("Почему вы нас не отпускаете? Мы все хотим свободы"). Мои робкие в силу положения гостьи попытки отбивать натиск борцов за свободу вопросами — ждут ли их на вожделенном мировом рынке с вином и помидорами и как они будут отапливать дома без наших нефти и газа, встречали пафосные отповеди: "Лучину будем жечь, обойдемся! Свобода дороже всего!" Я не могла взять в толк, от чего они хотят освободиться, в чем чувствуют ущемленность, и мне заявили, что им не дают говорить на родном языке, петь, танцевать столько, сколько они бы хотели. А говорить-то кто не дает на молдавском? "Да ты вот! Мы сегодня почти все время из-за тебя одной на чужом языке говорили, потому что ты не удосужилась выучить наш, хотя знала, что едешь в Молдавию". Я жутко пожалела, что вообще притащилась через всю республику с тяжелой сумкой...

Утром, груженная двумя мешками, потащилась обратно. Вечерний страстный разговор не помешал собеседникам запастись моим московским телефоном и адресом, и вскоре после моего посещения с ответным дружественным визитом потянулись обретшие долгожданную свободу молдаване. Численный состав делегаций — бригад строителей, торговок на рынке — и варианты их появления на пороге моей квартиры разнообразны и не лишены остроумия, но сводятся обычно к групповухе (несколько человек сразу) и внезапности. Звонок в дверь, улыбающиеся лица: "О, давно не виделись. Помнишь, как гостила у нас в селе? Теперь вот мы к тебе. Принимай!" Парадокс: получили свободу, пой, пляши, не допускай вкрапления ни одного иностранного словечка в язык — заговорись на нем, о чем мечтали. Но свободолюбцы в полном составе, кто временно, кто насовсем, перебрались к недавним поработителям, быстро насладившись свободой при лучине. Вот и Марика, одна из самых активных участников памятной дискуссии, уже несколько лет работает в магазине-кафе-кулинарии какого-то Нугзара. До устройства на работу она жила у меня и с тех пор регулярно приходит то помыться, то оставить на хранение деньги, то "передохнуть". Работает по 12 часов в день с редкими выходными без всяких документов и медицинской книжки. Т.е. готовящая салаты, выпекающая булочки, торгующая продуктами — несколько лет не проходила медосмотры, а если явно заболевает (кашель, насморк), то убирается хозяином с глаз долой от прилавка на кухню, чихает там в готовые блюда. Живет с такими же товарками в подсобке без окон и дверей вшестером даже без душа, обходятся умывальником, в котором моют посуду и овощи. Посетовала, что соплеменники хозяина навещают их с обременительным постоянством, но ничего не платят и не дарят, не берут во внимание усталость замотанных за двенадцать часов работы барышень. То, что навязываемый джигитами досуг происходит в общей комнате, ей не кажется ненормальным, а вот "неуплата по счету" возмущает.

Понятия "что такое хорошо и что такое плохо" у нас разные — это я поняла еще во время их сплоченной атаки на русских в моем лице в незабываемый вечер. Но гости издалека все время находят, чем меня в этом плане удивить. Развалившаяся после душа на диване Марика сетует, что возраст не позволяет ей заняться более прибыльным ремеслом, которое с успехом освоили ее молодые соотечественницы. "Лилька даже на даче была,— Марика переходит на шепот,— у... (небезызвестный политик), только никому не говори. Она мне по секрету сказала". При этом вскакивает с ложа, скидывает халат, вертится перед зеркалом: "Чем я хуже? Ну и что, возраст? Говорила этому козлу (сутенеру), что готова дешевле работать — не берет. Я за сотню баксов в месяц горбачусь, а эти прошмандовки в день больше имеют". Из ста долларов, получаемых на руки, восемьдесят Марика посылает в Молдавию матери, с которой оставила двоих детей, виденных ею за несколько лет не более пяти раз: отпуск дают раз в два года, не выплачивая отпускных. Один раз она привезла детей в Москву и явилась с ними ко мне, поставив перед фактом и перепоручив все заботы об экскурсиях и питании, поскольку хозяин отгулов ей не дал.

Удивительно, но живущая все эти трудные годы, как и большинство ее земляков в России и за счет России, она находит все новые причины для недовольства и претензий. При этом Нугзара, эксплуатирующего ее нещадно, платящего гроши, считает благодетелем, дающим работу. Разговаривать с ней я даже не умею, как и с другими ее земляками, которые останавливаются у меня и делятся "сокровенным": "Будь моя воля, взорвал бы к черту вашу Москву". — Чем она тебе не нравится? "А чё в ней может нравиться? Пашем, как проклятые, а денег шиш платят. Всю жизнь на вас горбатимся". — Так поезжайте к себе, никто сюда не звал и не держит. "А у нас работы нет". — Так чего же взрывать город, в котором есть работа для вас? "Да паразиты здесь все, туда вам и дорога". — Так поезжайте домой. "А там работы нету..." и т.д. Марика с гордостью сообщила мне, что ее племянник, живущий в Кишиневе, участвовал в широко освещенных у нас акциях протеста против изучения русского языка, за что ему заплатили. "Я тоже против его изучения моими детьми, зачем им нужен чужой язык?" Спрашиваю, не жалеет ли сама, что изучала его в свое время в школе? Да, жалеет, поскольку это была лишняя трата времени. Интересуюсь, как бы она сейчас работала в России, если бы не знала языка. Хлопает глазами. Похоже, не видит связи между изучением когда-то русского и нынешней возможностью работать у нас, давая возможность сводить концы с концами своим детям, ненавидящим наш, ни в чем не повинный, язык.