Газета Завтра 613 (34 2005)

Таинство сказки. Гоголь и Андерсен

Таинство сказки. Гоголь и Андерсен

Александр Трофимов

Культура

В этом году исполнилось двести лет со дня рождения горячо любимого в России великого сказочника Ганса Христиана Андерсена. Блистательный русский литератор Александр Трофимов — автор романа о жизни Андерсена "Сын башмачника" — предложил нашей газете увлекательное эссе, позволяющее взглянуть на датского самородка через призму восприятия жизни и творчества великого русского художника слова Николая Васильевича Гоголя.

Навлекаю на себя непонимание. Кажется, еще никто не поднимал эту тему. В России вообще мало интересуются сказками. Суровая действительность клонит нас к рассуждениям обширным, к мировым проблемам, а чувство прекрасного, чувство сказки как бы на обочине столбовой дороги критиков.

А между тем... А между тем Гоголь — сказочник. Величайший наш обличитель — сказочник. Ах, сколько говорили у нас о нем, какая дальность мнений. Любимый мною Василий Васильевич Розанов считал, что Гоголь принес русскому обществу огромный вред и после его писаний с Россией можно делать все что угодно...

Издавна почитаемый мной Набоков, истинный колдун слова, говорил так: "Николай Гоголь — самый необычный поэт и прозаик, каких когда-либо рождала Россия...."

Широта мнений — необозримая. Но — сердечная. Общность Гоголя и Андерсена натолкнула меня на сравнение Гоголя с датским сказочником.

Знаю, что напишу мысль, несвойственную литературоведению. Гоголь — величайший наш сказочник. Реалистом, в сущности, он никогда не был. Не мог быть реалистом в силу громадной поэтичности своей натуры. Самый странный русский прозаик — разве реалист он в сравнении с Толстым и Достоевским, Чеховым и Буниным? Он стоит далеко в стороне, и руки критики не в силах достать его. В первые сладкие минуты молодого вдохновения написал Гоголь ранние, самые сказочные в общепринятом смысле этого слова произведения — "Вечера…" и "Миргород". Его ранние книги излучают украинский фольклор. Невзрачная музыка учебников литературы жадно врывается в детские души. Губит их.

Если Андерсен рассказывал сказки и истории, то Гоголь творил сказочные истории. Оба родились вдали от столиц, в местах, сохранивших патриархальные устои быта. Оба вырвались в столицы, неприветливо их встретившие. Оба — голодали.

Перепробовали по нескольку специальностей.

Обоим писателям матери внушили религиозные чувства, которые не покидали их всю жизнь. И тот, и другой страстно верили в Бога, хотя бывали и периоды охлаждения к Высшему существу. В той и другой семье области чтения определялись отцами...

Гоголь потерял отца в шестнадцать лет, Андерсен — в четырнадцать... Оба писателя безумно любили матерей, но крайне мало с ними виделись, покинув родные пенаты. Обоих неправильно лечили врачи.

И Гоголь, и Андерсен с раннего возраста были застенчивы, нелюдимы, обидчивы... Не забудем честолюбия, рано пробудившегося в обоих. Оба хорошо читали свои произведения в обществе. Хотели быть актерами — не вышло. Но навсегда полюбили сцену и писали достойные пьесы. "Ревизор" — пьеса-сказка, навсегда останется лучшей русской пьесой, версией русской жизни...

Первая книга юмористических (как их восприняли в обществе) рассказов Гоголя была с удовлетворением встречена и публикой и критикой. Они не рассмотрели в первых книгах — первых сказок. Первая, по существу, тоже юмористическая книга Андерсена "Прогулка от Хольмен-канала до восточного мыса острова "Амагер" получила хорошего читателя и доброжелательного критика. Андерсен пробовал силы в стихах, Гоголь — в поэмах. Два-оба сумели проникнуть в высшее общество.

