Газета Завтра 7 (1211 2017)

Апостроф

Апостроф

Даниил Торопов

16 февраля 2017 0

Евгений МАЛИКОВ. Песни кастратов. М.: Опустошитель, 2016. – 240 с. – (Серия «Сцена»(#30)

Как-то в одной околополитической тусовке неизбежно и во многом тривиально шла беседа об актуальных имперских жанрах. В воздухе повисали «рок», «индастриал», «техно»…«А как же опера?» - грозно заполнил возникшую паузу автор представляемой книги.

Первая книга Евгения Маликова «Миф и танец. Опыт занимательной герменевтики» была выпущена научно-гуманитарным издательством «Канон+». В монографии Маликов занимательно, но академически исследовал вопрос о смысле танца. «Песни кастратов» - по форме и содержанию являют нам иную ипостась критика и культуролога. О, как кстати, пришёлся воистину независимый проект «Опустошитель», обратившийся к не самому очевидному в наши дни жанру оперной критики.

«Воццек» и «Лоэнгрин», «Богема» и «Кавалер розы», Вагнер и Ницше, «Медея» ди Капуа и зигзаги пресловутой «режиссёрской оперы».

Все тексты книги проходили в своё время в «Литературке» и «Завтра», однако в книге отобраны и выстроены издательским волюнтаризмом. И целое превысило сумме частей.

«Будь я серьезным автором, книга называлась бы «О современном прочтении старых оперных партитур некоторыми столичными и провинциальными режиссёрами». Но поскольку я человек несерьезный, то книга вышла под игривым и почти неприличным названием "Песни кастратов". Где под кастратами разумеются отнюдь не нынешние Фаринелли, близко познакомившиеся с ножом хирурга, а авторы безумно-красивых или бездумно-уродливых произведений. И хотя роднит этих авторов принципиальная утилитарная бесплодность, я не в равной степени трогаю производителей красоты и изготовителей уродств. В первом случае я готов говорить о добром плоде, ибо красота не нуждается в оправдании. Во втором не вижу ни плода, ни оправданий», - остроумно разъясняет Маликов.

Впрочем, для неискушённого читателя стоит сделать поправку: «несерьёзность» Маликова имеет под собой очень серьёзную основу. Помимо режиссуры, голосов, сценографии, он следит за символами, движениями континентов, историческими контекстами. В конце ХIХ – начале ХХ века в русской музыкальной критике процветало многообразие жанров. Спустя век диапазон сузился до рецензий и заметок. А Маликов обращается к эссеистической форме. Думаю, что при желании может и фельетон выдать.

Как благодарный читатель я понимаю, что Маликов убеждённо пристрастен, и это хорошо. Главное, что есть в книге - это авторское вдохновение: громит возвышенно, смеётся заразительно, восторгается завлекательно. Что «убрал» и смотреть не захочешь, что упустил – чувствуешь, что лишил себя прекрасного.

Маликов одновременно может быть консервативнее записных «реакционеров» и авангарднее патентованных «модернистов». Как говорится, «бей белых, пока не покраснеют, бей красных, пока не побелеют», да и зелёных тоже стоит прихватить –пока не обретут понимание. Поэтому

Маликов с удовольствием расставляет мины, на которых с лёгкостью может подорваться читатель, для которого культурный выбор «самодовольное полузнание», но также и выводит на чистую воду эстетов-«знаек».

Маликов убеждённо апеллирует к большому национальному телу, но постоянно подчёркивает индивидуальный подход и нежелание петь хором. Хору будем внимать в театре. А здесь важен нюанс, интонация, акцент.

А вот что для Маликова по-настоящему непростительно - так это глухота «к тайне жизни», путаница истерики и «священного безумия», подмена религиозного чувства бытовой мелодрамой.

«Всякое серьёзное явление искусства имеет претензию отразить в себе весь мир, включая момент его возникновения. Это – основа настоящего искусства. Способность воспринимать произведение, созданное в согласии со священной традицией, – дар богов. Лишённый его – не столько смешон и жалок, сколько непонятен и странен. «Грешат позитивизмом» не математики или, положим, физики. Нет, высокомерие к сакральному сквозит как раз в речах иных театроведов. Добро бы миф не знал какой-то оптик и спектроскопист, но вот беда: его забыл гуманитарий! Роль мифа для него играет позитивная наука, но дело в том, что именно в науке такой театровед совсем не сведущ!

Однако без смущения сей легковесный критик и дальше пронесёт «ату» своей сплочённой стаи и в адрес Штрауса, и в адрес «Женщины без тени».

В самодовольстве описанного «театруполномоченного» нет, впрочем, злонамеренности: он просто либерал и, следовательно, позитивист. А у либералов и позитивистов отсутствует орган, которым воспринимают сакральное. Посочувствуем, но вспомним, что и им есть утешение: для тех театроведов, которые в «Женщине» видят комичность ненужной ныне претензии, есть сериал «Школа».

И пусть они оставят Рихарда Штрауса нам, мистикам».