Газета Завтра 461 (39 2002)

«МОЛЮСЬ ЗА РОССИЮ!»

Василий Белов

23 сентября 2002 0

39(462)

Date: 24-09-2002

Author: Василий Белов:

«МОЛЮСЬ ЗА РОССИЮ!» (Беседа с Владимиром Бондаренко)

— Ради чего вы пишете?

— Да я случайно стал писателем, и стал ли? До сих пор не знаю. Началось со стихов. Еше мальчишкой был, а стихи какие-то наборматывал. Потом читать их стал приятелям. Позже показал нашим писателям. Поддержали, один питерский журнал даже напечатал, тут я и обрел какую-то веру в себя. Очень важна первая публикация. Не было бы ее, может, так и стал бы столяром или еще кем. А в Литературный институт уже после армии поступил. Книжки стали издавать. Позже к прозе потянуло. Ну а зачем пишу?.. Я пробовал объяснить и самому себе, и читателям, чего я хочу добиться. Чего-то ведь добился, если даже премии дают какие-то. Я не ожидал этого, когда начинал. Так получилось. А теперь даже стыдно иногда перед людьми. За то ли я взялся в своей жизни? Я учился на столяра в ФЗО. И стал столяром. Плотником тоже стал. Я многие профессии освоил. И все равно за писательство стыдно. Слишком много нагрешил в своей жизни. А тут приходится выступать в роли учителя, это опасное дело. Вот я до сих пор публицистикой занимаюсь. А надо ли это писателю, так и не знаю. Недавно я прочитал статью Валентина Курбатова, он вспоминает наш конфликт с Виктором Астафьевым. Я когда-то активно включался в этот конфликт. А сейчас уже Виктора Петровича нет, и думаешь, надо ли было так конфликтовать…

— Мне кажется, этот конфликт все-таки начинал сам Виктор Петрович, и усердно начинал, и долговато все русские писатели старались не задевать его, не входить в конфликт… А то, что сейчас мы стараемся вспомнить о нем все хорошее, и это правильно, по-русски, его уже нет, что же с ним сейчас воевать? История спокойненько все поставит на свои места. А споры принципиальные в литературе были, есть и будут. Надо ли их стыдиться? Или вам кажется сейчас, что писателю не к чему идти в политику, размышлять о политике?

— Куда ему деться? Конечно, писатель должен заниматься политикой своего народа. Но место писателя все-таки определяется его художественной мощью, величиной и сложностью художественного замысла. Тут многое зависит от цельности писателя. От того, какую непосильную задачу он на себя взвалил. Какой Храм хочет построить. Меня мучает то, что я очень уж долгое время был атеистом. Причем воинственным атеистом. Стыдно вспоминать об этом. Мне и сейчас, конечно, далеко до полноты христианского понимания и всепрощения, но стремлюсь к православной вере. Вера — это серьезное дело… О ней и говорить много нельзя. Но только придя к ней, начинаешь многого стыдиться в своем прошлом. Стыдиться иных поступков и даже собственных произведений, пусть даже их и прочитали миллионы людей. То ли я написал, что надо человеку? Что надо народу? Вот это меня и мучает. И пока наш народ не обретет Бога в душе своей, до тех пор не вернется и наш русский лад. А как трудно пробуждаться после атеистического холода, как тянет многих в фальшь сектантства или еще куда!..

— Стыдливость всегда была присуща русскому сознанию, так же, как и терпение, сострадание.

— Все русские люди с этим чувством ходят. Слишком поздно начинаешь понимать, что сделал много ошибок, которых уже не исправить. Но и ошибки эти связаны с судьбой страны, с той средой, в которой я в детстве жил, с семейным воспитанием. Вот что важно. И что сегодня окончательно добивают — семейное воспитание. У моего поколения беда была одна, почти у всех не было отцов, у кого на фронте погибли, у кого раскулачили или расстреляли, как у Шукшина. Я умудрился выжить без отца. Отец погиб на фронте в 1943 году, когда мне было десять лет. Все невзгоды, связанные с крестьянской бедностью, не минули меня. Несмотря на то что отца убили на фронте, нам и корову Березку пришлось отдать государству в налоги, и даже амбарчик, срубленный матерью еще вместе с отцом Иваном Федоровичем, вынуждены были отдать вернувшемуся с фронта солдату. Не то что сочувствовали и помогали семье погибшего воина, скорее наоборот. Может, чудом каким-то уцелели. Потому и школу вовремя не закончил, не получил должного образования. Я например, по-хорошему завидую и Кожинову, и Семанову, и Михайлову — всем, кто вовремя получил хорошее образование. А я не получил даже аттестата в свое время. А ведь я тоже когда-то мечтал об университете, тянулся к знаниям. Все должно к человеку вовремя приходить. Нельзя опаздывать в жизни. Как бы потом ни наверстывал, все равно до конца не наверстаешь. Я еще даже Льва Толстого не всего прочитал до сих пор…

— Конечно, жаль, что вашему поколению — сиротам и безотцовщине — в жизни все очень тяжело давалось. И все же познали вы с этой лихой тяжестью жизни и ту глубинную правду о человеке, которая никаким образованием не дается. Когда такие, как ты, крестьянские дети — Шукшин, Распутин, Лихоносов или фронтовики Носов, Абрамов — почти в одно время вошли в русскую литературу с этим горьким знанием народной жизни, с неполным образованием, но с прекрасным пониманием простого человека, — вы же создали новую классику в русской литературе, те образы и характеры, те сюжеты, которых не было даже у Льва Толстого. Это разве не важно для России? Именно вы стали мировым открытием в литературе, ибо до вас такой народной, крестьянской, болевой, совестливой прозы не было.

— Важнее всего в литературе, наверное, нравственная сторона дела. Пусть у меня не было аттестата, пусть не было классического образования, а нравственное воспитание я, думаю, сумел получить. И от земляков своих, и особенно от своей матери Анфисы Ивановны. Хоть я при ее жизни и стыдился показывать свои нежные чувства, стеснялся даже ласково поговорить с ней при посторонних. А вот не стало матери, до сих пор в себя прийти от ее потери не могу.

— А в литературе были у вас такие наставники, кто помог вам, оказал влияние?

— Еще в детстве я благодаря отцу и с героями Шолохова познакомился, и с героями Твардовского. Мне даже не сами писатели запомнились, а их герои — Григорий Мелехов и Василий Теркин. Это ведь и есть главное в литературе — чтобы читатель не тебя знал, а героев твоих.