Особенно Андерсен. Короли Дании всегда помнили Андерсена, принимали его, навещали, когда он болел. Андерсену помогал король. Гоголю — царь. Без Николая I цензура никогда бы не пропустила на сцену лучшую русскую пьесу "Ревизор". Но через несколько лет Николай I даже не вспомнил — кто же такой Гоголь?

И тот, и другой постоянно ездили не только за границу, но и много путешествовали по своей родной стране. Дорога была их музой, врачом, женой, другом.

Ганс Христиан полагал, что путешествие является лучшей школой для писателя. Разве Гоголь думал иначе? Гоголя как писателя не было бы без путешествий... Без дороги-сказки.

Люди Гоголя, как правило, карикатурны. Андерсен выводит в сказках людей, часто своих врагов, в окарикатуренном виде. Но и те, и другие герои убедительнее, чем если были бы описаны реально, языком вялой привычной прозы.

Гоголь с ранних лет усвоил сцены кукольного театра. Отец его писал пьесы. Отец Андерсена постоянно вырезал сыну кукол, и они организовали свой маленький домашний семейный театр. Андерсен до конца жизни любил своих кукол. Людей они возвышали до прекрасного мира кукол. Разве нет чего-то кукольного в Башмачнике? В героях "Женить6ы"?

Оба питали дух героическим прошлым своих народов, любили немецких романтиков, особенно Гофмана. Французский романтизм в лице Гюго вызывал их поклонение.

Оба писателя умели так войти в образ, что это отражалось на их психическом состоянии. Гоголь. "Завещание": "Находясь в полном присутствии памяти и здравого рассудка, излагаю здесь мою последнюю волю: Завещаю тела моего не погребать до тех пор, пока не покажутся явные признаки разложения. Упоминаю об этом потому, что уже во время самой болезни находили на меня минуты жизненного онемения, сердце, импульс переставали биться... Будучи в жизни своей свидетелем многих печальных событий от нашей неразумной торопливости во всех делах, даже и в таком, как погребение, я возвещаю это здесь в самом начале моего завещания, в надежде, что, может быть, посмертный голос мой напомнит вообще об осмотрительности".

Как это близко к Андерсену... Гениальный сказочник тоже боялся, что его похоронят живым... Когда болезнь укладывала его в постель, не доверяя ни друзьям, ни врачам, он оставлял на столе записку, где говорил, что он не умер...

Поразительное сходство. Смертельное единство. Очень близкие нервные системы. Иногда, при изучении биографий двух замечательных писателей, приходит вдруг в голову, что они вполне могли быть родными братьями. По крайней мере, портретное сходство носов — исключительно.

Один из героев Гоголя говорит, что на Луне живут носы. Вполне возможно, что такое мнение было и у Андерсена. Нельзя даже сказать, что часто в психологических характеристиках от Гоголя до Андерсена один шаг. Нет, совсем нет. Между двумя гениальными сказочниками попросту нет этого шага. Они — словно два ствола из одного корня.

Оба постоянно молились. Считали, что их преследуют. Андерсен был уверен, что его могут отравить даже у самых близких друзей.

Любили розы... С каким наслаждением рвал их Гоголь в саду у Аксаковых. Как любили они оба цветы Италии...

Обожали вывески. Такие разноцветные. Андерсен написал о них даже сказку, а Гоголь перерисовал в письме к матери.

"…Невыразимая тоска врезывается в сердце". Так пишет Гоголь матери. "Я несчастный душевнобольной", — говорит Андерсен в гимназическом письме.

Хоть каждый подолгу жил за границей, языки знали иностранные плохо.

Они оба ждали мировой славы и дождались ее. Точнее — ее завоевали.

Меч нужды был занесен над каждым из них.

Записи вели всегда — в дороге, на остановках, в гостях... Хоть на клочке бумаги — да записать приглянувшуюся или пришедшую в гости мысль. Плохо переносили морские путешествия.

Талантливых биографий Гоголя и Андерсена не существует. Ведь написать о них — значит, в них переродиться. Кому это по силам? Лишь гению.

Одухотворение неодушевленного требует огромных затрат нервной энергии. Наделение вещей, птиц, животных собственной психологией есть процесс Нового сотворения мира. В сущности, здесь всегда кроются зачатки новой религии.

Миф, сказка — сопротивляются людям, у которых нет доброты и нежности. Вот почему истинные сказочники глубоко несчастны — у них не остается энергии ни на что другое. По существу, они одиноки. Творчество поглощает энергию жизни. Гоголь и Гаршин не составили исключения в классическом ряду Перро, Гомера, Гауфа, Экзюпери...

Такие люди не вырабатываются миром, а дарятся ему.

Настоящий сказочник всегда новый лирик. Лирический поток Гоголя выхватывал куски жизни, быта и нес их за собой, облагораживая в пути. Благородство лиризма — именно в этом причина появления сказочных, быть может, даже былинных — не богатырей, но людей — Плюшкина и Манилова, Чичикова и Коробочки, Собакевича и Башмачкина, Носа и Невского проспекта. Всмотритесь, всмотритесь: у Гоголя сам Невский проспект — живое существо, человек, если хотите — со своим неповторимым миром, сединственной душой, с выстраданными огорчениями, надеждами, наслаждениями... Этот сказочный поток лирического сознания и есть творчество сказочника Николая Васильевича Гоголя.

В сказочные свои истории и тот, и другой внесли невидимую прежде струю лиризма. "Шинель" Гоголя вполне могла оказаться среди сказок и историй Андерсена, и чем, скажите мне, Гоголь не Гадкий утенок? И разве про его петербургскую жизнь нельзя сказать того, что написал Андерсен о себе и Гадком утенке? Читая их сказки, наполняешься радостью, даже грустя. И страшные строки эту радость не стирают.

А кто забудет сказочную мощь гоголевского колдуна Пацюка? Он, по-турецки прижав ноги, сидит на полу, а вареники сами влетают в рот, словно птицы. Но сначала вареники летят в маркину — большой широкий горшок со сметаной, где и смиренно ждут, пока Пацюк раскроет рот. Каков образ!

Петербург и Копенгаген по-ледяному встретили юношей. Но и в том, и в другом были, казалось, неиссякаемые запасы оптимизма. Гоголь был чиновником, художником, актером, давал уроки.

Андерсен мечтал стать актером.

Со временем, в молодом еще возрасте, и тот, и другой смогли подружиться с лучшими писателями своего времени. Кстати, разница в возрасте у них составляла всего четыре года. Гоголь родился в 1809-м, Андерсен в 1805 году. Оба — весной. Гоголь 20 марта (1 апреля н.с.), Андерсен — 2 апреля. Бывают странные сближения...

Оба неожиданно уехали за границу. Гоголь летом 1829 года, в возрасте двадцати, Андерсен в 1831 году в возрасте двадцати шести лет. И каждого заграница изменила навсегда. Первые книги юношей вышли за их счет и были неудачными опытами. Гоголь вместе со своим слугой после разгромной статьи о "Ганце Кюхельгартене" покупал экземпляры книг и сжигал их...

И Гоголь, и Андерсен не хотели служить. В них совершенно не было чиновной жилки. Вот как написал Гоголь матери в 1829 году о застенках чиновничьей жизни: “3а цену ли, едва могущую выкупить годовой наем квартиры и стола, мне должно продать свое здоровье и драгоценное время? и на совершенные пустяки, и на что это похоже?..” Башмачкин — это Гоголь, каким он представлял се6я в страшных снах через годы отупляющей службы.

Датчанин мог подписаться под любым словом Гоголя. Андерсену повезло больше Гоголя — он получил королевскую стипендию и мог позволить себе не служить. Россия суровее к своим талантам: и в ненависти, и в любви...

Каждый из них влюбился в Италию и подолгу жил в ней. Можно смело сказать, что Италия стала второй их духовной родиной.

И того, и другого тянула дорога, развеивала смертельные мысли и придавала свежесть страницам...

Гоголь любил самого гениального русского художника девятнадцатого века Александра Андреевича Иванова. Андерсен преклонялся перед европейским талантом скульптора Торвальдсена. Обе дружбы имеют италийское происхождение...

В юности Гоголь и Андерсен преклонялись перед Вальтером Скоттом. Его исторические повествования привлекли к отечественной истории. Гоголь преподавал историю и написал немало исторических статей, Андерсен несколько раз начинал исторические романы, беря датские прошедшие времена.

Оба были больны... Часто испытывали состояния болезненной тоски и нервического расстройства… И тому, и другому являлись видения...

Можно сказать, что два сказочника вели довольно аскетический образ жизни. Не имели собственного дома, умерли на родине в чужих домах, приветивших их...

Нет доказательств о близких отношениях Гоголя с кем-либо из женщин. Андерсен умер девственником. Оба неудачно влюблялись. Не нашлось женщины, пожелавшей разделить с ними жизненный путь.

Сказочники — русский и датский, умерли утром. Гоголь около восьми, Андерсен около одиннадцати утра. Накануне смерти Гоголь видел лестницу и просил перед смертью: "Лестницу, поскорее давай лестницу…"

Андерсену незадолго до смерти приснилось, что из его погребенного тела поднимаются цветы... Оба собирали народные легенды, сказки, слышали их в детстве... Постоянно использовали их в своем творчестве.

Оба много думали о смерти. Гоголь, из письма матери в январе 1847 года: “До тех пор, покуда человек не сроднится с мыслью о смерти и не сделает ее как бы завтра его ожидающею, он никогда не станет жить так, как следует, и все будет откладывать от дня до дня на будущее время...” Андерсен также думал о смерти часто, начиная с тяжелых юношеских лет и до конца жизни. Сказка для обоих была другим миром, где сказочникам подчинялась смерть...

И того, и другого выбрал Бог. Сомнений в этом быть не должно.

Два жалких провинциала стали гордостью своих стран...

И — носы! Ах, какие у обоих были замечательные, великолепные носы, господа, доложу я вам. Носы — способные жить. И чувствовать самостоятельно, как бы отдельно от самих лиц, носы — предметы насмешек, шаржей, карикатур. А задумывался ли кто-нибудь, что у писателей наших в общепринятом смысле слова носы ужасны. Как нелеп нос Толстого, Пушкина, Гоголя... Вглядитесь, вглядитесь.

Воистину задумаешься: а нет ли в территории могущественных носов неких нервных окончаний, по-иному, чем у других, позволяющих осязать действительность? Вбирать ее и переплавлять в слово, коего не видывали прежде?

Эти носы-крепости. Носы-первооткрыватели. Носы-воины и соглядатаи. Носы-пирамиды. Носы — солнечные системы.

Недаром в сказке Гоголя "Нос" одноименный герой преспокойно разгуливает по Петербургу, наводя ужас на жителей. А если бы у нас перевесили бы однажды утром носы, как перевесили в андерсеновской сказке вывески? То-то мы бы зажили...

Попробуйте увидеть сказку за вывеской, за носом...

Носы Гоголя и Андерсена проникали за занавес отмеренной другим жизни. И видели метафизические цели бытия, скрытые от остальных рядовых носов. Это носы-генералы. Носы-властители. Носы-цари. Человечество носов. У них точно есть глаза. И не понятно, отчего они не оставят наши скудоумные лица и не отправятся в поисках своей собственной счастливой жизни. А, знаю, им жалко своих якобы владельцев. Что мы без них? И лица и мысли наши без носов рабски плосковаты... А с носами — и мысли с уcaми…

Гадкий утенок. Гоголь... Разве страдания неузнанного лебедя не его страдания? Почему "Тарас Бульба" даже не рассматривается нами как былина прошлого века? Ее герои — громадные богатыри, приобретают сказочные значения, словно становятся в ряд с героями "Илиады" и "Одиссеи". Недаром же кроме исторических исследований при работе над произведением Гоголь использовал не только фольклорные источники, как "3апорожскую старину" И.И. Срезневского, "Украинские народные песни", изданные М. Максимовичем и другие произведения подобного типа, но и едва ли не в каждом значительном повороте повести использует украинские песни и думы, именно это-то и сообщает некую былинность, эпичность "Тарасу Бульбе".

Художественный эпос, сказка, миф — братья и сестры народного духа. Не зря Брюсов писал о том, что сцена сражения запорожцев под стенами Дубно сочинена под сильным влиянием перевода Н.И. Гнедичем "Илиады". Не будем забывать и об образах библейских книг Иудифи и Есфири.

Как и Андерсен, Гоголь бывал в прекрасных католических храмах Италии. Вспомним красоту и великолепие католического храма в "Тарасе Бульбе". Андрей не сумел устоять против этой "прелести".

В России и тогда был в моде католицизм. Но Гоголь видит спасение Украины именно в православии...

Вспомним, в "Страшной мести" так много "светящихся по стенам чудных знаков", так много нетопырей в "светлице" колдуна.

А вот "Вий". Чудесная, страшная сказка, от которой дрожит в детстве каждый нерв, особенно если читаешь ее вечером... "Вий" имеет корни в мифологическом Нии — властителе преисподней. Сам Гоголь писал, что перед нами "народное предание".

Так начинал и Андерсен. Его первая сказка о солдате и ведьме — пересказ народной сказки. Он только внес в нее свою интонацию. Как они тонко чувствовали нервную систему слов. Поражает прожорливость критиков всех времен и народов. Италия была лекарством от критики: зачастую завистливой и беспощадной.

Каждый из сказочников явил миру новый образный мир, неизвестный прежде язык.

Работая над "Вечерами на хуторе близ Диканьки", Гоголь в письме матери просил прислать ему описание свадьбы, об Иване Купале, о русалках, домовых и их делах, суевериях, страшных сказаниях, преданиях, разнообразных анекдотах. Письмо датировано 30 апреля 1829 года. Подобные интересующие его сведения Гоголь заносил в "Книгу всякой всячины или "Подручную энциклопедию". Он начал ее, еще учась в Нежине, и старательно пользовался ею в работе.

И у Андерсена постоянно были тетради, записные книжки, куда он заносил интересные сведения. Оба не расставались с записными книжками нигде.

Здесь стоит сказать о юморе Андерсена и Гоголя. Именно эта замечательная природная черта, перешедшая в их произведения, часто пленяла читателей. Без этого вездесущего юмора не было бы в их произведениях и такой глубинной печали. Юмор и грусть — словно два полюса их произведений. И тот и другой — притягивают. И того, и другого нельзя не любить, благодаря их художественности. Прекрасная поэтичность Гоголя, которую сразу по выходе "Вечеров" заметил Пушкин и написал А.Ф. Воейкову в августе 1831 года: "Сейчас прочел "Вечера близ Диканьки". Они изумили меня. Вот настоящая веселость, искренняя, непринужденная, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия, какая чувствительность! Все это так необыкновенно в нашей литературе, что я доселе не образумился".

Поразительна была и реакция на первые сказки Андерсена. Он был уже знаменит и в Европе романом "Импровизатор". Многие советовали отказаться, бросить сказки. Обвиняли в несерьезности темы.

Но в сказках Андерсена, как и в "Вечерах", было что читать детям, и было что читать взрослым. Когда есть эти два пласта, можно не сомневаться в долгой жизни написанного... Но редко кому удается увидеть эти волшебные пласты.

Работая над "Вечером накануне Ивана Купалы", Гоголь вновь, как и Андерсен, использует народные легенды и предания Украины.

Народ верит, что в эту ночь распускается трава, цветет папоротник и множество таинственных, скрытых в другие ночи лече6ных сил наполняют травы. И в Дании, и на Украине, и в России существует давнее поверье, что цветущий в полночь перед Иваном Купалой папоротник цветет огненным цветом. Призраки пытаются помешать сорвать цветок, но тот, кто его срывает, находит клад. И мне кажется, что в свое время два мальчика — Николай Гоголь-Яновский и Ганс Христиан Андерсен увидели в полночь под Ивана Купалу цветущий папоротник и нашли клад. И до сих пор мы владеем их кладом... И в "Ночи перед Рождеством" широко плещет замечательный украинский фольклор. Здесь и черт, похищающий месяц, и ведьмы, крадущие звезды, и полеты их через трубу... Вспоминается при чтении и о поездке святого Иоанна Новгородского на бесе в Иерусалим, о котором Гоголь узнал из "Слова о великом Иоанне, архиепископе Великого Новаграда…"

А вот как Андерсен рассказывает в "Сказке моей жизни" о впечатлениях, схожих с гоголевскими: "От замка я обыкновенно шел к кресту Св. Андерса, уцелевшему тут еще со времен господства католицизма. Предание гласило, что св. Андерс был священником в Слагельсэ и отправился на поклонение Гробу Господню, в день отъезда оттуда он забылся в молитве у Св. Гроба, и корабль отплыл без него. Печально бродил он по берегу, вдруг перед ним предстал человек на осле и пригласил Андерса сесть на осла позади него. Он принял предложение и тотчас же впал в глубокий сон, проснулся он от звона колоколов в Слагельсэ и увидел, что лежит на холме близ города, на котором впоследствии в память этого события и 6ыл водружен крест с распятием. Св. Андерс прибыл домой целым годом раньше корабля, который отплыл, не дождавшись его; человек на осле был ангелом Господним. Я очень любил это предание и самое место, и много вечеров провел, сидя на холме и глядя на луга и хлебные поля, расстилавшиеся кругом вплоть до самого Корсёра, родного города поэта Баггесена. И он, верно, тоже, в бытность свою учеником гимназии в Слагельсэ, часто сиживал на этом холме, глядя на Бельт и Фионию. На холме св.Андерса я предавался своим мечтам, и сколько воспоминаний пробуждало во мне это место всякий раз, как мне впоследствии приходилось проезжать мимо него в дилижансе".

Гоголь, составляя план собрания сочинений своих, называл их "книгой в четырех томах". Он уже становился религиозным мыслителем и писал, что "снисходительный читатель" может пропустить весь первый том…".

Иное время, иные взгляды.

Но сказки, сказочные истории Гоголя дороги нам.

Мы их не просто перелистываем, но и перечитываем. К сожалению, рядом с Гоголем не оказалось добрых и умных людей, как рядом с Андерсеном, считающих, что сказки его — необходимы.

Но иногда, редко-редко, ко мне приходит странная мысль: все, что написал Гоголь, — есть сказка. И "Ревизор", и "Мертвые души", и "Шинель". Да-да, сказка. И "Русь-тройка" вполне заменяется на "Русь-сказка" и, может быть, даже звучит лучше. Но — это мое личное мнение, и я им ни с кем, кроме вас, не делюсь…

Поделиться:

Loading...

![CDATA[ (function(d,s){ var o=d.createElement(s); o.async=true; o.type="text/javascript"; o.charset="utf-8"; if (location.protocol == "https:") { o.src="https://js-goods.redtram.com/ticker_15549.js"; } else { o.src="http://js.grt02.com/ticker_15549.js"; } var x=d.getElementsByTagName(s)[0]; x.parentNode.insertBefore(o,x); })(document,"script"); ]]